-

КСАВЬЕР МАРМЬЕ

ПУТЕШЕСТВИЕ МАРМЬЕ В ПАЛЕСТИНУ.

Сафури. — Назерет. — Каифа. — Гора Кармил. — Яффа. — Рамле. — Куриет-Эль-Энаб. — Иерусалим.

От Сен-Жан д’Акра до Назарета, дорога идет по широкой долине, где не достает лишь рук и доброй воли, чтобы обратить ее в зеленеющиеся нивы и плодоносные поля; она прилегает к подошве холмов, тянущихся длинною цепью и усеянных дубами. За этими холмами стелется другая долина, шире и глубже первой; эта последняя сохраняет название племени Завулонова, того храброго племени, которое, по велению Девворы, соединившись с сынами Неффалимовыми, сразилось с Сисарою, военачальником царя Асорского, Иавина, и одержало над врагами народа Израильского важную победу, прославленную песнию пророчицы. В [204] этой долине не видишь ни следа земледелия и ни одного гнилища; но там и сям, свежая зелень покрывает землю; волнообразные холмы, усеянные тамарином и акациями, окаймляют эту долину справа и слева; в конце ее находится Сафури, — древний Сепфорис, неоднократно упоминаемый Иосифом Флавием и потом названный Диоксариею; это был знаменитый, могущественный город Галлилеи, где было несколько синагог и куда был перенесен великий Синедрион иудейский, после взятия Иерусалима.

Мы сели позавтракать, у подошвы холма, под оливковое дерево, ветви которого распиливались над нами, как обширная палатка. Наши люди пошли за хлебом в Диокесарию и не нашли ни куска, потому-что в этой стране пекут хлеб только на один день, в количестве, соразмерном с нуждами; за то, нам принесли две кружки превосходной воды. Эта свежая вода, — столь драгоценная вещь в Сирии, — сухари и яйца, привезенные нами из Сен-Жан д’Акра, составляли наш обед; и на траве под зелеными листьями, мы пообедали с таким наслаждением, какого не доставили бы и банкеты Пале-Рояля. Потом мы снова сели на лошадей, чтобы осмотреть город. Город! Я забываю, что мы в той несчастной стране, где вместо городов находишь груды развалин или бедные селения. Сафури — одна из самых печальных и [205] бедных деревушек; мы увидели хижины, низкие, грязные, дымные, из которых выбегали дети в лохмотьях и женщины, с полу-опущенным покрывалом, под которым можно было заметить бледное лицо и нос, украшенный серебряным кольцом. Над безобразными жилищами господствует развалившийся замок, от которого остались только одни стены и несколько столбов. Но не архитектура этого замка, не воспоминание о римском городе, привлекают сюда путешественников, а драгоценное сердцу предание, которое говорит, что здесь жила Святая Анна, и здесь родилась Пресвятая Дева. После этого предания, что нужды до древнего величие Диокесарии, до имени Вара, который обратил ее в пепел, до Ирода Антипатра, который возобновил ее; образ Богородицы изглаживает все эти страницы римской и иудейской истории и придает мрачным развалинам Сафури величественный характер. В полуторых милях оттуда находится Назарет. Мы нетерпеливо желали приехать в этот город: при каждом повороте холма, мы надеялись увидеть его; но другие холмы являлись перед нами, холмы голые, пустынные, оживляемые лишь по временам появлением верблюдов и Бедуинов. Наконец этот город перед нами. С вершины горы, мы усматриваем, посреди песчаных холмов, плоские кровли, куполы церквей, [206] над которыми возвышается минарет мечети: зловещий признак турецкого владычества над этим цветом христианских городов.

Мы остановились в латинском монастыре. Монахи нас приняли с сердечным радушием, и едва мы положили на место свои чемоданы, разделяя наше благочестивое желание, повели нас в церковь. В постройке ее нет ничего достойного замечания, и в украшениях видна более пышность, чем изящный вкус. Эта церковь, во имя Благовещения, построена на том месте, где совершилось одно из божественных таинств нашей религии, где находился дом Богородицы, который, по сказанию римско-котолических легенд, будто бы перенесен ангелами в Лоретту. Из церковной трапезы, спускается лестница в пещеру, иссеченную в скале, где находятся две гранитные колонны, из которых одна стоит еще на своем месте а другая сломана, и половина ее похищена Сарацинами, которые воображали, что в ней находятся драгоценности. Первая колонна указывает то место, где стояла Пресвятая Дева вторая, — где архангел Гавриил произнес ей святое приветствие. Внутри пещеры находится алтарь из белого мрамора; здесь вазы с цветами наполняют воздух благоуханием, серебряные лампады горят ночь и день: на белом камне, украшенном лавровою розою и пятью крестами, сделана надпись: Verbun [207] coro hie factum est. (Слово здесь соделалось плотию). Здесь колыбель христианства.

