-

МАРКЕВИЧ Н.

Плавание по Дунаю от Вены до Галаца в Августе, 1835 г.

Я готов был ехать в Италию; но известие, что там появилась холера, заставило меня изменить свой план и искать в другой стороне убежища, чтобы после минеральных вод провесть зиму в теплом климате. Куда деваться? где найти место, в котором бы можно было избавиться от зимы, холеры и чумы? Крым был чужд всех бедствий. Это Россия; и я там буду почти дома; к тому ж по Дунаю ходят пароходы от Вены до самого Галаца.

Тотчас побежал я в контору пароходства. Этот путь так нов, что еще очень не многие его совершили, и я по-крайней-мере мог увидеть нечто весьма любопытное. [246]

Проезд за огромное расстояние от Вены до Галаца стоит только семьдесят гульденов, или сто шестьдесят рублей. Пять лет тому назад, был построен на акциях первый пароход для сообщения между Веною и Пестом; но по причине мелководия он ходит только от Пресбурга, куда из Вены отправляются на лодках, принадлежащих пароходной компании. Теперь компания имеет уже четыре парохода: «Паннониа» ходит от Пресбурга до Песта, «Франц Первый» от Песта до Молдавы, «Арго» от Кладова до Галаца, а четвертый пароход, который еще не совсем кончен, будет плавать по Турецкому берегу от Скела-Кладова до самого Константинополя. Один из директоров сказывал мне, что предполагают еще устроить пятый, который будет ходить из Галаца в Одессу.

Тринадцатого Августа, в пять часов утра сел я в лодку, или так называемый Jagdschiff. На лодке была самая пестрая компания женщин и мужчин: в числе их находился молодой путешествующий Англичанин, несколько молодцоватых Венгерцов и пять католических священников; другие путешественники почти все без изъятия были веселые Венцы, которые во все продолжение переезда до Пресбурга, рассказывали довольно пошлые анекдоты, хохотали и пели. Посередине дороги, на [247] границе Венгрии, оставили лодку и мы были свидетелями вторжения нескольких чиновников в наши чемоданы. Купцы, бывшие с нами, очень жаловались на эти таможенные набеги, как стесняющие торговлю с Венгриею. Берега Дуная представляют здесь мало интересного; они большею частию ровны, низменны и не заселены, только довольно живописно расположенный на крутом берегу городок Гейдельберг и развалины старинной крепости Девен могут составить приятное исключение. Нам встретилось несколько барок, которые тянулись вверх двадцатью и более лошадьми. После двенадцатичасового плавания мы приехали в Пресбург.

В городе так мало трактиров, что они почти всегда бывают полны, и я должен был остановиться в одной комнате с двумя незнакомцами, из которых один прибыл вместе со мною из Вены. На мое счастие, было гулянье и спектакль. Переодевшись, я отправился через пловучий мост на правый берег Дуная в городской сад. Он весьма велик и хорош, но, к моему удивлению, в нем почти никто не гулял; дамы сидели все за маленькими столиками, поставленными около трактира и пили кофе, мужчины стояли в одной куче возле хора военных музыкантов расположенного здесь полка. Там нашел я Англичанина, спутника моего из Вены, и мы очень [248] обрадовались друг другу, потому что никто из нас не имел знакомых в Пресбурге. Мы вместе пошли в училище плавания, которое лежит тут же через дорогу, и куда уходили многие с гулянья чтобы покупаться. Налюбовавшись вдоволь на искусство плававших и ловкость, с какою многие бросались в воду с значительной высоты, мы пошли в театр, где давали известную оперу Цампу. Театр довольно хорош и величиною ровняется нашему Александринскому; костюмы бедны, играют и поют дурно. Вот Пресбург.

На следующий день, в пять часов утра отплыли мы на пароходе Паннониа в Пест. Оба берега Дуная очень низки и болотисты; во многих местах на отмелях, видны сотни крестьян промывающих золото, но это, говорят, доставляет им жалкое пропитание, потому что Дунайский золотоносный песок очень беден металлом. Кроме крепости Коморна, здесь ничего нет интересного. После скучного плавания, пятнадцатого Августа в семь часов вечера приехали в Пест. Подъезжая к городу, мы имели перед собою прелестную картину: на обоих берегах освещенные здания, на лево Пест, на право Буда, или Офен, столица Венгрии. Буда имеет тридцать тысяч жителей, но Пест взял сильный над нею перевес: хотя всего двадцать лет, как он начал [249] отстроиваться, однако в нем считается уже до семидесяти тысяч жителей и домы все трех- и четырех-этажные, прекрасной, новой архитектуры. Вид Песта доставил мне, как жителю Петербурга, особенное наслаждение: прекрасные четырех-этажные, хорошо освященные домы Песта, и стук его экипажей заставили меня забыться; мня казалось, что я плыву по Неве, где у меня с одной стороны великолепная Английская набережная, которой фонари отражаются в хрустальной воде; а с другой менее освещенный Васильевский Остров, точно так как теперь Офен. Длинный мост с фонарями, соединяющий оба города, довершил мое очарование.

Я остановился в лучшем трактире Песта, под знаком Охотничьего Рога, где меня встретил швейцар в ливрее, а вслед за ним хозяин. В общем зале я застал множество народу за ужином и шумными разговорами. Тут же очень порядочные музыканты играли квартет. В особенности, привлекала общее внимание одна хорошенькая женщина, игравшая на скрыпке: при всей красоте и нежности, она имела что то мушкетерское в своей осанке и, если бы ее одеть в рыцарское платье, нельзя было бы и желать лучшей Амазонки в наше время.

