-

СОКОВНИН Н.

ПИСЬМО ИЗ ЛАГЕРЯ ФУНКИЛЯР-СИЛЕСИ

В ПЕТЕРБУРГ

		Une multitude de causes influent snr la maniere dont les hommes voient et sentent. Adrien Balbi.
		Звонки бубны за горами. Старинная Русская пословица.

Стамбул ¹, Константинополь, Царь-Град и Византия — вот имена, которые всегда возбуждали во мне какое-то благоговейное любопытство!.. Наконец, друзья мои, я вижу этот пресловутый град — и увы! повторяю с нашим поэтом:

Почто очарованье
Совершилось не вполне! [278]

Но об этом после, ибо прежде всего я должен сказать вам, что письмо это, начатое мною еще в Буюкдере и оканчиваемое на каюке, везущем меня из Константинополя обратно к эскадре, есть ответ на первое и последнее ваше. Нужно ли говорить, сколько я был обрадован им? Я читал и перечитывал милые строки, и, признаюсь, неоднократно приходило мне в голову, для чего не все люди так хороши, как вы, друзья мои... Но, что я говорю... «Пламенная душа и чувствительное сердце суть пагубные дары природы» — сказано и доказано данным давно!.. Вы спрашиваете: Что делает наш флот в Босфоре? Как велик он? Скоро-ли думаем возвратиться в Россию, и не случилось ли чего замечательного, начиная с того времени, как отправил я к вам последнее письмо мое?.. Буду отвечать по порядку. Изволите вы видеть: стоим мы на якоре, все у того же берега Буюкдерского, и не съезжаем на берег, конечно не потому, чтобы у нас была чума в кармане, как говорят здешние Французы, но во избежание чумы действительной, с некоторого времени начинающей открываться там и сям; каждодневно отдаем паруса для просушки... в этом и состоит все наше дело, ибо султан давно уже заключил мир с пашею Египетским, отдав ему все, чего хотел тот, яко-бы в воздаяние [279] прежних заслуг его и из желания прекратить всякие раздоры: так именно сказано в фирмане, изданном по этому случаю. Само собою разумеется, что теперь нам останется лишь отправиться во свояси; ждут только от наших, посланных в Анатолию, удостоверительных известий, на счет действительного отступления Ибрагима за его новые границы; а между тем мы уже перевозим на флот различные тяжести, принадлежащие десанту, дабы при первом повелении, со всевозможною скоростию забрать и его.

Флот наш, здесь находящийся, разделен на три отряда, сообразно времени прибытия каждого из них в Босфор, таким образом, что суда прибывшие с 8-го февраля составляют 1-й отряд, с 24-го марта второй, с 11-го апреля отряд третий ². [280]

Теперь, что касается до того, не случилось ли у нас каких достопримечательностей, скажу, во-первых, что 23-го апреля, совсем неожиданно прибыл к нам, на корвете Пендераклия, наш чрезвычайный посол граф Орлов, а 27-го, его сиятельство делал смотр флоту, и все суда, составляющие флот наш, по очередно слышали очаровательные слова: «Ребята! Государь вам кланяется, надеется на вас!» Нужно-ли говорить, сколь единодушно отвечаемо было: «Рады стараться, ваше сиятельство!» Помнится, я описывал вам, как осматривал султан наши сухопутные войска? Теперь-же, следуя порядку происшествий, надлежит мне сказать несколько слов о смотре, который делал его величество флоту нашему. 20-го мая назначен был этот смотр, и не смотря на проливной дождь, ливший с самого раннего утра, в четвертом часу по полудни Турецкий пароход, под султанским флагом ³, взошел на Буюкдерский рейд, и [281] между тем как на эскадре, полуциркулем расположенной вдоль Европейского берега, расходились люди по реям и производился салют, наши сухопутные войска, увенчавшие вершины прибрежных гор берега Азиятского, с полчаса гремели беспрерывным батальным огнем! Как жаль, что погода была самая неблагоприятная, ибо в противном случае Буюкдерский рейд явил бы собою картину великолепнейшую!...

