Из бумаг Виктора Григорьевича ТЕПЛЯКОВА

Из бумаг Виктора Григорьевича Теплякова.

В. Г. Тепляков — кн. А. Н. Голицыну. ¹

23 декабря (3 января) 1836-1837 года. Буюк-Дере. ²

Удостойте приписать мое замедление выразить вашему сиятельству признательность моей души, проникнутой вашими высокими благодеяниями, лишь полному однообразию жизни, очень мало достойной вашего благосклонного внимания. Все сообщения прерваны по случаю распространения заразы, сила которой здесь, после чумы 1812 г. ³, положительно беспримерна, и я должен был, как и все, подчиниться предохранительным мерам, строгость которых приводит все мысли в состояние, среднее между жизнью и смертью. Можно подумать, что Бог излил здесь на землю весь свой гнев.

Однако, не могу не исполнить моего долга в не выразить вашему сиятельству моих искренних пожеланий с наступающим новым [228] годом, от глубины благодарного сердца пожелав вам долгого и постоянного счастия. Да воздаст вам Господь за все то, что вы сделали для меня, единственною опорою которого в этом мире был Отец наш Небесный и вы, чья душа, как самое чистое зеркало, отражает на земле Его беспредельную благодать.

Единственным известием, заслуживающим здесь внимания вашего сиятельства, может служить недавнее путешествие султана ⁴ в древний город, Никомедию, чтобы присутствовать при спуске 98-ми пушечного корабля, под названием «Февзие», в честь нового турецкого генерал-адмирала. С 1831 г. только во второй раз оттоманский государь покидает свою столицу. В продолжение длинных царствований, глава государства не проникался мыслью, что полезно таким образом быть в среде своих подданных. Если верить устным рассказам, султан настолько желает быть популярным, что однажды, встретив на дороге бедного старика-мусульманина, ел и пил с ним, долго беседуя о прошлом. Прибавляют, что он был поражен грустным видом окрестностей города, где жил император Диоклетиан до своего отречения и где умер Константин Великий. В своем отчете австрийскому интернунцию от 6-го декабря (25-го ноября), капитан парохода, который вез обратно в Константинополь султана, двух его сыновей и свиту, восхищается их любезным обхождением. Русский чай, роскошно сервированный на серебре русским лакеем, которого кроме того величали чахи-баши, монарх, сидящий у руля, а им правил новый генерал-адмирал, сменивший капитана, которому он предложил в это время свою трубку; этот последний между тем занимался китайским нектаром; капитану предлагали разные пирожки и конфекты; наконец, явление шута, которому султан приказал, как он сам выражался, посмешить капитана своими затеями; и наивное сознание последнего в удовольствии, которое испытывал султан при виде, как его английская флегма преображалась в неподдельную веселость — одним словом, ничего не было забыто, чтобы очертить перед нами настоящую физиономию султана Махмуда. Капитан прибавляет, что султан, видимо, очень любит своих детей; наследному принцу ⁵ по его взгляду лет 14-ть и он находит большое сходство [229] между ним и отцом. По мнению капитана, выражение лица молодого принца — доброе и умное. Он просил капитана объяснить многие предметы, которые особенно его интересовали. Приехав во дворец Бешикташ, султан попросил капитана следовать за ним и пожаловал ему великолепную табакерку, украшенную брильянтами в турецком стиле и много золота. Другие табакерки и денежные награды были посланы корабельному инженеру, офицерам и экипажу. Все расходы этого путешествия ⁶, говорят, были целиком взяты на себя в сумме 800.000 пиастров (около 200.000 руб. на наши деньги) новым капитан-пашою; но, если верить слухам о последствиях этой прогулки, самым замечательным обстоятельством было то, что вместе с табакерками и деньгами на пароходе оставили и чуму.

Мы праздновали день рождения его величества государя императора с окнами, открытыми на Босфор; Реомюр показывал свыше 14°. Великолепное солнце озаряло своими лучами гористые берега пролива. Но эта прелестная погода, составляющая единственную отраду этой несчастной страны, в свою очередь перестаете веселить сердце, когда знаешь, что она только увеличиваете силу заразы. В ожидании благодетельных морозов, еженедельные отчеты продолжают показывать несколько тысяч жертв.

