ЗАПИСКИ ГРАФА ЛАНЖЕРОНА

Война с Турцией 1806-1812 г.г.

(См. “Русская Старина”, ноябрь 1908 г.).

Перевод с французской рукописи, под редакцией Е. Каменского.

Подступ к Варне.

Граф Сергей (Каменский) решил двинуться на Варну, и движение это могло бы иметь хорошие последствия, если бы только он правильнее рассчитал время.

У командовавшего в Варне паши было очень мало войск, и он совсем потерял голову при известии о взятии Пегливана в плен.

Обо всем происшедшем граф Сергей должен был писать донесение, что для него всегда, было делом первой важности, У него болшие претензии на красноречие и красоту стиля, а потому все его донесения, так же как и ежедневные приказы, представляют из себя шедевры несообразности. Он остался на три дня в Базарджике, и эти три дня спасли Варну. В это время он отрядил князя Долгорукова, который занял Бурну, Коварну и Балчик. Генерал Ансельм, с кавалерией этого корпуса, овладел несколькими пушками. Генерал Войнов занял Козлуджу, хорошенький маленький городок (лежащий в 30 верстах от Базарджика), жителям которого удалось спастись. Он двинул свой отряд до Праводы, на 20 верст далее к подножию Балкан. Наконец, только через несколько дней, граф Сергей собрал все эти отряды перед Варной.

За это время наша уже успел несколько опомниться от обуявшей его паники и вступил в переговоры. Если бы граф Сергий предложил ему выгодные условия, то он наверное бы сдался, [536] но граф не мог самостоятельно распорядиться, так как ему было дано категорическое приказание овладеть городом только после пленения его гарнизона.

С своей стороны, паша, имевший мало регулярных войск, но зато мною вооруженных жителей и занимая хорошую позицию, представляющую много затруднений для приступа, также не решался выставлять свои условия. Между тем, граф Сергей послал за приказаниями к своему брату, который и разрешил исполнить все желания наши. Но было уже поздно. Наша успел успокоиться и больше не хотел слышать о капитуляции.

Вследствие всех этих недоразумений, граф Николай послал сказать своему брату, чтобы он соединился с ним около Шумлы. Граф Сергей оставил около Варны Цецирева с полками: Витебским, Козловским, Днепровским и 32-м егерским, 5-ю эскадронами Чугуевских улан, 2-мя полками казаков и 12-ю двенадцати-фунтовыми пушками, а сам двинулся через Козлуджу и Янибазар на Шумлу, где и соединился с главнокомандующим.

Занятие Варны решило бы кампанию в нашу пользу и, может быть, было бы причиной, что спустя три месяца был бы заключен мир. Наша операционная линия была прекрасно обеспечена с обоих флангов, как этим городом, так и Силистрией, и можно было, миновав Шумлу, выдвинуть, через Козлуджу, Праводы и Лидос, корпус в 20.000 человек по ту сторону Балкан. Результаты этого действия вероятно были бы прекрасны, но в этой кампании было слишком много ошибок и слишком много удобных случаев было пропущено. Во многом был конечно виноват граф Николай; главная же его вина была, без сомнения, в том, что он назначил своего брата на такой важный пост.

Варна — это порт Черного моря, город большой, торговый и очень хорошо укрепленный по турецкому обычаю, исключая правой части его, если смотреть на море через озеро, находящееся в этой части, глубиной около 8-10 сажен. Налево от его берега тянутся горы, виноградники и сады, окружающие город. Это то самое место, где в 1447 году погиб храбрый польский король Владислав со всей своей армией (Этот польский король, прозванный храбрым, задумал взять Варну; с ним были знаменитый Гуниад и корпус венгров. Сначала король отпросил турок, под командой Амурата II, прибывших на помощь городу, но Амурат снова собрал все свои войска и снова напал на польскую армию. Король Владислав проявил чудовищную храбрость; но все-таки погиб. Турки обезглавили его и послали его голову в Константинополь. Рассказывают, что в тот момент, когда войска Амурата теснили со всех сторон поляков, сам Амурат вытащил договор о мире, подписанный Владиславом, и призывая в свидетели христианского Бога, воскликнул: “Если ты действительно Бог, то отомсти за себя и за меня, за подлости твоих почитателей”.). [537]

Генерал Цецирев, не будучи ни королем, ни особенно храбрым, был также, как и он, атакован 6.000-ми турок, частью из Варнского гарнизона, частью жителями и отчасти войсками, прибывшими морем из Константинополя, и вышел из этого затруднительного положения лучше короля. Вообще он в этом деле выказал больше мужества и рассудительности, чем можно было ожидать. Он даже не хотел снять своего лагеря, очень долго отбивал все атаки, и вообще дело было очень живое. Турки уже собирались отбросить его правый фланг, когда храбрый Паскевич подоспел туда с Витебским полком. Хотя нападение было очень сильное и ему пришлось потерять много людей, но он все-таки не изменил своего плана, чем и вызвал отступление турок. Спустя немного времени отошел и Цецирев; он возвратился в Козлуджу, где и оставался некоторое время, а затем соединился с графом Сергеем, около Шумлы, когда граф Николай уже покинул окрестности этого города.

Граф Сергей распускал вести о Варнском деле, как о большой победе, но в действительности ее не было, так как Цецирев все-таки отступил.

Но у турок нет газет, поэтому можно было говорить все, что угодно, без боязни быть уличенным ими.

За это сражение полковники: Радецкий Козловского полка и Анлоэ — артиллериста были произведены в генерал-майоры.

Взятие Разграда.

Как только граф Каменский увидел, что Силистрия долго не продержится, он сейчас же приказал наступать на Разград. Раньше он обещал эту экспедицию генералу Раевскому, но теперь изменил свое решение и, желая, по всей вероятности, давать важные командировки исключительно только своим фаворитам, поручил нападение на Разград полковнику Сабанееву, которого он непременно хотел вытянуть в генералы, что и удалось ему вполне.

Он дал ему 2 батальона 7-го егерского полка, один батальон Архангелогородского, Александрийских гусар и Атаманских казаков. [538]

Сабанеев подошел к Разграду 1-го июля на рассвете. Выходя из Силистрии, он наткнулся на лагерь турок, которых было до 500 человек, под начальством двух бунчужного паши Махмута. Атаманские казаки и гусары быстро налетели на этот лагерь, перерубили много турок и обратили их в бегство, прем следуя верст пять, шесть до деревни Арнат. В числе пленных был взят бывший господарь Молдавии, Карл Калимаки, ожидавший от турок возвращения ему княжества (Когда привели его ко мне в Силистрию, он мне показался очень кротким, вежливым и образованным. Он княжил в Молдавии только два дня, так как, при вступлении русских в эту провинцию, его изгнали. Затем он был отвезен в Россию, где с ним очень хорошо обращались; он только остался недовольным своим путешествием из Разграда ко мне. Я его принял очень вежливо, что он очень оценил. Он мне много рассказывал про Шумлу и, между прочим, сказал, что если нам не удастся овладеть возвышенностями, тянущимися вправо от Балкан, то взятие Шумлы будет невозможно. И он действительно был прав, говоря это (1827. После мира, Карл снова был сделан князем в Молдавии, затем низложен, изгнан и отравлен)).

Полковник Сандерс, отделенный от корпуса Засса и прибывший из Туртукая с шестью батальонами и Волынскими уланами, соединился с полковником Сабанеевым и отрезал туркам дорогу в Рущук. Они окружили их и привели в полное смятение.

После нескольких пушечных выстрелов, сделанных по приказанию Сабанеева, они захотели вступить в переговоры о сдаче города, но Сабанеев не согласился на это. Страх турок был так велик, что все им казалось преувеличенным вдвое и, вообразив, что здесь собралась вся русская армия, сдались военнопленными. Серур-Махмет, трехбунчужный паша, командовавший войсками, еще накануне выказавший так много решимости не сдаваться и своей собственной рукой убивший представителя города, когда тот заговорил о сдаче, на самом деле защищался всего не более двух часов.

Добыча была огромная, особенно хорошо было оружие, но Сабанеев не сумел вести раздачу в порядке, а может быть у него на это не было времени, и офицеры и солдаты накинулись на все это с такой жадностью, что все было разграблено в одну минуту. Даже сам Сабанеев, которому паша обещал пару прекрасных пистолетов, не получил их, так как они исчезли во всей этой сумятице.

Было взято 6 пушек, 12 знамен, много пороху и снарядов и [539] 3.000 человек солдат и жителей сделались пленниками. Сабанеев отослал их к Зассу, в Туртукай, а отсюда их отправили в Бухарест и в Россию.

В начале их путешествия, за ними так скверно смотрели, что многие из них погибли в дороге от голода и усталости.

Разград расположен в 60-ти верстах от Рущука и в 57-ми от Шумлы, по большой дороге из Константинополя в Бухарест. Городок был небольшой, но очень хорошенький с очень красивыми постройками, между которыми особенно выделялся дом Мустафа-Байрактара; также очень украшали город мечети, прекрасные бани и фонтаны с удивительно чистой и прозрачной водой, которой здесь вообще очень много. По турецкому обычаю вода собирается в бассейнах, выложенных камнем и окруженных земляным укреплением и рвом. Но все-таки это не может служить препятствием для осады, тогда как положение города само по себе представляет большие удобства для осажденных. Разград построен в центре холмов, с которых можно видеть все улицы и линии валов; далее он окружен лесами и прекрасно обработанными полями. Вместе с Разградом было взято и с. Арнауткиой.

Селение это, еще лучше построенное чем Разград, лежит от него в 5-ти верстах. Оно расположено в глубине котловины и считается одним из лучших селений и богатых деревень Болгарии.

Генерал Сабанеев оставался еще некоторое время в Разграде, где также как и в Арнауткиой остались все христианские жители и даже некоторые турки, бесчеловечно ограбленные и лишенные всего своего имущества.

Экспедиция Сабанеева окончилась очень счастливо, и он выказал много смелости и длительности; что же касается до грабежа, который он допустил во взятом городе, это было большой ошибкой с его стороны. За это дело Сабанеев был произведен в генерал-майоры.

Осада Рущука.

Генерал Засс сначала расположился лагерем около Бухареста, а затем двинулся к Ольтеницу, что около реки Аржиш, в 5-ти верстах от Дуная. Лагерь его был расположен в 2-х верстах от этой реки, вправо от Аржиш.

Против устья р. Аржиш лежит г, Туртукай, про который нельзя сказать, чтобы он был хорошо построен или хорошо укреплен. На Аржише были приготовлены суда, необходимые для переправы и для постройки моста, Засс приказал произвести [540] демонстрацию ниже Аржиша, против небольшой долины — единственным местом удобным для высадки (В этом самом месте Суворов высадился в 1772 году, когда он прибыл сюда, чтобы атаковать и взять Туртукай.).

Для противодействия нам, турки выстроили здесь два больших редута: один на 10 пушек, а другой на 5. Перед лагерем были замечены две тропинки, ведущие через лес на возвышенности; турки каждую ночь посылали туда по несколько человек с пушкой, но в ночь прихода Засса, они пренебрегли этой предосторожностью, в уверенности, что наши войска будут наступать только по тому месту, которое находилось под прикрытием выстроенных нами батарей, на самом же деле поставленных специально с целью обмануть их.

21 мая, в 10 часов утра, войска были посажены на суда, находившиеся на Аржише, и благополучно проплыли, не будучи замеченными турками.

Генерал-майор князь Василий Вяземский был начальником, или лучше сказать играл роль начальника этой экспедиции, так как в действительности всем распоряжались генерального штаба полковник Мишо и командующий охотниками, высадившимися первыми — адъютант Засса капитан Красовский (Этот Красовский блестящий офицер, храбрый и умный, своими военными достоинствами привлек внимание Засса, который сделал его своим адъютантом и относился к нему с большим доверием. Но Красовский, человек весьма хитрый и беспринципный, знавший, какое влияние он имеет на генерала и часто, в ущерб делу, пользовался своей силой; в армии за это его называли: “lа servante maitresse”. Теперь он генерал-лейтенант и начальник дивизии.).

