-

ЗАПИСКИ КНЯЗЯ НИКОЛАЯ СЕРГЕЕВИЧА ГОЛИЦЫНА.

VIII. ¹

Сатуново на Дунае. — От Сатунова до Варны. — Три недели под Варной. — Вылазка 2-го сентября. — Кончина императрицы Марии Феодоровны. — Император Николай на Черном море.

1828.

Деревня Сатуново (по молдавски «сать» значит деревня, а «ноу» новая, следовательно Новая деревня) вовсе не соответствовала своему молдавскому прозванию. Она была не новая и даже не деревня, я куча разбросанных в беспорядке, бедных, жалких, бессарабских хаток и землянок, на левой стороне нижнего Дуная, в том месте, где правее, на правом, возвышенном берегу его, находилась турецкая крепостца Исакчи (переименованная нашими солдатами в «Исачку»). Но эта деревнюшка с мая 1828 г. получила историческое значение, потому что здесь наша 2-я армия фельдмаршала графа Витгенштейна перешла через Дунай и этим открыла войну нашу с Турцией в 1828 г., и здесь же сам император Николай Павлович переправился через Дунай на лодках «Некрасовцов» под начальством атамана их Гладкова. По переправе передовых войск на судах, с боем, здесь устроена была с обеих сторон Дуная земляная плотина, а на Дунае мост на судах, обеспечившие постоянные сообщения нашей армии с ее тылом в Бессарабии и далее.

Войска гвардии, по мере прибытия в Сатуново, переходили по плотине и мосту через Дунай и собирались в общий лагерь на [102] правой стороне Дуная против переправы. Штаб же их, доехав до Сатунова на почтовых лошадях, расположился, как мог, в этом селении и оставался в нем пока все войска гвардии не перешли через Дунай. В продолжении этого времени, все чины штаба перешли с мирного положения на военное, устроили свои походные вьюки и обозы, и пересев на коней, под конвоем одного эскадрона л.-гв. казачьего полка, переехали по плотине и мосту через Дунай.

И вот, оставив Россию за собою, мы переехали через Дунай и ступили на землю враждебной нам Турции или, собственно говоря, подвластной ей и угнетенной ею Болгарии, и расположились в лагере войск гвардии против переправы. Отсюда, около 10 августа, они двинулись, уже в военно-походном порядке, бригадными эшелонами, младшие впереди, к кр. Исакчи и от нее через Баба да г, берегом Черного моря чрез Кюстендже, Мангалию и Каварну, и далее через Теке-кёй к Варне. Впереди, в виде авангарда, шли: 4-я гвардейская пехотная бригада (л.-гв. егерский и финляндский полки), л.-гв. саперный баталион, л.-г. коннопионерный эскадрон и л.-г. казачий полк, с своею артиллерией, под общим начальством командира 4-й бригады, генерал-адъютанта Головина. За этим 1-м эшелоном следовал командовавший гвардией генерал-адъютант Депрерадович, с свитой и штабом, а за ними — прочие бригадные эшелоны, в одном переходе один за другим.

Первый переход наш был до кр. Исакчи, и близь нее был первый военнопоходный ночлег наш на биваках, со всеми военными предосторожностями по уставу, хотя в них собственно и не было особенной надобности, так как весь край впереди до Варны уже был в нашей власти и мы шли в 3-й линии. Но были другие предосторожности, не только не лишние, но и необходимые, а именно — против известной «Молдавской лихорадки», которую так легко схватить в этом краю в сырые и холодные ночи после дневного зноя, и против «змей и ящериц», обильно водящихся в этих местах. Наслышавшись и про лихорадку, и про змей и ящериц, мы с первого же ночлега приняли все нужные против них предосторожности, которые соблюдали и в дальнейшем походе. Для меня, совершавшего мой первый военный поход за границей, были «новы все эти впечатленья бытия» и не лишены, на первых порах, своего рода интереса. Но потом, чем далее, тем более свыкался я, и наконец совершенно освоился с ними.

