Перевод с французской рукописи, под редакцией Е. Каменского.

Граф Цукато скончался в Гогоше 25-го августа, а генерал Исаев умер на другой день. Эти две смерти, двух командиров отрядов армии, показались неестественными, что вызвало молву, будто они были отравлены. Но кем? Вот в чем вопрос. Турки не имели никакой возможности это сделать, валахи и сербы с их смертью очутились лишенными своих лучших защитников и, наконец, этот род преступления совершенно не в нравах и характере русских. Цукато и Исаев погибли жертвами климата, который они не могли перенести; при чем, первый не вынес непосильного умственного и физического напряжения, а второй, уже достигший 60 л., ослабел от невоздержанной жизни и пьянства.

Я совершенно искренно разделял сожаления всей армии, выраженные по поводу гибели обоих генералов, особенно графа Цукато. Он служил под моим начальством в Финляндии в 1790 году, и с тех пор я всегда ценил его мужество и таланты, которых он имел не мало. Я тем более охотно теперь отдаю справедливость его качествам, что на мой взгляд, в 1809 году, он вел себя очень неудачно. Уверенный тогда в том, что Милорадович, вследствие покровительства Государя и дружбы с Аракчеевым, непременно будет назначен главнокомандующим Молдавской армией, он совершенно перешел на его сторону и разделял все интриги как его, так и этого скверного Филипеско. Сначала он хотел мне навредить, а потом начал наговаривать [380] на князя Багратиона; но такое поведение его ни к чему не послужило, так как он сильно ошибся. Многие пробовали очернить его память, распространяя слухи, что будто он принял командование в Малой Валахии в надеждах на выгоды, которые доставляла эта страна всем своим начальникам. Говорили также, что будто Исаев очень тактично и осторожно творил то самое, что Засс делал открыто, но эти сплетни были решительно ни на чем не основаны. Наоборот, множество фактов доказывали противное. Цукато не заплатил ни одной копейки из своих долгов, которых у него было не мало, и оставил после себя так мало денег, что его с трудом могли похоронить на них. После Исаева остался довольно значительный капитал, но всеми его деньгами, бриллиантами и дорогими вещами завладела, по его смерти, одна гречанка, которую он повсюду возил с собой, семья же его не получила ничего.

После смерти этих двух генералов, как самый старший, принял командование в Малой Валахии полковник Цвиленев. Он с одним батальоном подошел к Еладове, и 1-го сентября крепость сдалась. Там было найдено 2 пушки, 6 знамен и много провианта. Сербы заняли это укрепление, благодаря чему север и восток их страны стали в безопасности, так же как и их сообщение с русскими.

Цвиленев был произведен в генерал-майоры; это был очень хороший офицер, храбрый, умный и прекрасный начальник, но уже чересчур строгий, и даже жестокий, к своим подчиненным.

Мы уже видели, что граф Каменский, как только узнал о смерти графа Цукато и Исаева, тотчас же отправил генерал-лейтенанта Засса начальствовать в Малую Валахию, дав ему много войск. Лучшего выбора в военном отношении он не мог сделать. Собрав, наконец, дивизию и поняв ошибку, сделанную им в начале кампании, когда он разбросал полки, граф Каменский отдал Зассу всю пехоту и кавалерию 16-ой дивизии, так что Засс мог действовать наступательно.

18-го сентября Засс подошел к лагерю перед Праговой, но, как уже было сказано выше, нашел крепость не за долго перед этим покинутою турками.

Он подождал здесь графа Орурка, возвращающегося из своей командировки и, чтобы обезопасить его отступление, послал ему навстречу подполковника Глебова с резервным батальоном 6-го егерского полка, эскадроном Волынских улан и 1.000 сербами.

Засс, соединившись с графом Орурком, 10-го сентября, [381] двинулся на Брегаву. Эта крепость построена на реке Тимоке, в 15 верстах от Праговы, в 60 верстах от Виддина и в 8 верстах от Дуная; она похожа несколько на Кладову, имеет довольно укрепленную цитадель и весь город окружен укреплениями. У турок было там около 1.000 человек.

23-го сентября Засс приказал подполковнику Глебову атаковать это укрепление, что он и сделал без большого труда; турки уже заперлись в цитадели, где и были блокированы.

Но в ночь на 26-ое они перешли Тимок и бежали, покинув цитадель. Отступая, турки наткнулись на Олонецкий полк, который, под начальством Турчанинова, только на ночь приближался близко к городу, а днем отходил от него довольно далеко. Не зная этого, турки попали под сильный картечный и ружейный огонь. Много их было убито, а остальные спаслись бегством. Засс занял город.

Турки также покинули Флорентини, построенную на Дунае, в 8 верстах от Бреговы. Засс приказал срыть обе эти крепости.

Оставаясь в Брегове и отослав в Большую Валахию часть войск, которые должны были присоединиться к своим дивизиям он так же отрядил войска к Виддину.

