ГЛЕБОВ П. Н.

ОСАДА СИЛИСТРИИ В 1829 ГОДУ

(Из воспоминаний армейского офицера).

Весною 1829-го года, под личным предводительством главнокомандующего, покойного графа Дибича, наши полки весело и стройно двигались к Силистрии, той самой крепости, которая когда-то называлась Доростолом и была свидетельницею упорной борьбы двух необыкновенных своего времени героев, слетевшихся на берега Дуная, один с юга, другой с севера, чтоб поспорить о славе и победе в кровопролитных сечах и потом расстаться друзьями. И, [45] заметьте, наш корпус, предназначавшейся к осаде и состоявший из двадцати пяти батальонов пехоты и пяти полков кавалерии, подступал к Силистрии с юга, от крепости Кюстенджи, некогда знаменитого Истра, и, быть может, по тем же дорогам, по которым за тысячу лет двигались к Доростолу и Переясловцу Греки, с своим героем Цимисхием. Но, дойдя до местечка Черповод, мы должны были бросить старую классическую дорогу, которая, пролегая от этого местечка до самой Силистрии по берегу, совершенно была затоплена весенним разливом бурного Дуная, — и проложить для себя дорогу новую, чисто романтическую, чрез глубокие пропасти и высокие горы. И как не сказать здесь, не в укор приверженцам вылощенных форм классицизма, что эта новая, нами избранная дорога, пролегавшая в полном смысле по горам и по долам, хотя и не совсем была удобна для перевозки артиллерии и полковых обозов, однако отличалась такою очаровательною прелестью и повела нас по таким роскошным и живописным местам, что мы, перетаскивая орудия с горы на гору, невольно засматривались на величавые окрестности благословенного края и забывали о трудностях походных.

Переходы, как теперь помню, были небольшие. Солдатики, подтягивая песенникам: «На рассвете было в середу», шли бодро и весело, [46] отдохнув от прошедшей кампании на кантонир квартирах в Варне, Кюстенджи, Мангалии и других приморских крепостцах. В продовольствии мы не нуждались, а для охотников до бивуачной гастрономии тянулись за обозами услужливые маркитанты, у которых про всякий случай водились даже и конфекты. Погода стояла чудесная. Дни, ясные и светлые, каких мы не знаем на севере, менялись чудными ночами востока, в которых, как говорят поэты, серебряный свет месяца и мрак ночи сливаются в невыразимую гармонию и навевают на душу какое-то забытье настоящего и прошедшего. Но долг историка повелевает сказать мне, что поэты не всегда говорят правду. Кто из нас не восхищался восточными ночами, однако ни одна из этих ночей не могла заставить нас забыть, что русское знамя развевается еще с прошедшего (1828) года над полуразрушенными бастионами Исачки, Базарджика, Браилова, Варны, и что древнему Доростолу готовится такая же участь.

Приближение к Силистрии возвещалось усилением гор, и, без преувеличения можно сказать, что эти горы достигают своею тенью до самых бастионов, так что один из крепостных полигонов, и именно тот, который впоследствии разрушился от наших мин до основания, возвышается не более как в 130 саженях от горных скатов. От этого, окрестность [47] господствует над всею крепостью, и когда войска наши, в боевой линии, стали приближаться к скатам гор, тогда грозная Силистрия, со всеми своими бастионами и минаретами, смиренно представилась на смотр каждому, кто только хотел ее видеть и наблюдать.

Застрельщики рассыпались уже впереди трех густых колонн, которые направились прямо против редутов и ложементов, устроенных еще в прошедшем году нашими войсками. В этих редутах засели Турки в числе пяти или шести тысяч. Спускаясь с гор, мы могли видеть, как правоверные пушкари, облеченные в разнокалиберные куртки и европейские брюки, суетились около неуклюжих своих орудий, перетаскивая их с места на место, и как некоторые из них, в фесах с длинными кистями, вскакивали на гребни брустверов, чтоб взглянуть на наши колонны, подвигавшиеся вперед ровным и мерным шагом, Здесь кстати сказать несколько слов об этих любопытных воинах, принадлежавших к разряду воинов «победоносных» (Так величаются в Константинополе солдаты, служащие в регулярном войске), то есть, составлявших часть вновь устроенного регулярного войска, в котором большею частью служили тогда молодые люди и Негры. [48] Теперь, как уверяют туристы, все бессменные войска у Турков устроены по образцу европейскому, славно обучены приемам и ловко действуют в построениях, но в 1829-м году «победоносные воины» мало походили на европейского солдата, а, главное, питали отвращение к шеренгам правильного строя, и у них тогда нашлось немного охотников из юного поколения Османлов, которые променяли великолепную чалму на уродливый фес. Можно сказать утвердительно, что в минувшую войну число победоносных воинов относилось к чалмоносцам, как 1 к 5-ти. Я думаю, что барон Валентини не совсем прав, доказывая в своем сочинении (Traitй sur la guerre contre les Turks. Traduit de l’allemand du lieutenant-gйnйral prussien baron de Valentini. Chap. 4, pag. 403), что Турки в последнюю войну, слабо защищались против Русских, потому что войска их, вновь устроенные по европейской мерке, не с таким пылом летели в битву, как прежние Османлы, которые резались с суворовскими богатырями на твердынях Очакова и Измаила. Повторяю, что это показание несправедливо. Под Браиловым, Варной и Силистрией, даже в чистом поле под Кулевчи, везде главные силы турецких войск составляли воины в чалмах, а красные и синие фесы встречались нам весьма редко, и то в передовых только укреплениях. [49]

Ничто столько не воспламеняет солдата, при встрече с неприятелем, как первый выстрел в цепи. Пока еще не раздался этот выстрел, ничтожный сам по себе, но часто важный по своим последствиям, солдат идет на пир кровавый как будто на растах вечерний, без мысли о настоящем и без заботы о будущем; но как только застрельщик в передовой цепи спустит курок и своим выстрелом первый нарушит торжественное молчание боевого поля, весь строй, дотоле неподвижный, мертвый и холодный, вдруг оживет и загорится пламенною жизнью, как будто молния пробежала по рядам и воспламенила взоры и сердца храбрых ратников. В эти минуты можно поверить, что и у простого рядового есть свои вдохновения, которые могут воспламенить его внезапно и высоко. По крайней мере так было в памятный для меня день обложения Силистрии. Наши солдаты, испытав уже не раз свое превосходство, не слишком надеялись на мужество Турков и не верили, чтоб они решились схватиться с ними в чистом поле, но вдруг, как только, послышался выстрел в цепи, все сомнения рассеялись: колонны ожили, встрепенулись и грозно засверкали штыки. И как величественны были тогда эти колонны!

Как только турецкая цепь, спугнутая нашими застрельщиками, опрометью бросилась в свои [50] передовые укрепления, адъютанты расскакались в разные стороны, и один из них привез приказание нашей батарее; — выскакать вперед и открыть огонь по неприятельским редутам. Что приказано, то и было сделано. Наша батарея тотчас же понеслась на позицию; канонеры сбросили своих «старушек» с передков и в один миг, с зажженными фитилями, выровнялись по своим местам. В это время и другие батареи потянулись на позицию и расположились вправо от наших орудий. Но выжидать, неприятеля и терпеливо защищаться на позиции, не есть дело Турков, даже «победоносных». Они не способны к сухой прозаической храбрости, этого отличительного качества регулярного строя: все они солдаты плохие, хотя каждый из них воин в лучшем значении этого слова. — Смекнув, что мы готовимся не на шутку поподчивать их калеными русскими орехами, они тотчас же почли за благо отретироваться, и, не ожидая наших выстрелов, а теснимые только одними застрельщиками, толпою бросились бежать в крепость, забросив, как говорят старые служаки, «стыд под каблук, а совесть под подошву». Таким образом, мы успели завладеть неприятельскими передовыми укреплениями с восточной и отчасти южной стороны крепости, без пушечного выстрела. Но на нашем левом фланге не обошлось без схватки. Там распоряжался генерал-лейтенант [51] Красовский, и против него Турки защищались на славу.

Есть генералы, которые не любят растягивать боя и в трудных случаях решают дела одними верным ударом — штыком молодцом; боевые подвиги таких генералов не терпят многоречивых описаний. Нет сомнения, что генерал Красовский принадлежит к этому разряду боевых генералов. Сколько раз бил он Турков, но все победы его можно рассказать словами героя древности: пришел, увидел, победил. Кто служил под начальством генерала Красовского, тот не укорит меня в пристрастии, если я скажу, что этот отважный корпусный командир, по всей справедливости, может принять на себя славный эпитет, который некогда подарил Наполеон генералу Компасу: gйnйral de bataille de premier mйrite. А в доказательство слов моих, послушайте, как он здесь управился с Турками.

Генерал Красовский, окинув зорким взглядом местность, на которой укрепились Турки с западной стороны крепости, начал с того, что приказал своей пехоте сложить на месте ранцы и отдохнуть под выстрелами легких батарей 11-й бригады, подвинувшихся уже на картечный выстрел к передовым укреплениям неприятельским. Меткие выстрелы этой артиллерии, действовавшей под сильным огнем с крепости, [52] тотчас же обратили на себя внимание главнокомандующего, который, стоя на возвышенности, мог следить за визгливым полетом ядер и гранат, ударявшихся с необыкновенною верностью в ряды чалмоносцев. Как только огонь батареи 11-й бригады несколько отуманил Турков, генерал Красовский поднял свои молодецкие колонны и грянул вперед с песнями, музыкой и барабанным боем. Турки усилили пушечный огонь с крепости, но это громкое crescendo выстрелов из крепостных орудий не могло остановить быстрого и решительного наступления нашей пехоты, Сам корпусный командир ехал впереди колонн, с своим начальником штаба, генерал-майором князем Горчаковым 3-м. Егеря, распевая во весь голос: «Кто не был за Дунаем, тот горестей не знает!» дружно и весело шли за своими начальниками. Вдруг песни замолкли. Раздалось «ура!» и нам было видно, как лихие егеря бросились на огонь неприятельских редутов, ворвались в ближайшие к крепости укрепления, взяли на штыки кого могли, а других, более прытких, проводили в крепость меткими пулями. Турки совсем растерялись и до того были ошеломлены стремительным натиском, что многие из них разбежались в разные стороны, а те, которые пошли на утек к крепости, позволили нашим егерям беспрепятственно захватить несколько лошадей, [53] преспокойно гулявших на поле, у самого крепостного рва.

Так кончилось это молодецкое дело, короновавшее обложение всей крепости. Турки, как известно из официальных сведений, потеряли в этот день до 800 человек убитыми; с нашей, же стороны убыло из строя не более 190 человек.

