ДУБЕЦКОЙ И. П.

ЗАПИСКИ ИОСИФА ПЕТРОВИЧА ДУБЕЦКОГО

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1828 год.

(См. «Русскую Старину» апрель 1895 года)

I.

Под Браиловым. — Император Николай. — Анекдот.

В 1828 году мая 1-го рано утром прибыл под Браилов великий князь Михаил Павлович и остановился в чефлике (хутор или мыза) в 2-х верстах от Гаджи-Капудана и в верстах от Браилова, а 2-го числа в 6 часов пополудни прибыл государь император и остановился в том же доме вместе с великим князем.

Утром 3 мая весь генералитет, штаб и обер-офицеры представлялись Его Величеству.

Император Николай Павлович был тогда 32 лет; высокого роста, сухощав, грудь имел широкую, руки несколько длинные, лицо продолговатое, чистое, лоб открытый, нос римский, рот умеренный, взгляд быстрый, голос звонкий, подходящий к тенору, но говорил несколько скороговоркой. Вообще он был очень строен и ловок. В движениях не было заметно ни надменной важности, ни ветренной торопливости; но видна была какая-то неподдельная строгость. Свежесть лица и все в нем выказывало железное здоровье и служило доказательством, что юность не была изнежена и жизнь сопровождалась трезвостью и умеренностью.

В физическом отношении он был превосходнее всех мужчин из генералитета и офицеров, каких только я видел в армии; и могу сказать по истине, что в нашу просвещенную эпоху, величайшая редкость видеть подобного человека в кругу аристократии.

Вот анекдот, в коем я сам разыгрывал плачевную роль.

Весь главный штаб армии теснился в небольшой деревушке [88] Гаджи-Капудан, состоявшей из 8 или 10 изб. По этой уважительной причине, даже некоторый генералитет лепился в сараях и хлевах, а офицерство — где кто попал. Будучи адъютантом генерал-квартирмейстера, я по преимуществу имел помещение в овечьем хлевке той избы, в коей расположился мой генерал. Хлевок этот стоял возле самой дороги, напротив избы, в коей было дежурство. Посему это место было вечный толкучий рынок. Со мною квартировал свитский офицер Ган.

3 числа мая, часу в 5 утра (в этот день готовились представляться государю императору), отдавши моему Павлушке приказание о разных разностях, я в утреннем походном костюме, т. е. в туфлях, шинели и черкесской шапке, вышел из хлевка, сел на завалине и, в ожидании чаю, любовался майским утром. Ко мне присоединились соседи, квартировавшие под небом, и пошла приятельская беседа. Вскоре подъехала почтовая тройка, из коей соскочив подошел к нам юноша лет 16 или 17, в артиллерийском сюртуке и с сумкою на груди, и поздоровавшись спросил: где главнокомандующие?

— Вот, там, где ходит часовой. А вам он на что?

— Я прислан курьером с депешами от генерала Рудзевича.

— Из третьего корпуса?

— Да.

— А что, смотрел государь ваш корпус?

— Как же. Я был у государя на ординарцах. Он остался совершенно доволен всем, и корпус уже готов был к переходу чрез Дунай.

— Не угодно ли стакан чаю, — сказал я, — ибо в это время принесли чай.

— Ах! сделайте одолжение, с места не пил чаю, — отвечал молодой прапорщик, взял чай, закурил трубку и пустился в рассказы.

— Господин офицер, подите сюда! — закричал государь, внезапно подъехавший в эту минуту из-за угла дежурства, в бричке четверкой, с двумя лейб-казаками и фельдъегерем.

Мы все, шапки долой, не зная, кого зовут, смутились и прятались друг за друга, а я проклинал и хлев, и дверь, которая была не близко.

— Пожалуйте сюда! — повторилось громче прежнего, — и я, — яко хозяин, подталкиваемый другими, уже выступал с трепетом вперед, подгибая колена, чтобы концами пол шинели закрыть по крайней мере туфли и босые ноги.

Не могу выразить моего в эту критическую минуту положения. Я не мог опомниться, наяву ли, или во сне, очутился я пред грозным лицом государя императора, и как? — в одной рубашке и прикрытый шинелью, босиком, в туфлях и еще в проклятой черкесской [89] шапке... Ужас объял меня и, клянусь честью, в жизнь мою никогда не был в столь отчаянном страхе!!! Даже теперь дрожь берет, когда вспоминаю эту минуту.

— Не вас, не вас, но тот офицер, что с сумкой, подите сюда скорее, — сказал государь с видимою улыбкою.

— Слава тебе, Господи, слава тебе, Дево пречистая! — прошептал я со вздохом. Мне казалось, что я ожил из мертвых, и в два шага, но не оборачиваясь впрочем назад, очутился я у самой станки.

Бедняжка наш говорун, в одной руке с стаканом чаю, а в другой с трубкою и фуражкой, пряча ту и другую руку назад, подступил к бричке.

— Откуда вы приехали? — спросил государь.

— Из Белграда, от корпусного командира Рудзевича, ваше превосходительство, — отвечал прапорщик.

— К кому?

— К фельдмаршалу, ваше сиятельство.

— Дайте ваши бумаги!

Это приказание совершенно озадачило бедного прапорщика. Ему мелькнуло приказание отдать бумаги лично фельдмаршалу, а как он знал, что фельдмаршал старик, а это лицо, судя по молодости, был вовсе не фельдмаршал, то он растерялся, стал в тупик, лупил глазами и не знал, что отвечать. К тому же обе руки были заняты чаем, трубкою и фуражкой.

— Подайте мне ваши бумаги, который вы привезли! — повторил государь с досадою.

Тогда кто-то из нас взял у него стакан с чаем, а сам он догадался, бросил на землю трубку и шапку, достал из сумки пакет и подал его государю.

Прочитавши рапорт и возвращая его офицеру, государь сказал:

— Отдайте фельдмаршалу и скажите, что я вскрыл его.

— Слушаю, ваше превосходительство, — отвечал он.

Затем государь, бросив на нашу публику свой быстрый взгляд, с приятнейшею миною махнул нам головою и ускакал.

Государь император ехал нарочно очень рано к фельдмаршалу, чтобы предупредить его представление. Таков был его этикет.

Тогда началась новая комедия. Юноша-артиллерист, произведенный пред походом из юнкеров в прапорщики, только что хвалившийся, что был перед этим на ординарцах у государя, не знал, как выпутаться, ибо не хотел сознаться, что солгал, и что никогда не видал государя. Мы заливались со смеху, а он удивлялся, охал и, наконец, решил тем, что государь внезапным появлением до того его переконфузил, что он не узнал Его Величества. [90]

Молодежь, адъютантство пустили в ход это происшествие с прибаутками, и мне несколько дней не было покоя. Впрочем, урок этот послужил мне в пользу. С этих пор, во всю турецкую войну, в лагерях и на бивуаках, я ложился спать не раздеваясь. Это было очень полезно по звании адъютанта, и особенно во время фальшивой тревоги под Калафатом и при внезапном ночном нападении турок на укрепленный наш лагерь под Марашем.