Второй переход наш был до города Бабадага. Мы шли по [103] пресловутой «Добрудже», более обильной болотами и озерами, чем лесами и горами, а если и встречались холмы, то совершенно обнаженные от всякой растительности. Поэтому и вид был однообразный и унылый, и за отсутствием тени, солнце пекло без жалости, да к тому же, по всему этому главному пути сообщения армии валялись зловонные трупы павших лошадей и волов из под военных транспортов. По с приближением к Бабадагу местность становилась все гористее и лесистее, и наконец к самому Бабадагу, лежавшему в глубокой горной котловине, мы спустились с высоких гор и расположились лагерем в расстоянии около версты от города. Сюда прибыл великий князь Михаил Павлович, после взятия осадным корпусом, состоявшим под его начальством, кр. Браилова, и расположился с своей свитой в одном лагере с штабом гвардии. Днем с раннего утра солнце нестерпимо пекло нас, а тотчас по захождении его наступали тьма и сильные: роса, сырость и холод, так что днем нужно было одеваться как можно легче, а ввечеру и ночью, напротив, как можно теплее, чтобы не схватить злой Молдавской лихорадки. Впрочем днем мы занимались письменными работами под тенью палаток, а по вечерам собирались в одной из них, в кружке штабных товарищей, которые все были очень милые и любезные люди. В числе их, кроме меня и толстого крикуна Траскина, были старшие адъютанты штаба: Василий Петрович Барышников, Вильгельм Иванович Карлгоф — восторженный поэт и хороший стихотворец, Николай Димитриевич Прокопович-Антонский — племянник и однофамилец бывшего ректора Московского университета и сам бывший студент последнего, и л.-г. жандармского эскадрона поручик Загряжский, веселый повеса из пажей. Другими чинами нашего штаба были: дежурный штаб-офицер, л.-г. финляндского полка полковник Яков Иванович Звенигородский — военно-канцелярский ветеран, два почтенные старичка: обер-кригс-коммисар и казначей Быков и обер-аудитор Тихоцкий. Корпусным штаб-доктором был действительный статский советник Иван Петрович Бутков, премилый и преоригинальный старичок, которого все мы очень любили. Из этого видно, что весь личный состав нашего штаба был русский, кроме Карлгофа, но и тот был немец только по фамилии. При нашем штабе состоял также гвардии поручик Шервуд, под оффициальным прозванием «Верный», тот самый, который в 1825 г., бывши вольноопределяющимся унтер-офицером южнопоселенского Новомиргородского уланского полка, первый донес о государственных: заговоре и [104] заговорщиках «Южного общества» во 2-й армии ², но он не принадлежал к нашему кружку и ми его чуждались. Наши вечерние беседы всегда были очень веселые и шумные, не смотря на то, что происходили в близком соседстве с палатками великого князя, свиты его, Депрерадовича, и Нейдгардта. Но одному из нас, обер-офицеров, по очереди приходилось каждый вечер, по захождении солнца, отправляться с конвойными лейб-казаками, на всю ночь до рассвета, в разъезд по горам вокруг лагеря. Эту меру охраны особы великого князя и лагеря установил Нейдгардт, из напрасного усердия, так как мы находились в 3-й линии, в пустом краю, где бродили лишь стаи голодных туземных собак, в роде борзым, врагов же в образе человеческом никаких не было и не могло быть. Из разъездов мы были обязаны являться к Нейдгардту, будить его и постоянно докладывать одно и то же: «что все обстоит благополучно». — В темноте ездить по горам, да еще когда сон клонил и нас, и лошадей, не совсем-то было весело, но за то ранний рассвет и восхождение солнца вполне вознаграждали нас, тем более, что, совершив разъезд, можно было выспаться в палатке.