В прошедшем году, наши войска, осаждавшие Силистрию, устроили вокруг всей крепости ложементы, а осенью, когда обстоятельства войны заставили генерала князя Щербатова снять блокаду, все эти ложементы достались в руки правоверных Силистрийцев. Всякий знает, что мусульмане, в следствие мысли о превосходном величии божества, которая как бы заслоняет для них все житейское, не любят заботиться о будущем, и сколько раз мы их ни учили, а все таки они не верят, что «береженого Бог бережет». Так случилось и здесь. Гарнизон силистрийский, вместо того, чтоб срыть ложементы, устроенные, как я уже сказал, нашими войсками еще в прошедшем году, просидел в них целую зиму с трубками во рту и с верою в предопределение. Наша форпостная цепь не замедлила воспользоваться такою непростительною оплошностью чалмоносцев и безопасно расположилась в ложементах, которые окружали крепость с трех сторон: восточной, южной и [54] западной. Эти ложементы послужили для нас как бы готовою контрвалационною линиею, которая не только обеспечила лагерь нашей армии от вылазок из крепости, но и вполне удовлетворила главным условиям подобных линий, то есть, она отрезала все пути из крепости и в последствии облегчила нашим инженерам обозрение окрестной местности крепостных полигонов. Что же касается до линии циркумваллационной, этой бесконечной цепи укреплений, которыми обыкновенно прикрывали осадные работы от нападений с противной стороны, обращенной к полю, и которые, сказать правду, пользовались не совсем заслуженным уважением во времена оны, когда еще воевал Тюренн с великим Конде и принц Евгений с Вандамом и герцогом орлеанским, то мы не заботились об устроении подобных укреплений, потому что главнокомандующий не только не опасался приближения неприятельской армии на помощь к Силистрии, но, как уверяет барон Валентини, и как можно судить по последующим событиям, он сам ждал с нетерпением выхода верховного визиря из Шумлы, чтоб идти к нему на встречу и схватиться с ним в генеральной битве. Впрочем, тыл армии не совсем оставался открытым: его обеспечили обыкновенною оберегательною цепью из казачьих полков, а сверх сего выставили еще в глубоких долинах, [55] перерезывавших позицию войск осадного корпуса, извещательные посты, пехотные и казачьи.

Вообще же войска, составлявшие осадный корпус, расположены были следующим образом:

На правом фланге, на высотах, стояла 9-я пехотная дивизия, с ее артиллериею; при ней находился особый отряд, под командою генерал-лейтенанта Бартоломея.

В центре, 1-я бригада 7-й пехотной дивизии, под начальством генерал-майора Лашкевича.

На левом фланге расположился генерал-лейтенант Красовский, поставив на высотах две бригады пехоты и артиллерию, которая так славно в этот день действовала, а Харьковский уланский полк в долине, подле выжженного селения, близ которого пролегает дорога в Разград.

Другие же войска заняли в этот день высоты и провели ночь в четырех верстах от крепости, а после расположены были в том месте, где соединяются дороги из Колопетра и Алмулая.

Таким образом, не более как в несколько часов, русские войска, под личным предводительством главнокомандующего, обложили Силистрию на правом берегу Дуная со всех сторон. Что же касается до левого берега, то он уже был занят небольшим нашим отрядом, еще [56] до прибытия армии и обложения крепости (Этот небольшой отряд, под предводительством генерала Шильдера, за три недели до обложения крепости, наделал здесь столько чудес, что даже Турки ахнули от удивления. В одном из будущих нумеров поместится особый рассказ об этой, поистине, чудесной экспедиции). Этот отряд разделился на две части: одна расположилась на большом острове, несколько выше крепости; другая, против самой крепости, на противоположном берегу. Эта последняя часть отряда занялась приготовлением осадных материалов, потому что нигде в окрестностях Силистрии нельзя отыскать такого ивняка, какой в изобилии растет на левом берегу этой части Дуная.

На другой день после обложения крепости, 6 мая, назначены были от кавалерийских полков и конных батарей ординарцы к главнокомандующему. К счастью, у меня был добрый парадир, и я попался в число избранных. Надобно было видеть, с каким щегольством принарядились мы на этот праздник и как весело помчались в главную квартиру, которая расположена была на высоте, за войсками правого фланга, под прикрытием одного батальона егерей и полка казаков! Главнокомандующий, покойный граф Дибич, по обыкновению, принял нас ласково, благодарил всех за вчерашнее дело и [57] каждого из ординарцев подарил особым приветствием. Так, например, я хорошо помню, что, обратясь ко мне, граф спросил, сколько зарядов выпустила вчера наша батарея?

— Не более двадцати, ваше сиятельство, отвечал я вполголоса, полагая, что нам непременно достанется за то, что мы так мало сожгли пороха.

Это хорошо! отвечал скороговоркой главнокомандующий: — очень хорошо! Надо стрелять редко да метко. Тот плохой артиллерист, кто не умеет беречь зарядов.

Слова эти глубоко врезались в моей памяти. Потом, обойдя всех ординарцев, граф обратился к генералам, его окружавшим, и предложил им обозреть вместе с ним крепость. Через час главная квартира была вся на конях. Главнокомандующий, в сюртуке и фуражке, бодро и ловко вскочил на поданную ему лошадь и, в сопровождении генералов, поскакал галопом к левому флангу. Мы все, в качестве ординарцев, понеслись за ним огромною толпою.

При самом начале обозрения крепости, едва не постигло русскую армию величайшее несчастье. Когда мы подскакивали к редутам, которые были построены еще в прошедшем году войсками генерала Рота, Турки открыли по нас пушечный огонь с крепости. Генерал Красовский, [58] пользовавшийся особенною доверенностью главно-командующего, ехал с ним рука об руку. Вдруг шальное ядро, пронзительный свист которого раздался и в наших ушах, пролетело так близко от генерала. Красовского, что оконтузило правое его плечо, вдавило на сюртуке выпуклость второй сверху пуговицы и сплюснуло канитель эполета. Генерал остановил лошадь и, бледный как полотно, спустился с седла на руки своих адъютантов. Главнокомандующий также соскочил с лошади, с участием подошел к раненому и сам проводил его до первого редута, где можно было укрыться от неприятельских выстрелов и безопасно сделать первую перевязку.

Несчастье, постигшее генерала Красовского, и продолжавшиеся выстрелы с крепости не изменили намерения главнокомандующего — обозреть Силистрию. Как только граф уверился, что уважаемый им корпусный командир вне опасности, он сел на лошадь и поскакал далее. Всякий знает, что Османлы режутся на своих твердынях на славу, но без всяких правил, и что все отрасли военной науки плохо процветают в Турции. Оно и не мудрено. Вспомните, что сами Турки величают себя «волчьим племенем», думая, что все они произошли от волчицы, — а от потомков такой прародительницы чего ожидать, кроме упрямства, свирепости, [59] кровожадности и вообще таких привычек и наклонностей, который не могут идти рука об руку с образованием, умственною деятельностью и полезным досужеством. Но особенно жалкую роль играет на Востоке Фортификация. Ничто столько не напоминает бастионную систему XVI века, родившуюся в Италии, как построение турецких крепостей. До сих пор, турецкие инженеры, не имея ни малейшего понятия ни о правильной бастионной системе, ни о прикрытых путях, тем более о надлежащем построении наружных пристроек, довольствуются одними длинными куртинами с тесными бастионами, которые еще в XV столетии сменили древние башни. Если исключим небольшое число крепостей, улучшенных в разные времена русскими инженерами, как например, Белград, Видин, Браилов и небольшую крепостцу Гирсов, лежащую на левом берегу Дуная, против Рущука, то все остальные правоверные крепости в европейской Турции, включая в это число и знаменитою Варну и неприступную Шумлу, это старое гнездо верховных визирей, отстали во многом от крепостей европейских. Хотите иметь понятие о турецкой крепости? Вообразите себе ров и над ним вал, который охватил город в том виде, какой достался ему в удел от природы или искусства рук человеческих; несколько разбросанных без всякой системы малых бастионов, [60] с широкими и неправильными амбразурами, в которые смотрят заржавленные орудия разных калибров, разных наций и разных времен, и, в заключение, особая на валганге линия палисада с бойницами, устроенная из обыкновенных туров. — Вот внешность крепости. Два или три каменные строения и несколько сотен деревянных домов и сараев, раскиданных без всякой связи и порядка, множество обгоревших труб, кучи камней и мечеть посреди грязной и неправильной площади, наполненной с утра до вечера Турками, Молдаванами, Греками, Булгарами, Армянами, Жидами и Некрасовцами, — вот внутренность. Впрочем, надобно отдать справедливость Туркам, что и в плохих своих крепостях они великие мастера выдерживать самые правильные и упорные осады, усвоив себе в высшей степени ловкость естественной обороны, основанной на бое рукопашном, при схватке грудь с грудью. Монтекукули был бы справедливее в своих суждениях, еслиб представил нам Турков образцами для упорной обороны крепости, вместо того, чтоб советовать нам идти по следам их — вести войну в стратегическом отношении. Опыт истории последних войн в Турции убедил нас, Русских, с каким молодечеством и упорством защищают Османлы свои крепости и как мало успели они в соображениях стратегических и даже тактических. [61] Не говоря уже о врожденной этому народу личной отваге, комендант крепости, паша или ага, имеет много побудительных причин защищаться до последней крайности. Вспомните только, что с сдачею крепости он слагает свое владычество и с возвышения неограниченного властителя снисходит на самые низкие ступени азиятского общества, на ступени несчастных рабов, которыми он прежде располагал по своему произволу. Притом, блистательная Порта не различает несчастья от ошибок, и если ага, в самых стесненных обстоятельствах, сдаст крепость, тогда редко избавляется он от кинжала или снурка. После этого, как не отстаивать пашам вверенных им крепостей, до последней крайности, тем более, что они начальствуют над гарнизоном, привыкшем без ропота переносить лишения и без робости лететь в разгар сечи, где так легко попасть под крылья Азраила.

Нет сомнения, что Силистрия одна из лучших крепостей турецких; но и она, как все прочие, не имеет ни прикрытого пути, ни надлежащих наружных пристроек. Вообразите себе огромный и неправильный полукруг, имеющий в диаметре слишком 600 сажен, а в окружности более трех верст, и на этом полукруге, составляющем крепостной вал, 10 тесных бастионов, с короткими фланками и с предлинными куртинами, и вы будете иметь [62] достаточное понятие о внешности Силистрии. Но если вы непременно желаете короче познакомиться с этою крепостью, то я скажу вам, что четыре ее бастиона обращены к Дунаю, а шесть — к гористой окрестности; что длина полигонов от 150 до 200 саж., бастионных фасов — от 15 до 18 саж., и фланков — от 7 до 8 саж.; что брустверы куртин одеты дерном, а все бастионы плетнем, и что каждый из них вооружен 10-ю орудиями: по 3 на фасах и по 2 на фланках. Ров сухой, одетый диким камнем и с глубоким кюветом. Глубина рва не везде ровная: перед некоторыми бастионами он углублен на 2, а перед другими на 3 сажени. Что же касается до ширины его, то и она не везде одинакова: против бастионных шпицов ширина рва доходит до 5 саж., а против средины куртины до 9 саж. Крепостных ворот четверо: в третьем, шестом, восьмом и десятом полигонах, считая первым бастионом крайний к Дунаю, на восточной стороне крепости. Все эти ворота сложены из дикого камня, с прехитрыми украшениями в восточном вкусе и с надписями из Алкорана, которые мы не могли разобрать даже и ядрами. Вот все, что я могу вам сказать о крепости; а о самом городе, который считается главным в санджаке силистрийском и служит постоянным местопребыванием беглербергу (коменданту), к сожалению, я вам могу [63] представить еще менее сведений. Помнится, что город разделен на два квартала: один турецкий, а другой греческий; строение в первом, по какому то суеверию, все деревянное, а в последнем встречаются иногда и дома каменные.

