-

ИЗ ЗАПИСОК НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА МУРАВЬЕВА-КАРСКОГО

(См. выше, стр. 349.)

1833-й год.

25-го Января ветр стих, и мы лавировкою подошли к Семи Башням, близ коих в 4-х верстах и встали на якорь. Я без замедления послал Харнского к Бутеневу с моими бумагами к отправлению в Петербург, приказав ему и остаться в Беуг-дере. Вместе с ним послал я и драгомана Теодати, дабы узнать новостей; но в 10 часов вечера приехал ко мне посланный от Бутенева Волков, который сказал мне, что Дюгамель не возвратился в Царьград, а напротив того, повидавшись с Ибрагим-пашею, поехал далее. Волков мне доставил и два донесения Дюгамеля, одно к Бутеневу, другое к Чернышову, в коих он уведомлял о подробностях сражения при Конии и сказал, что Ибрагим-паша, по совету его, не согласился остановить движения войск, отзываясь тем, что он сам военный человек, чужд делам политики и что Дюгамель, будучи полковником, должен был сам знать, что дело военного человека было только повиноваться, и продолжал подвигаться вперед.

26-го, на рассвете, возвратился Теодати и привез мне письма из России. В 10-ть часов утра я отправился в Беуг-дере. Ветр был северный, волнение довольно сильно, лил дождь при холодной погоде, и я доплыл только в 4-м часу пополудни. Я сообщил немедленно Бутеневу все изустные сведения о делах наших в Александрии, и в тот же вечер получено им письменное известие от Австрийского интернонца, что Ибрагим-паша получил повеление остановиться в движении своем к Константинополю и что он действительно остановился в Кютаие; известие сие было сообщено ему самим рейс-ефендием. Следственно поручение мое в Египте имело полный успех, и Магмет-Али сдержал свое слово. Но нельзя было вполне на оное положиться, и потому надобно было непременно [450] продолжать приготовления к обороне. Я посему был весьма доволен тем, что султан, прозрев наконец все льстивые и обманчивые обещания Французов, еще более побуждавшие Ибрагима-пашу к продолжению наступательного марша своего, решился ввергнуться в покровительство России и, за несколько дней до приезда моего, просил убедительно Бутенева, дабы послали за нашим флотом и даже чтобы у Государя просить присылки 20 или 30-ти тысячного корпуса сухопутных войск, почему Бутенев, за несколько дней до приезда моего, и послал нарочного с сими известиями в Петербург и к адмиралу Грейгу. Все министры, окружающие султана, и даже сам сераскир, казались склонными к принятию стороны Магмет-Алия; но султан один показался твердым в сих обстоятельствах, и так как верховная духовная власть, муфти, отказался издать объявление с признанием необходимости и законности прибегнуть под покровительство России, то он его сменил другим, что случилось третьего дня ночью. Таким образом все влияние Франции в делах Порты уничтожено, и Государь восторжествовал искренностью и правотою своих намерений относительно к султану.

27-го я поехал с Бутеневым на конференцию с рейс-ефендием, на коей он просил, чтобы был и сераскир, дабы за одно пересказать всем вместе успех моей поездки в Александрию; но сераскир не мог прибыть за болезнью, и он с утра еще прислал ко мне Рёльи, дабы узнать у меня о делах. Я рассказал нечто Рёльи и отправил его вперед, дабы предупредить сераскира, что я от рейс-ефендия к нему буду.

Мы были приняты в Порте, где дожидались довольно долго рейс-ефендия, министра внутренних дел, закоснелого врага нашего. У него присутствовал также посланный от султана любимец его Ахмет-паша, возвратившийся недавно из армии.

Министры показали некоторое равнодушие к известиям, мною доставленным, чему я причиною поставлял то, что они все более или менее мыслили, а может быть уже и приняли меры к безопасности своей личной при появлении Ибрагим-паши перед Константинополем; но, по свойственной им беспечности, они немедленно стали думать о мерах к прекращению всех осторожностей, которые надобно было иметь в подобном случае, не взирая на то, что я им подтвердил о вооружениях, которые Магмет-Али делал даже после данного им обещания. Они стали отвергать перед Бутеневым помощь, которую просили у Государя, не рассчитывая времени, в которое Ибрагим-паша мог придти в Константинополь, и излагали самые нелепые суждения. Один Ахмет-паша был рассудительнее. [451] Он утвердительно сказал, что ни султан, ни приверженные к нему, никогда не откажутся от содействия России. Я узнал от Рёльи, что Французы уверяли Турок, что им оставалось тогда избрать владычество России или Египтян, и не переставали их возмущать подобными сведениями. Наконец я объявил в конференции, что, каково бы ни было их решение, но я считаю себя в необходимости предупредить их, чтобы в случае если что либо случится и Ибрагим придет в Константинополь, то бы не сложили сего бедствия на те известия, которые я им сообщил, и перестал говорить, предоставя Бутеневу окончить с ними дело о вспомоществовании, которого они от России просили. Но они ничего не кончили, обещались изложить письменно свои желания и с наступлением ночи, как голодные волки, встали, дабы идти к обеду (ибо они, по случаю Рамазана, ничего не ели в течение всего дня). Беспечность непонятная!

Оттуда мы поехали к сераскиру, который принял меня очень предупредительно, но ужасно охал и показывал какие-то шишки, которые у него вышли под грудью. Болезнь его была притворная; он скоро развеселился и начал по прежнему шутить. Он был рассудительнее прочих и признавал все меры до сих пор принятые, как и советы мои, но казался мне гораздо снисходительнее к Магмет-Али-паше, чем прежде, так что можно было почти верить тому, что и он не был чист в поступках своих к султану, что еще более доказывалось тем, что он в конце разговора своего приносил Бутеневу весьма длинные оправдания касательно своего поведения и уверения в своей преданности султану. Я просил уведомить меня, когда я буду принят султаном, что он и обещался сделать, а меня просил доставить ему копию с донесения моего в Петербург для доклада оной султану. Я возвратился в Беуг-Дере в половине 11-го часа вечера, весьма недовольный всем случившимся в течение дня.

28-го. Я был у Английского и Прусского министров: Мандевиля и барона Мертенс. Первый человек скромный, но второй напротив суетлив без приличия. Меня удивило, что он с неотступным любопытством расспрашивал меня об успехе моего поручения в Египте. Я сколь можно менее выставлял успех сего дела, открыл только главные обстоятельства оного, с тем, чтобы в случае, если бы Ибрагим-паша начал снова военные действия, то не дать бы Французам повода торжествовать. Между тем я узнал от драгомана Пизани, что Ибрагим-паша написал письмо по-французски к поверенному в делах Варену из Кютаиё, коим он уведомлял его о полученном им приказании от отца остановиться. [452]

Ввечеру я был у Прусского министра Мертенса, который говорил Бутеневу, что слухи носились, будто Ибрагим-паша остановился не вследствие моих внушений, но вследствие прибытия Галиль-паши в Александрию. На это Бутенев отвечал, что мы совершенно равнодушны ко всем сплетням, которые будут распространяться на счет сего дела людьми ищущими раздора и беспорядка. Мне же Мертенс говорил, что султан, вследствие устращания и внушений, которые ему делали, что Магмет-Али хотел ниспровергнуть его с престола, отвечал, что если уже он должен был лишиться своего престола, то он охотнее уступит его другу своему императору Николаю, чем бунтовщику Магмет-Алию.