Кроме этого Назарет имеет еще и другие памятники и другие великие воспоминания. Здесь то место, где святый Иосиф упражнялся в ремесле древоделателя; синагога, где Христос, открыв книгу пророка Исаии, возвестил народу, что он пришел исполнить предсказание пророка, благовествовать нищим и утешить сокрушенных сердцем! Здесь камень, называемый Mensa Christi, (трапеза Христа), на котором говорит предание, Господь вечерял в последний раз со своими учениками, перед отправлением из Назарета в Иерусалим. Вот крутая скала, с которой Евреи, раздраженные проповедию Спасителя, хотели сбросить Его в пропасть; вот гора Фавор, которая господствует над холмами Назарета, величественная гора, на которой Петр, Иаков и Иоанн увидели своего божественного учителя, беседующего с Моисеем и Илией, в белой одежде как снег, в сиянии ослепительном, как солнце, и услышали глас с небеси: «Сей есть Сын Мой возлюбленный, в котором все Мое благоволение; Его послушайте!»

Ничего не говорят о Назарете древние историки. Этот город обязан, как Вифлеем, всею своею славою христианству. До царствования Константина, Назарет был населен только [208] Иудеями, и в IV веке он был не что иное, как деревушка. Но скоро пилигримы обогатили святой город своими приношениями, и в IV веке уже воздвигнуты были две церкви. Опустошенный в 1103 Сарацинами и возобновленный крестоносцами, Назарет перешел вместе с Галилеей, от Годфрида Бульонского к Танкреду, который велел воздвигнуть там церкви и обогатил их щедрыми дарами ¹. Епархия была учерждена в Назарете в начале XII века; разоренный в 1187 году Сарацинами, после несчастного Гаттинского сражения, город Пресвятой Девы снова был завоеван христианами; потом был снова опустошен султаном Бибарсом в 1263. После этого последнего бедствия, он оставался, в течение нескольких веков, в самом плачевном положении.

В 1620 году, Фрацисканцы получили наконец позволение снова занять пещеру Благовещения и, построив нынешнюю церьковь основали монастырь, который был увеличен и поправлен в 1730 году. Не задолго до этого времени, несколько христианских семейств [209] поселились в городе. В конце XVIII века, монахи имели там довольно большое влияние. Их начальник, il padre guardino, плативший небольшую подать Акрскому паше, пользовалься титулом и властью шейха; весь город был подчинен его суду.

Теперь монахи не пользуются этим преимуществом, но как третья часть городских жителей принадлежит к римскокатолическому вероисповеданию, то они не знают того тягостного уединения, которому братья их подвергаются в других городах, а их монастырь, по своим историческим воспоминаниями, все еще принадлежит к числу главных обителей Палестины.

Над их жилищем возвышается город, выстроенный довольно живописно на последнем уступе цепи гор, которая идет от Анти-Ливана и с Кармилом образует долину реки Белуса. Домы вообще довольно хорошо выстроены из камня. Иные мне напомнили сельские жилища, встречающиеся в некоторых местах на берегах Лоары. Это не что иное, как углубления, иссеченные в скале и закрытые с лица стеною, в которой устроены двери и окна; вот жилище, где совершенно укрывается от солнца и дождя. Восьмнадцать веков с половиной прошло с тех пор, как Пресвятая Дева жила в одной из этих пещер, и теперь еще в [210] таких жилищах, иссеченных в боках холма, находящегося напротив монастыря, обитает до ста семейств. Ниже, подойдя к церкви, мы увидели домы очень древней архитектуры, напоминающие своим расположением вифлеемские пещеры. Внутри этих домов находится большое квадратное пространство, разделенное на два отделения. Первое занимается быками и верблюдами. Проходишь мимо скота, распростертого на земле, и поднимаешься по двум или трем ступеням во второе отделение, где с одной стороны находится кухня, с другой — цыновки служат постелью членам семейства, слугам, путешественникам. Во всю длину этого рода эстрады находятся ясли довольно широкие и глубокие, так что, в случае необходимости, можно там спать. Видя это устройство, хорошо понимаешь некоторые священные события новозаветной истории. Спаситель мира родился в одной их таких пещер, и Божественный младенец не мог иметь удобнейшего места, где бы мог быть положен, как ясли, к которым пригоняли пастухи свои стада.