За исполнением переправы лично наблюдал сам Засс, не желавший доверить эту операцию Вяземскому, из опасения, чтобы тот, вследствие своей обычной нерешительности, не помешал распоряжениям Мишо. Этот князь, считавший почему-то 21 число несчастным, хотел отложить переправу до другого дня, но Засс, не веривший в предрассудки, не обратил никакого внимания на это обстоятельство.

Турки заметили наши войска тогда, когда они уже были на середине реки, и, страшно переполошившись, открыли довольно живой огонь, причинивший, впрочем, нам весьма небольшие потери. Несколько турок также появилось для защиты берега; увидя их, Красовский с волонтерами (Прошу моих читателей не ошибаться на счет волонтеров; те волонтеры, о которых я говорил здесь, были выбранные люди из гренадер и егерей, а совсем не петербургские щеголи.) поспешил к берегу, но туркам [541]

все-таки удалось спастись. Мишо двинулся по направлению к возвышенностям, а Засс тем временем с 6-ю батальонами, казаками и несколькими переяславскими драгунами, — перешел поле и тотчас же занял горы, которые здесь совершенно отвесны. Положительно непостижимо, как это артиллерия взбиралась сюда, таща с собой свои орудия!

Засс сейчас же послал два батальона, чтобы занять редуты, возвышавшиеся над Туртукаем, а в полдень уже двинулся сам на город.

Сначала предполагали окружить город, но так как полковник Греков не мог подоспеть, чтобы окружить левую сторону, то турки воспользовались этой задержкой и ночью спаслись, оставив 11 своих пушек.

Всех турок там было до 15.000 человек, а на самом деле, чтобы помешать высадке, было бы совершенно достаточно и 5.000. Но у них не хватило размышления для этого расчета.

Махмут-паша, командовавший в этом городе, не выказал ни ума, ни храбрости.

Полковника Грекова упрекают в том, что он не отрезал беглецам Рущукскую дорогу. Граф Каменский, не любивший вообще казаков, а Засс, наоборот, очень любивший их, никак не могли простить Грекову это, по их мнению, упущение. Но упреки их были совсем неосновательны. Леса, окружающие Туртукай, так густы, тропинки же так узки и при том покрыты полусгнившими пнями, что переход этот представлял слишком большие трудности и быстрое движение по этим тропинкам было бы большой неосторожностью. В оправдание Грекова можно еще сказать, что он не знал этой местности, а число защитников города было неизвестно.

Но как бы то ни было, это движение было удачно (Чтобы познакомить читателей, каким образом в России раздаются награды, я расскажу один эпизод, как получил крест подпоручик 13 егерского полка Литвинов. Во время взятия Туртукая, он лежал больной в Бухаресте, но тем не менее ему дали орден Св. Владимира. Красовский, бывший с ним в хороших отношениях, поместил его имя в донесении, а Засс, совершенно покоренный этим человеком, слепо подписывал решительно все, что тот ему ни подсовывал.) и делает большую честь Зассу. Он остановился на несколько дней в Туртукае, чтобы пропустить остальные войска своего корпуса и построить мост. Затем он отошел 15 верст и остался дожидаться возвращения отряда Сандерса, который, как мы уже видели, был послан в Разград. [542]

Он потерял, таким образом, очень мною времени и очень недовольный вернулся только 13 июня и подошел к Рущуку.

21 мая, при переправе через Дунай, граф О'Рурк, со своим Волынским уланским полком и двумя эскадронами Переяславльских драгун, переправился после пехоты и, чтобы подкрепить левый фланг Засса, отправил подполковника Борисова на Силистрийскую дорогу, где он и занял, в 7 верстах от Туртукая, сильный редут, покинутый турками; там было найдено много палаток и разных вещей.

24 мая Засс послал графа О'Рурка произвести рекогносцировку Разграда. Он подошел к городу, где между подполковником Переяславльского драгунского полка Зайдлером (прекрасным офицером), командовавшим авангардом и турецкой нехотой, произошла стычка в виноградниках, и Зайдлер взял в плен 5 человек, через которых ему удалось узнать, что происходит вРазграде.

Только получив эти сведения, граф Каменский решился на эту очень полезную и так счастливо окончившуюся экспедицию, благодаря которой город перешел в наши руки.

Если бы его не заняли, то Засс должен был оставить в Туртукае сильный отряд для прикрытия моста.

4 июня, есаул черноморских казаков Татаринов, посланный с 24 казаками для рекогносцировки местности перед Рущуком, случайно напал на два турецких судна и несколько других лодок и овладел ими.

Подходя к Рущуку, наша конница все время имела схватки с неприятельской. Князь Василий Вяземский, командовавший авангард дом Засса, рассказывал, что он видел, как 300 турок сражались в продолжение восьми часов, не желая уступать своих владений, и в конце концов они все-таки остались в городе.

Засс хотел окружить город, но это сделать было очень трудно. Турки делали непрестанные вылазки, прикрываясь при этом садами, виноградниками и лесами, окружавшими Рущук, где они легко могли скрываться. Засс не мог окружить города со всех сторон, так как он боялся слишком растянуть и тем ослабить свои войска; поэтому он решил расположить на реке Ломе большой кавалерийский отряд, под начальством подполковника Волынска го уланского полка Циммермана, приказав ему выслать разъезды но направлению к Дунаю, вперед и влево к р. Янтре.

Корпус Засса состоял из 22 батальонов; после взятия Силистрии я ему прислал еще 5 батальонов; затем, ему прислали из Шумлы Камчатский. полк. Оставив часть войск в Туртукае, он имел при себе 28 батальонов; хотя многие из этих [543] батальонов были действительно слабого состава, но все-таки в каждом из них насчитывалось до 500 человек, что в общем составляло около 11.000 человек пехоты. Затем у него были еще 15 эскадронов, 2 полка казаков, флотилия и много артиллерии; всего до 14.000 человек. Засс же говорил, что у него только 6.000. чело-век: хотя это была неправда, но на самом деле он в действительности был много слабее своего осаждаемого противника, который был храбр, деятелен и умен.

Зассу также недоставало того, что составляло всю силу армии — способных вторых генералов. Он не мог ни на кого положиться, как только на себя и на графа Сиверса, прекрасного офицера. Генерал Гартинг, как инженер (Гартинг был полон самолюбия и упрямства и поэтому ни во что не допускал ни Сиверса, ни Мишо. Засс же не умел его направить, и он творил глупость за глупостью.), был ему очень слабым помощником, а граф О'Рурк был еще только полковником. Случай, так счастливо помогший мне в выборе графом Каменским моих генералов, не благоприятствовал Зассу.

Рущук — огромный город, он тянется на 6-7 верст и расположен, почти так же, как и Силистрия, вдоль Дуная, полукругом но берегу и окружен горами, покрыты лесом и виноградниками. Вправо от города, если смотреть на него с левого берега Дуная, протекает река Лом; на этой реке построено укрепление, для которого, на протяжении нескольких сотен футов, река служит рвом. Эта часть города очень низка, левая же возвышенна. Но Туртукайской дороге, на возвышенности, находящейся в 7 верстах от города, расположена деревня Мариатин, где у турок был сильный редут; в этой же местности лежит равнина, перерезанная несколькими оврагами, но совершенно открытая. Эта равнина могла бы быть очень удобной для действий кавалерии, если бы ямы и рвы, вырытые турецкой армией по приказание великого визиря, в 1809 году, а также находящееся тут кладбище, не представляли бы некоторое препятствие для лошадей (Босняк-Ага жаловался мне на это, когда я взял город: “Какая ужасная местность” — говорил он мне — “решительно нельзя позабавиться, как мы ежедневно упражнялись три года тому назад в Измаиле”.).

В городе нашли много красивых построек, семнадцать прекрасных мечетей, но также и много бедных лачужек. Улицы здесь очень узки и дурно вымощены; дома большею частью окружены виноградниками и фруктовыми садами. Генерал Засс сначала расположился на Мариатинской равнине, откуда он вышел левым флангом, чтобы окружить город, хотя с одной стороны. [544]

Но он мог это сделать только с большими трудностями и очень медленно. Все эти горы, покрытые густым лесом и виноградниками, положительно непроходимы и, чтобы проделать тропинки и преодолеть все препятствия, надо было употребить не мало времени и труда.

Босняк, с своей конницей и 8-мя пушками, первым делом атаковал пост Циммермана, к которому подоспел граф О'Рурк, с остатками улан, на помощь. Он немедленно спешил всех, вооруженных карабинами для того, чтобы остановить турок в их виноградниках. Сюда же князь Вяземский отправил Вятский полк под командой полковника Ладыженского на помощь графу О'Рурку. Этим войскам удалось отбросить турок, при чем много из них было убито и ранено, а 50 человек взято в плен.

Засс подкрепил этот пост, совершенно отделенный от него, и поручил общее командование над ним графу О'Рурку.

15-го и 17-го июня Босняк произвел нападение на Засса по Черновадской дороге, где произошло ожесточенное сражение. Полковник Владек с Нижегородским полком и полковник Сандерс с 19-м егерским храбро выдержали и отразили нападение неприятеля. Кавалерия не могла действовать, а относительно стрелков я уже говорил, что турецкие стрелки действуют много лучше наших. Эти сражения стоили Зассу больших потерь. Обеспечивая понемногу свою позицию постройкой редутов, Засс дошел почти до реки Лом. Князь Вяземский, командовавший левым флангом, старался быть как можно осторожнее в своих действиях и страшно замедлял все операции; он самостоятельно никогда не дошел бы до Лома, если бы его не довел туда Засс. Генерал Хитрово командовал центром, а генерал Ушаков был на самом левом фланге, почти около Дуная. Все трое они были очень печальные начальники.

Наконец, Зассу удалось окружить город, и он приказал открыть траншеи. Во время этой операции происходили частые столкновения между Гартингом и графом Сиверсом. Гартинг, человек сухой, надменный и очень убежденный в своих достоинствах инженера, не слушал никого и признавал только свое мнение; он страшно ссорился с Сиверсом, который тоже был очень резким и постоянно горячился. Гартинг во время этой осады сделал много серьезных ошибок, и хотя атака была слаба, но все же вынужденная обстоятельствами, как мы увидим, она была произведена почти правильно; что же [545] касается плановых работ, они решительно никуда не годились.

Сиверс хотел открыть траншеи с левой стороны, перед отрядом князя Вяземского, так как местность там очень удобна для устройства апрошей, которые привели бы на 300 туазов к валам, без всякой опасности от огня. Гартинг же настаивал на том, чтобы открыть траншеи в Мариатинской равнине, вдоль Дуная; он говорил, что войск Засса не хватит для блокады города и, кроме того, советовал еще иметь корпус для наблюдений. Он находил также, что Систовская и Янтровская дороги почти не заняты, и что если мы направим свои апроши влево, то наступление турок, прибывших из Систова, скомбинированное с вылазкой из города, может уничтожить у нас всю нашу осадную артиллерию. Затем, двигаясь вправо, мы были бы ближе к мосту и военным припасам и имели бы лучшее сообщение с генералом Ермоловым, блокировавшим Журжево, и что тогда, в том случае, если нам придется отступить, мы по крайней мере не потеряем своей артиллерии. Этот расчет был вполне основателен. Сиверс рассуждал как человек таланта, — Гартинг же более приноравливался к обстоятельствам. Засс одобрил проект Гартинга, и граф Каменский приказал Сиверку подать в отставку, но последний обратился с просьбой к Зассу и был оставлен.

