КСАВЬЕР МАРМЬЕ

ПУТЕШЕСТВИЕ МАРМЬЕ В ПАЛЕСТИНУ

(Окончание.)

После трех часов ходьбы, мы приблизились к Рамле и остановились за четверть версты от этого города, чтобы осмотреть древнее здание довольно замечательное. Это высокая четырех-угольная башня, твердо выстроенная и поддерживаемая, на четырех своих углах, колоннами, высеченными из камня. У подножия этой башни тянется большой четвероугольный двор, окруженный строением.

Это строение разваливается со всех сторон. Одна лишь лестница башни еще довольно сохранилась, так что можно взойти на нее и рассмотреть вблизи постройку строения. Христианское [302] предание рассказывает, что оно было посвящено памяти сорока праведников, умерших жертвами за свою веру в Севастии, в Армении, и большее число путешественников называют ее по этой причине башней Сорока-Мучеников. Другие писатели говорят, что это была церковь, построенная св. Еленою; иные уверяют, что там видны следы монастыря рыцарей храма; наконец есть и такие, которые видят там минарет и мечеть; сколько я могу о том судить, мне кажется, что последнее мнение оправдывается общим архитектурным характером этого строения, многими подробностями и рассказами, которым арабская надпись, читаемая еще на башне, придает значительную достоверность. Но не берусь решить этот вопрос, а если кто хочет непременно его объяснить, то надо торопиться, потому-что стены, окружающие башню, уже в половину разрушены, и башня также скоро упадет. Рамле был однако самым важным городом Палестины, как говорит Эдриси. До крестовых походов, он был окружен стенами и имел двенадцать ворот. В 1099 году, граф Роберт Фландрский подошел к стенам его с пятью стами рыцарей, нашел ворота открытыми, а город, оставленный жителями. Крестоносцы вошли туда и провели там три дня очень весело, потому-что все жители, объятые паническим страхом от приближения христианской [303] армии, не имели времени увезти провизию. Потом этот город был так разорен Мусульманами, что один путешественник, посещавший его в XVI веке, сказал что он нашел там не более двенадцати домов населенных! В XVII столетии он походил, по словам рыцаря д’Арвие, на большое село. И все это история нашествий и опустошений, история, предсказанная еще пророком Исаиею.

Вообще принято по преданию и по рассказам всех путешественников, что Рамле есть древняя Аримафия, где жил благочестивый Иосиф, который помазал миром тело Господа. Но доктор Робинзон четырьмя страницами текста и двадцатью филологическими выписками доказывает, что местность настоящей Аримафии надо искать не там. Если отнять у Рамле эту последнюю известность, что останется ей? Имя ее означает песок, и грунт, ее окружающий, точно покрыт песком, и стены ее и дома ее походят на груды песку: большая часть домов в один этаж очень грубо выстроены. Мы посетили здание, которое поразило нас своими большими размерами; это каравансерай, принадлежащий Евреям: множество пилигримов и купцов занимали его. За пол пиастра в день (два су с половиной), каждый из них владел уголком, и сам готовил на кухне себе пищу. Я не помню, чтобы я встречал когда-нибудь подобное [304] сборище людей различных наций; там были люди всех стран и всех религий, Египтяне и Сирияне, Турки и Греки, Русские и Немцы. Одни ужинали; другие молились на коленях; далее распростертые на полу проклинали шум, который мешал им спать, и посреди этого шумного собрания, человек, одетый немного чище других, подошел к нам и начал с нами говорит по-французски; это был Араб из Алжира, который приехал в Рамле, чтобы жениться на дочери одного из своих друзей, и который надеялся возвратиться с нею в Алжир и завести, говорил он, гостинницу. Мы начали распрашивать его об Абд-эль-Кадере; он ним отвечал, что он нисколько не занимается этим военачальником, и что он знает одного только пашу, Французского губернатора. Произнеся эти слова важным тоном, он протянул руку; мы положили в нее несколько серебряных монет, которые он принял с видом человека, только что выработавшего свою награду; вероятно, не в первый раз он употреблял в свою пользу знание французского языка.

