-

ВСЕВОЛОЖСКИЙ Н. С.

ПУТЕШЕСТВИЕ

ЧЕРЕЗ ЮЖНУЮ РОССИЮ, КРЫМ И ОДЕССУ В КОНСТАНТИНОПОЛЬ,

МАЛУЮ АЗИЮ, СЕВЕРНУЮ АФРИКУ, МАЛЬТУ, СИЦИЛИЮ, ИТАЛИЮ, ЮЖНУЮ ФРАНЦИЮ И ПАРИЖ В 1836 И 1837 ГОДАХ

КОНСТАНТИНОПОЛЬ.

Из путешествия Всеволожского.

(Продолжение.)

ГЛАВА II.

Из Истории известно, что Император Юстиниан построил две церкви, против обоих концов городских стен, и обе во имя Пресвятые Богородицы: одну против Влахерна, а другую против Золотых ворот. Эти два храма, по словам Прокопия, были поставлены перед градскими стенами, и долженствовали служить им защитою, или, лучше сказать, город и стены его поручены были покровительству Богородицы. Влахернская раззорена до основания: видны еще остатки фундамента и небольшая, почти совсем заваленная, часовенька, в которой поставлена икона Влахернской Богоматери. Я [168] нашел там старого священника и отслужил молебен. Другая церковь, которая была против Золотых, ворот, сгорела; однакожь с позволения Султана Махмуда возобновлена совершенно. Он, говорят, даже выдал значительную сумму на отстройку ее. Проезжая от Адрианопольских ворот к Золотым, я увидел, саженях в полутороста от городских стен, на правой руке, подле Жидовского кладбища, небольшую церковь, окруженную кипарисами и тополями. Мне сказали, что эта самая церковь Богородицы в Балуклах при Живоносном источнике, в котором чудесно сохраняются семь живых рыб, от времен осады Турками Константинополя. Я повернул туда мою лошадь, и, подъехав к ограде, сошел помолиться Матери Господа нашего.

Несколько священников сидели у паперти, под кипарисами. Узнав обо мне, они, казалось, обрадовались моему присутствию. Старший из них тотчас пошел в церковь, и, надев епитрахиль, скоро вышел назад с крестом и святою водою. Допустив приложиться ко кресту и окропив водою, он повел меня в церковь. Я нашел ее прилично и благолепно украшенною. Она совершенно вновь отделана: иконостас из серого, настоящего мрамора; рисунок его прост, но правилен и приличен; рамы вокруг образов позолочены червонным золотом, а также и царские врата. Я вошел [169] в алтарь: нее утварь церковная богатая; сосуды, дароносица, звезды, кресты, серебряные, вызолоченные: это дар Московского благочестивого купечества, и за то сословие его с благодарностию внесли в диптики и за каждой обеднею поминают. Священник рассказал мне довольно любопытный анекдот. Когда я спросил его, от чего в иконостасе, по левую сторону царских врат, поставлен образ Иоанна Крестителя, а не Божией Матери, как это обыкновенно в Греческих церквах бывает, он, улыбнувшись, отвечал мне, что Султан, один раз проезжая мимо их церкви, чрезвычайно перепугал их: сошел с лошади и пошел прямо в церковь. Не зная что подумать о таковом необыкновенном посещении, бросились отпирать ему двери. Он вошел, осмотрел все новое устройство, милостиво одобрил, и подходя к иконостасу указал на образ Спасителя, говоря: Исса Бен-Мариам? (т. е. Иисус сын Марии?) Священник отвечал: точно так, государь!

Потом Султан указал на образ Богоматери, и сказал: Мариам? Ему тоже отвечали. Тогда он приказал, чтобы тут поставили Иоанна Крестителя, а образ Марии на другое место. От чего эта мысль пришла Султану? Какое участие пробудилось в нем? Это осталось для всех загадкою. Священник сказывал мне при том, что он от кого-то слышал, будто Махмуд и в своих [170] покоях хранит икону Предтечи. Но правдали это? он не знает, да и мне кажется очень сомнительно. Дело однакожь в том, что волю его беспрекословно исполнили, и икона Иоанна Крестителя стоит тут по приказанию Махмудову. Султан, прямо царскими вратами, вошел потом в алтарь, удивился богатству утвари, и спросил, на какое иждивение она сделана? Ему отвечали, что это приношение единоверного купечества Московского. Он сказал; Пеки, пеки, что значить: хорошо, хорошо, и вышел из церкви, пожаловав священникам некоторую сумму денег. Они усердно благодарили Бога, что гроза так счастливо миновалась, и с тех пор живут спокойны.