Во всяком случае это была большая ошибка открыть траншеи в городе, не имея достаточно данных, чтобы надеяться на удачу взять этот город, особенно когда он был защищаем более сильным гарнизоном, чем осаждающий корпус, и когда начальником этого гарнизона был умный и решительный человек. Нужно было удовлетвориться одним блокированием и терпеливо ждать сдачи города, вследствие недостатка припасов. Но граф Каменский предпочел осаду и отдал строгие приказания об исполнении своей воли. Засс в точности послушался его, но вскоре раскаялся в этом. В проекте Сиверса также был один расчет, говоривший в его пользу, если бы он мог быть исполнен, против Мариатинской долины. Город был населен христианами, которые жили в каких-то жалких хижинах, и турки совсем не заботились о них, тогда как все лучшие здания города как-то: базары и разные торговые заведения принадлежали туркам, которые вероятно не особенно равнодушно отнеслись бы к разрушению их собственности. Что же касается гарнизона, то он смело мог не бояться огня осаждающих, так как во-первых, не имея никакой собственности, он ничего не терял, а [546] вовторых, как я уже говорил, они прорывали подземные ходы под валами и, таким образом, всегда могли избегнуть опасности (Гартинг, носивший всегда русское имя Ивана Марковича, после Рущукского приступа был прозван солдатами Марком Фосагором — именем, взятым из греческого календаря. Его до того ненавидели в армии, что придумали на него подлую клевету, что будто Манук-Бей, имевший великолепные дома и магазины в турецкой части города, подкупил его, чтоб он открыл траншеи с левой стороны.).

Босняк не дал Зассу спокойно окончить его работы; он делал беспрестанные вылазки, вследствие которых в садах каждый день происходили перестрелки.

Заняв возвышенности на Систовской дороге, Засс выставил там слабый отряд, который подвергался опасности нападения противника. 27-го июня полковник Циммерман с Волынскими уланами с большим трудом отбил атаку турецкой конницы, двигавшейся от Янтры и желавшей войти в город.

2-го июня Босняк сделал сильную вылазку на русские редуты. Произошло настоящее сражение, длившееся 8 часов. Турки потерпели очень много от огня нашей артиллерии, но также причинили и нам не мало потерь.

У Засса убитых было 300 человек и очень много раненых. На левом фланге граф О'Рурк, атакованный со всех сторон и почти что окруженный, показал, что человек храбрый и с головой может один со своей кавалерией отразить нападение неприятельской конницы единственно только храбростью своих атак и быстротою движений. Он отбил все атаки и повсюду заставить турок отступать (Граф О'Рурк за это дело был произведен в генералы — повышение, которое он уже давно заслужил.). Майор Избаш, 13-го егерского полка, также отличился, защищая батарею.

4-го июня Засс приказал части своей флотилии пройти мимо города и остановиться на Дунае, со стороны Лома; таким образом он рассчитывал помешать прибытию подкреплений, которых Босняк ожидал водным путем из Никополя и из Систова. Это предприятие было очень смело. Кроме городских батарей была поставлена еще одна в саду, в 300-х футах от валов по Мариатинской дороге, а против нее, на острове Назарсиони, на берегу рукавов Дуная, идущих к Журжево, находился еще редут, известный под названием “разбойничьего” (Его называли так потому, что им очень долго командовал Кучук-Али, предводитель разбойничьей шайки. Из этого видно, что у турок всякий пост носит название по профессии его начальника.). В этом [547] укреплении было 8 пушек большого калибра, так что флотилия, плывшая против течения, подвергалась большой опасности перекрестного огня. Ветер был очень слаб, и наши суда сильно пострадали от неприятельских снарядов: пять шлюпок сели на мель и были взяты, а храбрый лейтенант Вентилович, командовавший этой флотилией, был убит. Его смерть была большой потерей для всего флота, и второго начальника с такими высокими достоинствами было трудно найти.

14 судов прошли благополучно и расположились в 3-х верстах от города, около небольшого острова, лежащего по средине Дуная (Мы увидим далее, что этот остров играл большую роль в кампании 1811 года, во время командования Кутузова.).

Между тем, Засс, траншеями и летучей сапой, подвинулся еще на 80 футов и постепенно построил 12 редутов или закрытых батарей. Тем не менее, осада шла очень медленно, что приводило в ярость графа Каменского. В Петербурге за это обвиняли Засса. Быстрота взятия Силистрии послужила ему во вред; в армии даже говорили, что будто я взял ее в 7 дней, а что Засс не мог взять Рущука в 7 недель (Это сравнение вполне неосновательно, так как у меня было гораздо больше средств для достижения успеха, чем у Засса, и затем, мне пришлось иметь дело только с одним человеком, совсем не желавшим драться, тогда как Босняк только и мечтал о сражении.). Положение Засса было отчаянное, имея плохих помощников в своих генералах, плохих исполнителей в инженерной части, он с грустью видел, как его войска истреблялись без славы и без надежды на успех. Наконец, он узнал, что граф Каменский собирается сам взять на себя начальство над осадой и везет с собой двух генерал-лейтенантов, бывших старше Засса (Эссена и Уварова). Это известие его очень укололо, и он решил взять город до прибытия главнокомандующего.

6 июня он попытался занять валы, хотя траншейная артиллерия никак не могла разрушить бастионы, находившееся против этой сапы, но находящиеся там орудия были подбиты.

Отряды полков Малороссийского, Одесского, Апшеронского и 29 егерского атаковали валы на рассвете, но их нападение было отражено; при чем они потеряли более 700 человек. Вот чем окончился эгоистичный план Засса, составленный по совету Гартинга.

Левому флангу Засс приказал произвести несколько совершенно неправильных атак; полковник Грингамер 27 егерского [548] полка пострадал от своей собственной неосторожности (Грингамер отличался большой храбростью, но к сожалению он слишком любил выпить и в тот день, как его взяли в плен, он был совершенно пьян.), он подошел слишком близко к неприятелю, и турки, сделав вылазку, напали на него и взяли его в плен вместе с тридцатью его егерями (Так как Засс не смел похвастаться своим штурмом, то он удовлетворился только тем, что донес графу Каменскому, что он хотел устроить ложемент около рва и уменьшил но крайней мере вдвое свои потери.

Его донесение всех обмануло, и никто в армии не сомневался, что он действительно взял приступом город. Я узнал об этом только через два месяца, через франкфуртские газеты.).

7-го июля на Дунае, в 15 верстах от Рущука, показались шесть вооруженных судов, с турецкими войсками. Генерал Засс приказал полковнику Бердяеву, командиру Тверского драгунского полка, находившемуся на нашем левом фланге, не пропускать эти суда.

8-го утром они подошли к городу и остановились, натолкнувшись на нашу флотилию, которую они никак не предполагали встретить с этой стороны. Бердяев приказал атаковать их двум черноморским баркасам, под начальством их командира майора Матвеева (1827. Матвеев был из запорожцев, сословия, состоящего прежде из разбойников и дезертиров, которое Потемкин направил на Кубань. Этот Матвеев был беглый крестьянин с земель графа Разумовского. Когда я был назначен генерал-губернатором Новороссии и начальником Черноморских казаков, Матвеев уже тогда был атаманом. Он был прекрасный человек, редкой решимости.), подкрепив его несколькими солдатами 27 егерского полка, 9-го Матвеев атаковал неприятельские суда: они хотели было отступить, но Бердяев уже отправил две пушки по реке, и две турецкие лодки были взяты; остальные же успели спастись с помощью весел. В этом деле турки потеряли около ста человек.

В Журжеве начальником войск, уже около 10 лет, был Адин-Паша, тот самый, который отразил приступ Милорадовича; у него войск было всего тысяча человек. Гарнизона этого было совершенно достаточно для защиты этой крепости, но их было бы мало, чтобы беспокоить Валахию. Тем не менее, так как Журжево имело постоянное сообщение с Рущуком, то Босняк мог выдвинуть свою конницу и затем идти в Бухарест и вызвать там [549] переполох. Но он не додумался до этого, а предполагал, вероятно, что генерал Ермолов, наблюдавший за Журжевым, был гораздо сильнее, чем это было на самом деле, или же он считал, что он должен сохранить все свои силы для Рущука. Но как бы то ни было, Ермолову не пришлось ничего делать, а когда наша флотилия прошла перед Рущуком и турки покинули Слободзею, в 4 верстах от Журжева и Зимницы, перед Систовым, то Ермолов тотчас же поспешил занять эти крепости и устроил сообщение своего правого фланга с левым флангом Засса: с левой же стороны сообщение уже было установлено через мост, построенный Зассом сначала в Туртукае, а затем перенесенный на 7 верст ниже Рущука, около Мариатина.

Но прежде чем окончить донесение об этой бесконечной и разорительной осаде Рундука, необходимо сказать, что произошло за июнь и июль месяцы в Шумле.

Подступ к Шумле.

Граф Николай Каменский, приехавший к Шумле 10 июня вместе с корпусами Уварова, Эссена и Левиса, приказал атаковать его на другой же день, но он не знал расположения города и не имел ни малейшего понятия о местности; при этом он даже не постарался разузнать об этом и не распорядился о производстве разведок. Это упущение имело для него роковые последствия.

От Силистрии до Варны 100 верст; эта страна почти вся покрыта лесом, и здесь почти не встречается больших равнин и еще меньше лугов, тогда как деревни поражают своей обширностью и благоустройством, но в это время они были покинуты своими жителями, как турками, так и христианами, которых испугали слухи о грабежах казаков в 1809 г. граф Каменский запретил дотрагиваться до домов и, несмотря на большую склонность наших солдат к разрушению, это приказание было исподне но в точности.

В 7 или 8 верстах от Шумлы лежит равнина, перерезанная несколькими оврагами, но где все-таки кавалерия может действовать; далее влево, находится небольшое возвышение, называемое Большой Курган, оттуда до самой Шумлы с севера на юг текут два небольших, но очень быстрых ручья, которые и перерезывают всю долину. Перед самой Шумлой возвышался холм без всякой растительности. Этот город, очень большой и населенный, [550] лежит в котловине, а с северо-западной и южной стороны его окружают довольно высокие горы, которые служат началом Балкан. Если идти по Силистрийской дороге, город остается невидимым; маленькая возвышенность скрывает его совершенно. Эта возвышенность тянется на протяжении 10-12 верст на запад; глубокая долина разделяет ее от очень высокой горы, у подножия которой проходит дорога в Джумаю и в Тырново. Все эти горы, окружающие Шумлу с трех сторон, покрыты лесом, кустарником и каким-то растением с очень острыми колючками, которые делают дорогу не только трудной, но прямо даже невозможной летом, когда наши солдаты носят полотняные штаны. Во время атаки, они до такой степени изранили себе ноги, что всякое движение стоило им величайших страданий. Если занять эти горы, как мне сказал князь Карл Кальинаки, и о чем я передал графу Каменскому, Шумла не была бы уже в состоянии защищаться, и ее можно было бы легко разгромить. Граф Каменский должен был произвести тщательную рекогносцировку, или же, если бы он лучше знал своего противника и знал бы, как легко можно было всегда его провести, он мог бы расположить всю свою армию на своем левом фланге по дороге от Янибазара до Базарджика и произвести такие маневры, которые уверили бы турок в нашем намерении взять город приступом с этой стороны, т. е. с восточной, именно с той, с которой город не закрыт горами, перед которыми простирается равнина, перерезанная в некоторых местах оврагами, а для защиты города построен вал со рвом, по турецкому способу.

Если бы граф Каменский открыто собрал армию перед этой частью города, произвел бы фальшивую рекогносцировку и объявил бы приступ, конечно турки, перепуганные воспоминанием о Базарджике, перевели бы все свои силы к месту опасности и, таким образом, оставили бы горы совершенно без защиты. Подобная хитрость, хотя и не совсем тонкая, могла бы провести и не такого неприятеля, как турки.

Ночью, граф Каменский должен бы был отправить всю свою пехоту в горы с приказанием атаковать на рассвете все верки крепости, так как они были бы без защитников, и тогда крепость была бы наша, и война окончена, потому что после такого блестящего взятия Шумлы, великий визирь, если только он не был бы убит или ранен, видя дорогу в Балканы открытой, непременно бы обратился с просьбой о мире.

Граф Каменский вел себя в этом деле сначала слишком легкомысленно, а затем слишком нерешительно и нетвердо. [551]

11 июня генерал Левис двинулся, чтобы занять горы, но у него оказалось слишком мало сил.

Если уже хотят нанести неприятелю решительный удар, то надо быстро все свои силы сразу направить на один пункт — это тактика Наполеона. Но если постепенно увеличивать число атакующих, обескураженных уже неудачей, то упадок духа и расстройство первых переходит на других, и уже нет целого; а тем временем неприятель, ободренный первым успехом сопротивления, нравственно увеличивает свои силы.