Великий князь вскоре отправился с своей свитой под Варну, и по отъезде его, наша веселая компания однажды вечером, часа за два до захождения солнца, затеяла прогулку верхом на лошадях, к озеру или скорее морскому заливу Разельм, в нескольких верстах к В. от нашего лагеря. Дорога туда шла среди густого леса, опушки которого находились в некотором расстоянии по обеим сторонам. В нашей компании участвовали также два почтенные старичка Тихоцкий и Быков, а также и Шервуд. Загряжский и мы с ним, ехавшие впереди, вздумали в шутку устроить им засаду в лесу. Неприметно для них, при повороте дороги направо, мы въехали в лес и, по приближении их, выстрелили из 2 или 3 пистолетов и с общим, громким криком «Аллах» бросились из лесу на дорогу. Это так перепугало Тихоцкого, Быкова и Шервуда, что они во всю прыть обратились в бегство, и всех прытче скакал в голове их Шервуд! Громкий хохот наш воротил их назад и Шервуд уверял, будто лошадь его испугалась и понесла назад в лагерь! Посмеявшись этой тревоге, мы поехали далее, и насладившись живописным зрелищем обширного озера Разельм, обрамленного [105] лесистыми горами с великолепною растительностью, воротились в лагерь, очень довольные своею прогулкой.

В Бабадаге был устроен военный госпиталь, и однажды Нейдгардт поехал осматривать его, а я, бывши дежурным при нем, сопровождал его. На дворе госпиталя он приказал мне написать под свою диктовку приказание состоявшему при штабе и находившемуся в лагере лекарю Клоссе (впоследствии бывшему старшим врачом л.-г. Преображенского полка) немедленно прибыть в госпиталь и исполнить какое-то поручение. Приказание это я написал, слезши с лошади, на спине спешенного казака, карандашом на пергаментном листке походной записной книжки, Нейдгардт подписал приказание и казак повел его в лагерь. Нужно сказать, что перед отправлением нашим из Петербурга в поход, Нейдгардт приказал всем офицерам штаба обзавестись памятными книжками утвержденного им образца, с вложенными в них отдельными пергаментными листками и карандашом в каждой, для записки и рассылки приказаний. Это было не дурно, но было бы еще лучше, еслиб Нейдгардт, столь опытный боевой генерал, завел вместо того кожаные, плоские сумки для ношения на груди, с небольшим планшетом, натянутой на нем бумагой и всеми необходимыми принадлежностями для черчения и письма. Впоследствии я удивлялся, как ему не пришла на ум такая необходимая и полезная для штабных офицеров в военном походе вещь.

Из Бабадага штаб наш, сопровождая Депрерадовича, командовавшего войсками в отсутствии великого князя, отправился переходами далее к Кюстендже, Мангалии и Каварне, которые все три находились уже на берегу Черного моря и служили, особенно Кюстендже, пристанями для наших военных и перевозных и для торговых судов. По приближении к Кюстендже, по возвышенному и лесистому приморскому берегу, нам впервые открылся великолепный вид на исторический «Понт Эвксинский», в необъятном пространстве которого отражались в полном блеске яркое солнце и лазурное небо юга! Картина была восхитительная и мы с восторгом приветствовали ее. Гавань в Кюстендже была полна всякого рода судов, а на берегу были целые массы складов военных запасов и шалашей со всякого рода продажными товарами, преимущественно съестными и питейными, словом — сущая ярмарка! Мы обзавелись тут нужными в походе припасами и вещами, и уже до самой Каварны следовали все вдоль берега Черного моря, любуясь его красой.

В Каварне также было множество судов и складов военных [106] запасов, а близь города в поле находился интендантский воловий парк, состоявший под начальством генерал-маиора Башилова (того самого, о котором в ноябрской книжке «Русской Старины» 1880 г. я поместил рассказ, как он, вместе с И. Ф. Пасковичем, впоследствии графом, князем и фельдмаршалом, в день коронации императора Павла 1, был произведен им из камер-пажей в прапорщики л.-гв. Преображенского полка и пожалован во флигель-адъютанты). Он был москвич, короткий знакомый моих родителей и нашего семейства, весельчак, остряк и большой забавник и шутник. Великий князь Михаил Павлович знал его и немало потешался забавными шутками его; между прочим и в Каварне, при отъезде его оттуда под Варну, Башилов на прощание сказал ему: «Ваше высочество, возьмите Варну! Если возьмете ее, приеду поздравить вас верхом на воле!» Однако ему не удалось исполнить этого: воловья команда его порядочно передохла от трудов и голода.