Мы бы с радостию осмотрели госпиталь умалишеных, о которых говорит д’Арвие, но он более не существует, и очень жаль. Там, в XVII веке, был один ученый медик, который довел до удивительной простоты леченье [305] умалишенных; этот искусный питомец Эскулапа полагал, это сумашествие происходит от двух единственных причин, от недостатка пищи или болезни воображения. В первом случае, леченье было натуральное: нужно было давать больному пищу здоровую и изобильную; если он отказывался, его принуждали силой ее принимать, его откармливали как утку. Во втором случае, употребляли, что бы исправить рассудок, средство довольно суровое, но экономическое, — палочные удары. Едва человек, подозреваемый в сумасшествии, входил в госпиталь, доктор обращался к нему с несколькими вопросами; если ответы выказывали шаткость ума, он начинал леченье свое, отсчитав ему пятьдесят ударов палкой по подошвам; на другой день и в следующие дни, доктор снова начинал тот же экзамен, и по успеху этого леченья, прибавлял или уменьшал строгость своей методы, до тех пор, покуда несчастный пленник погибал от этой гигиены, или получал рассудок. До-сих-пор, мы не могли найти действительного средства против ужасных страданий подагры. Турки имеют для них вернейший способ: пятьдесят или сто ударов палкой по подошве, и подагра таким образом прогнанная из своего местопребывания, не возвращается более.

Посреди бедных хижин и развалин Рамле, [306] латинский монастырь, с его обширной оградой и террасами, отененными зелеными виноградными лозами, походит на дворец; он почти также обширен, как и монастырь в Яффе и окружен твердыми стенами на подобие крепости; но по сцеплению разных неприятных происшествий, этот монастырь не заслужил похвалы посетителей. Некоторые путешественники подвергались там неприятностям, и некоторые особы, нами вполне уважаемые, нас предупредили, что мы не найдем там радушного приема, как в других монастырях. И точно, нас приняли очень холодно; вечером, нас заперли в узкой галерее, как людей подозрительных, и на другой день, мы оттуда вышли после принужденной беседы.

Мы оставили монастыри не получив куска хлеба, и отправились к булочнику, который распустил несколько фунтов муки в воде, выложил тесто на камень и изжарил на золе две дюжины лепешек, которые походили на сырой пергамент; но как думать о гастрономическом удовольствии, когда путешествуешь в Сирии! Мы были на дороге, освященной столькими чудесами, облагороженной столькими великими именами, ознаменованной шествием стольких легионов рыцарей и героев. Через восемь или девять часов, мы должны были приехать в Святой город. [307]

Перед нами расстилалась еще долина Сарон, такая же гладкая, такая же печальная, как она нам представилась при приезде в Рамле.

Ainsi qu’on choisit une rose
Dans les guirlandes de Saron,
Choisissez une vierge eclose
Parmi les lis de tos yallons. 1

Эти стихи прежде выражали действительность, но теперь составляют только поэтическую метаaору. Нет более роз и гирлянд в равнинах Саронских, Скоро мы вошли в дефилей, между двумя горами, на которых редкие и тощие кустарники едва прикрывают в некоторых местах голые вершины. Дорога, загроможденная остроконечными камнями, походит на русло иссохшего потока, верблюды, тихим шагом, тащатся там с трудом, лошади и мулы, гораздо проворнейшие, идут там боязливым шагом. Направо и налево, пред нами виднелись песчаные скаты, скалистые вершины; там и сям, стадо черных коз, которых пасут полунагие пастухи, с длинным ружьем на плече; в этой стране, бедный пастух, который ведет по холмам свой плохой скот, не может без опасности заниматься своим [308] смиренным ремеслом; ему необходимо нужно иметь оружие в своем уединении, чтобы защищаться от шакалов, или, что гораздо труднее, от Бедуинов. Далее, мы заметили, на вершине одного холма, развалины деревни; это Латрун, где прежде жил, говорит предание, добрый разбойник, раскаявшийся при виде умирающего Христа. Эта деревня всегда была притоном воров и разбойников, которых никакая опасность, никакая угроза не могли отвратить от их ремесла. Ибрагим, утомленный их грабительством, разрушил совершенно это убежище разбоя; но груды щебня служат еще для укрытия негодяев из Бэдуинов, которые стерегут путешественников без провожатых и безжалостно требуют с них выкупа.

В недальнем расстоянии оттуда находится бедная хижина, подле которой мы имели удовольствие увидеть обработанное поле. Пилигримы имеют обыкновение останавливаться подле этого сельского каравансарая, и два или три каравана, которые нам предшествовали, уже истощили всю провизию; однако ж владелец наконец отыскал, на дне глиняной кружки, немного кофе и в своем поле несколько редисок, которые показались нам очень вкусными. Мы продолжали наш путь посреди тех же скалистых оврагов, тех же избитых тропинок, и приехали в полдень в деревню, называемую [309] жителями Кюриет-эль-Энаб, а Христианами Иеремия. Говорят, что она занимает местность, где возвышался прежде Анафоф, город, в котором родился пророк. Во время крестовых походов там был построен монастырь; церковь разорена; остатки сводов и колонны доказывают ее древнее величие, и на стенах видны еще следы фресковой живописи; это одна из самых прекрасных христианских развалин, которые существуют в Палестине.