Турецкая гвардия, нарочно выстроенная в это время на Европейском берегу, против флагманского корабля, оставалась безмолвною до тех пор, когда пароход стал приближаться к нему. Тогда Турецкое Ай-в-алла! вторя Русскому; ура! слилось в один торжественный клик!.. В это время пароход остановился и его султанское величество, с некоторыми из своих приближенных сел в каюк, и вскоре пристал к адмиральскому кораблю, где, разумеется, встречен был со всеми почестями, должными императору, исключая только то, что вместо 6-ти фалрепных офицеров поставлено было столько же унтер-офицеров.

Прошед по шханцам и сказав несколько слов графу Орлову и адмиралу, его величество взошел на прекрасный ют корабля Память Евстафия; в эту минуту подняли гюйс на крюйс-бом-брам-стеньгу, что означало [282] условленный знак лагерю, и мгновенно верхи Азийских гор снова разразились батальным огнем, и между тем, следуя адмиральскому кораблю, вдруг вся эскадра прокричала пять раз ура!..

Когда кончились перекаты выстрелов, то его величество сошел в адмиральскую каюту и пожелал остаться один. Там провел он с час времени, как говорят, частию в молитве, а частию в курении табаку, и соизволил снова отправиться на пароход. ... Пороху опять истратили много, и этим заключился смотр ⁴. Прошу вас, друзья мои, заметить, что сие посещение Христианского корабля Турецким султаном, есть пример, еще небывалый в истории.

День, следовавший за сим, то есть 21 мая, был день особенно близким сердцу Русского моряка: день тезоименитства нашего генерал-адмирала. Знаете ли друзья мои, какие иногда дивные ночи снисходят на здешние окрестности?.. ночи, о которых житель Севера не может иметь понятия, и прелесть коих скорее можно чувствовать нежели описать, или рассказать, в чем именно состоит она!.. В это [283] время душа бывает полна какою-то божественною тишиною, и взор невольно обращается к царице ночи, как будто через этот видимый прорез небесного свода, мысль человеческая свободнее достигает источника света!.. Право, Турки на родине своей имеют повод видеть в этом светиле нечто более нежели безжизненного спутника нашей бедной земли!.. И вообразите себе, что в такую-то очаровательную, ни одним зефиром не возмущаемую ночь, внезапно грохот барабанов всей эскадры оглашает воздух вечернею зорею, и долго прибрежные горы Европы и Азии перекидываются нестройными отзывами этого воинского гула; но вдруг взывает пушка с корабля адмиральского, раздаются залпы ружейные со всех прочих, и после грома, разрушенного громом, водворяется безмолвие сугубейшее, лишь изредка тревожимое заунывным слуш-а-а-а-ай, иль повременными окликами: кто гребет. Иногда минуты эти бывают неизъяснимо прелестны. Говорю: иногда, ибо и здесь, друзья мои, хотя очень редко, случаются ненастные ночи, которые в состоянии соперничать с любою из ваших арктических! Если не вовсе такова была ночь 21-го мая, то по крайней мере, по выражению известного нашего литтератора, она была темна как судейская совесть; дождь с самого утра усердно стучал в окна домов [284] Буюкдерских, от чего перед вечером, или, говоря по морскому, перед спуском флага, жители, против обыкновения, не сидели на табуретиках у ворот и у дверей своих. Даже заздравные салюты с адмиральского корабля не вызвали, гулять по набережной ⁵, следственно день прошел даже скучнее нежели когда нибудь. По обыкновению, пробили повестку, бьют зорю, грохочет зоревая пушка, и вдруг в этот самый момент, как бы по мановению волшебного жезла, все воздушное пространство озаряется бесчисленными огнями, и при ослепительном блеске зеленоватых лучей их (это были фальшфейеры на ноках рей), целые десятки комет или ракет, как вам угодно, взвиваются к самому зениту, разлетаются по всем направлениям, сыплют дождь искр, уничтожаются с шумом, и на место их являются новые, прекраснейшие!.. Ну, словом сказать, с четверть часа продолжался такой хаос в поднебесной, что совершенно [285] прекратилось ненастье, и прелесть фейерверка была тем ощутительнее, что вместе с окончанием его снова полил дождь, и снова задул норд, который, заметим мимоходом, постоянно господствует в этой части пролива, уж пять месяцев ⁶.

Вот вам, друзья мои, между прочим и описание нашего морского празднества, буде можно назвать описанием несколько слов, сказанных не кстати, потому более, что я обещался упоминать только о достойном упоминания. И так возвратимся к нашему предмету!