29-го. Я был удивлен неожиданным визитом Ахмет-паши, что до сих пор еще никому не встречалось. Ахмет-паша сказал мне, что пришел от имени султана пригласить меня к нему, и свидание было назначено к другому дню, потому что в сей день был у Бутенева приглашены гости на бал. Далее он расспрашивал меня об обстоятельствах моих сношений с Магмет-Алием. Я ему повторил все, что сказал на конференции. Он тогда остерег нас на счет людей преданных Магмет-Алию, говоря, что он имеет везде лазутчиков и даже может быть при нашей миссии, давая чувствовать, что и все приближенные султана не заслуживают полной доверенности. И как разговор коснулся прибытия нашего флота, то я, желая более уверить Ахмет-пашу в бескорыстии видов Государя, предложил ему остановить оный в одном из заливов Черного моря, например в Бургасе, откуда бы можно было его потребовать в случае надобности; но он не согласился на сию меру, рассчитав, во сколько дней Ибрагим-паша мог бы прибыть с войском в Скутари, ибо мы тогда не успели бы потребовать нашего флота на помощь. Наконец, дабы более уверить его в правилах Государя, я сказал ему, что до меня дошли слухи, что султану твердят, будто властелинами Царьграда должны быть Магмет-Али или император Российский; но что слухи сии распространяются только людьми ищущими совратить его с пути спасения, и призвал Бога во свидетели искренности Государя. На это Ахмет-паша отвечал, что султан уже твердо решился не изменить предпринятым им правилам ввергнуть себя покровительству Государя, что хотя прибегнуть в крайности к помощи соседа есть зло, но то положение, в коем он находился, есть еще большее зло, и потому, избирая из обоих зол меньшее, он с полною доверенностью ввергал себя великодушному покровительству Государя, без всякого опасения. [453]

Мы говорили с ним о предпринятых Турками мерах для защиты, и он уверил меня, что они обеспечены, что у них еще до 30.000 войск может собраться между Никомидиею и Бруссою, Ибрагим-паша приостановил движение свое и из Кютаиё не выходил, на что он получил два приказания письменные от отца своего. Не менее того Французский поверенный в делах, желая себе приписать сие, распространил слухи, что Ибрагим-паша остановился по письмам, которые он к нему писал, и показывал письмо, написанное к нему от Ибрагим-паши по-Французски; коим тот уведомлял его о полученном им приказании остановиться. Но никто не ошибся на счет сего.

Ввечеру был у Бутенева бал, на коем присутствовали жены поверенных в дедах и драгоманов, живущих в Беуг-Дере.

30-го, перед вечером, мы отправились к султану в Чараганский дворец его и были сперва приняты Ахмет-пашею, после чего пошли к султану. Он принял нас по обыкновенному, сидя, и начал с того, что спросил у меня о буре, которая нас била близ Александрии, на что я отвечал, что мы счастливо от нее отделались, на что могли надеяться: ибо Бог покровительствовал правому делу, по коему я был послан, и при том пересказал ему вкратце сношения мои с пашею. Я читал, сказал он, записку о сем (почему я и заключаю, что разговор мой на конференции или с Ахмет-пашею был ему передан письменно) и весьма признателен Государю за знаки дружбы его. Я уже простил Магмет-Алия.— Надобно надеяться, что он почувствует милости ваши; но между тем я обязан сказать вам, что он продолжает свои вооружения, и все поступки его изложены в записке, которую я должен был, по желанию сераскира, вручить ему, но отдал ее, входя, паше, для представления вам, потому что она только сейчас поспела. (В записке сей, которую я точно вручил перед аудиенциею Ахмет-паше, не полагаясь совершенно на сераскира, а составленной из донесения моего к графу Нессельроде, я не поместил всего, что могло коснуться личности султана, но прибавил в конце предостережение, дабы не предаться совершенно обыкновенной беспечности Турок, ибо Магмет-Али продолжал свои вооружения). Я прибавил, что, доставив ему сии сведения, я предоставлял ему дать надлежащую веру обещаниям Магмет-Алия, которого он короче знал и против коварства коего он предостерегал меня перед моим отъездом.— Да, отвечал султан, я предостерегал вас, потому что Магмет-Али всякий год переменял свое поведение. И тут он стал меня спрашивать о разговоре его, приемах, возрасте, деятельности, после того о флоте [454] Египетском, и я обещал ему доставить записку (которую и составил) о флоте Махмет-Али, на что он изъявил желание свое. За сим он поручил нам побывать вместе у сераскира и просил меня еще не уезжать, а остаться в Царьграде до окончания дела, на что я и согласился, и султан поручил Бутеневу стараться, дабы я был доволен. Он приказал после того отвести нас в другую комнату его, дабы показать портрет его. Посмотрите, сказал он, как меня написали верхом на лошади. Портрет этот был очень дурно сделан; но мы не менее того похвалили его, как и убранство комнат, которое в самом деле было расположено со вкусом.

31-го мы поехали в Перу, потому что нас звал на обед и бал Австрийский посланник, по случаю дня рождения императора Франца. Бал был довольно великолепный, и хозяева весьма приветливы, но не присутствовал на оном Французский поверенный в делах под предлогом, что он получил известье в сей день о скором прибытии посланника их, адмирала Руссена; но сие было ложно, и только потому что тот видел козни его, устроенные для низвержения тишины и спокойствия.

1-го числа я остался в Пере, потому что было бы далеко возвращаться (ибо мне надобно было еще навестить сераскира). Вечер провел я у Сардинского консула.

2-го числа мы были у сераскира по приказанию султана. Он уже сложил болезнь свою, которой причина, как кажется, была в смутных обстоятельствах, причиненных приближением Ибрагима-паши. Я обратил снова внимание его на Дарданеллы, которые не могли бы устоять против малейшего напора с сухопутной стороны, и он утверждал, что все меры к укреплению сего важного места уже были предприняты. Он показал мне учение одного баталиона, который стоял под ружьем на дворе, и потом повел в лавку, в которой султан всякий день проводит несколько часов, по случаю Рамазана, перед собранным народом. Мертвая тишина царствовала при сем собрании, и отряды пехоты не переставали ходить взад и вперед перед окном, под коим сидел султан. Когда он вышел, мы поехали навестить патриарха Константинопольского Констанция. Старик не мог скрыть неудовольствия своего, видя содействие Государя султану; но мы вскоре прекратили сей разговор, не давая ему распространяться. Оттуда мы навестили Иерусалимского патриарха Афанасия, человека малозначущего.

Оба говорили мне много о брате моем, которого часто видели в проезд его через Константинополь. Греки, населяющие сию часть [455] города, толпою проводили нас до пристани, откуда мы возвратились в Перу очень поздно, через прелестное кладбище в кипарисовой роще.

2-го числа пришла из Петербурга почта. Я получил несколько писем, но касательно дел мы ничего не получили: граф Нессельроде получил еще только первые известия о разбитии великого визиря и очень беспокоился на счет дел Турецких. Посему Бутенев решился отправить нарочного с уведомлением о состоянии дел, чем он и занялся 3-го числа, а я отправился для изготовления бумаг к почте, которая отъезжает отсюда 6-го числа; с курьером же ничего не располагал писать, потому что, собравшись в Перу только на один день, я ничего с собою не взял на сей предмет, и все бумаги мои остались в Беуг-Дере. И потому, 3-го числа я выехал из Перы и дорогою заехал к Ахмет-паше, живущему во дворце султана в Чарагане. В коридоре встретился я с адмиралом, капитан-пашею, Тагир-пашею, с коим и познакомился. Он выходил от султана. Я с ним мало говорил, но он мне показался человеком с природными дарованиями. К Ахмет-паше муширу пришел вскоре Ахмет-паша-ферик. Так как у меня не было ничего особенного в предмете, то я мало времени у них остался, и мы занялись разговорами об устройстве войск. Не менее того я опять убедился, что Ибрагим-паша из Кютаиё не выступал, что при нем была только кавалерия и часть пехоты, и что его передовые войска даже не выходили из Кютаиё.

4-го я занялся изготовлением бумаг к отправлению с наступающею почтою в Петербург, из коих видны все действия мои по возвращении из Александрии.

5-го. Поутру прибыл к Терапии Французский фрегат «Галатея» с посланником вице-адмиралом Руссенем. Бутенев получил записку от рейс-ефенди, коею он просил его отменить прибытие флота, по той причине, что Порта полагала излишним сие после успеха моей поездки, и что она опасалась, дабы мерою сею не возобновились военные действия. Записку сию, свидетельствующую об успехе возложенного на меня поручения, я храню, как доказательство самое явное сего успеха. Но в записке сей, весьма поздно доставленной, я усматриваю только меру, предпринятую для оправдания себя перед Французским посланником, коего прибытие ускорило отправление сей записки; ибо флот наш должен на днях показаться у входа в Босфор, и Турки, как кажется, желают прибытия оного. Бутенев отвечал, что он с наступающею уже почтою напишет о сем в Петербург и к адмиралу Грейгу, но что вместе с сим он просил Порту изъявить ему желание свое, на тот случай, если флот покажется у Босфора, что неминуемо должно было случиться вскоре.

Ввечеру были у Бутенева Австрийский интернонц, барон Оттенфельс и посланник барон Штюрмер. На вечер были также приглашены Беуг-дерские драгоманы, и после танцев разъехались во 2-м часу ночи.