II.

Дело под Шумлою 8-го июля. — Нападение на 7-й пехотный корпус под Марашем и на редуты правого фланга 14-го августа.

Генерал князь Горчаков, быв назначен командовать отрядом в малой Валахии, на правом фланге наших военных действий, отправился 12-го мая из главной квартиры. Месяца полтора мы прошатались по малой Валахии и доходили до Калафата, но, кроме незначительных стычек с турками и пресмешной тревоги на Чорои, никаких замечательных действий не было.

28-го июня, князь Горчаков, назначенный начальником 18-й пехотной дивизии на место убитого на Браиловском штурме генерала Вольфа, прибыл к дивизии, находившейся тогда в Базарджике, где уже были сосредоточены два пехотные корпуса, дивизия гусар, дивизия конноегерская, бригада улан и несколько казачьих полков. Здесь находился и государь император со всем генералитетом и с иностранными послами.

18-ю пехотную дивизию составляли следующие полки: Казанский, Вятский, Уфимский, Пермский пехотные и 35, 36 егерские.

Некоторые полковые командиры этой дивизии, Абрамович, Пестель и другие, коих не припомню, а также несколько офицеров, были замешаны в бунте 14-го декабря 1825 года. Но дивизия эта, пущенная на браиловский штурм, примерною храбростью и кровью смыла с себя всякое подозрение. Государь император при отъезде из-под Шумлы под Варну, приехав к этой дивизии и, сойдя с лошади, велел стать всему Вятскому полку вкруг себя, говорил соответственно этому обстоятельству и благодарил за отличную службу.

В 1825 году, командиром Вятского полка был полковник Пестель, погибший на виселице, как главный заговорщик по бунту 14-го декабря.

Под Базарджиком армия простояла несколько дней, пока вся стянулась. [91]

3-го июля, войска тронулись под Шумлу. 18-я пехотная дивизия (Я был старшим дивизионным адъютантом) прикрывала императорскую квартиру и была, так сказать, в конвое у государя.

8-го июля 18-я пехотная дивизия и полк гусар с одною конною и тремя пешими артиллерийскими ротами, под начальством генерала Дибича, двинулась к самой Шумле и имела очень удачное дело против 10 т. турецкой кавалерии с 20 орудиями (Здесь убит один только флигель-адъютант полковник Реад, — и то по собственной вине. Он беспрестанно вертелся перед фронтом и мешался, где его вовсе не спрашивали. Во время канонады батарейной роты, подскочив к командиру оной, полковнику Штейбе, завел с ним громкий и жаркий спор, отдавая свои приказания. Штейбе, зная свое дело, не слушался его приказаний, Реад кричал, горячился, и в этот миг был срезан пополам турецким ядром). Но шанс был весьма не равен. Пораженные турки ретировались быстро, а мы, став на позицию верстах в пяти от Шумлы, в ту же ночь заложили передовые редуты. Вскоре присоединился к нам и 3-й пехотный корпус.

Под Шумлой мы простояли все лето и наносили неоднократно поражение неприятельским отрядам, навязывавшим бой. Замечательное дело было 14-го августа. Это было ночное нападение турок на оба наши фланга.

В конце июля, принц Евгений Виртембергский назначен был к нам (в 7 корп) корпусным командиром, на место генерала Воинова. Один взятый в плен, или, как утверждали, бежавший к туркам солдат объявил, что нашим корпусом командует принц, дядя государя. Гуссейн-паша (Гуссейн-паша, происходя из простолюдинов, храбрый, замечательного ума, слепой исполнитель воли султана Махмуда, прославился в делах при истреблении янычар), командовавший войсками в Шумле, смешав слово принц с словом великий князь, вообразил, что это должен быть великий князь Михаил Павлович, брат государя, а не дядя, и возымел смелую мысль сделать на наш отряд сильное нападение; а чтобы оное было более успешно, то для отвлечения внимания, предположил сделать в одно то же время диверсию и на наш правый фланг.

Здесь я должен сказать, что 7 корпус составляли две пехотные дивизии 18 и 19. Все полки 19 дивизии были тогда под Варной, а из 18 дивизии егерская бригада была в редутах; в ретраншаменте же под с. Марашем были только четыре полка 18 дивизии, один батальон сапер и два полка гусар, да две пеших и одна конная батареи. Правда, что с этими силами, находясь в укрепленном лагере, можно было разделаться с турками совсем иначе, если бы они были и в пять раз сильнее нас. Но вот причина нашей неудачи. [92]

Ретраншамент был правильный квадрат, коего каждый фас простирался примерно сажен на полтораста, но местность для этого укрепленного лагеря была с одной стороны очень невыгодная, ибо левый фас этого ретраншамента пролегал саженях в десяти параллельно с глубоким оврагом, и турки, отбитые во время нападения от переднего фаса, все сперлись в овраге и из оного сделали самый упорный натиск на левый фас, на коем окоп, к несчастью, не был еще окончен; к тому же, крутизна оврага защищала их от пушечных и ружейных выстрелов, что и было причиною, что потеря, 117 человек убитыми и 132 ранеными, была из одного только Уфимского полка, бывшего на левом фасе; из других же полков не было потеряно ни одного человека. А одно легкое орудие, по нераспорядительности артиллерийского генерала Черемясинова, быв выдвинуто из укрепления на самую кручу, само попало туркам в руки. Многие утверждали, что наша потеря в этом деле была самая ужасная; могу уверить в истине показанного мною, ибо, быв тогда старшим дивизионным адъютантом 18 пехотной дивизии, я был на всех пунктах сражения от самого его начала до конца, и вернее меня никто его не знает. Войсками против нас командовал сам Гуссейн-паша. У него было 10.000 регулярной пехоты, 6.000 кавалерии и 20 орудий. Он оставил на месте сраженья более 100 тел, 86 пленных и 122 раненых.

Но не таково было дело на правом фланге.

Известный храбрец Галиль-паша (Турецкий аристократ, впоследствии зять султана Махмуда. Он был молод, красив, статен, превосходный наездник и чрезвычайно храбр), ревнуя славе товарища своего Гуссейн-паши, вместо фальшивой атаки, для отвлечения внимания, сделал самое гибельное нападение на редут № 5. Он употребил следующий обман, который удался вполне. Пользуясь предрассветною темнотою, он тихо подвел турецкие колонны к нашей передовой цепи, бывшей шагах в 30 от редута. Сто два некрасовцев, переодетых в наши солдатские шинели, несли фашинник и, на оклик часовых, отвечали, что они солдаты, возвращаются с фашинами с работы и потому не знают ни пароля, ни отзыва. Часовые поверили и пропустили. Некрасовцы быстро добежали до редута, завалили ров фашинами, и в то же мгновение страшная толпа турецкой пехоты и кавалерии, вскочив в редут, в несколько минут покончила все. 5 орудий осадной артиллерии, 4 орудия легких, один батальон пехоты, 1 генерал (генерал-майор Вреде) и все штаб и обер-офицеры погибли. Люди все были перерезаны без жалости, а оружие, снаряды и вещи взяты. [93]

Галиль-паша не удовольствовался столь неожиданным успехом. Он хотел захватить и другой редут посредством новой хитрости. Турки взяли генерала Вреде и повели его впереди пешей колонны к следующему редуту, приказав ему кричать в редуте, чтобы не стреляли, потому что он будто бы идет с своими солдатами. Вреде согласился, подвел турок к самому редуту и закричал: «стреляй, турки, стреляй!» — и в тот же миг ятаган вонжен был ему в глотку, и в тот же миг залп, пущенный из редута в турок из всех орудий, и грохот батальонного огня оглушил турок смертью, как бы отдавая последнюю честь неустрашимому страдальцу. Однако, турки упорно атаковали и этот редут, но были отбиты с значительною потерею с обеих сторон.

