Об англо-французской политике в Восточном вопросе.
Внешняя политика государств определяется многими обстоятельствами. Одни из них постоянные и естественные: географическое положение, наиболее жизненные интересы страны материального и морального порядка, внутреннее политическое и общественное устройство, а также национальный характер. 1 Другие же обстоятельства временные и случайные. В монархических абсолютистских государствах это: политические взгляды или личный характер монарха или же государственных деятелей, которые от его имени руководят внешней политикой; иногда также интриги двора или сильной партии; изменения в порядке престолонаследия и интересы новой династии. В конституционных государствах к временным обстоятельствам можно отнести: состав законодательных собраний, характер и взгляды партий и самих выдающихся личностей, имеющих в них наибольшее влияние.
Взаимовлияние всех этих обстоятельств на внешнюю политику весьма различно. Случайные или временные причины, лишь едва затрагивающие политику, основанную на постоянных интересах, не нарушая ее естественных интересов, — это временное отклонение от традиционной политики. Взаимовлияние это, разумеется, является временным недостатком, последствия которого устранимы. Но когда государство под влиянием случайных причин или по соображениям отдельных лиц начинает проводить политику, идущую вразрез с его жизненными интересами, отказывается от своих естественных союзников ради союзов, отвечающих лишь данному моменту, оно подвергает себя большой опасности, ибо оно уподобляется мореплавателю без компаса, который не в состоянии заранее предугадать, куда его толкнут обстоятельства.
Во все времена в жизни государств бывали критические периоды и критические обстоятельства. В таких случаях правильное применение факторов, определяющих политику, которой нужно придерживаться, чрезвычайно затруднительно. [19] Даже самые опытные государственные деятели могут допустить серьезные ошибки и пойти по неправильному пути. Во все времена в политике было трудно согласовывать различные интересы и твердо придерживаться одной системы, как бы хорошо продумана она ни была. Но в наши дни политика стала еще более скользким делом, изобилующим безднами и рифами...
Исходя из этих общих положений, мы попытаемся разобраться в нынешней политике Англии и Франции, в тех факторах, которые ее определяют в Восточном вопросе.
Что касается Англии, то мы рассмотрим сперва обстоятельства, неотделимые от ее положения, а именно те, которые мы отнесли к постоянным или естественным факторам и которыми должно руководствоваться всякое государство в своей внешней политике.
На первое место мы должны поставить географическое положение Великобритании. Независимо от тех материальных интересов, которые определяют островное положение страны, это положение наложило на национальный характер некоторую печать своеобразия и эгоизма, что сказывается на внешней политике намного больше, нежели об этом принято думать. Если не считать конфликтов и соперничества, которые могут возникать по тому или иному поводу, в отношениях между континентальными странами существует некоторая общность моральных интересов, отсутствующая у Англии.
Англичанин воспитывается и живет в сфере идей, мнений, привычек и социальных условий, чрезвычайно отличных от тех, которые существуют на континенте. Он обычно рассматривает события в других странах и судит о них с точки зрения своей национальной индивидуальности.
Политические кризисы и социальные потрясения в других странах мало затрагивают политику Англии, поскольку они не касаются ее непосредственно, а часто идут ей на пользу. Англия сама вмешивается в дела континента и делает это даже больше, чем следует, но исходя при этом почти исключительно из своих интересов.
Нам могут возразить, что политика всякого правительства должна исходить из интересов своей страны. Да, конечно, это так. Однако эти интересы по своей природе могут быть в большей или меньшей степени захватническими и враждебными по отношению к другим странам.
Географическое положение Великобритании определило путь, по которому идет развитие ее интересов и ее производительных сил. Это положение превратило Англию в высшей степени меркантильную страну. Торговля оживила и способствовала развитию промышленности, и, наоборот, промышленность питает торговлю. По мере того как Англия расширяла торговые отношения с самыми отдаленными районами, [20] ей потребовался мощный флот для защиты своих коммуникаций. Таким образом, мощь Англии зиждится в основном на ее силе, торговле, капиталах, «а предприимчивости и спекуляции, на механизации и промышленности. Если бы не все эти обстоятельства, обусловленные в большой мере островным положением Англии, будь она континентальной, она, возможно, занимала бы лишь второстепенное место среди великих держав Европы. Мощный флот, который бороздит моря и океаны, и чрезвычайно развитая торговля вынудили Англию соорудить повсюду склады, порты, пристани. Все возрастающее развитие торговли и флота сделало Англию владычицей морей. Она вынуждена постоянно поддерживать это свое превосходство. Оказавшись на этом пути в силу обстоятельств, английская политика стала меркантильной, эгоистичной и агрессивной. Англия ставит интересы своей торговли и своего морского могущества над всеми остальными и часто пренебрегает моральным правом и общепринятыми в международных отношениях нормами. Об этом свидетельствуют многие факты как в современной истории, так и в истории минувших веков. Англия непрерывно расширяет свои владения на всех морях. Она установила свое господство над 110-миллионным населением Индии; она повсюду создает колонии, захватывает (то по праву победителя, то путем переговоров и договоров) самые важные острова, проливы и порты; она сжимает Европу в своих тисках, оккупируя Гибралтар на территории независимой державы; захватив Мальту, а также Ионические острова, она ревниво относится к любой развивающейся морской державе. Сожжение датского флота, обстрел Копенгагена (находясь с Данией в мире), скандальное дело Пасифико 1 - таковы неопровержимые факты, подтверждающие агрессивный и захватнический характер политики, ставящей себя превыше всяких законов и без всякого смущения злоупотребляющей своей материальной силой против слабого государства, не имеющего другой защиты, кроме договоров и международного права, как это было в столь несправедливой и грязной ссоре с Грецией 2.
Чтобы обеспечить повсеместно превосходство своих торговых интересов, Англия приспособила к ним, на свой лад, международное право. Она присвоила себе право вмешиваться во все конфликты, связанные с английскими подданными или их имуществом, не считаясь с законодательством страны их пребывания. Но она не признает такого права ни за каким другим правительством. Если англичанину или его имуществу нанесен ущерб во время гражданской войны или в случае, если он совершает поступок, противоречащий законам страны, в которой он проживает, Англия не допускает, чтобы к ее подданному были применены законы данной страны. Она требует возмещения ущерба и представляет мелочные счета. [21] Она применяет такое право в основном к слабым государствам. Однако, когда подобное происходит с иностранцем на ее территории, она высокомерно отвергает любые претензии соответствующего правительства и отсылает истца в английский суд, что в большинстве случаев равносильно отказу. Словом, она всегда требует возмещения ущерба, но почти никогда не соглашается сама возмещать его. Оскорбления, нанесенные в мирное время лондонской чернью личности генерала Гайнау 3 и оставшиеся без наказания, — лучшее тому доказательство. Англия подчиняет всех иностранцев своим законам, не признавая тех же прав за другими правительствами по отношению к английским подданным. Весьма удивительно, что это островное чванство англичан распространяется даже на общественные отношения. Англичанин почти никогда не уважает обычаев и правил приличия той страны, в которой он живет, но бывает чрезвычайно шокирован малейшим несоблюдением иностранцами английского этикета и обычаев. Англичанин позволяет себе искажать самым смехотворным образом все языки, но не терпит, когда неправильно говорят на его языке.
Английская политика, не довольствуясь естественным и мирным развитием своей торговли, прибегает при необходимости к оружию и ведет неспровоцированную войну против Китая 4, чтобы заставить его принять индийскую отраву, ослабляющую народ.
Эта политика предстает человечной и либеральной лишь там, где свободолюбие и филантропия отвечают ее торгашеским интересам. Она выдает себя за поборницу освобождения народов, однако не столько из гуманных побуждений, сколько ради расширения своих торговых связей с другими странами.
Разумные люди из революционной партии весьма хорошо понимают это и умеют при случае использовать столь чувствительную жилку английского либерализма. В свое время один из самых искусных доверенных лиц Кошута 5 усердно старался представить некоторым лондонцам, известным своими симпатиями ко всем революциям, выгоды, которые бы принесла английской торговле независимость Венгрии.
Английская политика покровительствует, провоцирует и тайно поощряет на континенте всяческие бунты и революции, нещадно подавляя их в подчиненных ей странах. Она кричит о жестокостях и тирании, она возмущается казнями, которые совершались в Австрии после революции и кровавой борьбы, поставивших монархию на волосок от гибели, и в то же время ведет и вешает на площади в Корфу 6 дюжины людей, замешанных в заговоре, который не стоил Англии ни единого солдата и ни одной гинеи…
С некоторых пор, особенно с момента февральской революции 7, английская политика продемонстрировала множество [22] подобных контрастов и скандальных примеров поведения ее агентов за рубежом, удививших весь мир и возмутивших всех людей доброй воли.
Эту политику можно понять, лишь изучив ее самые глубокие корни и побудительные мотивы.
Мы надеемся, что нам удалось доказать, что английская политика по своей сущности является захватнической политикой, поскольку она всегда стремилась к морскому владычеству и беспредельному расширению своей торговли. Эти цели тесно переплетаются с интересами промышленности или, вернее, составляют ее основу. Более глубокое изучение совокупности ее интересов, а также изменений, возникших с некоторых пор в ее внутренней политике и экономике, прольет, возможно, некоторый свет на поведение Англии во все периоды развития революционных идей, и главным образом во время последних кризисов, потрясших социальный порядок на континенте.
Перед Великой французской революцией и до восстановления всеобщего мира английская промышленность, за исключением некоторых отраслей, пользовалась превосходством, которое никто не мог оспаривать. Начиная с этого времени благодаря усовершенствованию механизации и технологии английская промышленность добилась колоссального прогресса и гигантского роста. Так, например, импорт хлопка и добыча железа возросли более чем в десять раз. Экспорт минерального сырья и промышленной продукции, который в 1814 г. достигал, согласно официальным оценкам, всего лишь 34 млн. ф. ст., вырос к 1853 г. до огромной суммы — 196 млн. ф. ст., т. е. около 5 млрд. фр., что почти втрое превышает нынешний бюджет Франции. Правда, объявленная ценность этих товаров не превышает 77 753 тыс. ф. ст. (Официальные статистические данные таможенной администрации покоятся на старых денах, многие из которых значительно упали). Но даже если принимать во внимание только эту оценку, то все же мы получаем сумму около 2 млрд. фр. Сколько же рук должно быть занято, чтобы создать такую огромную стоимость! Если допустить, что только одна треть ее идет на оплату рабочей силы, и считать в среднем по 800 фр. на каждого рабочего, мы получаем 832 тыс. человек с семьями. От их существования зависит процветание тех отраслей промышленности, которые работают на данный сектор внешней торговли. Главные центры этих отраслей сосредоточены в одной части Соединенного королевства Великобритании (Шотландии отведена второстепенная роль, а на Ирландию приходится лишь тысячная доля в общей стоимости экспорта). Если прибавить сюда рабочую силу, занятую в судостроении и торговом флоте — вывозе товаров и ввозе сырья, то можно [23] сказать, что существование по меньшей мере шестой части английского населения зависит от внешних рынков и сбыта для местной промышленности.