Если все подробности этого письма покажутся вашему сиятельству слишком мало интересными, осмеливаюсь прибегнуть к вашему снисхождению, в виду моей полнейшей невозможности сообщить в эту минуту что-либо достойное вашего внимания. Снова выражая вам мою неизъяснимую благодарность и поручая себя вашей бесценной благосклонности, имею честь быть с величайшим уважением и беспредельною преданностью.

3 апреля 1840. С.-Петербург.

Великодушное участие, которое ваше сиятельство соблаговолили выказать мне в продолжение более 4 лет, дает мне смелость еще раз прибегнуть к вам, умоляя вас повергнуть к стопам его [230] императорского величества мои записки и наблюдения о Востоке, которые я имею честь приложить к этому письму.

Ваше сиятельство знаете, было ли мне возможно оставаться в министерстве народного просвещения без всякого назначения и содержания, как г-н Уваров ⁷ сообщил г-ну вице-канцлеру (графу Нессельроде). Вы сами, князь, удостоили одобрить мое решение, которое я должен был принять, — удалиться на некоторое время от служебных обязанностей.

Не менее справедливо то, что ваше сиятельство позволили мне в то же время надеяться на ваше великодушное ходатайство перед его величеством, когда по окончании моих трудов представится сам собой благоприятный случай.

Как бы то ни было, князь, я не позволил себе ни малейшего шага без ведома и одобрения вашего сиятельства. Разве не справедливо, что, лишенный теперь всякой возможности быть услышанным, я осмеиваюсь представить через посредство моего благодетеля плоды моих долгих путешествий, плоды, которые достались мне с таким трудом и которые, очевидно, ни в каком случае не должны быть преданными забвению.

Никакая личность решительно не может быть замешана в этом деле и успех его зависел бы только от той беспредельной благосклонности, которую ваше сиятельство уже столько раз и так великодушно мне оказывали.

Чувствуя необходимость заняться моим здоровьем, расстроенным моею последнею поездкою в Сирию и Египет, и желал бы употребить с пользою периоды улучшения моей болезни, чтобы испросить назначение на Запад, подробности которого изложены в прилагаемой записке.

Не говоря уже о моей почтительной симпатии к особе вашего сиятельства, разнообразие исследований, поименованных в этой записке, заставляет меня желать получить это назначение исключительно под вашим покровительством.

Во всяком случае, дозвольте мне еще уверить вас, князь, что ваши благодеяния не упадут на неблагодарную почву. Удостойте [231] принять чувства самого глубокого уважения и беспредельной преданности, с которою имею честь оставаться вашего сиятельства покорнейшим слугою.

Записка В. Г. Теплякова, приложенная к письму его к князю А. Н. Голицыну от 3 апреля 1840 г.

Окончив поручение, возложенное на меня относительно Востока, имею честь представить прилагаемые при сем результаты:

1) Записка о Серале, излагающая влияние реформ и нововведений султана Махамуда за Турцию вообще, равно как и на Оттоманский двор в особенности. Сравнение этого последнего с его прототипом двором Византийским. Последовательное изменение двора султана до наших дней. Разные памятники, как византийские, так и оттоманские. Библиотеки, топография, этнография и описание современного Сераля.

2) Подробности о реставрации античных памятников в Афинах, в конце 1836 г. и в начале 1837 г.

3) Белый взгляд на правительство и на современную столицу Греции.

4) Записка о Сирии и Палестине 1-я и 2-я часть.

Конечно, не мне указывать на важность всех этих наблюдений, сделанных на месте и затрагивающих в большинстве случаев современные политические интересы.

Окончив задачу мою на Востоке, в зависимости от средств, находившихся в моем распоряжении и с здоровьем, совершенно расстроенным последними моими путешествиями по Сирии и Египту, я видел себя вынужденным вернуться в Россию. Уже раньше, испытав безрезультатно и воды Кавказа, и пребывание в течение нескольких лет в наших южных губерниях, вижу необходимым последовать совету докторов, хватаясь, как за последний якорь спасения, для восстановления моего здоровья — влиянием лучшего климата за границей.