В Каварне Нейдгардт заболел лихорадкой и остался тут для лечения; должность же его была возложена на начальника артиллерии, генерал-адъютанта Сухозанета, прибывшего из Браилова.

От Каварны мы продолжали следовать вдоль берега моря до Бальчика, но на следующем переходе уже свернули на «путь правый», т. е. пошли на право, через горные ущелья, в глубокую котловину, на дне которой лежала деревенька Тек?-кёй (кёй — по Турецки деревня). Спуск в эту котловину и подъем из нее были до того круты и неудобны для колесных обозов, что немало усилий, труда и времени стоило войскам спускать и поднимать их. Предвидя это (хотя и недовольно рано), меня послали осмотреть береговую дорогу, но я нашел ее, хотя и чрезвычайно живописною, но совершенно неудобною для движения войск и особенно колесных обозов.

Из трущобы Теке-кёй, сущей «волчьей долины» Фрейшюца, мы уже следовали по нагорным высотам, в виду моря, и наконец, в понедельник 27 августа (5 месяцов спустя после выступления гвардии из Петербурга) прибыли под Варну и расположились лагерем на северной стороне ее. В одно время с нами прибыл туда же и передовой эшелон гвардии (4-я пехотная бригада, саперы, коннопионеры и казаки, с артиллерией). Только что мы стали располагаться лагерем, как услыхали впереди громкое и продолжительное «ура»! войск передового эшелона, которые объезжал Государь. Остальные три эшелона приходили через сутки один после другого, так что к 1-му сентября вся гвардия уже [107] собралась в лагере на северной стороне Варны. Во прибытии головного эшелона, саперы были тотчас двинуты вниз в осадные траншеи для производства работ, а 30-го августа л.-гв. егерский и финляндский полки, 4 баталиона армейской пехоты, 2-й бугский уланский полк, 2 эскадрона северского конно-егерского полка, 1 рота саперов, казаки и 14 орудий, в составе общего отряда под начальством генерал-адъютанта Головина, были двинуты вниз, в обход лимана Девно, на южную сторону Варны, на сообщения ее с Константинополем, откуда, как было слышно, шел вспомогательный Варне корпус турецких войск под начальством паши Омер-Врионе.

Устроившись в нашем лагере, мы пошли взглянуть на Варну с края северной горы — и что за чудная картина представилась нашим взорам. Прямо перед нами, глубоко внизу в долине, лежала крепость Варна, омываемая с юга длинным и узким заливом Девно, а с востока примыкавшая к морю, на котором был расположен наш Черноморский флот, линия очередных судов которого обстреливала крепость; — далее же простиралось безбрежное море. У подошвы северных высот, на берегу моря, находилась пристань и склады военных запасов, а против пристани, на море, 100-пушечный корабль «Париж», на котором имели пребывание Государь, его свита и главный штаб. Крутые скаты северных высот были покрыты виноградниками, между которыми извивались дороги сверху вниз к пристани и к нашим траншеям и редутам. К западу от крепости залив Девно, постепенно съуживаясь, простирался на несколько верст. Наконец, к югу от Варны были видны возвышавшиеся уступами горы, почти совершенно обнаженные, за исключением редких кустарников и небольших рощ, между которыми видны были дороги, ведшие в Варну с юга. Вот та чудная панорама Варны и окружавшей ее местности, представившаяся нам и которою мы любовались и в этот первый раз, и в каждый последующий день, как бы с высокого балкона и с птичьего полета! На самом краю северных высот, прямо против крепости, был разбит лагерь императорской главной квартиры и впереди его императорская ставка, и близь нее — другая, зеленая, придворной походной церкви. Во 2-й линии, поодаль, находился лагерь великого князя Михаила Павловича и гвардейского штаба, а за ним, в 3-й линии, лагери 1-й, 2-й и 3-й гвардейских пехотных бригад и легкой гвардейской кавалерийской дивизии, с их обозами позади. Впрочем из них 2-я и 3-я бригады и легкая кавалерия вскоре были двинуты, первые — вниз в редуты позади [108] траншей, а последняя на южную сторону Варны. Правее гвардейского лагеря, в 1 или 2 верстах на северных высотах, в покинутой деревне Франки («франками» по турецки называются европейцы, но почему деревня эта носила такое название — не знаю) был учрежден военный госпиталь для больных и раненых.