Располагая столь сосредоточенной, огромной и быстро развивающейся промышленностью, уже нельзя довольствоваться существующим сбытом. Нужно открывать и развивать все новые и новые внешние рынки. Это становится жизненной потребностью.
Завоевав многочисленные и огромные по территории колонии, Англия обеспечила себе более 270 млн. потребителей продуктов ее. производства. Тем не менее, несмотря на такой огромный опыт развития торговли со многими независимыми государствами по другую сторону Атлантики, на долю Европейского континента приходится более двух пятых английского экспорта.
Поэтому понятно то значение, которое Англия придает сохранению за собой этого сбыта, его расширению всеми имеющимися в ее распоряжении средствами. Она не может безразлично относиться к его возможному сужению или сокращению. А такая возможность налицо.
Одновременно с быстрым ростом английской промышленности развивалась промышленность и на континенте. Она достигла огромных успехов в Германии, Австрии, Франции, России, Швейцарии, Бельгии и становится, таким образом, все более мощным соперником Великобритании по важнейшим видам промышленных изделий не только на внутренних, но и на внешних рынках, вплоть до заокеанских стран.
Чтобы убедиться в этом, достаточно проследить за развитием текстильной промышленности в Европе. Это одна из наиболее важных для Англии отраслей, в которой она долгое время занимала исключительно привилегированное положение.
Государства Германского таможенного союза 8, в которых текстильная промышленность 30 лет назад была в зачаточном состоянии, производят теперь более чем на 360 млн. фр. тканей и более чем на 65 млн. фр. вывозят их. Франция производит приблизительно на 600 млн. фр. тканей и вывозит на 65 — 70 млн. :фр. Австрия — приблизительно на 280 млн. фр. и полностью себя удовлетворяет. Россия, где 30 лет назад текстильной промышленности почти не было, недавно произвела тканей свыше чем на 250 млн. фр.
Франция экспортирует готовых изделий на сумму свыше 800 млн. фр., Германия — более чем на 400 млн. фр.
Последняя всемирная выставка в Лондоне показала, что большая часть товаров, производимых Цолльферайном, ни в чем не уступает английской продукции, а по некоторым даже превосходит французские. Когда будет разумно изменена таможенная система Франции, главным образом в обложении [24] сырья (чего уже давно добиваются сведущие, и беспристрастные люди), тогда произойдет небывалый взлет французской промышленности и она сумеет вытеснить с внешних рынков многие английские товары. В настоящее же время Франции трудно с ними соперничать исключительно из-за высоких издержек производства, являющихся следствием порочной системы обложения иностранных товаров. Благодаря совершенству и мощности машиностроения, секрет которого часто скрывался, а также благодаря обилию капиталов Англия в течение долгого времени сохраняла явное превосходство над промышленностью других стран. Однако ныне оно намного упало, так как в силу общего прогресса на континенте всякое новое изобретение легко переходит из одной страны в другую. Кроме того, многие страны, уже имеющие высокоразвитую промышленность, хотя бы частично компенсируют эту разницу дешевизной рабочей силы.
К конкуренции в промышленности европейских стран прибавилась в последнее время конкуренция промышленности Соединенных Штатов Америки. В 1848 г. экспорт американских хлопчатобумажных тканей достигал почти 30 млн. фр., в то время как импорт составлял приблизительно 15 млн. фр.
Чтобы выдержать все нарастающую конкуренцию и сохранить свое превосходство, английские промышленники прилагают все усилия к сокращению издержек производства с целью подавить своих соперников "дешевизной товаров. А это достигается в основном только за счет заработной платы рабочих, судьба которых в связи с ростом цен на предметы первой необходимости становится все более незавидной.
Просвещенные государственные деятели давно уже предвидели опасность этого вынужденного положения и сознавали необходимость нового подъема промышленности Великобритании.
С одной стороны, они предлагали стимулировать те отрасли производства, которые находились под чрезмерным покровительством высоких пошлин на ввозимые товары, а с другой — снизить цены на средства существования, чтобы улучшить положение рабочего класса. Именно эту цель преследовала реформа сэра Роберта Пиля 9, осуществление которой было продолжено его преемниками. Она была последним резервным маневром Англии в целях сохранения подорванного превосходства на внешнем рынке. Эта реформа была проведена своевременно и дала весьма удовлетворительные результаты. Она оживила все отрасли промышленности. Положение трудовых слоев населения значительно улучшилось. Однако перед постоянным развитием промышленной мощи других стран благоприятные результаты реформы в английской промышленности могли иметь лишь временный [25] характер. Опасная ситуация была смягчена на какой-то срок, но не ликвидирована.
Чрезмерное напряжение, возникшее в промышленности благодаря обилию капиталов и биржевой лихорадке, когда оно не сопровождается соответствующим расширением рынков и когда, наоборот, этим рынкам угрожает конкуренция, вызывает серьезные кризисы. Мы помним ряд таких кризисов, которые произошли в результате того, что в Англии называют over production (Перепроизводство англ.) – Прим. ред.). И сейчас мы видим, что, несмотря на благоприятные результаты реформы сэра Роберта Пиля, временное повышение цен на зерно вызвало заметное недовольство среди рабочих, которые бунтуют и бастуют, чтобы добиться повышения заработной платы; однако хозяева не соглашаются с этим, так как им необходимо любой ценой сэкономить на стоимости производства в целях сохранения конкурентоспособности на внешних рынках.
Учитывая все это, можно легко понять, насколько Англия должна быть обеспокоена любым значительным прогрессом текстильной промышленности на континенте и сколь ревностно она к нему относится. Этот прогресс — плод более чем тридцатилетнего мира и растущего благополучия. Следовательно, всякое событие, которое нарушает благополучие континента, приостанавливает или отбрасывает этот прогресс, возникающий на пути меркантильных интересов Англии, оборачивается большей или меньшей выгодой для этой державы. В то. же время досадные последствия социальных потрясений не затрагивают Англию ввиду ее изоляции от континента.
Вследствие февральской революции французский импорт сырья, красителей, необработанных металлов и других необходимых промышленности товаров, который постоянно возрастал вместе с прогрессом основных производств, быстро упал с 424 млн. фр. (в 1847 г.) до 279 млн. фр., т. е. на 145 млн. фр., или более чем на одну треть. К этому надо добавить, что социальные волнения, которые предшествовали катастрофе 1848 г., в сочетании с торговым кризисом уже в 1847 г. оказали пагубное влияние на многие отрасли производства. Это повлекло, в свою очередь, сокращение импорта сырья и других товаров на 58 млн. фр. Сравнивая год революции (1848) не с предшествовавшим ему годом, а с 1846 г., когда ввоз этих товаров сильно увеличился, мы увидим, что импорт сократился на 203 млн. фр., т. е. более чем на две пятых.
В Австрии и в других странах Германского таможенного союза события 1848 и 1849 г. привели приблизительно к тем же результатам.
Между тем импорт наиболее важного сырья в Соединенное королевство вырос с 1847 по 1849 г. в следующих [26] размерах: хлопок — на 60%, лен — на 72, пенька — на 31, шерсть — на 23, животное сало — на 32%. Экспорт продуктов земледелия и английских промышленных товаров, который в 1847 г., по официальным оценкам, составлял лишь 126 млн. ф. ст., увеличился в 1849 г. до 164,5 млн., т. е. на 862,5 млн. фр., или приблизительно на одну четверть за два года.
Можно ли после этого удивляться тем симпатиям, которые Англия в последнее время проявляет ко всем бунтам и социальным революциям «а континенте, коль скоро очевидно, что эти революции разоряют другие страны и идут на пользу промышленным и торгашеским интересам Великобритании. Однако мы вовсе не считаем, что экономические интересы являются единственной и исключительной причиной тех симпатий и пристрастий, которые Англия проявляет к смутьянам и заговорщикам всех стран. Мы рассматривали до сих пор экономические факторы, характеризующие положение Великобритании и влияющие на ее внешнюю политику. Перейдем теперь к тем моральным причинам, связанным с национальным характером и отчасти являющимся следствием изменений в общественном устройстве и внутренней политике Англии, которые также оказывают известное влияние на ее внешнюю политику.
До сих пор англичане имели все основания гордиться своими институтами и своими self-government (Самоуправление (англ.) – Прим.ред.), потому что, несмотря на все недостатки, этот несколько искусственный механизм, сочетающийся с большой глубиной политических взглядов, примирял самую широкую свободу личности с устойчивостью правления, социальным порядком, безопасностью государства, с монархическими формами и с внешним проявлением уважения к монарху.
Если политический механизм, который в принципе и на практике покоился на сильной дворянской аристократии, на преобладающем влиянии крупной собственности и на государственной церкви, скреплявшей союз духовной и светской власти, если этот механизм, скажем, сможет удержаться и продолжать действовать столь же четко, как в прошлом, и после того, как реформа подорвет основы старых институтов, а также подточит элементы силы и сопротивления, о которые разбивались волны народных страстей и бушевания демократии, то мы столкнемся с вопросом, от углубленного изучения которого сейчас воздержимся, иначе он может увести нас далеко в сторону от главного предмета нашей статьи.
Достаточно указать на ряд очевидных фактов и симптомов, которые можно считать более или менее непосредственными результатами последних внутриполитических реформ [27] Великобритании и которые оказывают заметное воздействие на ее внешнюю политику.
Гордясь своими институтами, англичане уже давно привыкли смотреть свысока на народы других стран, привыкли почти всегда неправильно о «их судить с точки зрения исключительности своей страны, не принимая во внимание историю, нравы и потребности других народов, равно как элементы, на которых зиждится их общественное устройство. Но пока страны континента пребывали в своем естественном состоянии, не подвергаясь явному влиянию принципов Великой французской революции, этот английский подход к европейским делам был чисто пассивным и не оказывал заметного воздействия на внешнюю политику Великобритании.