10 октября полковник Волынского уланского полка Циммерман с 5-ю эскадронами Ольвиопольских гусар, Дерптскими драгунами и казаками, совершенно неожиданно, напал на турецких фуражиров, вышедших из Виддина, и нанес им большие потери.

11-го около укрепленной деревни Калитанец, в 3-х верстах от Виддина, заметили большой отряд турецкой кавалерии. Генерал, наблюдавший за Виддином, снова отправил полковника Циммермана атаковать эту конницу. Циммерман ночью устроил засаду, а 12-го напал на тыл турок и рассеял их, с большими для них потерями, Калитанец был сожжен и укрепления срыты.

15-го октября турки были прогнаны опять, тем же порядком, из деревни Ниссы и Черембака, вследствие чего были принуждены отступить к городу.

Деревни были сожжены, а болгарские семейства переселились в Малую Валахию. В это время один турецкий корпус перешел реку Дрину и через Боснию снова проник в Сербию, угрожая Белграду. Тогда генерал Засс вторично послал графа Орурка на помощь сербам. Взяв с собой 5 батальонов пехоты, 5 эскадронов кавалерии и один полк казаков, граф Орурк снова двинулся на Делиград.

Вследствие этого движения, Измаил-Бей, руководивший всеми [382] операциями против сербов, возвратился в Ниссу и тем облегчил операции сербов по реке Дрине.

15-го и 16-го октября Георгий Черный один разбил турок и заставил их отступить в Боснию. Но граф Орурк, желая окончить кампанию блестящим образом и с пользой, 2 ноября, оставил Делиград, оправился на Тимок и напал на крепость Торгузовицы, расположенную по этой реке, между Виддином и Ниссом, в 25 верстах от Ниссы.

Турки не помогли ей, хотя их силы в Ниссе были в 4 или 5 раз больше сил русских.

Граф Орурк поставил батарею из 12 шестифунтовых пушек, пробил брешь в крепости и 5 ноября овладел ею. Гр. Орурк, преследовавший турок до самых стен Ниссы, вернул Торгузовицы сербам и возвратился в Малую Валахию. Этими походами окончилась кампания в Сербии и Валахии, проведенная гораздо искуснее Болгарской. В ней прославились граф Цукато, гр. Орурк и генерал Засс. Благодаря этой кампании наши сношения с сербами укрепились и окончательно утвердились за нами берега Дуная.

Сербы, гонимые со всех сторон турками, получили освобождение, а освободители их завладели 12 крепостями или укрепленными лагерями.

Русские войска стяжали здесь много славы. Цукато выказал при этом способность командовать отдельным корпусом, Засс последовал его примеру и так же отличился своими военными талантами. Глебов, Цвиленев, Турчанинов, Шкапский, Циммерман, Воронов и Жуков выделились, как прекрасные генералы, обладающие энергией и крайне деятельные.

Но граф Каменский был недоволен, что генерал Засс не взял Ниссы. Нужно было иметь очень мало знаний относительно этого города, чтобы предполагать, что им так легко можно было овладеть. Эта операция была немыслима и для исполнения ее потребовалось бы, по крайней мере, 30.000 ч. и осадная артиллерия.

Крепость Нисса (Ниш) была сильнее Рущука и имела на своих валах 300 пушек; защищал город Измаил-Бей с войсками в 1.500 чел. и почти столькими же вооруженными жителями. При этом, наступившее позднее время года не соответствовало тому предприятию, для которого Засс был слишком слаб.

Я, кажется, говорил о словах графа Румянцева, сказанных 40 лет назад. Он находил, что нет ничего приятнее, как вести войну с турками по левую сторону Дуная, но и нет ничего [383] труднее, как воевать с ними, перейдя эту реку. Он был прав. От Днепра до Дуная, на месте прежнего театра войны, между Россией и Турцией, т. е. в Бессарабии и около Галаца, Фокшан, Браилова, Бузео и Слободзеи до Аржиша и от Аржиша до Ольты и Жии, вдоль левого берега Дуная, простираются огромные, совершенно открытые равнины, весьма удобные для ведения войны русскими. Эта местность заселена христианскими жителями, которые никогда не принимали никакого участия ни в операциях, ни в движении войск, так как русским приходилось иметь дело только с турецкими армиями, не привыкшими действовать в открытом поле. Единственно, что представляет значительные затруднения, — так это крепости, которые турки защищают всегда с ожесточением, но, несмотря на это, можно все-таки надеяться, рано или поздно, завладеть крепостями, если только неприятельская армия не получит подкрепления или если она сама по себе — окажется слабой. Что же касается до местности, лежащей по другую сторону Дуная, то она очень холмиста, перерезана оврагами и почти вся застроена крепостями, небольшими городами и даже укрепленными деревнями, что у турок равносильно крепостям.

Подвоз провианта происходит там очень медленно и с большими затруднениями. Наконец, чем дальше от Дуная, тем более и более встречаем жителей настроенных воинственно; там каждый сельский житель вооружается и становится в ряды армии. Вследствие неудобной местности, здесь невозможны ни быстрые операции, ни движения форсированным маршем.