На другой день, т. е. 22 числа, вследствие удостоверительных известий о совершенном примирении султана с пашею Египетским, корвет наш отправлен был в Одессу, [286] остановить амбаркирование новых десантных войск, или, буде уже встретим их на пути, воротить, хотя бы то было при самом устье пролива ⁷. При помощи хорошего ветра и ходкости корвета нашего, мы совершили переход этот в 44 часа! К счастию, ни одно из зафрахтованных судов еще не отправилось из Одессы; погружена была только провизия; почему, сделав свое дело, на другой же день пустились мы в обратный путь, который однако же был не столь успешен, как первый: не прежде 29-го числа возвратились мы в Буюкдерский рейд. За то ужь истинно можно сказать, что несли нас одни зефиры.

Став на якорь, узнали мы новость, что [287] ожидают сюда Неаполитанский пароход, на коем путешествует инкогнито брат Греческого короля, наследный принц Баварский. 2-го июня, около полудня, пароход этот действительно прошел мимо нас, отсалютовал нашему флоту 17-ю выстрелами, и обошедши вокруг самого устья Босфора, снова возвратился в Буюкдере, и стал пред домом Австрийского посланника, куда его высочество отправился немедленно. На другой день принц, в обер-офицерском мундир, посещал Флагманский корабль: Память Евстафия, почему на корабле этом поставлены были люди по реям, а по отъезде высокий посетитель был приветствуем с этого корабля троекратным ура и салютом из 21-го орудия.

17-го числа султан делал смотр, на Азиатском берегу, гренадерским ротам полков наших. Я не мог быть на этом смотру, а потому и не могу ничего сказать вам о нем; разве скажу то, что его величество был в мантии, или лучше сказать в простой солдатской шинели, с воротником, осыпанным драгоценными каменьями, и что большая часть Турецких офицеров были в эполетах ⁸. [288] Кто-ж после этого согласится с Г-м Морьером, что доколе Турки останутся верными учению своего Мугаммеда, дотоле, по неисчерпаемой благости Аллаха, они не станут ничего делать; будут только дремать в сладостном кейфе, будут весь день курить табак, и дорого платить за длинные черешневые чубуки ⁹!

Ну, кажется, друзья мои, наконец пересчитал я вам все, что только случилось у нас из заслуживавшего какое нибудь внимание. Теперь надобно также упомянуть, что 22-го я ездил ¹⁰ осматривать так называемый Юстинианов водопровод (aquaeduclus Justiniani), находящийся верстах в 10-ти от Буюкдере, в окрестностях довольно запачканной деревни, называемой не только городом, но еще и Белгородом… Я видел, друзья мои, этот [289] истинно достопримечательный водопровод; я благоговел пред тою искусною рукою, которая, этими великими громадами мрамора ограничив излишнее излияние вод, на целые веки обеспечила благосостояние многих тысяч народов! Но, что могу я прибавить к описанию этих славных памятников древней образованности, когда один из ученейших мужей нашего времени ¹¹, можно сказать исчерпал этот предмет до дна? Думаю, что в подобном случае, более нежели когда нибудь, res est magna — tacere! Но, говоря это мудрое правило, я в тоже время противоречу сам себе, намереваясь описывать вам поездку свою в Константинополь! Кто не читывал описаний этого знаменитого города?... И я читал их, друзья мои; но при [290] всем том, лишь теперь имею о нем надлежащее понятие; по этому-то намерен я сделать и вас участниками тех дум и ощущений, которые, при виде бренных остатков Византии, попеременно занимали мою душу!...

Был пятый час утра. Зоря еще гремела в нашем лагере, когда быстролетный каюк, движимый 30-ю левами (то есть 7-ю с 1/2-ю рублями), уже донес меня до средины Босфора. По мере приближения к Константинополю, гребцы мои отдували щеки более и более, выражая тем высочайшую степень навались ¹², и будучи в совершенной надежде получить хороший бакчиш ¹². Они старались занимать меня различными рассказами.

Как прелестны берега Босфора!... Вот ужь истинно, что мах весла, то новая картина!...