Если Кюриет-эль-Энаб действительно стоит на почве древнего Анафофа, то удивительно видеть, как одно из горестных предсказаний пророка сбылось на том самом месте, где Бог освятил его прежде его рождения. Там живет теперь Абу-Гош, начальник одного из самых грозных племен Сирии, Абу-Гош, который владычествует над всеми этими горами и долинами, который запирает, когда ему захочется, дорогу в Иерусалим, собирает пошлину с путешественников, нападает вооруженной рукой на проходящих, и восстает против власти Высокой Порты.

Надо признаться, что если бы жители этой страны и не имели наклонности к воровству, то излучистые дороги между горами, при дикой их жизни и грубых понятиях, легко могли бы возбудить в них эту страсть. Я не думаю, что в оврагах Испании находятся такие разбойничьи [310] вертепы. Эти груды камней, которые заграждают на каждом шагу путь, и эта жалкая бесплодность мне напоминали пустыни Исландии. От стран востока до земли исландской, какое расстояние! В первых гибель от людей, в последней гибель от огнедышащих гор! Не знаю, которая страшнее. Мы приехали на вершину горы, с высоты которой сходят по прямой дороге, по сыпучим камешкам и острым скалам. Наши лошади, не привычные к этому поезду, спотыкались ежеминутно. Мы спешились и с трудом шли друг за другом. Кругом нас ли одного человеческого жилища, ни одного цветка на грунте, освещенном столь прекрасным солнцем, везде мрачная пустыня, молчаливая, дикая.

У подошвы этой печальной горы развертывается Теревинфская долина. Зеленая изгородь ее украшает, оранжевые и фиговые деревья осеняют дорогу своими плодоносными ветвями, как будто, посреди этого всеобщего запустения, небо хотело пощадить только место, где юный избранник Божий ознаменовал себя первым подвигом. Мы прошли сухими ногами поток, где Давид выбрал камень для своей пращи, которым поразил героя Филистимлян, великана Голиафа. Мы поклонились с благоговением этой земле, где начинается святая история царя [311] псальмопевца, зрелище чудесной борьбы, благородное торжество смирения над безумной гордостию. Потом, мы снова поднялись по крутому скату на гору, с вершины которой виднеются с одной стороны развалины так называемого замка Маккавеев, с другой долина Саронская, поля Яффы и лазурное море. Перед нами тянулась длинная вереница путешественников, более двух сот особ, мужчин, женщин, детей, верхом, пешком; одни качались в корзинах, висевших на боках ослицы; другие шли с четками в руках; иные пели священные песни. Тут было множество Русских, которые предприняли, по чувству благочестия, это путешествие, и которые, при приближении к святым местам, погружаются в сладостный восторг Веры и забывают всю усталость, все лишения, ими перенесенные. Здесь было одно семейство, пришедшее из Новгорода. При виде огромного каравана и такого усердия, переносишься мыслию в средние века, прославленные духом благочестия.

Но не одни христианские путники напоминали нам торжественность этих мест, которые мы ехали смотреть: наши проводники также говорили о них с восхищением. Турки считают Иерусалим также священным городом, не только потому, что автор Корана включил Иисуса Христа в число великих пророков; но потому что Магомет сам посетил этот город. [312] Мусульманские предания рассказывают, что он прибыл в Иерусалим инкогнито, верхом на своем коне, который переносил в один миг своего могучего господина из одной страны в другую, быстрее чем Пегас.

Мы приближались к городу, к которому стремились все наши желания. Нетерпение овладело нами при мысли, что мы были в небольшом расстоянии от него. Мы быстро понеслись на вершину горы, господствующей над этим городом; и вдруг, каждый из нас остановился неподвижен, нем, с невыразимым чувством! Мы увидели возвышающиеся на песчаных полях сероватые стены, башни, куполы, «Иерусалим!» закричал наш проводник, и мы последовали за ним в торжественном молчании. Ни один из нас не мог прибавить ни одного слова после такого имени!