Часто я сожалел, в продолжение моего путешествия, что живописцы, которые предпринимают изображение священных предметов, не приезжают сюда изучать эти страны. Никакое воображение не может себе представить строгого величия пейзажей Востока; здесь нашли бы [211] они тот характеристический отпечаток, который придал бы их картинам превосходство действительности над всеми украшениями, изобретаемыми воображением.

В этой стране, где предания так свято сохраняются, можно узнать прошедшее при наблюдении настоящего порядка вещей. В некоторых племенах, одежда, привычки, еще доныне те самые, какие существовали при Моисее; природа не изменилась, и какая европейская картина, как бы приятна она ни была, может сравниться с этой природой Востока, столь величественной в ее унылом виде, столь важной еще в ее диком состоянии? Я внутренно страдаю, когда вижу, что художники представляют Святое семейство, во время бегства его в Египет, сидящим на зеленой траве, на берегу прозрачного ручья, под ветвями цветущих дерев. Пусть изображают нам божественных путешественников остановившимися у подножия уединенной пальмы; распаленное небо над их головами, пустыня безмолвная необозримая, вокруг их. Вот что было, что всегда будет иметь дивное величие и невыразимую красоту!

Один из монахов Францисканского монастыря была так обязателен, что сам сопровождал нас при нашем обзоре Назарета. Народонаселение города считает около трех тысяч душ разных исповеданий; сто [212] шестьдесят семейств православного вероисповедания; сто шестьдесять пять семейств римско-католического исповедания, и Маронитов, и сто двадцать семейств мусульманских. Нет ни одного Еврея в стране, где Евреи распяли Спасителя. Все здешние жители отличаются особенною физиономиею ². У мужчин цвет лица смуглый, темнее чем в Тире и в Бейруте, у женщин большие черные глаза, тонкие правильные черты лица; смесь типа еврейского с европейским. Многие женщины, вопреки обычаям Востока, оставляют вуаль свой полуоткрытым и выказывают свои большого частию хорошенькие лица. К несчастию они портят свежесть лица и [213] безобразять себя, испещряя губы свои синей краской и обводя тем же цветом контур своих глаз. Самые дети не могут избегнуть этого варварского обыкновения. Матери их с большим старанием раскрашивают их так же, как себя, и чем более они стараются об их украшении, тем невинные существа делаются уродливее.

Показав нам различные кварталы города, базары, которые не стоят того, чтобы на них смотреть, и источник Марии, постоянно окруженный множеством молодых девушек, монах привел нас вечером на вершину горы, откуда открылась нашим глазам беспредельная панорама, и какая панорама! Какое воспоминание! Равнина Ездредонская, Фавор, вершина Гермона и деревушка Ендор, откуда происходила волшебница, призванная Саулом, Наин, где Господь воскресил единственного сына вдовы; далее, за этими живописными горами, другие места, также освященные чудесами: Еммаус, Капернаум, Кана, озеро Тивериадское, а внизу маленький городок Назарет. Покуда мы были на горе, погружаясь в размышления, возбужденные в нас такими местами, и смотря на лучи солнца, мало-по-малу исчезавшие на горизонте, я думал, что в эту минуту одна сердечная вера соединяла все сердца христиан в одну молитву, что на севере и на юге вселенной, в [214] столицах империй, в уединенных селах, церковный колокол призывал к вечерней молитве; миллионы существ преклоняли свои головы или простирались на землю с чувством благоговения; матери учили своих детей повторять слова, произнесенные в пещере Назаретской и распространившиеся по вселенной. И растроганный этой мыслию, я обратил глаза на часовню Богородицы и, сложив руки, также повторял Ave Maria.