Местоположение Силистрии не совсем выгодно для ее обороны. Она лежит на низменно правом берегу Дуная, пониже Рущука, в том месте, где Дунай суживается, отделяя от себя два рукава. Один из этих рукавов круто поворачивает направо, а другой, не столь широкий, как первый, бросается в область Бессарабскую. Вся нагорная местность, прорезанная четырьмя глубокими и бесконечно длинными долинами, представляет осаждающему удобность для выгодного действия артиллериею, которая может громить крепость, особливо против 5-го полигона, в одно время с нескольких, устроенных одна позади другой, батарей. Однако не все полигоны, обращенные к гористой местности, представляют одинаковую удобность для приступов. Пространство земли против 3-го, 4-го и 7-го полигонов, до самых скатов нагорных возвышенностей, усеяно мавзолеями над усопшими поклонниками и поклонницами пророка, и потому, против этих полигонов, без особенной необходимости, вести осаду неудобно. Можно сказать, что здесь мертвые Османлы обороняют живых. [64]

Когда главнокомандующий подскакал к восточной стороне крепости, на которой, как было приметно, Турки особенно старались усилить оборону, пред нами открылась равнина, широкая и гладкая, склоняющаяся немного к Дунаю. Здесь только заметили мы первые передовые укрепления, которые обстреливали всю равнину: одно довольно большое укрепление, наполненное множеством Турков, построено было не более, как в 170-ти саженях от крепости, а другие маленькие редуты так близко от крепостного рва, что соединялись с ним ложементами. Кроме этих укреплений, мы увидели еще другие передовые пристройки, из которых одни обстреливали дорогу шумлинскую, а другие разградскую. Наконец подскакали мы на пушечный выстрел и к знаменитому береговому укреплению, которое было устроено совершенно отдельно от крепости, Оно действовало вверх по Дунаю и вдоль низменности, по которой пролегает дорога в Туртукай. За этим укреплением, по продолжению крепостного рва, проделан от 7-го бастиона в Дунай искусственный рукав, который простирается в длину на 60, а в ширину на 15 саженей. Этот рукав всегда наполнен водою и служит убежищем для судов силистрийской флотилии.

Обозрев крепость и передовые наружные ее пристройки, главнокомандующий отправился на левый фланг, в лагерь генерала Красовского, [65] где собраны были генералы, для совещания о выборе полигона для приступов. Не взирая на сильную боль от полученной контузии и опухоль правого плеча, не дозволявшую генералу Красовскому выходить из лагеря несколько дней, он не переставал заботиться и делать распоряжения касательно предстоящей осады Силистрии. Этот отважный корпусный командир, одаренный от природы необыкновенною способностью к тактическим соображениям, обнаружил и здесь верность своего взгляда, который никогда не изменил ему на поле сражения. Он первый обратил внимание главнокомандующего на удобную для приступов местность против 5-го полигона. И действительно: этот полигон, окруженный рытвинами и высокими горами, которые, командуя всею крепостью, подкрадываются, так сказать, своими отлогими скатами под самый крепостной ров, представляет очевидные выгоды, — не столько для приступов сапами, сколько для выгодного устроения демонтир и кессель батарей, могущих громить атакуемый полигон с трех параллелей в одно время. Но другие генералы предложили вести атаку с восточной стороны, против первого и второго полигонов. Это предложение, как я узнал впоследствии основывалось на том, что не хотели лишиться вспомогательных средств, от которых ожидали много пользы, а именно: содействия флотилии и батарей, [66] устроенных на левом берегу Дуная. Главнокомандующий, находя оба мнения основательными, приказал открыть осадные действия против обоих полигонов, первого и пятого, но с тем, чтоб впоследствии обратить ту часть атаки в настоящую, которая представит осаждающим более выгод для производства успешных и решительных работ.

На другой день, я с сожалением должен был расстаться с главною квартирою. Нас сменили ординарцы других полков и батарей.

Батарея, в которой я тогда служил, занимала позицию на самом гребне голой возвышенности. Орудия, выровненные в струнку, были обращены дулами к Силистрии, которая, с своими высокими минаретами и бастионами, чудесно рисовалась в отдалении. Позади орудий, во всю длину батареи, тянулась коновязь, а за нею, в разных местах, пылали бивуачные костры, эти всегдашние спутники войны. Приближаясь к бивуакам с левого фланга, я опустил поводья и совершенно отдался на волю коня, который, вытянув шею и мотая головой, пошел мерными шагами по тропинке. Тогда я был в той поре жизни, когда человек до глупости отдается пестрым мечтам. В глубоком раздумье покачивался я на седле, как вдруг раздался в воздухе сигнал тревоги. Бивуак, доселе молчаливый, разом огласился криками дежурных офицеров, [67] стуком и бряцаньем оружия, ржаньем коней. Все это превратилось в страшный ураган с воем и ревом и по ветру прямо понеслось на меня. Мой конь зафыркал, приложил уши, укоротил шаг и наконец совсем приостановился, упершись на себя, как будто по команде: «окороти поводья». Я очнулся и приложил шенкель; почуя шпору, мой лихой парадир разом ринулся с места и вмиг домчал меня до интервала взвода, которым я командовал. Артиллеристы еще суетились в парке: одни запрягали орудия, другие мундштучили строевых лошадей; кто зажигал пальник, тот отвязывал банник; но вдруг все утихло; батарея выровнялась над самым скатом возвышенности; гусары сомкнулись в колонны и встали по нашим флангам…

Мы простояли до вечера на позиции, не принимая участия в деле, которое горело, так сказать, под нашими ногами. Зато мы вдоволь могли налюбоваться чудесным спектаклем боевой схватки, в котором, поистине, было много неподдельной поэзии. Это была первая вылазка из крепости. Будто теперь вижу, как Турки несколькими кучами ринулись на наш левый фланг; как они, под прикрытием крепостных выстрелов, налегли на нашу цепь, и как вдруг по всей цепи загорелся ружейный огонь и слился в один громкий, непрерывный гул. Между тем, турецкие наездники, в блестящих [68] яркими красками одеждах, выскакивали поодиночке из крепостных ворот, и, гарцуя, носились вокруг своих пехотинцев, ободряя их дикими криками; потом, пустив из длинного пистолета пулю на ветер, уносились назад за свои укрепления. Во все это время огонь в нашей цепи не прекращался, и она не подалась назад ни на шаг, отражая бешенство необузданного натиска равнодушною твердостью, этим отличительным качеством европейского строя. Но вот высыпала из крепости новая толпа пехотинцев и прямо потянулась черною полосою на левый наш фланг. Наездники, как сумасшедшие, понеслись к ней на встречу, и снова принялись гарцевать и бесноваться по полю. Нам было видно, как эта новая толпа стала приближаться к нашей цепи, и как вдруг посыпался на нее частый град из русского свинца. Турки было позамялись, начали перестреливаться, но, ободренные своими наездниками, вдруг огласили воздух криками «Аллах!» и бросились вперед. В эту решительную минуту и мы, простые зрители, невольно вздохнули, потому что видели, как наша цепь зардела и подалась назад. Но торжество Турков было минутное. Егеря, которые с своим храбрым генералом, князем Прозоровским занимали ближайший редут, быстро двинулись вперед, ударили в штыки, и чрез полчаса как будто Турков не бывало: [69] наездники ускакали в крепость, а пехота скрылась за передовые укрепления. Тем дело и кончилось, но оно не обошлось нам даром: мы потеряли в нем храброго генерала, князя Прозоровского. Этот благородный начальник погиб в ту самую минуту, когда провожал на перевязочный пункт одного из своих подчиненных, получившего сильную контузию. Простившись с раненым офицером, князь не успел сделать несколько шагов, как ядро поразило его в бок и он испустил дух через несколько секунд. Последние слова его были: «ах, и я ранен!»

Осадный корпус готовился уже открыть подступы против избранных для атаки полигонов, как вдруг Турки вздумали еще раз попробовать счастья в вылазке. Более всего колол им глаза левый фланг атаки, где с особенною деятельностью исправляли редуты, построенные еще в прошедшем году войсками генерала Рота. С 9-го на 10-е мая, значительная часть гарнизона, покровительствуемая мраком ночи, так осторожно подкралась по лощине к передовой цепи левого фланга атаки, что застрельщики 11-го егерского полка, содержавшие эту цепь, не успели и приготовиться к встрече незваных гостей. С дикими криками ринулись Османлы на передовой наш шанец и некоторые из них успели даже перескочить ложемент, но за [70] то они и остались за этим ложементом до будущего пришествия нового Мухаммеда. Наш резерв в мгновение ока подоспел к своим передовым товарищам, дружно ударил в штыки и отбросил дерзких чалмоносцев к самой крепости, усеяв лощину их трупами. Примечательно, что в толпе Турков, вышедших из крепости, многие были на конях. Вероятно, это не были наездники, или так называемые дели (Дели буквально означает: человек решительный, отважный, нечто подобное русскому выражению; сорви-голова. Дели — это турецкий кавалерист хорошей фамилии, вооруженный с ног до головы и в богатой одежде; обязанность его сопровождать пашу или агу), которые обыкновенно выезжают среди белого дня, чтоб погарцевать на лихом скакуне, пустить на воздух два-три выстрела из длинного пистолета, помахать кривою саблею и потом скрыться за передовые укрепления, — но простые воины сомнительного мужества, намеревавшиеся прорваться за цепь, чтоб более не возвращаться в крепость. Потеря с нашей стороны была незначительная: несколько раненых егерей и один только убитый наповал. Кажется, что молодецкий отпор 11-го егерского полка на некоторое время отбил охоту у Турков к ночным вылазкам. По крайней мере, после этой ночи, гарнизон силистрийский не решался [71] предпринимать ничего важного до открытия первых траншей, довольствуясь обыкновенною перестрелкой с передовой цепи и сильною канонадой с крепостных орудий, которые преимущественно направлялись на редуты левого фланга.

Но вот и настал день, памятный для Силистрии, в который осадный корпус приступил к подступам. Это было 13-го мая.

На востоке не имеют понятия о сумерках, этой пленительной игре света с мраком. Там день сменяется ночью разом, без малейших интервалов. Едва успеешь проводить глазами закат солнца, как небо уже затемнело. Случалось не раз, что повестку к зори начинали бить днем, когда еще прощальные лучи солнца падали на лагерь, а кончали вечернюю молитву ночью, при бледном мерцании крупных звезд. Также неприметно пропал и день (13-го мая), в который наши войска, покровительствуемые благодатным мраком, принялись за земляные работы.

Сперва, не далее как в 300 саженях от крепостного вала, открыли первую параллель на правом фланге атаки, и тотчас же построили в ней две батареи.

Потом открыли первую параллель на левом фланге против 5-го полигона, и также соорудили на ней две батареи. [72]

Эти первоначальные работы произведены были под сильным огнем с крепости, продолжавшемся до 3-х часов утра, но это не помешало насыпям параллели и батареям дать достаточную прочность и высоту, чтоб они могли не только прикрывать траншейные войска, но и выдерживать удары снарядов из крепостных орудий. А как необходимое условие, при открытии траншеи, состоит в скором построении первой параллели, то нельзя не отдать справедливости нашим пионерам, которые, под сильным огнем с крепости, успели окончить две первые параллели против двух полигонов в несколько часов.