В ту минуту, как мы подъехали к воротам Иерусалима, губернатор выезжал оттуда в сопровождении двадцати вооруженных всадников, — это всегдашний конвой этих маленьких властителей во время их прогулок. Он осадил свою лошадь, чтобы нам поклониться, потом поскакал в галоп. Прежде мы не смели бы сидеть на лошади перед ним... на лошади!... нет! христиане не имели даже позволения въезжать в святой город на этом благородном животном, и даже с той стороны, [313] с которой бы они желали. Они могли въезжать туда не иначе, как в сопровождении Турок, через Дамасский ворота, и заплатив пошлину. Турки сделали нам некоторое снисхождение! Но какое снисхождение! Они не требуют только, как бывало прежде, от христиан знаков унизительной покорности и не берут с них постыдной пошлины. Город Давида, великолепная столица Соломона, святое место, где пролилась кровь Спасителя, находится под властью турецкого паши! Печален вид этого города с его серыми стенами, безмолвными башнями, песчаными горами, и бесплодными полями, его окружающими. Эти стены не представляют издалека, как стены Тира, горестного зрелища опустошения и развалин. Нет, напротив, эти башни, господствующие над укреплениями, эти куполы, возвышающиеся над террасами домов, эта масса строений, заключенных в одной ограде, имеют величественный и живописный вид. Только бледный цвет падшей царицы городов возбуждает в душе чувство горести: укрепления и башни, террасы и мечети, все покрыто белым матовым цветом, и самый грунт земли и обширный горизонт, их окружающий, подернуты тем же печальным оттенком. Ни малейшего шума и движения. Время от времени лишь видишь по сионской дороге проезжающего бедуина, который кажется ищет добычи, или [314] женщину, с трудом несущую на голове кувшин с водой, или путника, который останавливается в изумлении при виде такой картины.

Но признаюсь, мне и не хотелось бы, чтоб Иерусалим представился моим глазам под другим видом. Я не могу представить его оживленным и блестящим, таким, как наши европейские города. Здесь не должно быть ни светской роскоши, ни людской суеты. Эта песчаная страна, эти стены должны хранить свое торжественное горе, чтобы ум занят был только воспоминанием древних времен и страданий Спасителя.

Никакой город в мире не возбуждает столько благочестивых чувств. Древние смотрели на него как на центр земли; греческие монахи разделяют то же мнение! Если, по географии, это мнение совершенно ложно, то в нравственном смысле, оно имеет истинное значение. Не скажешь ли, что Иерусалим есть центр земли, когда знаешь, что туда сходятся на поклонение народы трех вероисповеданий, со всех концов земли: евреи, христиане и мусульмане. Евреи, столько раз выгнанные из стен Сиона, приходят оплакивать его прошедшее величие, и ожидать пришествия Мессии. Как бы ни было тягостно положение их в этих стенах, которыми они прежде владели, для них все-таки это город священный, основание которого относится ко временам [315] Авраама, город избранный Богом, город славный; первый город из всех городов, (как говорят исландские писатели, которых одно имя Иерусалима воспламеняет восторгом), город Израиля, воспетый Давидом, украшенный Соломоном, прославленный предречениями пророков, и чудесами, совершенными в стенах его и в его окрестностях. Навуходоносор разрушил его до основания. Он разрушил до того священный город, что «плуг бороздил Сион как поле, Иерусалим был превращен в груду камней.» Но Евреи возвратились в обетованную землю; выстроили свои домы, воздвигли укрепления. Тит снова разграбил его, разрушил здания; затем Адриан срыл даже стены, так что не осталось камня на камне. После он велел его отстроить, но запретил вход Евреям, и запретил им останавливаться даже на соседних холмах, чтобы смотреть на святой город: он хотел уничтожить самое имя Иерусалима и называл его Элия-Капитолина. Тогда заняли его Христиане и учредили в нем патриаршество, которое существовало самостоятельно в течение пяти сот лет.

После завоевания Навуходоносора и владычества Римлян, Иерусалим подпал в VII веке под власть Сарацин, и через четыреста шестдесят три года был возвращен христианству оружием Готфрида Бульонского и Танкреда. В [316] 1187 году, после храброй защиты, Иерусалим сдался Саладину; в 1517, султан Селим, завоеватель Египта, завладел им. С этих пор как известно, Иерусалим был постоянно под властию Турок, кроме нескольких лет египетского владычества. Но все казни Рима 2, все притеснения и жестокости рыцарей, все презрение нынешнего правительства не могли удалить Евреев от Сионской горы. Многие из них остались в Иерусалиме, не смотря на все перевороты. Другие, перенеся свои жилища в другие страны, возвращаются туда искать, с благочестивым упованием, последнего пристанища. Иные, увидев эту священную землю, в восторге повторяют слова пророка; «Господь утешит Сион; он восстановит его из его развалин; он изменит пустыню в место наслаждений, и его пустыню в сад Господень. Там воцарится радость и блаженство; там снова услышатся песни хвалы и благодарности во славу Господа. Некоторые, отказавшись от всех земных надежд, домогаются только того, чтобы быть погребенными в долине Иосафата. [317]

Мусульмане, как мы сказали, чувствуют к этому городу глубокое уважение. Они называют его святым, и тот, кто совершает туда путешествие, получает имя хаджи.