А это что такое? спросил я наконец моего словоохотливого Турка, указывая на зеленеющийся мыс, выказывавшийся из-под эфирного покрова утренних туманов, прямо предо мною.— Это Царь-Град! — отвечал он. — А вот эти башни, мимо которых проезжаем мы теперь, находятся на самом узком месте пролива и почти на самой средине его. Они означают [291] место переправы войск нашего Мугаммета. Это были его первые укрепления. А знаете ли вы, каким образом он отнял город у Константина? — ¹⁴ И что-же? На отрицательный ответ мой, гребец — в добавок Турок, следственно человек, ничего не читавший в жизнь свою — рассказал мне ту самую сказку, которую у нас все школьные преподаватели Истории рассказывают между прочим о Тирской Царице Дидоне, яко бы основательнице Карфагена, на земле, добытой посредством воловьей кожи, изрезанной на ремешки, и о прочем!... Согласитесь, что это довольно странное столкновение обстоятельств, лиц и событий!...

Но между тем, занятой разговорами и рассматриванием местности, вообще живописной, я чуть-было не оставил без внимания единственного здесь, на Азиатском берегу, довольно обширного и красивого строения, могущего [292] исключительно на себе остановить взор путника. Это новый, только-что отстроившийся султанский дворец, в коем ныне и живет его величество. Прямо же против этого дворца, у берега Европейского, находился сто-пушечный, под флагом капитан-паши, корабль Махмутье, от коего далее к городу, даже в самую глубину залива Корнодора ¹⁵, омывающего северо-западный берег Константинополя, расположен был, в самой правильной линии, весь Турецкий флот, [293] состоявший из 7 кораблей, 7 фрегатов ¹⁶, 9 корветов, нескольких бригов и других мелких судов. Каюк наш, напутствуемый течением, несся по самой средине пролива, вдоль линии судов этих, и — каюсь пред вами, друзья мои! — прежде нежели весь предался я созерцанию великого града Константинова, я отдал дань удивления прекрасной внешности Турецкого флота, и заметил это моему гребцу-философу. «Да, корабль наш хорош, да человек дурен», был его лаконический ответ, после которого, к сожалению, разговор наш [294] не возобновлялся, ибо в это время солнце, выкатившись из-за гор, ударило о шпицы минаретов. Просветлели долы, и Царь-Град вполне обрисовался для взоров моих, готовившихся к чему-то чрезвычайному!... Но, между тем, скажите друзья мои: думали ли вы, что иногда через-чур восторженный друг ваш, не прибавит ни одной лепты к тем гиперболически-прелестным описаниям Константинополя, которые встречаются не редко?...

«Пленителен вид Неаполя, восхитителен вид Рио-Жанейро, очарователен вид Палермо, но все это ничто пред видом Константинополя, в особенности же идя с моря Пропонтидского!» говорил мне один из сослуживцев моих. Преимущественно с последним я совершенно согласен, ибо в этом случае, так сказать, неприготовленное око вдруг поражается всею прелестию и полнотою картины. Чтож касается до вида Константинополя, постепенно открывающегося для человека, едущего вдоль пролива от стороны Черного моря, то великолепие вида сего, будучи беспрестанно предваряемо роскошнейшею местностию и бесчисленными живописными дворцами и селениями, унизывающими оба берега Босфора, чрезвычайно теряет свою цену; по крайней мере таким казался он мне, и — я думаю, таковым покажется всякому, кто в [295] жизнь свою имел уже случай наслаждаться видами подобных полудревних и полуновых городов. Так, например, странное дело! некоторые части Константинополя имеют большое сходство с тем живописным видом Ревеля, каковой в прелестный летний день представляет морская его сторона. И вообще говоря, это великое, необъятное для взора множество домов и домишков, оброивающее все холмогоры южнейшей оконечности Европейского берега Босфора, составляя собственно город Константинополь, не имеет само по себе ничего особенно прекрасного ¹⁷; но вечно лазуревое небо, но вечно зеркальная поверхность вод залива Корнодоро, но величественный вид мечетей, увенчавающих возвышеннейшие вершины прибрежных холмов, и перспектива минаретов, этих живописных эмблем возвышенности помыслов человеческих, разливают какую-то скромную, задумчивую прелесть на все великое целое!... Между тем как пробирались мы среди необыкновенного множества каюков, с отменным искусством реющих во всевозможных направлениях, и составляющих черезводное сообщение Константинополя с его окрестностями, я удивлялся этой жизни [296] и деятельности, которые, вместе с очаровательностию местоположения, подавали мне самое выгодное мнение о городе и его окрестностях. Но я совершенно разуверился в этом, только-что вышедши на берег Галатский, ибо прежде нежели добрались мы до операционной линии всякого путешественника — до линии трактиров (коих в самом Константинополе нет вовсе, много раз надлежало прибегать к той предосторожности, которую, помнится, долго заставляло употреблять у нас в Петербурге время холерное — такая везде ужасная нечистота!...