В шесть часов мы приехали из Назарета в Кайфу, через цепь холмов, ущелья которых образуют иногда узкие дефилеи. Нам сказали, что эти переходы часто бывают наполнены ворами, и точно, извилистые, пустынные дорожки, окаймленные большими оливковыми деревьями, весьма удобны для засад. Когда путешественники входят в эти узкие ущелья, они должны идти один за другим; нельзя встать в боевой порядок, нельзя призвать кого нибудь на помощь, потому что от небольшой деревушки, лежащей близь Назарета, нет ни одного дома до Каифы. Почему наш кавас, которому очень хотелось выказать свое благоразумие и храбрость, шел впереди колонны, с карабином в руке, бросая беспрестанно испытующий взгляд то налево, то направо. Наши проводники следовали за ним с заметным беспокойством, время от времени посматривая, идем ли мы за ними; мы [215] шли спокойно, занятые не тем, чем они думали, но отважной мечтой иных лет. В течение десяти дней, со времени нашего отправления из Бейрута, на всякой станции нам рассказывали сцены самые драматические, но мы не встречали и следа разбойников и даже начинали желать появления Бедуинов, хотя бы для того, чтобы собственными глазами удостовериться в их существовании. Не знаю, позволительно ли сказать, что, посетив Сиерра-Морену, Неаполитанское королевство, долины Сирийские, я не встретил у подошвы такой-то скалы, на берегу такого-то оврага, шайки людей, вооруженных длинными мушкетами, с кинжалами за поясом, и закутанных в широкие плащи с красными полосами. Встреча с разбойниками в лесу, пистолетные выстрелы, стук шпаг, крики ужаса, живописные скачки лошадей, разбойники бросающиеся на путников, и путники храбро защищающиеся, составляют всегда приятный эпизод в книге туриста, тем более, что читатель, сильно взволнованный при рассказе этой ужасной сцены, перевернув лист, с сладостным удовольствием прочитает, что пистолеты разбойников осеклись, что их заржавевшие мечи не могли выйдти из ножен, что один лишь погонщик лошадей, или один проводник упал наземь, притворившись убитым. Подобного эпизода, надо признаться, у нас не доставало. В ту [216] минуту, как мы, проходя этот дифилей, готовили в уме нашем прекрасное описание нашего подвига, мы увидели неожиданно, что кавас положил уже карабин свой на плечо и спокойно вынимал из кармана кусок трута, чтобы закурить трубку. Мы приехали к последнему хребту и увидели Каифу, которая посреди своих померанцевых садов, казалось, улыбалась нашим не сбывшимся драматическим мечтам.

Каифа — небольшой городок, оживленный только прибрежной торговлей. Гавань его есть самая лучшая по всему этому берегу; здесь-то бросают якорь транспортные суда, которые не могут остановиться в Сен-Жан д’Акре. В этом городе живет французский агент, которого мы встретили в дороге за несколько дней перед тем, и который ждал нас и известил о нашем приезде монахов горы Кармила.

Кармилом называется цепь гор, которая тянется по берегу Средиземного моря, между древней Галилеей и древней Самарией. На север она граничит с заливом Сен-Жан д’Акр и развалинами старого города Каифы, подле которых выстроен нынешний городок, называющийся тем же именем; на восток — с широкой равниной Ездредонской и холмами Назарета; на запад — с морем, на юг — с долиной кесарийской. Один из отрогов Кармила выходит в [217] море и образует самый высокий мыс на берегу Сирии; на южной стороне, скаты его гораздо отложе и покрыты толстым, плодоносным слоем земли, на котором разводят рожь, виноград, фруктовые деревья и арбузы удивительного вкуса. Вершины гор, не обработанные, покрыты дубами, оливковыми деревьями, и служат пастбищем скоту. Там водится множество зайцев, кроликов, куропаток и сайг.

С такою почвою, Кармил, имеющий в окружности не менее двадцати двух миль, был бы при другом правлении, населен многочисленными жителями. Великолепная равнина Ездрелонская представляет почти совершенную пустыню; высокая и густая трава, покрывающая ее, остается без употребления и служит для удобрения той земли, которая понапрасну ее произращает. Такой порядок вещей происходит в следствие несогласий, с давних пор опустошающих эти страны. Герцог Рагузский очень хорошо выразился где-то: «человек удаляется из тех мест, где мог бы получать щедро вознаграждение и за посредственный труд, но где он встречает опасность.»

То же самое можно сказать и о Кармиле. Веселые холмы, окружающие эту цепь гор, свежие долины, ее пересекающие, по большей части необработаны и запущены. Там встречаешь изредка бедные арабские племена, кое-где [218] жалкие деревушки, не стоющие никакого внимания. Но там возвышается памятник христианского усердия и благочестия; это монастырь, к которому все путешественники направляют свой путь.

Положение этого монастыря, на самой высокой вершине горы, превосходно. К нему ведет крутая и трудная дорога, но все-таки дорога. Монахи сами устроили ее на свой счет, «В этой земле, говорит г. Мишо, христиане за деньги покупают позволение копать землю или складывать вместе камни.» И добрые монахи много употребили времени на то, чтобы проложить дорогу. По содействию одного иностранного консула, дано Кармильским монахам безденежное право употреблять напользу страны их познания, труды и деньги.

Эта гора освящена воспоминаниями библейскими и именем Илии. Здесь пророк укрывался от гнева царя Ахава, и здесь же он восторжествовал над жрецами Вааловыми. Там показывают и пещеры, где он жил, и холм, с которого он увидел небольшое облако, которое долженствовало пролить на землю Сирийскую благодетельный дождь, так долго ожидаемый.

