БОЛОТОВ А. П.

ПИСЬМА ИЗ-ЗА ДУНАЯ В 1829 ГОДУ

(А. П. Болотова).

От редакции. Печатаемые здесь «Письма из-за Дуная в 1829» писаны к родным из Турции покойным генерал-майором Алексеем Павловичем Болотовым, участвовавшим в турецкой войне 1828-1829 годов в чине поручика свиты его величества по квартирмейстерской части т. е. генерального штаба. А. П. Болотов, родной внук Андрея Тимофеевича Болотова, автора столь известных «Записок», справедливо пользовался репутацией одного из ученейших офидеров нашей армии и занимал с 1832 года по самый день своей кончины в 1853 году должность профессора геодезии в Военной Академии и кроме того долго управлял Военно-Ученым Комитетом по отделению генерального штаба. Он был известен в ученом мире изданием курса Высшей и Нисшей Геодезии, остающегося до сего времени единственным сочинением по этому предмету на русском языке. «Письма из-за Дуная в 1829 г.» А. П. Болотова, не лишенные интереса особенно в настоящую минуту, обязательно сообщены нам сыном его Павлом Алексеевичем Болотовым.

I.

Лагерь при Черноводы, апреля 25-го 1829 года.

Вот я уже и в Булгарии! вот наконец я нахожусь в лагере, посреди стана российского воинства; всякий час раздаются в разных местах оркестры духовой музыки и веселые напевы песенников. Какая во всем жизнь, какой веселый дух! Кажется самый величайший ипохондрик сделается здесь первым весельчаком; я говорю здесь, ибо нахожусь под командою генерала, храбрейшего, добрейшего, распорядительнейшего, обожаемого всеми высшими и нисшими, словом, под командою генерала Красовского. Какой это человек! Могу только сказать, что все, что говорят о нем дурного, чем стараются несколько его затмить, — есть клевета, и клевета непростительная. Я его узнал коротко — и могу сказать, что это не начальник, но отец всем подчиненным.

При отправлении к вам моего последнего письма из Фокшан, мы отправились в среду в поход. Мы все выехали по одиночке. Первый день моего выезда был для меня неприятен, потому что я принужден был своего Егора и ямщика с лошадьми и вещами оставить в Фокшанах 1, а сам с маленьким чемоданчиком за седлом на своей верховой казацкой лошади, купленной мною за несколько дней до выезда у одного нашего офицера, отправился в Текуч с нашим офицером Мартинау. В Текуче мы пробыли два дня, и тут же узнали о назначении вместо покойного Рудзевича нашего Красовского, также потом, что маршрут как нашей, 9-й дивизии, так и корпусному штабу переменен; нам велено было следовать прямо в Гирсово, дабы соединиться с войсками, коими командует Красовский. Из Текуча мы выехали в субботу на Страстной неделе и остановились ночевать в хорошей валахской деревне, окруженной садами, которые покрылись яркою зеленью и душистыми цветами. В самый Светлый праздник, поздравив, как водится, своих полковников, т. е. обер-квартирмейстера, дежурного штаб-офицера и начальника артиллерии и плотно позавтракав, в 9-ть часов утра мы отправились в путь и прибыли в деревню Фундени, находящуюся на берету широкого Серета. С сего места вплоть до Дуная местоположение совершенно ровное, нет ни одного дерева и даже куста — голая степь. Но не взирая на таковое скучное место, наш путь для нас был весьма приятен: выезжали в 7-мь часов, на половине пути делали привал под открытым небом, всегда завтракали у своих полковников, вечера проводили в своем небольшом кругу офицеров. Не видя недостатка продовольствия, дружеское общество, веселые рассказы, — сокращали время и обращали поход в веселую прогулку. Один только переход был для нас крайне неприятен. Это было на Святой неделе. С самого утра вплоть до глубокой ночи лил сильный дождик, — переход был в 30 верст. Люди все перемокли; квартиры нашли дурные, но и тем были рады после 6-ти часового пути; в субботу имели дневку. Утром сего дня я ездил верхом за приказаниями в главную квартиру, которая тогда находилась в д. Пио-Катро, отстоящей в 3-х верстах от нашего ночлега д. Браильцы. 21-го апреля мы тронулись опять в поход, и в 10-м часу прибыли к широкому. Дунаю. Мы переправились на паромах. На правом берегу мы сварили себе добрую уху, пообедали по походному и при закате солнца прибыли в лагерь 8-й дивизии. Никогда не был переход для меня столь приятен как в сей раз. Прекрасная весенняя погода, величественный Дунай, заходящее солнце, которое своими лучами золотило красноватые скалы, отстоящие от реки верстах в 3-х, и наконец с приближением к лагерю раздававшиеся [79] звуки музыки, песенников, веселость нашего воинства, — все погрузило меня в немое состоиние. По прибытии в лагерь мы уселись около костров огня в небольших кружках, пить чай, слушать рассказы, анекдоты и пр. Это был для меня первый бивуак; доброе предзнаменование — думал я — что с переправою на берег Турции, нахожу такую веселость и что сам нахожусь также весел. Дай Бог, чтобы сие послужило добрым предзнаменованием на всю предстоящую кампанию. Во вторых, я, по просьбе Стиха, поехал для компании с ним вперед нашего штаба, в лагерь Красовского, расположенного в 4х верстах от Черноводы. Признаюсь откровенно, что сие сделал единственно для того, что желал поскорее увидеться с моим прежним товарищем и другом Ладыженским, исправлявшим должность обер-квартирмейстера сводного корпуса Красовского. В сей день я поехал с одним только Егором; а деньщика с вещами и повозкою оставил в обозе. Мы сделали 70 верст и к вечеру того же дня прибыли благополучно в лагерь. Радость при свидании с Ладыженским и подполковником Галяминым (исправлявшим должность начальника штаба) была неописанна. Генерал, благодаря рекомендации сих моих друзей, пользующихся у него отличным вниманием, принял меня не как начальник, но как истинный родной. В тот же день он меня позвал пить чай, ужинать, а на другой день весьма рано прислал за мною пить кофе, показывал мне все имеющиеся у него планы, рисунки, эстампы и проч. Обедаем мы всегда у него. Словом, я не в состоянии выразить вам всего чувства благодарности, какое я питаю в моем сердце за все его ко мне благоволение. Я живу теперь в палатке Ладыженского, время провожу, вообще, весьма нескучно. Вчерашний день приехал к нам наш главнокомандующий с бароном Толем. Мы встречали его со всем парадом. Распоряжениями нашего Афан. Ив. (Красовского) он чрезмерно доволен. И действительно, можно быть довольным здешними войсками. Завтрашний день будет сюда и главная квартира.