Сообщение часто бывает прервано здесь партиями местных жителей, которые прекрасно знают всю эту местность и умеют обходить горы и дефиле.

Вот о чем никто из нас не имел понятия в 1809 году, и чего граф Каменский совершенно не знал и в 1810 г., хотя его отец и побывал на Балканах. Но в России военные обыкновенно читают очень мало, а поэтому опыты отцов не имеют никакого значения для их детей! Итак, трудности, представляемые этой страной, и недостаток знания театра военных действий были отчасти причиной того, что кампания 1810 года окончилась для нас не такими блестящими результатами, каких мы могли ожидать по употребленным для сего средствам.

Не маловажное значение имели на наш успех ошибки графа Каменского, без которых, несмотря на все неудобства и трудности, кампания могла бы быть более счастливой (Главной его ошибкой я считаю то, что он поручил своему брату командование огромными силами. Всякий на его месте овладел бы Варной и, может быть, взял бы Шумлу, и тогда война приняла бы совсем другой оборот. Это упрямство или слабость графа Николая Каменского к брату Сергею тем более удивительна, что он нисколько не был ослеплен на его счет.). [384]

А между, тем можно было ожидать очень многого от 80.000 русских, имеющих против себя только 50.000 турок! Во всех предыдущих войнах Россия никогда не выставляла против турок более 40.000 ч.

В описании этой кампании я уже говорил о многих неправильностях и ошибках, но нужно, к сожалению, прибавить еще (как этого требует история), что после осады Силистрии и взятия Базарджика, всякий шаг, всякое действие были сплошными ошибками, вызванными легкомыслием, поспешностью, непоследовательностью и упрямством.

Много времени было потеряно даром, при неумении соблюсти свои выгоды, а раз уже неприятелю было дано время осмотреться и организовать, каким-нибудь образом, свою армию, то восторжествовать над ним победу уже очень трудно. Все армии Европы никак не могли победить Францию в революционные войны 1799 года, а она, в свою очередь, с большим трудом, подчинила себе Вандею, тогда каждый крестьянин становился солдатом и, движимый чувством патриотизма и фанатизма, кидался на поле битвы, переживая переменный успех.

Военная служба и военное искусство не преследует целей только уничтожать людей, и странны те люди, которые в столкновении мексиканцев с испанскими кортесами видят победу в смерти врага, купленной тысячами жертв с их стороны.

Гр. Каменский не умел пользоваться ни временем, ни силами и еще в июле месяце мог бы заключить мир за Балканами, а он даже не смог продержаться в Болгарии дольше конца осени, после того как им было выиграно два больших сражения и более 20 менее важных стычек и было взято 30 крепостей.

Никогда еще турецкая кампания не была такой живой, деятельной и богатой событиями, и никогда еще она не оканчивалась такими неудовлетворительными результатами, так мало отвечающими общим ожиданиям государства.

Эта кампания стоила России значительное число убитых и раненых. Процент погибших офицеров превышал процент выбывших из строя солдат. Особенно много пало убитых при штурме Шумлы и Рущука, много погибло от болезней. [385]

Унтер-офицеры, по истечении 6-ти месячного срока, не приобретя никакого опыта, достигали уже офицерского чина! Офицеры же, выпускаемые кадетскими корпусами, были ничего не знающими детьми. Во всех полках был недостаток в опытных офицерах.

Мы потеряли в этой кампании 6 генералов; из них 3 было убито и 3 умерли от болезней. Турки, казалось, отгадали все качества наших генералов, павших от их огня. Попандопулло, граф Сиверс и Павел Иловайский — были из числа тех немногих генералов, храбрость и знание которых принесли бы большую пользу их отечеству.

К таким генералам молено причислить графа Цукато и Исаева, смерть которых была также большой потерей для армии.

Что же касается до князя Василия Долгорукова, то его смерть не была оплакиваема ни семьей, ни армией, ни отечеством; о нем никто решительно не пожалел.

Если эта компания, как мы говорили, была богата событиями, то можно прибавить, что не скупились и на награды. Они распределились — самым странным и несправедливым образом: 24 полковника были произведены в генерал-майоры, но в этих чинах их оказалось несколько таких, которые были совершенно недостойны такого повышения. Ордена, как и чины, раздавались крайне несправедливо (Граф Сергей Каменский еще в начале кампании объявил, что он будет раздавать награды не тем, кто их заслужит, а тем, кому он захочет их дать. Он сдержал свое обещание, и мы видали, как он награждал всеми русскими орденами и даже георгиевскими крестами всех своих адъютантов и приближенных, которые вместе с ним находились всегда на почтительном расстоянии от неприятеля. Многие из них, в продолжение всей кампании, ни разу даже не слыхали свиста пуль! Полки, из которых он составил себе почетную охрану, находясь все время вдали от поля сражения, должны были защищать его священную особу; все они были осыпаны милостями!). Этот невыносимый обычай в России, доведенный до крайней степени злоупотребления, безразлично награждал орденами всех лиц, присутствовавших, а часто даже не участвовавших в делах, тогда как орден должен выражать благодарность родины — за блестящую службу или геройский подвиг, а при современных условиях получение его непременно должно разочаровывать и ослаблять энергию храброго офицера.