6-го. Я съездил с Бутеневым к вновь прибывшему Французскому посланнику.

7-го. Отправлена почта, с коею и я послал донесения свои и письма к разным лицам, из коих виден ход дела в течение сего времени. Ввечеру Бутенев и я получили письма из Александрии от Россети. Письма сии были доставлены с двумя татарами, привезшими от Галиль-паши бумаги уже три дня тому назад, с содержанием условий Магмет-Али для заключения мира. Россети писал к нам, что паша требовал всю Сирию и Караманский берег Анатолии; но что он по требованию моему возвратил в Каир войска которые посадил было на суда для отправления к армии. Он уведомлял также, что паша был весьма недоволен движением сына своего вперед и что он посылает вместе с сим к нему одного генерала с приказанием остановиться в Бруссе. Письмо сие доказывает, что паша не переставал притворствовать. Условия, которые он предлагал султану, были жестоки; но он знал, что Россия не мешается в договоры его с султаном. Он показывал себя готовым исполнить волю Государя; но казалось, что ему хотелось подвинуться вперед, и весьма вероятно, что он подвинется к Бруссе, не взирая на обещания, им данные, остановиться. Россети писал, как человек совершенно преданный паше, и содержание письма его было совсем в другом роде от разговоров его в первые дни моего пребывания в Александрии. Я остаюсь при мнении своем, что прибытие командира брига Бутенева много испортило дела наши, не менее как прибытие Галиль-паши испортило дела султана; ибо Бутенев, сближаясь с Россети и другими иностранцами, против воли и наставлений моих, мог в них вселить понятия, которые он и мне выражал, что меры кротости и доброго согласия — те, коим надобно было следовать, вместо угроз, которыми я удерживал пашу, и паша с иностранцами, видя несогласие мыслей наших, мог принять поведение мое совсем иначе и полагать его не тем, которого мне велено было держаться.

8-го. Прибыла поутру из Севастополя наша эскадра Черноморского флота, состоящая из 4-х линейных кораблей, 3-х [457] фрегатов, одного корвета и одного брига, под командою контр-адмирала Лазарева, в самый день Байрама или праздника розговен у Турок. Бутенев писал по просьбе Турецкого правительства с отшедшею почтою к адмиралу Грейгу, дабы эскадру сию остановить по изменившим обстоятельствам; но рейс-ефенди, по медленности, не прислал катера, который он хотел отдать в распоряжение Бутенева, дабы послать сей отказ морем.

Лазарев не исполнил того, что ему было предписано от его начальства и о чем его просил Бутенев — остановиться прежде у входа пролива и снестись с ним прежде, чем входить, а вошел и остановился на якоре против Беуг-дере. Вскоре после сего прибыл к нам посланный от султана Ахмет-паша-мушир с изъявлением признательности за участие, которое Государь принимал в положении его и с просьбой, дабы эскадру нашу отослали в Сизополь, где бы она могла быть в готовности и ожидать новых приказаний, если б присутствие оной вновь потребовалось в Царьграде, на что Бутенев и согласился. Меру сию принуждены Турки были предпринять, дабы не подать поводу другим державам вступиться в дела их, видя влияние Государя. Ахмет-паша был очень доволен успехом своим; ибо они вели переговоры с Египетским пашею, и он надеялся, как видно было, что можно примириться без содействия постороннего. Он обещался доставить в Сизополе все возможные удобства для помещения флота. Лазареву было прискорбно такое решение, но он с твердостью перенес сие и не показал неудовольствия.

Ахмет-паша уверил меня, что не только Ибрагим-паша не выходил из Кютаиё, но что он даже возвратил в Конию войска, которых было оттуда потребовал.

Вчера узнали мы в подробности о причинах, побудивших Турок просить отправления нашей эскадры обратно в Сизополь. Поводом сему служила отнюдь не мнительность их; но страх, дабы Французы не приняли бы также участия в сем деле. Вновь прибывший посланник их Руссен грозился им, в случае если они примут наше содействие, подвигнуть Ибрагима к новым наступательным движениям, и в то время, как у нас был Ахмет-паша-мушир третьего дня, Вогороди был у Руссена, который обещался ему принять всевозможное участие в уменьшении требований Магмет-Алия, если наш флот возвратится, и Порта послала немедленно двух гонцов в Александрию со своими условиями, т. е. с предложениями уступить только часть Сирии. [458]

10-го. Приехал к нам сераскир с Ахмет-пашею-фериком от имени султана, для изъявления вновь благодарности его за участие, которое Государь принимал в делах их и помощь предложенную и с просьбою, дабы эскадра возвратилась в Сизополь, чему причиною были угрозы Французского посланника, управляющего почти совершенно действиями Ибрагим-паши. Но Ахмет-паша хвалился, что он взял письменное обещание от Французского посла склонить Магмет-Алия к принятию условий, предложенных султаном, если он откажется от всякого вспомоществования других держав, и в сем отношении он признавал уже пользу, принесенную появлением флота. Доверенность к нам султана не подвержена более никакому сомнению, и он всего более гнушается участием Французов, грозящих занятием Дарданелов.

Сераскир и Ахмет-паша поехали после того на адмиральский корабль, который осматривали с большим любопытством, показывая неограниченную преданность нам и совершенную доверенность. Их приняли со всевозможными почестями. Султан прислал свежей провизии для экипажей судов и вино для офицеров.

Я занялся вчера изготовлением депешей к графу Нессельроде с курьером, имеющим сегодня отправиться.

Так как фрегат наш должен был поступить в починку, то я потребовал другой на место оного у контр-адмирала Лазарева, на время исправления сего, которое должно делаться здесь в адмиралтействе, и он назначил на сей предмет фрегат «Архипелаг».

11-го. Целый день продолжалась дурная погода; ветер был очень сильный, так что несколько судов потащило с якорей. К ночи был отправлен в Петербург курьер с нашими депешами.

12-го. Ввечеру прибыли к Бутеневу депеши от Киселева в ответ на те, в которых Бутенев излагал просьбу Турок о пособии войсками. Киселев писал, что он немедленно сбирает к Силистрии все войска, находящиеся в княжествах: 6 баталионов, 12 орудий и 2 полка казачьих, и что он просил генерала Рота отправить в путь 25 пехотную дивизию, которая отдана была предварительным повелением в его распоряжение. При сем Киселев излагает необходимость занять крепость Шумлу и желание свое быть начальником сих войск. Суждения его очень быстры; но казалось мне без сомнения, и я мог заметить, что он более руководствовался личными видами честолюбия, чем пользою дела.

13-го. Бутенев получил ноту от рейс-ефендия, коею он уведомлял его, что Французский посол, взявшийся уладить договоры [459] Турции с Египтом, был извещен о согласии нашем возвратить флот в Сизополь. Бутенев отвечал рейс-ефендию, что хотя он не откажется от своего слова и что флот возвратится с первым ветром, но что он не примет ноты, в которой упомянуто было об участии какого-либо постороннего посланника в сем деле, о чем даже и не прилично было упоминать в официальной бумаге после великодушия, оказанного Государем и что как призыв, так и возвращение флота, могли последовать только по одному желанию султана, а потому и возвратил ноту сию рейс-ефендию, который был сим смущен и отозвался, что нота сия была сочинена не им, а Портою и что о Французском посланнике было упомянуто в оной без всякого умысла.

Вчера был у Бутенева с визитом Французский посланник и заходил ко мне, но, не застав меня дома, оставил визитную карточку.

14-го. Поутру прибыл из Одессы пароход «Нева», присланный от графа Воронцова к Бутеневу, для узнания о состоянии дел. Он уведомлял, что по первому требованию флота и войск, сделанному Турками, он собрал до 5000 пехоты и изготовил их к отправлению; между тем просил известий о состоянии дел в Турции, дабы, соображаясь с распоряжениями, которые получатся из Петербурга, отправить отряд сей в Константинополь на судах.

Вскоре после того получено известие, что Ибрагим-паша послал чиновника в Смирну с приказанием вступить в управление сего города и что жители оного сдались, что старые чиновники удалялись, а новые вступали в управление и что вскоре ожидали туда прибытия отряда Египетского, из пяти или шести сот всадников состоящего. Ввечеру Австрийский интернунций сообщил Бутеневу известия, полученные им из Александрии от Ачерби, что Магмет-Али продолжал свои вооружения. Барон Оттенфельс уведомлял при том, что слух носился, будто сераскир-паша сменен Ахмет-пашею-муширом, но известие сие еще не было верно.