Здешний новый театр, говорят, прелестен; [250] но, увы, я не увижу его, и вообще ничего во всем город, потому что пароход отходит завтра рано по утру. Отправления пароходов на Дунае расписаны не для путешественника, а для купца, который боится потерять минуту. Это очень неприятно для тех, которые так богаты временем, что потерять даже год или два года жизни — для них не составляет никакой разницы. В пять часов утра мы уже были на пароходе Франц Первый. Я перепугался множества народу и громоздкости товаров, которыми была завалена, забита, вся палуба, так что негде было даже ходить. По справке у капитана оказалось, что нас на пароходе было около двух сот человек: легко себе представить что за толкотня! Компания пароходства так корыстолюбива, что принимает неопределенное число пассажиров, и в этот раз многие, заплатив деньги за первое место, не могли даже протолкаться в каюту и должны были мокнуть на палубе; капитан отговаривался тем, что он будет высаживать пассажиров у каждого городка, и что к ночи сделается просторнее. Впрочем такая теснота случается только раз в год, при возвращении купцов с Пестской ярмарки. Пестрота костюмов доставляла нам приятное развлечение; между множеством Немцов, Венгерцов и Сербов, было несколько Турков, Греков [251] и Евреев, а Русских, Англичан и Испанцев по одному. Тут же находились и дамы, некоторые из весьма хороших фамилий: одна из них очистила себе уголок в каюте, поставила маленький стол и пригласила меня и еще двух молодых людей составить вист. Мы просидели за столом до самой ночи и этот вист доставил нам большое удовольствие. Переночевавши кое-как, мы на другое утро принялись опять за вист. Вдруг, после большого шлема, увидели мы страшную крепость. Она явилась еще издали, не доезжая до Нейзаца. Это был знаменитый Петервардейн, который лежит на горе, на самом изгибе Дуная, так что крепость с трех сторон окружена водою и неприступными двухъярусными валами. Со стороны сухого пути построено шесть шанцев и под ними минные галлереи; огромные каменные казармы составляют центр города и видны за целую милю. На противуположном берегу лежит городок Нейзац, который прежде составлял Немецкую колонию в Славонии, а теперь возвышен на степень города: он довольно опрятен, имеет много хороших домов и окружен виноградными садами. Мои вистовые товарищи остались в этом городе, откуда происходила значительная часть пассажиров.

Пробыв в Нейзаце часа три, мы [252] отправились в дальнейший путь, и к сумеркам приехали в Землин, где пробыли весь следующий день, потому что пароход нагружался углем. После обеда я услышал, что на пароходе двое пассажиров разговаривают между собою точно как-бы по-Русски; я тотчас вмешался в разговор и узнал, что они Иллирийцы; по сходству их языка с нашим церковным я мог понимать все, что они мне говорили. Беседа с ними доставила мне также большое удовольствие, потому что я узнал от этих откровенных Славян их отношения к Австрийскому правительству. Привязанность их к России чрезвычайна; едва они узнали, что я Русский, как меня окружило их человек пять, и все начали расспрашивать про Государя, про Россию, про нашу Словесность. Они говорили, что получают некоторые Русские книги, по что им год-от-году труднее их понимать, потому что наш язык быстро отклоняется от «Славянского» и принимает национальную физиономию. Тут же имел я случай познакомиться с их священником, весьма умным человеком; чтоб лучше понимать друг друга, мы говорили по-Немецки. Одеяние священника совершенно такое как у наших; только на подряснике широкий красный пояс означал в нем протоиерея.

Восемнадцатого Августа, рано по утру, я вышел на палубу и увидел на [253] противоположном берегу древнюю столицу Сербии, крепость Белград, занятую Турецким гарнизоном. Я тотчас хотел было туда ехать, но мне сказали, что для этого нужно иметь позволение Австрийского местного начальства и получить гвардиона из карантина: иначе я должен буду выдержать пяти-дневное очищение. Как мы должны были в двенадцать часов сняться с якоря, то я, не надеясь воротиться ко тому времени, предпочел любоваться городом издали, тем более что мне удалось узнать об нем очень подробно от одного молодого Венгерца, который приехал оттуда только вчера. Весь Белград состоит из нижней и верхней крепости; в нижней разбросано от пятнадцати до двадцати тысяч домов, построенных в величайшем беспорядке и без всякой архитектуры: возле большого венециянского окна, вы найдете маленькое, треугольное, и тому подобное; мостовою называется куча каменьев брошенных в грязь. Караулы у крепостных ворот состоят из восьми человек различно одетых; чалмы, фески и шапки на головах; у всего караула только три ружья; впрочем они вооружены пистолетами и саблями. Бомбы и ядра с незапамятных времен валяются на улицах; огромные чугунные орудия на невыкрашенных лафетах составляют крепостную артиллерию. В верхней [254] крепости, дома построены тоже без всякого порядка, с плоскими крышами; лавки с передней стороны не имеют стен, а только два столба, между которыми ночью вставляются двери. Немногие порядочно выстроенные дома принадлежат ко времени Иосифа II; но Турки, желая им придать более виду, вынули все стекла, и эти домы приходят теперь в разрушение. Огромные стада тощих кошек и собак дополняют грязную картину Оттоманской крепости. Шалуны мальчишки, зная, что путешественник, если дотронется до чего-нибудь, обязан выдержать карантин, с намерением бросают в прохожих шапками и хватаются за платье.