Надеясь, однако, воспользоваться минутами перерывов в течение моей болезни, я желал бы их посвятить службе государю и отечеству. Если бы дополнить к моему званию Востока изучение Запада, которое служило бы необходимым разрешением и дополнением первого, то это помогло бы мни исполнить мою задачу. С этой целью позволяю себе представить некоторые подробности о характере нового поручения, которое я желал, чтобы было за меня возложено.

1) Известно влияние, которым пользовалась торговля Венеции и Генуи на судьбы Востока от ХІІ-го столетия до падения Византийской империи. Остатки множества крепостей, назначенных для охраны учреждений этих двух республик по побережью Черного и Азовского морей, до сих нор указывают на сильное развитие их сношений с варварами, которые населяли берега этих морей. Монополия торговли, которая происходила в былое время между Востоком и Западом находилась таким образом в руках Венеции и Генуи. Известно также, что последняя из этих республик была в непосредственных сношениях с Хивой, Бухарой, Тибетом, Грузией, Персией и даже с Восточной Индией. Летописи Генуи повествуют, между прочим, что по принятии власти дожа Ламбрускини, агент банка св. Георгия поднес [232] ему материю кашемира, которую герцог продел сквозь свой перстень, служащий печатью республики. Вся эта торговля производилась исключительно по Черному морю, но следы ее прежнего пути потеряны. Следовательно, было бы чрезвычайно интересно для России, наследнице венецианских и генуэзских владений по побережью обоих морей, получить на этот счет некоторые сведения, чтобы узнать какой системы тогда держались и возобновить, если возможно, прежние отношения венецианцев и генуэзцев с названными странами центральной Азии. Эти сведения не повели бы может ни к чему, разве только к подрыву монополии британской торговли в Азии и даже в Восточной Индии. Во всяком случае было бы очень интересно познакомиться с организацией банка св. Георгия, который управлял всеми коммерческими учреждениями Генуи, и говорят, что его архивы могли бы представить на этот счет данные самой большой важности.

2) В наших южных губерниях производство зернового хлеба и всех продуктов его обработки так велико, что нужно во что бы то ни стало искать новые рынки для этих предметов. Мы, конечно, вывозим достаточное количество зернового хлеба в Италию, равно как и во Францию, но Алжир, страна, так сказать, вновь созданная, оставалась по сие время почти не имеющей значения для вашей торговли. Итак было бы в высшей степени важно для вас открыть и устроить систему непосредственных сношений с этой европейской колонией в Африке, имея особенно в виду продовольствие экспедиционной французской армии. Не стану вовсе настаивать здесь на выгодах, которые приобрела бы тут ваша торговля потому, что кажется совершенно невероятным, чтобы Франция так быстро пожертвовала бы своими победами в Африке. Ее военные действия в этой стране осложняются с каждым днем все более.

Изложив таким образом эти предметы положительно необходимые, я был бы одинаково заинтересован дополнить мои изучения Востока, сравнивая его памятники с теми, которые меня ждут на Западе. В виду этого я желал бы:

1) Посетить памятники Рима, равно как и египетские коллекции Розелини во Флоренции и такие же Шамполиона в Париже.

2) Отыскать в архивах Ватикана и других библиотеках Италии сведения о сношениях Востока с Западом и особенно тех, которые в этом отношении могут иметь связь с историей России. Таким образом архивы Венеции были бы для нее в высшей степени интересны своими данными о возникновении различных славянских народностей вдоль берегов Адриатики. Босняки, черногорцы, далматы и пр., большею частью православные и схожие с нами своим языком, обычаями и нравами, и нам было бы очень важно знать их разносторонние отношения к руссо-славянам, равно как и то значение, которое они первоначально имели в своих сношениях с Венецией, Византийской империей и позже с Турцией. Разнообразие всех этих предметов ничуть не уменьшило бы моего рвения посвятить им остаток моих сил, с целью служить моему государю и быть, по мере моих способностей, полезным моей стране. Во всяком случае мне было бы более чем тяжело отказаться от этого в мои годы и не иметь возможности оправдать в глазах самого себя цель личного существования.