Все христианские общества обращают взоры к этому городу. Римские католики, Греки, Армяне, Копты имеют приделы в церкви Гроба Господня. Протестанты также учредили там епископство и содержат с большими издержками миссионеров.

Мусульмане там сильнее других, и хотя время и обстоятельства научили их уважать христиан, но они еще очень часто дают чувствовать тягость своего могущества. Евреи, как везде на Востоке, терпят угнетение и презрение. В той земле, где они отверглись от своего Бога, они подпадают под поносное иго рабства. Оно там служат живым доказательством непреложности пророчеств и определений Евангелия.

Христиане римско-католического, армянского и православного исповеданий, пользуются в Иерусалиме большими правами. Множество поклонников посещают еще их монастыри, жаль только, что там возмущается мир, который должен бы царствовать под сению святых алтарей. Все путешественники говорят о печальных распрях, возникающих иногда между монастырями.

Приехав в Иерусалим, мы остановились в [318] доме, принадлежащем монастырю Францисканцев, называемом Каза-Нова, и который в особенности предзначается для путешественников. Нам дали две большие комнаты. Один из братии пришел нам сказать, что он приставлен в наше распоряжение на все время нашего пребывания в Иерусалиме. Нигде нас не принимали с таким радушием и не угощали с такою щедростью, и когда мы сходились вечером кругом стола, на котором подавали нам ужин, ни за что на свете мы не захотели бы лишиться радости, которую мы чувствовали говоря друг другу: «Мы в Иерусалиме.»

На другой день рано утром, мы пошли в монастырь, засвидетельствовать свое почтение настоятелю: но он был в отсутствии. Нас принял эконом, один из самых замечательных людей. Это Испанец лет сорока, с лицом напоминавшим мне некоторые произведения Ван-Дика: чело высокое оттененное белокурыми волосами, нос прямой и тонкий, глаза блестящие, завитые к верху усы, небольшая острая борода. Мне казалось, что я видел живую копию с Ришелье. Когда он нам рассказывал о страданиях, им перенесенных, его бледное лицо оживлялось румянцем, казалось молния блестела в его черных глазах; кровь Кастильца кипела в его жилах. После одного из этих благородных движений негодования, [319] христианское смирение брало верх. Начальник ордена исчезал, монах опускал голову, и перебирая между руками концы тесмы, перевязывавшей его бока, казалось только и думал о своем смиренном призванию, о своей клятве служить и повиноваться. Он нас проводил в темные келии, в которых жили братья, назначенные бодрствовать день и ночь у гроба Господня. Эти кельи так сыры и нездоровы, что не возможно оставаться там долго. Там только живут в продолжение трех месяцев. Потом он свел нас в ризницу, где нам показал дары Французских королей: несколько стихарей, несколько риз самой богатой работы которыми обязаны щедрости Святого Людовика, и кадильницу чистого золота двух футов вышины, прекрасной отделки, присланную Францисканцам нашей благочестивой королевой. Потом он показал нам железные шпоры и шпагу Годфрида Бульонского. Показав все эти приношения, эконом предложил нам идти в церковь, которая была главным предметом нашего путешествия. Но мы прежде пожелали видеть дорогу, по которой Христос шел на Голгофу. Мы хотели, с Евангелием в руках, прочитать историю последних страданий Искупителя. Мы вышли за город, в ворота Св. Стефана, где погиб первый мученик христианской Веры. Оттуда, вошли в улицу, где находилось [320] большое здание, занимаемое частию солдатами, частию губернатором города. Говорят, что это здание выстроено на том месте, где возвышался дом Пилата. Потом мы вошли в другую улицу, называемую путем скорби, но которую бы надо назвать путем спасения. По этой-то дороге Господь наш нес свой терновый венец и свой крест. Эта улица пересекается аркадою, над которой находится окно, разделенное на двое колонной. Предание говорит, что на этом самом месте, с вершины аркады, из подобного окна, Пилат показал народу еврейскому биенного Иисуса Христа, произнеся слова: «Се человек!»