15-го. По полученным из Смирны известиям был собран совет в Порте, на который был призван и Французский посланник и, кажется, что Турки остались в ослеплении, произведенном над ними вице-адмиралом Руссеном, обещавшим им скорое окончание дела, но действующим, кажется, совершенно в других видах; ибо, не заботясь о лице султана, он действует только в пользу Магмет-Али, а может быть и для того единственно, чтобы способствовать ему в завладении престолом. [460]

16-го. Были у меня Австрийские интернунций барон Оттенфельс и посланник барон Штюрмер, коим я прочел описание действий моих в Александрии. Рёльи, ночевавший у меня, говорил мне о торжестве Французов, хвалившихся перевесом, который они приобрели в делах Турции. И в самом деле, они успели более угрозами своими, чем мы дружелюбными предложениями Государя; но цель их — свергнуть султана и дать более силы Турции возведением на престол человека деятельного. Султан спрашивался своего совета и народа, и беспечность его столь велика, что и обстоятельства, в Смирне случившиеся, не подвинули его к предпринятию каких-либо мер для собственной безопасности, и он ослеплен надеждами, данными ему Французами, не различая, что они держат единственно сторону народа, тогда как заступаются за его лицо. Ахмет-паша-мушир, который обещался вчера ко мне быть, не приехал. Его одного можно было воспламенить к возобновлению военных действий; ибо Ибрагим весьма растянулся и, подверженный через сие частным разбитиям, ослабил себя во всех точках. Я долго говорил вчера ввечеру о сих обстоятельствах Бутеневу, но нашел его равнодушным к главной цели — сохранить Константинополь. Он полагает себя правым, исполняя данные ему поручения из Петербурга; но там не предвидели представившегося случая, влияния Франции, которое ниспровергло наши действия и которое можно теперь одолеть только одною силою оружия.

17-го. Приходил к Бутеневу драгоман, князь Калимахи, который сообщил ему разные сведения на счет дел. Все чиновники Порты совершенно противились султану, коего даже старались свергнуть. Сераскир еще не показал себя на чьей-либо стороне явно; но казалось, что он располагал прибегнуть под покровительство Франции. Порта старалась отдалить от султана всех людей к нему приверженных, и потому располагали склонить его, дабы Ахмет-пашу послали в Петербург благодарить Государя за участие им оказанное, или в Египет с утверждением Магмет-Алия в звании паши. Взятие Смирны увеличило робость султана; но все еще надеялись на обещания, данные Французским посланником понудить Магмет-Алия к принятию условий предложенных султаном.

Ввечеру был у меня Ахмет-паша-мушир и просидел весьма долго. Он сказал нам, что пребывание нашей эскадры здесь не было нисколько противно желаниям султана, и что он надеялся, что ветр не переменится, то есть не сделается южный (ибо мы должны были с южным ветром отправить флот в Сизополь). Он уверял меня, что у них до 40000 войск еще имеется и что он [461] надеялся с оными дать отпор близ Царьграда. Я старался убедить его, что наступательное движение в теперешнем расстроенном состоянии Ибрагим-паши было бы всего полезнее; но Ахмет-паша хотел еще обождать ответа от Французского полковника, посланного в недавнем времени адмиралом Руссеном к Ибрагиму. Я опасался подвигнуть его к наступательным действиям, не надеясь на дух войск Турецких, которые могли быть разбиты, и потому пожелал прежде видеть войска их, которые он мне обещался показать. Я спрашивал его, какие предприняты меры на случай, если бы при защите Царьграда Турки были разбиты.— Не знаю, отвечал он, я погибну в бою; а что после меня будет, до того мне дела нет. Но султан будет в опасности? — Верно на сей предмет предприняты какие-либо меры диваном; но прекратим теперь разговор сей, сказал он; я не могу вам дать никакого ответа, но дня через два опять буду к вам и скажу вам все. Видно было, что он хотел совещаться с султаном. Бутенев сказал ему, что нашему консулу в Смирне приказано было сложить с себя звание по случаю завладения сего города Египтянами.— Сие самое приказано и Французскому консулу, сказал Ахмет-паша. Обстоятельство сие доказывало бы, что Французы не признают сего действия Ибрагима, и в таком случае Франция действовала бы совершенно в наших видах, устроив мирные условия, в кои Государь не хотел входить.

18-го. Сделался южный ветер; но эскадра наша не тронулась в обратный путь, по той причине, что Ибрагим-паша нарушил данные обещания и подвинул войска свои в Магнезию, занял Смирну, и со стороны Турецкого правительства не было никакого напоминания, дабы эскадра наша возвратилась.

Ввечеру отправился пароход «Нева» обратно в Одессу с нашими депешами. Бутенев описывал графу Воронцову состояние дел здешних и предоставил ему, сообразно с распоряжениями, полученными им из Петербурга, отправить или остановить десантные войска, приготовленные в Одессе. Я послал также письмо к графу Нессельроде с изложением настоящих обстоятельств.

20-го Февраля. Бутеневым получены были бумаги от нашего посланника в Вене Татищева, который уведомлял его о стараниях Французского министра Талейрана составить с Англиею новый союз против России по случаю Турецких дел, но что союз сей был прерван действиями Австрийского министра, князя Меттерниха и что, напротив того, Англия, по примеру нашему, послала в Александрию полковника Кампбеля с поручениями подобными моему, что сему же [462] примеру последовал и Австрийский двор. И так, Французы остались одни и продолжают кознями своими тревожить Махмет-Али и султана; ибо они обоим обещают свое покровительство и обоим портят дела. Нет сомнения, что Царьград спасен влиянием, произведенным мною над Магмет-Али, ибо без того Ибрагим-паша не остановил бы военных действий и ниспроверг бы султана. Но успех сей, как можно было предвидеть, имеет завистников. Вчера получен был Бутеневым от Киселева ответ на уведомление его о моем возвращении и успехе моего посольства. Киселев относил прекращение военных действий со стороны Египтян к зимнему времени. Я воспользовался сим случаем, дабы, в присутствии брата Бутенева, сказать, что я буду обращать весьма мало внимания на подобные мнения и даже на удовольствие, произведенное здесь в некоторых лицах движением Ибрагим-паши к Смирне. Капитан-лейтенант Бутенев, человек беспокойного нрава и завистливых свойств, в самом деле показал третьего дня довольно явно удовольствие свое в присутствии моем по сему случаю; он понял, к кому относился мой отзыв вчера и немедленно вышел из комнаты.

21-го Февраля. По полученным известиям из Александрии, Египетский паша снова послал войска в армию; но я не совсем верю сим слухам и полагаю, что они относятся к тем войскам, которые он, по требованию моему, возвратил после моего отъезда. Тимони, наш консул в Дарданелах, также доносил о разных старых известиях, но весьма преувеличенно. Я представил Бутеневу, что человек сей неспособен для сей должности в теперешнее время и предлагал ему послать одно судно крейсировать за Дарданеллами, дабы иметь верные известия, что для нас необходимо было и в отношении эскадры нашей, долженствовавшей действовать совокупно с Турецкою для обороны Дарданелл; ибо контр-адмирал Лазарев мало входил в подробности сношений с Турками, ограничиваясь только одним наблюдением за судами своей эскадры. Но я не нашел Бутенева расположенным предпринимать какие-либо меры в сем отношении.

21-го. Я посетил Прусского министра барона Мертенса. Он вместо того, чтобы действовать в видах своего правительства, согласного с нашим, напротив того служит лазутчиком у Французского посланника, коему он совершенно предан, сохраняя и образ мыслей согласный с правилами безначалия и вражды к нам, которые проповедываются Французами, к чему, кроме собственного побуждения, склоняется он еще женою своею Француженкою. [463] Нескромное поведение и речи Мертенса понудили меня напомнить ему, что они не соответствуют правилам дружбы и единомыслию, которыми одушевляются дворы наши, и я заставил его переменить разговор свой и сознаться в преимуществе наших понятий о правлении и нравственности.

22-го. Получено известие от посланного нами в Бруссу, что Ибрагим отправляет войска свои в Айдин, что за Смирною. Если известие сие подтвердится, то можно будет заключать, что он совершил сие движение с тем, чтобы перенестись в свежий, еще не разоренный край, сближаясь с флотом своим, дабы, в случае возможности, начать снова военные действия, а в противном — сесть на суда и отправиться обратно в Египет, не принимая вида бегущего или уклоняющегося от угроз и опасностей, и в таком случае действия Магмет-Али имели бы вид экспедиции в Анатолию, которая ему совершенно удалась.