В следующие дни, продолжали первую параллель против 5-го полигона влево, потом углубили и расширили ее, а наконец и успели построить еще новую батарею против исходящего угла 6-го бастиона. Турки не могли быть равнодушными зрителями такого успешного производства работ. Они вышли из крепости и ударили на оконечность новой передовой траншеи, начатой левее только что устроенной батареи против 6-го бастиона. Егеря, по обыкновению, встретили их штыками и проводили назад пулями.

Около этого же времени сразились в первый раз наши батареи с орудиями атакованных полигонов. Это было, как теперь помню, 18-го числа. Еще накануне этого памятного для артиллеристов дня, вооружили некоторые из наших [73] батарей осадными, а другие батарейными орудиями. Как только первые лучи дня стали проницать сквозь рассеивающийся туман горизонта и с каждым мгновением освещать крепостные бастионы более и более, наши пушкари приготовились к торжественной перестрелке. Приметно было, что в турецкие топчи не сидели сложа руки: они суетились за бастионами и куртинами около своих орудий, но, по всей вероятности, находились в затруднении, не зная в какой предмет начать действовать. Надобно заметить, что наши батареи были разбросаны на порядочное расстояние одна от другой, хотя и могли сосредоточивать выстрелы на различные пункты атакованного фронта.

Мы первые открыли огонь. С страшным ревом загорелся он на наших батареях и не умолкал, в продолжении нескольких часов, ни на минуту. Вначале Турки с геройским присутствием духа встретили наши выстрелы, сосредоточенные против одного фаса бастиона, и с своей стороны забросали обе параллели, на левом и правом флангах атаки, бомбами, гранатами и ядрами, которые с треском ударялись то в подошву амбразур, то в их щеки, разрывая землю брустверов и разрушая туры почти каждым выстрелом. Но ничто не могло поколебать мужества и знания наших артиллеристов: они в этот день во всем блеске [74] обнаружили превосходство русской артиллерии над мусульманскою. Не прошло и трех часов, как весь фас бастиона стал мало по малу умолкать; вскоре турецкие топчи и совсем отказались действовать из амбразур этого фаса, которые пришли в такое положение, что открывали наблюдениям любопытных внутренность бастиона. Таким образом, сбив в неприятельских амбразурах все орудия, мы достигли своей цели. Поэтому, скоро огонь замолк и с нашей стороны. Тогда мы обратились к лопаткам саперов, которые, с наступлением ночи, снова возвели полуразрушенный бруствер наших батарей, пострадавших также значительно от крепостных выстрелов, на прежнюю степень прочности.

Эта первая схватка наших батарей с фасом крепостного бастиона под Силистрией, а еще более продолжительная и славная для наших артиллеристов и саперов осада Варны в 1828-м году, во время которой я мог наблюдать за орудийными выстрелами в продолжение двух месяцев, убедили меня как нельзя более, что при осаде всякой турецкой крепости, осадные орудия, доставление которых сопряжено с большими затруднениями, почти бесполезны, или, по крайней мере, всегда можно обойтись без них. Я знаю, что не всякий согласится в этом мнении со мною. Поэтому, я и не навязываю никому убеждения, которое не совсем согласуется с [75] общими правилами науки и, следовательно, легко может быть ошибочным. Однако я сам так сильно в него верую, что не страшусь изложить его здесь со всею искренностью солдата.

Два преимущества осадного орудия над полевым: первое — дальность и верность полета снарядов; второе — силы выстрелов. И то и другое, как мне кажется, при осаде турецкой крепости не входит в область необходимости. Во первых, зачем заботиться о дальних выстрелах, когда можно, как это доказали наши инженеры в последнюю Войну с Турками, открывать безопасно первую параллель в 300 саженях от крепости, на расстоянии хорошего прицельного выстрела из батарейного орудия? Во вторых, трудно найти в мире орудия такого огромного калибра, включая в это число и неподвижные бронзовые чудовища охраняющие с батарей Чана Кале вход в Дарданеллы, которые нельзя было б заставить замолчать прицельными выстрелами из орудий полевого калибра. В третьих, принимая в соображение, что для разрушения вала атакуемого полигона, осадные орудия могут действовать успешнее полевых, я спрашиваю; для какой надобности разрушать его, когда он и под выстрелами полевых орудий не смеет пикнуть, как это было под Варной и Силистрией? Наконец, в четвертых, мне остается сказать о брешах в главном вале; но это дело решительно принадлежит [76] саперам: они скорее и удобнее откроют вам минами дорогу через вал, нежели длинные и неуклюжие картауны, от которых всегда много грому, да мало толку. Для избежания недоразумений, я считаю за нужное здесь оговориться противу могущих быть возражений. Например, мне могут сказать, что еще в XVII-м столетии Вобан советовал предпочитать минам бреши, а по опытам, произведенным недавно в Меце, оказывается, что для производства обвала орудиями потребно не более 5-ти часов. Все это так; но разве производство подземных работ теперь находится на той же степени, на какой застал его Вобан, и разве боевые факты под Варной и Силистрией не могут идти в уровень с опытами, произведенными в Меце? Ссылаюсь на всех артиллеристов, служивших при осадах в последнюю турецкую войну. Положа руку на совесть, верно они скажут вместе со мною, что картауны под Варной далеко не доставили нам тех результатов, которые приобрели мы посредством мин под Силистрией. Впрочем, нападая на осадные орудия, я, без сомнения, исключаю из этого числа мортиру, которая, своими навесными выстрелами, от начала до конца осады, надоедает гарнизону пуще всяких картаунов. В заключение повторяю еще раз, что все эти убеждения родились во мне не в кабинете, а на осадных батареях под [77] Варной и Силистрией, и если я ошибаюсь, то вините в том наши полевые батареи, которые иногда на расстоянии 500 сажен сражались с крепостными орудиями и всегда над ними торжествовали.

Но пора обратиться к нашим подступам. Работы на правом фланге атаки подвигались вперед столь же медленно, сколь они шли успешно на левом. Первая параллель доведена была до берега Дуная, против 2-го бастиона, совсем не охватывая избранного для атаки первого полигона, а тянулась только параллельно второму и третьему полигонам, против которых не предстояло особых выгод вести подступы. Батареи, устроенные на этой параллели по своему положению, не могли производить сильных выстрелов по первому полигону, за исключением разве оконечной батареи, устроенной у самого берега Дуная, но и та громила один только правый фас 2-го бастиона косвенными выстрелами. Что же касается до батарей на левом берегу Дуная, от которых надеялись получить подступы с восточной стороны сильное содействие, то и они, по отдаленности их от крепости, не оказывали важных вспомогательных средств для успеха осады; черноморская же флотилия, которую силистрийские топчи старались всегда держать от себя на благородной дистанции, действовала не на ближайший пушечный выстрел, и следовательно [78] также не могла громить с успехом избранного для атаки полигона на восточной стороне. Главнокомандующий, сообразив все эти обстоятельства, а главное, убедившись успешным производством траншейных работ и удачным действием нашей артиллерии на левом фланге атаки в удобной для подступов местности против 5-го полигона, приказал фальшивую атаку, которая до сих пор велась против этого полигона, обратить в истинную, а осадные действия на правом фланге прекратить вовсе.

Как только возвели левый фланг на степень настоящей атаки, он ознаменовал себя таким отважным подступом, который вполне должен обратить на себя внимание историков оборон и осад крепостей. Первая идея о возможности производства этого дела родилась в голове генерала Шильдера, этого мужественного и всегда восторженного инженера, доказавшего уже не раз, что для наших саперов нет ничего невозможного, когда они действуют под его одушевленным и одушевляющим распоряжением. Одно из главных качеств в полевом инженере — быть в душе воином. Тогда только будут ему доступны высокие и смелые вдохновения, смешанные с наукою, которые, как в области литературы, так и в области войны, посещают только одних избранников. А генерал Шильдер, без сомнения, принадлежит к разряду этих [79] счастливцев. Первое его качество — самоотверженное мужество солдата, а уже за ним, на втором плане, тянется длинный ряд знаний, необходимых для полевого инженера.

Кто из военных не знает, что при осаде крепости каждый шаг земли покупается дорогою ценою и что легче оттягать несколько десятин у самого отъявленного подьячего, чем овладеть, без больших пожертвований, клочком земли под крепостью, особливо, когда осаждающие подступили уже на картечный выстрел к ее веркам. Спросите у любого инженера, сколько-нибудь знакомого с обороною крепостей, и он вам рассчитает по пальцам, сколько, дней продлится осада, какое количество потребуется боевых снарядов, и даже может сказать приблизительно, если он изучил характер гарнизона, какое число убитых примется на каждую сажень земли. Следовательно, при правильной осаде, рассчитан каждый подступ к крепости, и, без помощи сап, трудно, если невозможно, подвинуть осадные работы на несколько сажен вперед. После этого, как не удивляться подвигу генерала Шильдера, когда он в одну ночь, произвел такую работу, от которой атака вдруг подалась вперед более, чем на 100 саж., на самое близкое расстояние от неприятельских ложементов, устроенных насупротив 5-го полигона, потеряв при этой работе убитыми и [80] ранеными не более 30-ти человек! Это чудное дело совершилось в ночь на 23 мая. Вот как оно было.

Как только генерал Шильдер, своими успешными первоначальными подступами, доказал выгоды для атаки на местности против 5-го полигона, в голове его родилась первая мысль: заложить полупараллели в 100 саженях впереди первой параллели, и потом превратить в коммуникационный ход рытвину, простиравшуюся от этой параллели до самого гласиса и к средине куртины. Кто сколько-нибудь знаком с теориею осадных работ, тот должен усомниться в успехе этого смелого предположения; но оно ничто в сравнении с тем, что удалось в эту ночь сделать нашим саперам. Только что стемнело, рабочие, вооруженные лопатками и кирками, вышли из первой параллели, прошли беспрепятственно расстояние 100 сажен и уже готовились приняться за дело, как вдруг новая мысль блеснула в голове нашего неустрашимого воина-инженера. Заметив, что Турки не позаботились выслать предостерегательные посты пред своими ложементами, он решился воспользоваться такою непростительною оплошностью со стороны неприятеля и двинуть осадные работы еще на несколько саженей вперед. Для этого, он взял батальона два егерей, вооруженных лопатками и кирками, повел их, с возможною осторожностью [81] по рытвине, и, дошед благополучно до натурального рва, который имел направление совершенно параллельное атакованному фронту, расставил их по этому рву в две линии и приказал им тут же заложить параллель летучею сапою, объяснив им на всякий случай, что если они к рассвету не углубятся в землю, то Турки перестреляют их всех до одного. Нечего и говорить, что когда наш солдат примется за дело, то работа горит в его руках; но в ту ночь егеря превзошли самих себя, не смотря на то, что они рылись в земле под самым носом неприятеля. Турки, услышав стук лопаток наших рабочих у самого рва своих ложементов, взбеленились не на шутку и открыли сильный ружейный огонь с крепостного вала и со всех передовых укреплений. К счастью нашему, ночь была так темна, что хоть глаза выколи, и Турки, стреляя на удачу, не могли причинить значительного вреда ни саперам, ни прикрытию, а броситься на наших рабочих с холодным оружием они не смели, потому что могли, в ночное время, наскочить на сильное прикрытие. Между тем, наши молодцы, под градом пуль, продолжали углубляться в землю, а генерал Шильдер расхаживал между ими и распоряжался с таким ледяным равнодушием, что невольно поселял в своих подчиненных доверие и надежду на успех. Не [82] прошло и шести часов после размещения рабочих, как параллель была уже готова. На другой день, Турки с ужасом и удивлением увидели эту новую и свежую насыпь земли, из-за которой уже сверкали штыки дневного караула. Таким образом, не далее, как в 50-ти саженях от гребня гласиса, протянулась новая параллель на 300 шагов, которую и назвали третьею параллелью, а первую переименовали во вторую; вторая же траншея, служившая сообщением батареям, обратилась в первую параллель.