Говорят, что Пресвятая Дева проходила также несколько раз через Кармил; Турки и Арабы уважают память Пророка и образ Божией [219] Матери. Рыцарь д’Арвие говорит, что в его время, моряки, когда плыли в виду Кармила, произносили следующую молитву: «О! Пресвятая Богородица! О! Илия, удостоите нас пройдти мимо ваших обителей.» Мать эмира Мегмета приходила в часовню, становилась на колени перед образом Богоматери, била себя в грудь, плакала и говорила: «О, как Ты прекрасна, Пресвятая Дева! Как Ты прекрасна, матерь Мессии! Блаженны были видевшие Тебя на земле! Как я недостойна, бедная грешница! Сжалься надо мной, матерь Господа! Отвечай мне, потому-что Ты смотришь на меня с такою благостию!»

В течение многих лет, монахи не имели другого жилища, кроме пещер подобных тем, в которых по преданию жил Илия; это пещеры сырые, узкие, нездоровые; в этих-то убежищах жили отшельники первых времен христианства. Одна из таких пещер служит часовней; другая с скамьями и столами, высеченными в скале, заменяла столовую. Оттуда выходишь на террасу, где обедали пилигримы, употреблявшие вино и говядину, потому-что монахи не позволяли такой роскоши в своем присутствии. При таком строгом воздержании, при вредном действии их келий, от сырости, от потребности вставать несколько раз ночью для молитвы, благочестивые отшельники истощали в скором времени свое здоровье. В XVII [220] веке наконец, при помощи даров, они воздвигли монастырь, который в эпоху французской экспедиции, по снятии осады Сен-Жанд д’Акра, сделался убежищем большого числа раненых. Множество бедных солдат умерли там, умерли с утешением, что встретили по крайней мере в последние минуты взгляд сострадания и слышали приветливое слово.

В эпоху восстания Греков, паша под предлогом, что Греки могут завладеть этим монастырем и защищаться там, велел его разрушить. «Можно бы, говорит герцог Рагузский, выдержать осаду, и если бы хотели защищаться, монастырь был бы неприступен для людей, которые нападали бы на него без орудий большого калибра. Ворота окованы железом, защищены фланговыми укреплениями и орудиями; амбразуры между зубцами и стрельницы открыты во всех направлениях, и терраса может быть обстреливаема с высот, над нею господствующих.»

Монастырь, церковь и сады, которые Кармелиты развели собственными руками, на голой скале, с отчетливым искусством, занимают обширное пространство. Близ монастыря находится киоск, принадлежащий Абдаллаху.

Монахи, извещенные о нашем посещении, подняли на своем жилище флаг и приготовили [221] нам обед, который показался нам роскошным: курицы, яйца, овощи и хорошее вино. Чтобы оценить такую гастрономическую роскошь в этой стране, надо путешествовать по Сирии и останавливаться в восточных каравансераях. Добрые отцы великодушно предлагали нам все, что у них было сбережено для путешественников, и смотрели с радостью, как мы пользовались их гостеприимством, в то время, как они пили воду и ели одни сухие коренья. Один из них, именно назначенный для угощения странников, был так добр, что показал нам монастырь во всех подробностях; и когда мы любовались обширностию и счастливым расположением этого здания, он сказал нам: «Мы обязаны этим усердию одного нашего брата, Жан-Батиста. После разорения нашего древнего жилища, он дал обещание возобновить его; вознаграждение, которое мы получили, было недостаточно; он приобрел гораздо более своими сборами. В течение многих лет, он проходил главные государства Европы. Входил смиренно в христианские домы и говорил: «Подайте на Кармильский монастырь Богородицы! и сердца приходили в умиление при виде этой благочестивой физиономии, измученной трудами, и руки щедро подавали; все что он получал, отсылал в наш монастырь, потому что для себя он не нуждался ни в чем и жил так [222] скромно, что не тратил ничего. После окончания своей обязанности, он мог бы быть назван нашим начальником, но он смиренно вошел в нашу общину и отказался от почета, счастливый только тем, что исполнил свой обет, и благословлял Бога, за святую помощь в его предприятии.»