25-го. Я ездил в Перу, дабы видеться с Австрийским интернунцием. Он возвращался от аудиенции, которую ему давал султан, по случаю отъезда его в Вену (его заменяет барон Штюрмер). Оттенфельс в самое то время получил почту из Вены и показал мне депешу князя Меттерниха, который предписывал ему сохранять сколь можно более дружественные сношения с нашим посланником Бутеневым; Английскому министру показывать доверенность соответственную искренности, которую он покажет; с Французским же посланником остерегаться возродить какое-либо соперничество или зависть по делам Турции.

На обратном пути я заехал к Ахмет-паше-муширу, которого нашел в весьма расстроенном положении. Я старался возбудить в нем упадший дух и убедить его к отражению силою Ибрагима, коего войска находятся теперь раскинутыми по всей Анатолии; но он сознался мне в слабости Турецкого правительства и сказал, что султан боится приступить к сей мере в опасении быть разбитым и через сие лишиться последней надежды удержать престол свой, которую ему Французы дают. Обещаниям Французов он мало верит.

Известия из армии Ибрагима были следующие: он все оставался в Кютаиё; но отряд из 500 конных, под начальством Курда Галид-бея, объезжал все города Анатолии, уничтожая пошлины и откупа и собирая с каждого жителя по одному талеру; но Ибрагим, заметя злоупотребления, причиненные сим отрядом, отозвал оный под сим предлогом; в сущности же для того, чтобы взять у него собранные деньги. В Кютаиё находилось пять полков пехоты, 4 [464] кавалерии и 24 орудия (18 орудий находилось в Ак-Шегере), столько же войск оставалось Египетских в Конии и часть оных в Сирии (два полка пехоты). Продовольствие в Кютаиё приходило мукою через Адану из Египта; больных было весьма много. Время самое удобное для поражения Египтян, но Турки и того не смеют предпринять: столь они убеждены в своей слабости.

Вчера контр-адмирал Лазарев посещал, по приглашению Турок, монетный двор, и в присутствии его вычеканили медали золотые и серебряные в память пребывания здесь нашего флота, которые были розданы всем офицерам, сопровождавшим его, и будут также разосланы всем офицерам эскадры и прибывшим со мною. На одной стороне сей медали изображено имя султана, а на другой герб Турции — луна со звездою.

Во время разговора моего с Ахмет-пашею я мог заметить, что он опасался более внутренних беспокойств, чем военных действий Ибрагима, и как он показывал, что имеет некоторую надежду на обещания Французов, не воздавая довольно признательности за то, что я остановил действия Ибрагима, то я сказал ему, что без участия Государя Ибрагим давно уже был бы в Царьграде, в чем он сознался, и что если бы Турки не послали Галиль-пашу в Египет, то и дело их вероятно было бы кончено с Магмет-Али, который тогда был очень склонен к изъявлению своей покорности, но изменился по прибытии Галиль-паши, потому что заметил из сего слабость Турецкого правительства.

26-го. Отправился вторично обратно в Одессу пароход «Нева». Пришедши сюда с бумагами от графа Воронцова, пароход сей уже был однажды отправлен нами в Одессу, но возвратился назад за большим волнением; от того он не мог подаваться вперед. Если сие справедливо и не другие причины заставили капитана возвратиться, то надобно полагать, что устроение машины или самого парохода весьма нехорошо.

27-го. Я ездил к Английскому министру и Французскому посланнику. Первый сказал мне, что он получил весьма удовлетворительный ответ от Ибрагима на посланное к нему письмо по случаю занятия Смирны. Ибрагим отказывался от сего и отвечал, что сие было сделано начальником войск, в Магнезии находящимся. Посланный к нему сказывал, что в Кютаиё не было почти вовсе нигде заметно войск, Ибрагим говорил, что он только ожидает приказаний отца своего, дабы возвратиться.

28-го. Были у меня Французский посланник Руссен и поверенный в делах Варен. [465]

Я посылал адъютанта своего к Ахмет-паше-муширу с пригласительным письмом на обед к сераскиру, который должен сегодня быть. Адъютант мой Харнский возвратился ночью с дружественным письмом от Ахмет-паши, коим он уведомлял меня, что Смирна поступила обратно в управление чиновников султана по настоянию губернатора Тагир-паши и вследствие действий консулов всех держав, снявших флаги своих наций.

1 Марта. Прибыла из Петербурга почта, с коею получены Бутеневым депеши из министерства. Граф Нессельроде отвечал еще на бумаги, писанные во время отсутствия моего в Александрии, когда происки Французского поверенного в делах Варена превозмогли при Турецком дворе старания Бутенева, и я к сожалению моему увидел, что правительство наше, убоясь влияния Французов, изменило твердости, показанной в начале сего дела: ибо министерство наше по получении еще только первых известий от нашего посланника в Англии князя Ливена (коими он уведомлял о новом союзе Англии с Франциею против России) и не дождавшись других известий (по коим, как уже нам известно здесь, Англия, напротив того, стала действовать в одних видах с нами) поспешило написать посланнику нашему в Париже Поццо-ди-Борго, дабы он сообщил Французскому правительству, что мы нисколько не будем противиться, если Французы употребят старание свое, дабы восстановить мир в Турции. Мы ожидали вскоре новых распоряжений из Петербурга после получения там моих донесении по возвращении из Египта, и распоряжения сии могут быть писаны совсем в другом роде; может быть, тогда признают опять за нужное продолжать дело на той же ноге, как оно было начато, не показывая уступчивости Франции.

Вчера были мы на обеде у сераскира, на коем был и Ахмет-паша. Сераскир был очень приветлив; но Ахмет-паша, как заметно было, находился с ним не в ладах. Видна была даже ненависть и взаимная вражда между ними, ибо сераскир уже почти явно действует вопреки султана, коему Ахмет-паша предан. Но Ахмет-паша, изъявляя мне дружбу свою и полную доверенность, старался скрыть ее от глаз сераскира, и я не мог ему не заметить, сколько подобное обращение было для него предосудительно.

2-го. Получены известия о Дюгамеле. Оставив Ибрагим-пашу, он поехал в Тарсус, где, сев на судно, дабы ехать в Смирну, на пути заболел и остался в Родосе, откуда он имел уже скоро выехать.

3-го. Получено мною чрез Одессу повеление военного министра от 14 Февраля, коим он уведомляет меня о назначении моем [466] начальником отряда десантных войск, состоящих из 2-й и 3-й бригад 26-й пехотной дивизии, отправляющихся из Одессы в Константинополь по требованию сделанному Турецким правительством до возвращения моего еще из Египта, и о движении 24-й и 25-й пехотной и 4-й уланской дивизий и сводной бригады 17-й пехотной с казачьими полками, чрез княжества, под командою г. Киселева, к Константинополю, по оному же случаю, с тем, чтобы по прибытии Киселева в Царьград мне состоять под его командою. Но вместе с тем получил я другое повеление от военного министра, от 17 Февраля писанное, по получении уже моего донесения о возвращении из Египта. Тут приостановлялось движение корпуса Киселева и отправление 2-й бригады 25-й пехотной; отправлялась же одна 3-я бригада, которая имеет состоять под моим начальством, а все прочие войска, оставаясь в готовности, должны были ожидать дальнейшего распоряжения на основании известий, которые ожидали от Бутенева.