Приближалось время служить обедню, и они для меня еще поускорили начатием ее. Я усердно молился, и благодарил Всевышнего за его милосердие, которым он сохранил меня, и в Преклонных уже летах, цела и здрава привел исполнить обет мой, воздать Ему хвалы на том месте, откуда просиял нам луч истинной веры и Святого Евангелия Его! При большом выходе, диакон провозгласил во-первых имя Благочестивейшего, Самодержавнейшего Государя Императора Николая Первого и всей Царской Его благоверной фамилии и проч. Это меня сердечно обрадовало; но, признаюсь, я поопасался за священников, и когда, после службы, сказал им о том, они отвечали, что не думают [171] сделать этим неприятное Султану, да и хотели на этот раз почтить Русского богомольца, усердного слугу своего Государя. Евангелие читал диакон по-Славянски и довольно хорошо. После обедни я отслужил молебен Богородице, сошел вниз к Живоносному источнику, прикладывался к явленной иконе, и смотрел рыб. После службы, священники угощали меня у себя. Мы пили кофе, курили табак, и довольно долго беседовали. Они поднесли мне икону Божией Матери, что в Балуклах, описание чудес Живоносного источника и рыб, и внесли имя мое в диптики; а я отблагодарил их раздачею денег, и сделал небольшой вклад к образу; потом распростился с ними с сердечным умилением, и поскакал обратно к стенам города.

Окончив таким образом обозрение стен, башен и ворот Константинополя, кстати напомню здесь все выдержанные им осады.

С самого начала своего основания, называясь еще Византиею, до взятии Магометом II в 1453 году, Константинополь был 29 раз в осаде, и в том числе восемь раз взят неприятелем.

Возвратясь домой обедать довольно поздно, я, к удовольствию моему нашел, что доктор Пиннер нас дожидался. Мы приятно беседовали, пили шампанское за здоровье отсутствующих, и говорили всякой о своем: он о Талмуде, я о стенах [172] города, Комидас о перотах. Не так-ли часто бывает и в свете? Вежливо слушаешь разговор соседа, а занимаешься совсем другим. В этом я нашел ту пользу, что от таких разговоров никогда не случается споров, и все остаются довольны.

Отдохнув после обеда, я захотел побывать в Турецкой бане. Мы опять переправились через пристань, и почти на самом берегу ее нашли одну из лучших бань в городе: построение ее верно принадлежит к временам Греческой Империи. Это истинно великолепное здание, где своды и стены выложены разноцветным мрамором, комнаты обширны и высоки. Я постараюсь описать всю прославленную роскошь восточных бань, потому что где-же могут они быть лучше, как не в Константинополе? Меня ввели сперва в пространную квадратную залу, где я разделся: здесь высушивают бельё и тут же находится надзиратель с банщиками, для услуги приходящих мыться. Когда я разделся, мне подали полотенце, опоясаться, и деревянные туфли дойдти до бани; потом повели по узкому, теплому корридору. Мы очутились в обширной, натопленной скрытыми печами комнате, где готова вода для бани, а по сторонам есть очень спокойные кабинеты. По средине комнаты, против купола ее, пол возвышен и покрыт сукном, на котором меня положили. Тут я начал сильно потеть, а между тем вошел банщик, почти нагой, [173] кроме пояса. Он, как говорится, стал править мне тело, по направлению мускулов, тщательно вытирал поры, так что все члены делались гибче, и когда начал сгибать мне суставы, истинно захрустели все кости. Он начал это с больших пальцев и щиколоток у ног, и прошел колени, пальцы, поясницу и ребры; потом он стал крутить мне шею; поворотил меня спиною вверх, загнул мне руки на спину, упирал свое колено между моих плеч, словом, я думал, что он изломал меня в кусочки. Окончив это ломанье, он стал тереть мне тело фланелевой рукавицей, которая, наподобие стригила (Стригила, род скребницы) древних, стёрла с меня всю грязь. После этого повел он меня в кабинет, где я нашел трубки для благоуханного курения и бассейн с кранами для горячей и холодной воды. Здесь банщик принес, в деревянной шайке, напененного мыла и губку, вытер им меня с головы до ног, и окатил несколько раз довольно горячею водой. Наконец подали мне мягкие и нагретые простыни, укутали ими и отвели обратно в первую комнату, где приготовили постель, на которой я скоро и уснул. Когда я проснулся, после легкого и приятного сна, мне подали трубку и чашку кофе: этим кончилось все действие, [174] и никогда не чувствовал я себя свежее и развязнее, как после этой операции; а за все это заплатил я десять пиастров, что составит на наши деньги с небольшим три рубли.