Мы посетили кельи монахов, комнаты, назначенные для путешественников, церковь, украшенную с особенным вкусом. Одна из часовен воздвигнута над пещерой, где Илия, говорят, укрывался от преследований Иезавели. Другая, посвященная памяти Людовика Святого, украшена картиной, представляющею смерть этого короля. Это воспоминание о Франции нам было очень приятно встретить в этой дальней стране. Другое воспоминание нас ждало при дверях церкви. Это монумент из белого мрамора, воздвигнутый в память графа де-Жюинье, благородного молодого человека, который, отправившись на поклонение святым местам, кончил здесь жизнь столь драгоценную для его родителей. Печально умереть вдалеке от своих, вдалеке от последнего взгляда, который бы сладостно остановился в этот роковой час, быть зарыту в чужой земле, где рука брата, друга не принесет последней дани на могилу. Мне часто представлялась эта печальная идея во время моих странствий по [223] северным странам. Мысль быть погребенным на берегу пустынного морского берега, в тундрах Исландии, или под льдами Шпицбергена, пугала меня более, чем мысль о самой смерти. Но здесь, погребение не имеет того мрачного вида, здесь, в обществе братий, посещаемом пилигримами, между которыми, может быть, найдется соотечественник, который, остановясь при гробе, посвятить ему дружественную мысль; видя могилу графа Жюинье, в этой прекрасной и торжественной пустыне, я повторял стихи моего любимого шведского поэта;

«О hvilken ville icke hvila der
I stilla kamrar, longt fron verldans aeflan
Och sofva bort en tid af evigt gyckel
Sam spaennt sin lina mellan taken po
De doedas grafvar, dansande deroefver.» ³

Если утешительно умереть в этом месте, то сладостно и жить здесь! Какая великолепная пустыня! Какая чудная картина! Здесь, безмолвная гора, величественного вида, куда не доходит суета света, где углубляешься в размышления под сводом неба, и у подошвы этой горы, глубокое беспредельное море, обманчивое пространство, [224] опасная дорога, по волнам которой стремится часто человеческое честолюбие, где ветер и непогоды в одну минуту разрушают планы самые искусные, надежды самые пленительные. Никогда уединение меня так сильно не поражало! Когда монах, который нас водил по галереям монастыря, привел нас на высокую галерею и пригласил полюбоваться на горизонт который расширялся кругом нас, я его спросил: счастлив ли он, что может любоваться каждый день подобным зрелищем. Он нам указал пальцем на берег Европы, потом на небо, и этот молчаливый и важный жест выражал красноречиво его мысль. Там, свет, с которым он простился, а здесь небо, к которому устремлены были все его желания; и видя его смиренно одетого в шерстяное платье, посреди этой торжественной пустыни, удаленного от земных помыслов и просвещенного лучами Веры, я вспомнил стихи другого северного поэта:

«О laeten mig foelia de facklor i taendt!
Jag har ingen lust med den verld son jag kaent;
Jag andas es fritt pae dess qualmiga strand;
Mig prifver en laengtan
En aningsfull traengtan.
Jas will oefrer hafvet tili okaenda Iaad! ⁴ [225]

Мы оставили с сожалением этих монахов, которые нас приняли с таким усердием, и которые, при нашем отправлении, не хотели даже принять малейшего приношения. Есть места, от которых нельзя удалиться без желания и надежды когда нибудь увидеть их, и мне бы очень хотелось побывать в прекрасном Кармильском монастыре. Здесь то убежище, куда приятно удалиться от волнений житейских.

Дорога по сухому пути от Кармила до Яффы не представляла нам большой занимательности: мы решилися отослать наших лошадей в Бейрут и ехать морем. Один из тех мореплавателей, которые проводят жизнь свою в том, что ездят с одного берега на другой, взялся за триста пиастров перевезть нас в крытой лодке, которую, мы видели вдали и могли почесть за прекрасную и спокойную, по его пышным выражениям, наполненным словами италиянскими, французскими, арабскими; потому что необходимо было прибегнуть к трем языкам, чтобы заставить понять огромные выгоды, которые нас ожидали, если поедем с ним. [226] Вечером, перебрались мы в негодную шлюпку, которая должна была свезти нас от набережной Каифы на рейд, где стояла на якоре барка, величественно наименнованная от ее капитана кораблем. Я не берусь описывать этот корабль. Морской словарь не снабжает меня выражениями, которые могли бы дать верное о нем понятие! По условию, корабль был в нашем совершенном распоряжении; но капитан слишком надеялся на наше снисхождение и нагрузил его множеством бочек, мешков, корзин, и когда мы положили еще наши вещи, он так был завален, что мы насилу могли расположиться, и то не иначе, как сидя один возле другого. Наш кормчий был из числа тех моряков, известных на Востоке, которые не знают, для чего служит компас; которые при малейшем признаке бури, оставляют руль, подбирают паруса и оставляют барку свою на волю Провидения. К счастию, что с нами были три морские офицера, которые при случае могли управлять кораблем. Но не нужно было прибегать к их опытности. Ветер дул попутный; большой парус был поднят на мачту; барка, не смотря на ее тяжесть, плыла от семи до восьми узлов, и на другой день мы бросили якорь на рейде Яффы, к большому удовольствию вашего кормчего, капитана, который не надеялся так успеть, и который, [227] видя что мы приехали так скоро, думал, что он может по совести спросить прибавки пятидесяти пиастров за то, что нам благоприятствовал попутный ветер.