У Левиса были полки: Киевский, Ярославский, С.-Петербургский драгунские и казачий Иловайского 2-го. Он соединился с генералом Сабанеевым, у которого был батальон Архангелогородского полка, 7 егерский полк, Атаманские казаки и 4 эскадрона Александрийских гусар. Им нужно было произвести атаку на рассвете, но Левис, всегда немного медлительный, упустил время, и было уже 9 ч. утра, когда он появился в горах. После этого все уже было пропущено; план графа Каменского был обнаружен, и турки толпой помчались к возвышенностям. Генерал Павел Иловайский, с своими казаками встретив турецкую конницу в единственном месте гор, где можно было действовать, атаковал ее с самой блестящей стремительностью и опрокинул ее.

Пехота же наша углубилась в лес, где в четырех шагах от себя уже ничего нельзя было рассмотреть, и понятно, что 7 слабых батальонов, по 400 человек, не могли выполнить того, что от них ожидали.

Вскоре весь корпус Левиса углубился в леса, где они встретились с турецкими стрелками, и между ними началась ужасная перестрелка, длившаяся 48 часов.

Вначале стрелки Левиса двинулись вправо, к Сабанееву, который также участвовал в перестрелке, но сохранил еще некоторый резерв, а Левис, оставшийся в одну минуту совершенно один, вообразил, что его корпус окончательно разбит.

В это время граф Каменский двинулся прямо на Щумлу по большой Си.тистрийской дороге, вместе с авангардом Кульнева и корпусами Раевского, Уварова и Эссена. Этот отряд составлял 22 батальона, тогда как для поддержки, и без того довольно многочисленной кавалерии (34 эскадрона и 5 полков казаков), было бы достаточно и 4 батальонов.

Если бы Левису дали 18 батальонов из 22 и столько же из 22 батальонов графа Сергея Каменского, который в момент атаки вдруг двинулся по Янибазарской дороге, тогда бы с 47 [552] батальонами можно было взять горы, несмотря на все трудности и препятствия.

Переход через ручьи также несколько задержал движение колонн главнокомандующего, а в это время турецкая конница вышла из города и собралась на холм у подножия гор. Кульнев с Белорусскими и Александрийскими гусарами и всеми казаками быстро атаковал эту конницу и, опрокинув ее, преследовал до самых валов города.

Там неприятельская конница, благодаря помощи местной артиллерии, оправилась и снова собралась, но Кульнев, имея войска построенными в колонны, отступил в большом порядке и засел на возвышенностях, откуда он перед тем выгнал турок. Позади этой линии кавалерии, граф Каменский выдвинул свои войска, составил каре и соединил свой левый фланг с правым флангом корпуса своего брата, который также развернул свои войска, но слишком далеко от города. Они оба, не предпринимая ничего, оставались совершенно спокойны, a те немногие турки, которые находились в городе, видя, что с нашей стороны не предстоит наступления в открытом поле, удалились в горы.

Между тем, на правом фланге огонь продолжался с такой живостью, что Левис никак не мог двинуться вперед и послал за помощью. Генерал Раевский, оскорбленный тем, что это предприятие, которое он считал не таким трудным, каким оно было на самом деле, поручили Левису, с неудовольствием заметил, что если бы послали его корпус, то он сумел бы завладеть крепостью.

Граф Каменский отправил его около полудня; Раевский же вместо того, чтобы направиться прямо к левому флангу Левиса, взял слишком вправо и попал во вторую линию, откуда его егеря и часть пехоты вступили в дело, но окончили его довольно безуспешно.

Я очень далек от желания сказать что-нибудь дурное про такого храброго и всегда усердного генерала, как Раевский, но в данном случае он не высказал поспешности быть под начальством Левиса, и через это у него не было ни согласия с другими генералами, ни дружной поддержки в наступлении.

Когда подобный случай происходит между вторыми генералами, то главнокомандующий должен сам тогда отправиться к месту атаки и сам руководя боем отдавать приказания и следить за исполнением их. Но у графа Каменского не было столько мужества и энергии, которые побуждают военного броситься в самую середину опасности, если только этого требуют обстоятельства. Он [553] ограничился только тем, что ежеминутно посылал адъютантов и волонтеров к Левису узнавать, что там происходит.

Большинство из этих господ не понимали, в чем дело, между тем генерал Левис находился в очень опасном месте, а многие из посланных графа, не рискуя подойти к нему близко, доносили очень поверхностно о том, чего они даже не могли видеть; другие же говорили с Левисом издалека, хотя он им кричал подойти поближе, но они не исполняли этого и доносили опять таки не то, что было на самом деле. Наконец, граф отправил своего Фредерици, но и он не принес ему ничего удовлетворительного. Тогда он решил (уже довольно поздно) ехать туда самому; он двинулся шагом, так как галоп всегда был для него недоступным аллюром, и, сопровождаемый никогда не оставлявшей его толпой, подъехал довольно близко к линии огня, но в это время пролетевшая пуля задела и ранила руку одного из его адъютантов — Небольсина, граф страшно побледнел и, повернув лошадь, тотчас же направился обратно к тому месту, откуда он выехал. Эта слабость была замечена многими, и на другой день о ней знала вся армия (Граф Каменский мне говорил потом, что очень он раскаивается, что оставил меня около Силистрии. Он бы мне поручил эту Шумлинскую атаку, которую конечно я бы не начал с 7-ю батальонами (я бы их потребовал 40). Вот уже 12 лет, как я произведен в генерал-лейтенанты и был старшим в армии (возвышение графа С. Каменского тогда еще не было известно), и Левис и Раевский, привыкшие служить под моим начальством, помогли бы мне с усердием и знанием, которыми они главным образом и отличаются, и я уверен, что достиг бы успеха.).

В это время турки перешли вместе с своими пушками на возвышенность, самую близкую к той, где находился Кульнев с своей кавалерией и, видя это, граф Каменский послал туда опять князя Трубецкого с Шлиссельбургским полком, который двинулся на турок и, быстро одолев их, занял эту высоту, удерживая ее в продолжение 36 часов. Неудобная позиция эта была окружена лесом, откуда турки производили бесконечный огонь и откуда егеря наши никак не могли их выбить. Левис каждую минуту посылал за помощью, и граф Каменский отправил ему понемногу весь корпус Эссена, который, оставшись один, сказал ему: “граф, я вижу, что я здесь лишний”. На это граф ничего не ответил, но не забыл его упрека, вполне однако справедливого (У них была еще одна причина неудовольствия. В Бухаресте граф Каменский узнал, что в его армию из Петербурга назначается некий генерал. Спицин, родственник Аракчеева, и также как и он, Гатчинец (см. журнал 1806 г). Получив это известие, граф Каменский объявил очень громко и неосторожно за столом, в присутствии Эссена, что он даст этому Спицину походный магазин, так как ничто другое нельзя дать Гатчинцу. Это оскорбило Эссена, и он имел слабость слишком защищать своих друзей, на которых, кстати, он нисколько не походил. Он довольно горячо стал отвечать Каменскому, не любившему возражений, и Эссен не только не был награжден в эту кампанию, но даже ему не дали никакого дела; тогда как он мог бы быть здесь очень полезен.). К вечеру [554] в этих горах очутились 25 батальонов; они рассыпались в цепи и открыли стрельбу, но не двигались вперед, так как не только не могли пройти все эти леса и занять вершину возвышенностей, но даже не знали наверное — есть ли там у турок укрепления; единственно только стрелки 8-го егерского полка прошли леса и наткнулись на редут, который они атаковали и взяли бы его, если бы им только была оказана помощь.

Генерал Раевский, которому граф Каменский посылал одно приказание за другим, чтобы он овладел горами, откровенно ему ответил, что не только с теми войсками, которые у него есть, он не может ничего сделать, но даже сомневается в успехе, если бы ему дали еще 10.000 человек. Этот ответ был совершенно иным, чем то, что он говорил утром, и граф Каменский не забыл этого.

Огонь продолжался весь день 11-го, но с наступлением ночи он прекратился. Турки удалились в свои укрепления, а наши солдаты так устали, и среди них был такой беспорядок, при этом и ночь была необычайно темна, что ничего нельзя было предпринять.

Этот неудачный день окончился очень печально — был убит генерал-майор Понандопулло, один из достойнейших наших генералов и как бы созданный для того, чтобы до всего уметь дойти самому. Он, вместе с генералами Уваровым и Воейковым, подошел к самому городу, как вдруг в это время пролетевшая пуля сразила его на месте.

Эта самая пуля лишила также армию и генерала Уварова, хотя он и не был задет ею, но испуг его был так велик, что этот человек, всегда отличавшийся храбростью и мужеством в этой кампании, стал поражать всех своей предусмотрительностью и осторожностью к своей особе. Мы похоронили Понандопулло на поле сражения, но на другой день мы должны были уйти с этого места, а турки вырыли снова его труп, отрубили ему голову и отослали ее вместе с вышитым мундиром в Константинополь. [555]

Многих из наших раненых, которых не могли найти и перенести из лесов, постигла та же участь.

На другой день, 12-го огонь в лесах возобновился так же, как и накануне, и продолжался еще целый день. Граф Каменский, в этот жгучий момент, — совершенно потерял мужество и энергию и не предпринял никакого окончательного решения.

Вечером 12-го, когда огонь прекратился, генерал Левис предложил обеспечить за собой взятую позицию и, несмотря на усталость войск, немедленно выстроить редуты и укрепления на всех более или менее открытых местах, а на следующий день занять возвышенности, если только будет дана помощь свежими войсками. Несмотря на все трудности исполнения его плана, это был единственный исход. Еще оставалось более 25 батальонов, не участвовавших в бою, а потому можно было бы укрепиться и атаковать турецкие позиции, укрепленные ими на опушке леса. Можно было также вытащить артиллерию на руках, выгнав турок из их редутов, и занять их без особенных потерь. Удачный результат такого плана был бы настолько выгоден, что искупил бы все наши потери.

Граф Каменский смотрел на дело иначе; предполагают, что он поступил по совету Фредерици, который предложил ему вернуть войска. Это был роковой совет и не единственный из дурных, которые Фредерици давал графу в течение этой кампании. Но как бы то ни было, гр. Каменский не соглашался на предложение Левиса и приказал войскам отступить ночью. Исполняя это приказание, они должны были оставить многих своих раненых на поле сражения.

На другой день, Каменский со всей своей армией двинулся налево назад и расположил обе свои огромные линии войск на равнине, по Янибазарской дороге. Со времени нашего отступления, турки начали деятельно строить в лесах новые редуты, укреплять все важные пункты и, перерезав дороги, сделали их непроходимыми.

С этого времени и Шумла, и кампания, и война, и мир — все было потеряно. Окончание так блестяще начатых операций не представляло ничего, кроме целого ряда сплошных ошибок и несчастий. Эти два дня стоили нам 2.000 человек ранеными и убитыми, но навсегда, пропущенный случай был еще более дорогой и непоправимой потерей.

Теперь Каменский потерял всякое уважение армии; трусость и малодушие, постоянно выказываемые им, а также представленное им неясное и неточное донесение о сражении под Шумлой, еще [556] более увеличили недовольство, и к нему стали относиться уже без всякой снисходительности. Ему даже не приписывали части тех военных талантов, которые в нем признавали раньше, и ему не было пощады в сарказмах и шутках, сочиненных на его счет. Это его ужасно озлобляло, и жертвой его гнева пал Раевский. 12-го июня у этого генерала был ужин, за которым, по обыкновению, все подсмеивались немало и над гр. Каменским. На другой день появилась какая-то очень ядовитая песенка, которую гр. Каменский подозревал сочиненной на этом ужине; он отправил Раевского в Яссы начальником резерва, а в армию вызвал Олсуфьева, который, будучи недовольным этим перемещением, подал в отставку и, получив ее, ушел до окончания кампании.

Генерал Раевский хотел объясниться с гр. Каменским и спросить у него о причине такой к нему немилости; граф принял его очень холодно и объявил, что лично он против него ничего не имеет, но что командование резервом в то время, когда все остальные корпуса участвуют в деле, является неприятным постом, и поэтому несправедливо оставлять на этом месте одного и того же генерала и лишать его случая отличиться. Теперь очередь Раевского принять этот резерв. Он упомянул также, что Раевский будет награжден, но этого не случилось.