Так заключился первый день моих обозрений. Возвратясь домой, я просидел весь вечер на моем балконе, в dolce far niente, курил табак, наслаждался видами, благорастворением воздуха, и терялся в мечтаниях и размышлениях всякого рода, пока не пришло время лечь спать.

В первый раз вступил я во внутренность города чрез Балук-Базарские ворота. Надобно сказать, что первый взгляд на него не привлекателен: столица Великого Константина едва кажется городом; она представляет, на против того, несколько разных слобод, раскиданных по берегу моря и по многим холмам, выбеленные здания, домы, раскрашенные всеми цветами, обширные пустыри между ними, где видны остатки обгорелых домов, местами деревья посреди самых населенных кварталов, повсюду мечети, с их куполами в Арабском вкусе, и минаретами, возвышающимися к небу на подобие воздушных колонн; за стенами кладбищные кипарисы, окружающие город могильным поясом: вот что сначала поражает взор. Посреди этой картины, Златой рог, или пристань, как море вливается в средину города, касается главных его частей и служит для сообщения [175] между ними. Там во всех направлениях скользят тысячи лодок и покрывают пристань. Далее, целый лес мачт, и между ними линейные корабли с флагами Оттоманской Порты; наконец флаги всех земель. В городе видите узкие и темные улицы, разломанные и грязные мостовые, нечистые лавки, худо обстроенные домы. Словом, Константинополь вблизи разочаровывает зрителя; на него надобно смотреть с высоты, издалека. Он представляет чудесные перспективы, и каждая из них подобна надежде, удаляющейся от нас в будущность, по мере нашего к ней приближения.

Я пошел в безестейны, или по нашему в ряды. Они точно тоже, что наши Московские, и разделены совершенно также, по роду товаров, в каждом продающихся. Они крытые, но шире и кажутся гораздо богаче. Я полагаю, что наши ряды точно беднее с того времени, когда у нас завелись богатые магазины и лавки отдельно, по разным частям города, где и продаются лучшие товары. Следственно, богатство наших лавок разделилось по всему городу, а у Турок все сосредоточено в безестейнах, и нигде в другом месте ничего купить невозможно. Еще другая разница, что в Константинополе проезжают в них верхом, и даже лошади с вьюками по ним проходят; потому-что они гораздо шире наших. Особенно замечательны здесь ряды: с оружием всякого рода, [176] башмачный, и тот, где продают толковые и парчевые материи. В этих двух можно всегда застать множество Турчанок. Они сидят, иногда долго, подле знакомой им лавки, и часто купец подчивает их кофеем и сорбетами.

Для меня, любопытнее всех рядов показались оружейный и книжный! В первом из них, охотник до редкого оружия найдет все, что только вздумать можно в этом роде и в восточном вкусе. Однакожь сабельные хорошие полосы и здесь становятся редки и чрезвычайно дороги. Хорошего мессир, древней Египетской полосы, и найти нельзя; старого дамасского также трудно. За такую полосу платят не редко до трех тысячь пиастров. Новый Дамаск можно купить очень дешево, но он в презрении и не годен. Славились Самаркандские фабрики, но они не существуют более. Теперь лучшая сталь Персидская, и потому сабли из нее и кинжалы предпочитаются всем другим. Я видел здесь богато убранные каменьями, жемчугом и золотом, ружья и пистолеты; но они хороши только для кабинетов любителей, а на войне и на охоте ни куда не годятся.