Во время войн французской революции и вплоть до падения императорской власти, возникшей в результате этих войн, Англия, боровшаяся за свое собственное политическое существование, совершенно не имела времени заниматься общественными порядками в других государствах. Когда же наступил мир, революционные идеи, сдерживаемые мощной рукой Наполеона и грохотом сражений, начали возрождаться. Распространяемые печатью и проповедуемые многочисленными апостолами современного либерализма, принципы французской революции все шире овладевали умами европейских народов. Они проникли также и в Англию, где вскоре стали подтачивать основы ее прежних институтов. Первая брешь была пробита реформой избирательной системы, и эта брешь теперь может лишь расширяться (Один видный государственный деятель с. полным основанием сказал об этой реформе: «Английская конституция действовала довольно хорошо, пока она была просто фикцией. Она перестанет действовать, как только захотят сделать ее реальностью»).
Симптомы и результаты этой реформы, а также развитие вызвавших ее идей ощутимы уже сейчас. В этой в высшей степени аристократической стране влияние аристократии и крупных собственников значительно ослабло, власть и авторитет палаты лордов существуют только на бумаге, а знаменитая ассамблея сведена чуть ли не до роли консервативного сената при императоре Наполеоне I. Фактически воя власть перешла к палате общин, которая, правда, еще представляет значительную часть крупных собственников, но все более наводняется демократическими элементами. Прежние партии вили и тори 10, удерживавшие власть в равновесии, были полностью дезорганизованы. Отныне парламент состоит лишь из отдельных политических фракций, группирующихся, разделяющихся и преобразовывающихся в зависимости от злобы дня и вопросов, которые в большей степени разжигают народные страсти. Самые выдающиеся люди утратили понимание своих идей и принципов. Лишенные возможности опираться [28] на однородную, компактную и крепко организованную парламентскую партию, они «е находятся больше на уровне событий и больше не способны крепко взять в свои руки бразды правления государством, чтобы оказать сопротивление течению господствующих идей, какими бы опасными они ни были. Поэтому неспособность создать совершенно однородный кабинет и коалиционные правительства стали последним прибежищем. Эти кабинеты существуют лишь непродолжительное время, лавируя между всеми партиями и угождая то одной, то другой, в зависимости от требований момента.
При таком положении откровенно демократическая партия становится все более и более сильной, потому что только она одна является последовательной и знает, чего она желает. А государственные деятели, поощряющие злободневные страсти, имеют наибольшие шансы на успех.
Ввиду того что такая трансформация правительственного механизма в Англии происходила в эпоху, когда весь мир был вовлечен в смертельную схватку между принципом сохранения и принципом разрушения социального порядка, это не могло не оказать своего влияния на внешнюю политику Великобритании.
Все более и более свыкаясь с идеями французской революции, влиятельнейшие государственные мужи, вынужденные считаться с народными страстями в стране, где каждый день тысячи органов печати, неистовые речи в клубах и митинги внушают народу, что все монархи континента — тираны, а все правительства — это правительства угнетателей, были некоторым образом вынуждены волей-неволей стать тайными, а иногда и явными сторонниками всяких революций.
Этим объясняется столь враждебное с некоторых пор отношение ко всем правительствам, за исключением тех, в поддержке которых Англия может нуждаться в своей внешней политике в зависимости от обстоятельств.
Наряду с этим английская политика, становясь апостолом представительных форм правления и покровительствуя всем революциям, надеется приобрести таким образом авторитет и влияние в Европе, способствующее интересам ее торговли и промышленности, — цель, которую она никогда не упускает из виду. И у нас была возможность убедиться в том, что революции идут ей на пользу.
Мы не хотим из этого сделать вывод, что Англия ставит своей целью разорить континент и пустить его по миру, так как от торговли с бедняками много не получишь. Мы хотим лишь доказать посредством неоспоримых фактов, что в интересах Англии способствовать всему, что может разорить текстильную промышленность па континенте или по меньшей мере парализовать ее прогресс, ибо это облегчает Англии конкуренцию как в Европе, так и на заокеанских рынках. [29] Перед нами пример Португалии, которая низведена в некотором роде до положения английской колонии и где дарит беспорядок из-за покровительствуемой Англией хартии. Финансы Португалии находятся в плачевном положении, промышленность в зачаточном состоянии, армия деморализована, а власть отдана в распоряжение человека, первого военного начальника, достаточно смелого и предприимчивого, чтобы ее захватить. Таково привычное положение этой несчастной страны. И тем не менее торговля с ней очень выгодна для Англии. И это служит доказательством того, что страна, сама по себе продуктивная, хотя я разорена в финансовом и разрушена в политическом плане, все же может быть хорошим торговым партнером с промышленно развитой нацией, поскольку эта нация может эксплуатировать ее по своему усмотрению. Великобритании, несомненно, было бы выгодно сделать также зависимой от своей промышленности значительную часть европейских стран, установить там свое торговое и политическое господство, а также иметь возможность, например, превратить в свою колонию весь итальянский полуостров по образцу Португалии, введя туда незначительные конституционные хартии одновременно с крупными тюками товаров.
Таким образом, традиционные интересы экспансионистской, торгашеской и эгоистической политики и под моральным воздействием возникших изменений в ее внутренней политике делают Англию вдвойне враждебной и опасной для Европейского континента….
Известны слова одного из самых влиятельных людей Англии, который в пылу импровизации по поводу испанских дел и чтобы напугать континентальные державы сравнил свою страну с пещерой Эола 11, откуда можно выпустить бури на всю Европу. Эти слова, заметим, оказались не чем иным, как предзнаменованием той враждебной и агрессивной политики, созревавшей уже тогда в умах представителей английской либеральной школы, политики, которая вынашивалась и развивалась во всей своей наготе при правительстве человека, которого Европа справедливо окрестила «поджигателем войны» (лорд Фербранд). Именно он преподнес нам забавный сюрприз в виде скандального фарса еврея Пасифико. И это, однако, еще наиболее популярный министр Великобритании. Все это, бесспорно, свидетельствует о том, какие чувства питает английская общественность к странам континента, еще раз показывает, что, льстя своей национальной гордости и идеям господства, можно позволить себе абсолютно все касательно других стран: грабить слабого, попирать моральные принципы, справедливость, честность, не уважать перед лицом Европы то, что достойно уважения во взаимоотношениях между цивилизованными народами. [30]
Рассмотрев английскую политику в отношении континентальных стран вообще, попытаемся теперь рассказать об этой политике в Восточном вопросе.
Злополучный Восточный вопрос напоминает больного, которого одновременно лечат несколько врачей, расходящихся во мнениях. Этот вопрос был до такой степени запутан и усложнен, что в нем трудно разобраться. Все перипетии, через которые он прошел с весны минувшего года, насыщены столькими противоречиями, не подчиняющимися логике и здравому смыслу, что было бы самонадеянно предсказывать какое-либо вероятное его решение.
Следовательно, мы ограничимся лишь указанием причин этой конъюнктурной политики, которая спокойна, когда нужно приобретать союзников, или напоминает разъяренного дракона, когда нужно припугнуть противника.
Такую политику, затрагивающую здравый смысл, можно объяснить лишь сложным переплетением экономических интересов с политическими страстями и соперничеством, вступающими между собой в конфликт то под явным, то под скрытым влиянием демократии.
Вначале обратимся к материальным интересам, затрагиваемым в этом вопросе.
Насколько революции и внутренние потрясения на континенте, как мы показали, выгодны промышленным и торговым интересам Англии, так как они тормозят прогресс этих стран, настолько ей противопоказана открытая война с одной из великих держав Европы, а именно с Россией.
Торговля Англии с Россией всегда имела большое значение для обеих империй. Вследствие таможенной системы и успешного русского промышленного развития за последние два десятилетия изменился характер ввоза английских товаров в Россию. .
Прежде почти половину английского экспорта в Россию составляла хлопчатобумажная пряжа, а готовые изделия — около 12%. В настоящее время главными статьями русского импорта из Англии являются хлопок-сырец, красильные вещества, машины и другие необходимые для развития промышленности товары.
Однако сама но себе эта торговля довольно значительна. Общая сумма импорта английских и колониальных товаров в Россию достигает ныне свыше 102 млн. фр. (не считая импорта, идущего через ганзейские города 12, в то время как 20 лет назад она не достигала и 75 млн. Но прежде всего для Англии важен импорт русских товаров, так как он состоит из сырья для промышленности и хлеба для рабочих.
Конечно, в настоящее время Англия не столь зависима от русского сырья и хлеба, как прежде. Вот уже лет 15-20 действуют другие конкуренты, которые оспаривают рынок у [31] русских товаров, но что касается некоторых (?) товаров, то импорт из России по-прежнему играет главную роль. В случае неурожая именно русские порты на Балтике и на Черном море доставляют большую часть европейского хлеба, предназначенного для Великобритании. Из 2201 тыс. квартеров 13 пшеницы, импортируемой из всех европейских портов, включая и турецкие владения в Азии, в 1847 г., наиболее безурожайном, «а долю России приходилось 850 тыс. квартеров, или около двух пятых.
В общем импорте льна и пеньки в Англию на долю России приходится около семи десятых, а в импорте животного сала — три четверти (За три года (1847, 1848 и l849) было импортировано для внутреннего потребления 4063 тыс. ц животного сала, из них на долю России приходилось 2968 тыс. ц, или 75%.).
Несмотря на возрастающую за последние 15-20 лет конкуренцию русским товарам со стороны отдельных европейских стран, а также США и английских колоний, торговля Англии с Россией не потеряла своего значения. Непосредственный экспорт русских товаров в Великобританию, который за пять лет (1827-1831) ежегодно в среднем составлял 113,7 млн. фр., с 1847 по 1851 г. вырос до 166 млн. фр., т. е. более чем на 46%.
Эти общие статистические данные достаточно показывают, что англо-русская торговля имеет важное значение, что она выгодна обеим странам и служит делу мира. Это становится еще яснее, если учесть непосредственные последствия морской войны для Англии и России с точки зрения их материальных интересов.
Нет сомнения, что Англия, являясь мощной морской державой, может причинить ущерб России, блокируя ее порты и парализуя ее внешнюю торговлю. Разумеется, такой ущерб для экономики был бы велик, но недостаточен, чтобы сломить державу, располагающую огромными внутренними ресурсами. Речь идет о грозных, но не смертельных сабельных ударах, которые империя с ее 66-миллионным населением могла бы принять в случае отечественной или религиозной войны, затрагивающей ее кровные интересы. Пожар Москвы 14, центра, где сосредоточены богатства и производительные силы империи, после которого она возродилась из пепла за несколько лет, став более величественной и богатой, чем когда-либо, доказывает, что Россия способна приносить жертвы, когда решаются жизненно важные вопросы или же когда стоит вопрос о защите национальной чести.