Решившись не ехать в Белград, я пошел в прозаический Землин прописать свой паспорт, и потом, по грязным улицам мимо жалких каменных домов и мазанок, помолиться в Славянскую церковь. Богослужение совершается как у нас, с тою только разницею, что вместо дьячка прислуживают шесть мальчиков в стихарях с превысокими свечами, и что на одном клиросе поют по-Славянски, или по Сербски, а на другом по-Гречески. По сходству богослужения с нашим я думал, что уже нахожусь в России и только когда священник, при переносе, начал поминать Фердинанда II, а не нашего Царя, я [255] неприятным образом был выведен из заблуждения. Сербы душевно любят Русских и все Русское. Внимательность их к иностранцу меня поразила: когда я выходил из церкви, шел проливной дождь, и какой-то мужчина тотчас предложил мне итти с ним под зонтиком; а когда дорога нас разлучила, меня догнал мальчик и всунул мне в руку зонтик, за которым он пришел после на пароход. В городе я осмотрел еще прекрасно устроенный карантин.

Около двух часов пополудни снялись мы с якоря, и вечером остановились ночевать. Ночью опасно плавать здесь по Дунаю: во многих местах есть отмели, и до-сих-пор еще нет подробной и верной карты Дуная; все доселе изданные чрезвычайно ошибочны. Сейчас проехали мы мимо Турецкой крепости Семендрии, построенной в виде треугольника с двух-ярусными башнями на исходящих углах; стены, у подошвы, окружены палисадами. Странно видеть с одной стороны дурные поля, хорошо обработанные, между тем как на Турецкой стороне тучные стоят пустыми и не видно даже стад: это параллель просвещения и невежества, потому что, хотя с обеих сторон живут Сербы, здесь народ находится под мирным правлением кроткой и ученой Австрии, а там беспорядок грубого [256] деспотизма заставляет бедных жителей ходить всегда с обнаженным мечем, чтобы оберегать свои жилища; там каждый земледелец — воин. В этот день, когда мы остановились у одного маленького местечка для выгрузки товаров, с противуположного берега подъехали два Турка полюбоваться на пароход, и хотя им запретили приближаться более, однако они не слушали: капитан и все пассажиры уже боялись, что они взойдут на пароход, и тем заставят нас держать карантин. При этом случае рассказывали, что недавно с Австрийской границы были убиты два Турка, которые не отвечали на вопрос патруля и хотели взобраться на левый берег. Для охранения границы от чумы, на Австрийской стороне выстроены, через каждые четверть часа, три маленькие домика, в которых живет кордонная стража.

Вечером мы приехали в Молдавию, где оканчивается плавание на пароходе, потому что отсюда до самой Орсовы оно очень опасно, а далее до Скела-Кладова, по причин подводных скал, и совершенно невозможно.

Поутру Англичанин и я отправились на маленькой лодке с зонтиком в Орсову. Рулевой наш был Италиянец, а гребцы Сербы. Местоположение с обоих берегов Дуная превосходно: огромные крутые скалы висят над [257] самою рекою; только изредка видны с Австрийской стороны деревеньки. Падение воды на всем этом пространстве чрезвычайно сильно и в некоторых местах, именно около Изласа, где есть еще подводные камни, вся река покрыта пеною: шум слышен уже издали. Хотя гребцы наши часто проезжали это место, однако ж и на их лицах виден был страх. Рулевой кричал им беспрестанно по-Сербски: « Смело! Смело!» Только мой Англичанин был совершенно покоен, но и он несколько подскочил, когда лодка ударилась о подводный камень.

Проехавши около мили от Изласа, рулевой направил лодку к Турецкому берегу, и на огромной скале показал нам высеченную надпись, называемую Траяновою Доскою: это квадрат, имеющий полторы сажени в каждой стороне, с широкою, в три четверти аршина рамою, украшенною барельефами; на доске находится надпись — в котором году была начата и когда кончена высеченная в скалах дорога, идущая почти от самой Молдавы до Орсовы. Говорят, что Турки, завладев этим краем и желая истребить все памятники своих предшественников, старались изгладить и эту надпись: они обломали ее снизу, и как не было возможности достать до самого верху, то они раскладывали снизу огонь и жгли камень; [258] однако ж, для славы Траяна и этой басни, верхний край остался невредимым. Остатки Трояновой дороги видны еще и теперь, хотя время и небрежение Турок привели ее в совершенное разрушение. С особенным благоговением смотрел я на этот гигантский труд, который ясно показывает, на какой степени находились здесь некогда образованность, промышленность и торговля. Военная дорога Римлян была вместе и торговою и устраняла неудобство тянуть бичевою суда вверх по Дунаю. Австрийцы, соревнуя древним, высекают на противуположном берегу в скалах новую дорогу, которой выполнение по своей трудности, едва-ли будет уступать Траянову подвигу. Несколько тысяч человек работают над ней уже третий год; говорят, что она будет совершенно окончена не прежде как через три года. Хотя эта дорога стоит правительству ужасных издержек, но она необходима, потому что в некоторых местах совершенно невозможно тянуть барки даже бичевою: скалы в семьдесят и более сажень вышины опускаются вертикально в воду. На одной из них я заметил деревянный крест, поставленный на вершине: вероятно какой-нибудь благочестивый человек с опасностию жизни водрузил его на этом неприступном месте. Во время плавания нашего между этими скалами, матросы [259] забавлялись эхом: голос их откликался чрезвычайно ясно по нескольку раз; особенно разительно было это явление, когда мы приблизились к тому месту, где для новой дороги рвали камни; гул от взрывов был ужасен, и превосходил самую сильную грозу; перекат этого грома повторялся по-крайней-мере пятнадцать раз.