Дня за два до этого несчастного случая, начальник главного штаба армии Киселев, объезжая редуты, сделал строгое замечание бригадному генералу Вреде за то, что ружья нечисты и что люди изнуряются ночною стоянкою под ружьем посменно. Поэтому следующие два дня происходила чистка ружей, а во время нападения, ружья не были заряжены и в редуте, кроме часовых, все спало. Турецкий офицер, взятый в плен под Марашем, рассказывал, что тот же беглый солдат передал это обстоятельство Галиль-паше, который им вполне воспользовался.

В конце августа (27 ч) турки сделали открытое нападение на редут № XII, но были отражены с великою потерею.

III.

Дело на Курдтепэ 18-го сентября.

Цель записок моих — есть повествование замечательных фактов моей жизни; поэтому, могут войти в них те военные дела, в коих участвовал я сам, а также и те, кои, быв в связи в событиями, происходили, так сказать, перед глазами. Однакоже, я намерен упомянуть хотя вкратце о знаменитом деле, бывшем на Курдтепэ. В деле этом я не участвовал, но оно состоит в связи по следующим обстоятельствам.

После турецкой войны, генерал-лейтенант, князь Горчаков, назначен был начальником 19-ой пехотной дивизии, на место генерала Головина, получившего другое назначение. Дивизия эта (19 дивизию составляли следующие полки: Азовский, Днепровский, Украинский, Одесский пехотные и 37, 38 егерские), по [94] возвращении из-за Балкан, простояла в Варне все лето (с апреля по октябрь) 1830 года. В полках этой дивизии еще уцелели в то время многие офицеры, кои были в действительном сражении на Курдтепэ. Они мне рассказывали об этом деле. Местность же мне известна лично, ибо во время пребывания моего в Варне, в упомянутое лето, я иногда, в прогулках моих верхом, доезжал до Курдтепэ и один раз там обедал с товарищами. Здесь очевидцы указывали мне места, ознаменованные кровью и смертью наших храбрых соотечественников, покоящихся вечным сном на этой пустынной и не родной земле.

Вот почему я хочу говорить об этом деле. Знаю, что это повествование будет далеко не удовлетворительно в стратегическом отношении, зато должно быть приблизительно верно в событии, ибо передам сущность рассказа очевидцев точно так, как могу ее припомнить. Упуская некоторые занимательные подробности, я не могу не упомянуть об одном постыдном факте этой печальной драмы, который, быть может, и действительно был причиною гибельной неудачи этого дела; о факте, который, вероятно, никогда не будет передан свету.

Когда крепость Варна была осаждена с суши и с моря, то турецкий военачальник, Омер-Вриони, получивший повеление султана спешить на освобождение Варны, еще в августе 1828 года, прибыл из Румелии с корпусом войск и, остановившись на урочище Эски-тепэ (верстах в пятнадцати от Варны) (Близ селения Гаджи-Гассан-Лар) ожидал там присоединения остальных войск. Сюда-то сделана была (10-го сентября) графом Залуцким, с лейб-егерским полком, рекогносцировка, по его глупой распорядительности, столь несчастная и неудачная.

Вскоре после сего, поручено было генералу Сухозанету, с сильным отрядом войск, не допустить Вриони приблизиться к Варне, но действия этого генерала были безуспешны. Омер-Вриони проник на приморские высоты и расположился в укрепленном лагере, на горе Курдтепэ, отстоящей верстах в четырех от Варны и отделяющейся от нее горою Галатою и небольшим морским заливом.

Позиция эта есть не что иное, как плоская высота, выдающаяся углом к морю, коей две стороны отделяются от соседней местности частью крутыми глубокими оврагами, а частью обрывами на несколько десятков сажен; третья же сторона этой позиции доступна от Цареградской дороги, пролегающей из Варны на Камчик; но и тут покатость эта покрыта колючим кустарником, мелким лесом и [95] изрезана кое-где проточными рытвинами; впрочем, есть и открытые площадки.

На этой-то позиции, крепкой местностью, с одной только стороны доступной для пехоты и с трудом для артиллерии, Омер-Вриони укрепил лагерь свой окопами и редутами, имея у себя, по достоверным сведениям, 8 батальонов пехоты, до 15 тысяч иррегулярной кавалерии и 16 орудий плохой артиллерии.

Близкое соседство от Варны столь сильного неприятельского отряда могло отдалить взятие этой крепости и угрожало даже нашему осадному корпусу. Посему, видимая необходимость была — сбить Вриони с этой позиции, если невозможно разбить его совершенно.

Исполнение этого важного дела возложено было государем императором на старшего генерала, принца Евгения Виртембергского, коему и поручен был отряд генерала Сухозанета, усиленный по возможности (Отряд принца Евгения состоял из 13 батальонов пехоты, 18 эскадронов кавалерии и 62 орудий).

Отряд этот разделен был на две колонны: первая, под командою генерал-майора Симанского и под главным начальством генерала Сухозанета, состояла из 6 батальонов (Полки Украинский, Одесский и 20-й егерский) и 32 орудий, а вторая, под начальством генерал-майора Дурново, из 3-х батальонов (Полки Азовский и Днепровский) и 8 орудий. В арьергарде были 4 эскадрона с 2 орудиями, под командою генерал-майора Алферьева; а остальная кавалерия, под начальством генерала Делинсгаузена, находилась в некотором отдалении по причине местности. Сверх сего, вблизи этого пункта, находился отряд генерала Бистрома, от коего для сей же атаки отделены были три гвардейские батальона (лейб-гренадерского и лейб-егерского полков), 4 эскадрона и 10 орудий.

18-го сентября, около полудня, началось это сражение и кончилось к семи часам вечера. Начало дела этого было успешно и даже блистательно.

Первая колонна, подойдя к левому неприятельскому флангу на близкое расстояние и завязав упорное дело, после нескольких атак, овладела передовым редутом.

Вслед за тем, сильная батарея, подставленная к центру неприятельской линии, начала громить его лагерь.

Грозные массы турецкой кавалерии несколько раз ходили в атаку, но безуспешно.