Мои собственные средства более, чем ограниченные, были бы, однако, достаточны для тех занятий, которые я желал бы, чтобы мне поручили, если их можно было бы присоединить к получаемому мною содержанию в [233] качестве состоящего в императорской миссии при Порте Оттоманской. Это содержание ограничивалось лишь тысячью рублями в виде личного вознаграждения сверх бюджета министерства иностранных дел. В виду пользы новых изысканий, подробности которых я только что изложил, и умеренности пособия, мною испрашиваемого, чтобы иметь возможность предаться им, продолжение этой помощи не встретит, может быть, затруднения, если бы его сиятельству угодно было ходатайствовать об этом у его величества государя императора. Повергнутые к его стопам мои заметки о Востоке могут служить доказательством моего дальнейшего усердия и способствовать может быть к увенчанию этой попытки успехом.

_____________________

В. Г. Тепляков — А. П. Бутеневу. ⁸

1 (13) апреля 1837. Пирейский рейд. ⁹

Считаю своею обязанностью известить ваше высокопревосходительство, что, прибыв 21-го марта (6 апреля) в Смирну, я остановился там только для передачи депеш. Наш бриг «Фемистокл» уже снимался с якоря, и я в то же утро должен был отплыть в Афины. Этот переезд не представляет решительно ничего интересного, кроме разве тысячи раз повторенных исторических наблюдений, освященных бессмертными и славными воспоминаниями. Мне, однако, невозможно совершенно вполне отказаться от впечатлений, вторично почерпнутых мною в предметах, с которыми связывает меня симпатия к несчастию более, чем я это ожидал. Говорю к несчастию, потому что все эксцентрические инстинкты не только ни к чему не ведут, но даже портят наши дела в этом мире. Как бы то ни было, однако, тысячу раз благодарю вас, господин посланник, что по вашему содействию в моей душе воскресли впечатления, которые я считал уже умершими.

Мы прибыли в этот рейд именно в ту минуту, чтобы принять участие в залпах в честь короля Оттона, который проезжал на [234] катере с королевою и почти всей своей свитой, направляясь в французскому кораблю, здесь стоящему. Французский капитан имел честь угощать своих высоких гостей, и говорят, что за обедом хозяйкою была г-жа Лайроне. Сегодня кончается мой карантин на «Фемистокле». Переехав в город, надеюсь обогатить мои письма большими подробностями относительно новых наблюдений над этой страной. Но верно то, что преобладающим моим желанием будет — вернуться под покровительство вашего высокопревосходительства. Средства для того, чтобы сделать на Востоке мое пребывание полезным — путешествие в Египет, которое должно его дополнить и потом — возвращение в отечество; все зависит лишь от великодушие и расположении вашего; каждый из ваших подчиненных пользовался ими, почему же и я не осмелюсь взывать к ним.

Могу ли я просить вас, г-н посланник, представить мое уважение г же Бутеневой и пожелать милой маленькой Марии не то, чтобы она сделалась еще прелестнее, но, чтобы до моего приезда ее очаровательная болтовня развилась бы еще более.

3 (15) мая 1837. Афины.

Пользуюсь отъездом нашего курьера, чтобы выразить вашему высокопревосходительству, насколько меня огорчает невозможность возвратиться под ваше начальство так скоро, как бы я желал. Все, что в этом городе заслуживает внимание путешественника, было мною тщательно исследовано; древности, конечно, могут представлять предмет интереса для всей образованной Европы. Раскопки храма Победы по левой стороне Пропилей, так же, как реставрации всего этого здания, придают ему совершенно иной вид, чем оно имело в 1834 г. Теперь заняты раскопкою и реставрацией Эректеума, и самым замечательным результатом этих последних работ является, без сомнения, открытие одной из Кариатид ¹⁰, существование которой до сих пор предполагалось в Риме, основываясь на копии, которую там выдавали за оригинал. Опираясь на Павзания, эти чудные статуи, как я все остальное, будут водворены на свои места. Громадное количество барельефов, статуй, мраморов с надписями, саркофагов было открыто после последнего моего путешествия в Грецию: несомненно, что археология приобретет богатства, которые не будут лишними даже для современных искусств и знаний. Жаль только, что средства [235] правительства не соответствуют усердию исследователей. По возвращении моем в Константинополь я, конечно, сочту моим особенным долгом представить вашему высокопревосходительству результат моих открытий в этой прекрасной области прошлого.