Достав себе верховую лошадь, проводника-толмача, и в то же время отдавшись на волю того и другого, я почти без отдыха ездил во весь остаток этого дня и во весь следующий день. Могу сказать, что я видел все, что только можно видеть без протекций и фирмана, ибо как можно нам, людям маленьким, добыть сильные средства? И для чего-же они? Чтоб видеть то, чем не интересуется толпа больших!... Кофе ни по чем!... А уж сахар дешевле пареной репы!... Вот их единственные замечания о Константинополе, плоды почти полугодового пребывания в окрестностях этого города ¹⁸!.. «Талант требует сообщения, участия других», сказал [297] Греч. Но вовсе не желая намекать этим, чтоб мы имели претензию на людей талантливых, я должен сказать вам, друзья мои, что это истина неоспоримая; с этим согласится всякой, кто только, хотя несколько, старался изучить себя и других!... Что, если бы например, эта поездка моя в Константинополь совершилась с вами, почтеннейший А... М..., мой ментор при описании вод Балтийских? Сколько новых замечаний и светлых идей, проблеснув в душе моей, нашли бы отзыв в пылкой душе вашей!... А теперь я один, один совершенно!... Я могу сказать о Константинополе только то, что, желая иметь о нем идею, достойную первобытной его славы, надо не быть в нем!... Так думал я, когда возвратясь из очаровательной долины Сладких вод, находящейся верстах в 10-ти за Перою, в первый раз проезжал я по граду храбрейшего из Царей!.. Ни что особенное не поразило чувств моих!... Толпы праздношатающихся; крики торгашей и возничих; колонны Турчанок, движущиеся около лавок с разными тряпками — все это так обыкновенно!... Свидетели же минувшей славы, памятники древности, находятся более нежели в жалком положении!... Всюду теснота, нечистота и развалины... и еще собаки!... Однакож никогда не забуду я одной дивной картины, когда взошед на верх башни [298] Сераскировой, высочайшей во всем Константинополе, я одним взором обнял пространство огромное и невыразимо живописное!... Это была одна из тех минут, которые возносят дух наш превыше всего земного!...

Весь Константинополь, на подобие узорчатого ковра рисовавшийся при подножии моем; живописное прибрежье Азии; философская картина моря — и все это прикрытое чисто-лазурным куполом полнеба — представляли такие предметы, на которые нельзя было насмотреться вдоволь!... Тогда мысли мои, теряясь в бездне веков минувшего, казалось, отталкивали меня от цепи тех земнородных, коих отзывы, деятельность и суетность достигали до меня, подобно отдаленным звукам непостижимого глагола океана!...

Вечерело, когда оставив башню и объехав еще раз вокруг Святые Софии, я стал помышлять о возвратном пути. Я не хотел оставаться долее там, где ни что не оправдывало моих ожиданий.... Садясь в каюк, мог я только сказать с знаменитым Шатобрианом; «Проходя сию философскую землю, которая безмолвным красноречием своим ясно вещала мне, каким образом падают и восстают империи, я исповедывал собственное ничтожество пред непостижимостию судеб Провидения — и долу преклонял мое чело!...»

Вот вам, друзья мои, весь отчет о поездке [299] моей в Константинополь, о поездке, хотя не вовсе бедной некоторыми частными происшествиями, о коих со временем я буду говорить с вами, но мало интересной вообще; а потому, не желая продлить письма сего, хочу лучше дать ему возможность поспеть на почту, отходящую завтра в Россию, из Штаба войск наших при лагерях Функиляр-Силеси. Пишу набело, даже во время обратного плытия в каюке по проливу... До следующей почты!

20-го Июня 1833.
Корвет Сизополь.

Н. СОКОВНИН.