С другой стороны (на нашем левом фланге за лесистою возвышенностью) неустрашимый генерал-майор Дурново, с храбрыми [96] полками Азовским и Днепровским, спустившись в лощину и приблизясь, под страшным огнем, к неприятельскому ретраншаменту, бросился на штыки, прорвал линию укреплений и завладел орудием.

Закипел ужасный бой. Генерал-майор Дурново пал. Его место заступил генерал-майор Симанский, прибежавший с свежим подкреплением, и бой усилился. Но и Симанский, оба полковые командира и многие офицеры были убиты. Зато неприятельская пехота дрогнула и отхлынула назад. Смятение показалось в турецком лагере.

Уже перевес видимо клонился на нашу сторону; следовало только подкрепить эту горсть храбрейшего войска, усилить быстроту натиска, и победа несомненно была бы за нами.

Этот важный момент постиг старый вождь, принц Евгений Виртембергский. В этот критический момент, он пренебрег полученною им в это время легкою раною в плечо, продолжал распоряжаться и приказал генералу Сухозанету спешить наискорее с войсками на подкрепление второй колонны, принять над нею команду и действовать с возможною быстротою.

Но генерал Сухозанет отказался. Повторенные строжайшие приказания не имели успеха. Генерал Сухозанет сказался больным (Очевидцы утверждали, что Сухозанет еще в начале дела ушел от своей колонны в арьергард, где и оставался лежа под деревом во все продолжение сражения).

Между тем не дрогнул духом грозный паша. Он быстро воспользовался драгоценными минутами промежутка и, когда, так сказать, дали ему перевести дух, двинул свежие массы пехоты и кавалерии, остановил бежавших и сам бросился с ними в огонь.

Еще долго толпа храбрейших, остаток колонны, истребленной на половину, поддерживала упорнейший бой, как бы отмщевая потерю своих начальников. Наконец смерть генералов Дурново и Симанского, двух полковых командиров, многих офицеров и более половины солдат, а также невозвратимая потеря того важного момента, в который решался жребий этого дела, споспешествовали оружию Вриони, — и сражение с нашей стороны было проиграно.

Гвардейские батальоны (Раcсказывали, будто, во время следования на приступ турецкого укрепления, лейб-гренадеры заговорили, что первые должны идти в огонь лейб-егеря, так как недавно они утратили свои знамена. Однако, эти батальоны, шедевр регулярной пехоты, в этом же деле доказали, что они так же превосходны и в бою, как в парадах и на учениях), три или четыре раза ходившие в атаку, всякий раз были отражаемы с уроном, не оказали ожиданного результата и всякий раз лишь увеличивали новыми жертвами потерю этого дня, и без того слишком чувствительную. [97]

Юный генерал-майор Дурново, подававший величайшую надежду в будущем, за доброту, благородство и храбрость, кумир офицеров и солдат, пал в этом деле. Генерал-майор Симанский, заступивший место Дурново, пал вслед за ним. Флигель-адъютанты: Фридрикс и князь Мещерский пали в атом деле. Подполковники Ротмистр и Поливанов (мои друзья), оба командиры полков, пали в этом деле. Около 100 штаб- и обер-офицеров и до двух тысяч солдат пали в этом деле!!! (В донесении показано из 4.900 сражавшихся, потери 1.858 человек и одно орудие).

Принц Евгений, говорят, до того был огорчен и раздражен, что, при всей кротости нрава и при величайшей деликатности, вышел из себя и при обратном следовании отряда объявил гласно, что причиною столь горестной неудачи и потери был поступок генерала Сухозанета, — а потому, когда, по приказанию его, арьергард, при котором находился Сухозанет, проходил мимо отряда вперед, то принц Евгений закричал: «Генерал Сухозанет трус!»

Ни один человек из тех, у которых я осведомлялся в истине этого происшествия, не сказал мне, чтобы это была неправда (Однако, генерал Сухозанет, будучи начальником артиллерии действующей армии, в польскую войну (1830–1832 гг), показал себя более чем храбрым. В жарком деле под ст. Милосною, одна колонна, не выдержав огня, начала отступать; он сам лично, под градом ядер, ввел ее в дело, — и за это самоотвержение польское ядро оторвало ему пятку, а эскулапы отрезали ногу).

Впрочем, известно положительно, что генерал Сухозанет, по прибытии к Варне, был тотчас арестован по Высочайшему повелению и находился под арестом в вагенбурге несколько дней; а принц Евгений вскоре выехал из армии.

Если природная позиция на Курдтепэ была весьма выгодна для турок, при обороне в укрепленном лагере, то за то эта позиция представляла величайшие затруднения к ретираде. Сначала турки, можете быть, и не думали об этом; но после сражения, увидев на деле изумительную храбрость и мужество русских и смекнув, что при повторенной атаке им предстоит смерть или плен, они до того поражены были страхом, что по нескольку сот человек бегало каждую ночь, так что в конце сентября, Омер-Вриони, раненый сам в этом деле, оставил эту позицию, имея у себя едва третью часть того числа войск, которое было до сражения.

Из всех действий, бывших в эту войну в Европейской и Азиатской Турции, не было сражения более трудного, более кровопролитного. [98]

Полки 19-й дивизии и генерал-майор Дурново оказали храбрость изумительную. За то и мужество турок, по истине, достойно удивления.

Если принц Евгений имел 13-ть батальонов превосходной пехоты против 8-ми батальонов неучей, и 60 орудий первейшей артиллерии против 16 несчастных пушек, — то пятнадцать тысяч турецкой кавалерии и крепкая позиция почти уравновешивали это преимущество. Что же было причиною столь несчастной неудачи?.. Не знаю, выиграно ли было бы дело, если бы генерал Сухозанет и пошел в бой; но нет сомнения, что если бы три гвардейские батальона не были разъединены и были на том же пункте, на коем действовали обе колонны отряда, и если бы хотя половина этой сильной артиллерии была употреблена в дело, то ни трудность позиции, ни многочисленная кавалерия не спасли бы Вриони от совершенного поражения. Одним словом, для этого дела нужен был вождь с большим талантом и более хладнокровный, нежели принц Евгений, коего личной храбрости нельзя не отдать справедливости.

IV.

Отступление на зимние квартиры.

Из войск, облегавших Шумлу, 3-му корпусу назначено было зимовать в Валахии, а 6-й и 7-й корпусы, с некоторыми полками 3-го корпуса, должны были оставаться в Болгарии под главным начальством генерала Рота и удерживать линию завоеваний наших за Дунаем.