Прежде всего необходимо заметить, что Англии, для того чтобы действенным образом блокировать все порты России, надо либо уничтожить оба ее флота — Балтийский и Черноморский, либо запереть их (в Кронштадте и Севастополе. [32]
Уничтожить флот в Кронштадте, по мнению компетентных специалистов, сама Англия не сможет, и едва ли ей это удастся в отношении флота в Севастополе. Для осуществления второй альтернативы Англии необходимо иметь на подступах в каждый из этих портов флоты намного сильнее, нежели блокируемые, и в то же время одного маневрировать, чтобы закрыть все остальные порты. Но предположим, а это маловероятно, что порты на Балтийском и Черном морях окажутся блокированными настолько прочно, что Россия будет лишена возможности совершать морские перевозки, какие бы последствия возникли для обеих воюющих сторон? Большой урон был бы, несомненно, нанесен провинциям юга России, которые лишились бы возможности вывозить хлеб. Впрочем, такой урон южные провинции несут каждый раз, когда в стране случаются неурожаи или, наоборот, обильные урожаи в других районах и России не хватает рынков. Это влечет за собой осложнения, но ему можно противостоять, поскольку это касается всей нации. То же самое относится к некоторым другим провинциям России, которые экспортируют пеньку, лен и животные жиры. Но разве сама Англия, причиняя ущерб России, не почувствует его последствия? Ведь она тем самым оставит свои предприятия без сырья, и ей придется повысить цены на хлеб.
Из общей стоимости в 166 млн. фр. экспортируемых в Англию русских товаров почти 120 млн. приходится на сырье, перерабатываемое английской промышленностью. Можно допустить, что в результате такой переработки стоимость сырья увеличится в четыре раза. По самым скромным подсчетам, в национальный доход тогда не поступало бы 500 млн. фр.
Приведенные данные показывают, какое значительное место занимает Россия в импорте сырья для английской промышленности. Англии было бы не легко найти других поставщиков, а если бы ей все-таки удалось это сделать, то основные виды сырья неизбежно бы подорожали, что нанесло бы большой ущерб ее национальной промышленности.
Что же касается английского морского экспорта в Россию, то он в основном состоит из колониальных товаров — вин, хлопка, красителей и некоторых других, необходимых для текстильного производства.
Если бы англо-французская морская блокада России удалась, то она, несомненно, вызвала бы значительные неудобства, хотя речь идет о жертвах, которыми можно пренебречь в отечественной войне. Без заграничных вин в крайнем случае можно обойтись, заменив их на худой конец местными. Кстати, несмотря на вздорожание, вин бы хватило, и пили бы их меньше; сахар в стране производится; другие колониальные товары доставлялись бы сухопутным путем, также при некотором вздорожании. [33]
Блокирование морских путей причинило бы самые большие неприятности из-за прекращения поступления хлопка, красителей и других видов промышленного сырья. Конечно, это не прошло бы бесследно для русской промышленности. Но последовавший бы за этим частичный застой никогда не был бы столь губителен для России, как для других стран, и в частности для Англии, где миллионы пролетариев могут умереть с голоду, если они останутся без работы в течение двух недель. Русский рабочий — одновременно и земледелец. В случае нужды его всегда приютит и накормит семья. Часть рабочих рук и капиталов, вложенных в текстильную промышленность, были бы направлены в отрасли производства, перерабатывающие сырье, которое имеется в избытке. Временные затруднения и лишения рабочего класса могли бы сказаться положительно, придав русской промышленности более естественное направление. Надо заметить при этом, что хлопок и красители, которые сейчас доставляются морем, стали бы ввозить сухопутным путем. Правда, они стали бы значительно дороже, но разница в цене на 10, 15 и даже 20% на сырье или готовую продукцию не была бы разорительной для промышленности, которая работает исключительно на местное потребление. Как бы то ни было, трудности, навязанные морской торговле, нанесли бы чувствительный ущерб русской экономике. Но и в данном случае, как и в экспорте, это обоюдоострый меч, который одновременно ранил бы и английские интересы, так как именно Англия поставляет России большую часть товаров, необходимых ее промышленности: три четверти хлопка-сырца, почти всю хлопчатобумажную пряжу, машины, оборудование, около половины красителей и т. д.
Прекращение этих уже сложившихся и выгодных для обеих сторон торговых отношений причинило бы существенный урон английской промышленности и торговле. Таким образом, Англия не может вредить России, не нанося ущерба себе. Остается определить, какая из обеих стран пострадает больше.
Учитывая нынешнее напряженное состояние английской промышленности, как мы об этом уже говорили, а также конкуренцию, в результате которой происходит снижение заработной платы рабочих до прожиточного минимума, что вызывает забастовки и бунты при малейшем изменении цен на продовольствие, равно как и принимая во внимание ту вынужденную ситуацию, в которой Англия находится с некоторых пор, можно не без основания полагать, что изменения в торговых отношениях с Россией, кои лишили бы английскую промышленность значительной части поступающего сырья, цены на которое повысились бы в равной мере, как и на хлеб, принесли бы Англии куда больше зла, нежели [34] причиненное ею России. В этой связи положение Англии тем более серьезно, ибо из-за козней партии чартистов 15 и партии радикалов 16, усугубленных происками наиболее рьяных социалистов, самых грозных представителей революционной партии и заговорщиков из разных стран, которым она дала приют, принципы социализма и права на труд начали уже завоевывать английский рабочий класс.
В чем корни этого непременного желания причинить зло своему противнику, рискуя нанести ущерб самому себе? Откуда это настойчивое желание спровоцировать войну путем все более и более враждебных выпадов с одновременными проповедями о мире?
. Попробуем в этом разобраться. Что же является движущей силой английской политики? Опасение, что будет нарушено европейское равновесие, или опасение за независимость и целостность Оттоманской империи? Думать так, было бы политической наивностью. Прежде всего потому, что Англию мало заботит континентальное равновесие, пока оно не затрагивает ее морское и торговое господство. Далее потому, что после всех дипломатических шагов и самых торжественных заверений России перед всей Европой о том, что она не собирается посягать ни на независимость Турции, ни на захват земель других государств, и после того как Россия неопровержимо на фактах доказала искренность своих заверений, не проводя никаких приготовлений для ведения агрессивной войны, а ограничивалась мерами, едва достаточными для обороны (нападение турок первыми на Дунае, а также в Азии это хорошо подтвердило), нельзя согласиться и с тем, что опасения английского правительства за целостность Оттоманской империи искренни. Нет, они ложны, они выдуманы, чтобы замаскировать ее игру, чтобы оправдать ее вооружение и враждебные демонстрации; это маневр, рассчитанный на то, чтобы втянуть другие правительства в сети ее политики.
Когда преследуют свои собственные захватнические цели во всех частях света, как это столетиями делает Англия, то очень удобно приписывать эти цели другим и показывать Европе особое пугало, чтобы отвлечь ее внимание от своих собственных планов. Именно Россию избрали мишенью, и этот маневр должным образом был поддержан революционерами всех стран.
Что касается вопроса о целостности Турции, то есть одна держава, которая непосредственно заинтересована в этом намного больше Англии, а именно Австрия. И ее заинтересованность настолько очевидна, что не требует доказательств. Но почему тогда Австрия сохраняет спокойствие и распускает часть своей армии, ограничиваясь мирным посредничеством, чтобы положить конец войне в такой близости от ее границ? Потому что она знает, что Россия не заинтересована в [35] нарушении целостности Турции, об этом хорошо известно и английскому правительству.
Однако, если не принимать всерьез ее опасений за независимость и целостность Турции, а считать это как военную хитрость, которая может обмануть лишь глупцов, необходимо, чтобы существовали иные причины для нынешних действий английской политики.
Первая и самая важная причина — соперничество за влияние на Востоке. И здесь британские устремления не знают границ, так как они основываются на экспансии ее торговых интересов, преследующих цель установления ее господства и расширения рынков сбыта. Англия не довольствуется тем, что она создала в Азии англо-индийскую империю с 120-миллионным населением, что она поставила в зависимость несколько других государств с общим населением 150 млн. человек; она хочет зажать в своих тисках всю Азию и наводнять ее английскими товарами, а также навязать свой диктат Константинополю. Малейшее улучшение торговых отношений «а Востоке единственной державы, граничащей с Азией, внушает ей беспокойство и вызывает бессонницу у Джона Буля 17. А между тем подобное улучшение отношений до сих пор не причиняло Англии никакого ущерба. Экспорт английских промышленных товаров в настоящее время в европейские и азиатские владения Турции составляет около 80 млн. фр., что почти в пять раз превышает стоимость всех промышленных товаров, которые Россия ввозит в Турцию и во все страны Азии, вместе взятые (около 16 млн. фр.). Если английский экспорт с 1830 г. вырос почти в четыре раза, то экспорт русских промышленных товаров в Азию и в европейскую часть Турции за то же время увеличился лишь на 50 — 60%. Однако, учитывая положение Англии вследствие колоссального промышленного развития, постоянно требующее расширения рынков сбыта, торгашеский дух этой державы стал очень подозрительным: всякое соперничество на внешних рынках еще больше, чем на рынках внутренних, вызывает у нее беспокойство. А по мере того как Англия стала отступать на Европейском континенте, она обратила свое внимание главным образом на Восток. К тому же примешивается беспокойство и за то, что успехи России на Востоке могут угрожать английским позициям в Индии.
Если здраво рассмотреть сущность этих опасений, то легко убедиться, что и они скорее надуманны.
Ясно, что английское господство в Индии находится вне рамок всякого нормального политического устройства и что оно покоится на очень зыбкой основе. Все эти народы, закабаленные и эксплуатируемые кучкой купцов, в один прекрасный день, вероятно, обретут свободу. Но, учитывая их национальный характер и степень их культурного развития, день их [36] освобождения наступит, может быть, не так быстро, как это было с народами английских колоний в Северной Америке; тем не менее такой день наступит неминуемо. Однако из этого вовсе не следует, что Россия серьезно собирается способствовать или ускорить такое освобождение, ибо у нее самой есть дела поважнее. И ради чего Россия будет в это ввязываться? Разве торговле и промышленности России присущ тот же экспансионистский дух, каким пропитаны торговля и промышленность Англии, чтобы он мог ее толкнуть на расширение своего влияния и господства?
Чтобы трезво судить о политике любого государства, надо исходить в первую очередь из его жизненных интересов, которые и должны лежать в основе политики, независимо от временных обстоятельств, могущих ее изменить или заставить на какое-то время отклониться от ее традиционного направления. Государство, которое в силу своего географического положения или в силу специфического развития событий ограничено в своем естественном развитии жизненных сил и обеспечении своей политической независимости, непременно стремится к расширению территории и сфер влияния и вследствие этого стремится проводить захватническую политику. Но коль скоро цель такого направления политики достигнута, страна поставлена в нормальные условия существования и обеспечены ее жизненные интересы, политика сохранения приобретенного становится столь же естественной, как была прежде политика экспансии. Это сдерживающее начало в политике великих держав континента приобретает в наше время новую силу, диктуемую обстоятельствами социального порядка в Европе.