Извините меня, что я так мараю и пишу нескладно. Мне право некогда. Весь день я был чрезмерно занять по случаю моего отъезда завтрашний день в отряд, состоящий из двух казачьих полков, под командою Галямина; мы едем прикрывать дунайскую флотилию с сухого пути и отправляемся по дороге к Силистрии. Через несколько дней воротимся назад. По сему случаю мне надлежало копировать разные маршруты, планы и проч. Желал бы поболее с вами в заочности поговорить, по истинно не имею достаточного времени, почему и оканчиваю сии строки искренним желанием и проч.

P. S. Письма теперь можете писать ко мне прямо в главную квартиру, для доставления такому-то, состоящему при ген.-лейт. Красовском.

II.

Лагерь при Силистрии, мая 11 дня 1829 года.

Вы теперь не узнаете своего Алексея, загоревшего как индеец. Выносить жар, быть несколько часов под дождем, спать под открытым небом на бурке, вместо подушки иметь седло, вместо вкусного обеда довольствоваться сухарями с водою — суть вещи для него незначущие; взглянув на него, вы могли бы подумать, что он с самого своего младенчества не имел понятия о другом образе жизни. Так действительно! Я привык ко всему, что сопряжено с жизнию военного человека в военное время, и не подумайте, чтобы переход из изнеженной жизни в суровую мог иметь на меня какое-нибудь влияние. Мне кажется, никогда, или по крайней мере давно, не чувствовал я себя столь здоровым как теперь, а главное, скажу вам, что у нас весело, дух единодушия и доброго товарищества, слепая привязанность к своему почтенному генералу, одушевляющие всякого солдата — владеют нашими сердцами. Одним словом, я доволен своею участью, и едва ли бы согласился из доброй воли покинуть теперь военное поприще. К сему должен еще присовокупить то, что теперь только вполне я вижу все выгоды, сопряженные с званием офицера генерального штаба — выгоды, какими никогда не пользуются носящие блестящий гвардейский, богатый мундир.

Прежде нежели сообщить вам о всех подробностях моего времяпрепровождения и нашего теперешнего лагерного кочевания, намерен, по старому моему обыкновению, доставить вам свой ежедневный журнал; вот он: 26-го апреля, встав в 4 часа, отправились 2 мы с Галяминым сначала всего в лагерь черноморского 5-го полка, с коим часу в 8-м и выступили в поход; он поехал с 100 человеками по берегу Дуная, а я по прямой дороге для снятая маршрутов; перед захождением солнца мы съехались у вершины лимана, где и расположились ночевать. Тут в первый раз я спал на бивуаке. На другой день мы сделали верст 40 с 200 казаков, а остальные были посланы для поиска турок. 28-го мая переход у нас был небольшой, мы ночевали в весьма чистой деревеньке Кара-Арман. 29-го мы прибыли к так называемому Каменному мосту, находящемуся при устье последнего лимана и отстоящего верстах в 12-ти от Силистрии. По данному нами знаку контр-адмирал Потаниоти, [80] начальствующий над дунайскою флотилиею, присылал за нами катер; мы у него обедали и распрощались, ибо он с своей эскадрою был уже в безопасности от внезапного нападения турок с берега, войдя в рукав Дуная и скрывшись за островами от пушечных выстрелов с берега; но спасибо, что в продолжение его плавания турки, по своей глупости, скрылись в крепость, оставив берега Дуная, весьма крутые, тогда как ежели бы они построили батареи, то могли бы весьма ему повредить. Вообще можно сказать, что не быв здесь, нельзя вполне судить о глупости сего народа. У них не видишь ни военных соображений, ни уменья пользоваться местностию. Того-ж числа от пойманных нами 9 булгар узнали, что в одной деревне верстах в 12-ти от Силистрии пасется много скота, принадлежащего полициймейстеру силистрийскому и охраняемому весьма бдительно. Галямин решился ночью врасплох напасть на сию деревню, для чего мы и тронулись при захождении солнца со всем 5-м черноморским полком. Вечер был прекрасный. Луна, сиявшая своим тусклы м блеском, расположила всех нас к какому-то веселию. Не доезжая верст 5 до оной, мы ехали так тихо, что кроме конских копыт, ничего нельзя было слышать; не слышно было даже дыхания; но за две версты мы пустились во весь карьер; я ехал в передовом авангарде; прискакали в деревню — и представьте нашу досаду, не найдя никого и ничего. Турки, узнав о нашем прибытии, угнали и весь скот, и всех лошадей в Силистрию. Нечего было делать, надо было возвращаться опять в Кара-Арман, а на другой день в Черноводы, куда однакоже 30-го апреля мы не успели прибыть и принуждены были ночевать верстах в 20-ти от оных. Тут через присланного от Красовского мы узнали, что 1-го мая весь корпус трогается в поход, что начальником авангарда назначен генерал Отрощенко, начальником штаба оного Галямин, а я чтоб состоял при последнем. Сия весть нас искренно порадовала, ибо тут и больше деятельности, и больше отличия, а главное, для меня приятно было иметь самого ближайшего начальника такого, как Галямин. Сим кончилась наша экспедиция. Относительно результата оной, могу только сказать, что я не видал в продолжение 5 дней ни одной черной минуты: мы были веселы в кругу черноморцев как нельзя более; все шло весьма хорошо; мы схватили 19 человек булгар и турок, от коих могли узнать о настоящем положении гарнизона в Силистрии, что для хода дел было весьма полезно; деревни нашли всецелыми, но совершенно оставленными. Местоположение в Булгарии единственное только чрезвычайно гористое. Правда, терпели немного от требований нашего аппетита, но это ничего не значить. Мы имели всегда чай, белые и черные сухари, а два раза даже готовили и солдатскую кашу из говядины, отбив у турок двух волов. Словом, сей первый мой поход останется всегда приятным в моей памяти.