4-го. Мы были втроем, т. е. с Лазаревым, приглашены на конференцию к рейс-ефендию, который (как мы после узнали) имел по настоянию Руссена письменное повеление от султана объявить нам желание, дабы флот наш возвратился. Он в самом деле и сказал сие, но не настаивал много после возражений сделанных Бутеневым, который говорил, что, по изменившимся обстоятельствам, он полагал нужным ожидать другого требования по сему предмету от султана и что впрочем и южный ветр не устанавливался еще до сих пор постоянным образом. Рейс-ефенди говорил однакоже, что флот может сделать мало препятствия Ибрагиму, если бы он пришел в Скутари, и когда я подвел его сказать, что на сие бы нужны были сухопутные войска, то Бутенев объявил ему об ожидаемых десантных войсках, и рейс-ефенди на сие ничего не отвечал, вероятно для того, чтобы прежде совещаться о том с Портою. От рейс-ефендия поехал я к сераскиру, коему объявил о том же. Он принял известие сие с изъявлением благодарности к покровительству Государя, обещался сим войскам дать всякое пособие; о флоте же и возвращении оного он ни слова не упоминал. Сераскир, как видно было, снова оперился и опять утвердился в своем месте, на коем он было пошатнулся, несколько времени тому назад. Он был очень огорчен отказом подарков, которые он нам, Бутеневу, мне и Лазареву, прислал третьего дня, состоявших из трех богатых бриллиантовых табакерок. Я ему представил, что всякий подарок маловажный будет для меня драгоценен, но что богатых я решительно принять не могу; но сие мало утешило его. [467]

От сераскира я поехал к Ахмет-паше, который к удивлению моему совершенно переменил речь свою. Он часто упоминал о флоте, спрашивая, когда оный возвратится и говоря, что долгое пребывание его здесь ввергает их в ответственность. Когда же я ему сказал о сухопутных войсках, которых я ожидал вскоре, то он принял сие хорошо и даже находил возможным высадить их на берег, если бы и флот отправился обратно. Но вообще я нашел, что Ахмет-паша говорил совсем иным языком и, принимая его за отголосок султана, я заключил, что сей последний совершенно покорился страху, наведенному на него угрозами Французского посланника и вероломством первых чиновников государства.

5-го. Бутенев был у Французского посланника и объявил ему об ожидаемом прибытии войск, как и о бескорыстных видах Государя, и нашел его весьма рассудительным по сему предмету. Руссен был в особенности доволен, когда узнал, что наше министерство сообщило Французскому двору наши виды. От Турецкого правительства не было вчера еще никакого ответа на счет данного оному известия о десантных войсках.

6-го. Я занимался отправлением донесений моих к военному министру.

7-го. Князь Каллимахи доставил Бутеневу заблаговременное сведение, что султан и правители его решились принять с удовольствием и всевозможною предупредительностию ожидаемые десантные войска, коих прибытие уже более радовало их, чем тревожило.

Вчера приезжал также к Бутеневу Руссен, который весьма переменил свой разговор. Он потерял доверие у Турецкого и Египетского правления от неискреннего и неосновательного своего поведения. Он с прибытия своего превзошел, как кажется, меры предписанные правительством его, и ныне, при ослаблении оных, совершенно должен будет упасть. Мысль о пребывании здесь флота нашего и даже о прибытии сухопутных войск напугает его еще более, и он будет скоро только действовать по нашим начертаниям. Так должно, кажется, последовать, соображая обстоятельства и неосторожное, опрометчивое поведение вице-адмирала Руссена с первого дня прибытия его сюда.

8-го. Приезжал сюда барон Штюрмер. Он показывал нам копии с инструкций, данных Английскому полковнику Кампбелю и Австрийскому подполковнику Прокешу, посланным от своих правительств к Магмет-Али-паше, с изъявлением неудовольствия по случаю возмущения его против султана; но ни в той, ни в другой [468] инструкции не заметно было угроз: ограничивались одними убеждениями и советами.

9-го. Я ездил к Мандевилю и Варену, из коих первого не застал дома, а второй был болен. Во время пути моего в Терапию поднялся сильный южный ветр, который был необыкновенной теплоты, и продолжался не более получаса, и в ту минуту, как я садился в лодку, чтобы плыть обратно, поднялся внезапно сильный северный ветр: в миг поднялись по Босфору высокие пенистые волны. Буря сделалась необыкновенно сильною и продолжалась более часа. Гребное судно, на коем я был, неминуемо бы опрокинулось, если б я не пристал к берегу, и так как в то время полил сильный дождь, то я укрылся в доме одного Армянина, который меня к себе пригласил; но меня оттуда вызвал секретарь Английского посольства Кеннеди, который пригласил меня к возле живущему Английскому купцу Грину, у коего проведши с час, я вышел, дабы плыть обратно. На пути однакоже я был вторично приглашен тем же Армянином-банкиром, который хотел угостить меня кофием и трубкою. Я зашел к нему и, просидев у него с полчаса, возвратился благополучно в Беуг-дере. Полагают, что в сие время было землетрясение, и многим на берегу мнилось ощутить оное.

10-го. Бутенев получил от Вогориди копию с рапорта, поданного сераскиру возвратившимся из Александрии Французом, занимающимся у Влака, редактора Турецкой газеты. Он описывает разговоры свои с Магмет-Али, коего речи те же самые, как и прежде: он все твердит о желании помириться, между тем продолжает свои вооружения. Ответы его нисколько не успокоительны, и я бы не удивился, если б внезапно Ибрагим-паша снова предпринял движение свое к Царьграду.

12-го. При отправлении курьера в Петербург, получены подробные известия о последствиях отправления в Александрию Французского офицера адмир. Руссеном. Известия сии сообщены Австрийским министром бароном Штюрмером, приславшим подлинные депеши, полученные им от его консула в Александрии Ачерби, который уведомляет, что Магмет-Али, недовольный предложением Французов, разбранил консула их Мимо, подстрекавшего его к сим завоеваниям, и отвечал Руссену, что он верно не знает цели своего правительства, поступив таким образом, что он не намерен ничего убавить из своих требований и что он предпочтет смерть всякому послаблению в своих условиях. Ачерби уверял, что Магмет-Али послал даже приказание Ибрагиму-паше подвинуться вперед и занять Дарданелы. И так Французы, через [469] свою лживую политику и необдуманное поведение, потеряли доверенность вместе Турок и Египтян.

13-го. Я был с Бутеневым приглашен на конференцию к рейс-ефендию и к сераскиру. Совещания сии были последствием неуспокоительных известий, полученных из Александрии об отзыве Магмет-Али Французскому посланнику. Руссен, по возвращении его, сообщил Порте отзыв сей, присовокупив, что он бы мог еще понудить Магмет-Али, но что так как наша эскадра отсюда не уходила, то он не хотел более вмешиваться в сие дело. Ни рейс-ефенди, ни сераскир не скрывали своего негодования против Французов, но прежде чем снова приступить к испрошению нашей помощи, они хотели испытать Французского и Английского посланников, на что полагали два или три дня, теряя таким образом драгоценное время в пустых совещаниях и надеясь, как они говорили, на несколько дней усыпить Ибрагима. Представления мои ни чему не помогли. Сераскир рассыпался в ругательствах на Магмет-Али, хвалился войском своим и нечего не предпринимал; но так как они хотели знать, надеюсь ли я с помощью их войска, по прибытии наших, разбить Ибрагима, то я отвечал им, что прибытие наших было подвержено сомнению, судя по отказу, который они сами сделали, а что об их войске я не мог судить, не видавши оного. Они хотели мне показать оное; но сераскир не обращал никакого внимания на принадлежности, необходимые для устройства войск, и хотел мне показать через несколько дней войска по частям и в казармах. Я отказался от сего смотра, который я полагал бесполезным, объявив, что я не иначе мог судить о состоянии войск, как увидевши оные соединенно в поле, в готовности к движению. Он заметил, что я готовился начальствовать войсками Турецкими, и сие его озаботило: ибо, как из его разговоров казалось, он располагал начальствовать нашими. Он стал откладывать смотры, грозился ругательствами Магмет-Али, который его обвинял в том, будто он заплатил 50.000.000 левов Французскому послу, дабы склонить его в свою пользу, что он выйдет в отставку, если только султан согласится на требования Магмет-Али, что он сожжет Царьград, если Ибрагим приблизится, жаловался на незнание Гуссейн-паши и прежнего визиря, погубивших две армии, жаловался на нерешительность султана и, наконец, ничего не предпринял. Бутенев остался ночевать в Пере, я же возвратился в Беуг-дере, решившись не приступать ни к какому делу, пока Турки не покажут мне войск своих надлежащим образом. [470]

14-го. Получена из Петербурга почта, привезшая мне письмо от графа Орлова, в коем он уведомляет меня, что Государь был очень доволен успехом, достигнутым моею поездкою в Александрию в том отношении, что Ибрагим был остановлен в движении своем к Константинополю по приказаниям Мегмет-Али, но вместе с тем Государь находил, что я должен был остаться в Александрии до совершенного окончания дела. При сем Орлов распространяется в суждениях своих и, начиная изъявлением сожаления своего, что Турки, по недоверчивости своей, не поручили моему покровительству посланника своего Галиль-пашу, он кончает, говоря, что я непременно должен был все кончить, тем более, что Галиль-паша был поручен моему покровительству, что противно истине и самому началу письма Орлова.

