-

ДЮГАМЕЛЬ А. О.

ЗАПИСКИ

ИЗ ЗАПИСОК РУССКОГО ОФИЦЕРА

Последняя война с Турками была тем замечательна, что Русские армии громили Турецкую Империю с двух противоположных сторон, и что наши войска, действующие в Анатолии и Румелии, не имели никаких сношений между собою, исключая разве редких сообщений по Черному-Морю. Для избежания напрасного [360] кровопролития, необходимо было о заключении мира в Адрианополе как можно скорее уведомить графа Паскевича, командовавшего Русскими войсками в окрестностях Эрзерума. И так граф Дибич, подписавший трактат с Портою, решился отправить двух офицеров с этою вестью: одного своего адъютанта, морем из Варны в Требизонд, а другого — меня, сухим путем, через Константинополь.

В Константинополь я прибыл очень-скоро, и остановился там в доме Прусского посланника. Мне приказано было не прежде пуститься в дальнейший путь, пока Порта не приложит ратификации к заключенному трактату, и я более десяти дней прожил в Константинополе, ожидая исполнения столь простого формалитета. Не известно от-чего Порта так медлила, но она, вероятно, надеялась на какое-нибудь благоприятное обстоятельство, которое изменило бы взаимное положение воюющих сторон. Однако эта хитрость не имела успеха. Граф Дибич грозил немедленным разрывом и наступательным движением на Константинополь, если Порта не утвердит адрианопольского договора без малейшего отлагательства. Турки струсили и на все согласились, а я в тот же день отправился к месту своего назначения. Меня провожали один переводчик и два Татарина, данные мне от Турецкого правительства, для личной моей [361] безопасности. Татары в Турции, то же, что наши фельдъегеря. Правительство употребляет их для рассылок, и никто по дорогам и на почтовых станциях не пользуется большим уважением, как они.

Время было самое благоприятное для путешествия. В сентябре месяце сильных жаров опасаться нельзя, а между-тем природа была в самом роскошном облачении. Анатолия превосходный край. Плодородные долины, усеянные деревнями, перемежаются высокими горами, покрытыми дремучим лесом. Бесчисленное множество ручьев и фонтанов повсюду распространяют благодетельную прохладу. Удобных дорог здесь нет, как и во всех других частях Турецкой Империи, и по этой причине нельзя иначе ехать как верхом. Станции находятся одна от другой на расстоянии 40 и 60 верст. После каждых 10 верст дают лошадям отдохнуть, и на этих кратковременных привалах обыкновенно находятся кофейны, в которых проезжающий может получить чашку кофе, трубку и, в известную пору года, виноград, повсюду растущий в изобилии. Днем я только питался виноградом, а по приезде на ночлег мне варили суп из курицы и пилав. Спать давали мне только по нескольку часов в сутки, и за два часа до рассвета я опять уже был на коне. Поэтому вы можете судить об усталости, которая овладела мною. [362]

Вожатые мои не избрали прямой дороги, ведущей в Эрзерум, но, согласно полученным ими от Порты наставлениям, направили путь мой на Сомсун, лежащий на берегу Черного-Моря. Из Сомсуна я отправился водою в Требизонд. Сухопутная дорога вдоль Черноморского прибрежья очень-дурна, и по этой причине между Сомсуном и Требизондом учредили род почтового сообщения, где лодки заменяют лошадей. Путешественник в известных местах переменяет гребцов, которые, не отделяясь от берега и пользуясь ветром, почти-постоянно дующим с материка, очень скоро и без всяких хлопот вас доставляют от одной пристани к другой.

Таким-образом я по выезде из Сомсуна на пятый день прибыл в Требизонд. Сераскир с армиею стоял против Паскевича, и в самом Требизонде начальствовал его брат, в звании коймакана. Неожиданное прибытие мое привело весь народ в волнение и, отправившись во дворец к комакану, я едва успел пробраться сквозь толпившийся в улицах народ. За несколько дней до моего приезда, военный бриг с адъютантом главнокомандующего бросили якорь на здешнем рейде. Но Турки не хотели верить словам этого офицера, который объявил им о заключении мира между обеими воюющими державами. Они сочли это за одну только военную хитрость и, грозя стрелять в наш [363] военный бриг, принудили его наконец сняться с якоря и уйти в море.

Теперь же более им нельзя было сомневаться в заключении мира с Россиею, и это известие всех истинно порадовало.