Книжный ряд особенно замечателен для иностранца. Здесь вы увидите, что в одной лавке полируют пергамент и бумагу, во многих других сидят писцы и, в глубоком молчании, внимательно занимаются списыванием рукописей. Для [177] фигурных, и заглавных букв ость особые краснописцы: они выводят с большим искусством, золотом, лазурью или киноварью, слова или рисунки вокруг листов. Вообще употребляют для того род перьев из тростника. В книжном ряду тишина и молчание совершенные. Каллиграфия здесь доведена почти до совершенства, и я, видя какого труда и времени это стоит, нахожу что рукописи еще и не так дороги. Я купил одну, на тонком пергаменте, с богатыми золотыми и лазуревыми заглавными буквами, в сто листов или более, и в шелковом футляре, за 75 рублей на наши деньги. Я забыл еще сказать, что в этом ряду и переплетчики; тут-же продаются пергамент, чернила, перья, и все необходимое для книжного дела.

Москотильные ряды (их не один) изобильны товаром. Здесь все лекарственные вещества, травы, соли, кажется, собраны со всех краев света. Краски, сера, селитра, купорос, лежат громадами. Тут-же продается сахар, кофе. Медный ряд оглушителен: в нем не только продают, но и выработывают всякую медную посуду, а от этого стук беспрерывный: тот выковывает кастрюли, другой плющит поднос. Я был рад вырваться из этого маленького аду, где от угля ужасно воняет чадом.

Может быть, я слишком распространился о безестейне, и конечно от того, что часто ходил [178] туда гулять. Там беспрестанно толпится множество народа всех наций, в разных костюмах. Также как, в наших Московских рядах, в безестейне разнощики, со всякими съестными припасами и напитками, расхаживают и кричат о своем товаре: один продает изготовленный пилав, другой кусочки кебаба, этот плоды; подчивают сорбетами, бузой. Я хотел все отведывать и, признаюсь, многое мне очень полюбилось, особенно напитки: они похожи на наши воды, брусничную, смородиновую, инбирную, и проч.

Из безестейна ездил я смотреть водохранилища и водопроводы Константинопольские, древние и ныне существующие. Хотя, по словам Прокопия, в Византии было большое изобилие воды, однако известно, что летом источники часто иссякали. Чтобы избегнуть такого неудобства, тягостного для народа, устроили в разных частях города, обширные и великолепные водоемы, подобные тому, который служит фундаментом церкви Св. Софии. Многие из них я отыскал и видел: Самый главный называют водоемом тысячи колон. Не подумайте однакож, чтобы в нем действительно было такое число колонн: их всего там 336, каждая составлена из трех частей; но помножьте колонны этими частями, и выйдет в самом деле тысяча слишком. Теперь водоем пуст: в нем фабричные работники разматывают шелк. В [179] древности называли его: Cisterna Basilica (Царский водоем).

В этот день я был приглашен обедать к Г-ну Фродингу, и поторопился окончить свою прогулку осмотром нескольких кофейных домов. Их множество в Константинополе, но лучшие находятся около Епикапу (Новые ворота), что к Мраморному морю: тут во всякое время собираются Турки, даже и знатные, тихо сидят на диванах, курят кальян, или трубку, пьют молча кофе, и иногда между собою беседуют – это любимое их собрание и они проводят там почти целый день; потом также смирно и тихо расходятся по домам. Употребление опиума год от году уменьшается: теперь очень редко увидишь охотника до этого зелья. Еще можно встретить в кофейных домах, близ Солимановой мечети, несколько стариков, привыкших к наслаждению опиумом. Заметно, однакож, что с тех пор как открыли кабаки и явно продают вино, которое Турки очень охотно пьют, мода на опиум совсем прошла.

Текст воспроизведен по изданию: Константинополь. Из путешествия Всеволожского // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 118. № 471. 1856