После десятичасового, неимоверно быстрого и приятного плавания — мы сделали в это время около ста пятидесяти верст, — приехали мы в Новую Орсову. Я остановился в трактире: окна моей комнаты обращены были к Турецкой границе, и я, сидя на квартире в Австрии, мог видеть, что делается в Турции. В Турции кажется все обстояло благополучно, и мы с Англичанином, моим товарищем, поехали на знаменитые минеральные воды около деревни Мехадии. Дорогою, мой интересный спутник рассказал мне свои похождения: он ходил кругом света, прожил шесть лет в Индии, и теперь, возвратившись оттуда, пустился шататься по сухому пути. В нынешнем году он исходил пешком всю Швейцарию и дошел до Вены; теперь отправлялся он в Константинополь, посмотреть, здоровы ли Турки и каким образом делают они свой кейф, который хотел он соединить в одну систему с Английским комфортом. Он родился в Петербурге, но ему было только несколько [260] месяцев как его повезли в Англию, и потому, хотя уроженец России, он не знал по-Русски. В будущем году он приедет на свою родину, в Петербург. Физиономия его весьма странна; он мал ростом, сутуловат и курнос, и притом со всеми oddities and excentricities, со всеми странностями и причудами Англичанина. Вы его легко узнаете на Английской Набережной.

Дорога в Мехадию идет большею частию между высокими горами, покрытыми лесом; на всем расстоянии трех с половиною часов встречаются только две деревеньки, на берегу каменистой речки, и развалины древней колонады, прислоненной к скале. По мере приближения к Мехадии горы становятся выше и мрачнее. Проехав ее, должно еще сделать версты две до самых вод, от которых чрезвычайно сильный серный запах чувствителен издали. Через речку, лежащую у самых вод, был прежде каменный мост на высоких столбах, но теперь от него остались одни развалины. Строения на водах все — каменные, хорошей архитектуры; особенно отличаются казармы квартирующего здесь полка. Отобедав в трактире за общим столом, мы пошли к так называемым Геркулесовым Водам. Возле дороги вделаны в скалу два древние изображения, высеченные на каменных досках, которые [261] были найдены здесь в развалинах. Богатый источник Геркулесовой Воды, известный уже Македонянам, вытекает из голой скалы; высеченная в камне галерея ведет к самому истоку; над большим бассейном, общим для всех посетителей, изваяно в скале, в незапамятные времена, изображение Геркулеса, от которого источник получил это название, ежели только это название не метафора, которою хотели сказать, что вода имеет свойство укреплять тело и делать всех, кто ею пользуется, маленькими Геркулесами. Эту воду не пьют, а употребляют только для ванн; впрочем, не взирая на двадцать градусов теплоты, она имеет довольно приятный вкус. Кроме этого источника, здесь находятся еще следующие: Карлсбад, которого воду большею частию пьют и берут на маленькие ванны для ног; Людвигсбад, Каролиненбад, Кейзербад, Аугенбад, Думбад и еще один, которого названия не помню. Каролиненбад и Кейзербад выходят из одного ключа и издают ужасный пар; доктор говорит, что вода эта имеет 44° Реомюра, а Франценсбадская 43 1/2. Число посетителей здесь ежегодно так увеличивается, что правительство строит для них еще дом. Мехадия лежит, подобно Карлсбаду, в ущелий, окруженном высокими горами, которых вершины поросли небольшим лесом. [262] Когда покойный Император Франц I посетил эти воды, жители, желая с честью сделать иллюминацию, зажгли вечером деревья, растущие на верху скал, и картина, говорят, была очаровательна. Дорога от Новой Орсовы до Скела-Кладова, которая лежит уже в Валахии, не длинна, но затруднительна; сухим путем везут туда не охотно, потому что, если извощик не успеет возвратиться до заката солнца, он должен держать пятидневный карантин. Путешествие водою считается весьма опасным, особенно проезд через так называемые Железные Ворота. Здесь, на пространстве около двух верст, падение воды необыкновенно велико и река усеяна множеством подводных скал и камней, так, что большому судну редко удается пройти без несчастия.