Яффа расположена на конусообразном мысе, который возвышается на сто пятьдесят футов над морем и с трех сторон омывается водою. Крепость постройки турецкой, то есть стена в несколько футов толщины, худо выстроенная и покрытая в нескольких местах гипсом, где были трещины, окружает этот город. Гавань могла бы вместить, если б ее очистить, двадцать караблей в триста тонн. Но она совершенно почти завалена, и корабли становятся за милю от набережной, на рейде, где они не в безопасности, потому что этот рейд не что иное, как коралловая мель, которая расстилается до Газы. Город с его каменными домами, расположенными амфитеатром, куполы его мечетей, минареты, высокие пальмовые деревья, представляют издали вид очень живописный. Как прекрасны эти сады, находящиеся недалеко от укреплений, с фиговыми деревьями, распространяющими далеко свою тень и покрытыми множеством плодов. Два источника свежей воды, которые, можно сказать, составляют главное богатство Яффы, оживотворяют эту плодоносную землю. Там, куда нельзя провесть воду [228] из этих источников, устроены систерны, и из них черпают воду посредством глиняных сосудов, прикрепленных к зубчатому колесу, приводимому в движение лошадью. Мы провели утро на краю этого резервуара, под виноградной беседкой, среди рощи, состоящей из лимонных и банановых деревьев. Это было настоящее волшебство. Но когда входишь в город, там видишь лишь одни неровные улицы, мрачные, темные домы, переходы со сводами, подобные подземельям, базары, выказывающие бедность торговли и ничтожность промышлености. В Яффе находятся около пяти тысяч душ, из которых тысяча христиан римско-католического, православного и армянского вероисповедании, и каждое из этих христианских обществ имеет свои монастырь и свою церковь, Яффа лежит на пути, по которому следуют поклонники в Иерусалим, или через Газу в Египет, и это положение доставляет все выгоды жителям города. Путники нанимают здесь лошадей, покупают провизию, и таким образом доставляют пропитание простому народу и оживляют торговлю купцов. В городе нет богачей, даже те, которых можно назвать богатыми, показывают вид, что они бедны; другие живут день за день, пользуясь плодами своих трудов; и хотя жизненные припасы здесь очень [229] дешевы, ⁵ но путешественники, проезжающие через Яффу, тратят там значительные суммы.

Мы отправились в латинский монастырь, обширное и странного вида здание, состоящее из такой груды галлерей и террас, находящихся одна над другою, что трудно там не заблудиться; двор наполнен был лошадьми и мулами, второй и третий этаж заняты путешественниками. Монахи проводили нас в четвертый этаж, смиренно извинясь, что так худо нас помещают. Но там в галлерее находится небольшое пространство, которое могло бы их избавить от всякого извинения, прекрасная терраса которая господствует над городом, полями, морем, и чтобы насладиться таким зрелищем, мы бы с охотою поднялись на два этажа еще выше.

Настоящее положение города не имеет ничего привлекательного; хотя он не так разорен, как Тир, не так опустошен, как Сен-Жан д’Акр, однако ж очень печален; он богат воспоминаниями и историческими преданиями, которые если верить некоторым хроникам восходят даже к до потопному времени.

Говорят, что Яффа, которая называлась [230] Иоппиа, была построена сыном Ноя, что ковчег строился на ее верфях. Для Яффы и без того остаются еще некоторые события довольно примечательные. Говорят, что в этом городе пророк Иона отправился в свое печальное путешествие, когда он бежал от лица Божия, и когда он должен был, в продолжение трех дней, быть заключен во внутренности кита. В гавани этого города выгружали кедры ливанские, посланные Хирамом, царем Тирским, для строения храма Соломонова; что доказывается священными книгами. Святый Петр сотворил здесь многие чудеса; он воскресил благочестивую и добродетельную Тавифу, здесь он принял в доме Симона кожевника, сотника Корнелия, обратил его в христианскую веру и крестил его.

После разорения Иерусалима Римлянами, большое число Евреев ударилось в Яффу и отважилось там защищаться; но их победили, и двенадцать тысяч из них погибли в этой отчаянной борьбе.