Князь Трубецкой, несмотря на свое геройское поведение 11-го числа, так же, как и Раевский, испытал на себе немилость графа. Он был принят тоже очень холодно, хотя и нельзя было не оценить, действительно, выдающиеся по своей храбрости заслуги его. Спустя несколько времени, князь Трубецкой оставил армию.

Пострадал также камер-юнкер Блинов, который служил в армии волонтером. Он был человек, как говорят французы, “une espece” (1827. Выражение, которым Император Александр охарактеризовал мне его, когда я ему говорил о нем, в Варшаве, в 1815 г. И что же? Этот “espece” был им же награжден разными милостями и лентой.), которого никоим образом нельзя было терпеть там. Ничтожество, военный, болтун, хвастун, не щадящий никого для красного словечка. Его-то и обвинили в сочинении песни, так шокировавшей гр. Каменского (Эту несчастную песню, наделавшую столько шума, сочинил молодой граф Самойлов; он также был выслан из армии.). Он был отослан графом в Бухарест, и ген. Энгельгард получил приказание наблюдать за ним (Граф Каменский, обладавший правом высылать всех — должен был первым делом выслать своего брата и князя Долгорукова, так как ни тот, ни другой не составляли славы армии. Когда графу Сергею Каменскому сказали, чтоб он сделал некоторые указания и распоряжения для поддержания в армии брата, он отвечал: “оставим его и посмотрим, сумеют ли эти господа распорядиться так же, как я в Базарджике?” В тот же день он со всей своей свитой попал под целый град снарядов. Одна из гранат упала около кн. Долгорукова, который до того перепугался, что бросился с лошади на землю. Граф Каменский не мог удержаться, чтоб не высказать ему, как смешна подобная слабость. Храбрый князь поднялся с земли и, чтоб оправдаться, начал говорить, что он слышал, что, когда падает бомба, следует сейчас же бросаться на землю. Надо прибавить, что быть замеченным графом Каменским в трусости — значило — потерять его расположение.). [557]

Через два или три дня после несчастного дела 11-го и 12-го июня, возобновили переговоры с турками (Эти переговоры продолжались недолго и, когда новые турецкие уполномоченные вышли, граф Каменский сказал мне по секрету, что им удалось достать точное положение нашей армии, но что он никак не может открыть автора такой измены. Я тоже никогда не мог узнать его, но если изменник находился среди свиты графа, ему ничего не стоило исполнить все требования великого визиря. Все бумаги, даже самые секретные, состояние положений и пр. все это валялось на столе и всегда могло быть в руках адъютантов, волонтеров и даже самых последних писарей! Эти последние и могли быть подкуплены греками и валахами, разорявшими главную квартиру под именем депутатства Дивана, агентов и купцов. Все эти люди были всегда очень преданы туркам и на все готовы для них. Гр. Каменский сказал мне также, что турки думали, что мы гораздо сильнее, чем это было на самом деле. Они думали, что против них выставлена вся русская армия, так как у нас было более 120.000 человек, и никогда еще Россия не выставляла столько сил на Дуне. В войну 1769 г. генерал Румянцев не имел и 50.000 человек, а в войну 1788 г. Потемкин не набрал более 6 — 7 тысяч сражающихся.), вести которые теперь было совсем не время, тем более, что турки совсем переменили тон.

Когда же Каменский был еще перед Силистрией, великий визирь посылал к нему двух своих поверенных, чтобы вести переговоры о мире, но гр. Каменский не мог заключить мира, несмотря на почетные условия, предложенные турками. Если бы можно было их принять, то через это мы избежали бы многих ошибок и больших потерь для России, но гр. Румянцев все еще неотступно держался Дуная, как границы. Этот министр сам себя присуждал вести войну неправильную, неполитичную и разорительную.

Гр. Каменский поступил совершенно не дипломатично, приняв турецких послов в Силистрии очень холодно и сухо; подобное отношение не рекомендуется ни с кем, а тем менее с турками, [558] которые всегда так подозрительны и так ценят, когда к ним относятся хорошо. В Шумле граф стал более вежлив, но турки стали уже не прежние. В общем же, все эти переговоры и 8 или 4 письма, посланные великому визирю, и на которые тот очень долго не давал ответа, как и можно было ожидать — не привели ни к чему: сначала надо было побить турок, а потом уже вести с ними переговоры.

Через несколько дней после Шумлинского сражения, великий визирь, по совету Браиловского назира, организовал правильные банды из турецких и болгарских жителей, которые, покинув свои деревни, поселились в лесах, где, в совершенно незнакомых нам местах, построили укрепления. Сообщались они между собой посредством тропинок, так же нам неизвестных, как и их убежище. Эти люди, организованные на подобие испанских гварильясов, от которых так сильно пришлось страдать французам, беспокоили нас. Они производили нападения на дорогах целыми шайками, в 20-30 и даже 100 человек; прятались между деревьев, в то время, как один из них влезал на дерево и высматривал, нет ли кого из встречных. Если они замечали войска, идущие в порядке, они не вылезали из засады, но если появлялись отряды, двигавшиеся в беспорядке, или же шли отдельные люди, то они нападали на них и убивали слабых.

В начале их формирования, когда еще не подозревали об их существовании, они уже производили частые нападения, и множество торговцев, прислуги и далее офицеров были убиты, экипажи и обозы разграблялись, а почта захватывалась. Один раз великому визирю была передана вся почта, захваченная на Гирсовской дороге; он вскрыл все денежные пакеты и письма и, оставив деньги у себя, отослал распечатанные и прочтенные письма графу Каменскому, извинясь, что убили почтальона (Великий визирь, отсылая письма графу Каменскому, хотел ответить ему той же любезностью, какую тот оказал ему; и когда, несколько дней назад. наши казаки, остановив гонца, направлявшегося в Константинополь, привели его к графу, то граф прочел все депеши, в которых заключались новости о каймакаме, извещавшем, сколько он может прислать войска, но в то же время объявлявшего, что больше он уже ничем не может помочь.). Этих разбойников никак нельзя было изловить, и они стали настолько смелы и дерзки, что однажды, в то время, как наши вели своих лошадей на водопой, они напали на них и отбили множество лошадей (между прочим всех лошадей артиллерии). Часто [559] отбивали они и повозки обоза, двигавшаяся по дорогам в одиночку. После таких дерзких нападений, решили на каждой станции учредить посты пехоты и казаков. Чтобы перейти из одного лагеря в другой, на расстоянии каких-нибудь трех, четырех верст, генералы со своими адъютантами должны были брать с собой кавалерийский конвой в 100 — 200 человек; иначе им угрожала опасность нападения от этих разбойников (партизанов), которые, спрятавшись около нашего лагеря, беспрестанно производили стрельбу по русским.

Подполковник Чернов, заведовавший походным магазином армии, предложил вырубить лес на протяжении 50-ти верст вправо и влево от больших дорог, дефиле и в закрытых местах. Граф Каменский одобрил этот проект и приказал исполнить его. Через это удалось хоть несколько обезопасить наши сообщения. Но все-таки мы не могли окончательно избавиться от этих негодяев, и вследствие их ежедневных нападений, в течение всей кампании у нас погибло более 2.000 человек. Один солдат 38 егерского полка, по фамилии Петриков, отличился своим смелым подвигом. Он находился в конвое выздоравливающих, направлявшихся к армии, так как офицер, командовавший этим конвоем, заболел и лежал в повозке, то в самом конвое были большие без порядки. Зная все это, разбойники выследили этот отряд и, напав на него, принялись грабить. Они уничтожили бы его совершенно, если б не Петриков, который, собрав нескольких своих, уже убегавших товарищей, напал на разбойников, обратил в бегство и, таким образом, спас своего офицера, людей и повозки. Государь за это произвел его в офицеры, чего он действительно заслуживал. Конвойный же офицер не понес никакого наказания, хотя и должен был быть разжалован, так как, несмотря на болезнь, обязан был следить за порядком в вверенном ему отряде.

После неудачного дела под Шумлой, ни один из планов гр. Каменского не был ни утвержден, ни исполнен. Он предполагал начать правильную осаду и траншеями подойти к Шумле, но это был совершенно нелепый план, так как, если б даже нам и удалось взять город (что впрочем было бы очень трудно и тянулось бы очень долго), то гарнизон и вооруженные жители, заняв горы и возвышенности, удержали бы эту важную для них позицию и выгнали бы оттуда наши войска, навесным огнем. Затем, они могли собрать в свои укрепления большой запас провианта и получать припасы по лесным тропинкам, только им известным. [560]

Граф Каменский вызвал из Рущука полковника Мишо (который был там совершенно бесполезен, так как генерал Гартинг не допускал его ни до чего) и приказал привезти несколько орудий осадной артиллерии. 26 июня Мишо выстроил редут очень близко от города, но этот редут показался мне совсем не на месте, слишком близко к валам и плохо укрепленным: я сказал об этом Кульневу и добавил, что завтра произойдет дело, а редут не успеют докончить и едва ли удержать его, в чем и не ошибся.

Работа производилась Сибирским гренадерским и 28 егерскими полками, под начальством любимца Государя, генерала Уварова, которого, как говорят, гр. Каменский назначил с той целью, чтобы сгладить дурное впечатление, произведенное на Государя донесением о сражении 11 и 12 июня. Конечно, на самом деле, гр. Каменский может быть и не руководился подобным расчетом, но надо же было поручить что-нибудь Уварову. Счастье не покровительствовало ему. Ночью разразился сильный ливень с грозою, дождь лил как из ведра; работать приходилось в грязи с постоянным опасением быть открытыми. Сверкавшая молния освещала наши работы, и турки открыли по работавшим такой сильный огонь, что заставили их прекратить постройку редута.

28-ой егерский полк остался на месте, несмотря на пушечный и ружейный огонь; Сибирский же полк не выказал такой твердости.

26 июня, на рассвете, турки произвели наступление и завязали довольно жаркое дело; они приложили все свои старания, чтоб снести этот редут, который настолько же был опасен для них, насколько полезен для русских. 28 егерский полк и его храбрый командир — полковник Корнилов, отличились здесь. Полк потерял много людей, но все-таки не отступил. Полковник Ланский с двумя эскадронами Александрийских гусар блестяще атаковал турок и гнал их до самых валов крепости. Мы потеряли около 400 человек в этом бесполезном деле, продолжавшемся почти целый день. Генерал Ангельм с кавалерией графа Сергея Каменского также принимал в нем участие. Полковники Корнилов и Ланский были произведены за это дело, действительно, но заслугам, в генерал-майоры. Но Уваров совершенно ни за что получил Александровскую звезду с бриллиантами.

Граф, зная из писем каймакама, что турки ожидают помощи и подвоза продуктов из Константинополя и судя по этому слабы и терпят недостаток в продовольствии (что впрочем на самом деле было неверно), хотел отрезать все дороги из Шумлы [561] и непременно окружить город. Это было крупное предприятие; нужно было занять, по крайней мере, 60 верст, так как окружавшие Шумлу горы заставляют сделать огромный обход в сторону Балкан. Страна эта так мало известна, дороги так узки и заросши, что нужно было иметь очень много войск и, по крайней мере, через каждые о верст расположить сильные отряды, чего нельзя было достигнуть с нашими силами; кроме того, можно было рисковать потерять один из этих отрядов, на который турки могли неожиданно обрушиться.

Но граф Каменский, опечаленный и обеспокоенный неудачей под Шумлой, вследствие его ошибки (которая была уже непоправима), с жадностью и часто без размышления хватался за всякую мысль, приходящую ему в голову, или которую ему советовали другие. В действительности же у Шумлы нечего было делать. Турки, усердно работая, укрепили возвышенности так, что нельзя было и думать их атаковать, но было возможно и даже очень выгодно оставить около города достаточно сильный корпус, чтобы противостоят не очень значительному составу войск великого визиря (Я не считаю здесь вооруженных жителей, которые оставляют свои дома, чтоб сделать вылазку во время осады, но никогда не идут дальше этого.), с остальной же частью армии двинуться по Константинопольской дороге, или по Праводинской, где горы значительно ниже, удобнее проходимы — и занять Балканы. Затем, всю кавалерию и конную артиллерию перебросить на ту сторону Балкан. Гр. Каменский сделал опять большую ошибку, не приняв этого проекта, который я ему предлагал. Успешный результат его, наверное, заставил бы турок, охваченных ужасом, заключить мир. Раз не было удачи в атаке Шумлы открытой силой, надо было пробовать навести страх обходом, заняв переходы через Балканы.