Теперь должен вам сообщить второй мой поход при авангарде: 1-го мая мы соединились с ним верстах в 5-ти от нашего бивуака; одно меня сильно беспокоило, а именно, как еще долгое время находиться без людей и без своего продовольствия 3. Но сия забота оказалась напрасною, ибо тут я уверился, что офицеру генерального штаба в военное время, а особенно тому, который пользуется общим вниманием своих начальников, дружеством своих товарищей, не надо никак о сем и думать. Отрощенко меня с первого часа полюбил, предложил жить с ним в одной палатке; я пил у него всегда чай, завтракал, обедал и ужинал, словом, я был так сыт — хоть бы в мирное время. 1-го мая мы ночевали недалеко от д. Казгун, самой прелестной деревни; здесь находятся развалины мечети, дворца Пегливана-Оглу, известного турецкого разбойника, попавшегося в 1810 году к нам в плен, башни, прекрасные фонтаны и проч. Галямин, не утерпев, снял в карандаше вид — и вышел пейзаж прекрасный. На другой день, т. е. 2-го мая, мы ночевали опять на бивуаках вер. в 2-х от Козлуджи; 3-го мая утром к нам присоединилась 1-я уланская бригада 4-й дивизии, командир которой генерал-майор Набель как старший принял начальство над авангардом. Он был ко мне также добр, также снисходителен как Отрощенко. То же содержание, та же внимательность. К вечеру мы прибыли в дер. Гирлицы, отстоящую от Силистрии в 25 верстах; 4-го мая мне удалось порядком поработать: с 4-х часов утра до 3-х часов по полудни я решительно не слезал с лошади. Мне предстояло до выхода войск отыскать удобную переправу для всего корпуса, переправу чрез самое затруднительное дефиле. Одна дорога проходила через мост, который разлитием лимана весь разрушен, а другая шла в обход и разделялась на несколько проходов через крутые овраги. Я был так счастлив, что нашел одну в лесу, которая после двухчасовой починки была весьма удобна. Возвратясь назад в Гирлицу, я повел весь авангард, состоявшей из 2-х казачьих, 4-х пехотных, 2-х уланских полков и артиллерии. На дороге нас догнал многолюбивый наш Красовский, который потащил меня завтракать к графу Сухтелену, меньшему брату нашего, и командующему уланскою бригадою. В сей день мы остановились скрытно от неприятеля верстах в 8-ми от крепости: однакоже в скором времени мы были открыты его бродящими партиями. Впрочем, он [81] не покусился сделать на нас нападения. 5-го мая есть день замечательный в моей жизни — замечательнейший, потому что это было первое сражение, в коем я находился. При восходе солнца колонны нашего авангарда, соединившись с колоннами 3-го пехотного корпуса, потянулись по лощинам силистрийским. День был самый благоприятный: ни одно облако не затмевало горизонта, ни одно облако не затмевало блистательного светила, озарявшего славу российского оружия. Часа через два мы услышали залпы тяжелых орудий. Стрельба час от часу усиливалась и делалась слышнее. Между тем ко мне приехал Егор с легким вьюком; я тут же переоделся, ибо надо вам сказать, что я со времени своего выезда из черноводского лагеря, был в сюртуке без эполет, без шарфа, без полусабли. И так, приформившись и увидев весь ход сражения, решился удрать от своего Набеля, во 1-х потому, что сего числа авангард соединился с кор-де-баталем, во 2х, что Набель был при петербургском полку, который был назначен в резерв правого фланга, а главное, что нашему брату слышать выстрелы и не нюхать пороху, есть вещь несносная. И так, я подъезжаю к Набелю, спрашиваю, что не нужен ли ему, и потом — шпоры лошади — лечу на правый фланг, но от встретившегося со мною Иконникова узнаю, что Красовский находится на самом левом фланге. Еду туда вдоль всей нашей лиши. Стрельба час от часу усиливается. Вихри неслись от ядер, д гранаты покрывали высоты по коим расположены наши войска. В центре позиции заехал позавтракать к храбрым черноморцам, которые преспокойно сидели в кружку, тогда как ядра тучами летали через их головы. Позавтракав, поехал далее. Подъезжая к левому флангу, увидел колонну 1-го егерьского полка, при которой находился Красовский, шедшую на штурм неприятельского редута. Сцена была прелестная! После нескольких залпов картечью Красовский берет полк, сам впереди с песенниками, которые по его приказанию затянули родную веселую песню — и потом, не смотря на дождь пуль, при громогласном «ура!» вскочили на окопы. Разумеется, турки, увидев целую колонну, которая не шла, но бежала с веселыми песнями при радостных криках «ура!», не в состоянии были долго медлить. Они нестройными толпами бросились вниз по горе и за свою трусость были попотчиваны Красовским картечью. В сем деле наш Афанасий Иванович показал себя самым храбрейшим генералом, который в самом пылу сохраняет все хладнокровие и распорядительность. Солдаты при его присутствии жаждут только случая подраться. Не забуду никогда смешной сцены. Когда мы заняли сей редут, то генерал, подойдя к одному рекруту, прибывшему недавно, спросил: «Ну что? неужто скучно сражаться»? — «Никак нет, ваше превосходительство, — отвечал улыбаясь рекрут, — прекрасно весело». Слова прекрасно весело заставили нас всех захохотать. Взятием сего редута окончилось сражение, самое для нас успешное. В продолжение 4—х часов мы заняли всю позицию, завладели всеми редутами и окопами, сделанными нами в прошлом году, потеряли весьма мало и с одного раза обложили со всех сторон крепость. Что сказать вам о себе? Хвастаться не годится, по могу только сказать, что ваши предположения, хотя и деланные в шутках, что будто я буду трусить, остались несправедливыми. В продолжение всего дела я не только не трусил, но даже не чувствовал того неприятного ощущения при свисте ядер, о коем рассказывают старые служаки. Я был хладнокровен до невозможности, даже не кивал при полете ядер головою, как то делают другие.

