-

ЕВГЕНИЙ ВЮРТЕМБЕРГСКИЙ

ЗАПИСКИ

ТУРЕЦКИЙ ПОХОД 1828 ГОДА И СОБЫТИЯ, ЗА НИМ СЛЕДОВАВШИЕ.

Записки Принца Виртембергского.

(Перевод с немецкого).

V. ¹

В феврале месяце я получил от императора следующий рескрипт:

(Командуя, в продолжении большей части прошлого похода, 7-м корпусом, ваше королевское высочество оказали на поле чести огромные услуги во многих боях примерною твердостию и храбростию и выказали себя перед неприятельскими войсками опытным и проницательным полководцем. Поэтому почитаю лестным для себя долгом выразить вашему высочеству за все эти похвальные начинания и почетные действия мою признательность, в знак чего препровождаю вам при сем алмазные знаки ордена св. Андрея Первозванного и пребываю со всегдашним почтением к вам благосклонный Николай».

Я должен вдаться здесь в некоторые подробности.

В России существуют два вида орденских рескриптов. Первый, образец которого читатель имеет перед глазами, считается особенным отличием, придающим еще более цены пожалованной награде. Обыкновенно же орден присылается сперва, а патент на [44] него выдается позднее, иногда даже по прошествии нескольких лет ². Эти рескрипты, выдаваемые капитулом орденов, бывают по большей части совершенно коротенькие и подписываются государем лишь в том случае, когда жалуют один из высших орденов и он был прислан без особого рескрипта.

Оставив в стороне всякий личный интерес, какой я мог иметь в обнародовании столь лестного рескрипта, в особенности в настоящее время, я знал, что существует обыкновение сообщать подобные императорские рескрипты редакциям петербургских газет ³, и поэтому тотчас послал свой рескрипт в «Journal de S.-Рetersbourg».

Контора ответила, что она не уполномочена принять его. Несколько дней спустя, в русских газетах появился коротенький рескрипт из капитула орденов; он же был прислан и мне также за подписью императора. Таким образом у меня оказалось два императорских рескрипта, но перед публикою я быль обманут, по обыкновению, в оффициальном свидетельстве. Если бы документы не подтверждали этого факта, то потомство, вероятно, не поверило бы моим словам.

Это было сделано, вероятно, в том рассчете, что со времена пожалования мне первого рескрипта прошло уже несколько недель и я не буду требовать публикации его, а самовластное обнародование его в иностранных газетах противно дисциплине.

Было бы ошибочно подозревать сколько нибудь в этом деле графа Дибича. Напротив того, он достигнуть того, чего желал. Пробыв короткое время в Петербурге, он выехал оттуда 6-го февраля (старого стиля), чтобы принять начальство над армией на Дунае. От того же числа был мой первый рескрипт, о втором он не мог ничего знать. Я думаю скорее, что он от души пожелал бы мне теперь целые миллионы, пожалуй, даже целое королевство, так как он не был завистлив, но только честолюбн» и жаждал славы!

Я подозреваю, как все это случилось. Первые слова вылились у императора Николая от души; но при конце, когда он подписывал свое имя, были пущены в ход с ведома его или нет, не знаю, чужие проделки. Представили ли ему дубликат к подписи так, что он и не подозревал всей.... проделки? — Мне всего [45] приятнее это думать. Но что ожидало виновных, если бы я пожаловался? И разве в царствование Александра со мною не случилось нечто подобное «во имя требований политики». Разве не могли сказать императору Николаю: «Оправдывая публично своего двоюродного брата, Вы обвиняете самого себя».

Отрекаясь теперь деликатным образом от того, что он признал в минуту справедливости, император служил не своему интересу, так как он мог только выиграть при каждом благородном поступке, но, действуя так, он повиновался голосу самой простой мести (!?).

Я знаю побудительную причину этого поступка, но лучше умолчу о ней; скажу только, что во всякой стране люди интригуют, клевещут и злословят и честные люди при дворе бывают заклеймены наветами.

Не думайте вы, гордые иностранцы, читающие и слышащие о немецком добродушии, что мы все ангелы и глупцы; не думайте, что между нами змея раздора не властвует также свирепо, а, быть может, и еще свирепее нежели у вас, что у нас нет такой же злобы и мщения! Я не нуждаюсь во власти священной римской империи (как говорит Шиллер), чтобы доказать это фактами из истории. Взгляните, как делаются выборы старост в деревнях, выборы бургомистров в городах; поезжайте в заседания совета высших и нисших коллегий, на обеды богачей, в будуары красавиц, в собрания ханжей, в военные канцелярии, в министерства, в театральный мир, — везде вы встретите интригу в ее отвратительнейших видах! — Но русская интрига имеет свою личную, отечественную особенность; ее элемент — грязь, она копошится в навозе; человек высокопоставленный, находящийся под покровительством монарха, может даже о ней не заботиться, но зато, лишившись милости, он действительно теряет всякую опору и ему нельзя дать лучшего совета, как искать в ином месте более надежной почвы.