Времена агрессивной политики, основанной исключительно на желании расширения территории, как это было ярко продемонстрировано в период Наполеона I, чье честолюбие было безграничным и который хотел установить свое господство над всей Европой, создавая королевство для всей своей семьи, поставив, если можно так выразиться, перед собой цель создать мировую монархию, — эти времена, к счастью, прошли. И мы очень надеемся, ради блага человечества, что они больше никогда не вернутся. Сегодня вопрос стоит не о захвате, а о сохранении. У России больше, нежели у любой другой страны, есть все условия для существования. И то, что она пытается поддерживать свое влияние на Востоке ради безопасности своих границ и сохранения ее торговых интересов на Черном море, вполне естественно. И никто не может ее в этом упрекнуть. Только английский торговый эгоизм может ей поставить это в вину. Такого рода русская-политика ничуть не предусматривает расширения территорий. России предстоит у себя многое сделать, чтобы освоить свои богатства и развивать свою мощь, — это завоевания, которые во сто крат для нее важнее, нежели приобретения новых провинций. [37] Русская империя так обширна, что величина ее территории становится слабой стороной ее мощи. Увеличение территорий было бы скорее причиной ее ослабления. Это настолько верно и неоспоримо, что веяний здравомыслящий человек, будь он русским патриотом или иностранцем, вынужден с этим согласиться. И именно в силу этой истины Россия заинтересована в любой поддержке Оттоманской империи, пока та имеет достаточно жизненных сил для существования, не занимает в отношении ее важнейших интересов враждебной и угрожающей позиции. Теперь, после краткого отступления, вернемся к опасениям, которые Великобритания испытывает в отношении своих владений о Индии.
Надо обладать очень богатым воображением, чтобы всерьез поверить в то, что Россия, вместо того чтобы заниматься развитием жизненных сил, которыми она располагает внутри страны, стремилась расточать свои сокровища и проливать кровь своих солдат в походах на Индию.
Достаточно лишь посмотреть на карту и иметь некоторое представление о странах, расположенных между Индией и Каспийским морем, а также об обычаях и характере населяющих эти страны народов, о том, как мало эти районы могут дать для снабжения и транспортировки многочисленной армии (вряд ли можно начинать военную кампанию с 15 или 20 тыс. солдат, из которых половина с трудом прибыла бы к месту назначения), чтобы убедиться, сколь рискованна и гибельна подобная экспедиция. Зачем России предпринимать подобные авантюры? Ради защиты своих торговых интересов? Ради того, чтобы вытеснить Великобританию из Индии? Какие выгоды сулит России торговля с полудикими народами через огромные пустыни? Но мифические проекты России в отношении Индии стали для англичан навязчивой идеей, своего рода манией, а против мании логика бессильна. Политическое соперничество и ревность могут быть уподоблены любовной ревности, всегда подозрительной и повсюду видящей опасность. Отсюда эта ожесточенная борьба против влияния России на Константинополь и вообще на Восток, которая и определяет с некоторых пор английскую политику. Англия пускает в ход все средства, чтобы свести на нет русское влияние на Константинополь и подменить его своим, дабы властвовать там безраздельно. Такова ее цель, и вот что ее побуждает в ее восточной политике, а отнюдь не афишируемая ею забота о целостности Оттоманской империи, на которую никто всерьез не покушается. Турецко-русские разногласия и противоестественный союз против Франции, которым она случайно воспользовалась, показались Англии благоприятной возможностью, позволяющей ей осуществить свою цель. Но, с другой стороны, война с Россией нанесла бы ущерб нынешним, весьма важным ее торговым и промышленным [38] интересам, и в связи с этим была придумана целая система устрашения, которой до сих пор придерживались, полагая таким образом легко достичь главной цели, т. е. унизить Россию, устранить ее влияние на Востоке и установить там гегемонию Англии. Подобное устрашение не дало результатов. И тогда Англия предприняла многочисленные враждебные акты, примешивая свое оскорбленное самолюбие ко всем другим осложнениям. Россия, занимавшая по-прежнему оборонительную позицию, подняла перчатку — и разразилась война, начатая Турцией атакой на Дунае и вторжением на русскую территорию в Азии.
После мнимых успехов османов, о которых сообщала европейской публике туркофильская пресса в Англии и Франции, отступление Омар-паши 18 на правый берег Дуная, поражение двух турецких армий в Азии и катастрофа на Синопе открыли глаза Европе, ослепленной военной мощью Турции.
Для всех здравомыслящих людей, для тех, кому искренне был дорог мир, эти события могли содействовать мирному разрешению вопроса. Но в то же время триумф русского оружия на суше и на ;море, несмотря «а продолжавшееся запугивание со стороны обеих морских держав, и особенно гибель турецкой эскадры в Синопском порту на виду у англо-французского флота, довели до исступления оскорбленную британскую гордость. Подобно тому как разгневанный человек может наговорить и наделать массу глупостей, точно так же обстоит дело и с общественным мнением, столь подверженным страстям. Мы знаем, что писала английская официальная и неофициальная пресса, что болтали английские газеты всех мастей о катастрофе в Синопе, как они пестрели фразами возмущения и царственно смехотворной руганью, как они поддерживали человеческие права, превосходя в абсурдности все, что можно было себе представить.
Вообразим поединок, происходящий при свидетелях, которые произвели себя в судьи и позволили при нападении лишь отражать удары противника без права бить самому. Это по меньшей мере абсурдно, и тем не менее именно такого рода оборонительную позицию Англия пытается, как нам кажется, навязать России, поскольку Англия удивляется и негодует по поводу того, что эта держава, находящаяся в состоянии открытой войны с Турцией; напавшей на нее как ;в Европе, так и в Азии, позволила себе сжечь вражескую эскадру, которая была предназначена, по признанию тех же английских газет, для снабжения боеприпасами кавказских горцев. Против России мечут громы и молнии. Самые серьезные органы печати характеризуют эту вооруженную операцию актом варварства и пиратства, нарушающим общее право, но самое удивительное заключается в том, что и Лондон и Париж считают это законным и достаточным поводом для нового враждебного [39] выпада. И уж совсем невероятным кажется иам то, что держава, которая в свое время потопила датский флот и обстреляла Копенгаген, находясь в мирных отношениях с Данией, осмеливается высказывать сегодня перед всем миром свое возмущение тем, что Россия позволила себе сжечь эскадру противника, с которым она находится в состоянии войны!
Когда над здравым разумом одерживает верх безрассудство страстей и задетое самолюбие, когда в такой мере игнорируются и смешиваются элементарные понятия о справедливости, понятия о принципах человеческих прав, то вряд ли можно надеяться на добросовестные переговоры и мирное разрешение...
Перейдем теперь к политике Франции.
Истинная политика Франции, т. е. политика, основывающаяся на ее интересах, по своей природе не является ни агрессивной, ни угрожающей другим державам континента, с которыми ее объединяет заинтересованность в сохранении социального порядка и европейского равновесия; она может стать такой лишь вследствие внутренних перемен, враждебных в принципе социальному порядку вообще, как мы это видели в 1793 и 1848 гг., или в результате личных амбиций монарха-завоевателя, как это было с Наполеоном I. Но система захватов и завоеваний ушла вместе с царствованием завоевателя, ее принесшим. Вернувшись к своему естественному и нормальному состоянию, Франция с ее компактным и однородным 36-миллионным населением, с ее округленной территорией, пересекаемой многочисленными речными коммуникациями, выходящими на три моря, берега которых находятся в ее распоряжении, — Франция достаточно сильна, чтобы не нуждаться в новых захватах и никому не завидовать. На юге ее прикрывают Пиренеи, на западе — Вогезы и Юра, на севере — нейтральная Бельгия (нейтралитет является основой политического существования этого небольшого государства); Франция располагает одной из самых великолепных армий, численность которой при необходимости она может удвоить. У нее внушительный флот. Население ее проникнуто боевым духом, и для нее нет причин опасаться нападения со стороны кого-либо из соседей.
Промышленность и торговля Франции могут развиваться без зависти к прогрессу других стран, так как ее промышленность и торговля не гонятся за монополией и господством на внешних рынках. Сельское хозяйство, минеральные ресурсы и внутренняя торговля составляют основу национального богатства Франции, а сохранение социального порядка в стране и мира на континенте она считает необходимым условием для постепенного развития этих факторов могущества я процветания.
Находясь в этих условиях, Франция, как мы уже отмечали, [40] объединена общностью интересов с другими державами континента, образуя вместе с ними, так сказать, европейскую семью, в которой Англия лишь дальняя родственница по боковой линии, спекулирующая на семейных дрязгах с целью получить какое-либо наследство...
Разрыв отношений с Россией был бы необоснованным и политически неоправданным с точки зрения правильно понятых интересов Франции, особенно в том, что касается гарантий ее будущего и ее могущества.
Война Франции, с Россией, с которой у нее нет никаких причин для конфликтов, поддержанная противоестественным союзом с ее вечной и наиболее опасной соперницей, с политической точки зрения была бы поистине чудовищной. Только в наше смутное время, когда все идеи здравой политики утратили всякую силу, приходится опасаться такой возможности, которая становится, однако, все более реальной.
Франция, будучи одновременно и морской и сухопутной державой, располагает одним из самых больших флотов. Развитие ее морской силы вызывает опасения и постоянную ревность соперницы, которая всегда стремилась к господству на всех морях и которая отнюдь не отступилась от этой постоянной цели своей политики, становящейся для нее все более и более вопросом жизни. Паровой двигатель произвел в морском флоте колоссальный переворот, который может во многом нейтрализовать численное превосходство Англии в кораблях в пользу Франции. До применения паровых двигателей на военных судах и изобретения винтового двигателя главное преимущество флота Англии заключалось в основном в точном маневрировании и навыках штурманов и матросов (ведь каждый англичанин — прирожденный моряк), в численности и в радиусе действия ее судов. В наши дни, когда пар все больше вытесняет паруса, эти преимущества становятся второстепенными. Более того, высадка в Англии, которая считалась несбыточной мечтой во времена Наполеона I, ныне становится все более возможной. В Англии это хорошо поняли, и такая возможность вызывает там серьезную озабоченность. Очевидно, что относительный рост морской мощи Франции, угрожающей не только превосходству гордого Альбиона, но и его собственной безопасности, является причиной постоянного недоверия и ревности, которые он может в зависимости от обстоятельств сдерживать, но не подавлять, поскольку они находятся в самой природе вещей. Там, где существует соперничество в жизненных вопросах, искренний и длительный союз невозможен; однако в нынешней ситуации такой конъюнктурный союз может просуществовать достаточно длительное время, чтобы ввергнуть Европу во всеобщую войну.