Война, продолжавшаяся без малого два года, крайне истощила Турецкую Империю. Народ стонал под бременем налогов, и жители Требизонда, по причине близости театра войны, более других опасались продолжения военных действий и желали им конца. И так не удивительно, что все, без различия пола, возраста и звания, обрадовались моему прибытию. Здесь я узнал, что за четыре дня до того, в окрестностях Байбурта, между Турецкими и Русскими войсками происходило жаркое сражение в-следствие которого Байбурт достался в наши руки. Урон со стороны Турок был очень-значителен, и они сами были виновники этого кровопролития. Если бы они не задержали меня так долго в Константинополе, или не воспретили бы адъютанту главнокомандующего, прибывшему морем, выйти на берег, то весть о мире достигла бы до графа Паскевича во время, и не было бы Байбуртского сражения. Меня это еще более побудило спешить приездом в Русский лагерь, и я в тот же день отправился далее.

Дорога из Требизонда в Эрзерум одна из самых затруднительных, по которым мне [364] когда-либо случалось проезжать. В-продолжении шести часов мы взбирались на крутизну высоких гор, разделяющих источники Евфрата от источников Куры и Чороха. Евфрат, как известно, вливается в Персидский-Залив, Кура впадает в Каспийское, а Чорох в Черное море, Из этого видно, что эти горы составляют одну из самых великих возвышенностей Малой-Азии, что и доказывают растения, встречающиеся на этих горах.

Окрестности Требизонда изобилуют виноградниками, абрикосовыми, персиковыми, померанцовыми и другими плодоносными деревьями. По мере того, как вы подымаетесь в гору, растения полуденных стран заменяются дубом. Еще несколько далее исчезает и дуб; покатости гор покрываются печальными соснами, а на самой вершине гор даже не растут и сосны, и глазам представляется один редкий кустарник. В состоянии атмосферы приметна такая же разительная противоположность. В Требизонде, в полуденное время, было жарко, даже душно; а вечером того же дня я весь продрог от холода. Ночью был небольшой мороз, и я не знал, во что укутаться для предохранения себя от стужи. По всему этому пространству не было никакого жилья, но еслиб и были деревни, то я не мог бы воспользоваться ночлегами, потому что очень спешил. Мы ехали всю ночь и [365] весь следующий день, по ужасным ущельям и дорогам, усеянным обломками скал. Наконец на второй день, поздно вечером, я прибыл в лагерь сераскира, где мне тотчас отвели палатку и накормили хорошим ужином.

Отдохнув немного и собравшись с силами, я отправился к сераскиру, вручил ему данные мне от Порты бумаги и торжественно объявил ему о заключении мира.

Впрочем, слухи об этом событии уже носились в Турецком лагере. Английский курьер, посланный из Константинополя в Персию, проехав на днях через Эрзерум, сообщил начальствовавшему там Русскому генералу, что мир подписан в Адрианополе. Это известие немедленно было сообщено Графу Паскевичу, который с своей стороны послал переводчика и другого чиновника к сераскиру, чтобы узнать от него, не имеет ли он положительных сведений о мире. Я вскоре потом рассеял последние сомнения касательно этого счастливого события, и радостные клики, раздавшиеся в след за сим по всему Турецкому лагерю, свидетельствовали об общем восторге.

По восточному обыкновению, сераскир на другой день прислал мне в подарок Турецкую шаль и кучу золотых монет, небрежно завернутых в бумаге. Не знаю наверное, сколько там было денег, но, судя по величине и [366] тяжести пакета, полагаю, что в нем было от 6 до 7,000 пиастров. Я принял шаль, но деньги отослал назад, и велел сказать сераскиру, что, по нашим обычаям, Русскому офицеру неприлично принимать денежные подарки, что, впрочем, я не нуждаюсь ни в чем и искренно благодарю его за этот знак дружеского ко мне расположения. Тогда в замен денежной суммы, сераскир прислал мне Турецкую саблю.

Простившись с Осман-Пашею я опять сел на коня и отправился к Графу Паскевичу, стоявшему лагерем верстах в двадцати оттуда. Теперь только я мог обнять одним взором расположение Турецких войск и подивиться странному выбору их позиции. Турецкий лагерь был разбросан без всякого порядка в тесном ущельи, в котором не было возможности развернуться войскам. Они не имели другого пути отступления, кроме той дороги, по которой я сам приехал. То было не что иное как узкая тропинка, вьющаяся между отвесными скалами и ужасною пропастью, в которую я чуть сам не слетел. В таком невыгодном положении я уверен, что армия, в случае поражения, должна была погибнуть до последнего человека, и сераскир мог почесться счастливым, что никто не вздумал на него напасть.