Шесть замечательных мест привлекают затем попеременно внимание путешественников.

Прежде всего, место, где Господь обращаясь к женщинам, которые, при виде его страданий, плакали, сказал им: «Дщери Иерусалима, не плачьте обо мне, но лучше плачьте о себе и ваших детях.» Далее место, где Пресвятая Дева лишилась чувств в тоске своей материнской нежности. Вот еще обломок колонны, обозначающий место, где воины, заметив что Христос не мог более нести свое тежелое бремя, взяли на помощь Симона Киринейского. Не много далее, налево, находился дом Лазаря, подле дома злого богача; потом бедное и темное жилище, которое заменило жилище Святой Вероники, [321] вышедшей отереть пот и кровь, струившиеся по лицу Спасителя; наконец Лобное место, ныне заключающееся в церкви гроба Господня.

Все христиане иерусалимские, и даже большое число мусульман, знают каждое из этих мест и рассказывают предания, относящиеся к ним.

Евангельское событие исполнилось там, и воины, разорившие еврейские домы, не могли стереть с лица земли ни горы Мориа, ни Лобного места.

Окончив наше первое странствование, мы нашли одного из монахов, дожидавшегося нас у дверей церкви Воскресения или гроба Господня. Это уже не првжее великолепное здание, воздвигнутое матерью Константина, покрытое золотом, поддерживаемое семидесятые тремя мраморными колоннами. В 1808 году, пламя поглотило часть древней церкви. Пожар начался в армянской часовне, дошел до часовни греческой. Францисканских келий, и часовни Богородицы, и остановился чудом перед гробом Господним. Несколько колонн несколько мозаических работ, дар Св. Елены, и шесть гробниц латинских королей, погибли вовремя этого пожара.

После несчастного события 1808 года, римские католики не имели средств снова выстроить церковь; Греки, вспомоществуемые приношениями России, взялись воздвигнуть ее, и через это получили [322] в свое владение самые важные отделы церкви. Им принадлежит теперь часовня Лобного места.

Францисканцы показали нам все часовни находящиеся в церкви. Первая из них есть часовня Бичевания. Там находится колонна, к которой Христос был привязан, когда Пилат, для удовлетворения неистовства Евреев, велел Его бить. Вторая часовня тюремная; третья выстроена на месте, где стражи бросали жребии об одежде Господней. Четвертая находится на том месте, где Св. Елена молилась, пока искали святый крест. Оттуда подымаются на Голгофу, по лестнице состоящей из девятнадцати ступеней; одни из них деревянные, прислоненные к стенам церкви; другие иссечены в самой скале. Лобное место находится в ста десяти футах от гроба Господня. Вершина его представляет платформу в сорок сем футов ширины и столькоже длины, на которой возвышаются две часовни, разделенные аркой. В той, коротая находится в углублении, мозаическая работа обозначает место, где Спаситель был пригвожден ко кресту; в передней часовне стоит мраморный стол, пробитый таким образом, что можно видеть сквозь него отверстия, где были вставлены три креста, и трещену скалы. Мы с глубоким благоговением пали на этом [323] месте, где Искупитель, своими окровавленными руками, обнимал мир, чтобы его спасти.

Выйдя из часовни Лобного места, мы подошли к камню, окруженному балюстрадою, над которым висят несколько лампад; это камень помазания, на котором тело нашего Господа было омыто и помазано, перед положением во гроб.

В нескольких шагах оттуда находится гроб Господен. Под галереей, поддерживаемой шестнадцатью колоннами, находится памятник белого мрамора, в двадцать футов длины и шесть ширины, и пятнадцати футов вышины, с куполом прекрасной архитектуры; этот памятник окружает гроб Господень; туда ведут несколько ступеней; сначала входишь в часовню, где видишь мраморный обломок в полтора квадратных фута; этот мрамор обозначает место, где ангел сказал святым женам: «Нет Его здесь; Он воскрес, как сказал: подите, посмотрите место, где лежал Господь.» Оттуда идешь, нагнувшись через маленькую дверь, задернутую занавесой, и входишь в святилище, такое узкое, что оно только может вместить в себе трех или четырех человек; направо находится гроб Господень, над которым беспрестанно теплятся лампады. Стены святилища сероватого мрамора, а свод почернел от дыма лампад. [324]

Двадцать богомольцев стояли на коленях кругом часовни, лобызая святое преддверие.