С нами ехал почти от самой Вены один из директоров компании пароходства, который был послан для исследования, нет ли средства уничтожить некоторых скал, чтобы пароход мог проходить беспрепятственно, и для узнания глубины Дуная на всем этом пространстве. Директор, разумеется, должен был ехать водою; Англичанин, как искатель приключений, также выбрал этот род путешествия, и оба они уговорили и меня не отставать от них. Эти господа думали тронуть мою [263] слабую струну, и уверяли, что если я Русской, то должен любить опасности: хотя я возражал, что Русской по пустому не любит рисковать своею жизнию и бережет ее для чего-нибудь лучшего, однако из любопытства решился ехать с ними. В восемь часов утра 22 августа мы сели в лодку. Не мало удивился я, когда нашел здесь мужчину в богатом Турецком платье, с женщиною и двумя Арнаутами; все они также отправлялись в Скела-Кладова. Этот мужчина был знатный Серб С***, а эта Сербинка его супруга. Он жил долгое время в Константинополе, где был коротко знаком с Российским посольством и научился говорить по Русски. Впоследствии оказалось, что он и жена его не знали всей опасности этого плавания: он сидел совершенно покойно, но лице жены покрылось смертною бледностию, когда мы приблизились к Железным Воротам и она увидела перед собою бушующие волны, которые, отражаясь от скал, ходят по всем направлениям. На одной скале мы заметили барку с углем, когда-то выброшенную на нее, и вид этой черной массы, окруженной седою пеною, делал картину еще мрачнее и ужаснее. Одно место около Изласа сделало однако ж на меня большое впечатление, но тогда я уже привык к подобным явлениям, и, вероятно, если бы пришлось [264] проезжать третье такое место, я бы сидел также покойно как в карете. Матросы, желая придать себе более бодрости, кричали изо всей мочи; и хотя они держали весла с величайшим напряжением силы, однако ж у одного из них его вырвало из рук. Платье на нас совершенно измокло от брызг и волн, хлеставших в лодку. Директор, капитан и несколько чиновников, посланных от правительства, решили, что едва ли можно здесь что нибудь сделать, потому что, по словам лоцмана, часто огромные каменья исчезают в одном месте и появляются в другом. Порой вода на Дунае бывает очень низка, как это случилось два года тому назад; и тогда подводные скалы выходят наружу. Пароходное общество думает воспользоваться подобным временем, чтобы рвать скалы и, если не уничтожить, по-крайней мере уменьшить их до такой степени, чтобы пароход мог при средней высоте воды ходить над ними безопасно. Глубина реки на всем этом пространстве чрезвычайно велика.

Когда опасность миновалась, я был очень доволен, что решился на это путешествие, потому что видел картину чрезвычайную, изумительную. Дунай, как отчаянный бёрсеркер, громит скалы, пробивается сквозь толпы врагов, бесится, ревет, опрокидывает все и, [265] поседев от трудов, вырывается на свободу чтобы отдохнуть в отлогих берегах, усеянных цветами, где он засыпает под тению дерев, повисших над его водою. Этот переход восхитителен! В ушах еще раздается рев волн, между тем как глаза уже покоятся на зеркальной поверхности реки и только кое-где видны клочки пены, как доказательства, что это та самая вода, которая за минуту бесновалась сама и вас приводила в ужас.

В десять часов мы приехали в деревню Кладова, лежащую против Турецкой крепости Кладова. Во всей деревне нет ни одного порядочного дома, и даже находящийся здесь карантин состоит из мазанок. Толпа карантинных служителей тотчас окружила нас, чтобы мы не смешались, — техническое выражение этих господ. Тут пришли к нам здешний смотритель карантина и другие чиновники, Валахи в Турецком платье. Первый из них, узнав что я Русской, сказал мне через переводчика, что ему весьма приятно познакомиться с офицером того войска, которое было их избавителем, и что они беспрестанно благословляют Императора Николая и генерала Киселева.

На другой день поутру, директор карантина пригласил меня ехать с ним во вновь строющийся карантин; я тем охотнее согласился, [266] что пароход Арго отходил только завтра. Я очень удивился, увидев вчерашнего моего знакомца, директора карантина, не в Турецком, а в Немецком кафтане, и на вопрос мой получил ответ, что им запрещено от правительства носить Турецкое платье, и что вчера он был по-домашнему и донашивал прежнее. Спустившись в лодке версты на две, почти к самому городу Чернец, мы вышли на берег. Здесь, в древние времена, стоял город Северин, и еще видны развалины замка, существовавшего в начале Христианской эры. По приказанию генерала Киселева к ним приделаны контрфорсы, для того чтобы остаток стены не обрушился. На том месте, где стоял Северин, предположено выстроить город по плану, утвержденному генералом Киселевым; места площадей и улиц уже назначены, и все участки разобраны. Лучшая площадь будет названа Киселевскою, по имени основателя города. При нас заложили здание, назначенное для карантина и смотритель работ просил меня, как Русского, положить также камень. При рытии фундаментов находят здесь много древних монет: я видел их, и как любитель хотел купить некоторые, но от князя Гики приставлен нарочный человек, который их собирает и смотрит чтобы работники не продавали, и таким образом мне не удалось [267] ничего достать. Осмотрев развалины, мы бечевою возвратились к пароходу.

По просьбе Англичанина, я хотел быть ему компаньоном и записался во второе место; но я провел там только одну ночь, и едва не заболел от ужасной нечистоты. Я тотчас перешел в первые места. Мой разсчетливый товарищ не побоялся неопрятности и остался на втором месте. Вообще, не к чести пароходной компании, должно сказать, что Дунайские пароходы довольно грязны, в особениости этот.