Новая параллель, как и должно, было ожидать, породила в сердцах мусульман сильное негодование.

Обозрев в продолжении дня (23 мая) наши работы, они с наступлением вечера выползли в большом числе из крепости и на время укрылись в своих ложементах, тянувшихся перед куртиною атакованного полигона. Такое движение со стороны неприятеля не могло ускользнуть от внимания наших генералов.

И вот, скоро раздался выстрел, за ним другой, потом целый залп ружейный огласил воздух и понесся страшным гулом по равнине. Турки, вслед за этими выстрелами, с криками «Аллах!» бросились на параллель с фронта и с правого фланга; но батальон 17-го егерского полка, содержавший караул в параллели, не дрогнул пред азиятским напором. Он встретил [83] прехладнокровно отчаянный натиск ружейным огнем. Однако, на этот раз пули не уняли Турков: раздраженные, они еще сильнее стала напирать, так что передние ворвались уже в траншею и схватились с егерями в рукопашную. Тогда генералы князь Горчаков и Берг двинули несколько рот из резерва, чтоб обойти неотвязчивых Османлов с обеих сторон и совсем отрезать их, если будет возможность, от крепости. Но егеря, защищавшие параллель, не дождались этих резервов: они сами управились с чалмоносцами, отбросив их к крепости с значительным уроном.

Пока егеря кололись и резались с Турками на правом фланге, на левом показались еще две неприятельские колонны, из которых одна двигалась беглым шагом по берегу Дуная. Нельзя не сказать, что в направлении этих колонн заметно было некоторое соображение тактическое, так редко встречаемое в действиях Турков: они думали обойти наши только что открытые работы и ударить на них с тыла. Но и это предприятие не удалось им. Генералы князь Горчаков и Берг лично двинули против этих колонн резервы и ударили сперва на одну, потом на другую. Турки сначала вздумали было сопротивляться и некоторое время упорно удерживали натиск наших егерей, но вскоре расстроились и в беспорядке побежали к крепости. [84]

После всех этих неудачных попыток, которые, вероятно, обошлись Туркам не дешево, гарнизону ничего более не оставалось делать, как открыть огонь из-за своих ложементов. Он действительно и обратился к этому бесполезному в ночное время провождению времени: сильный ружейный огонь, которому по временам аккомпанировали громкие выстрелы из крепостной артиллерии, не умолкал до самого рассвета.

На другой день, после отражения вылазки на третью параллель, главнокомандующий, с корпусом графа Палена 1-го и значительною частью других войск, выступил к селению Эски-Арнаутлару, на встречу к верховному визирю, поручив начальство над осадою генералу Красовскому. При нем остались прежние его сподвижники — генералы князь Горчаков, Шильдер и Берг.

Третья параллель не долго оставалась без орудий. Вскоре устроили в ней две демонтир-батареи. Одна из них была на левом фланге параллели, другая на правом. Я стоял на последней, которая устроена была прямо против 5-го бастиона. На этой батарее, как теперь помню, водились и 24-х фунтовые пушки, и пудовые единороги, и даже одна пяти пудовая мортира. Все эти орудия состояли в большой исправности и действовали на славу; но каждое из них стреляло по присвоенным им законам, то есть, [85] пушки и единороги прямыми выстрелами, а мортира навесными. Вдруг пришла нам счастливая мысль пустить пяти пудовую бомбу прямым выстрелом, и для этого вот что мы сделали. В то время, наши мортирные станки делались еще так, что мортира на них имела постоянный угол возвышения в 45 градусов (Теперь наши станки для осадных мортир состоят из двух медных станин, соединенных деревянными подушками. Заменяя одну боевую подушку двумя другими, можно придать мортире различные углы возвышения (даже в 5 градусов)); но если перевернуть мортиру на таком станке, то хотя она и не ляжет в нем горизонтально, однако, вместо 45 градусов, составит угол не более, как в 4 или 5 градусов. Переложив таким образом нашу мортиру и прорезав для нее амбразуру, подошве которой дали направление параллельное оси мортиры, мы зарядили ее небольшим количеством пороха, вложили бомбу, потом навели — и первый пробный выстрел раздался в воздухе. Но увы! ожидания наши не увенчались успехом. Надобно сказать, что мы надеялись горизонтальными выстрелами из мортиры по крайней мере разрушить до основания один из фасов бастиона; но с первым выстрелом мы убедились, как неосновательны были наши предположения. Бомба вбилась в землю не более, как на один фут, и следовательно почти совсем [86] не повредила вала, а потом, лопнув с ужасным треском, не причинила никому вреда, потому что все черепки полетели в ров, где не было ни одного Турка. Что делать? Мы попробовали положить более пороха, но и это не удалось: бомба перелетела через вал и пошла искать виноватого в улицах полуразрушенного уже города. Таким образом, мы имели случай поверить на опыте, что горизонтальные выстрелы из мортиры никуда не годятся, когда идет дело о разрушении крепостного вала. Не желая, однакож, совсем отказаться от нашей замысловатой выдумки, мы попробовали пустить бомбу подобным же образом вдоль узенького неприятельского шанца, который был битком набит турецкими чалмами и тянулся вправо от нашей батареи, имея к ней направление почти перпендикулярное. Как только навели мортиру по направлению этого шанца, мы все бросились на банкет, чтоб следить за полетом бомбы. И что-ж? Бомба наша с необыкновенною верностью полетела вдоль шанца и стала в нем рикошетировать под такими малыми углами, что как будто скользила по поверхности земли, и таким образом рикошетировала до тех пор, пока не потеряла силы, сообщенной ей пороховыми газами. Тогда, утомленная, она упала на землю, на самой средине шанца, завертелась, зашипела и наконец заключила свою прогулку ужасным разрывом, разбросав десятки черепков во [87] все стороны. Восхищенные таким удачным выстрелом, мы захлопали в ладоши, а между тем приказали пустить 24-х фунтовое ядро по тому же направлению, чтоб не дать опомниться неприятелю. На другой день, шанец опустел: все Турки из него убрались в крепость.

Пока мы занимались горизонтальными выстрелами из бомбы, нас постигло совсем неожиданное несчастье, которое живо напомнило нам Петербург в 1824 году, когда, по словам поэта,

На город кинулась…

Хотя бурный Дунай вел себя и скромнее проказницы Невы, не выступив ни на шаг из своих возвышенных к стороне Булгарии берегов, однако и без его разлития у нас воды было по горло. Проливной дождь, который лился рекою целые двадцать четыре часа, совершенно затопил передовые шанцы, устроенные у самых горных скатов. Поневоле надобно было на время прекратить производство осадных работ и заняться осушением траншеи. Я хорошо помню, каких трудов стоило саперам спустить воду в глубокие колодцы, которые для этого нарочно были вырыты за третьею параллелью. [88]

А как вы думаете, чем утешали себя наши солдаты, стоя в траншеях целые сутки по горло в воде и не спуская глаз с неприятельских ложементов? Они заливались в веселых песнях! Как не вспомнить здесь слов Наполеона, что «первое качество в солдате — переносить без ропота труды и лишения; мужество есть уже второе его качество. Бедность, лишения и несчастья всякого рода» прибавляет великий полководец: «лучшая школа для образования хорошего солдата». И действительно: как рекрут, так и старый солдат, по слову любимого начальника, с одинаковым мужеством полетят в огонь сечи; как тот, так и другой, по первому выстрелу в цепи, готовы положить свою голову; но эта доблесть минутная: есть много солдат, отчаянно храбрых в бою и малодушных в перенесении трудов походных. Только соединение обоих этих родов мужества может образовать тип настоящего солдата; но для этого нужно, чтоб он свыкся с службою, чтоб он закалил себя в походах и на бивуаках, чтоб он усвоил себе то нравственное мужество, которое одно дает силы переносить без ропота усталость и лишения, стужу и зной, жажду и голод, болезни и раны, словом, все, что неразлучно с боевою службою. Без хвастовства можно сказать, что русский солдат в высшей степени обладает таким редким соединением [89] достоинств: отчаянно храбрый в бою, он вместе с тем отличается необыкновенною твердостью в перенесении трудов и лишений всякого рода. Вообразите его себе под Силистрией, когда он стоит в воде; сумка с патронами привязана у него к затылку, ружье лежит на кроне бруствера, ядра, картечь и пули летают как град над его головою, а он себе и в ус не дует: подтягивает веселую песенку да высматривает широкоштанника, чтоб повалить его молодецким выстрелом. Да, я убежден как нельзя более, что наш солдат стоить десяти фети (Фети-победитель; так называются в Турции рядовые), хотя и величают их «победителями»; но чтоб вполне оценить русского пехотинца, надобно пожить с ним месяца два в траншеях.

Лишь только траншеи осушились от наводнения, саперы снова принялись за осадные работы, под прикрытием меткого действия артиллерии, которая в это время одержала уже решительный верх над линиею крепостного огня. Батарея, устроенная на левом фланге атаки и соединявшаяся со второю параллелью особливым зигзагом, своими прицельными выстрелами уничтожила неприятельский огонь не только на береговом укреплении, но и на верках, устроенных впереди 6-го полигона.

Сверх сего, действием с других батарей, разрушили бастионы 5-й и 6-й; также много [90] потерпели обращенные к атаке фасы бастионов 4-го и 7-го, а вместе с ними замолкло и передовое укрепление, возвышавшееся пред 4-м бастионом. Наконец, подверглись совершенному разрушению ворота шумлинские и разградские, равно как и мосты, переброшенные чрез ров к этим двум воротам.

Таким образом, в самое непродолжительное время, то есть, со времени заложения третьей параллели по 1-е июня, огонь из орудий атакованного фронта замолк совершенно под нашими орудийными выстрелами. Можно сказать без преувеличения, что с 1-го июня турецкие топчи решительно не смели показываться днем в своих полуразрушенных амбразурах, но зато по ночам они жгли много пороху, действуя со всех сторон картечью, которая, сказать правду, часто разлеталась в поле попустому.

Самая усиленная стрельба с нашей стороны произведена была 31 мая. В этот день, батареи с третьей параллели не умолкали ни на минуту. Ядро за ядром и граната за гранатою, то с треском ударялись в крепостной вал, то с визгом рикошетировали вдоль верков. Наконец, день этой славной стрельбы заключился чудесным выстрелом из пяти пудовой мортиры. Бомба медленно взвилась на воздух и, лениво описав первую половину своего полета, стала спускаться быстрее и быстрее прямо над [91] левым люнетом пред 4-м бастионом, и вдруг разом ударилась в пороховой погреб. Не прошло и секунды, как раздался в воздухе страшный взрыв, и густое облако порохового дыма повисло над люнетом. Турки до того оробели от этого взрыва, что бросили укрепление на жертву нашим выстрелам и скрылись в крепость.