Христиане разных вероисповеданий попеременно совершают богослужение в церкви гроба Господня; служба их должна начинаться и оканчиваться в назначенный час. Турки хранят у себя ключи церковные, они сами отворяют и запирают двери; каждый раз, как хочешь туда войдти, надобно дать солдатам денег или табаку.

Из церкви Воскресения, мы пошли осматривать другие замечательные места Иерусалима; их так много, что едва можешь обозначить; два из них наиболее привлекают внимание. На горе Мориа, находится то место, где был храм Соломонов; здесь теперь великолепная мечеть Омара, вход в которую Турки, входящие так свободно в наши церкви, запрещают христианам. На горе Сионе находится другая мечеть, уважаемая мусульманами, которая говорят, покрывает гроб Давида и развалины той храмины, где Христос торжествовал в последний раз Пасху с своими учениками, и где Он установил евхаристию, и через несколько дней — таинство покаяния.

В этой самой горнице апостолы собрались, чтобы заменить предателя Иуду; здесь же во время сошествия Святого Духа они увидели сходящие на них огненные языки.

Мы сошли с горы Сиона к источнику [325] Силоамскому. Оттуда мы снова поднялись к церкви Богородицы, пройдя всю долину Иосафатову, мрачную и печальную долину; с каждой стороны ее голые и бесплодные утесы: посреди иссохший поток Кедронский; гробницы Авессалома, Иосафата и Захарии, высеченные в горе, подземные пещеры назначенные для погребения; на одном ее конце находится кладбище Евреев, камни которого мешаются с жалкими развалинами деревни Силоам; на другом — проклятое место, где Иуда предал своего Господа, и пещера предсмертной скорби Господа; здесь соединены все горестные, все печальные воспоминания и события. Туг Иеремия произносил свои трогательные жалобы; Давид, угнетенный угрызениями совести и своими бедствиями возносил к небу свои молитвы и призывал его себе на помощь в слезах раскаяния.

После того мы вошли с Гефсиманскую пещеру; гуда сходят по нескольким грубо-выделанным ступеням; эта пещера круглая около пятнадцати футов в диаметре; она высечена в скале и освещается сверху, сквозь сделанное в своде отверзтие. На одной стороне ее, висит древняя картина, представляющая заснувших апостолов и Христа, в Его предсмертной скорби, говорящего: «Отче! да мимо идет чаша сия! Однако не Моя воля, но Твоя да будет!»

Эта пещера в большом уважении. Почти [326] каждый путешественник берет частицу драгоценной земли, окропленной потом нашего Спасителя.

Тут же возвышается церковь, построенная, как говорят, матерью Константина, и четыре знаменитые памятники. Входишь в эту церковь через готическую дверь, и спускаешься в подземную пещеру, по широкой каменной лестнице, состоящей из сорока шести ступеней. На половине схода., направо находится гробница Св. Иоакима и Святые Анны, налево Св. Иосифа; в глубине пещеры возвышается часовня, освещенная день и ночь несколькими лампадами, и воздвигнутая на месте погребения Божией Матери.

Недалеко от пещеры предсмертной скорби Спасителя, находится квадратное пространство, коруженное стеной и содержащее восемь масличных дерев, таких толстых, покрытых морщинистой корой и вековыими отраслями, что вспомнив, какой жизненной силой это дерево одарено, когда его ствол кажется уже совсем засох и истощился, а производит еще новые ветви и украшается новыми листьями, можно подумать, не удаляясь от законов натуральной истории, что они существовали до времен страданий Христовых. Там, под тению этих самых дерев, Иисус Христос отдыхал, беседовал со своими учениками, был взят под стражу; там Святый Петр обнажил свой нож для защиты [327] своего Божественного Учителя, и отрезал ухо у Малха.

Священный сад, содержащий эти столь драгоценные деревья, принадлежит монастырю Гроба Господня. Монахи приобрели его в свое владение на последние деньги. Лишить эти деревья их ветвей было бы преступлением, и это строго запрещено. Однм лишь сухие ветви срываются.

Взобравшись из этого сада на гору Масличную, попеременно видишь новые места, ознаменованные евангельскими событиями. Туг пещера, где Господь наш научил своих учеников всеобщей христианской молитве: Отче наш; здесь, церковь, означающая место, откуда Он вознесся на небо; далее холм, где Христос, остановив свои очи на Иерусалиме, предсказал погибель этого города, и рассеяние народа Иудейского.