6-го мая у нас не произошло ничего замечательного. Я занимался разбивкою лагерей для нашего корпусного штаба. Перед вечером наш Красовский, отправясь осматривать редуты, был контужен ядром; представьте его счастие: ядро помяло эполет, вогнуло пуговицу, но ему повредило весьма мало. На другой только день он почувствовал боль в руке, которая и до сих пор его не оставляет, только в слабой степени. 7-го мая я с Галяминым обедал у весельчака графа Сухтелена, который накормил нас по-графски, и который характером и любезностию весьма похожна своего старшего брата. Перед вечером мы были все огорчены известием о смерти генерала, князя Прозоровского, храбрейшего и отличнейшего генерала; бывший с ним наш Ладыженский сильно контужен: вся спина его сюртука, подтяжки и рубашка вырваны; разумеется, что через четверть часа его спина побагровела, и он не мог пошевелиться — на носилках его притащили в лагерь; но вот, слава Богу, он теперь уже может ходить. 8-го мая я провел весь день подле постели своего любезного товарища, ухаживал за ним, кормил, перевертывал с боку набок, давал лекарства и проч. 9-го мая весь наш штаб был приглашен обедать к графу Сухтелену. Пирушка была самая веселая: три оркестра духовой музыки и, хор песенников оглушали наш слух. Обед был славный. Красовский был весел, граф душою общества, все позабывали, что находятся в военное время под крепостью, с которой пушечные залпы не умолкают ни днем, ни ночью. 10-го мая, т. е. вчерашний день, я своим генералом был посылан с партиею черноморцев по Туртукайской дороге для сделания поиска над неприятелем. После тщетных усилий я возвратился ни с чем, сделав слишком 60 верст. Сегодня все утро лил дождь, ветер немилосердно треплет наши палатки. Я [82] никуда не выходил, кроме того что был по обыкновению за обедом у своего Афанасия Ивановича. Сидя по-турецки, закутавшись в своем тулупе, я занимаюсь заочною с вами беседою.

Что сказать вам о Силистрии. По местоположению это, есть самая глупейшая из всех крепостей. Она находится на берегу Дуная и окружена со всех сторон горами, менее нежели на пушечный выстрел; по прибытии осадной артиллерии, можно стрелять в любой дом. От сего и происходит, что турки, не смотря на беспрерывную стрельбу, весьма мало нам вредят, тогда как каждый из наших выстрелов действителен. Вид из нашего лагеря очаровательный. Мы. находимся на крутой горе, подошву коей омывает величественный Дунай. Вдали виднеется необозримая равнина Валахии, вправо Силистрия с пестрыми крышами домов, с своими мечетями и высокими минаретами. Настоящая осада крепости еще не начиналась, потому что осадная артиллерия находится на другом берегу Дуная. Вчерашний только день докончен мост недалеко от Калараша. Сегодня начал переправляться 2-й корпус, под начальством знаменитого и всеми обожаемого графа Петра Петровича Палена, а завтрашний день прибудет и осадная артиллерия; нельзя ожидать, чтобы крепость могла долго держаться. Гарнизон по всем слухам простирается до 12 т., но он доведен до отчаяния от голода. Все полагают, что через две недели мы будем в Силистрии. В рассуждении собственно крепости можно сказать, что она укреплена лучше всех турецких крепостей, но по местности никуда не годится. Вскоре готовимся познакомиться и с Рущуком. Вообще турки находятся в крайности. Голод даже за Балканами превосходит всякое вероятие. Напротив, наше войско продовольствовано как нельзя лучше, а что всего приятнее, то это веселый дух солдат и храбрость офицеров. Сим 9-й корпус обязан нашему Красовскому, который знает все утонченные струны русского воина и мастерски ими управляет.

Теперь должен принести вам мою чувствительную и усердную благодарность за ваше приятное писание от 24-го марта. Вы не поверите, как я был им обрадован; я его получил в Козлуджи в самый тот час, когда прибыль в наш авангард генерал Набель. С каким восторгом повторял я Державинский стих:

«Мила нам добра весть о нашей стороне;

«Отечества и дым нам сладок и приятен».

Чтобы чувствовать всю привязанность к своим ближайшим родным, надо быть на моем месте, удаленным слишком за полторы тысячи верст, в стране чужой: тут только понимаешь, что есть родина, что значит слово родные и истинные друзья. Не смотря на рассеяние, сопряженное с бивуачною нашею жизнию, не смотря на усталость, занятия, я, признаюсь, каждый час с вами, желаю только, чтобы вы были здоровы, спокойны на мой счет и также веселы как я. О себе же могу сказать, что я себя называю счастливцем — всеми генералами, которые лично хотя слегка узнали меня, любим как товарищ. Все меня лелеют, стараются чем-нибудь мне услужить. Словом, я доволен своею службою как нельзя более.

Все ваши уведомления о своем время препровождении были для меня крайне приятны и любопытны. Вы желаете слышать о духовенстве наших единоверцев молдаван. Это есть самый необразованный класс народа, по крайней мере ничем не отличающийся от здешних мужиков. Всякий знающий грамоте и имеющий несколько в кармане имеет право быть посвященным в попы. Церковная служба ничем не отличается от нашей, только напев весьма неприятный, протяжный — и в нос. В рассуждении попов должен еще вам рассказать, что сегодня явились к нам в лагерь 10 сербов — из числа охотников, коих число собралось в окрестностях Силистрии до 120 человек. Один из сих явившихся к нам отличался от других суровым видом и высоким ростом. Я спросил у него: «Ты также серб»? — «Нет, — отвечал он, — я греческий поп из Черногории»! — Хорош, подумал я, ты церковнослужитель, когда руки твои омочены в крови, хотя и в неприятельской. Но мне пора окончить свое писание: я слишком уже расписался.

P. S. Наши осадные работы продолжаются с успехом. Осадная артиллерия прибыла; сегодня (16 мая) ночью турки сделали сильную вылазку, но мы их попотчевали славно: полагаем, что нескоро решатся предпринять подобные дурачества.

III.

Лагерь при Шумле. 1829, иионя 1-го.

Вероятно крайне вы удивитесь, увидев, откуда я пишу к вам сии строки. Так, я нахожусь теперь в 10 верстах от неприступной Шумлы, и уже третий день как празднуем победу, одержанную нами над великим визирем. 58 пушек, 13 знамен, несколько десятков зарядных ящиков, весь его лагерь и обоз находятся в руках победителей. Но долго ли мы здесь пробудем, какие будут еще последствия сей важной победы, рассеявшей совершенно 40-тысячную армию — нам совершенно неизвестно.

Мне весьма досадно, что расположившиеся обстоятельства препятствовали мне к вам писать и через то невольным образом оставили вас вероятно в мучительной о мне неизвестности. Но как вы видите, — я жив и, благодарение Богу, совершенно здоров: влияние климата до сих пор на меня не действует, Грубая же [83] пища и беспрестанный моцион придают более крепости сил. И так, будьте покойны на мой счет и возложите надежду на милосердное Провидение.