Из сего я заключаю, что если бы мне не удалось столько, то и сей бы неприятности не случилось: ибо при отправлении моем вовсе не надеялись, чтобы я сколько-нибудь успел, и успех моего дела состоял только в передаче Магмет-Алию угроз Государя, не заботясь о последствиях, что нисколько не лежало на моей ответственности. Забыли, что мне именно запрещено было входить в какие-либо условия, что я должен был избегать всякого сближения с Мегмет-Али, могущего поставить Государя как будто посредником сего мира; не хотели обратить внимание на то, что Галиль-паша был отправлен Турками по научению Французов, скрытно от нас, что он, прибыв в Александрию, всячески избегал со мною видеться и доставил бумаги к Французскому консулу, коего просили принять ходатайство сего примирения; не хотели взять во внимание даже сказанное в депеше моей и после того часто повторяемое в письмах моих, сколько посольство Галиль-паши повредило делу нашему; не хотели видеть, что, пребывая долее в Александрии, я мог потерять и приобретенное даже мною (остановление войск); наконец, не удовольствовались и сим важным успехом, без коего войска Мегмет-Али были бы уже в Царьграде и султан свержен. Все сии обстоятельства подают мне повод к заключению, что сие произошло от зависти людей, не принявших на себя поручение, к коему их назначали и на успех коего они не надеялись. Успех, мною достигнутый, показал им, сколько они ошиблись, устрашил их на счет весу, который успех сей мог мне придать, и подвигнул к отысканию вздорных причин для очернения моего. Те же мысли были изложены и в письме графа Нессельроде к Бутеневу, и дипломатический корпус не мог без зависти видеть, что военный чиновник в делах их сделал столь значительный переворот. Я [471] решился посему не отвечать Орлову; ибо поведение мое было слишком ясно, дабы подвергнуться оправданиям.

Третьего дня же пришел из Одессы пароход с уведомлением от графа Воронцова, что он приостановил отправление десантных войск по отказу Турок и что он ожидает с сим же пароходом известия, послать ли оные опять в Царьград. Сие было Бутеневым сообщено Турецкому правительству, которое медлит и теряет время в совещаниях, обещало однако же сегодня дать ответ после государственного совета, кажется, склонного уступить Магмет-Али все, чего он требовал. В ожидании сего ответа Бутенев пригласил меня вчера переехать в Перу, куда я прибыл ввечеру 15-го числа.

15-го же приехал на купеческом судне из Одессы артиллерии капитан Вульферт, командированный в мое распоряжение для покупки лошадей десантным войскам.

16-го. Турки еще не дали никакого ответа. Мы обедали в сей день у Австрийского посланника барона Штюрмера, где был также и Прусский поверенный в делах, барон Мертенс, который по нескромности своей и преданности Французам был принят очень сухо и даже дурно. Он старался переменить свое поведение, но не приобретал более нашей доверенности.

17-го. Мы узнали о намерении Турок послать своего чиновника к Ибрагиму с возобновлением почти тех же условий, кои Магмет-Али отказался исполнить, поддерживая требования сии Французами, со стороны коих отправляется Варен в Кютаиё. Не смотря на лживость Французов и последние неудачи их в Александрии, Турки опять обращаются к ним и, как казалось нам, хотят и нас приобщить к сему делу, как будто под руководством и в распоряжении их; ибо вместе с сим они просят прибытия 5000 десантных войск, отказывая прочие войска, предложенные им для помощи, что и доказывает неискренность их относительно к нам. В сей день Бутенев уехал в Беуг-дере для отправления оттуда брига «Париса» в Грецию.

10-го. Я занимался целый день изготовлением донесений моих к военному министру.

20-го. Прибыл из Петербурга фельдъегерь с депешами к Бутеневу. Государь одобрял согласие, изъявленное нами на отправление нашей эскадры в Сизополь по просьбе Турок. Военный министр уведомлял меня об отправлении 3-й бригады из Одессы в Сизополь вместо Константинополя, и тому пароходу, который должен был следовать в Одессу с уведомлениями к графу Воронцову об отправлении одной бригады (согласно требованию Турок), было [472] приказано зайти в Сизополь для доставления моего повеления генералу Унгебауеру о немедленном прибытии сюда. Вместе с сим фельдъегерем получил я письмо от генерала Нейдгарта, коим он меня уведомлял по приказанию военного министра, что граф Чернышов не понимал, почему я с возвращения из Александрии не писал к нему более, тогда как поручение, на меня возложенное, было вместе и дипломатическое и военное; не принимая в уважение, что, при отъезде моем из Петербурга, я не получил от него никакого повеления, а напротив того приказание об всем относиться к графу Нессельроде и что по возвращении моем из Египта, я, не имея никакого поручения, оставался в Константинополе до получения новых приказаний без дела и не имел права явно вмешиваться в политические дела, а участвовал в оных только по соглашению с Бутеневым.

21-го, выезжая из Перы, я заехал к сераскиру, который ожидал меня в Фындыхлы. Я сообщил ему известие об отправлении войск в Сизополь, откуда я их ныне требовал, и условился с ним о предметах нужных для принятия оных и расположения в лагере. Он сначала со вниманием слушал все подробности до сего касающиеся; но под конец ему надоело сие, и при всех обещаниях его доставить все возможные пособия войскам, легко может случиться, что по свойственной Туркам медленности окажутся недостатки во многих предметах. От сераскира я поехал к Ахмет-паше, но, не застав его дома, взял лодку его и велел себя вести к нему. Я приехал к казарме Кёляли 1-го легкоконного Турецкого полка. Ахмет-паша был близ оной с султаном в киоске. За ним послали; он вскоре прибыл в казарму сию, находящуюся на Азийском берегу Босфора. Дружеское обхождение Ахмет-паши совершенно свидетельствовало о таковом же султана к нам. Ахмет-паша водил меня по конюшням полка сего, коего лошади были в весьма дурном состоянии. Я взял у него несколько лошадей и провожатых (в числе коих подполковник Авни-бей) и поехал Анатольским берегом, проезжая в тех местах горами до султанского киоска близ Хункияр-Скелеси, где имеется равнина, которую полагали удобною для помещения войск; но я не признал ее таковою по разным причинам и поздно уже возвратился в Беуг-дере, заехав сперва к адмиралу.

22-го. Я ездил с Ахмет и Мехмет-пашами осматривать лагерные места в Беуг-дерской равнине. Со стороны Турецкого правительства делались приготовления для приема войск. Ахмет-паша был весьма приветлив, и мы условились на другой день осмотреть [473] местоположение на Азиатском берегу между Хункияр-Скелеси и Фанараки.

24-го числа прибыл 1-й десантный отряд под командою генерал-маиора Унгебауера на судне «Контр-адмирал Кумани». 25-го приезжал султан в Терапию и потребовал нас, виделся с нами, был очень ласков и доволен прибытием войск. Все происшествия сих дней описаны в подробности в донесениях моих к военному министру, имеющих отправиться завтра с фельдъегерем, а потому я не упоминаю об оных здесь.

26-го и 27-го занимались высадкою войск. Вчера я был на Анатольском берегу, куда прибыл и сераскир. Мы с ним приняли нужные меры для обеспечения продовольствия войск, которые до сих пор Турки доставляют с исправностью. Сераскир показывает много деятельности и усердия.

28-го и 29-го. Продолжалась холодная погода с сильным дождем, что и препятствовало окончательному высажению войск на берег; люди же оставались в сырости, что и начало причинять болезни.