Во времени крестовых походов, Яффа сделалась поприщем доблести крестоносцев. Ричард Львиное-сердце выгнал из нее Сарацинов: но снова завоеванный в 1193 году этими дикими врагами христианства, город был разорен, и множество его жителей были удалены. Людовик Святой завладел Яффою окружил ее валами и велел воздвинуть другие укрепления; [231] но скоро она опять подпала под власть Мусульман, которые обратили ее в пепел, как Тир и Сидон. В XVII веке, Яффа, в продолжение шести лет, выдержала две жестокие осады, первую в 1771, под командой Али-Бея; вторую в 1776, под предводительством Абдаллаха: но 6 марта 1799 года, она была взята Французами. Только одни Англичане, говоря о походе египетском, расказывают историю отравления чумных солдат. Накула-эль-Турк не говорит об этом ни слова, и г. Тиер, в своей истории революции, доказывает неосновательность этого обвинения, однако ж ни один английский путешественник не приезжает в Яффу, не спросив: где находится роковой госпиталь? и не включив в свой дневник замечания, чтобы известить своих любезных читателей, что он видел, где Наполеон велел отравить ядом своих солдат, зараженных чумой.

Мы провели в Яффе два дня, и поспешили приготовиться к отъезду. Губернатор, у которого мы просили конвоя, прислал нам шесть человеков, вооруженных саблями и пистолетами. Г. Баррер, французский консул, в своем дружеском попечении о нас, дал нам своего каваса, старого солдата, важного, холодного, но решительного, который, совершив путешествие в Мекку, назывался благородным титулом хаджи, что впрочем не удержало его от двух или трех [232] небольших смертоубийств. Он употреблял свою силу тогда лишь, когда дорога была загромождена какими-нибудь караванами. Горе тем, которые не постронялись почтительно и довольно скоро перед нами! Он, с удивительным хладнокровием, наделял их ударами воловьих жил, и когда мы его приглашали быть терпеливее: «Я исполняю свою обязанность», отвечал он, и важно продолжал свой путь, как человек, который в точности исполнил то, что было нужно.

С шестью своими проводниками и кавасом, который открывал ход толстой палкой, мы составляли одну из тех важных кавалькад, на которые городские жители смотрят всегда с боязливым любопытством.

Мы выехали из довольно-красивых городских ворот на широкое поле. Зеленые изгороды представляли здесь удивительную противоположность с грязными улицами города. Я не мог налюбоваться на эти группы деревьев и кустарников, покрытых цветами, обремененных плодами. Какую невыразимую красоту сохраняет еще кругом этих городов, опустошенных мечем, чудная природа Востока.

Скоро эти цветущие сады исчезли и мы вошли в долину Сарон, о которой Исаия сказал: [233] «Сароп сделался пустыней!» И точно это не что иное, как пустыня, где не видать ни малейшего следа поэтических садов, где там и сям лишь видишь несколько забытых хижин развалин.

(Продолжение в следующей книжке.)

Комментарии

1. Танкред управлял этой страной с такою кротостью, что до-сих-пор туземцы благословляют его память. Он построил церкви в Назарете, в Тивериаде и на горе Фаворе; одарил их богатыми поместьями и наделил всеми необходимыми украшениями.

2. Все племена Сирии, жители Алеппо, горы Ливанской, Дамаска, прибрежные обитатели от Бейрута до Сен-Жан д’Акра, Тюркмен, Бедуин, не смотря что живут на той же земле, имеют, говорит г. Буркгардт, национальную физиономию, и достаточно иметь некоторые сношения с ними, чтобы различить тип Сирийца точно также, как отличают с первого взгляда Англичанина от Италианца или южного Француза. Два властелина Франции, Людовик Святой и Наполеон, были в Назарете. Людовик ездил туда на поклонение в 1250 году и всходил на Фавор. Наполеон, после победы, которую он одержал над Турками, вошел в монастырь латинский. Г. д’Естурмель рассказывает, что блестящий генерал увидел там, между монахами, человека, которого он знал в своем детстве, что он бросился к нему на шею и, расставаясь с ним, хотел ему дать горсть золота, но монах отвечал ему. «La terre sainte me suffit.» (Я живу в Святой земле, и мне не нужно ничего более.)

3. Ах! кто не захотел бы успокоиться в этом мирном уединении, далеко от шума света, и скрыться от волнения общественного, от мимолетных удовольствий, которым предаются над гробами.

Ax! позвольте мне следовать за светильниками, вами зажженными. У меня нет никакой радости в этом мире, который я знаю. Я дышу не свободно на этих обуреваемых берегах. Сердце мое объято желанием, желанием безмерным. Я хотел бы улететь за пределы океана, в неизвестную страну.

5. За один пиастр (четыре су) получаешь двенадцать апельсинов величиной с дыню, за франк пару цыплят, за франк и пятьдесят сантимов сотню яиц.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие Мармье в Палестину // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 82. № 327. 1849