Вникая в меткое действие нашей артиллерии со времени заложения третьей параллели, нельзя не сказать, что искусству наших артиллеристов содействовало много и выгодное положение батарей, которые все были устроены на горных скатах. Мало было снарядов, которые не достигали сваей цели, но и те недаром прогуливались вдоль города: разрушая прилежавшие к атакованному фронту строения, они распространяли между жителями ужас и смятение. Большая же часть наших ядер ложилась или в крепостных амбразурах, или на барбетах, среди неприятельских орудий; что же касается до бомб и гранат, то почти все они разрывались во внутреннем пространстве бастионов и передовых укреплений.

День открытия аппрошей с третьей параллели был для нас днем торжества: 1-го июня, в 6-ть часов пополудни, начальник осадного корпуса получил известие о разбитии верховного визиря при с. Кулевчи, и, желая ознаменовать столь радостное для русской армии событие боевым [92] праздником, приказал открыть со всех батарей усиленный пушечный и ружейный огонь, при громком «ура» траншейного караула. Как только сигнальная ракета взвилась на воздух, дружное «ура» раздалось в передовых траншеях, фитили засверкали на всех батареях, огонь вмиг пробежал по параллели, и выстрелы, пушечные и ружейные, слились в один гул и страшно отозвались в ушах встрепенувшихся Турков. Гарнизон, встревоженный такою внезапною ораториею, вообразил себе, что мы готовимся на приступ открытою силою и в смятении бросился на крепостной вал, чтоб отразить штурм грудью. Но представьте себе удивление простодушных чалмоносцев, когда они, поражаемые на валганге ядрами и картечью, убедились, что в поле ни один гяур не готовится на приступ. С ожесточением и бранью в восточном вкусе они, один за другим, стали укрываться за вал и скоро совсем исчезли из вида, потеряв убитыми и ранеными не один десяток голов.

На другой день, рано утром, корпусный командир послал к начальствовавшим в крепости, сераскиру Аджи Ахмету и трехбунчужному паше Серт Махмуту, письмо, в котором, извещая их об одержанной нашими войсками над верховным визирем победе, советовал им не упорствовать долее в обороне, а предаться [93] милосердию Государя Императора. Это письмо, как я слышал, написано было в выражениях самых учтивых и лестных для самолюбия таких высоких сановников блистательной Порты, каковы сераскир и трехбунчужный паша. Но мы сейчас увидим, что никакая европейская учтивость не в силах поколебать упорства азиятского.

Между тем, в лагере приготовились к торжеству церковному. Стройные колонны, с барабанным боем и под звуки военной музыки, сошлись на площадке, возвышавшейся над горным скатом, и построились вокруг налоя, недалеко от лагеря корпусного штаба. Генерал Красовский объехал ряды, и молебствие началось. Эта минута, по истине, была торжественная! Вообразите себе закаленных в боях усачей, вчера еще грозных и непреклонных под тучею неприятельских ядер, а теперь простертых в прах пред могуществом Господа жизни и смерти, даровавшего русскому воинству новую победу. Солнце во всем блеске бросало свет на эти коленопреклоненные колонны, которые в невыразимой тишине прислушивались к молитве священнослужителя. По окончании молебствия, громозвучное и продолжительное «ура», соединенное с залпами нескольких орудий, раздалось в воздухе и громко отозвалось в траншеях. Потом начался церемониальный марш: колонны бодро и весело пошли мимо своего корпусного командира; скоро [94] площадка совсем опустела, остался только налой, на котором сиял крест спасителя, пока не внесли и его в походную церковь. Корпусный командир, желая посвятить этот день отдохновению, приказал никуда не наряжать людей, исключая необходимых караулов в траншеях.

На другой день получили ответ на письмо корпусного командира. Силистрийские паши отвечали коротко и ясно: «закон велит нам защищаться до последней крайности». После такого лаконического ответа, нам ничего более не оставалось делать, как снова приняться за лопатки.

Желая сколь можно более развлечь внимание неприятеля, положено было открыть из третьей параллели шесть полных сап в одно время: по две на каждую капиталь бастионов 5 и 6-го, а две против средины куртины. Производство этих работ шло довольно успешно, не смотря на то, что днем саперы могли подвигаться вперед не иначе, как тихою сапой.

Для успокоения тех, которые непременно хотят найти при осаде Силистрии промахи против принятых правил, я спешу сказать, что открытие шести сап из третьей параллели и направление двух из них, вместо капиталей, против средины куртины, незащищенной равелином, предпринято было по следующим соображениям: [95]

1) Линия орудийного огня атакованного полигона приведена была батареями с третьей параллели в такое положение, что головам двух сап, направленным против куртины, не могли нанесть значительного вреда фронтальные выстрелы с куртины, а зигзагам этих сап — выстрелы анфиладные с фасов, обращенных к атакованной куртине.

2) Во время вылазок неприятеля, одну сапу можно было оборонять другою, для чего в некоторых местах устраивали между сапами плацдармы; наконец,

3) по приближению сап к гласису и при взрыве неприятельских контр-мин, легче из шести нежели из трех сап сохранить по одной на каждой линии.

Приметно было, что гарнизон, со времени открытия аппрошей с третьей параллели, принялся за оборону серьёзнее. Он почти каждую ночь, а иногда и днем, нападал на наши работы открытою силой, и наконец затеял, как уверяли нас перебежавшие из крепости, устроение контрмин перед атакованным полигоном. Эти известия, скоро распространившиеся между саперами, которые с каждым днем приближались более и более к крепости, невольно поселяли в некоторых из них опасение — прогуляться в одну прекрасную ночь по воздуху, с киркою в руках. Но генерал Шильдер не разделял [96] этих опасений. Испытав еще под Варной, сколь ничтожно искусство Турков в надземных действиях обороны, а тем более в подземных, он твердо был уверен, что они своими контрминами не сумеют нанести осадным работам значительного вреда, и что наши саперы успеют засыпать большую часть их минных галерей прежде, нежели они будут воспламенены. Для этого, генерал приказал саперным офицерам как можно скорее довести сапы до гребня гласиса, чтоб там открыть минные неприятельские работы и засыпать их сильными фугасами.

Нельзя не сказать здесь, что работа сап сопряжена была с большими трудностями и опасностями. С приближением к крепости, местность против 5-го полигона значительно склоняется до самой подошвы гласиса, а от этого крепостные выстрелы становились, по мере приближения сап к гласису, более и более склонительными. В некоторых местах приходилось углубляться в землю от 5 до 6-ти футов, чтоб придать насыпи высоту, которая соответствовала бы высоте крепостного вала, потому что этим только средством могли обеспечить людей, беспрестанно ходивших вдоль тыла подступов.

Июня 5-го, когда первая сапа уже достигла до гребня гласиса, начали венчать гласис в обе стороны и вместе с тем закладывать колодцы для 4 сближенных горнов. Последнею работою [97] поспешили для того, чтоб предупредить взрыв контр-мины, которая, по всем признакам, проведена была около этого места. В этот же день и вторая сапа приблизилась к гласису, облегчив переход третьей сапе через неприятельский ложемент, потому что Турки вытеснены были из этого ложемента ни чем более, как продольными и затыльными выстрелами, направленными против них с плацдармов второй сапы. Четвертая сапа также подалась значительно вперед, обогнув переднюю часть правого неприятельского контр-апроша, уже оставленного Турками. Наконец, в это же время и пятая сапа показалась на гребне гласиса.

Можно считать, что коронование гласиса совершенно было окончено только к полудню 8-го числа, когда все сапы доведены были до цели своего значения. Посмотрим же, где остановилась в этот день каждая сапа.

В первой сапе заложили четыре мины против 5-го бастиона и успели зарядить их, чтобы, в случае необходимости, тотчас опрокинуть контр-эскарп, не ожидая окончания такой же работы насупротив 6-го бастиона. Сверх того устроили два ложемента, в которых стрелки, после взрыва, могли б укрыться от неприятельских ружейных выстрелов. [98]

Вторая сапа дошла до гребня гласиса и продолжала венчание его в обе стороны на несколько сажен.

Третья сапа остановилась весьма недалеко от гласиса, а вслед за нею и четвертая также подалась значительно вперед.

Пятая сапа, дошед до гребня гласиса, против Шпица 6-го бастиона, короновала его в обе стороны, а вместе с нею утвердилась на гласисе и шестая сапа.

Если принять в соображение незначительные средства осаждающих, то коронование гласиса произведено было довольно скоро, а именно в 7 дней, считая с открытия выходов из третьей параллели. Нет сомнения, что если б числительная сила наших войск позволила нам действовать открытою силою, то мы могли б короновать гласис в трое суток, вытеснив штыками Турков из укреплений и окопов, в которых они встречали голову каждой сапы и из-за которых владели всеми средствами — замедлять производство наших работ от третьей параллели. Но против нет и суда нет.

Наконец, успешным производством работ в короновании гласиса несколько поколебалось упорство Турков. Нет сомнения, что они не знали достоверно о заложении и заряжении наших мин, которые ждали только искры огня, чтоб взорвать на воздух контр-эскарп против двух [99] атакованных бастионов, но, вероятно, догадывались, что Русские недаром укрепились на гласисе. Притом и взятый в плен при Кулевче бим-паша (полковник регулярных войск), Аджи-Осман, присланный главнокомандующим из главной квартиры, для удостоверения осажденных в поражении войск визиря, способствовал много своею печальною физиономиею к распространению между гарнизоном наклонности к миру. Все это вместе побудило сераскира обратиться к корпусному командиру с просьбою — прекратить на время осадные действия и выслать двух доверенных с нашей стороны чиновников, чтоб условиться с ними о сдаче крепости.

Генерал Красовский согласился на оба эти предложения, но с условием, чтоб переговоры не длились более двух часов. Вследствие этого, отдано было приказание по всем батареям и в венчании гласиса, прекратить на время огонь, пушечный и ружейный. Турки обрадовались этому случаю и кучами выползли на вал.

Мы не без любопытства взирали на почтенных Османлов. Одни из них беззаботно курили свой кальян, поджав под себя ноги на кроне вала, и сонные взгляды этих неподвижных наблюдателей упадали то на пяти пудовую нашу мортиру, то на егеря, чистившего ружье; другие, с длинными бородами и бледными лицами, как тени блуждали в полуразрушенных [100] амбразурах, пристально всматриваясь в черную насыпь, которая тянулась над рвом от одного бастиона до другого; но большая часть Турков, как теперь помню, собралась в кучки на 5-м бастионе и с приметным вниманием прислушивалась к молодецким песням, раздававшимся в венчании гласиса. Многим из нас очень хотелось поближе познакомиться с этими по виду смиренными и кроткими воинами, которые, впрочем, как я имел случай не раз убедиться, сродни тому доброхоту и смиреннику коту, который в басне Дмитриева так пленил неопытного мышонка; но нам строго запрещено было брататься с неприятелем, пока не окончатся переговоры, начатые уже на правом фланге атаки, несколько левее туртукайской дороги. Там генералы князь Горчаков и Берг беседовали с двумя турецкими парламентерами, из которых один назывался Меджи-бей, а другой Ахмет-бей. Но эта беседа продолжалась недолго. Как только силистрийские парламентеры, после обыкновенного приветствия мира Алейкюм селам, стали требовать о дозволении гарнизону выйти из крепости с оружием, наши генералы тотчас же объяснили им через переводчика, что подобная капитуляция не может быть принята, и что паши должны сдать крепость на кондициях, объявленных в письме, которое посылал к ним корпусный командир еще при начале осады. [101] Тогда турецкие парламентеры потребовали копию с этого письма, прочитали его и, немного помолчав, возвратились в крепость. Все это происходило 8-го числа, часу в первом пополудни, а в шестом часу вечера того же дня получен ответ от пашей, в котором они объявляли, что не могут согласиться на предложенные им условия, и потому решаются защищаться до последнего зерна пороха.