Как только штаб наш расположился лагерем, в нем тотчас же начались обычные штабные занятия, при чем, переходя из палатки в палатку и даже сидя в своих палатках с опущенными, от жары, полами их, мы всегда имели перед главами изображенную выше панораму Варны и ее окрестностей. За болезнию Нейдгардта должность его исправлял, как сказано выше, генерал-адъютант Сухозанет, а обер-квартирмейстер наш, флигель-адъютант полковник князь Андрей Михайлович Голицын І-й прибыл к своему месту только под Варну.

30-го августа в четверг, в день св. Александра Невского, в придворной походной церкви, в лагере императорской главной квартиры, в присутствии государя, великого князя и чинов главной квартиры, была совершена Божественная литургия, с пением 4-х лучших голосов придворных певчих (теноров: Иванова и Евсеева, басов: Макушина и NN). Я не присутствовал при этом, но явственно слышал чудное пение этих певчих и не могу выразить, какое необыкновенное впечатление оно производило среди всей обстановки военного лагеря, в виду осажденной Варны и при выстрелах против крепости и из нее! Такие случаи редко встречаются в жизни!

Но недолго пришлось мне оставаться под Варной: в следующее воскресение 2-го сентября, после того, что утром в придворной походной церкви снова была обедня с певчими, пополудни, часа за 2 до захождения в 6 ч солнца, турецкий гарнизон Варны произвел сильную вылазку, которая имела для меня важные последствия. По общей тревоге, 2-й гвардейской пехотной бригаде (л.-гв. семеновскому и л.-гв. гренадерскому полкам) приказано было немедленно идти вниз на подкрепление резервов. Штаб наш должен был следовать туда же, и я, второпях, вскочив на своего донца, велел подать себе из палатки плащ, но человек мой, как нарочно, никак не мог отыскать его, и я в нетерпении, не дождавшись его, поскакал вниз в одном сюртуке — крайняя неосторожность, которая обошлась мне очень дорого. Спустившись вниз, мы остановились у одного редута в задней линии, в котором был расположен 1-й баталион л.-гв. измайловского полка. Вскоре вылазка была отбита, но гвардейские полки, [109] сошедшие вниз, была оставлена там на ночь, а с ними остался и наш штаб. В 6 часов солнце село и насту нала: тьма, сырость и холод — и я, в одном сюртуке, провел вечер и ночь в редуте, где стоял 1-й баталион л.-гв. Измайловского полка, в обществе знакомых мне офицеров его. Они угостили меня несколькими стаканами горячего чая, что произвело у меня сильную испарину, а я, по легкомыслию, не догадался ни попросить себе верхней одежды, ни послать на верх за моим плащом! На другой день, по возвращении в лагерь, я почувствовал, что сильно простудился: не смотря на лечение, мне с каждым днем становилось все хуже и окончательно у меня обнаружилась сильнейшая нервическая горячка. Жизнь моя была в опасности, и я, сознавая это и страшась умереть в чужой, да еще турецкой, стороне, и сложить свои кости под Варной не в бою, а от болезни, умолял двух братьев моих, товарищей и Нейдгардта (воротившегося после болезни из Каварны), отправить меня морем в Одессу. На беду мою, в это самое время, в лагере под Варной произошел большой переполох: 10-го сентября, на южной стороне Варны, под Хаджи-Хассан-Ларом, л.-гв. егерский полк был почти на половину истреблен превосходными силами передовых турецких войск вспомогательного Варне корпуса паши Омер-Врионе. Генерал-адъютант Сухозанет и при нем адъютант его, старший брат мой Сергий, с другими генералами и подкреплениями, были немедленно посланы на южную сторону. Но брат мой Сергий, перед отправлением своим туда, поручил меня попечению второго брата моего, Александра, стоявшего с своей батареей л.-гв. конвой артиллерии на северной стороне, и снабдил меня всем необходимым для переведения мена на пристань и оттуда морем на купеческом корабле в Одессу.