Причину того, почему русская почва с самого начала колебалась подо мною, следует искать в другом месте ⁴, настоящая русская интрига играла тут весьма небольшую роль и я сознаюсь откровенно, что в России мне приходилось, по большей части, жаловаться только за моих собственных родственников.

Дибич, весьма ловкий немецкий интриган, держался, не смотря [46] на своих многочисленных врагов, потому, что император сам покровительствовал ему.

Мы видели уже, как скоро он покончил свое дело, как трудно было ему испортить до основания поход 1828 года и как легко удалась победа в 1829 году.

Когда император оставил армию, дела находились приблизительно в следующем положении: В Валахии, где главное начальство было вверено графу Ланжерону, генерал Гейсмар двинулся с войсками шестого корпуса на встречу 25,000-му турецкому войску, сделавшему вылазку из Виддина; тут произошло упорное сражение, кончившееся однако ничем и генерал решился еще ночью напасть на турок, причем они были рассеяны без всякой потери с обеих сторон и оставили в лагере несколько трофей. Храбрость и решимость, выказанные Гейсмаром в этом деле, заслужили высочайшее одобрение и составили его репутацию. Он умел держать себя и хорошо знал турок. — С этой минуты Валахия была очищена от неприятеля.

Силистрию блокировал до сих пор генерал Рот; к концу похода к нему присоединился второй корпус. Его призвали после поражения при Браилове, совершенно не во время, как было сделано и многое другое. Он пришел слишком поздно, чтобы помочь чему нибудь, но дальний осенний переход ослабил его баталионы и затем, в самой Валахии, зимою выбыло много людей по болезни. Туда двинулся теперь осадный корпус.

Граф Витгенштейн с третьим корпусом двинулся из-под Шумлы сперва к Енибазару, откуда войска его пошли часты в Валахию, частью в северную Булгарию.

Генерал Рот принял командование шестым и седьмым корпусом (этот последний находился теперь под командой генерал Ридигера) и остался на зимовку в окрестностях Варны.

Весною генерал Вахтен предпринял морскую экспедицию к Сиссеболису (Sissebolis) близь Бургаса, завладел этим постом, укрепился в нем и отбил напавший на него довольно сильный отряд турок. И так первый шаг, сделанный в эту кампания Дибичем, был заимствован из моих начертаний, составленные в 1826 году и совершен моим бывшим адъютантом.

Лишь только дозволила погода, он был снова под Силистрией со вторым и третьим корпусом, первый под начальством Петра Палена, а второй — Комаровского, так как Рудзевич умер в течении зимы. Между тем, турки предприняли из Шумлы вылазку против Рота и в окрестностях Кослуджи произошло [47] небольшое сражение, окончившееся для русских неудачею, причем, вследствие бесполезного забегания вперед отдельных отрядов, весьма важной ошибки со стороны наших войск в эту войну, погибли, сколько мне известно, два генерала и два баталиона. Затем турки осадили Праводы.

Дибич действовал теперь в стратегическом отношении весьма решительно. Поспешно оставив со вторим корпусом окрестности Силистрии, он соединился по пути с шестым и седьмым корпусом при Енибазаре и очутился, таким образом, неожиданно с довольно сильным войском между верховным визирем и крепостью Шумлою. Турки, оставив осаду Правод, старались теперь окольными путями попасть оттуда в Шумлу. Но покуда они шли с этою целью чрез горы в Кулевчи, лежащий на склоне крутой высоты, Дибич встретил их в равнине при Мадарде, отделяя их, таким образом, постоянно от Шумлы.

Покуда все шло хорошо. Дибичу, обыкновенно, все удавалось до тех пор, покуда его планы намечались на карте, но, при встрече с неприятелем, у него всегда оказывался недостаток в опыте и проницательности.

Теперь он впал добровольно в туже самую ошибку, которую он мне навязал при Куртепэ, но из которой я съумел по крайней мере выпутаться; если бы он сдержал слово, данное Молоствову, то ему пришлось бы расстрелять себя.

Стоя с 40,000 человек (так как некоторые отряды были посланы против Шумлы) против верховного визиря, едва ли располагавшего таким же количеством войска, он все таки послал генерала Острошенко на лесистую высоту, всего с пятью баталионами и одной батареей. Результатом этого распоряжения было то, что турки окружили этот отряд в виду всей русской армии и разбили его на этой лесистой почве. Две тысячи триста человек русских было при этом изрублено и турки ринулись затем с горы со своею конницею, но были отброшены русской артиллерией и вынуждены снова присоединиться на горе к войскам визиря. Этот последний, не смотря на свою победу, находился в весьма незавидном положении, тем более, что генерал Куприянов подступал к ним с тыла из Правод.