Служащие в России, как но военной, так и по гражданской части, должны обладать большим запасом чести, честности и [386] незапятнанной нравственности и делать больше, чем лежит на его обязанности, чтобы отличиться, так как самый несправедливый и корыстолюбивый магистрат и самый известный трус никогда не получают должного наказания, а наоборот, даже награждаются наравне с другими! И часто мы видим как с генералом, благодаря которому мы выигрывали сражения, обращаются так же, как и с тем, кто покинул свои знамена. Желтухин был сравнен с Павлом Иловайским! Ордена раздавались, как и чины, эшелонам. Говорят, и не без основания, что ордена за храбрость были настолько распространены, что их можно было сравнить с монетой, упавшей в ценности до стоимости ассигнации (Единственный орден, которым дорожат в России, это орден Святаго Георгия 1-ой степени. Со времени учреждения ордена, им были награждены только 8 человек, и все они, за исключением одного только адмирала Чичагова, действительно заслуживали подобной награды. В настоящее время ни один военный не имеет этого ордена, даже генерал Беннигсен не получил его за свою прекрасную прусскую кампанию.

Государь, сначала, казалось, придавал большое значение Георгию 2-ой степени и собирался награждать им только действительно достойных, но после Баттинского сражения мы видели, что этим орденом украшены граф Сергей Каменский и генерал Уваров, что доказывает, что заслуги уже не принимались во внимание, а все зависело от расположения или каприза командующих армиями, которые, обманывая Государя, обесчестили, таким образом, свои награды!).

При распределении войск на зимние квартиры, граф Каменский соединил дивизии. 18-ая была помещена около Хотина, 12-ая — около Ясс, 11-ая — вокруг Фокшан, 15-ая — в Бессарабии, эти 4 дивизии находились под моим начальством. 22-ая расположилась в Никополе и в Болгарии, 8-ая — в Рущуке и в Журжеве, 10-ая — в Силистрии, эти 3 дивизии составляли корпус Эссена. 9-ая дивизия оставалась в Бухаресте, а 10-ая — в Малой Валахии, где продолжал командовать генерал Засс.

Князь Суворов занимал зимнюю квартиру в Бухаресте, имея под своим начальством кн. Н. Виртембергского (Надо заметить, что года этих 3-х генералов, находившихся тогда в столице Валахии, графа Николая, Суворова и Евгения виртембергского, взятые вместе, не составляли 80 лет, но это не мешало одному из них командовать армией, а другому дивизией. В царствование Павла оказалось, однажды, в Брест-Литовске, 8 генералов, которым вместе было 200 лет. Я был самый старший, мне было 36 лет, и был уже генерал-лейтенантом; остальные же были: Данер, Милорадович, Бартов, князь Владимир Долгорукий, Кологривов и Мюллер 3-й.). [387]

Все полки прибыли к месту назначения в довольно печальном состоянии, уменьшившись почти вдвое и потеряв множество убитых и раненых. Они прибывали без обозов и лошадей; многие попали на свои зимние квартиры только в январе месяце. Но необычайная организация нашей армии выразилась в том, что к весне все уже было исправлено, пополнено, и все полки оказались в прекрасном состоянии.

В этой кампании у нас было гораздо меньше больных, чем в предыдущих. Природа хотела как будто не только обогатить эту страну всеми дарами, но и осыпать своими милостями; она даровала этой стране здоровый климат, чего лишены Бессарабия, Молдавия и Валахия, отделенные от Турции Дунаем.

Эта река служит как бы границей, разделяющей две страны, из которых, насколько в одной здоровая местность, настолько в другой она заражена. Горы и холмы, которыми покрыта Болгария, высота этой местности над уровнем моря, отсутствие болот, все это имеет несомненное значение для прекрасного климата этой страны. Большое влияние на разницу в местностях, лежащих по ту и другую сторону Дуная, имело также обилие вод на левом берегу. Жители Болгарии, благодаря своему трудолюбию, воспользовались этими дарами природы и устроили во всякой деревне много каменных и мраморных фонтанов и бассейнов, наполненных водой, которая посредством кирпичных каналов проводится туда с вершины гор.

Наши солдаты, безжалостные разрушители, разрушили большую часть этих каналов, но жители снова их исправили, как только мы удалились.

Что крайне удивительно, что ту самую воду, которой так радовались люди, почти совсем не могли выносить животные других стран, и стада из Валахии почти все погибли, когда их гнали через Болгарию. Такая смертельность имела большое влияние на подвоз провианта войскам.