Отступление 7-го корпуса от Янибазара в Базарджик, на зимние квартиры, было весьма затруднительно и сопряжено с потерею многих людей, по причине сильного холода и страшной метели, продолжавшейся почти целые сутки. Но отступление 3-го пехотного корпуса было ужасное. Сильные дожди, шедшие пред этим временем, сделали дороги, и без того чрезвычайно затруднительные, — почти непроходимыми. Нужно было проходить лес, пересекаемый частыми оврагами и рытвинами, по дороге узкой и врезанной в вязком грунте. В одном весьма дурном месте, у крутого подъема на гору, турки, вышедшие из Шумлы и не выпускавшие из виду корпуса, сделали на него нападение. Артиллерии и войскам негде было развернуться, и действовать было весьма неудобно. Но начальник штаба этого корпуса генерал-майор князь Михаил Дмитриевич Горчаков (меньшой брат того князя Горчакова, у коего я был адъютантом) явил в сем [99] критическом случае великое присутствие духа и замечательный военный талант. Он не только спас корпус от погибели, но вывел его со славою из столь затруднительного положения с незначительною потерею.

II. Период Турецкой войны.

1829 год.

V.

Зимовка за Дунаем. — Базарджик. — Праводы.

Для удержания завоеваний наших за Дунаем оставлены были два пехотные корпуса 6-й и 7-й, 10-я пехотная дивизия и несколько казачьих полков с полною артиллериею; а 3 пехотный корпус и вся регулярная кавалерия отправились на зимние квартиры в Валахию.

Штаб 6 пехотного корпуса с одною дивизиею расположен был в Варне, а штаб 7 корпуса с 18 пехотною дивизиею помещался в Базарджике; прочие же войска занимали в зимнее время разные посты.

Главное начальство над всеми войсками за Дунаем поручено было командиру 6 корпуса генералу Роту.

В зимнее время, кроме маловажных стычек на фуражировках, ничего особенного не было.

Во время зимовки нашей в Базарджике беспрерывная смертность наводила невольное уныние.

Базарджик, находясь в тылу военных действий и на распутии многих трактов, был, так сказать, притоном для сброда из всей армии. Притом же, летом 1828 года, в этом городе помещался главный госпиталь, поэтому здесь было чрезвычайное скопление народа всех возможных полков и команд. При чрезмерной тесноте не было никакой возможности доставить выгодное помещение и присмотр для нескольких тысяч больных, кои, по малому объему турецких домиков, были в таком мелком раздроблении, что нескольких сот человек прислуги было бы недостаточно для удовлетворения нужд каждого больного. По таковым причинам, а более по существу самых болезней, смертность была во всю зиму очень велика, но в начале весны дошла до того, что погребали многими десятками и даже более ста человек в день. [100]

Впрочем, в нашей дивизии большой убыли не было, ибо люди кормились и содержались очень хорошо, и к весне полки укомплектовались значительно.

Обыкновенные занятия в нашем походном кругу составляли карты, обеды, вино; карты, вечера, вино; карты, и везде, и днем, и ночью, карты, и карты, — и редко, редко, кое-где, книги и письмо. Один какой-то немецкий барон, получивший в наследство значительное количество гогеймару, вздумал было устрашить нас этим прекрасным напитком и несколько десятков тысяч бутылок этого вина ввалил в Базарджик, а мы ему фактивно доказали, что русские более любят вино, нежели кровь. В один месяц прекрасного гогеймару и праху не было. Но гораздо замысловатее выкинул штуку какой-то молдаван или валах. В числе разных удобосъедомых и удобовыпиваемых снадобий он ввез в Базарджик три каруцы кукониц (Куконица, по-молдавански, барышня, а каруца большая телега в виде фургона, в коей помещается 6 и более особ); досталось же им бедняжкам.

И турки, так же, как и мы, грешные, не любят воевать зимою, за то, с открытием весны 1829 года, все поднялось — и война гораздо с большим ожесточением закипела на всех пунктах.

В 50 верстах от Варны и в 40 верстах от Шумлы лежит г. Праводы (или Параводи) между двух утесистых высот, в ущелье, пролегающем верст на 10 в длину и около версты в ширину. Его обтекает река Праводы, падающая в Камчик. В мирное время в нем было до 20 т. жителей. Чистый нагорный воздух, близость моря, прелестное местоположение и превосходная, особенного вкуса и легкости, вода делает это место спасительным для здоровья во всей Турции. По этой причине каждое лето бывает здесь весьма значительный съезд турецкой женской аристократии. Прелестные затворницы, приезжая сюда из Адрианополя, Константинополя и других городов, проводят здесь жаркие месяцы в тени прекрасных садов, освежаясь превосходными фруктами и холодною, необыкновенно здоровою, ключевою водою.

Находясь на распутии многих трактов, у подошвы Балканских гор, г. Праводы считается их ключом. Посему, составляя важный пункт в стратегическом отношении, этот город, огражденный с двух сторон природными гигантскими твердынями, в остальном укреплен был славным инженером Бюрно и преобразован в крепость недоступную для турок.

Мужественный генерал Куприянов удерживал со славою этот пост с малым числом войск против 40 тысячной турецкой армии. [101] В начале весны 1829 года в Праводах было два полка пехоты, один казачий (всего около 3.000 человек) и 36 орудий артиллерии.

VI.

Дело при Эски-Арнаут-Ларе 5 мая.

Верстах в 8 от Правод, по направлению к Базарджику, в том самом месте, где начинается Праводское ущелье и где сходятся дороги в Варну, Шумлу и Базарджик, был возведен редут, коего рвы и валы, в огромнейшем размере, отделаны были с особенным старанием. Редут этот с одной стороны командовал открытою весьма пространною площадью, а со стороны оврага, где начинается между двух высот лесистое ущелье, упираясь двумя фасами почти в отвестую кручу, был решительно недоступен.

Это урочище называлось Эски-Арнаут-Лар.

Новый верховный визирь, Рейхшид-паша, желая оправдать пред султаном свое назначение, возымел пламенное желание отнять Праводы.

Если принять в соображение, что граф Дибич находился с главными силами в Валахии, за 200 и более верст, — что в двух корпусах (6-м и 7-м) наибольшая числительность могла простираться до 28.000, а под ружьем до 15.000, и то растянутых и разбросанных отдельно, так что в бой едва-ли можно было выставить до 10.000 человек, тогда как у верховного визиря было в сборе 22 батальона пехоты и 15.000 превосходной кавалерии, — и наконец, если сообразить и то, что Праводы защищали два полу комплектных полка, — то невозможно не убедиться, что верховный визирь весьма привольно основывал на этих элементах несомненную надежду на успех. И было бы так непременно, если бы он имел побольше военного таланта и умел воспользоваться критическим моментом, который решал и участь Правод, и участь кампании этого года, а может быть и судьбу войны, если бы она протянулась до польского восстания. При таковом затруднительном положении нашем, генерал Рот сочинил сам этот фатальный момент, по непростительной ошибке, учиненной им 5 мая, — и какая ошибка, — ужасная, преступная! мы ее сейчас увидим.