Комментарии

1. Правильнее Исламбул, т. е. город Ислама.

2. 1-й отряд, корабли: Память Евстафия (под флагом вице-адмирала Лазарева), Чесма, Императрица Екатерина, Анапа; фрегаты: Эривань, Архипелаг, Варна, Штандарт; корвет Сизополь, бриг Пегас и люгер Широкий.

2-й отряд, корабли: Императрица Мария (под флагом контр-адмирала Кумани), Пармен, Адрианополь; фрегат Тенодос; транспорты: Кит, Александр; пароход Метеор.

3-й отряд, корабли: Париж ([под Флагом контр-адмирала Стожевского), Пимен, Иоанн Златоуст; бомбардирские галиоты: Успех и Подобный; пароход Громоносец; транспорты: Редут-Кале, Таган, Утка, Чайка. Сверх сего стоит с нами корабль Пантелеймон, только что прошедший из Севастополя, и нашего Балтийского флота бриг Улисс, из отряда вице-адмирала Рикорда, которого также ожидают сюда со дня на день.

3. Малинового цвета, шелковым (от чего, смоченный дождем, и изорвался он от ветра в клочки, еще при начале смотра); на нем было вензловое изображение имени Махмуда II-го. Кормовой флаг парохода был точно такой же, кроме только, что вместо вензеля занимал на нем отлив, обрисовывавший образ солнца.

4. Чрез несколько времени после сего присланы были от султана на флот, в подарок офицерам разные сласти и вина, матросам ром, волы и по 6-ти пиастров (по 1 1/2 рубли) на человека, а солдатам каждому по чарке водки.

5. Набережная Буюкдерская, можно сказать, во всей здешней стране составляющая единственную ровную и гладкую дорогу, на версту или более, способную даже к каретной езде, в особенности со времени прибытия нашего флота служит поприщем для вечерних прогулок, не смотря даже на грязь, не редко покрывающую ее, ибо для подобных случаев все здешние женщины имеют род скамеечек, которые будучи сделаны наподобие конька, надеваются на ноги сверх башмаков.

6. Само собою разумеется, что этому есть причина физическая, не зависящая от того, какой ветер господствует на самом море, ибо, в отношении к проливу, море это можно уподобить чаше, при одном из краев коей сделана скважина; ясно, что ежели налить в эту чашу воды, то в каком бы направлении ни начали дуть на ее поверхность, отраженная струя воздуха будет всегда направляться к отверстию. Странное дело, что даже до сего года, столь ознакомившего нас с Босфором, большая часть моряков наших не имели о нем надлежащего понятия! Говаривали, что и течение там ужасное, что и укрепления неодолимые! А ежели бы знать да ведать, сколь все это ложно, то в последнюю войну нашу с Турками, во время продолжительного пребывания флота их в Буюк-Лимане, можно было бы повторить то, что сделали при Наварине.

7. Природная недоверчивость Турков, быть может еще подстрекаемая извне, побуждала к таковой мере; ибо не смотря на все наше радушие и на общий голос, который говорил здесь, что если бы Русский флот опоздал 3-мя днями, то в Константинополе, в день Байрана, вспыхнул бы ужаснейший мятеж — Турки не верят чистоте намерений наших, и при случае не забывают объяснять обиняками, что помощь не нужна им более. Кстати рассказать здесь следующий анекдот, слышанный мною от очевидца. Однажды вечером, толпа Турков уселась на пристани, слушать музыку, которая обыкновенно в это время играет на флоте. Вдруг подошел к пим какой-то эфенди, и может быть не подозревая, что находился тут Франк, могший понимать его, сказал со смехом: «Что вы слушаете, глупые люди! Ведь знаете ли, что Русские наигрывают: Стамбул наш! Стамбул наш!..»

8. Которые, заметим мимоходом, весьма нравятся им, и, как говорят, выписываются из Одессы уже целыми десятками. Странно, что до сих пор ни один из наших капиталистов не заведет в Одессе фабрики офицерских вещей и золотошвейни. Думаю, что он имел бы важный сбыт; теперь же все это выписывается из Петербурга!..

9. Во всех возможных путешествиях по Турции, говорится об удивительной нескладиц национальной Турецкой музыки. Тагир паша (капитан-паша), этот образованнейший царедворец Махмута, разговаривая о музыке с одним из наших офицеров, сказал: «Да, еще года два, три, и эта музыка будет нравиться нашему народу...»