Граф Каменский устроил торжественный въезд в Бухарест, и произнесенные при этом плохие речи и плохие стихи больше льстили его самолюбию, чем удовлетворяли его вкусу. Весь город был иллюминован, везде были выставлены транспаранты и самого графа, при его везде, закидали цветами и лавровыми венками. Жители Бухареста имели основание так чествовать графа Каменского и выражать ему свои благодарности, так как только после 5 лет войны, наконец, пали Рущук и Журжево, и они почувствовали себя свободными от всех тревог. Граф [388] Каменский оказал больше услуг столице Валахии, чем своему собственному отечеству.

Я прибыл в Яссы в конце ноября и оставался там только месяц. Получив разрешение ехать в Петербург, я отправился туда в январе месяце. Это путешествие мне было необходимо, чтобы упрочить свою судьбу и узнать, какого взгляда держались там относительно меня. Прослужив довольно счастливо, и всегда с большим усердием, в продолжение 5 кампаний, и будучи уже в чине генерал-лейтенанта, я мог бы уже рассчитывать на полного генерала, тогда как мне предпочли 9 из моих товарищей, из коих трое были достойны этого повышения своей непорочной службой: кн. Багратион, гр. Каменский и Барклай-де-Толли, тогда как другие или вовсе не служили в этой войне (Докторов, Ламсдорф, Виланд) или же были произведены в этот чин по желанию начальства, а не за оценку своих заслуг: (Милорадович, гр. Сергей Каменский и даже Платов, хотя последний своей долгой службой, перенесенными несчастьями и занимаемым постом — казачьего атамана, — получил право на подобную награду).

Долгое страдание может быть признано за терпение и силу воли, но слишком долгое страдание доказывает уже подлую выносливость, а потому я решился выйти в отставку, если только ко мне не отнесутся лучше и справедливее.

Приехав в Петербург, я сообщил о своих намерениях военному министру, уважаемому генералу Барклаю, он ответил мне, что как только я увижу Государя, то, вероятно, изменю свое намерение.

И действительно я был принят моим повелителем и императрицами так ласково и приветливо, что у меня не хватило духу заговорить об отставке. Государь обещал при первой же возможности дать мне повышение, а жене моей послал орден Св. Екатерины. Он сказал мне: “Забудем это несчастное Аустерлицкое сражение, мы все, и я первый, сделали там много ошибок”. Признание это было наивно!

Из того, что он мне сказал, я увидел, что ему хорошо известны все подробности нашей кампании и что он особенно хорошо знает все частности Рущукской осады, о которой он не мог вспомнить без содроганья. Он решительно отказал дать награды за эту осаду, хотя некоторые артиллерийские офицеры и генерального штаба прекрасно действовали в этой осаде и отличились своими военными подвигами. Я сам, все офицеры и полки, бывшие со мной, даже те, которые, не принимали участия в осаде, [389] все потерпели немилость. В России я был единственным примером, когда генерал, командовавший осадой двух сдавшихся крепостей, не получил никакого знака благодарности от Государя.

Я почтительно изложил все это Государю и прибавил, что, если бы я не оставался командовать этими двумя несчастными осадами, то вероятно выиграл бы Баттинское сражение. Он добродушно ответил мне: “Дорогой мой генерал, Вы ничего не потеряете; клянусь Вам, но только не говорите мне ничего об этой осаде, мне это слишком тяжело!”

В петербургском обществе я также заметил лестное для себя расположение и дружбу, которая была для меня большим утешением после всех пережитых неприятностей. В Петербурге я пробыл только около 5 недель, а затем уехал обратно вполне довольный своей поездкой.

Кампания 1811 года.

Болезнь главнокомандующего.

Возвращаясь из Петербурга в Яссы, я встретил в Могилеве на Днестре две дивизии, 12-ую и 18-ую, направлявшиеся в Польшу, а три другие дивизии шли дальше, по Днестру, чтобы расположиться там по квартирам. В Молдавской же армии осталась только половина тех войск, которым я там оставил. Во время моего пребывания в Петербурге, я не имел никакого понятия об этих обратных движениях войск; никогда кажется, никакая тайна так хорошо не сохранялась (Перед моим отъездом, граф Сергей Каменский говорил мне, что он был назначен командовать армией в Волыни, и что две дивизии из корпуса его брата прибудут туда, чтобы соединиться с ним. Мне было очень неприятно видеть его главнокомандующим, и я говорил об этом с военным министром, который ответил мне так: “Вы разве верите всему тому, что он говорит?" — “Нет”, сказал я, — “но тем не менее, надо, же его куда-нибудь назначить”. „Что же вы из него сделаете, и что можно из него сделать?” — отвечал он мне. Из этого я заключил, что граф Сергей слишком льстил себя надеждой, которой не суждено было сбыться, так как в Петербурге его прекрасно знали: и к счастью как для армии, так и для России, он не был назначен главнокомандующим.). Тогда я ясно увидел, что наша политика против французов и поляков велась [390] крайне осторожно, что вероятно мы будем принуждены перейти к оборонительной войне против турок.

Я узнал также, что граф Николай Каменский был сильно болен, и что уже шесть недель продолжалась агония, которая заставляла терять всякую надежду на его выздоровление.