Рассказать ли вам, господин посланник, о современных Афинах и о том разладе, который продолжаете препятствовать там общественному прогрессу? Но в этом отношении физиономия Греции, по-видимому, нисколько не утратила своего прежнего выражения ненависти против милиции и баварских чиновников; им единогласно приписывают беспорядки, на которые все жалуются. Организация государственной машины, по-видимому, не соответствует потребностям страны; расходы и приходы государства сходится менее, чем когда-нибудь, между тем налоги на народную промышленность и пошлины на ввозную торговлю, видимо, возвышаются по мере уменьшения звонкой монеты. Несколько домов, воздвигнутых в городе и в Пирее, несколько дорог, проведенных в окрестностях столицы, несколько магазинов, устроенных в черте последней — все это, кажется, не дает столь прочного доверия к общественному строю и благоприятствует иммиграции, которая представляет одну и единственную надежду для счастия этой стране, столь мало населенной, как плодородной и богатой по природе. Г-н Рутгар ¹¹, которому я был представлен по приезде в Грецию и которого с тех пор я видел еще несколько раз, по-видимому имеет самые лучшие намерения относительно Греции. Однако, не взирая на это, даже враги покойного президента так его сожалеют, что служат по нем заупокойные обедни, и во время последнего землетрясения в Идре жители не переставали повторить, что это есть именно Каподистрия, который влиял на Мавромихали. Что говорить после этого о негодяях, которых вы называете людьми; многие из них разве достойны этого имени.

Я только что был представлен их величествам, королю и королеве эллинов; король — давнишний мой знакомый; что касается королевы, Боже мой!.. все, что я ни сказал бы вам об ее очаровательной наружности, было бы слабо и неизмеримо ниже действительности. Целуя руку ее величества, я невольно вспомнил слова того человека, который, как вы знаете, причинил когда-то мне столько вреда. «Ах! — восклицаете он в подобном же случае, — такие ручки продолжаешь целовать с любовию и желательно было бы из одного поцелуя сделать два». Разговор был слишком ничтожен, чтобы приводить его здесь; может быть другой раз он будет интереснее, и я обещаю вам не уезжать из Афин, не увидав еще раз прелестной королевы. [236]

Переходи с вершины Акрополиса ко дворцу короли, из прелестной деревни Кифисии (убежище правителей Аттики, моя новая симпатия) на дипломатические обеды, я попал сегодня на открытие Афинского университета. После обычного молебна, пять ораторов обратились к королю, который на эстраде был виден над публикой, с речью выспреннею, кажется, единственно своею необыкновенною длиннотою. Великие имена Марафона, Саламима, Фермопил и пр. слышались ежеминутно в соединении с терминами гораздо более микроскопическими — логикой, риторикой и всем схоластическим хламом. Король отвечал по-гречески.

Здешнее общество, кажется, незначительно, а наступающие жары сделают его еще более редким. Дом г-на Катакази служит почти единственным убежищем, и я глубоко тронут тем вниманием, которое он не перестает выказывать мне с тех пор, как и в Афинах.

Не знаю, буду ли я иметь время предпринять какие-либо поездки в окрестности, которые, впрочем, кажется я знаю достаточно хорошо, и не слишком ропщу на несколько случаев чумы, занесенной в Парос кораблем, прибывшим из Сирии. Однако, видимо это бедствие усилило только карантины на всех островах и берегах Греции.