Спустя два часа я встретил первые Русские разъезды, и вскоре потом представились моему [367] взору правильно раскинутые палатки нашего лагеря. При этом зрелище сердце мое радостно забилось. Как невыразимо сладко в чужбине встретиться с соотечественниками! Как приятно на чужой стороне услышать звуки родного языка! Этих ощущений нельзя описать, но кто много путешествовал по дальним, малоизвестным странам, тот поймет чувства, которые мною овладели.

Я поехал прямо к главнокомандующему и только у его палатки сошел с коня. Немедленно войскам велено было стать в ружье и отслужить молебен. Громогласное ура и сто-один пушечный выстрел возвестили о заключении мира, и на следующий день приказано было армии обратно выступить в Эрзерум. Между тем граф Паскевичь пригласил меня в свою палатку, и подробно стал расспрашивать о положении Русской армии в Адрианополе, о последних военных действиях и обо всем касавшемся до заключения мира.

Чтоб не утомлять войск, мы шли медленно и только на третий день прибыли в Эрзерум. Из всех виденных мною до того времени городов Анатолии, ни один не произвел на меня столь унылого впечатления, как Эрзерум. По наружному виду, по архитектуре домов, и по окружающей его природе, этот город более Персидский, чем Турецкий. Домы все [368] выстроены из сероватого камня и вовсе не отличаются от цвета земли, каменистой и почти лишенной, зелени. Только в самое близкое расстояние от. города, я рассмотрел, что он довольно обширен. В нем кипела жизнь; на базарах толпился народ, много было шума и крика: одним словом в нравственном отношении Эрзерум представляет тоже зрелище, как все прочие города Востока.

Климат Эрзерума чрезвычайно суров, и холод здесь тем более чувствителен, что, но недостатку леса, топливо весьма дорого. В первых числах октября, вершины окрестных гор покрылись белою пеленою, и я начал думать о возвратном пути, из опасения, чтобы сильная стужа не настигла меня на дороге. Пробыв дней десять в Эрзеруме, в продолжении которых я безвыходно был у главнокомандующего, я, в сопровождении тех же Татар, пустился в обратный путь в Константинополь, но для разнообразия выбрал дорогу, ведущую на Сивос и, Токат.

Избранная мною дорога пролегала по самым диким, мало населенным местам и на каждом шагу представляла неимоверные затруднения: узкая тропинка, по которой мы ехали, была покрыта вновь выпавшим снегом; то надлежало подниматься на крутые горы, увенчанные зубчатыми скалами; то спускаться в глубокие [369] лощины, где часто ее бывало другой дороги, кроме русла горных потоков, с оглушающим ревом стремившихся между огромными каменьями. Несколько раз мы переправлялись в брод через Евфрат, следуя его течению, то в близком, то в более дальнем расстоянии, пока наконец не въехали в одну деревню, имя которой я забыл, и в которой нам объявили, что далее к Эрзингану решительно нельзя ехать. Там, в ущельи, по которому проходила наша дорога, поселилось хищническое куртинское племя, без пощады грабившее караваны и путешественников. Я поневоле должен был остановиться на целые сутки в этом захолустье, отправил нарочного к бэю Тержеодскому, имевшему влияние на этих Курдов, и получил от него двух провожатых.

Тогда уже я решился продолжать путь свой. Мы в самом деле встречали несколько курганских наездников, с самыми зловещими физиономиями, но переговорив с нашими телохранителями, они без задержки нас пропускали. На вершинах гор, возвышающихся по бокам дороги, мы также заметили густые толпы Курдов, которые из своих непреступных твердынь смотрели на нас как хищные птицы на верную добычу. Признаюсь, что мне стало легче на душе, по выезде из гор, когда обширная эрзинганская равнина стала расстилаться перед нами. [370] Города было не видно. Он утопал в зелени окружающих его садов. Виноград и другие плодов было здесь в изобилии, и от противоположности ли с пройденным нами пространством, или от какой либо другой причины, но Эрзинган мне особенно поправился. Остальная часть моего путешествия совершилась без всяких особенных приключений. Дорога моя шла теперь по самой населенной, богатой части Анатолии: города Сивос, Никмор, Токат один за другим представлялись моим взорам. Токат в особенности очень красивый, промышленный город. Только осенняя погода и довольно частые дожди препятствовали мне вполне наслаждаться красотами величественной природы, и в первых числа ноября я благополучно прибыл обратно в Константинополь.

Текст воспроизведен по изданию: Из записок русского офицера // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 55. № 219. 1845