Только что я вернулся в Яссы, как туда же приехал полковник Воейков, флигель-адъютант Государя и пользующийся доверием и министра Барклай де Толли. Он мне сказал, что у него есть какие-то тайные приказания от Государя, но что он может их сообщить мне только в Бухаресте. Я поехал туда, и 8-го марта Воейков передал мне приказание Государя принять на время командование армией и исполнить планы графа Каменского (Прежде чем передать мне это приказание, Воейков должен был еще исполнить другое, а именно: он должен был сам удостовериться, насколько в состоянии граф Каменский заниматься всеми мелочами службы, и если он еще может работать, то в таком случае мы оба должны были хранить секрет. Из моего журнала за 1807 г. видно, что хотя я и был самым старейшим генерал-лейтенантом армии, но государь приказал, чтобы мне под команду не давали более одной бригады. В 1811 году же он мне доверил 100 тысяч человек.

1827 г. Когда, в 1815 г., Наполеон бежал с острова Эльбы и приплыл к берегам Франции, я был тогда на Волыни, где находилась главная квартира. Первые, кто меня известил об этом, были евреи. Курьер же от государя, находившегося тогда в Вене, прибыл только через два дня, не смотря на то, что ехал очень скоро. По точности и по скорости еврейская корреспонденция непостижима.).

Ниже я еще буду говорить об этих планах, а теперь я должен сказать о состоянии гр. Каменского, его армии и всей этой эпохи.

Гр. Каменский, будучи очень слабого телосложения и подверженный грудной болезни, часто чувствовал недомогание; он часто хворал и в детстве, но поддерживал свое существование только лекарствами и всевозможными предосторожностями. Шведская кампания дурно повлияла на его здоровье и, после нее, он всегда чувствовал усталость. Характер у него был нервный, горячий, и всякое несчастье, неожиданная неудача, обманутые надежды и горе делали его больным. Он отлично знал, что Государь очень [391] недоволен им, и что он обязан был военному министру, что его оставили командующим армией, хотя он также знал, что Барклай намечен был заменить его.

Нападение на Рущук сильно поразило его; также как и нападение на Браилов ускорило смерть кн. Прозоровского.

Зиму он провел в Бухаресте и совершенно не берег своего здоровья. Он доставлял себе всевозможные удовольствия и даже удовольствия любви, которая, хотя и выражалась в очень платонической форме, но все-таки заставляла его вести жизнь весьма вредную для его здоровья. Он давал балы, бодрствовал по целым ночам и, несмотря на то, что зима была очень суровая, участвовал в катании на санях. 28 января 1811 г. он очень простудился, схватил кашель, и через 5 дней он уже лежал в страшной агонии. Тогда он отдал, или, вернее сказать, его заставили отдать приказ по армии о предоставлении права дежурному генералу Сабанееву объявлять по армии приказы и распоряжения.

Такой странный приказ никогда не мог бы быть им подписан, если бы он сохранил ясность памяти (Я даже сомневаюсь, чтобы этот приказ был подписан им самим. Меня уверяли, что подпись была подложная.). Когда я принял командование корпусом, то не обратил никакого внимания, на этот вынужденный приказ (Теперь, в России, на случай болезни или смерти главнокомандующего, начальник его штаба принимает командование над армией, хотя бы он был и младшим генералом. Это правило, быть может, и имеет много преимуществ, но в нем содержится и много недостатков.). Но генерал Эссен, более трусливый, исполнил его в точности и потом сильно раскаивался. Его-то именно и хотели отдалить от командования, потому что ни со мной, ни с Зассом так поступить не посмели бы.

О приближенных гр. Каменского говорили, что они очень боялись нового начальника, который мог бы осветить таинственные потемки, и что они хотели воспользоваться болезнью главнокомандующего, чтобы покончить все дела в свою пользу.

Генерал Сабанеев известен нам, как прекрасный и честный человек; его прямодушие и честность могут для всех служить примером. Он обладал военными талантами и сумел бы вести администрацию армии, но он был слишком признательным к гр. Каменскому и его адъютантам. Если он не разделял их интриг, то все же он их допускал; затем, у него есть слабость, покровительствуя которой можно было заслужить его [392] благоволение. Он принял командование армией, которое никогда не могло ему принадлежать.

Генерал Эссен приехал из Рущука в Бухарест, но, увидя, что там происходит, действовал очень осторожно и чтобы не подымать шуму и не компрометировать себя, возвратился в Рущук и во всем слушался Сабанеева.

Через 11 дней своей болезни, Каменский был совсем в безнадежном состоянии, у него похолодели оконечности; тогда его заставили написать завещание.