30-го. Я поехал около полдня в лагерь, куда прибыл вскоре Ахмет-паша с приказанием султана осведомиться о здоровье начальников и о состоянии больных в войсках. Мы сели в палатке, для меня выставленной, и стали разговаривать о Турецких войсках. Я спросил его, справедливы ли дошедшие до меня слухи о неудовольствии и ропоте, поселившихся в Турецких войсках по случаю прибытия нашего, до такой степени, что даже многие из начальников не скрывали своего негодования и явно говорили, что мы пришли занимать Константинополь. Ахмет-паша отвечал мне, что сие совершенно ложно, что есть недовольные, но что вообще дух в войске хорош и что слухи о намерении нашем занять Царьград были распускаемы врагами их — Французами, из коих переводчик Лапиер, в первые дни прибытия нашего, ходил даже по домам знатных Турок и распространял сии слухи. По сему случаю он находил весьма полезным присоединить к нам Турецкий батальон, сменяя его сколь можно чаще, дабы люди их могли сблизиться с нашими и видеть, сколько мы искренны и к ним дружелюбны. Таким же образом, сказал Ахмет-паша, разнесли слухи, что Русские пришли в Адрианополь; но мы знаем, сколько все сие ложно и относим сие к врагам нашим. Я его спросил также, справедливо ли слышанное мною, будто два Франка, прибывшие из лагеря Ибрагим-паши, распространяли возмутительные прокламации между жителями; он сказал, что справедливо, ибо слышал сие также, но [474] наверно он не знал, что люди сии были Франки. Он тогда сказал мне, что султан прислал нам 50 лошадей и спросил, куда их привести. Я просил его пообождать еще дня два, дабы дать нам время несколько устроиться, и лошадей сих отослали в казармы Кёляли. Султан, говорил он, хочет сам прибыть, дабы смотреть ваши войска. Он отдал все нужные приказания, дабы проводили по крепостям Босфора офицеров, которых я посылаю на рекогносцировку, и приказал вычинить дорогу в Скутари, осмотренную нами на днях. Касательно горы, находящейся на левом фланге нашей позиции и которую предположено мною занять, я не решился еще сделать сие без крайней надобности, дабы не поселить неудовольствия Турок. На горе сей живут дервиши, стражи гробницы какого-то пророка, по сказаниям мусульман, там похороненного (гробница сия называется у Европейцев Геркулесовою и имеет 9 сажен длины). Но Ахмет-паша не нашел в сем затруднения и сказал, что мы можем занять гору сию через несколько дней. Заготовление Турками продовольствия идет успешно, и они действуют в сем отношении с большим усердием и деятельностью.

1-го Апреля я переехал на Азийский берег.

2-го числа, при всех занятиях, представших по случаю отправления курьера, мы праздновали праздник Воскресения Христова с возможным торжеством, и все генералы, адмиралы и штаб-офицеры морского и сухопутного отрядов собрались к обедне, а оттуда обедать к посланнику. Часть ночи я занимался отправлением бумаг, из коих виден ход происшествий.

Вчера ввечеру прибыли два отставшие купеческие судна с войском и казною.

7-го Апреля. Вчера после развода был смотр Турецкому эскадрону легкоконцев. Эскадрона сего лошади и люди были в несказанном запущении; но лошади быстры и способны к обучению. Занимательно то, что Турки подверглись нашему смотру, что до сих пор для них было столь затруднительно по разности вер и предубеждениям против нас.

7-го. Обедали у меня и провели весь вечер Бутенев и Датский поверенный в делах Гюбш. 7-го же числа были, наконец, присланы, и то не в свое время, 50 лошадей, которые нам подарил султан. Оне разделены мною для всех чиновников, коим оные были подарены. Того же дня султан прислал для нижних чинов войск наших 50 штук рогатого скота и 250 баранов.

8-го числа я делал смотр Турецкому батальону. [475]

10-го. Приехал ко мне Ахмет-паша-ферик от султана для узнания о нашем состоянии и здоровьи людей. Он, по приказанию султана, сказал мне, что на днях приехало в Царьград 13 Французов секты Сен-Симонистов, одетых чудаками, которые поселились без всякого спросу подле одной Турецкой караульни. Султан послал Ахмет-пашу-мушира, вооруженного и с конвойными, дабы спросить их, с какою надобностью они прибыли в Константинополь. Тогда Симонисты объяснили им, что они имеют отца, оставшегося в Париже в тюрьме, что они искали здесь мать свою, и что по отыскании оной на всей земле будет мир и спокойствие, война между Востоком и Западом прекратится навсегда, и все люди будут одного общего закона. Сие показалось странно для Турок; они спросили Симонистов, как они узнают здесь женщину ими искомую? Она самая умная, красивая из всех, отвечали Симонисты. У нас все женщины хороши, и вы встретите затруднение в отыскании матери вашей, сказали Турки и, поговорив с ними, вышли и оставили их под караулом. На другой день сераскир потребовал к себе Симонистов и когда они ему тоже объяснили, то сераскир сказал, что женщина сия здесь была, но уехала, а, потому и советывал им искать ее в другом месте и вместе с тем отправил их к Французскому посланнику, который их не принял, и Симонистов сих теперь высылают отсюда.

Вчера прибыло сюда два судна из второго десанта, которого по сему ожидаем ежечасно.

Ввечеру я виделся с прибывшим ко мне сераскиром, который в отомщение за отосланные однажды к нему обратно табакерки, присланные им в подарок мне, посланнику и адмиралу, после обеда, который он нам давал, возвратил мне деньги, подаренные войскам султанским за смотры и конюхам, приведшим лошадей даренных. Я велел деньги сии принять начальнику Турецких войск, в команде моей состоящему, подполковнику Авни-бею, впредь до распоряжения оными, и поручил Ахмет-паше-ферику сказать султану, что если сие делается по его приказанию, то я готов принять деньги сии обратно, но не сделаю сего, если мера сия изобретена сераскиром.

11-го. Явился ко мне г.-л. Отрощенко, который пришел с вторым десантным отрядом. Так как у него не было никакого помещения, то я и пригласил его остановиться у меня в доме. Часть прибывших войск начала выходить на берег.

18-го. У меня обедали Бутенев и Лазарев. Мы собрались, дабы совещаться на счет полученных повелений от военного министра, покоим я должен занять на Босфоре два замка и оставить в них [476] по 1000 человек гарнизона, в случае если бы мне должно было отплыть отсюда, по какому-либо восстанию, в Сизополь. Мнение мое по сему предмету будет изложено в рапорте моем, который я сего числа изготовляю к отправлению с пароходом.

24-го. Вчера после полдня сераскир и Ахмет-паша приехали ко мне, и в тоже время салюты из орудий с судов возвестили о прибытии графа Орлова, который назначен чрезвычайным послом. Переговорив с Турками о делах отряда, я отправился в Беуг-дере с Ахмет-пашею, который хотел видеться с Орловым. Орлов как будто упрекал нас в том, что Турки заключили мир без нашего согласия; но я объяснил ему, в чем дело состояло, что и видно из рапорта моего от сего числа, к военному министру изготовленного. Пароход «Нева» был возвращен Орловым и должен опять отправиться с извещениями о его прибытии. Я не успел переговорить с Орловым; но он, казалось, имел ко мне от Государя лестные отзывы. О моей миссии в Египет он говорил и, кажется, того же мнения (по крайней мере как он сие представить хочет), что дело сие можно было иначе кончить.

25-го. Граф Орлов был у меня в лагере и принят как начальник войск, ибо в повелении данном мне военным министром сказано, что он назначен чрезвычайным послом и начальником сухопутных и морских сил. Он был весьма доволен порядком, найденным им в лагере и, объехав все части оного, возвратился в Беуг-дере.

27-го граф Орлов ездил на аудиенцию к султану и, возвратившись оттуда, осматривал флот. По прибытии его в Беуг-дере, я докладывал ему о некоторых делах по отряду, испрашивая его разрешения по разным предметам, и получил от него приказание в подобных случаях, когда я испрашиваю сии разрешения, письменно прилагать вместе и заготовленное для себя повеление с разрешением от него. Сей порядок поставит меня скоро с ним в сношения начальника штаба с начальником отряда, и я останусь при одной ответственности и занятиях самых трудных в отряде, тогда как слава и самая приятная часть поручения сего достанутся графу Орлову.

В таких обстоятельствах мне надо удалиться, и я сделаю сие, если дела примут подобный оборот, тем более, что граф Орлов сказывал Бутеневу, что в случае, если войска подвинутся против Ибрагима, то он сам пойдет с оными. И так все труды мои пропадут, и другой воспользуется оными. [477]

28-го. Я ходил пешком на гору Великанов и возвратился оттуда берегом моря. Ввечеру навестил меня Лазарев. По полученным до сих пор известиям кажется, что дела с Египтом не кончены; ибо Ибрагим-паша объявил, что он не выйдет из Анатолии, пока наши войска не возвратятся в Россию.

Текст воспроизведен по изданию: Из записок Николая Николаевича Муравьева-Карского // Русский архив, № 8. 1894