Англия, естественно, не преминет воспользоваться первым же удобным случаем, чтобы нанести жестокий удар по [41] морской мощи Франции. И если ей не удастся полностью уничтожить французский флот, чтобы избавиться от столь неприятного соседа, то она по крайней мере постарается парализовать его дальнейшее развитие. Пока такой случай представится (а история нас учит, что английская политика не стесняется в выборе средств, чтобы спровоцировать удобные случаи), она была бы не прочь столкнуть французский флот с флотом другой державы, морские силы которой уже достигли значительного развития. Ей бы доставила удовольствие картина взаимного истребления русских и французских судов ради ее превосходства и устройства ее дел на Востоке. Но разве это было бы выгодно Франции? Поставить такой вопрос — значит ответить на него.
Франция, имея перед собой соперника, который думает лишь о своем превосходстве на морях и в высшей степени ревниво относится к усилению любого другого флота, должна придерживаться постоянной политики союза лишь с крупной морской державой, с которой у нее нет поводов для соперничества. Она призвана быть покровительницей малых стран, имеющих слабый флот и нуждающихся в защите. Словом, в силу своего положения Франция является естественным оплотом морской независимости Европейского континента. Само провидение отвело ей эту прекрасную роль, и было бы печально, если бы она от нее отказалась ради конъюнктурной политики, чреватой роковыми последствиями для нее и для других. Если бы политическое влияние Франции не было бы парализовано вследствие той анархии, которая воцарилась после революции 1848 г., то лорд Пальмерстон 19 никогда не осмелился поступить так с несчастной Грецией, как он это сделал с евреем Пасифико.
Злосчастный Восточный вопрос, который будоражит весь мир, привел к тому, что Франция была втянута в противоестественный союз, а ее политика отошла от традиционного пути. Попробуем разобраться в причинах этого. Напрасно было бы искать здесь интересы Франции. Разве в Константинополе Франция и Россия чувствовали себя соперниками в такой мере, что им оставалось лишь взяться за оружие? Нет. Угрожает ли Россия торговле Франции на Востоке? Нет. Существовала ли между Россией и Францией борьба за влияние, которая могла бы перерасти во враждебные действия? Отнюдь нет. Влияния и той и другой державы никогда не сталкивались между собой (пока Франция была в мире с Россией), так как не было поводов для конфликтов. Единственный вопрос, возникший в последний момент столь злосчастным образом, — это вопрос о святых местах 20, но и он сам по себе не был достаточно серьёзным и не грозил перерасти в неразрешимые разногласия между Францией и Россией. Он быстро был урегулирован к удовлетворению [42] заинтересованных сторон при согласии посла Франции. Уничтожив сразу причину недоразумения, Франция и Россия не имели никакого иного повода для взаимного непонимания в связи с турецко-русскими разногласиями, ничего, что прямо или косвенно могло бы ущемить интересы Франции.
Совершенно иначе стоит вопрос об отношениях между Англией и Россией. Здесь налицо глубокий конфликт и соперничество, причины которых нами были изложены. Англия во что бы то ни стало хочет господствовать в Константинополе. Всему миру известна злобная и неутомимая деятельность лорда Редклиффа 21, направленная на то, чтобы уничтожить влияние России на Востоке, заменив его английским. Ему настолько хорошо удалось благодаря интригам закрепиться там, что только он один диктовал свою волю Константинополю и только к его советам прислушивался Диван. Не он ли заставил отвергнуть справедливые требования Австрии и России относительно беженцев после Венгерской войны?
Завоевав влияние в Константинополе, Англия не желает смириться с его потерей. Она не может потерпеть того, чтобы России удалось, путем ли переговоров или при помощи оружия, вновь обрести справедливую долю влияния, положенную ей как соседней державе, обязанной оберегать в Турции религиозные интересы своих единоверцев и безопасность своей черноморской торговли. Отсюда враждебность Англии к России, поток оскорблений и грубой ругани в ее адрес на страницах различных газет.
Если невозможно такую враждебную и злобную политику оправдать с точки зрения разума и справедливости, то ее можно хотя бы как-то объяснить. Но при чем тут Франция? Разве ей близки дела Англии? Что она от этого выигрывает? Пусть влияние Англии будет заменено в Константинополе русским влиянием. Разве. Россия была когда-нибудь настроена к Франции враждебно? Разве она вела себя когда-нибудь так, как ведет себя лорд Редклифф по отношению к другим? Разве Россия когда-нибудь вмешивалась в споры Франции или других держав с Турцией, противодействуя их справедливым решениям? Разве вопрос о святых местах, который был урегулирован, вопрос о правах, которые отстаивает Россия для своих единоверцев, затрагивают или ущемляют права других христианских общин? Разумеется, нет. Следовательно, между Францией и Россией не существует никаких серьезных разногласий в том вопросе, который составляет основу турецко-русского конфликта. Откуда же поспешность, с которой правительство Тюильри 22 проводит по отношению к России политику сплошных демонстраций, политику, которая завела Европу в такой тупик, что ей приходится выбирать между войной и миром? Каковы же столь веские причины, побудившие Францию подписать антифранцузский союз? Почему она [43] ничего не предприняла и не хотела предпринять, чтобы не только помешать войне России с Турцией, но, наоборот, способствовала, как мы увидим дальше, ее разжиганию? Почему эта война поставила под угрозу не только мир в Европе, который, как уверяет Франция, она должна была укрепить, хотя на самом деле послужила тщеславной и эгоистической английской политике?
Этот чудовищный союз был заключен под видом защиты целостности Оттоманской империи и европейского равновесия.
Представим себе, хотя это всего лишь предположение, что Россия действительно собирается посягнуть на целостность и независимость Турции, а следовательно, и на европейское равновесие. Разве Франции надлежало бы выступить первой с угрожающими мерами, вместо того чтобы предпринять дипломатическим путем попытку выяснить, каковы истинные намерения державы, с которой ее жизненные интересы повелевают жить в мире и добром согласии? В сохранении европейского равновесия наряду с Францией заинтересованы и другие государства континента. А. что же касается целостности Оттоманской империи, то, безусловно, существует государство, которое в ней заинтересовано куда более, нежели Франция. Это настолько очевидно, что нет нужды его называть. Итак, во всех войнах России с Турцией именно Австрия пыталась путем представлений и предостережений сгладить их возможные последствия. Франция же, кроме как в эпоху 1806 г., когда Наполеон воевал с Россией, постоянно занимала позицию наблюдателя и мирного посредника, что было естественно, сохраняя при этом за собой полную свободу действий <в зависимости от событий и не связывая себя каким бы то ни было союзом; Франция, если она хочет действовать открыто ради сохранения мира, достаточно сильна, чтобы к ее голосу прислушивались европейские правительства.
Восточный вопрос мог затронуть интересы Франции настолько, чтобы втянуть ее в войну, только в том случае, если бы речь зашла о расчленении Оттоманской империи и расширении за ее счет территории других государств. Но и в этом, столь угрожающем миру в Европе, случае Франция имела бы соперника гораздо более грозного, чем Россия. Именно с ним-то она и заключила союз.
Поскольку речь идет сейчас лишь о соперничестве между Англией и Россией в их влиянии на Востоке, что составляет суть нынешней проблемы, у Франции нет никаких оснований к активному вмешательству. И если бы обстоятельства все-таки ее вынудили к этому, то в ее же интересах было бы помешать превосходству Англии на Востоке, а отнюдь не предпринимать усилий, чтобы помочь ей.
Как могло случиться, что в осложнениях, возникших ныне [44] в Восточном вопросе, та держава, которую это затрагивает больше других, разоружается и соблюдает нейтралитет, в то время как Франция, которая лишь косвенно заинтересована и которой не приходится оспаривать никаких жизненных интересов, занимает все более и более воинственную позицию?
Подобное политическое явление объясняется, на наш взгляд, следующими, весьма простыми причинами.
Австрия разоружается и остается нейтральной потому, что она знает, мы об этом говорили выше, что Россия не посягает на целостность Оттоманской империи и не стремится к завоеваниям. Она доказала это на деле, ограничивая насколько возможно свои военные приготовления. Достаточно ли корпуса в 40-50 тыс. солдат, предназначенных для оккупации княжеств и обороны вдоль всего Дуная, и двух дивизий, расквартированных между Тифлисом и турецкой границей, для того, чтобы думать всерьез о наступательной войне, о завоевании Оттоманской империи и походе на Константинополь? Скажем прямо, надо быть либо недобросовестным, либо полностью ослепленным пристрастием, чтобы допустить подобное предположение.
Что касается Франции, то она заняла воинственную и агрессивную позицию потому, что ее подлинная традиционная политика, покоящаяся на хорошо осознанных ею интересах, непосредственно затрагивающих ее будущее, была целиком заменена конъюнктурной политикой, которая отличается известным желанием навязать свое влияние. Франция, вмешавшись в силу этого в первый же случившийся конфликт, как нам кажется, не учла того, что политическая роль великой державы состоит вовсе не в том, чтобы обязательно вмешиваться во все конфликты между государствами, лишь бы показать свою силу, и что ее более или менее активное вмешательство в европейские дела должно определяться не только той мощью, которую она может использовать, но и степенью заинтересованности в том или ином конфликте.
Если эта тенденция демонстрировать превосходство нынешнего правительства Тюильри в разрешении европейских конфликтов объясняет внезапное отплытие французского флота в Саламин 23, то первый сигнал политики демонстрации привел к тем печальным осложнениям, с которыми мы теперь сталкиваемся.
Соображения приличия, а также желание избежать в этом политическом анализе какого-либо намека на личности не позволили нам углубиться в частные мотивы подобной конъюнктурой политики, и мы попытаемся, хотя бы кратко, показать, насколько она ошибочна и опасна.