Такой неожиданный ответ решил участь Силистрии. Генерал Красовский, потеряв надежду склонить пашей переговорами к сдаче крепости положил разрушить твердыню упорных чалмоносцев взрывами мин. Поэтому, в этот же день приказано было взорвать четыре сближенные и заряженные уже горна против шпица 5-го бастиона. Мы были предупреждены о готовности минеров обрушить горнами контр-эскарп, чтоб после взрыва немедленно открыть усиленный огонь из орудий. Тишина мертвая и торжественная воцарилась на всех траншеях и невольно настраивали наше воображение к чему-то необыкновенному. Зарядив орудия и наведя их в амбразуры 5-го бастиона, мы, с зажженными фитилями, нетерпеливо ждали страшной минуты, когда ринется из под земли чудовище, силою 270 пудов пороха, и взбросит на воздух все, что теперь спокойно лежит на нем. И, благодаря Бога, недолго томились мы таким тяжким ожиданием. [102] Скоро послышался глухой удар под землею, и мы чувствовали, как в это время заколыхалась под нашими ногами платформа; потом раздался страшный треск в воздухе и огромный земляной сноп взвился к облакам, выпрямился, зашатался и наконец вдруг рассыпался, оставив после себя одно густое облако пыли и дыма. Эта картина была так страшна и величественна, что самое воспоминание о ней подавляет мое слабое дарование, и я, в утешение себя, могу только думать, как часто думают и другие писатели, что для изображения подобных величественных предметов нет слов в русском языке…

Как только разразился земляной столб над твердынею мусульманскою, артиллеристы бросились к орудиям и открыли из них усиленный огонь, не умолкавший до самых сумерек. Надобно сказать, что Турки, вслед за взрывом, всегда ожидают штурма; поэтому, гарнизон силистрийский в этот день бросился на вал огромными толпами; но, вместо штыков штурмовых колонн, он набежал под тучу бомб, ракет, гранат и ядер.

Когда все успокоилось, генерал Шильдер первый бросился к контр-эскарпу, чтоб лично удостовериться в успешном действии взрыва. С восхищением, которое генерал не скрывал от нас, молодых офицеров, преданных ему всею душою с тех пор, как стали служить под [103] его начальством и понимать его отважные подвиги, он убедился, что взрыв не только засыпал ров против 5-го бастиона, но и разрушил галерею неприятельских мин, которые, как мы узнали впоследствии, Турки намеревались взорвать в тот же день (Они остались заряженными в 12 саженях от контр-эскарпа, возле первой сапы). Земля, приброшенная к эскарпу с обеих сторон воронки, закрыла его выше кордона одежды, от чего образовался весьма удобный всход на бастион, по которому мы смело могли б идти в этот же день на приступ, если б саперы своими всемогущими лопатками не обещали проделать для нас еще более безопасную дорогу в крепость.

Столь сильный взрыв четырех сближенных горнов не мог не повредить сообщений первых двух сап вдоль гребня гласиса; поэтому, саперы, тотчас же после взрыва, принялись исправлять поврежденные работы в сапах, а вместе с тем и приступили к устроению спусков в минные воронки.

Между тем, как только стемнело, наши минеры обратились к передовому укреплению, устроенному против 6-го полигона. Под шпицом контр-эскарпа этого укрепления, мина была уже совсем готова, но еще не заряжена. Генерал [104] Красовский приказал в эту же ночь зарядить и взорвать ее. В самую полночь, раздался этот новый взрыв, довершивший смятение Турков, воображение которых было уже настроено ко всевозможным ужасам. В беспорядке и с криком «Аллах!» бросились они толпами на вал и тотчас же открыли сильный пушечный и ружейный огонь со всех сторон крепости. В этом общем смятении, и контр-минеры их пришли в крайнее замешательство: они спустились в галерею и взорвали одну из контр-мин, устроенных несколько левее 6-го бастиона, но, к счастью нашему, в таком отдалении от контрэскарпа, что взрыв этот не мог нанести вреда нашим рабочим, кроме легких контузий, которым подверглись большею частью люди, находившиеся в оконечности четвертой сапы. Однако, этот случай заставил нас поспешить окончанием минных работ против 6-го бастиона, чтоб не дать времени другой контр-мине взлететь на воздух. Эта новая подземная работа закипела в руках наших минеров и подавалась вперед не по часам, а по минутам. Поверите ли, что к рассвету две мины были совершенно окончены и заряжены каждая 76 пудами пороха, а утром, часу в десятом, взлетели на воздух, засыпав весь ров и придвинув довольно плотно контрэскарп к бастиону. [105]

Длинный ряд взрывов, ознаменовавший ночь с 8 на 9 июня, в продолжение которой воспламенили по крайней мере 450 пудов пороха, не включая в это число боевых зарядов, выпущенных из орудий и ружей, не заключился взрывом горнов против 6-го бастиона, но отозвался еще и 9-го числа, к новому ужасу гарнизона. Спустя немного времени после взрыва означенных горнов, взлетела на воздух еще одна мина, которая была заложена под шпицом левого угла среднего передового укрепления. Действие этой мины оказалось весьма удовлетворительным, потому что воронка образовалась такой величины, что удобно было устроить на ней ложемент, из которого стрелки впоследствии без труда выжили Турков из укрепления одними ружейными выстрелами.

Теперь остается мне представить на суде читателей последний и самый любопытный акт величественной драмы, столь чудесно разыгранной под стенами Силистрии нашими войсками! Но нельзя не отдать справедливости и мужеству Турков. Когда дело дошло до схваток грудь с грудью и рука с рукою, которые называют французские саперы petites chicanes, тогда гарнизон силистрийский обнаружил во всем блеске свое азиятское молодечество. Мы сейчас увидим, что во рву генерал Шильдер встретил достойных себе противников, которые, защищаясь с [106] ятаганами в руках до последней крайности, оправдали высокое о них мнение Монтекукули, а вместе с тем и доставили нашим героям случай стяжать славу победы трудной и сопряженной с немалыми пожертвованиями.

9-го июня, как только успели восстановить сообщение с венчанием гласиса, прерванное в некоторых местах сильным наводнением от дождя, тотчас же приступили к спуску в ров подземною галереею, против правого фланга 5-го бастиона. Начало этой работы не совсем было, удачно. Заложив галерею слишком глубоко, стали подавать ее скоро вперед, и, не встречая каменной одежды контр-эскарпа, не имевшего почти фундамента, продолжали подземную работу до тех пор, пока в галерее не показался свет, и тогда увидели, что она прошла уже контр— эскарп и вышла в кювет. Вообразите удивление наших минеров. Они думали, что галерея откроет им отверстие в контр-эскарпе, но вдруг, совсем неожиданно, очутились посредине рва, в двух или трех саженях за контр-эскарпом. Турки, заметив наших минеров, сбежались в значительном числе к отверстию галереи и с такою яростью бросились на них, что они принуждены были отступить в галерею, куда, однако, неприятель, при всем своем ожесточении, не смел ворваться. Но этим не кончилось. Когда наши отступали, Турки стали бросать вслед [107] за ними ручные гранаты и бочонки с порохом, а потом принялись забрасывать камнями и самое отверстие галереи. В этом критическом положении, артиллеристы, по роду службы, родные братья саперам, не замедлили подать им руку помощи: притащив несколько кегорновых мортирок, они стали бросать из них гранаты в толпу неприятелей, суетившихся около отверстия галереи, и бросали до тех пор, пока Турки не разбежались. Тогда наши минеры снова овладели галереею и в один миг расчистили выход, который так долго заваливали неповоротливые чалмоносцы. Таким образом, хотя галерея и наткнулась совсем неожиданно на неприятеля, однако все-таки она осталась за нами.

С этого времени, ожесточение Турков не знало уже границ. Каждый день закидывали они наших минеров бочонками с порохом, бомбами, ручными гранатами, каменьями и разными горючими веществами; каждый день предпринимали по нескольку отчаянных вылазок, в которых удавалось им не только вытеснять наших рабочих из кювета, но и забрасывать отверстие галереи камнями, поджигать наши мантелеты и даже стаскивать их в ров длинными крюками. Но, не смотря на все эти ужасы рукопашной обороны, наши храбрые саперы настояли на своем: в ночь с 12-го на 13-е июня они заняли весь кювет и тотчас же уширили и дефилировали его [108] траверсами из туров, которые были набиты фашинами и поставлены в два ряда на положенные поперек кювета доски. Нельзя однако не заметить, что успешному занятию рва много способствовал огонь с батареи, заложенной 10-го числа на гласисе, насупротив потерны, и совсем оконченной менее, чем в двое суток. Цель заложения этой крошечной батареи для одного легкого орудия состояла в том, чтоб разрушить ее действием потерну и чрез то преградить неприятелю вход в ров. И действительно: как только могли поставить орудие на гласисе и открыть с него огонь, Турки, как мне помнится, отказались совершенно от покушения — врываться в ров из потерны. Я забыл еще сказать, что неприятель, во время одной из своих отчаянных вылазок, предпринятой против нашей галереи, вышедшей в кювет, взорвал свои контр-мины, которые заложены были против средины куртины, между сапами третьею и четвертою, в таком же расстоянии от гребня гласиса, в каком находились и прежде взорванные контр-мины против 6-го бастиона. К счастью, этот взрыв, раздавшийся в тылу коронования гласиса и повредивший одно из задних наших сообщений, не причинил рабочим никакого вреда, потому что в самую минуту взрыва никого из них не было в этом сообщении. [109]

Когда орудие на гласисе отняло возможность у Турков врываться в ров из потерны, они придумали для своих прогулок по рву другое средство. Однажды перед рассветом, вдруг полетели через бруствер 5-го-бастиона зажженные бочонки с порохом, которые, упав посредине наших рабочих, взлетели один за другим на воздухе с таким ужасным треском, что невольно распространили минутное смятение даже между саперами, закаленными уже в битвах подземных и надземных. В один миг, густой дым наполнил весь ров, так что нельзя было разглядеть человека и в трех шагах. Турки, воспользовавшись этою минутою, спустились поспешно с бастиона, бросились в кювет, ударили с ятаганами на рабочих, принудили их отступить к прикрытию, которое также подалось назад, до ближайшей к коронованию гласиса отсыпи. Минута поистине была критическая! К счастью, явился в короновании гласиса адъютант Его Императорского Высочества Великого Князя Михаила Павловича, полковник Философов, который, заведывая непосредственно всеми батареями в параллелях, в качестве помощника начальника артиллерии, не раз от орудия и диоптра урывался в ров, где слава и смерть ходили рука об руку, сзывая на пир кровавый отважных и самоотверженных. Прикрытие, воодушевленное его присутствием, тотчас же под [110] личным его предводительством двинулось вперед, дружно ударило в штыки и снова заняло ров до самой наружной покатости бастиона № 5-го, переколов при сей верной оказии дерзких Турков, решившихся перелезть через бастион. Этот геройский подвиг, как я хорошо помню, обеспечил на целый день продолжение осадных работ во рву.