Августа 24, мы снялись с якоря у Скела-Кладова и отправились в дальнейший путь. Около самой развалины башни Северина, построен был на Дунае Траянов мост, каменный, на двадцати двух арках. Капитан парохода говорит, что при мелководьи показываются из воды столбы, на которых лежали арки; на противуположном берегу видны развалины укрепления, к которому вероятно вел мост. Не далеко отсюда лежит на правом берегу Дуная Турецкая крепость Кладова, построенная без всяких правил фортификации; через ее каменную стену мы очень хорошо видели с парохода внутренность твердыни. Обывательские домы, не исключая дворца самого паши, почти все разваливаются. Но тенистые кипарисы, возвышающиеся над жалкими строениями, придают этому месту видописную [268] прелесть. На той же, на Булгарской, стороне встречаются развалины старинного укрепления, Флорентин: оно состоит из башни, построенной на скале, которая вдалась в реку; и подл е развалин лежит большое селение, некогда богатое значительною торговлею с Валахией: со времен самостоятельности этой области, торговля совершенно прекратилась и селение почти опустело.

Я проспал Виддин, у которого мы ночевали 25 Августа. Утром проехали мы только одно интересное местечко, именно Рахов, где генерал барон Гейсмар переправился через Дунай; оно теперь очень благообразно и ново, благодаря барону, который сжег прежнее. Местоположение обоих берегов пусто и бесплодно: на левой стороне совсем не видать жителей, на правой есть несколько деревень, но они почти не видны, потому что Булгары строят жилища особенным образом: они вырывают в земле ямы, и, оставив только маленькую лазейку, живут в них зиму и лето, и может-быть очень счастливо. Не доезжая до Русчука, близ села Батина, лежит большой лесистый остров, на котором бессмертный Кутузов запер в 1812 году верховного визиря с тридцатью тысячами войска. С особенным чувством смотрел я на это место, священное для Русского: могла ли бы [269] Россия смело подвергнуться нашествию Европы, если б в такое время она должна была бороться еще с Турциею и мир, который был следствием отчаянного положения визиря, не внушил ли ей более самонадеянности при самом начале войны с Наполеоном?

Русчук лежит на высоком берегу Дуная и окружен земляным валом. Здесь мой Англичанин вышел на берег, чтобы через Варну отправиться в Константинополь, и я проводил его в город, где нас встретило множество народу. Все оглядывали нас с любопытством; мы платили им тем же. Особенно обратили на себя внимание женщины с закутанными лицами, потому что во всем скрытом от наших глаз весьма естественно скорее предполагаешь что-нибудь хорошее, нежели что-нибудь дурное; впрочем некоторые из них, случайно или с намерением, открывались на несколько секунд и я не заметил ничего миловидного. Мужчины, все до одного, не-исключая нищих, были с трубками в зубах или в руках. Простившись очень нежно с моим товарищем и пожелав ему счастливого пути, я возвратился на пароход и мы отправились в Журжу.

Крепость Журжа совершенно уничтожена: теперь подле нее строят город, который [270] состоит из круглой площади и нескольких прямых улиц, идущих радиусами. В городе уже устроено множество лавок на восточный манер: пол их поднят от земли фута на два, и купцы сидят на этом возвышении по-Турецки, а товары разложены около них. Ремесленники имеют свои мастерские в таких же лавках. Все это составляет очень хороший вид; кажется, будто передняя стена домов вынута и вы можете, не снимая крыш с города, рассматривать с хромоногим бесом, что происходит внутри жилищ. Я вошел в кофейный дом, единственный во всем городе: это большой сарай, в конце которого стоит биллиард, а около стен расставлено несколько стульев самой грубой работы. Один угол завален целою грудою трубок, в другом сделан прилавок, где продают разные сладости, в третьем стоит большая печь с очагом, на котором варят кофе в маленьких жестяных кружечках, каждую чашку особенно. Мне прежде подали пустую фарфоровую, с отбитой ручкой, а после из печи привалила запачканная кружечка с кофе, который поспешно влили в мою чашку, и к этому мне подали очень хорошое розовое варенье и стакан воды.

Мы проехали, 27 Августа, совершенно уничтоженную крепость Туртукай, и подошли к [271] Силистрии. Надеясь найти здесь знакомых между Русскими офицерами, я просил капитана остановиться. Бросили якорь; я отправился на берег с карантинным служителем, который ехал все время с нами для наблюдения, чтобы пароход не сообщался с жителями правого берега, и на пристани мы встретились с морским офицером. Он, живя в Турции, так изволил отвыкнуть от чумы, что не подпускал нас близко, боясь от нас зачумиться, а карантинный служитель, который считал его набитым чумою, со своей стороны заботился о моем здоровье. Крепость содержалась Русскими в величайшем порядке: чисто выбеленные домы с красными крышами придавали ей особенно опрятный вид. В некотором расстоянии от крепости были выстроены огромные военные госпитали и карантин. В Силистрийский округ, в котором находятся двенадцать деревень, доставляющих крепости жизненные потребности, не иначе впускали кого-либо как по выдержании карантина.

От Силистрии до самого Браилова оба берега низменные и совершенно незаселенные, унылы до невероятности: только Русские солдаты, которые на Валахской стороне заготовляли фураж, несколько развлекали наши взоры, утомленные единообразием, и местами стаи птиц, в роде ласточек, вились над гладкою как [272] зеркало водой. На правом берегу мелькнули между скалами развалины крепости Гирсова. Здесь Дунай делится на множество рукавов.