Это завещание было очень странно и поразило всех окружающих. Завещание составлял не сам граф, а его адъютант гвардии капитан Закревский, пользовавшийся большим доверием Каменского. В этом деле он не забыл и себя, завещая себе 300 душ; другим двум адъютантам роздал 200 и 150 душ (еще один адъютант не был внесен в список, потому что был его врагом). Всем людям графа он дал свободу. Обращаясь к Государю, он просил даровать милости за Рущук, так как сам был заинтересован в них (1827 г. Этот Закревский происходил из Московского купечества. Гр. Каменский принял его офицером в свой Архангелогородский полк. Затем повысил в чинах и сделал своим адъютантом. Будучи очень деятельным и смышленым, он понравился графу, который приблизил его к себе и предоставил ему большую роль. Говорят, что Закревский был не особенно чист в делах Молдавии, но я этому не верю, тем более, что его последующее поведение вполне опровергает это подозрение. Он так же пользовался покровительством Барклая, что давало ему еще большее значение. Служебная карьера его была замечательна. Он теперь генерал-лейтенант, генерал-адъютант и генерал-губернатор Финляндии. Он долго был дежурным генералом армии и выказывал большие способности, услужливость и честность. Его удалил (как думают) с этого места гр. Аракчеев. Удивительно, как генерал, не знающий языков, кроме русского, мог управлять пятью губерниями, где не только народ не знал по-русски, но даже служащие в этой стране чиновники никогда не учились этому языку. Я вполне уважаю Закревского за его качества, но история с завещанием гр. Каменского не совсем ясна.).

Своим наследником он выбрал молодого кн. Суворова, но заставил его, по этому поводу, играть довольно печальную роль. Гр. Николай Каменский уже 4 дня был без сознания, но после ванны из вина ему, на время, стало лучше; этим воспользовались, чтобы прочесть ему завещание, которое он слушал с большим вниманием и даже отвечал на некоторые вопросы. Когда же Суворов спросил его: кому он оставляет командование армией, то он ничего не ответил; ему повторили вопрос, и [393] тогда он ответил по-французски: “il faut у penser”. На прежний вопрос он уже молчал. Тогда, видя, что он ослабевает, взяли его руку и, водя ей, подписали завещание. Приближенные графа думали, что этот коварный вопрос устроили Закревский и Суворов, и этот последний надеялся, что граф передаст ему командование армией. Гр. Каменский, во время своей болезни, употреблял очень сильные средства, которые не только не поддерживали его жизни, но причиняли ему сильные страдания.

Когда я приехал, то меня не хотели тотчас допустить до него, а признали необходимым сначала подготовить больного для встречи со старым знакомым, которая могла произвести на него сильное впечатление; наконец я его увидел, он обнял меня со слезами на глазах, говорил со мною очень долго, любезно и вполне разумно, так что я не придал никакой веры тем рассказам, которые мне передавали о потере им рассудка, но, однако, вскоре я заметил, что я ошибся.

Он так и не узнал, что я командовал армией; у него иногда бывали такие светлые моменты, когда с ним можно было говорить, но не делал, а лишь шутливо. Однажды он меня спросил, что хотят сделать с его братом, я отвечал, что не знаю; тогда он мне сказал: “пусть с ним делают, что угодно, только бы не отсылали от нас”. Так разумно он не говорил и в светлое время своего рассудка.

Теперь перехожу к описанию хода военных событий.

Гр. Сергей Каменский, как я уже говорил, передал командование корпусом, расположенным в Никополе, своему двоюродному брату кн. Вяземскому, который, за свой дурной характер, не был любим ни войсками, ни жителями. Он, не без основания, был обвинен в злоупотреблениях и мошенничествах. Общественное мнение было против него, да и служащие под его начальством не пощадили его в разговорах и в переписке.

Гр. Каменский, узнав об его поведении и дабы показать, что он не протежирует своим родственникам, сделал ему публичное замечание в приказе. Поступок этот нельзя назвать тактичным, потому что, если Вяземский и был действительно виновен, то начальника может судить его, но никак не унижать в глазах подчиненных. Мало того, Каменский послал Сабанеева с несколькими свитскими офицерами к Вяземскому, чтобы отобрать от него 400 дукатов казенных денег. Между этими деньгами были и собственные его деньги, которые, впрочем, после больших хлопот, он получил обратно. Такой поступок был всеми порицаем. Когда все это дошло до Петербурга, кн. [394] Вяземский был уволен от службы. По словам Вяземского, все это была интрига Закревского.

Гр. Каменский заменил его гр. Сен-При. Лучшего выбора, кажется, и нельзя было сделать. Эммануил де Сен-При, старший сын бывшего французского посланника в Константинополе, и потом министра внутренних дел, соединял в себе прекрасные качества, необходимые в военной службе. В своих личных качествах он был очень добр и благочестив, что теперь в свете не очень то ценится, но эти качества облагораживают человека и делают его еще более уважаемым.

Гр. Сен-При можно обвинять только в одном недостатке: иногда снисходительный, иногда слабый, как начальник, он оказывал ненужные уступки своим приближенным, которые, пользуясь этим, вводили его в такие поступки, которых, наверное, он сам не решился бы сделать.

Он так же, как и Вяземский, должен был быть под начальством Эссена, находившегося в Рущуке, но гр. Каменский не любил Эссена и его начальствование было только внешнее.