По отправлении к вам последнего моего письма из под Силистрии я проводил время до 24-го числа мая в беспрерывных трудах, не взирая на которые, я не скучал, ибо находился под начальством Красовского, не перестававшего ко мне благоволить по-прежнему. Это есть счастие для нашего брата иметь такого начальника. Но теперь увы! я его лишился на некоторое время, и мне неизвестно, когда опять я попаду под его начальство. Занятия мои под Силистриею были довольно тягостны. Я должен был не спать каждую ночь, которую проводил всегда, находясь в траншеях при генерале Берге, командующем передовою цепью. Я по его приказанию долженствовал вести войска осматривать передовые пикеты, доносить ему об успехе работ и т. п. В продолжение же дня, усталый, измученный, спал как убитый. Но невзирая однако на сие, я сейчас бы туда отправился, ибо здесь скучаю от неимения занятий. Ночь с 23-го на 24-е мая была самая жаркая. Турки сделали сильную вылазку на 3-ю параллель и между тем из всех батарей открыли сильнейший огонь. Ночь превратилась в день от тысячи бомб и гранат. Но слава Богу, что сие кончилось самою неважною для нас потерею. Возвратясь 24-го мая в лагерь, я неожиданно получил повеление от Бутурлина немедленно отправиться с 7-ою пехотною дивизиею в поход по следующему обстоятельству. Уже месяца полтора, как дивизионным квартирмейстером в оной назначен Ладыженский, его место заступал один молодой офицер, на которого не имели большой надежды; но как оная долженствовала тронуться в поход со 2-м пехотным корпусом, то и назначили меня на его место. Как ни хлопотал сам Красовский, чтобы меня удержать при себе, но не мог в том успет. И так, нечего было делать: надо было отправляться. 24-го мая я выехал один с своими людьми и догнал в 18-ти верстах от Силистрии в д. Афлотаре 7-ю пехотную дивизию, которая была в отряде генерала Крейца; жизнь моя была веселая, ибо я все время проводил с графом Сухтеленом, Набелем и другими моими прежними уланскими знакомыми. 26-го мая в д. Каурги мы соединились с главною квартирою, которая следовала со 2-м пехотным корпусом. Тут паша дивизия вошла под начальство графа Палена, а Крейц тронулся с своими уланами вперед, составляя авангард нашего corps de bataille. 28-го мая на привале было совершено молебствие с коленопреклонением. Картина была трогательная. Всякий молился от искреннего сердца, да сохранит Бог его жизнь, и да пошлет Он победу над врагами. Всякий полк был выстроен в каре, внутри коего священник в полном своем облачении, под открытым небом, без образов, воссылал моления ко Всевышнему. Все были, как мне показалось, растроганы, по крайней мере я был сильно взволнован. После сего тотчас тронулись в поход и, сделав переход верст в 15, заняли позицию близ дер. Турк-Арнаут-Ларь. Здесь наша дивизия получила назначение, чтобы во время похода прикрывать тыл, а во время ночлегов охранять главную квартиру. 29 мая, очень рано утром войска потянулись по дороге к Шумле, были несколько раз встречаемы турецкими партиями, коих или прогоняли или брали в плен. Наконец в 3 часа по полудни заняли позицию в 10 верстах от Шумлы близ дер. Модарда. Но я до сих пор еще не объяснил вам цели неожиданного и быстрого нашего похода.

Генерал Рот известил главнокомандующего, что великий визирь, по приказанию султана, взял 25 тыс. регулярной пехоты, 15 тыс. кавалерии — со всею полевою артиллериею и частию осадной, тронулся к Праводам, кои султан велел ему взять, потом, разбив Рота, идти к Силистрии, дабы снять нашу осаду. Рот не решился сам атаковать визиря, потому что, хотя корпус его и весьма силен, но он, разбив визиря, не мог сделать ему решительного удара. Главнокомандующий сделал знаменитое стратегическое движение, а именно, он решился отрезать визирю путь от Шумлы, в чем успел отличным образом, заняв позицию между Праводами и Шумлою. Визирь, узнав от своих лазутчиков, что какие-то войска идут по дороге из Козлуджи к Шумле, и полагая, что это был корпус Рота, снял тотчас осаду Правод и тронулся по дороге через ужасные дефилеи к Шумле, полагая наверное, что он нас опередит. 30-го мая, часу в 10-м утра, он встретил наш авангард, состоявший из 4-х полков 6-й дивизии, одного баталиона муромского полка и гусар. Главнокомандующий велел авангарду его атаковать. Турки бросились со всем бешенством, им только одним свойственным, на пашу пехоту. Натиски их были ужасны. В начале дела они успели сбить наших с позиции, но как придвинули corps de bataille и открыли по ним пушечные залпы, то визирь (что нам рассказывал взятый в плен бимбаша), воздев руки к небу, воскликнул:«Бог помогает русским»! и тотчас поворотил назад свою лошадь. Турки, увидев свое положение, бросились назад — и тут-то была у них кутерьма. Взрывали ящики, бросили всю артиллерию, обоз, лагерь, давили друг друга в дефилеях — и все в величайшем беспорядке размялись по лесам. Сия наша победа будет иметь важные следствия, ибо они, не имея артиллерии, не будут уже столь самонадеянны; во 2-х, гарнизон в Шумле чрезвычайно мал и не [84] простирается более 4-х тысяч. Едва ли окончанием сей комедии не будет взятие сей неприступной крепости и через то не сократится ли время к заключению благословенного мира. Потеря наша убитыми и ранеными простирается до 1800 человек, потеря же турок совершенно нам неизвестна, но можно только полагать наверное, что в несколько раз более против нас. Извините меня, ежели я заставил вас читать то, что вы гораздо подробнее и складнее найдете изложенным в газетных реляциях.

Что же сказать вам о себе. Моя здешняя жизнь весьма скучна. В делах и сражениях я участвовать не могу, ибо должен находиться при дивизионном своем генерале Юшкове, которого дело состоит только в охранении главной квартиры. Днем я не делаю ничего, а при наступлении ночи ставлю цепь, назначаю места пикетов и т. п. По-видимому, мы здесь еще пробудем по меньшей мере дней с 15; а после того неизвестно куда пойдем, — войско и лошади весьма хорошо продовольствуются. Больных чрезвычайно мало. Графа Дибича не только любят, но обожают все без исключения: он своим простым и искренним обхождением умел привязать к себе сердца всех.