Что касается стихов в память великого поэта ¹², я, конечно, чувствую полную их своевременность; но отвлеченный всеми мелочами, противоположными поэзии, могу ли я в этот момент думать о них. Бог ли не хочет больше моих песней, или я стал львом басни в борьбе с комаром, признаться вам я чувствую себя скорее глупым мужиком, нежели поэтом, с тех пор, как я окунулся в эту сферу этикета, окруженную грязью и чумою. Очевидно, что заключенный в Византии, где меня желали бы оставить в качестве откормленной свинки, или отравить, если я вздумаю чем-либо заняться (чему служить доказательством мое удаление из этой столицы, именно когда пребывание в ней возможно); очевидно, повторяю, мне волею или неволею придется на что-нибудь решиться, и я давно бы это сделал, если бы вы не приказывали мне выжидать. Я кроме того так измучился, так измучился всем, так мое тело и ум нуждаются в отдыхе, что «щей горшок, да сам большой», начинают казаться мне гораздо привлекательнее всего этого дыма, который затмевает жизнь честолюбца. Когда-нибудь с вашего разрешения я вернусь к этой дилемме и буду продолжать в моем собственном сердце изучать сердца других, так как созерцание разве не есть главная цель нашей жизни, по крайней мере дли мудрецов.

Сообщил А. Ф Шидловский.

Комментарии

1. Князь Александр Николаевич Голицын — известный государственный деятель царствования Александра I. См. о нем: «Материалы для полной родословной росписи князей Голицыных», собранные кн. Н. Н. Голицыным. Киев, 1880, стр. 142 и 143. Кроме того о нем: «Fuerst А. N. Golitzin und seine Zeit». Aus den Erlebnissen des Geheimraths Р. von Goetze. Leipzig. 1882. «Руководящие деятели духовного просвещения в России», И. А. Чистович. С. 1894, на стр. 153-172. «Кн. А. Н. Голицын и его время» (1773-1844), Е. П. Карпович. «Историч. Вестн.» 1882 г., т. 8 (выдержки из книги Гетца).

2. Письма В. Теплякова к князю А. Н. Голицыну приводятся в переводе с французских черновых подлинников.

3. Эта чума в первой половине 1813 г. была занесена в Мальту.

4. Султан Махмуд II (1808-1839) преобразователь Турецкой империи, уничтоживший многие обычаи сложного восточного этикета, под конец своего царствования в 1836-1737 г.г. впадал в болезненную меланхолию, лишавшую его возможности заниматься делами правления; врачи посоветовали ему предпринять путешествие. (См. «История Турции от победы реформы в 1826 г. до парижского трактата в 1856 г.», Д. Г. Розена. 2 ч. Пер. с немецкого. Спб. 1872 г., ч. 1, стр. 277-278).

5. Впоследствии султан Абдул-Меджид (1839-1861).

6. Этим путешествием особенно были довольны христианские подданные султана, так как в первый раз султан поставил всем, сопровождавшим его, в обязанность обходиться с христианами, не делая преимуществ магометанам.

7. Действ. тайный советник, член Государственного Совета, министр народного просвещения Сергей Семенович Уваров. В. Г. Тепляков был перемещен под начальство Уварова по возвращении из Константинополя в конце 1839 г.; испрашивая командировки на Запад с целью ученых исследований и желая поправить там здоровье, Тепляков не добился успеха и вышел в отставку, и в мае 1840 г. отправился на свои средства в Западную Европу.

8. Аполинарий Петрович Бутенев (р. 1787 г., ум. 1866 г.) — дипломат, член Государственного Совета, состоял одно время в дипломатической канцелярии князя Багратиона до Бородинской битвы. В 1830 г. был назначен послом и полномочным министром при Порте Оттоманской, оставаясь на этом посту до 1842 г.; был потом посланником в Риме, а после Крымской войны снова был назначен в Константинополь; в 1868 г. вернулся в Россию; по случаю расстроенного здоровья жил за границей, где и скончался. Бутенев был женат на Марии Иринеевне, рожденной графине Хрептович.

9. Письма В. Г. Теплякова к А. П. Бутеневу приводятся в переводе с французских черновых подлинников.

10. Кариатида — фигура женщины, а иногда мужчины без рук, которая служила для поддержки сводов, карнизов, иногда прямо крыши здания, вместо столбов или пилястров.

11. Министр двора и иностранных дел.

12. Т. е. Пушкина.

Текст воспроизведен по изданию: Из бумаг Виктора Григорьевича Теплякова // Русская старина, № 10. 1896