Когда я прибыл в Шумлу, то получил приказание расположиться со своим слабые корпусом, сначала но Силистрийской дороге, около деревни Чеулеме, а затем у Большого Кургана. Генерал Сабанеев был на Разградской дороге: вообще все эти маленькие отряды все время меняли места.

Генерал Левис, 18 июня, был послан к подножью Балкан, в Джумаю — хорошенький, маленький город, красиво расположенный, находящийся в 35 верстах, от Шумлы, но Тырновской дороге. Ген. Левис занял этот город после сражения, когда все жители бежали в горы и в Османбазар. По составлении графом Каменским неисполнимого плана [562] окружить Шушу, или, по крайней мере, отрезать все пути сообщения ее с Балканами, он приказал Левису занять Ескистамбульскую дорогу, в то время, как ген. Войнов должен двинуться к левому флангу; мне же было велено расположиться в Джумае (Он дал мне полки: Мингрельский, Крымский, 13 егерский пехотные, Смоленский и Петербургский драгунские, 8 орудий конной артиллерии Игнатьева и казаков Иловайского 2-го и Мельникова 5-го.).

Я двинулся туда в ночь на 27 июня, а на утро следующего дня, подходя к Джумае, я увидел в 5-и верстах влево от меня лагерь, который меня ужасно удивил; в этом лагере я нашел расположившийся здесь корпус Левиса. Так как я был в курсе планов гр. Каменского, то я тотчас же сообразил, что ген. Левис не исполнил приказания; страна эта была нам совершенно незнакома, мы не имели никаких карт и даже не могли добыть себе проводников, так как все деревни были пусты. Но я, разобравшись немного в этой местности, сейчас же заметил, что Левис, вероятно, ошибся и взял слишком влево и, вместо Ескистамбульской дороги, попал на Джумайскую, занять которую поручено было мне. Я объяснил эту ошибку, как самому Левису, так и его квартирмейстеру Трегеру, но убедить их мне не удалось. Упрямые, как все немцы, они остались при своем заблуждении, которое имело потом гибельные последствия. Генерал Войнов и гр. Строганов заняли свои места на большой Константинопольской дороге, около Марили, но им никак не удалось установить сообщения с Левисом, находившимся слишком далеко от них. (Он находился около Божира, а должен был быть около Чифлика).

Войнов имел дело с турецкими фуражирами, из которых 200 человек положил на месте, а 100 взял в плен. Такое же счастливое дело имел и генерал Левис, при занятии лагеря.

Я расположился в Джумае, в прелестной долине, но, будучи окружен со всех сторон горами и лесами, а следовательно и разбойниками, не мог отправлять своих лошадей ни на фуражировку, ни на водопой без конвоя.

Джаур-Гассан посетил меня в Джумае два или три раза и вместе с Емик-Оглы возвратился в Осман-Базар. Через них я узнал, что Мухлат-паша, сын Али, и паша-Янины, собрав значительные силы, подходят к нам, а что с другой стороны Балкан много турецких войск приготовляются идти на помощь в Рущук. Я передал обо всем этом графу Каменскому, который с неудовольствием отвечал мне, что всему миру известно, [563] что у турок нет войск, которыми они могли бы располагать, и что Мухтар останется в Албании; однако через неделю тот уже прибыл. Я также передал гр. Каменскому очень основательное предположение, что Левис находится не там, где следует. Он согласился со мной, но было уже поздно.

Вскоре он увидел, как по Ескистамбульской дороге двигался караван верблюдов под конвоем войск. Сейчас же приказал Левису идти в Ескистамбул, находящийся в 18 верстах от него. Когда он отправился туда, то уже не застал там ничего. Удобный случай был пропущен.

Тогда граф Каменский, видя, что окружить Шумлу уже не представляется возможным, и почти нет надежды на взятие ее, отдался отчаянию и горю. На помощь ему явился его любимец Фредерици, который дал опять несчастный совет — оставить Шумлу, двинуться к Рущуку и взять его приступом. Фредерици рисовал графу картину блестящего будущего, которое восстановит славу полководца, и сулил получение Георгия 1-й степени (Кн. Прозоровекий хотел также получить Георгия 1-й степени за Браилов, но ни он, ни гр. Каменский не получили их. Эти призрачные ордена стоили нам: первый — 6.000 ч., а второй — 8.000 ч. выбывших из строя.).

Граф послушался этого совета и вызвал меня и Левиса с наших позиций и решил идти на Рущук, вместе с корпусами Кульнева, Эссена и Уварова, оставив своего брата перед Шумлой. Графу Сергею назначили слишком много войск, чтоб наблюдать за этим городом, но в то же время их было слишком мало, чтобы перейти в наступление.

Цециров также был вызван из Козлуджи и получил приказание сжечь и разрушить этот город, а также Базарджик, Янибазар и все окрестные деревни. Это разрушение отзывалось варварством.

Гр. Сергей Каменский получил приказание расположиться совокупно с генералами Войновым, Левисом, Марковым и Долгоруким и занять равнину по Силистрийской дороге.

Ген. Сабанеев назначен в авангард влево от Большого Кургана, в трех верстах впереди гр. Сергея, а я — в 7 верстах, по Разградской дороге, около деревни Дерикиой.

Сам генерал-аншеф уехал в ночь с 7-го на 8-е июля и, приехав ко мне, приказал, на другой же день, вечером двинуться в Разград. Мне очень хотелось следовать за ним, чтоб под его начальством распоряжаться осадою Рущука (что на [564] самом деле и произошло, но только месяц спустя); но он но захотел этого — и это был единственный случай, когда он поступил со мной неделикатно. Он оставил меня под начальством своего брата, который прежде находился под моим; я на 6 лет раньше был произведен в генерал-лейтенанты. Он получил повышение за Базарджик, я же за Силистрию ничего не получил. Это была вопиющая несправедливость. Наконец гр. Николай отлично знал, что я не могу уважать военные таланты его брата, но нужно было повиноваться, и я, хотя и покорился, в то же время сознавал, что столько уступок становились уже слабостью и начинали тяготить меня.

Я отправил весь свой обоз в Разград, под прикрытием большой части моего корпуса, так как без конвоя нельзя било решительно ничего посылать.

В моем Дерикиойском лагере осталось: 6 рот Мингрельского полка, 5 рот — Крымского, 4 эскадрона Стародубских драгун, 4 эскадрона Петербургских, 8 орудий конной артиллерии и 2 полка казаков, в общем 2.800 человек. В Разграде же тогда было только два батальона Брянского полка и полк казаков, под начальством генерал-майора Новака. Его положение нельзя было считать вполне обеспеченным, так как турки могли придти туда из Тырнова и из Белы (где, как было известно, они собираются) и оттеснить Новака из Разграда; кроме того, они могли отрезать нам сообщения с Рущуком и затем тревожить правый фланг графа Сергея. Генерал-аншеф понял все это и поручил мне занять этот важный тракт.

Корпус, которым я командовал тогда, мог быть присоединен к Разградскому отряду, и тогда было бы вполне достаточно войск на этом месте (около 6.500 ч).

Дело под Дерикиой.

Я приготовился выступить 8-го вечером, но утром был атакован в Дерикиое всеми войсками, выступившими из Шумлы и составлявшими корпус в 15.000 человек.

Положение Дерикиоя очень дурно, но лучшей позиции нельзя выбрать по Разградской дороге, а этот пункт было необходимо удержать.

Болгария не похожа на Бессарабию, где все широкие и открытые равнины, и где не надо охранять дорог, так как везде можно пройти войскам, не только в колоннах, но даже и в боевом [565] порядке. В Болгарии дороги представляют дефиле и обыкновенно тянутся между горами, покрытыми лесами и кустарниками.

Я расположился лагерем на небольшой возвышенности, а передо мной расстилалась равнина шириной около версты и две с половиной длины. Перед равниной лежали глубокие овраги, вправо находилась деревня Дерикюй, расположенная в ущелье, у ручья, а еще правее опять горы, покрытые лесом; позади меня лежала деревня Кадыкиой, а около этой деревни стоит мост, через который проходит дорога в Разград, а затем опять овраги, леса, сады, вообще все самое неприятное и неудобное для сражения.

8-го июля. в 5 часов утра, генерал Павел Иловайский прислал мне сказать, что турки приближаются.

Сначала я вообразил, что это фуражиры, которым обыкновенно сопутствовала кавалерия, но когда, в 7 часов, я сам отправился на аванпосты, то увидел, что меня собираются атаковать все бывшие в Шумле войска, числом около 15.000 человек.

Несмотря на большую разницу сил, я не очень беспокоился за исход сражения и даже надеялся, что оно может окончиться очень счастливо.

Гр. Сергей Каменский был в 7-ми верстах от моего левого фланга и имел 20.000 человек; Сабанеев с авангардом был в 4-х верстах от меня. Я должен был ожидать, что он получит приказание отправиться вперед на Шумлу, а что гр. Сергей поддержит его всей своей кавалерией и, таким образом, турки были бы совершенно отрезаны и понесли бы большие потери. Но ничего этого не вышло.

Несмотря на то, что я хорошо знал смелость и таланты гр. Сергея, я все-таки никак не мог ожидать, что он оставить меня, в продолжение 7 часов, сражаться с 3.000 ч. против 15.000 турок, когда в два часа времени он мог мне прислать на помощь 20.000 ч.

Турки выставили против Сабанеева 300 человек, и эти 300 ч. показались графу Сергею, или героям его свиты, посланным на рекогносцировку этого ужасна го неприятеля, целой армией, что и побудило его дать приказание Сабанееву не двигаться. К своему большому сожалению он послушался, за что заслуживает полного упрека. В этом случае он должен быль двинуться на помощь без всякого приказания, тем более, что он знал, что граф Каменский не имел бы возможности заставить его в этом раскаяться. Гр. Сергей, чтобы извинить себя в том, что оставил меня в таком положении, заявить, что я его совсем не просил о помощи, но мне кажется, я и не должен был этого делать, так как огонь был [566] ясно виден и продолжался 7 часов, а граф Сергей все-таки не прервал своей партии в бостон. Если я не был окончательно разбить в этом сражении, то обязан исключительно храбрости войск и генералов, находившихся под моим начальством. Я часто был свидетелем высоких качеств русских, но я никогда не видал их лучше сражающимися, чем этот раз.

Как я узнал впоследствии, все генералы, собравшись у гр. Сергея Каменского, умоляли его двинуться ко мне на помощь; даже Марков, так всегда радующийся поражению товарища и нелюбезный Долгоруков, и те принялись просить графа послать их ко мне: но он все-таки остался непреклонным; у него является необыкновенное героическое хладнокровие, когда сражаются другие, и когда ему при этом не грозит опасность.

Только в пять часов вечера он выслал мне некоторую помощь, но и то вместо того, чтобы отправить войска прямо ко мне, он велел им обойти лагерь и когда, наконец, они подошли, то были уже бесполезны, так как я очень счастливо справился с неприятелем и один.

Доехав до своих аванпостов, я послал приказание немедленно поднять лагерь, чтобы преградить дорогу туркам и быть ближе к Сабанееву. В Дерикиое я оставил генерала Слеттера с шестью ротами 18-го егерского полка для прикрытия моего правого фланга, а остальные свои войска двинул на край этой равнины, чтобы занять высоты, господствующие над оврагом, и которые для нас в этом случае, были хорошим прикрытием. Но прежде чем наши войска подошли туда, турки уже успели занять эти возвышенности; тогда я приказал казакам атаковать их.

Храбрый генерал Павел Иловайский, совместно с достойным и предприимчивым артиллерийским майором Гавеном, имевшим 4 орудия, смело бросились на противника, разбили его и обратили в бегство; много их было побито, другие спаслись в овраге.