Почти в одно время последовало движение войск и наших, и турецких. Верховный визирь, для достижения своей цели, показался 4 мая в виду Эски-Арнаут-Лара с своими грозными массами, а 5 мая [102] пользуясь предрассветною темнотою и туманом, сделал внезапное нападение на три полка, стоявшие у редута. Но храбрые войска, ожидавшие гостей, не сробели и отразили турок без всякой с нашей стороны потери. Напротив того, масса турецкой кавалерии, предводимая храбрецом наездником Галиль-пашою, пронеслась, как вихрь, мимо наших колонн и, избегая батального огня, в тумане и темноте, наткнулись на ров редута. Освещенные выстрелами орудий, турки ужаснулись, увидев себя пред самыми жерлами, извергавшими разрушительный огонь, и бросились стремглав в овраг, увлекая за собою пораженных. Здесь заняли они Праводскую дорогу, пролегавшую по лесистому ущелью.

До сих пор дело шло недурно, но вот где начинается та ужасная ошибка, которая грозила гибелью и войскам, и славе нашего оружия.

Генерал Рот, извещенный об упомянутом нападении, явился в Эски-Арнаут-Лар, куда прибыли из Девно 31 и 32 егерские полки. Первым его действием было остановить 18 дивизию, следовавшую к этому же пункту, на том месте, где застанет приказание; и мы были оставлены верстах в 4 от Эски-Арнаут-Лара. Потом, узнав, что турки заняли Праводскую дорогу и тянутся по ней к Праводам, он послал на эту самую дорогу Охотский полк с двумя орудиями, с приказанием проникнуть по ней в Праводы. Этот полк, несчастная жертва, не успев пройти и одной версты, был совершенно окружен неприятелем; тогда послал он еще на жертву 31 егерский полк с двумя же орудиями, но и его постигла та же участь. Оба полка были подавлены страшными массами турецкой кавалерии и пехоты, и засыпаны картечью их многих орудий. Генерал Рот, видя неизбежную гибель этих полков, вынужден был послать к ним на помощь еще два полка, свой последний резерв, кои, не без значительного урона с своей стороны, успели спасти лишь ничтожные остатки, не дорезанные турками, — и то потому, что турки, уставшие от резни, прекратили это кровавое побоище, по случаю наступления ночи.

Из двух полков уцелело от истребления около 150 нижних чинов и 7 или 8 офицеров; остальное все погибло, в том числе 4 орудия и дивизионный генерал Рынден, о смерти коего невозможно вспоминать без содрогания. Быв ранен, он попался туркам в руки и был заживо замучен в ужасных страданиях (Ему вырезали на груди крест и по вырезанным местам содрали кожу и отрезали уши и нос. В таковом положении его погребали в нашей дивизии и положили в один гроб с его адъютантом, князем Вадбольским. Я видел в то время этого мученика и ныне не могу об этом вспомнить без содрогания). [103]

Таковы были последствия этой важной ошибки, но они были бы несравненно ужаснее, если бы верховный визирь умел ею воспользоваться.

В сумерки, того же 5-го числа мая, 7 корпус, или, лучше сказать, 18 дивизия прибыла в Эски-Арнаут-Лар. Все было в каком-то безмолвном унынии, а генерал Рот в отчаянном беспокойстве.

Дорого и дорого поплатились турки за это поражение, как увидим ниже.

Спустя несколько дней Вятский полк, нагрузив ранцы сухарями, пущен был в темную ночь по охотничьей тропинке, едва проходимой, и по оплошности турок проник в Праводы. Вскоре открыто было с этой крепостью сообщение, и к 3-м полкам ее гарнизона присоединился еще 37 егерский полк и два полка улан.

VII.

Генеральное сражение при с. Кулевчи 30-го мая.

Поражение 5-го мая и малочисленность Праводского гарнизона и отряда, бывшего в Эски-Арнаут-Ларе, в коей всего было девять пехотных полков, усилили желание верховного визиря овладеть этою крепостью до прибытия главнокомандующего с войсками из Валахии. С этой целью он взял из Шумлы большую часть гарнизона и артиллерии и, обложив Праводы, начал вести осаду с возможною деятельностью.

Генерал Рот, проведав об этом, возымел мысль, что если главнокомандующий явится внезапно с войсками пред Шумлою, чрезмерно ослабленною гарнизоном, выведенным визирем, то, заградив ему, в трудных дефилеях при Кулевчи, обратный проход к Шумле, можно заставить его принять сражение или при Кулевчи, или на Невчинской долине, если бы визирь захотел прорваться в Шумлу по этому пути. Эта мысль была одобрена и принята графом Дибичем и графом Толем, и для приведения ее в исполнение начались действия.

Во-первых, распущена была молва, что главнокомандующие, ожидая из России партии для укомплектования 2-го и 3-го корпусов, понесших от войны и смертности значительную потерю в людях, ранее половины июня тронуться с места не может.

Во-вторых, делано было однообразное движение 6-го и 7-го корпусов от Эски-Арнаут-Лара к Кистенджи и обратно, с целью показать этим бездействием, что генерал Рот, по слабости сил, и не думает о наступательном движении. [104]

В третьих, все дороги, из Валахии к Шумле, строго были оберегаемы казачьими разъездами и пикетами, дабы весть о движении главнокомандующего с войсками из Валахии не могла дойти до визиря.

При таковом положении дел, верховный визирь, усыпленный слухами о нескором прибытии войск и желая воспользоваться временем, занялся усердно осадою Правод и спешил взять крепость до прибытия главных сил.

Так протекли три недели после поражения 5-го мая. Между тем в течение этого времени, стянулись многие команды, разбитые полки укомплектовались, три пехотные полка присоединились целиком, и прибыли две уланские дивизии с артиллериею в полном составе.

Вдруг, 28-го мая, главнокомандующий граф Дибич, с 26 батальонами, с 26 эскадронами, с двумя казачьими полками и с 120 орудиями конной и пешей артиллерии явился неожиданно у Козлуджи. Тот же час послав два сильные наблюдательные отряда, из кавалерии и артиллерии, к Шумле и на Невчинскую долину к Праводам и два полка кавалерии на Марашскую дорогу, идущую из Правод, — сам с главными силами двинулся быстро, — на рассвете, 29-го мая, прибыл в Янибазар и в тот же день подступил к Булевчинским высотам, оставив в тылу, при Невчинской долине, 6-й и 7-й корпуса, с их артиллериею и кавалериею.

Распоряжения эти, плоды глубоких соображений искусного вождя, вели к несомненному результату вызвать визиря на бой.