15-го сентября я получил отпуск в Одессу для излечения болезни и в состоянии крайней слабости был перевезен на пристань, а с нее на австрийский купеческий бригантин, на котором и отправился в Одессу. По прибытии туда, я был несколько дней в опасности смерти, но, по милости Божией, вышел из нее, и к половине октября выздоровел.

Однажды, в конце октября, прийдя в газетную комнату казино, я увидал газеты в траурных рамках и узнал, что 24-октября скончалась императрица Мария Феодоровна! Это очень огорчило меня, так как в моих пансионских воспоминаниях живо хранилась память об усопшей императрице в ее летнем пребывании Павловске, куда мы часто ходили летом в праздничные дни, и видали императрицу на ее прогулках по Павловску, и в театре, [110] и на танцовальных вечерах во дворце, которые мы, с публикой, смотрели снаружи в окна. По поводу вести о смерти императрицы мне пришел на память слышанный мною перед тем в Одессе рассказ о страшной буре во время плавания императора Николая Павловича от Варны, по взятии ее, в Одессу, на 100-пушечном корабле «императрица Мария». Буря была такая жестокая, что корабль и находившийся на нем государь, со всею своею свитой, были в крайней опасности, тем более; что ветром и течением корабль несло к югу, к берегам Анатолии! Государь на палубе иногда давал советы касательно управления кораблем, но начальствовавший им капитан 1-го ранга Папахристо, небольшой ростом, но отважный моряк-грек, смело сказал Государю: «что, по морскому уставу, единственным и полным хозяином на корабле — капитан его, ответственный как за целость корабля, так и за жизнь всех находящихся на нем, а в этом случае особенно — за жизнь самого государя, и потому просит доверяться ему, капитану, и ему одному предоставить управление кораблем». Государь сознал справедливость этого и уже не вмешивался более в управление кораблем; капитан же велел привязать себя к большой мачте и с рупором в руках отдавал команде нужные приказания. Бог спас государя и свиту его, и корабль с его экипажем, и благополучно привел их в Одессу, но не без больших аварий в корабле. В числе последних была одна очень замечательная: на носу, под бугшпритом, по обыкновению, по имени корабля была резная фигура царственной жены, в порфире и с золотым венцом на голове. И что же? Когда корабль «императрица Мария» вошел в Одесский порт, всем бросилось в глава, что у носовой фигуры лицо было обезображено и венца на голове не было! А через 2 или 3 недели после того в Одессе было получено печальное известие о смерти императрицы Марии Феодоровны! Странный, но достоверный случай, слышанный мною тогда в Одессе.

Долго ожидая присылки мне из Петербурга денег, я прожил в Одессе, до половины января 1823 г. и только тогда, получив их, отправился в м. Тульчин, Подольской губернии, где находилась корпусная квартира гвардии, расположенной в этой губернии на зимних квартирах.

Князь Н. С. Голицын.

Комментарии

1. См. «Русскую Старину» изд. 1880 г. том XXIX (ноябрь), стр. 599-616; (декабрь), стр. 883-890. Изд. 1881 г. том XXX (январь), стр. 27-42; (март) стр. 519-526; (апрель), стр. 839-850.

2. Подробности о нем изложены в «Истории царствования императора Александра I», соч. М. И. Богдановича, т. VI, гл. LXXXI, стр. 496 и след.

Текст воспроизведен по изданию: Записки князя Николая Сергеевича Голицына // Русская старина, № 9. 1881