Браиловский Назир-Ахмет был во главе нападавших турок и все время держался впереди своих всадников, а иногда настолько приближался к нам, что граф Мантейфель несколько раз указывал мне на него.

Три или четыре раза, турки пробовали перейти овраг, но каждый раз их отражала наша артиллерия; тогда они бросились на мой левый фланг, но граф Мантейфель с Крымским полком, Петербургскими драгунами и 4-мя артиллерийскими орудиями заставил их и отсюда отступить.

После трехчасового сражения, успех которого до сих пор был на нашей стороне, вдруг на моем правом фланге [567] показался большой отряд янычар, которые так быстро обошли деревню Дерикиой, что генерал Слеттер, с 2 орудиями и тремя ротами пехоты, едва успел отступить. Опоздай он немного это сделать, турецкая пехота, числом около 6.000 человек, наверное окружила бы его.

Заметив с высоты, где я находился, такое критическое положение ген. Слеттера, я тотчас же послал приказание ген. Иловайскому отступить к нашему лагерю и, хотя он просил меня остаться еще один час на своем месте, но я ответил: “ни минуты”, и был прав, так как настало время собрать все мои разбросанные войска.

Я отправился в Дерикиой, взял 3 остальные роты 14-го егерского полка, под командою майора Горемыкина, построил их в колонну к атаке и двинул их на турок в штыки, чем и выручил Слеттера. Этот храбрый старик, верхом, окруженный своими егерями, составившими вокруг него каре и отстреливавшимися во все стороны, медленно отступал по узкой улице деревни, где янычары уже заняли сады и дома. Если бы не моя атака, то они успели бы отрезать нашим путь отступления. Этот момент был очень критический. Ничто так не опасно, как турки во время своего успеха, они в беспорядке набрасываются на своего противника, но с такой ожесточенностью, с такой быстротой и с такими ужасными криками, что нужно иметь очень много твердости, чтоб не потеряться в подобном деле.

Я считал обе пушки Слеттера потерянными, и первый мой вопрос к нему, когда мы соединились, был о них, но он показал мне обе пушки, которые везли артиллеристы на себе, так как все орудийные лошади были перебиты. Егеря также не уступали своим товарищам артиллеристам в труде, не выходя из фронта и не расстраивая рядов. В этой стычке поддерживался необыкновенно сильный огонь с обеих сторон, и был убит командир Мингрельского полка Леонидов и много егерей.

Чтобы спасти этих храбрых людей, я вышел из деревни и наскоро образовал каре из шести рот, расположив его на холме, возвышающемся над ручьем, и сильным картечным огнем заставил турок удалиться. Турки отошли и уже не рисковали выступать на открытое поле, а ограничились только перестрелкой из-за заборов деревни.

В это время остальные мои части отступали в необыкновенном порядке, но как только Иловайский начал свое движение назад, турецкая конница бросилась на него. Нападение это, длившееся почти час, не имело успеха и не смешало наших войск. [568]

Отступление это произведено было превосходно, только стрелки Мингрельского полка, слишком отважно кинувшиеся вперед, были настигнуты турками и почти все перебиты, а каре этого храброго полка окружено.

Я послал командующему этим полком, полковнику Собиевскому, приказание ускорить отступление, но он мне ответил, что не может этого сделать, в виду большой опасности, и продолжал отступать медленно и спокойно, отстреливаясь по всем направлениям. Этот полк и его командир выказали большую смелость и решительность.

Я несколько раз посылал майора Руммеля (1827 г. Руммель был пруссак, из числа тех достойных патриотов, которые оставили свое отечество, когда оно подпало деспотичному Наполеону. Многие из этих офицеров перешли на русскую службу. Руммель состоял в моем ведении до конца кампании и был мне очень полезен; это хороший и храбрый офицер; теперь он в Пруссии — генерал-майор. При главной квартире ген. Каменского был еще один пруссак, но фамилии Валентини (он тоже теперь в Пруссии генерал-майор). Валентини написал историю 1810 и 1811 годов; в его труде встречается много ошибок в событиях и, главным образом, в именах, но в общем эта работа хорошо написана и говорит о таланте ее автора.), моего квартирмейстера, для руководства отступлением, и видел, как этот храбрый офицер мчался галопом среди турок. Наконец, я заметил, что янычары, двигавшиеся из деревни Дерикиой, собирались все в большем и большем числе, и что мне осталась только одна минута, чтобы спасти мое каре мингрельцев. Тогда я решил атаковать турок моей кавалерией и приказал генералу Гамперу с двумя эскадронами Смоленских драгун, под командой майора Степанова, произвести атаку с моего правого фланга, а графу Мантейфелю с Петербургским драгунским полком и майором Гавеном с 4-мя пушками броситься с левого фланга.

Произведенной атакой турки были совершенно разбиты, и Мингрельский полк снова занял место среди моих войск, которые я тут же устроил.

Вскоре я снова был атакован со всех сторон, при чем турки выставили шесть 6-ти фунт. пушек, которые и поражали мой фронт. Если б у меня были хоть четыре 12-ти фунт, пушки, я бы их заставил замолчать, но турецкие 6-ти фунт, пушки стреляли почти в три раза дальше, чем наши.

Было два часа; сражение длилось с 7 часов утра, когда, наконец, граф Сергей, проснувшись от своей летаргии, прислал мне 10 эскадронов Ольвиопольского гусарского полка, с генералом [569] Дехтеревым и полковником Козловским, которые прискакали ко мне чуть не в карьер. Я их поставил во вторую линию.

Некоторое время спустя, к моему левому флангу прибыли также генерал Инзов с Киевским и Ярославским полками и генерал Степан Репнинский с Тираспольскими драгунами. В то же время, с другой стороны, подошел Куринский полк. Тогда я приказал произвести общую атаку, но турки не дождались ее и обратились в бегство с такой быстротой, что наши казаки с трудом могли догнать нескольких отставших (Ахмет рассказывал мне потом, что ему ничего не оставалось больше делать, как участвовать в битве для того, чтоб удовлетворить янычар и войска, прибывшие недавно из Анатолии и желавшие помериться силами с нами. Но другие турки, более искренние, говорили, что их намерение было выбить меня из моей позиции, занять ее и укрепиться. Они не могли надеяться осуществить свои намерения, когда в 7 верстах от них находилось 20.000 русских, но, при нерешительности и трусливости графа Сергея, можно было предполагать, что, если бы я отступил, турки утвердились бы там прочно, и тогда их нельзя было бы легко одолеть там.).

Граф Николай Каменский был очень опечален поведением своего брата в этом деле. Он отдал полную справедливость генералам и войскам, бывшим под моим начальством, и роздал нам заслуженные награды.

Я получил Георгиевский крест 3-ей степени, все другие генералы также были награждены; солдатам было роздано 36 Георгиевских крестов. Храбрый Собиевский был произведен в генерал-майоры, так же, как и полковник Крымского полка Баумгартен.

Мои потери были гораздо меньше, чем я мог предполагать. Выбыло из строя до 500 человек, потери же турок были гораздо значительнее, особенно много они потеряли офицеров.

Граф Каменский, опасаясь новой вылазки турок, приказал мне остаться в Дерикиое, отменив передвижение в Разград. Я ему доложил, что у меня только 2.300 ч., а что ночью турки могут собраться в дремучих лесах, находящихся за моим правым флангом, и занять Джумайскую и даже Разградскую дороги, в тылу моего фронта, и сделав на меня на рассвете нападение, конечно лучше соображенное, чем произведенное 8-го июля, заставят меня отступить с моей позиции.

Я просил его дать мне еще хоть два батальона и 6 двенадцати-фунт. пушек, но он не согласился исполнить мою просьбу из-за нежелания менять отданную диспозицию.

Он сформировал из своей армии (как он называл свои [570] 20.000 человек) 5 корпусов под начальством генералов: Маркова, Левиса, Цецирова, князя Долгорукова и Войнова, не считая при этом авангарда Сабанеева. По отношению ко мне, он ограничился только тем, что каждый вечер присылал по 2 или по 3 батальона, которые располагались биваком около лагеря, а на утро уходили (Во время пребывания графа Сергея Каменского перед Шумлой, в одном из фонтанов был найден кусок мыла. Граф поднял большой шум из-за этой находки и публично объявил, что турки отравляют воду. Я взял это мыло и, осмотрев его, увидел, что оно было завернуто в клочок бумаги, исписанной по-русски, и заключил из этого, что оно попросту принадлежало одному из наших солдат, который, стирая свое белье, уронил его в фонтан. Вся армия много смеялась над графом Сергеем и его куском мыла.).

Наконец, 21-го июля, я получил приказание от графа Николая немедленно выступить в Разград. Если бы я получил это приказание двумя днями позже, то имел бы случай вновь отличиться, но этим случаем воспользовался князь Долгорукий, прибывший со своим корпусом заменить меня.

22-го июля я расположился по Разградской дороге, а генерала Иловайского выдвинул в авангард, в д. Араткино, в 5 верстах от меня. В продолжение 12-ти дней я был совершенно спокоен. Мы разместились в прекрасных и удобных домах; мои солдаты получали хорошее продовольствие и ничего не делали, что было очень приятно после двухмесячного пребывания в палатках, во время ужасной жары.

26-го июля, получив донесение, что турки собираются в Джумае и заготовляют там запасы, я послал графа Мантейфеля, генерала Слеттера и полковника Собиевского под начальством генерала Иловайского, чтобы рассеять их сборища и овладеть их запасами.

Иловайский прибыл в Джумаю 27-го, на рассвете, никем не замеченный, и каково было мое удивление, когда я узнал, что мой друг Емик-Оглы, о присутствии которого там я и не подозревал, так был озадачен нашим появлением, что совершенно потерял голову и, бросив все свое имущество, с трудом спасся в одной рубашке (Среди пленников находился один турок, по имени Осман: ему было всего 14 лет, он был очень красив и служил секретарем у Емик-Оглы. Ко мне его привели раненым и раздетым; я велел одеть его и оставил у себя до конца войны. В 1811 г. я взял его с собой в Петербург, где он прекрасно был принят везде. В Гатчине к нему очень ласково отнеслись Императрица, великие князья и великие княгини. Этот молодой человек, обладая многими достоинствами, привязался ко мне из благодарности и внушил к себе такое доверие, что я уже не расставался с ним во всю кампанию 1811 года. Он всегда был верхом подле меня, готовый защищать меня в случае необходимости, даже от своих соотечественников. Я сделал все, что мог, чтобы склонить его принять христианство и остаться в России, но он ни за что не хотел согласиться и, как только был заключен мир, он в тот же день пришел ко мне я, став на колени, со слезами благодарил меня за мое доброе отношение к нему, а затем уехал к себе на родину.

1827 г. Впоследствии он сделался атташе при Рейс-Эффенди-Гамиде, а когда последний сделался великим визирем, он назначил Османа в Малую Азию). [571]

Сражение под Шумлой 23 июля.

По занятии нами Джумаи, город был разграблен и сожжен; добыча получилась огромная, солдаты наши сильно обогатились на счет неприятеля, да и начальники их также не позабыли себя.

Но я был обманут, в Джумае не было ни сбора войск, ни магазинов. Это был единственный эпизод во время пребывания моего в Разграде, тогда как в Шумле четыре дня назад произошло более важное событие. Турки, получив новые подкрепления из Константинополя и из Азии, снова вышли из Шумлы и расположились лагерем на четырех небольших укрепленных возвышенностях, находящихся перед деревней Страдоса по Силистрийской дороге.