Шумла, сильнейшая сухопутная крепость в Европейской Турции, постоянный оплот для турок в Болгарии, постоянная гроза для русских, вмещала в себе, притом, огромнейшие провиантские магазины, арсеналы и многие склады военных запасов, аммуничных и обмундировочных вещей. Поэтому верховный визирь скорее согласился бы отдать свою голову, чем это сокровище, ибо грозный султан Махмуд ни во веки не спустил бы подобной шутки. Посему видимо было, что визирь, внезапно захваченный у Правод, должен был броситься на спасение Шумлы, чрезмерно им же самим обессиленной выводом войск и артиллерии. Между тем предначертания генерала Дибича были так обдуманны и положительны, что Рейхшид-паша поставлен был в неизбежную необходимость принять сражение, по какой дороге ни вздумал бы пробираться в Шумлу. Ибо из Правод в Шумлу были только три дороги проходимые. Одна чрез Невчу и Янибазар, — здесь был генерал Рот с двумя корпусами; другая чрез Кулевчинские высоты, чрезвычайно затруднительная, но ближайшая, на сем пункте был сам граф Дибич с главными силами, — и третья, самая отдаленная, дорога пролегала чрез с. Мараш, которое находилось от главных сил наших верстах в шести и [105] было тоже под строгим наблюдением. Может быть, визирь и пустился бы по этому пути, если бы был менее обеспечен и более сметлив. Но, кажется, сама судьба влекла его к погибели, — в награду за его кровожадную жестокость, — и споспешествовала оружию нашему. К вящшему несчастью турок, их высокостепенный садыр-аазам (Садыр-аазам, верховный вождь, главнокомандующий) только 29-го мая пополудни извещен был о появлении русских войск у Шумлы, у Кулевчинских высот и у Невчи, а хуже всего было то, что он не ведал своего затруднительного положения и, по дурной распорядительности, не знал и даже не подозревал, чтобы это был генерал Дибич, прибывший с главными силами из-за Дуная. Напротив, принимая все эти войска за два корпуса генерала Рота, усиленные, как известно было, свежими подкреплениями, Рейхшид-паша, при этом известии, пришел в страшный гнев, бросился тот же час к Кулевчинским теснинам со всею армиею и, — в полной уверенности разгромить эти корпуса, — грозился клятвенно дать жесточайший урок генералу Роту, дерзнувшему, как он сам выражался, стращать его осадою Шумлы и мечтавшему этим маневром спасти Праводы (После адрианопольского мира, в январе или феврале 1830 года, верховный визирь Рейхшид-паша, едучи из Шумлы в Константинополь, останавливался в Ямболе, где стояла тогда 18 дивизия. Ему был выставлен почетный караул и угощали в продолжение двух дней. Бывший при нем эфендий познакомился со мною и после, бывши в Варне, виделся со мною и рассказывал мне приводимое обстоятельство, которое подтвердили и другие турки, бывшие в Кулевчинском деле).

Приступая к рассказу о генеральном сражении, бывшем под Кулевчи 30 мая 1829 года, считаю необходимым упомянуть как вообще о местности этой части театра войны, так равно и о той, на коей происходило это важное дело. Дать ясное об этом понятие невозможно, по крайней мере я постараюсь изложить мою о сем идею так, как я ее затвердил, с возможною при том краткостью.

Болгария расстилается вдоль правого берега Дуная длинною полосою по северному склону Балканских гор, лежащих параллельно с Дунаем. Ее плоскость, у Дуная ровная, с удалением от этой реки, становится волнообразною и потом более и более гористою и лесистою по мере приближения к Балканам.

По этой местности, от Черного моря к Дунаю, оказываются почти на одной линии: Варна, Праводы, Шумла, Разград и Рущук на Дунае. Эту линию, между Праводами и Шумлою, перерезывает длинная гора в перпендикулярном направлении от Эски-Арнаут-Лара к Балканам. Гора эта, или высота, со стороны Шумлы тянется [106] утесистым хребтом, а к Праводам расстилается пологим скатом и представляет обширную равнину, оканчивающуюся лесом у Камчика.

Кряж горы этой, извиваясь разными линиями, против Шумлы образовывает продолговатую впадину, по средине коей еще другая впадина же в виде острого угла, или копья. Площадь, вмещающаяся в этом огромном углублении, занимает более 3 верст по направлению к Шумле и около 5 по протяжению горы, со стороны коей окружена высокими утесами, а к Шумльской равнине открыта, спускается склоном и перерезывается, в том же направлении, тремя рытвинами, соединяющимися в один глубокий и широкой обрыв. Чрез этот обрыв, в глубине коего течет горный проток, перекинут каменный мост. Напротив его деревня Кулевча, расположенная под самыми скалами; возле Кулевчи, ее присёлок, или другая деревня Чырковна, а из самого углубления острого угла выходит Праводская дорога в Шумлу, пролегающая чрез Чырковну, мимо Кулевчи, на каменный мост. Дорога эта камениста, узка, местами глубоко врезывается в землю и идет по крутым спускам и подъемам.

Самая поверхность описанной площади, перерезанная обрывом, представляется в двух совершенно противоположных видах. Та часть, по коей идет Праводская дорога мимо Кулевчи, холмиста, частью покрыта лесом и рытвинами; поэтому чрезвычайно неудобна и затруднительна для действия артиллерии и кавалерии, между тем как противоположная ей сторона, представляя обширную открытую высоту, имеет природное превосходство для военных действий и особенно для артиллерии.

И в эту-то трущобу, или, лучше сказать, западню, влез высокостепенный визирь с своею армиею!..

Соображая умственно эту местность, сколько могу ее припомнить, кажется, невозможно было избрать для сражения позиции, более выгодной для российской армии и более невыгодной для турецкой.

Отдавая справедливую славу графу Дибичу, так умно и искусно заманившему визиря в расставленные сети, невозможно не удивляться крайней оплошности Рейхшид-паши, столь простодушно поддавшегося военной хитрости. Однакоже нельзя не отдать справедливости и турецкому оружию в том, что победа обошлась нам не дешево и с потерею со стороны турок не в таком виде, как бы ожидать следовало.

Начало Кулевчинской битвы известно мне по слуху (Говорю, — по слуху, ибо, быв в это время верстах в двух, я слыхал стрельбу, крики и вопли людей, но не мог видеть ничего, находясь под самой горой у Мадарды) и по [107] рассказам очевидцев, а потому, в повестствовании о нем, не могу распространяться, окончания же этого дела я был сам очевидцем, следовательно, опишу его так, как видел.

В ночь, с 29 на 30 мая, 6 и 7 корпуса (в числе 22 батальонов, 26 эскадронов, 8 рот артиллерии и 3 казачьих полков) прибыли к Мадарде и остановились под горою. Главнокомандующий находился здесь с сильною артиллериею и несколькими батальонами.

Еще с вечера, 29 числа, авангард, под командою генерал-майора Отрощенки, состоявший из 11 и 12 егерских полков, из 1 батальона Муромского и 3 эскадронов Иркутского гусарского п., с 10 орудиями, занял позицию между Кулевчею и Чирковною, имея гусар с 4 конными орудиями и Муромский батальон впереди Чирковны.

1 бригада 6 пехотной дивизии с батарейною ротою поставлена была на противоположной высоте не далеко от каменного моста, имея в резерве Копорский пехотный полк и гусарскую бригаду с конно-батарейною ротою № 19; а ниже того же моста при спуске находились две бригады 5 пехотной дивизии с их артиллериею.

С рассветом 30 мая, многочисленные массы турецкой конницы и пехоты показались пред Чирковною и на высотах гор, а артиллерия продолжала спускаться по кручам Праводской дороги.