С того места, как полагают, где стоял Господь, произнося эти слова, видишь перед собою две горы, Сион и Мориа, и город Иерусалим во всем его пространстве. Иерусалим тогда, со своими дворцами, башнями, стенами должен был иметь вид самый величественный.

Возвратясь в Иерусалим, мы снова прошли этот город, чтобы заметить его положение и [328] состояние народа. Улицы местами вымощены. Каждый дом походит на крепостцу: снаружи, они представляют гладкую стену, низкую дверь, узкое окно. Дерево очень редко в этой стране: все дома построены из камня, и большое число из них украшено куполом каменной работы; на окраине террасы, окружающей этот купол, лежат кучи камней, приготовленных для защиты дома, в случае, если на дом нападут; там еще находятся балюстрады, состоящие из глиняных труб, сквозь которые женщины могут смотреть на улицу, не быв видимы.

Рынки, которые на Востоке имеют обыкновенно живописный характер, здесь очень не важны и худо снабжены. Торговля в Иерусалиме ничтожная; кроме крестиков, четок, выделываемых для путешественников, оттуда ничто не вывозится, а привозится только самое необходимое для жителей города. Однакож это место — самое оживленное в Иерусалиме; кроме его везде встречаешь места пустынные, улицы печальные и безмолвные, не слышишь ни малейшего шума, не встречаешь ни одного человеческого лица.

Здесь, как во всех городах под властью турецкого правительства, трудно обозначить наверное число народанаселения. Можно полагать однакож, что эти стены, которые по древним преданиям, содержали, во время осады Тита, [329] миллион жителей, теперь, едва вмещают двенадцать тысяч, из которых пять тысяч мусульман, три тысячи евреев и от трех до четырех тысяч христиан.

Эти три различные класса жителей занимают три различные квартала. Евреи живут между древним храмом и горою Сионом; их жилища вида самого грязного; однакож иные из них богаты, но стараются скрывать свое богатство под видом нищеты.

Христиане православного исповедания почти все Арабы; их церковное служение отправляется на арабском языке; у них, в Иерусалиме, есть несколько монастырей мужских и пять женских; все они состоят под властию патриарха.

Армяне владеют самым прекрасным монастырем и одною из самых богатых церквей, существующих на Востоке. Мы посетили эту церковь и немогли налюбоваться мозаическим помостом, великолепными коврами и дверями с их обшивкою из бронзы и черепаховой кости. Обошед ее кругом, с двумя монахами, мы введены были в комнату патриарха, который сидел на атласном диване; нас окропили розовой водой, потом подали нам шербет и кофе; три монаха стояли в самом почтительном [330] положении, при входе в комнату. Патриарх, продолжая пить с наслаждением свой кофе, обращался к нам с различными вопросами. После разговора, продолжавшегося четверть часа, он велел подать маленький ящичек, и с глубоким уважением открыл его: то был портрет Императора Российского, осыпанный бриллиантами, присланный ему в подарок Императором.

Римские католики наиболее живут около латинского монастыря; они говорят по-арабски: полагают, что они потомки древних Арабов, крещенных во времена крестовых походов. Многие из них вырезывают кресты, выделывают четки; другие живут только милостыней монастыря; этот монастырь считается первым между Римско-католическими монастырями на Востоке; в нем от сорока до пятидесяти монахов, одни Испанцы, другие Итальянцы. Их настоятель носит титул стража горы Сионской и Гроба Господня; он должен быть Итальянец и получать инвеституру свою от Двора Римского. За ним следует викарий, избираемый как и он, на три года, и прокурор, назначаемый на всю жизнь, который должен быть происхождения испанского. Эти три главные лица составляют, с тремя монахами, верховный совет, называемый discrelorium, и заведывают всеми монастырями [331] своего ордена, рассеянными в Палестине, в Сирии и в Египте. Одна из главных их обязанностей состоит, как мы сказали, в том, чтобы принимать путешественников.


Комментарии

1. Так как выбирают розу, из гирлянд Сарона, выберите деву расцветшую, между лилиями ваших долин.

2. «И те были распяты, которые кричали: «Распять Его!» Они были распинаемы по пятидясяти в день, потом в таком большом числе, что едва успевали делать кресты и находить места, чтобы их ставить.» (История Иерусалима, аббата Дюпюи, л. 24).

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие Мармье в Палестину // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 82. № 327. 1850

© текст - ??. 1850
© сетевая версия - Тhietmar. 2017
©
OCR - Андреев-Попович И. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ЖЧВВУЗ. 1850