Между тем, как неприятель отчаянно резался за каждый клочок земли на правом фланге атаки, у бастиона № 6-го наши рабочие также не могли обойтись без штыка. Там распоряжался работою командир саперного батальона, полковник Каппель. Под его ведением, саперы устраивали в минной воронке, против 6-го бастиона, спуски, ложементы и сообщения вправо со рвом и кюветом. Однажды, часу в девятом вечера, Турки с остервенением напали на эти работы; но, набежав на штыки охотников 10-го егерского полка, которые сами вызвались переколоть нечестивых басурман, они вдруг замялись и стали подаваться назад. Егеря тотчас же смекнули, что неприятель оробел совсем растерялся, а потому, не ожидая приказания, сами бросились вперед, опрокинули штыками толпу и, переколов несколько чалмоносцев, отбили у них знамя, которое, для ободрения войск, притащили они в ров. [111]

Но вот и настало время новых взрывов, вконец разрушивших атакованный полигон и открывших широкие проломы, чрез которые мы удобно могли действовать из орудий во внутренность города. Еще 13-го числа заложили мину под правым плечным углом 5-го бастиона, а вскоре потом и другую под шпицом этого же бастиона. Цель заложения обеих этих мин состояла в том, чтоб взрывом их опрокинуть правый плечной и исходящий углы бастиона, и на высоте обвала устроить ложементы. Особенно удачен был взрыв первой мины, заряженной 491/2, пудами пороха. Ночью, на 14-е число, наши минеры удостоверились по звуку, который слышен был в галерее, что неприятель, в близком от них расстоянии, производит подземные свои работы. Поэтому, генерал Шильдер, с разрешения корпусного командира, тотчас же приказал зарядить и взорвать мину, которая могла, по всей вероятности, уничтожить подземные работы неприятеля. Взрыв последовал 14-го июня, в три часа пополудни, и с такою силой, что мы даже в третьей параллели явственно различили два удара под землею. Ожидали, что эта мина обрушит только часть бастионного фланга, однакож оказалось, что она опрокинула не только весь фланг, но и часть куртины; что произошло неоспоримо от воспламенения неприятельской [112] мины мгновенно за нашею (Турки, когда мы познакомились с ними после взятия крепости, уверяли нас, что, заметив наши приготовления зажечь мину, они хотели предупредить это действие и тотчас же зажгли свою контр-мину, хотя она и не была совсем окончена. Однако, вероятнее, что при воспламенении нашей мины, огонь сообщился под землею и неприятельскому подкопу, который заложен был от нее в весьма близком расстоянии). Что же касается до другой мины, заложенной под шпицом 5-го бастиона, то она была окончена только к ночи этого дня. Ее зарядили 38-ю пудами пороха и взорвали в самую полночь. Обвал, образовавшийся от этого взрыва, вместе с обрывом правого плечного угла, открыл широкую дорогу во внутренность 5-го бастиона, за которым Турки принуждены были устроить особый абшнит.

В это же время и полковник Каппель заложил на левом фланге атаки две мины: одну под левым флангом 6-го бастиона, а другую возле, под куртиною. Нельзя не удивляться, с какою поспешностью велось производство работ в обеих этих минах, начатых 15-го числа и совершенно оконченных в одни сутки, так что не позже 16-го июня оба горна взлетели на воздух, обрушив левый фланг 6-го бастиона и несколько сажен куртины атакованного фронта.

Наконец, в ночь на 17-е число, зарядили под куртиною атакованного полигона еще две мины, [113] каждую 50-ю пудами пороха: одну с правой стороны потерны, взорвали 17-го июня утром, а другую с левой вечером того же дня. Действием обеих этих мин обрушило эскарп и снесло весь бруствер, образовав чрез то широкий пролом, совершенно открывавший внутренность города.

Таким образом, удачными выстрелами шести горнов, образовалось, четыре широкие отверстия, открывавшие внутренность города: два в куртине, по обе стороны потерны, и по одному в бастионных флангах, обращенных к атаке. Здесь должно обратить внимание на следующее обстоятельство. Тотчас по произведении взрывов в главном вале, заложены были на гребне гласиса, против куртины, четыре батареи: две крайние в косвенном направлении к атакованным фланкам бастионов 5-го и 6-го, а средние прямо против образовавшихся в самой куртине проломов. Как только огонь на этих батареях загорелся, смежные полигоны уже не существовали для неприятеля. Но это обстоятельство так важно само по себе, что я, как артиллерист, должен непременно рассказать о нем подробнее.

Известно всем и каждому, что возможность обстреливать куртины рикошетными и прицельными выстрелами в анфиладу, представляется весьма редкое осаждающему, но это редкое [114] удовольствие умел однако доставить нам генерал Шильдер под Силистрией. Обе крайние на гласисе батареи заложены были по прямому направлению куртин: левая, по продолжению куртины 6-го полигона, а правая 4-го. И за то, если б вы знали, как убийственно действовали обе эти батареи вдоль куртин то крутыми рикошетами (ricochet mou), то прямыми выстрелами полным зарядом (tir de plein fouet) в широкие амбразуры, светлевшиеся близ бастионных фланков, на концах атакованной куртины. Сами турецкие топчи паши, с которыми нам удалось подружиться после покорения Силистрии, чистосердечно нас уверяли, что иногда одно ядро, пущенное рикошетом вдоль куртины, убивало до 15-ти человек правоверных героев. После этого неудивительно, что Турки, не находя достаточной защиты за двумя или тремя траверсами, нарочно устроенными для этого за валгангом, скоро принуждены были почти совсем оставить вал куртин на обоих, прилегавших к атакованному фронту, полигонах. Вот каким образом, вместе с пятым полигоном, мы успели покорить себе в несколько часов и смежные с ним полигоны; но вся честь и слава этого подвига принадлежит, без сомнения, соображениям генерала Шильдера. Что же касается до других двух батарей, средних, заложенных против самой средины куртины, то они действовали через [115] проломы одними прямыми выстрелами, посылая в город полным зарядом то ядро, то гранату, но с такою быстротою, что жители решительно не знали, куда спрятаться от этих выстрелов. Я хорошо помню, с каким удивлением, после покорения Силистрии, осматривали мы подземные жилища почтенных Османлов, который были устроены на скорую руку по всем улицам и на площадях, и в которых старики, женщины и дети искали спасения от наших ядер и гранат. Некоторые ямы были выкопаны довольно тщательно, но сколько таких, в которых едва можно было дышать! Сам паша Серт-Махмут приказал для себя устроить землянку под валгангом, куда и перешел на житье-бытье, но скоро один из наших взрывов совершенно завалил ее. Турки потом рассказывали нам, что паша за минуту перед взрывом вышел из землянки, а не то пришлось бы ему остаться навсегда под развалинами одного из крепостных своих бастионов.

Итак, взрывы наших мин обрушили почти весь эскарп атакованного полигона. После этого, что оставалось делать саперам? Основаться ложементами на главном вале, между коронованными уже воронками, устроить на нем новые батареи и обратить таким образом занятую часть крепости против самого неприятеля. Но Туркам до того уже надоели наши фейерверки, что они [116] заблагорассудили не ждать окончания работ под потерною, где уже была заложена новая мина, поспешив выслать парламентера с просьбою — прекратить осадные действия и вступить с ними в переговоры о сдаче крепости. В последнем предложении, корпусный командир не мог отказать им; но что касается до работ осадных, то они, исключая минных, продолжались по прежнему еще несколько часов, пока турецкие уполномоченные не подписали капитуляции, по которой весь гарнизон с флотилией и с 120-ю орудиями, сдался на волю победителей.

__________________________________

Так кончилась славная осада Силистрии в 1829-м году, которую, по всей справедливости, можно причесть к самым блистательным подвигам русских войск, если принять в рассуждение, с одной стороны, многочисленность гарнизона, а с другой — ничтожность числительной силы осадного корпуса. Быть может, некоторые критики найдут в производстве наших подступов кое-что несогласное с правилами великого Вобана; но, что прикажете делать с этими непризнанными критиками, когда они не понимают, что покорить первоклассную крепость с числом войск, меньшим того, которое содержится в ее гарнизоне, и покорить ее одними лопатками и [117] притом с незначительным уроном в людях, есть дело чудесное и славное, хотя б оно произведено было и без всяких правил. Что же касается до другого замечания, будто бы осада длилась слишком долго (от 14-го мая по 18-е июня), тогда как маршал Вобан учит брать крепости в 18-ть дней, то и это замечание неосновательно. Вспомните, что только 23-го мая фальшивая атака, на фронте между 5-м и 6-м бастионами, превращена была в действительную, а 8-го июня контр-эскарп был уже опрокинут минами. Следовательно, крепость могла быть взята штурмом в двенадцатый день, считая с 23-го мая по 8-е июня, за исключением, в течении сего времени, двух переговорных и трех совершенно дождливых дней; но как не имелось в виду взять крепость открытыми штурмом, как бы брешь удобоприступна ни была, то осадные работы и продолжались до тех пор, пока Турки не закричали «аман». Я помню, как однажды генерал Шильдер, распоряжаясь работами во рву, сказал своим саперам: «Если я взберусь на бастион и упрямые чалмоносцы не положат оружия, тогда я непременно пойду сапами по улицам города и взорву горнами все их мечети и гаремы».

В заключение длинного ряда воспоминаний моих об осаде Силистрии, мне остается [118] опровергнуть самыми фактами одно ложное мнение, которое, без всякого основания, повторяется иногда между военными. Вообразите, некоторые из них уверяют, будто бы Силистрия покорилась вследствие блистательной победы, одержанной покойным фельдмаршалом над верховным визирем у селения Кулевчи. Стоите только припомнить события, чтоб увериться в неосновательности такого суждения. Верховный визирь, как известно, потерпел поражение 30-го мая, а 1-го июня генерал Красовский получил об этом известие, когда еще Турки и не думали о сдаче крепости. Через два дня после этого прибыл из главной квартиры бим-паша Аджи-Осман, но и он не успел уговорить силистрийский гарнизон к сдаче крепости. Теперь сообразите, что мы сделали после того, как гарнизон убедился в разбитии верховного визиря, то есть, с 3-го по 18-е июня: заняли гласис, обрушили контрэскарп, утвердились во рву, взорвали эскарп атакованного фронта и наконец совсем разрушили часть города, прилегающую к 5-му полигону. Во все это время, Турки защищались упорно, хотя и знали о разбитии верховного визиря. Когда же мы подкопались к самому валу и уже готовились перешагнуть его с лопатками в руках, тогда только силистрийские Турки, доведенные до последней крайности, не разбитием верховного визиря, а нашими смелыми подступами, закричали [119] «аман» и с покорностью предались милосердию Императора Николая. Как же после этого утверждать, что Силистрия пала вследствие победы кулевченской…

П. Глебов.

Текст воспроизведен по изданию: Осада Силистрии в 1829 году. (Из воспоминаний армейского офицера) // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 40. № 157. 1843

© текст - Глебов П. Н. 1843
© сетевая версия - Тhietmar. 2013
© OCR - A-U-L. www.a-u-l.narod.ru. 2013
© дизайн - Войтехович А. 2001
© ЖЧВВУЗ. 1843