Вскоре послышалась беглая стрельба батальонов; затем, грохот батального огня, то прерывистый, то продолжительный, умолкал и раздавался вновь, смешиваясь с ревом орудий и с отчаянными криками и воплями людей. Этот ужасный бранный лик возвещал начало великого дела.

Не входя в подробное описание, скажу кратко, что авангард наш в самое кратчайшее время был разбит совершенно. Иркутский полк (3 эскадрона) потерял свой штандарт, пушки и более половины гусар; в двух егерских полках едва-ли уцелела пятая часть людей, а Муромский батальон был истреблен до последнего человека.

Между тем, в то время как происходила смертельная резня у Кулевчи, на противоположной высоте показалась Анадольская конница, в числе 6 или 7 колонн, и с яростью атаковала 1-ю бригаду 6 пехотной дивизии; но стройные полки Софийский и Невский приняли эту атаку с удивительным хладнокровием и мужеством; к ним подоспели на помощь Копорский пехотный и два полка гусар с конно-батарейною № 19 ротою, и отчаянные храбрецы были опережены, обозначив свой страшный путь собственными телами.

Эта кровавая схватка, чувствительная для нашей армии, была впрочем, не без пользы в том отношении, что турецкая кавалерия, долетевшая до моста, не могла видеть остальных наших войск, стоявших у Мадарды и закрытых высотою; поэтому визирь, не ведая о них, [108] остался при мысли, что имеет дело с корпусами генерала Рота, а потому, ободренный удачным началом, продолжал спускать с высоты артиллерию и войска, теснимые генералом Куприяновым со стороны Правод.

В это время я послан был с свитским офицером для занятия места под дивизию по новой диспозиции.

Остановившись на высоте, я был поражен величественным и, вместе с тем, ужасным зрелищем этого бранного поля. Здесь, у моста, несколько тысяч превосходной пехоты и страшная артиллерия стояли неподвижно в боевом строю, в каком-то грозном безмолвии; — а там, вдали, белелись груды обнаженных трупов храбрых муромцев и егерей, немые свидетели того, что недавно происходило. Белелись, и невольно вызывали благоговейный вздох сожаления. С другой стороны, ясная погода южного климата и прелестнейшее майское утро представляли в восхитительном виде дикую девственную местность, на коей выглянувшее из-за гор солнце, осветив кровь и смерть, казалось, с скорбью смотрело на страждущее человечество, люто терзавшее друг друга вместо наслаждения спокойною жизнью и благами природы...

По новой диспозиции войска стали в следующем порядке:

18-я и 16-я пехотные дивизии, с их артиллериею, стали на высоте, в полковых колоннах, фронтом к Кулевче, имея на правом своем фланге три полка 2-й гусарской дивизии. Во второй линии стали три полка 3-й гусарской дивизии, три полка улан и казачьи полки, с их артиллериею.

Затем, четыре полка 5-й пехотной дивизии и при них 12 орудий легких, 24 батарейных и 8 конно-батарейных единорогов (Конно-батарейная рота № 19 под командою капитана Бобылева), под предводительством начальника главного штаба армии, графа Толя, выстроились у моста и изготовились к бою.

Эти новые массы пехоты и кавалерии, с многочисленною артиллериею, поразили визиря изумлением и ужасом. Тут-то увидел он, с кем имел дело. Он хотел было ретироваться на Марашскую дорогу или на Камчик, но уже было поздно.

Быстро повел граф Толь в Кулевчинские теснины свои полки и артиллерию. Находясь в голове колонн, он ехал верхом с необыкновенным, свойственным ему, хладнокровием и в эти минуты казался героем. Подведя войска на близкое от неприятеля расстояние, он поставил конную батарею и две батарейные роты на весьма выгодном месте и открыл разрушительный огонь по многочисленным колоннам турецкой кавалерии, пехоты и артиллерии, [109] сбившимся, так сказать, в кучу и от тесноты, на этой невыгодной позиции, не имевшим возможности развернуться и действовать с успехом.

Скоро замолкли турецкие пушки, — и нашей превосходной артиллерии предоставлено было решить жребий этого генерального сражения.

Капитан Бобылев меткими выстрелами своих 24-х фунтовых единорогов взорвал на воздух турецкие зарядные ящики и произвел ужасное поражение в турецких войсках.

Ужас овладел турецкою армиею. Верховный визирь заплакал, произнес несколько раз имя султана Махмуда и удалился с поля сражения, под прикрытием тысячи албанских всадников.

Все дрогнуло. Страшное смятение закипело в турецком воинстве. Всяк бросился спасаться, куда попал.

Это было около 4-х часов пополудни. Преследование неприятеля продолжалось быстро и, разумеется, успешно. 60 орудий, зарядные ящики, обоз и множество пленных были добычею победителей.

Так совершилось генеральное сражение под Кулевчей. Описание мое о нем не подробно и в стратегическом отношении не удовлетворительно; за то, я передаю мой рассказ по строгой справедливости о том, что видел собственными глазами.

Мне остается изложить мое мнение об этом деле.

Если принять в соображение, что на поле сражения было с нашей стороны 58 батальонов превосходной регулярной пехоты, 60 эскадронов кавалерии, пять казачьих полков и 250 орудий первейшей артиллерии, — то мог ли против таких сил держать борьбу верховный визирь с своими 22-мя батальонами неучи, с 15 т. кавалерии, правда, неистово храброй, за то с 60-ю орудиями разнокалиберной и самой жалкой артиллерии?.. Да притом бесталантный визирь имел против себя гениального вождя и никакой позиции!!!

Посему поражение турецкой армии, собственно, как поражение, было дело весьма далекое от тех великих сражений, в коих обессмертили себя наши гениальные полководцы: Румянцев под Кагулом, Суворов на Рымнике, а Котляревский под Ленкоранью и Асландузом. Но завлечь визиря с его армиею на такую позицию было дело, по истине, чрезвычайно трудное. Оно совершено с глубоким соображением, умно и успешно. В этом нельстивая слава принадлежит графу Дибичу и его знаменитому помощнику, графу Толю.

С другой стороны, поражение верховного визиря, не важное на поле брани, есть дело весьма важное великими результатами. Переход через Балканы и взятие городов Айдоси, Карнабата, Селимпо, Ямболя, Адрианополя и других, наконец, заключение [110] Адрианопольского мира, на указанных условиях, было последствием Кулевчинской победы. Одним словом, победа при с. Кулевче решила участь всей войны.

At ludit in humanis Divina potentia rebus, —
Et saept in paucis claudere magna solet vires...
Но промысл Божий непреложный
Во всем свой дивный перст являет
— И случай, иногда ничтожный,
Судьбу великих дел решает.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Записки Иосифа Петровича Дубецкого // Русская старина, № 5. 1895

© текст - Дубецкий И. П. 1895
© сетевая версия - Тhietmar. 2012
©
OCR - A-U-L. www.a-u-l.narod.ru. 2012
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1895