Вот кажется все, о чем я желал вам сказать в сей раз. Надо только пожелать, чтобы сии строки нашли вас в совершенном благополучии.

P. S. 2 июня. Уже третий день как я живу в турецкой палатке, которая есть круглый шатер на древках; я очень благодарен доброму визирю, подарившему нам свой лагерь, ибо наши палатки оставлены в Каурге, а вот уже другой день как льет дождик, и по милости его мы теперь живем спокойно, укрывшись. Галямин отправился в Краиов; он назначен обер-квартирмейстером к генералу Гейсмару. Здесь я видел Владимира Ивановича Дубровина; он здоров; их бригада поступила в состав корпуса Рота. Ладыженский выздоравливает, только еще не может свободно действовать правою рукою. Отнятые пушки у турок и зарядные ящики отправлены сегодня в Варшаву.

Июня 6 дня. Хотя мое письмо и было готово к отправлению еще 2 июня, однако по неимению случая должен был оставить оное до сего дня. Пользуясь временем, извещаю вас, что я сии дни, благодаря Бога, провел благополучно. Вчерашний только день погода разгулялась. Мы тронулись со всеми силами на 8 верст вправо, но для чего и зачем — решительно неизвестно. Много есть догадок и предположений; но все они неверны. А кажется мы уйдем назад, или к Силистрии или к Рущуку; ибо по крепкой позиции Шумлы ее атаковать невозможно, и быть здесь без дела есть трата времени, чего невыгоду показал прошедший год. Турки слабы и потеряли дух: не смеют носа доказать из крепости. Визирь с самым малым отрядом ушел тропинками в лесах в Шумлу. 3 июня была совершена панихида по убитым, после коей главнокомандующий обнимал отличившихся офицеров и награждал орденами. Я по нескольку раз в день хожу к Бутурлину, который через меня раздает приказания относительно движений нашей разбитой дивизии, разбитой не в сражениях, но разделенной на различные отряды. Чрез сие я сближаюсь с своим начальником, который до сего времени меня совсем не знал. Сегодня у нас дневка, а что будет завтра, то нам неизвестно. Прощайте еще раз.

IV.

Лагерь при Шумле. 1829 г., июня 30 дня.

Пользуясь часом свободного времени, принимаюсь за перо, извещая вас, что я нахожусь здоров и что сегодня вечером в 8 часов мы выступаем в поход за Балканы. Это для нас было неожидаемо, ибо я все ласкал себя надеждою вступить опять под команду Красовского, — но вышло противное. Наша 7 дивизия поступает в состав корпуса Рота, с коим мы идем одною колонною, а по другой дороге главная квартира с корпусами гр. Палена и Ридигера. Здешнюю позицию занимал Красовский с 8 и 3 дивизиями и многими полками кавалерии. Мне предлагал наш новый генерал-квартирмейстер Берг (заступивший место Бутурлина), что не хочу ли я остаться при Красовском: взвешивая все выгоды и невыгоды обоих мест, я решился не выбирать ничего, а препоручил себя его распоряжению 4. Вследствие этого он просил остаться при 7 дивизии, уверяя, что сие будет во всех отношениях полезнее. Сегодня идет только Рот, а завтра прибудет сюда Красовский, по приходе коего уйдут и остальные войска.

Дня за два я писал письмо к Мише через адъютанта Красовского Майбороду. Вероятно он известит вас о моем здешнем времяпрепровождении. Я был без занятий, и время текло монотонно. Но теперь надо будет опять поработать, и дай Бог, чтобы сей поход был последний в Турции, дабы следствием оного было заключение благословенного мира. По-видимому, наш главнокомандующий хочет сим движением нанести решительный удар гордой Порте.

Турки не осмеливались до сего времени ни разу делать вылазки. Визирь собирает все войска и артиллерию из Румелии в Шумлу. Этого то нам и надо. Он же все полагает, что мы будем осаждать Шумлу. Нашего Иконникова я давно не видал. Он сделан главным доктором всех госпиталей в Булгарии и теперь живет в Варне. Я беспокоюсь на его счет.

Теперь все свои письма, сделайте одолжение, адресуйте в главную квартиру, а уже оттуда мне доставить туда, где я буду находиться. [85]

V.

Айдос. 1829 г., июля 17 для.

Поверят ли у вас в Петербурге, что наши русские знамена развеваются за хребтами Эмина-Даг и Пеперила-Даг? Поверят ли, говорю, что русским надлежало только захотеть — и нога их уже находится за Балканами. Какой климат, какие виды, какая страна! все вознаграждает нас за перенесенные труды и беспокойства.

Не знаю, может ли успешнее идти ход дел для славы нашего оружия. У вас верно скажут, читая реляции, что все описываемое басни, или по крайней мере половина прибавляется, а половина уменьшается. И в самом деле, с трудом можно верить, чтобы теряя убитыми и ранеными человек с 10, можно было брать в плен слишком 800 и находить трупов неприятельских целые сотни. Я, как сам очевидец, могу в том удостоверить каждого. Из сего можно заключить, в каком положении находится Турция, и сколь отважен теперь дух турок. Одно имя москаля приводить в трепет мусульманина. Мы не видим уже более сих отважных наездников, которые, напиваясь опиумом, кидаются в ряды и наносят страх и смерть своему неприятелю. Эти самые наездники теперь как безумные бегут назад и рассказывают своим пашам, «что легче перечесть траву в поле, чем головы москалей». Вот, что называется: у страха глаза велики!

Не взирая в некоторых местах на дороги, которые, можно сказать, мы прокладывали сами, мы встречали опасностей, затруднений и препятствий в лесах Балканских менее, чем по дороге из Шумлы к Силистрии. Там множество разбойников: по одиночке хоть и не показывайся, всякий курьер отправляется под прикрытием сильного конвоя, — а здесь совершенно безопасно: мы перешли Балканы, не сделав ни одного выстрела, всякий едет по одиночке, не опасаясь никого и ничего.