Мы сразу же должны отбросить предположение, которое нам кажется совершенно ложным, а именно: англо-французские морские маневры в состоянии навязать России [45] унизительный мир. Такие демонстрации, так же как всякого рода морские маневры, не помешают русским продолжать войну с турками и, весьма вероятно, одержать победу. Империя с 66-миллионным населением, с сильной боеспособной армией, не испытывающей недостатка ни в хлебе, ни в обмундировании для своих солдат, ни недостатка в металле для производства оружия, может вести войну в течение длительного времени, рассчитывая при этом на свои собственные ресурсы. Именно к такой упорной и затяжной войне может привести политика демонстраций. Франция, ведя эту войну, которая требует от нее огромных жертв ради цели, противоречащей ее жизненным интересам, берет тем самым на себя серьезную ответственность. Такая война не может быть долгое время популярной в стране. Возбуждение, вызванное в общественном мнении против России официальной и полуофициальной печатью, парадами и бульварными водевилями, быстро угаснет, так как не имеет под собой реальной почвы. Рано или поздно восторжествуют здравый смысл и истина. Когда промотают государственную казну, когда будет подорвано финансовое и промышленное благополучие страны, когда станут закрываться нужные предприятия и начнутся банкротства и естественное следствие этого обесценение общественного богатства, — тогда будет признано, что эта война была порождением конъюнктурной политики, противоречащей интересам Франции и играющей лишь на руку Англии. Реакция на все это может оказаться роковой для тех, кто спровоцировал эту кровопролитную войну.
Вторая иллюзия — это вера в то, что война между Россией, с одной стороны, Турцией, Францией и Англией — с другой, ограничится рамками, которые ей хотят придать. Гораздо вероятнее, что война будет все расширяться и перерастет в войну всеобщую. А всеобщую войну Франция могла бы выдержать, лишь вызвав демона революции, которому она еще сопротивляется, и возбуждая у других те страсти, которые она пытается всячески задушить у себя. По плечу ли ей такая двойная роль? Времена кардинала Ришелье 24, который покровительствовал и поддерживал протестантскую партию в Германии, но преследовал ее во Франции, миновали. Партия красных в наши дни является гораздо более грозной для всех стран, чем французский протестантизм XVII в. Во всяком случае, это обоюдоострый меч, который, прежде чем нанести удар по противнику, ранит того, кто захотел бы им воспользоваться.
Но как во всякой войне, и в этой возможны победы; достаточно ли окрепла новая империя, чтобы выдержать поражение? Не затмит ли в случае успеха военная слава того, кто командовал победоносными войсками Франции, популярность новой династии на еще не окрепшем троне в стране, где [46] общественное мнение всегда бурлит страстями разделяющих его политических партий?
Франция радостно приветствовала новое царствование, потому что, прожив три года под властью террора, между политической жизнью и смертью, она устала от анархии и беспорядков. Но французы быстро забывают о страданиях, пережитых ими. Они это неоднократно доказывали: после небольшой передышки страсть вновь разгорелась.
Значительная часть французского народа напичкана еще социалистическими принципами, которые тайно распространялись при Луи-Филиппе и открыто проповедовались во времена республики. Пропагандисты этих принципов, хотя и были подвергнуты репрессиям, не прекратили свою тайную борьбу. Наиболее просвещенная часть нынешнего поколения, привыкшая за 30 лет к выборной форме правления, к борьбе на трибуне и парламентской болтовне, насчитывает немало сторонников такого правления, несмотря на все бедствия и зло, которые оно причиняло Франции и в конце концов привело к катастрофе 1;848 г. Эта партия, так же как и партия республиканцев, молча грызет удила, которые ей навязал современный строй, но «е может быть отнесена к его сторонникам.
Слияние легитимистов 25 с орлеанистами 26, не имеющее значения сегодня, может приобрести его при других обстоятельствах. Все эти партии могут поднять голову во время политических потрясений.
Все эти возможности следует учитывать, и мы еще не потеряли надежды, что французское правительство примет во внимание эти соображения ради блага всей Европы.
Подвергнув анализу политику Англии и Франции, насколько нам представилось возможным при ограниченном объеме нашего труда, мы вспомним, каково было их взаимодействие в Восточном вопросе.
Англия и Франция провозгласили свою политику как сугубо мирную, которая ставит своей целью не допустить войны между Россией и Турцией или, если она возникнет, ограничить ее Востоком, чтобы предотвратить войну всеобщую. Мы уже видели, как была осуществлена первая часть этой задачи. События покажут, как она справится со второй. Так как всеобщая война в нынешних условиях явилась бы большим бедствием для Европы и повлекла бы за собой тяжелые последствия, которые трудно даже предвидеть, то для истории важно точно установить, кто несет ответственность за эту войну.
В Россию бросили камнем за то, что она подняла злосчастный Восточный вопрос. Конечно, сам по себе этот факт достоин сожаления. Однако не мешало бы определить — действительно ли Россию, не желавшую ни войны, ни захвата новых территорий, не вынудили интригами, которые плелись [47] против нее в Константинополе, пойти на демонстрации, необходимые, по ее мнению, в отношении Турции. А если уж речь зашла об упреках, то мы могли бы упрекнуть Францию за то, что она подняла Восточный вопрос в связи со святыми местами, что тоже было весьма досадно, ибо это и послужило началом всех дальнейших осложнений.
Мы не будем останавливаться на полемике, которая развернулась в свое время по поводу ультиматума князя Меншикова 27 и оккупации княжеств. Читателям она хорошо известна. Они помнят, что тогда говорилось и повторялось по этому поводу каждой стороной. Мы ограничимся лишь рассмотрением так называемого мирного вмешательства двух морских держав, с одной стороны, и позиции России — с другой, начиная с факта оккупации.
Когда Россия заявила, что у нее нет никаких намерений воевать с Турцией и она уйдет из княжеств, как только будут гарантированы религиозные права ее единоверцам, то ни вмешавшиеся державы, ни сама Порта не объявили факт оккупации княжеств casus belli (Повод к войне (лат.) — Прим. пер.) и сложившееся положение не угрожало миру в Европе. Речь шла о мирном урегулировании интересов и прав Турции и России. И когда Россия заявила о готовности вести переговоры при сохранении за собой строго оборонительной позиции, надо было прежде всего помешать Турции (в интересах европейского мира) начать военные действия. А теперь посмотрим, какими средствами стремились добиться этой цели.
Мы не относимся к тем, кто привык осуждать задним числом политику того или иного государства или судить о ней лишь по ее результатам. Именно в политике наиболее старательно составленные планы часто опровергаются событиями. Но нам с самого начала казалось, что в этом вопросе Англия и Франция занимали позицию, которая скорее способствовала возникновению войны между Россией и Турцией, нежели ее предотвращению, как нас в этом хотели убедить.
Прежде всего, когда выдают себя за посредника или арбитра, то не следует заранее предрешать исход дела и высказывать свое враждебное отношение на словах и на деле к одной из сторон и быть явно пристрастной к другой. Это раздражает одного из противников и делает менее уступчивым второго. А именно так вели себя Англия и Франция. Они начали провокационные выпады против России, что не было лучшим средством сделать Порту более сговорчивой.
Временная оккупация княжеств не являлась, как мы уже отмечали, casus belli, тем более что Россия заявила, что она не намерена воевать с Турцией и не посягает на ее независимость, а Англия и Франция почему-то сочли необходимым [48] послать свои флоты в Безика-Бей 28. Была ли в этом periculum in mora? (Опасность в промедлении (лат.) — Прим. пер.) Разве можно завоевать Оттоманскую империю оккупационным корпусом в 40-50 тыс. солдат? Или за несколько недель дойти до Константинополя? Важно отметить, что оба флота вошли в Безика-Бей за три дня до истечения срока, установленного для окончательного ответа Порты на ультиматум России, который должен был решить, действительно ли будет осуществлена оккупация княжеств.
Поскольку они сочли себя обязанными вмешаться при случае в этот конфликт, так сказать, ради защиты европейского равновесия, то и тогда, если бы началась война, не имела бы Англия и Франция достаточно времени, чтобы ввести свой флот в Дарданеллы для защиты Оттоманской империи, прежде чем русские со своей многочисленной армией смогли бы переправиться через Дунай, пересечь Балканы при абсолютном успехе их войск? Ясно, что это было, по крайней мере, преждевременно и посылка флотов в Безика-Бей, как и их вхождение в Дарданеллы, была необоснованной, враждебной и провокационной демонстрацией в отношении России и могла только играть на руку фанатичной партии в Константинополе, которая толкала страну к войне.
Не надо забывать также и обстоятельства, при которых проходила и вторая демонстрация.
Россия принимает без изменений йоту, предложенную Венской конференцией, но заявляет, что она считает себя связанной этим согласием лишь в том случае, если Порта примет ее также без изменений. Порта же вносит в ноту такие изменения, которые делают ее неприемлемой. Следовательно, трудности возникают ввиду решения Турции. Россия, полностью отбрасывая поправку Турции, не отказывается от своего первоначального согласия с Венской нотой, хотя и имела на это право, поскольку принятие ноты имело условный характер. Ока вновь заявляет в Ольмюце, что по-прежнему готова начать переговоры на приемлемой основе, что она не хочет войны и остается на оборонительных позициях. Россия идет еще дальше. Она соглашается на некоторые поправки, которые, по ее мнению, успокоят Порту, но именно в ответ на эту уступку в Дарданеллы входят флоты.
Разве так поступают, когда искренне хотят заключения почетного мира для всех заинтересованных в нем сторон?
И война в конце концов начинается, потому что, проповедуя мир, Англия и Франция сделали все, чтобы толкнуть турок на военные действия, дав им понять, что в случае необходимости им будет оказана военная помощь. Бой идут на Дунае, в Азии. Одновременно ведутся переговоры. А флот остается в Дарданеллах в ожидании, что успех придет и к [49] туркам. Восхваляются их мнимые успехи. В Вене подписывают протокол о коллективном демарше, который должен поначалу привести к перемирию, а затем к переговорам о заключении мирного договора между Россией и Турцией при посредничестве четырех держав.
Между тем войска Омер-паши вновь переправляются через Дунай, а спустя некоторое время поступает сообщение о поражении двух турецких армейских корпусов в Азии и о катастрофе в Синоде. Все здравомыслящие и искренне желающие мира люди радуются, поскольку они видят в этом, и не без оснований, поражение фанатичной партии в Константинополе, которая толкала страну к войне, и благоприятный момент для мирного посредничества. Однако обе морские державы восстали. Особенно кичливо ведет себя Англия. Гордясь своим господством на море, она полагает, что ей достаточно лишь нахмурить брови, чтобы перед ней склонились все флаги. Англия и Франция возмущаются тем, что Россия, ведя войну с Турцией и будучи атакована ею в Европе и в Азии, позволила себе сжечь вражескую эскадру, которая была предназначена, как это признает близкая к правительству английская печать, для того, чтобы высадиться на русской территории в Азии и снабдить боеприпасами кавказских горцев. Своим смехотворным негодованием и Лондон и Париж доказывают, что они намеревались склонить Россию лишь к обороне, чтобы она отражала лишь атаки врага, но не причиняла бедствий всему остальному миру.