После очень скучного плавания, мы приехали на следующий день к Браилову и я поспешил на берег чтоб видеть место, которое играло такую роль во всех войнах с Турциею. Крепость совершенно разрушена и валы опрокинуты в ров, кроме того места, со стороны кладбища, где во время последней осады был сделан приступ: оно оставлено, как было после взрыва, или по-крайней-мере менее других разрушено. На кладбище, у самого рва, где пало так много храбрых, воздвигнут каменный крест на четыреугольном пиедестале, и с лицевой стороны креста иссечено изображение всевидящего ока; на обороте — якорь; на кресте лавровый венок; с четырех сторон пиедестала мертвые головы. Вот скромный, но прелестный памятник павшим героям. Завидуя славной их участи, я долго стоял у подножие монумента; сильные чувства волновали грудь мою и я оросил слезами землю, обагренную кровью братьев. За монументом стоит деревянный крест с локаническою надписью: — «Российским воинам.» Одну из упавших с пиедестала голов, я нашел на кладбище, и приделал ее как мог на прежнее место, стараясь приостановить дело [273] разрушения, которое успело уже наложить свою руку. Поклонившись еще раз праху героев, я пошел в город. Браилов, один из лучших городов Валахии, отстраивается очень хорошо; в нем есть даже щеголеватые здания. К сожалению мне по краткости времени, не удалось видеть памятника, воздвигнутого на том месте, где 12 Мая 1828 ядро упало к ногам нашего Государя, лично подававшего войску пример неустрашимости.

Возвратившись на пароход, я нашел там несколько дам и мужчин, которые для прогулки собрались ехать с нами в Галац.

После полутора часового плавания приехали мы в Галац, который видели уже из Браилова. Город довольно велик, и по-крайней-мере в трое больше Браилова; от самого берега поднимается он вверх по крутой горе; домы все без исключения уродливой архитектуры, — самая неудачная смесь Азии с Европой; внизу грязные лавки набитые торгующими Жидами и Греками. Отсюда нанял я лошадей до Леовского карантина, где для въезда в Россию, нужно держать только четыре дня очищения, между тем как в Репинском карантине, находящемся около Галаца, оно продолжается четырнадцать дней.

Отъехав две почты, лошади до того устали, что я должен был остановиться ночевать в [274] Молдавской деревне, где не нашел никого кто бы разумел по Русски и едва мог добиться чего-нибудь, чтоб утолить голод. Молдавия, право не такая бедная страна, какою ее описывают; напротив я везде видел прекрасные виноградники, стада быков и овец и огромные табуны.

На третий день по выезде из Галаца, прибыли мы в два часа после обеда к Пруту, где устроена переправа и карантин. Подняли флаг, и я побежал к карантину с паспортом, но неумолимый смотритель не захотел принять меня ранее как на другой день и надобно было провести ночь на голых досках. Меня утешала надежда, что смотритель сдержит свое слово, и примет на другой день утром: но не тут то было; я, голодный, должен был дожидаться до двух часов. Таким образом конец моего путешествия за границею был конец голодный.

Длинными железными щипцами взяли у меня паспорт, и карантинный чиновник приставил ко мне гвардиона, который повел меня в мою комнату. Четыре несносных дня миновались: уф!... слава Богу! карантин кончен! Скоро пришел доктор и поздравил меня с благополучным испытанием. В таможне осмотрели мои вещи, и я, получив подорожную, пустился из Леова без оглядки. Дорога отсюда до [275] самого Кишинева идет по степи, усеянной бесчисленными курганами. На другой день прибыл я в Кишинев, — столицу Бессарабии. Это довольно хороший городок, с церквами, колокольнями, домами и трактирами, который лежит в лощин и окружен прекрасно обработанными полями и виноградниками: всю эту долину можно бы было принять за землю аккуратных Немцев.

Через четыре часа, из Кишинева вы будете в Бендерах. Крепость стоит отдельно от города и содержится в большой чистоте; в восточной ее стороне находится древний замок с шестью круглыми башнями; он сохранился очень хорошо, хотя как говорят, принадлежит к давним временам и построен еще во время владычества Поляков. Турки, завладев Бендерами, обнесли город земляным валом и другими пристройками. Возле замка лежат развалины мечети с высоким минаретом. Перевоз через Днестр устроен близ самой крепости, и вид с парома на город, крепость и развалины минарета, прелестен. За Днестром Тирасполь, городок состоящий из одной улицы, с чистенькою крепостью того же имени; за Тирасполем степь, часто пересекаемая лесками; за степью Одесса и Черное Море. Из всей прекрасной Одессы, Италиянского города России, я опишу только [276] баню и гулянье. Когда вы приедете в Одессу,– идите прямо в Греческую баню, где увидите вы Восток со всею его негою, ежели не со всем великолепием. Она состоит из нескольких больших комнат для раздевания, с Турецкими диванами вдоль стен, и из круглой залы в которой моются. Пол, стены и скамейки сделаны здесь из мрамора и содержатся в величайшей чистоте; печи устроены под полом, который всегда тепел и вы не подвергаетесь простуде как в Русских банях, где часто из под полу препорядочно дует. Что касается до гулянья, то вы можете им пользоваться каждый день после обеда на бульваре, на берегу моря, между великолепным домом графа Воронцова и прекрасным зданием биржи. Вид отсюда на гавань и рейду, усеянные множеством кораблей, на которых по праздникам развеваются разноцветные флаги, прекрасен; этого мало, — обворожителен, беспределен. Бульвар есть любимое гулянье высшего класса Одесских жителей; дамы, разряженные по последней моде, расхаживают целое после-обеда взад и вперед. В Одессе есть опера; лучшая опера в России, — Италиянский театр, который всегда имеет отличных певиц и хороший оркестр. Но уже бурое облако дыму клубится над быстрым судном; вот звонит колокольчик, якорь поднялся, и [277] прекрасный пароход Петр Великий понес нас в Черное Море, — самое синее море, какое только вы можете себе представить. Вид на Одессу прелестен; особенно дом графа Воронцова с садом, бульвар и биржа делают самое приятное впечатление.