Я опишу вкратце наш поход. Из-под Шумлы мы выступили 30 июня ночью, дабы турки не заметили движения наших войск, и тотчас наше место заступила часть другой дивизии. Поход из под Шумлы вплоть до Камчика не представлял ничего замечательного. Дождь, жар, скука от медленного движения, беспрестанные остановки от завязающей в грязи артиллерии, вот кто были спутниками нашего похода. Под Камчиком мы были встречены сильным пушечным огнем с другого берега. Мы с своей стороны постановили также батарейный орудия, стреляли целый день, имели значительный урон убитыми и тяжело ранеными, — но не могли сделать ничего, потому что турки скрывались за своими укреплениями, а быстрота Камчика не позволяла пуститься в брод. На другой день вечером мы сделали переправу выше. Имели небольшой урон, но успех был велик. Наведя понтонные мосты, наши войска потянулись на другую сторону Камчика и, прокладывая новую дорогу по болоту в большом и довольно густом лесу, мы около полдня явились под укреплением Дервиш-Ован; здесь были встречены сильным пушечным огнем, но удачное действие артиллерии, стремительные кавалерийские атаки заставили турок побежать, кинуть свой лагерь, запасы и укрепления. Ночью того же дня мы пошли далее и вступили на возвышения Малых Балкан. На другой день около полдня мы их перешли и отдыхали в большом селении Ашпро. Это была первая деревня, в коей мы нашли жителей. Какое приятное чувство родилось в душе каждого, когда мы увидели мирных поселян, занимающихся своими сельскими работами, женщин, детей и проч. и проч. Сие может попять только тот, кто в продолжение 3 месяцев скитался по разрушенным местам, по пустыне в полном смысле сего слова, который ничего не видал, как одних только солдат, искаженные трупы людей и лошадей.

Через день после сего мы переходили хребет Больших Балкан. Целых 10 верст мы поднимались на гору, которая местами делалась отложе, местами же чрезвычайно крута. Сии 10 верст мы шли 6 часов, и что ни шаг, то была остановка, ибо надо было срубать пни, кирками ломать камни, срывать или насыпать землю. Наконец 10 июля мы спустились с хребта на совершенную равнину Мазеврии. Тут было дело довольно жаркое, но чрезвычайно успешное: его последствием были взяты Мазеврии, Ахиоло, Бургаса, Айдоса и Карнабата. Здешние жители, большею частию греки и булгары, нам весьма преданы. Мы достаем баранов, гусей, кур, изюм и вино.

Что сказать вообще о стране? Виды, представлявшиеся с Балкан, очаровательны. Каменные скалы, ужасные стремнины, густые леса из дикого винограда, груш и проч., фиолетовые верхи вдали виднеющихся гор, с другой же стороны необозримая равнина синеющегося моря, плавающее корабли на всех парусах, — вот что представлялось нам. Здешния местечки и деревни имеют весьма привлекательный вид: дома низки, с большими навесами, обсажены виноградом; стены выбелены, а низкие их кровли покрыты черепицею. Подъезжая к Айдосу, мы видели такой ландшафт, какого не найдешь в России. Словом, сей поход за Балканы навсегда врежется в моей памяти, и я не имел бы ничего кроме приятных ощущений, если бы не терпел множества неприятностей по службе. Наконец мое терпение лопнуло: увидясь с Бергом, я ему напрямки сказал, что не могу долее оставаться при 6 корпусе. Он, благоволя ко мне, взял меня к себе. Итак, я нахожусь теперь в главной квартире и весьма доволен своею участью. Я живу в чистой комнате вместе с Веригиным. Здесь, в Айдосе, мы пробудем около 10 [86] дней, ибо ожидаем прибытия резервов и уже тогда пойдем к Адрианополю. Надо непременно ожидать заключения лира, ибо турки теперь не имеют возможности держаться. На них напал terreur panique. Они как сумасшедшие бегут, не смея вступать в дело, и кидают все свое имущество. Гарнизон в Шумле теперь слаб. Визирь вышел было с 16 тысячами, однако же услышав о наших успехах, ушел к Адрианополю. Надо ожидать генерального сражения и водворения благословенного мира.

VI.

Адрианополь. Августа 22 дня, 1829 г.

Я воображаю, в каком беспокойстве находились вы, не получая от меня столь долгое время писем. Сколько, может быть, пролито слез, сколько было разговоров — и вероятно все в дурную сторону... Знаю, знал, но не мог тому пособить. Это письмо вкратце объяснит причину долговременного моего молчания.