Гр. Сен-При были поручены все важные операции, и он имел 36 батальонов, тогда как Эссен бездействовал со своими 10-ю батальонами.

Гр. Каменский, решившись произвести, в эту зиму, наступление, несмотря на суровость и многоснежность зимы, приказал гр. С.-При произвести поиск к стороне Ловчи, где, как он думал, был слабый гарнизон и вовсе не было пушек, почему он предполагал, что ее можно взять так же легко, как в первый раз.

Наступление на Ловчу.

Гр. Сен-При выступил в конце декабря с небольшим отрядом, а именно 2 батальона Олонецкого полка, 2 батальона Пензенского полка (переименованного в 45-й егерский) и 200 казаков.

31 декабря он подошел к Ловче по зимней дороге, но вскоре сознал, что турки имеют войска гораздо значительнее его слабых сил. Тем не менее, он спустился в равнину, находящуюся около города, чтобы выручить казаков, которые слишком смело подошли к укреплениям города и которых турки вышли преследовать.

Он хотя и отогнал турок, но от огня из орудий понес незначительные потери. Турецкая конница намеревалась обойти его левый фланг, а вышедший из города весь гарнизон начал [395] наступление на каре 45-го егерского полка. Этот полк, пользовавшийся всегда дурной репутацией, был под командою генерала Желтухина (1827 г. Этот самый полк, будучи под моим начальством, покрыл себя славою во время кампании 1813 и 1814 г.г., но тогда командиром его уже не был Желтухин. Начальник часто заменяет целый полк.), который, по обыкновению, при первом пушечном выстреле, исчез, уверяя, что он будто бы контужен.

Но каре полка сомкнулось, и началось серьезное дело. Гр. С.-При, ободрял егерей, хотя и находился внутри каре, но был момент, когда каре дрогнуло и могло быть взятым. В это время был опасно ранен бригад-майор Пригара. В конце концов, стрелки Олонецкого полка поддержали егерей и уже ночью заставили турок отступить и обратно войти в город. Мы потеряли здесь около 300 человек, турки тоже около того же и 2 знамя.

Гр. С.-При на другой день отошел от города, но через два дня снова возвратился туда, в надежде, что ему удастся поправить эту маленькую неудачу, но, видя, полную невозможность, он возвратился в Никополь и разместил свои войска по зимним квартирам в Болгарии.

В с. Калинарах был огромный турецкий магазин, который был нами захвачен, но 8-го января 3.000 турок атаковали подполковника Олонецкого полка Булгарина, занимавшего там зимние квартиры, но неудачно. Булгарин прекрасно повел дело; он отразил нападение и отнял у турок знамя. С тех пор турки уже не делали попыток отнять у нас этот магазин, который и прокормил три полка в течение 4 месяцев.

В конце января, гр. С.-При снова предпринял наступление на Ловчу, взяв с собою 14 батальонов и 3 полка казаков. 27 января он достиг опять тех же высот, на которых он был и раньше, и выставил против города свои войска.

Ловча окружена укреплениями, похожими на укрепления Силистрии и Рущука. Посреди города протекает р. Осьма, разделяющая город на 2 части. Для защиты укреплений, в Ловче было собрано до 6.000 турок и 3-4 тысячи вооруженных болгар.

Гр. С.-При имел не более 7.000 человек.

На своем левом фланге он поставил 5 батальонов, под командою полковника Шкапского, приказав ему построить редут против тех укреплений, которые турки имели на возвышенностях [396] правого берега р. Осьмы. Казаки поддерживали сношения между этой колонной и прочими войсками, пользуясь маленьким островом, лежащим посреди замерзшей реки.

Турки не верили в возможность приступа с нашей стороны и полагали, что мы отступим, как и в первый раз, а потому, на предложение С.-При о сдаче города, они отвечали дерзким отказом и даже начали стрелять в парламентера. Видя, что гр. С.-При, будучи значительно сильнее прежнего, не только не отступает, а все еще остается на своей позиции и укрепляет ее, турки стали ожидать нашего наступления. Они думали, что таковое начнется с нашего левого фланга, где находился полковник Шкапский; предположения их еще более подтвердились, когда к вечеру С.-При приказал усилить левый фланг войсками, подошедшими ночью. Турки, которых, при желании, всегда можно легко надуть, перевели свои лучшие войска на свой правый фланг и, в то же время, на возвышенности, у поворота, который образует р. Осьма, открыли спешные работы по постройке сильных редутов, которые прикрывали бы их ретраншементы на левом фланге. Бывший при отряде генерального штаба подполковник Мишо заметил, что рабочие были ясно видны, а это доказывало, что редут не имел рва, как это в действительности и было. Редут этот они строили на утесе и воздвигали вал из приносимой земли. Ночью, подпоручик генерального штаба Малиновский произвел очень смелую рекогносцировку этого редута и подтвердил заключение Мишо. На этот-то пункт и было решено произвести атаку.