На пароход я познакомился с двумя путешествующими Американцами, которые возвращались через Москву из Петербурга. Они были в восхищении от Москвы. В Петербург все так огромно и величественно, что они терялись от изумления; но Москва, сердце России, нравилась им бесконечно: там люди веселы, добры, гостеприимны в высшей степени и умеют пользоваться жизнью; мы провели в ней, говорили они, три недели, не заметив как прошло время. Москва чудо-город! восклицали Американцы: Москвичи преумные люди и великие философы!.....» Спасибо тебе, белокаменная, что поддержала нашу славу!

Девятнадцатого Сентября мы увидели в тумане Севастополь, и через час бросили якорь близ входа в Балаклавский залив. Против нас, на голых скалах, видны были развалины старинной крепости, построенной будто-бы Генуэзцами, но профессор Дюбуа (Dubois), в письме к Г. Кеппену, говорит, что это должен быть один из семи замков, которыми Сколури окружил несчастных Херсонцев: он [278] называет его Символаном (Г. Дюбуа (Dubois), в течении 1833 и 1834 годов, объездил всю южную Россию, занимаясь изысканием древностей и особенно геогностическим описанием Крымских и Кавказских гор. Я имел случай видеть его в Дрездене в Июне прошлого года; он с восторгом отзывается о гостеприимстве, с которым он был принят в Крыму и в Закавказских областях и о готовности, с какою оказывали ему помощь в его ученых исследованиях. Зимою он надеялся успеть привести в порядок свои записки о южной России, которые будут изданы в Берлине). Одна из башен, находящаяся на самой вершине скалы, обращенной к морю, сохранилась очень хорошо, как и часть стены, которая идет вдоль Балаклавского залива. Пробыв несколько часов в Балаклаве, я отлучился в Бакчисарай, который расположен очень водописно на двух горах, находящихся у реки Чурук. Здесь большая часть жителей Татары или Каралмы, и от того Бакчисарай более всех городов Крыма сохранил восточный характер. На всех дворах, даже самых бедных, вы найдете мраморные фонтаны ключевой воды. Примечательнейшее, и почти единственное хорошее строение есть Ханский дворец, построенный в 1519 году ханом Адил-Сахиб-Гиреем: все здание обнесено каменною стеною; внутри стоит отдельно гарем, окруженный также стеною, которая гораздо выше первой. В комнатах дворца стены и двери украшены богатою позолотою. [279] Особенно примечательна зала, в которой собирался диван; здесь наружные стекла окон расцвечены яркими красками, а внутренние матовые, что придает всем предметам в зале цвет, весьма приятный. Мне показывали комнаты, в которых, как говорит предание, жила несчастная Польская княжна Мария, и где по ее желанию была устроена ханом Католическая церковь. В саду я видел роскошную купальню ханов, и наконец в одной из комнат нижнего этажа тот фонтан, о котором говорит Пушкин:

«И в память горестной Марии
Воздвигнут мраморный фонтан.»

Возле самого дворца, через двор, лежит кладбище. Все памятники, находящиеся здесь, сделаны из белого мрамора, а в двух круглых склепах стоит по нескольку деревянных гробниц, покрытых черным и зеленым бархатом, от которого время оставило только лоскутья. В головах повешены зеленые чалмы, означающие потомков Магомета. К сожалению, гробницы остаются без всякого присмотра и надписи растеряны.

21 Сентября мы приехали в Симферополь. Он делится на две части, на старый и новый город. Старый состоит из кривых, узких улиц и переулков; домы, по Азиятскому обычаю, на дворах и окружены каменными стенами, так что вы не можете наслаждаться [280] чистым Европейским удовольствием глазеть по окнам. В новом городе посреди огромной площади стоит прекрасный собор. От площади идет по разным направлениям несколько прямых широких улиц, уже довольно хорошо застроенных опрятными домиками Европейской архитектуры. Уже слишком два месяца живу я в Симферополе, и до-сих-пор не имел причины жалеть, что не попал в Италию. Напротив того, гостеприимство Симферопольских жителей и прекрасно образованное общество заставляют меня радоваться, что я предпочел Русскую Италию Италиянской. Сегодня, первого Декабря, на дворе 15° тепла, — что здесь совсем не редкость. Я слышал от Г. Стевена, который занимался в продолжении двадцати лет метеорологическими наблюдениями, что он частенько на Рождестве сидел с гостями в саду, и все жаловались на солнечный жар, любуясь с балкона на седой Чатыр-даг и на цепь прекрасных гор. На южном берегу Крыма, в продолжении всей зимы термометр стоит почти всегда 10° выше нуля, когда на остальной части полуострова он понижается до точки замерзания, и в Феврале вы найдете там миндальные деревья и розы в полном цвету.

Н. Маркевич.

Текст воспроизведен по изданию: Плавание по Дунаю от Вены до Галаца в августе, 1835 г. // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 3. № 11. 1836