Вероятно Миша писал и доставил вам письмо мое к нему, которое я отправил 18 июля из Айдоса. Если же он поленился это сделать, то, по крайней мере, вероятно он вас известил, что я по 18 июля был жив и здоров. Я в тот же раз хотел писать и к вам письмо подробного содержания, т. е. описывать вам наш переход через Балканы, как от пришедшего офицера (моего товарища) узнаю, что фельдъегерь отправляется через час: нечего было делать, надо было окончить письмо и скорее его отнести для отправления. После обеда того же дня я неожиданно получил повеление от генерал-квартирмейстера Берга на другой день рано отправиться в горы, для учреждения казачьей почты и вместе расставить посты вплоть до Камчика. Утром 20 июля, подъехав к самому подножию Балкан и остановясь, чтобы покормить лошадей в построенном нами редуте (ибо вам надо сказать мимоходом, что вся дорога по коей шел корпус Ридигера, усеяна редутами — верстах в 10 и 15 друг от друга, дабы оберегать правую береговую дорогу, по которой идут все транспорты и почта), — как почувствовал все признаки сильного изнеможения, как то: жар, расстроенный желудок и проч., к счастью в сем редуте находился доктор и аптека, — ибо тут был полковой штаб; он мне присоветывал принять рвотное, что я и исполнил в тот же день. Хотя на другой день я и имел облегчение, однако же не большое. Так я провел три дня в редуте. С шедшею гусарскою бригадою я возвратился назад в Айдос в прекрасном венском фургоне. Но вы спросите: как же я разделался с своим поручением? Очень удачно. На мое счастье я нашел в редуте казачьего полковника Золотарева, коего полк должен был поступить для содержания постов; я ему объяснил цель моей поездки и сообщил, сколько на каждом посту должно быть казаков. Приехав в Айдос, я начал серьезно лечиться. У меня оказалась сильная лихорадка, только здешняя, т. е. состоящая из одного жара, который начинался аккуратно в 2 часа по полудни, продолжался часа четыре, потом пот, — и я так ослабевал, что не в состоянии был передвигать ног. Лихорадку мне перервали. Между тем главная квартира двинулась в поход: я, не будучи в состоянии за нею следовать, перешел в госпиталь, где жил в чистой спокойной комнате вместе с своим знакомым уланским офицером Сверчковым. Тут я весьма скоро поправился и даже так окреп, что мог 2-го августа выехать из Айдоса вместе с резервными баталионами. Во время сего похода, вероятно более от грубой пищи, мой желудок опять поиспортился, а по вечерам были 3 пароксизма лихорадки. Приехав сюда, в Адрианополь, лишь только расположился в своей палатке, как у меня сделался сильный лихорадочный пароксизм с сильным ознобом — и сие продолжалось 4 дня сряду. Лихорадку уничтожили, но ее заступил было понос. Слабость была неимоверная. Но теперь, как видите, благодаря Бога и стараниям нашего главного доктора Шлегеля, и то и другое меня оставило. Осталась только небольшая слабость, мешающая мне вступить в отправление службы; однако же я целый день хожу и не чувствую последствий. И так, я, благодарение Богу, отделался весьма благополучно от двух здешних лютых болезней. Перейдя Балканы, а особенно выйдя из Айдоса, число больных было неимоверно. Здесь, в главной квартире, можно смело полагать только пятую часть здоровою. Все больны лихорадками. А об наших людях и говорить не надо. Случалось, что в канцеляриях писать некому, в войсках болезни также ужасны. К счастию, что смертность еще мала. Главная квартира расположена в Ескисарае; это загородный дом султана; главнокомандующий, граф Толь и Берг, живут в доме, а все прочие в палатках в лесу, под тению густых вязов, дубов и грецких орехов. Весь сей лес омывается рекою. Мы все больные офицеры генерального штаба (число нас 20), поместились также в доме, находящемся ближе к городу, вне леса, но весьма близко от реки. Я живу в одной комнате, принадлежащей к мечети, в которой находится наша канцелярия, у нас за стеною. В самом городе мне еще не удалось быть, но могу только сказать вам на сей раз, что он имеет около 9 верст в окружности, обширный базар, великолепную мечеть с 4-мя высокими минаретами. Рядом почти с нами находится огромнейшее здание: это казармы, и мы поместили тут 7-й корпус и госпиталь; в следующий раз я постараюсь вам описать город. Завтрашний день я отправляюсь [87] в 7 часов утра в город с одним моим товарищем, чтобы купить разные вещи.

Теперь скажу вам, что нас всех занимаете токмо одно, а именно теперешние обстоятельства. Занятие Адрианополя смирило по-видимому гордость султана. Им присланы сюда уполномоченные трактовать о мире. С нашей стороны граф Пален (старший брат корпусного генерала), граф Орлов, князь Горчаков и Фонтон. Мы, что называется, стоим на цыпочках и не переводя духа, дожидаемся рокового слова: вперед или назад. Кажется все обстоятельства говорят, что будет благословенный мир, ибо турки потеряли дух, не имеют войска, ибо оно разбежалось, — близкое соседство с Константинополем, словом все, все говорит, уверяет нас, что мы скоро увидим опять Россию. Впрочем все во власти Всевышнего!

VII.

Адрианополь. 1829, 26-го августа.

Сие письмо я располагался послать через Петербург; но из писем Миши видя, что не все мои письма и далее половина пропадает, решился всегда писать через полевой почтамт, и так, скажу вам на сей раз, что мое здоровье поправляется — я получаю более и более сил. Утром 23-го числа я ездил в первый раз в Адрианополь и могу теперь как очевидец сказать вам о нем несколько слов: он отличается от других турецких городов (по крайней мере так мне показалось) большею правильностию. Тут нашел я такую улицу, которая не кривее и не уже Тверской. Дома построены совершенно один возле другого и выкрашены по большей части красною, зеленою и синею краскою; архитектура их не отличается от обыкновенным домов здешней стороны, т. е. они все двухэтажные, и вторые этажи несколько выдаются более на улицу, чем первые. Гостинный двор обширен. Большая в оном линия, чрезвычайно сходна с московскою, т. е. также крытая и имеющая окошки вверху. Сверх того множество находится табачных лавок по всем улицам. Товары бумажные по большей части австрийские, равно как и сукна. Шелковые ткани были здесь очень дешевы, но деланные закупки нашими офицерами возвысили чрезвычайно цену, также как и жизненных припасов. Стол теперь здесь обходится гораздо дороже чем в Петербурге. Одна только еще говядина не возвышается в цене. Око, т. е. 3 фунта, стоит 20 коп. Зато сахар-мелюс в городе стоить око 8 руб. Кофе дешев: левантского фунт обходится с небольшим 60 коп. В городе лучшее здание есть мечеть, имеющая прекрасную азиатскую архитектуру, широкий двор, вымощенный мраморными плитами, множество позолоты и азиатской пестроты, которая хотя и очень глупа, но для первого взгляда весьма великолепна. Вот на первый случай, что могу сказать вам о городе.

Переговоры продолжаются. На днях ожидают возвращения курьера, посланного уполномоченными, что согласится ли султан на все требования. Между тем произведено движение войск и теперь сношения Константинополя со всею западною Турциею совершенно отрезаны. Но прощайте. Желаю вам еще раз доброго здоровья.

P. S. Писал, писал, а позабыть вам сказать, что 22-го августа я получил орден св. Анны 3 степени с бантом — за сражение при Дервиш-Оване, Мазеврии и переход через Балканы. В войске число больных начало значительно уменьшаться: из находившихся в госпиталях множество выходят. Вообще смертность весьма невелика.


Комментарии

1. Сие произошло оттого, что телега, бывшая в починке, была еще неготова. На другой день Егор прибыл в Текуч.

2. В сию экспедицию я ездил совершенно налегке. Егор со всеми моими вещами оставался в лагере, а со мною была только заводная лошадь, шинель, бурка и тулуп, и больше ничего.

3. Егор мой ехал в обозе нашего корпуса.

4. Ибо я здесь насмотрелся, что по большей части выбирающие сами места сильно обжигаются.

Текст воспроизведен по изданию: Письма из-за Дуная в 1829 году (А. П. Болотова) // Древняя и новая Россия, № 9. 1877

© текст - Шубинский С. Н. 1877
© сетевая версия - Тhietmar. 2017
© OCR - Андреев-Попович И. 2017
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Древняя и новая Россия. 1877