Дибич потерял теперь голову и хотел удрать. Можно подумать, что я клевещу на него по злорадству и соперничеству. По-видимому, так и следовало бы думать. Рассмотрим же, каково было положение Дибича. Вообще он располагал теперь в окрестностях Шумлы не менее как 53 баталионами, 64 эскадронами и [48] 200 орудиями и имел перед собою не более турок, нежели я, когда у меня было 10 баталионов, 14 эскадронов и 38 пушек. Сравним же его задачу с моею и посмотрим, насколько несправедливое общественное мнение не согласовалось с отзывами армии! — Равнодушие с моей стороны при подобных обстоятельствах было бы совершенно немыслимо, но тем не менее, искажение исторических фактов было бы отнюдь непростительно. Сюда не относится один факт, известный всему русскому войску. Я сам могу сослаться только на свидетельство очевидцев, от которых я о нем слышал, именно, на начальника главного штаба графа Толя, на генерала Вахтена, заступившего впоследствии его место, графа Палена и генерала Рота.

— NB. Трое из них были самые заслуженные генералы в армии (я мог бы назвать еще двенадцать других свидетелей) и при том все немцы, так что в их свидетельстве невозможно заподозреть влияние ненависти, присущей русским к иностранцам.

Эти господа почти принудили главнокомандующего к серьезной демонстрации против неприятеля, как они называли наступательное движение наших войск. (Я полагаю, что в этом принимал также весьма деятельное участие генерал Берг).

Войско двинулось, наконец, под командою Толя, но в действии была лишь одна конная батарея генерала Арнольди. При первых выстрелах с ее стороны, вся неприятельская армия разбежалась, бросив свое орудие. Русские не потеряли ни одного человека, но пороховой снаряд, попавший в средину турецкого отряда, причинил неприятелю значительный урон и расстроил его ряды. Положение неприятельской армии делало необходимым отступление и Турки совершили его своим обычным порядком, предпочитая остаться в живых, нежели быть убитыми. Тот, кто знаком с особенностями этой войны, нисколько не удивится подобному исходу ее; также не покажется нисколько странным, что, вслед за тем, мы уже не видели более турецкого войска, а лишь отдельных беглецов, бежавших каждый в свою сторону; часть их пробралась окольными путями обратно в Шумлу, а большинство вернулось домой.

На совете русских полководцев, где Дибичу присудили лавровый венок, называя его победителем по милости Божьей, — было решено подвинуть дела как можно скорее вперед и штурмовать Шумлу. Предприятие это, по моему мнению, все еще представлялось отважным и могло (при неудаче его) омрачить славу, доставленную походом. Поэтому Дибич оставил этот план, [49] удовольствовавшись штурмом нескольких укреплений двумя, эскадронами гусар ⁵.

Вскоре после этого он решился перейти Балканы, т. е. решился на такой геройский подвиг, который был предложен еще ранее мною в 1826 и Жомини в 1821 году, с тою только разницею, что тогда можно было ожидать сопротивления, теперь же Турки почти совсем не могли сопротивляться ему.

Однако поспешим к цели этих чисто исторических заметок.

Силистрия сдалась, Красовскому было поручено прикрывать Шумлу, а Дибич с двумя колоннами перешел Балканы и, надобно заметить, именно в том пункте, который был назначен мною в моем операционном плане, составленном в 1826 году. Генерал Рот, выдержал небольшое сражение при Дервиш-Яншаре на берегу Камчика, сам же Дибич прошел без всякого сопротивления через Праводы в Айдос. Правда, визирь двинулся в это время с несколькими тысячами из Шумлы в Сливно, и Дибич направился туда, но и тут, после нескольких пушечных выстрелов, Турки отступили к северу, оставив Румелию во власть русской армии,-состоявшей из 54 баталионов, 24 эскадронов и 6 казацких полков. С этики войсками Дибич совершенно свободно прошел до Адрианополя, где прусский посланник, от имени европейских держав, сказал ему речь, стараясь расположить его в пользу Порты и где он остановился и заключил мир.

Вот история похода 1829 года! К этому остается только добавить, что Дибич вернулся в Россию графом Забалканским, фельдмаршалом, кавалером Георгиевского креста первой степени, и увенчанный славою, что Фридрих II считал главною заслугою полководца. Неудивительно поэтому, что его возвращение в Россию в 1830 году походило на триумфальное шествие, что король прусский и берлинские жители признали в нем второго Ганибала и предостерегали его предшественников не поддаваться более обману. (Seine Vorgaenger bewarnten, sich hicht mehr beschummeln zu lassen ⁶).

Комментарии

1. См. «Русскую Старину» изд. 1880 г., том XXVII, стр. 79-94; 527-544: 781-800, том XXVIII, стр. 429-448.

2. Так, напр., я получил патент на Георгиевский крест, данный мне при Бородине и на Владимирский, полученный при Кульме, лет 15 спустя.

3. Удостовериться в этом можно, заглянув в «Journal de S.-Petersbourg».

4. В первой и второй части записок принца Виртембергского.

5. Александровского полка. Они спешились и овладели, потерпев значительный урон, редутами № 19 и 20, построенными в прошлом году седьмым корпусом и которыми теперь овладела турка. Не знаю, кто командовал в этом деле войсками, Ностиц или Мадатов? Один стоил другого!

6. Острота актера Шмелька.

Текст воспроизведен по изданию: Турецкий поход 1828 года и события за ним следовавшие. Записки принца Виртембергского // Русская старина, № 9. 1880