Это не соответствует действительности. Но именно это и инкриминируется России, чтобы оправдать новую, еще более провокационную демонстрацию. Еще не успели просохнуть чернила на Венском протоколе, а флотам обеих держав уже отдан приказ войти в Черное море. Можно ли чем-то оправдать подобные действия? Можно ли поверить в то, что их заявления о желании сохранить мир являются искренними, когда своими необоснованными провокациями они доводят до крайности враждующие стороны, когда они ранят национальные патриотические чувства великого народа, когда лишают Россию возможности сделать почетную уступку, не создавая впечатления, что она делает это под угрозой. Что можно ожидать от таких посредников, которые ведут переговоры, держа пистолет у горла?
Вероятно, в Лондоне и Париже отдают себе отчет о возможных превратностях войны и о жертвах, которых она потребует. Поэтому также вероятно, что там хотят еще ее избежать. Но вместе с тем ясно, что они желают мира при условии, что он будет унизительным для России. Таковы, по крайней мере, явные намерения Англии, заветное желание которой заключается в том, чтобы уничтожить раз и навсегда влияние России на Востоке и установить там свое. Но [50] достижение такой цели несовместимо с сохранением мира, ее можно достичь, лишь ведя долгую и упорную войну. И Англия этой цели добивается, хочет любой ценой свести на нет роль России в восточных делах, стремится ее лишить влияния на Константинополь как соседнего государства. Это влияние зиждится на естественных отношениях между обеими империями. Такая держава, как Англия, повторяем мы, не желает мира, она выступает за войну, а все ее мирные заявления — лицемерны.
Последняя провокационная демонстрация не является мерой предосторожности; никакой необходимости в ней не было. Разве оккупация Дарданелл тремя объединенными флотами была недостаточной, если бы Россия действительно, как это ей приписывали, захотела злоупотребить своими победами? Это демонстрация ущемленного самолюбия, это ложный путь, при помощи которого, надеялись устрашить Россию.
Заключение
Итак, они делали вид, что хотят помешать возникновению войны между Россией и Турцией, но спровоцировали ее.
Они хотели защитить целостность и независимость Оттоманской империи, но поставлено под сомнение само существование этой империи. Действительно, если не обращать внимания на те лихорадочные усилия; которые придают ей видимость силы, то у нее нет ни достаточных ресурсов, ни запаса жизненных сил, чтобы оказывать сопротивление в долгой и упорной войне, которую она вынуждена будет вести на суше независимо от англо-французских морских демонстраций.
Они делали вид, будто намерены обеспечить европейский мир, но никогда миру не угрожала такая большая опасность, как в настоящее время. Мир висит на волоске, потому что, даже если согласиться со смехотворным утверждением, что война между Россией, с одной стороны Турцией, Францией и Англией — с другой, не затронет другие государства континента, падение Оттоманской империи было бы одним из самых вероятных последствий сильного потрясения, в которые была бы втянута вся Европа...
Таковы печальные итоги англо-французского альянса, заключенного под знаком мира и согласия.
Написана в начале января 1854 г.
Комментарии
1. Речь идет о нашумевшем скандальном деле португальца по происхождению, но находившегося под английским покровительством купца-финансиста Дона Пасифико. Поводом к этому послужило разграбление в 1850 г. в Афинах особняка Пасифико, который предъявил греческому правительству к оплате необоснованный счет. В ответ на отказ оплатить сомнительный счет английское правительство по настоянию Пальмерстона предъявило Греции резкий ультиматум и направило военные корабли для блокады. Пирея.
2. (Имеется в виду конфликт, связанный с делом Пасифико (см. прим. 1).
3. Юлиус Якоб Гайнау (1786-1863) — австрийский фельдмаршал. Во время пребывания в Лондоне (1850) рабочие пивоваренного завода «Барклей и К0» избили его за жестокое подавление революционного движения в Венгрии и Италии (1848-1849).
4. Речь идет о так называемой опиумной войне (1839-1842), захватнической войне Англии, положившей начало колонизации Китая.
5. Лайош Кошут (1802-1804) — вождь венгерского национально-освободительного движения, выступавший против феодально-абсолютистского режима и за освобождение Венгрии из-под власти австрийской династии Габсбургов. Выражая взгляды либерального дворянства, возглавлял буржуазно-демократические элементы в революции 1848-1849 гг. После поражения революции эмигрировал в Турцию, затем в Англию и, наконец, в Италию, где и умер (в Турине).
6. Греческий остров в Ионическом море. В 1797 г. был захвачен войсками Бонапарта. В 1798-1799 гг. русско-турецкая эскадра под командованием Ф. Ф. Ушакова освободила ряд Ионических островов, в том числе и о-в Корфу (19 февраля 1798 г.). В том же году Ф. Ф. Ушаков провозгласил на Ионических островах республику. В 1807 г. о-в Корфу по Тильзитскому миру вновь стал французским владением, а по решению Венского конгресса (1814-1816) отошел к Англии. Английские колонизаторы жестоко расправлялись с греческим населением, боровшимся за освобождение. В 1864 г. о-в Корфу воссоединился с Грецией.
7. Буржуазно-демократическая революция 1848 г. во Франции, свергнувшая монархию Луи-Филиппа. Февральская революция оказала большое влияние на буржуазно-демократические революции 1848 г. в Австрии, Венгрии, Германии и Италии.
8. Германский таможенный союз был основан в 1834 г. В него вошли почти все немецкие государства, за исключением Австрии. Во главе союза была Пруссия. Таможенный союз, установивший общую таможенную границу, способствовал политическому объединению Германии.
9. Роберт Пиль (1788-1850) — сын крупного промышленника, английский государственный и политический деятель. Занимал ряд ответственных постов, в том числе дважды был премьер-министром (1834-1835 и 1841-1846). В 1846 г. Пиль сумел отменить «хлебные законы», ограничивавшие или запрещавшие ввоз хлеба из-за границы, и тем самым нанес удар по земельной аристократии. Реформа Пиля была воспринята как победа трудящихся, так как в результате свободной торговли произошло снижение цен на хлеб.
В действительности же реформа дала возможность промышленной буржуазии снизить заработную плату рабочим и увеличить свои прибыли.
10. Виги и тори — английские политические партии буржуазно-аристократической олигархии, возникшие в конце 70 — начале 80-х годов XVII в.
Первая из них выражала интересы главным образом торговой и банковской буржуазии, выступала за ограничение королевской власти и явилась предшественницей либеральной партии. Вторая опиралась на крупных землевладельцев-аристократов и верхушку духовенства; она явилась предшественницей консервативной партии.
11. Эол — герой древнегреческой мифологии. Владыка ветров.
12. Ганзейские города — Любек, Гамбург и Бремен.
13. Квартер — английская мера веса, равная 12,7 кг.
14. Имеется в виду грандиозный пожар Москвы во время Отечественной войны 1812 г.
15. Первое политически оформленное революционное движение английского пролетариата, зародившееся в 80-х годах XIX в.
16. Политическая партия мелкой и средней буржуазии Великобритании. В 30-40-х годах примыкала к чартистскому движению и стремилась удержать его в рамках мирной агитации.
17. Джон Буль (Джон Бык) — нарицательное имя английской буржуазии, которое впервые ввел в оборот писатель-просветитель Арбетнот в своем произведении «История Дзкона Буля» (1712 г.).
18. Омар-паша (Омер-паша) — командующий турецкой армией на Дунае.
19.Пальмерстон Генри Джон Темпл (Paknerston) (1784-1865) — английский государственный деятель и дипломат. Вначале он был сторонником тори, а с 1860 г. — один из лидеров вигов, опиравшийся на правые элементы этой партии. Министр иностранных дел (1830-1834, 1835-1841, 1846-1851), министр внутренних дел (1852-1855) и премьер-министр (1855-1858 и 1859-1866). Ярый проводник английской колониальной системы. Защищал в интересах английской буржуазии принцип «целостности» Оттоманской империи и тем самым угнетение Турцией балканских народов. Главным противником английской экспансии на Восток он считал. Россию. Один из основных подстрекателей и организаторов Крымской войны.
20. В 1860 г. с целью усиления позиций Франции на Ближнем Востоке Луи Бонапарт разжег извечный спор между греко-православной и римско-католической церквами о так называемых святых местах, т. е. право распоряжаться христианскими святынями в Палестине. Этот спор разросся в крупный дипломатический конфликт и явился одной из причин Крымской войны.
21. Лорд Редклифф (Redcliffe) (1786-1880) — британский дипломат, известный своим влиянием на турецкого султана.
22. Правительство Тюильри — правительство Франции, по названию дворца — бывшей резиденции королей Франции. Сожжен парижскими коммунарами в 1871 г.
23. Саламин — греческий город на о-ве Саламин в Сароническом заливе.
24. Ришелье (Richilieu) (1585-1642) — французский государственный деятель, герцог, кардинал (1622).
В 1624-1642 гг. — первый министр Людовика XIII, активный деятель укрепления абсолютизма.
25. Легитимисты (от legitimus (лат.) — «законный») — сторонники свергнутой в 1792 г. династии Бурбонов, представлявшей интересы крупного наследственного землевладения. В 1830 г., после вторичного свержения этой династии, легитимисты объединились в политическую партию, опиравшуюся на финансовую буржуазию и аристократию.
26. Орлеанисты — сторонники династии Орлеанов, опиравшиеся на крупную буржуазию.
27. Меншиков, Александр Сергеевич (1787-1869) — князь, военный и государственный деятель. В феврале 1853 г. возглавил чрезвычайную миссию, направленную царским правительством в Константинополь с требованием, чтобы Турция признала права покровительства России над православными подданными султана. Отказ султана обусловил разрыв дипломатических отношений. С целью оказать военное давление на Турцию русские войска по приказу Николая I 14 июня 1853 г. оккупировали «дунайские княжества» (Валахию и Молдавию). После отказа на ультимативное требование султана отвести войска с оккупированных территорий Турция 4 октября объявила России войну.
С 1853 по 1855 г. Меншиков — главнокомандующий сухопутными и морскими силами России в Крыму.
28. Безика-Бей — бухта в Эгейском море, недалеко от Дарданелл {см. прим. 2, стр. 220).
(пер. А. К. Сверчевской)
Текст воспроизведен по изданию: Чихачев П. А.
Великие державы и Восточный вопрос. М. Наука. 1970
© текст -
Сверчевская А. К. 1970
© сетевая версия - Тhietmar. 2011
© OCR - Парунин А.
2011
© дизайн -
Войтехович А. 2001
© Наука. 1970