10. В Восточных странах существует два рода езды: верховая — исключительно принадлежащая мужчинам — и езда в арбах–принадлежащая женщинам. Арба, всегда везомая парою волов или буйволов, есть нечто похожее на Римскую телегу, или, проще, на нашу телегу, если только покрыть ее дугообразным белым тентом. Резьба и длинные ряды разноцветных кистей, симметрически повешенных над спиною вола, по направлению длинного, изогнутого прута, коего один конец привязан к хвосту животного, а другой воткнут в ярмо — составляют единственное украшение этих возниц времен патриархальных! И вообразите, что кататься в арбе — всякой житель почитает величайшим удовольствием. Даже на языке этого сидячего народа есть пословица: «Чтоб быть счастливым в жизни сей, надо травить зайцев сидя в арбе!..» Впрочем, мне случалось видеть в Константинополе жен некоторых пашей, разъезжавших в арбах, сделанных на манер наших карет и облитых золотом….

11. Генерал Андреосси.

12. Морское техническое слово, употребляемое при гребле.

13. Т. е., по-Христиански: на водку, а по Мугаммедански это значит то самое, что наше Русское слово — магарыч.

14. Турок, говоривший несколько по-Русски, потому что в последнюю войну нашу с Турциею был взят в плен под Сизополем и долгое время находился в Бобруйске (о котором впрочем теперь знают только то, что «там работа многа и булка черна»), само собою разумеется, рассказывал не так складно; дело не в словак, а в мысли. Кстати здесь заметить, что Турки не называют пророка своего и соименных ему, как мы: Магомет, но Мухамед или Мухаммед.

15. До покорения Константинополя Турками (1453), до той эпохи, когда Геллеспонт и Босфор соделались непроходимыми для Христианских наций. Генуэзцы, эти Ганзеаты юга, держали и руках своих всю Левантскую торговлю, и влияние их на все народы, с коими они имели сношения, было столь могущественно, что самые Греки, тогда образованнейшие из всех, не избегли того, что даже язык их во многих отношениях подвергся влиянию языка Италиянского. Этим-то изъясняется, почему такое множество Италиянских наименований, преимущественно-же в отношении географическом, сохранилось на почве Греко-Турецкой даже до наших дней!... Хотя нет, так сказать, исторических свидетельств, нет и сомнения, что к числу последних принадлежит имя залива, который, вдаваясь узкою полосою в Европейский берег Босфора, отделяет самый Константинополь от важнейших предместий его, Перы и Галаты, расположенных, равно как и Адмиралтейство, вдоль другого берега залива сего. Весьма ясно, почему залив этот, могущий служить превосходною гаванью для кораблей целого света, Генуэзцы называли Corno d’oro. На основании замечания известного географа, г-на Блоссевилля, что le meillcur nom geographique, quelle que soit son originc, oitd etre clair, harmonieux, bref et original (см. Abrege de Geographie, par Balbi, единственное в своем роде творение знаменитого Географа и Статистика), и мыслей моих на счет географического именословия, изложенных в 15 № Моск. Тел. 1832 года — мы предлагаем именовать залив этот заливом Корнодоро, а не золотым рогом, как это делается доселе. Турки, сколько я мог разведать, называют залив сей просто Дэныз; т. е. море. Известно, что Черное море называют они Карра-Дэныз; в противность сему Средиземное море именуют Ак Дэныз, т. е. Белое море. Впрочем, имя это вообще всеми усвоено здесь Средиземному морю, не исключая и Русских моряков. Мы предлагаем также, несвойственное название: Марморное море, принадлежащее собственно водам непосредственно окружающим один остров Мармору — заменить названием моря Пропонтидского: и сообразнее и отчетистее так сказать.

16. В том числе и наш Рафаил, единственный вооруженный чугунною артиллериею; на всех прочих судах орудия медные.

17. Любимейший цвет Турков есть красный, а потому все домы их, не будучи прекрасными — прекрасные.

18. NB. В 1833 году после Рождества Христова!...

Текст воспроизведен по изданию: Письмо из лагеря Функиляр-Силеси в Петербург // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 13. № 51. 1838