23-го июля, они атаковали графа Сергея, который, после отъезда главнокомандующего, занял прекрасный лагерь, также по Силистрийской дороге, в 8-и верстах от Шумлы, на большой равнине, окруженной лесами. Позади него расположена была деревня Сермус, а впереди простиралось совершенно ровное поле, заканчивающееся глубоким оврагом. Перед этим оврагом, вправо от Большого Кургана, о котором я уже говорил, был расположен авангард Сабанеева, в составе: его 7-го егерского полка, 6-го егерского, под начальством графа Сен-При, 8-х полков казаков и 12 донских пушек. Кроме того, в распоряжении графа Сергея находилось 55 эскадронов, 36 двенадцатифунтовых конно-артиллерийских орудий и 9 полков казаков, всего до 2.000 ч., которых было вполне достаточно, чтобы побить 100.000 турок в открытом поле. Марков был на правом фланге, Левис на левом, Войнов в 5-ти верстах от левого, а князь Долгоруков в Дерикиое, на той позиции, которую занимал я. [572]

С рассветом турки двинулись на Сабанеева, который немедленно донес об этом движении, графу Сергею, а этот последний, хотя и прибыл вскоре к нему, но ограничился лишь общим обзором, а затем уехал и больше уже не возвращался.

Около 7 часов Сабанеев сам двинулся на турок, которые, имея во главе все того же Браиловского Ахмета, произвели очень удачную атаку, заняли Большой Курган и окружили каре егерей, защищавшихся с большой храбростью.

В это время к Сабанееву прибыли на помощь от графа Сергея: князь Хованский со своим Днепровским полком; от Маркова сначала прибыл Ливонский драгунский полк (остальные кавалерийские полки, отправив очень далеко большую часть своих лошадей на фуражировку, могли собраться только через два или три часа, после начала сражения), а затем и сам Марков, со всей своей пехотой и артиллерией, расположившись немного позади авангарда.

Генерал Инзов, командовавший левым корпусом, вместо заболевшего Левиса, выдвинул вперед два батальона Фанагорийского полка, один — Нарвского и два эскадрона Северского, остальные войска, корпуса построились перед лагерем. Янычары заняли леса и кустарники, находящиеся впереди и вправо нашего фронта; конница их несколько раз бросалась в атаку на наш авангард, но отбиваемая огнем пехоты, в свою очередь, была атакована Ливонским и Ольвиопольским полками и казаками — Платова 5-го, Сулимова 9-го, Мельникова 5-го и Иловайского 5-го, 10-го и 11-го. В этом деле все эти полки покрыли себя славою, а Ливонские драгуны ходили в атаку 5 раз; во время же преследования, когда огонь янычар стал слишком губительным для них, полковник Рыков спешил один эскадрон, который штыками прогнал неприятеля...

Иловайский 5-ый, страдавший ревматизмом и через это не успевший одеться, атаковал в одной рубашке, во главе своих казаков. Он, генерал Дехтерев (раненый в плечо выстрелом из пистолета), полковники: Хитров, Хомаров и генералы СенПри и Сабанеев — выиграли это сражение, в котором гр. Сергей не принимал никакого участия (оставаясь в 5 верстах позади). Все распоряжения были составлены Марковым, который фактически и командовал всем, но участвовали в сражении только те лица, которые мною выше поименованы. Действия их были так энергичны и разумны, что после 5-ти часового ожесточенного боя, турки были совершенно разбиты и обращены в бегство, несмотря на сильный огонь их девятнадцати орудий, которые, впрочем, наша артиллерия заставила замолчать. [573]

Я ужасно сожалел, что не был в Дерикиое в то время когда представлялся прекрасный случай так ясно и легко воспользоваться наличными обстоятельствами; исполнение долга своего я. даже не считал бы большой заслугой. Дерикиойский отряд должен был быстро направиться вперед, на левый фланг турок и, если б они решились атаковать, то отрезать их от их лагеря и занять его; тогда вся турецкая конница принуждена была бы ускакать на свой правый фланг, где она встретила бы спешно двигавшегося генерала Войнова. Вся пехота была бы разбита, а пушки взяты.

Но Долгоруков не мог исполнить подобного маневра, на который его также никак не могли склонить ни генерал Ансельм, ни полковник Ловконкин.

Он двинулся к левому флангу, расположился за корпусом Маркова, но не принял решительно никакого участия в сражении. Конечно, он это делал не по неведению, потому что многие давали ему этот совет, да и движение уже было ясно обозначено, как я сказал раньше, а просто не хотел идти в бой, опасаясь последствий. В конце концов, из желания оправдать себя, согласился, что его поступок был предательским, так как он не хотел трудиться ради славы Маркова.

Между тем, турки, в большом беспорядке, перешли ручей, у которого был расположен их лагерь, а Марков и Сабанеев преследовали их до подножья гор.

Затем, большая часть турок бросилась бежать в город, и представился отличный момент — на их плечах ворваться в Шумлу, но граф Сергей отдал приказание отступать. Турки в своем донесении, напечатанном во французских газетах, хвастались будто бы одержанной победой, по-видимому основанной на том, что гр. Сергей отступил на Силистрию; но это было сделано только в виду намерения турок произвести новое нападение, о котором знал гр. Сергей. На самом же деле турки были разбиты и в этом бесцельном сражении они потеряли около 2.000 человек и 40 знамен.

Без сомнения Назир не мог хвастаться, что он с 2.000 турок побил такое же число русских; у него было всего 18 пушек, а у русских 100 — это сражение было одним хвастовством с его стороны. Результаты сражения были бы еще губительнее для турок, если б Долгоруков действовал правильно.

Генерал Войнов, истинно боевой генерал, прибыл со своей кавалерией под начальством графа Строганова, совершенно вовремя, чтобы принять участие в деле; пехота же его, под [574] командой Палицына, всегда стремившегося избегать сражения, осталась позади. Переход через ручей задержал этого важного генерала, который, в 5-ти верстах от неприятеля, построил каре, и в таком боевом строе мог двигаться только очень медленно.

Всего русские потеряли 700 человек убитых и раненых.

Граф Сергей получил Александровскую ленту за это дело, при котором даже не присутствовал. Марков же, главный руководитель сражения, не получил ничего. Все командиры полков, как участвовавшие в бою, так и не бывшие в огне, получили награды, как и все адъютанты и состоявшие в свите корпуса графа Сергея, находившиеся в 5-ти верстах от места сражения.

Марков, имевший право быть недовольным и не скрывавший никогда своих мыслей, не пожалел графа Сергея, для которого, впрочем, все подобные нападки решительно были безразличны.

Получив сведения, что турки собираются в Беле, расположенной в 40 верстах от моего правого фланга, и укрепляют ее, я приказал рекогносцировать все дороги и хотел произвести нападение, но, получив приказание от графа Николая, отменил свои распоряжения.

Приступ к Рущуку 26-го июля.

Главнокомандующий прибыл в Рущук 9-го июля и тут же, в поле, изменил диспозицию по осадным войскам, которых оказалось более 10.000 человек.

Бывший главным начальником осады, генерал Засс, стал тогда четвертым по старшинству. Уваров был назначен начальником левого фланга, Эссен центра, а Засс правого фланга. Свою главную квартиру граф Каменский расположил на холме, возвышающемся над морской равниной. Генерал Олсуфьев, прибывший к этому времени из Ясс, также получил командование, а генерал Ермолов остался перед Журжевом.

12-го июля граф Каменский приказал выстроить батареи в голове сапы, в 60 футов от вала, и начать бомбардировать город со всех сторон.

В тот же день генерал-майор Бахметьев с полками: Сибирским и 29-м егерским, с 4-мя эскадронами Александрийских гусар и одним полком казаков, выступивший накануне против турок, двигавшихся из Систова на подкрепление Рущука, в числе до 3.000 чел., перешел реку Янтру, у деревни Чеускиой и, на равнине, по ту сторону ручья, атаковал и разбил их.

В этом деле князь Мадатов с одним эскадроном [575] Александрийских гусар взял одну пушку. Бахметьев потерял около 50-и человек, а турки более 300-т.

22-го июля граф Каменский приказал генералу Кульневу атаковать город Белу, назначив ему его гусарский полк, артиллерию и четыре батальона пехоты.

Этот любимец графа не имел того успеха в Беле, как Сабанеев в Разграде.

Бела лежит на левом берегу Янтры и сама по себе не была укреплена, но ее окружали несколько редутов.

Кульнев, не произведя никакой рекогносцировки, углубился в леса, находящиеся на правом берегу этой речки, где произошла довольно живая перестрелка, в которой 14-ый егерский полк, прибывший из Разграда, потерял довольно много людей.

Затем, Кульнев решил атаковать город с фронта, перейдя реку в брод, но при этом Шлиссельбургский полк потерял 70 человек и атака не удалась.

Если бы Кульнев перешел реку (легко переходимую во многих местах) ниже или выше Бельт, и если б он обошел город, он бы его легко мог занять, но он избрал неверное направление для атаки, понес значительные потери и отступил на Красный.

Все эти экспедиции вызывались самыми ничтожными причинами, но они были очень удобны для раздачи наград офицерам, что именно и было желательно.

В тот же день, 22-го июля, генерал Уваров занял остров на Дунае немного выше Слободзеи (Тот самый, через который турки совершили переход, оказавшийся для них таким гибельным.).

Между тем граф Каменский, проникнувшись убеждением в трудности взятия такого города, как Рущука, медленной осадой, и вместо того, чтобы избрать пункт атаки и заставить город сдаться в 15 — 20 дней, решил назначить приступ, который для нас мог быть очень гибельным, если он не удается, и очень дорого стоящим, если б даже и удался.

Его нетерпение, обычная торопливость, желание окончить эту бесконечную осаду, а также и в один момент восстановить свою, уже поколебленную при Шумле репутацию, стремление возвыситься в общественном мнении и мнении Государя, а также, может быть, и желание получить орден св. Георгия 1-ой степени, необдуманные советы Фредерици и не совсем бескорыстные Гартинга, который видел, что ему не выйти из этого лабиринта, куда завело его упрямство и слабые сведения, надежда, что если даже приступ не будет [576] иметь полного успеха, то по крайней мере, можно будет занять валы и, таким образом, добиться сдачи города. Все эти соображения, все эти желания и все эти мелкие интересы стоили нам жизни 8.000 человек.

Уже решенный приступ все-таки запоздал на несколько дней, а так как у графа Каменского ничего не было тайной и все его распоряжения были известны всему лагерю, где постоянно торчали греки, армяне и валахи — люди очень подозрительные и скорее преданные туркам и Бухаресту, чем нам, то нет никакого сомнения, что Босняк уже заранее был уведомлен не только о состоявшемся плане приступа, но и о способе его исполнения. Одна из ошибок со стороны наших была в том, что они не разузнали о глубине рва крепостных верков; вещь невозможная!

Генерал Гартинг предполагал, что ров был очень неглубок, но на самом деле он имел в некоторых местах 4 саж. глубины, а в остальных не менее трех; при этом, стены его были совершенно отвесны, и потому не было никакой возможности забраться на валы без лестниц. Необходимо было, чтоб лестницы имели 7 сажен вышины, но тогда каким образом их перенести и установить?

Из всех военных операций вообще, а с турками в особенности — приступ — это самое рискованное предприятие. Приступ опасен туркам еще и потому, что турки умеют защищать свои укрепления лучше, чем всякая другая нация, и прекрасно владеют холодным оружием.

Затем, обращает на себя внимание — это неправильное соотношение численности войск.

В то время, как у графа Каменского было только 17.000 штыков, у турок было но крайней мере 15.000 человек. Нам нельзя было атаковать неприятельскую армию со стороны Дуная, как мы это сделали под Измаилом в 1790 году, хотя вход в эту реку и был открыт для нас, но тут стояло несколько хорошо вооруженных судов, в числе которых находились 5 баркасов, взятых у нас. Вообще, взятие крепости приступом представлялось не только сомнительным, но и бесполезным.

Никогда не нужно на войне начинать неуверенные предприятия, когда можно обойтись без них и когда они не становятся необходимыми вследствие обстоятельств (Суворов, известный на войне, как гениальный человек, а главное — прекрасно знающий дух солдат, накануне штурма Измаила, велел сделать соломенные манекены, одеть их в турецкое платье и, дав им в руки сабли, расставил их на искусственном валу, за рвом, в самые угрожающие позы. Он приказал несколько раз штурмовать этот вал, чтобы приучить войска уметь владеть лестницами, спускаться по ним в ров и взбираться на верх. Над этой выдумкой смеялись, но Суворов знал лучше, в чем дело, нежели те, которые над ним подсмеивались. Нужно непременно сначала выучить солдат тому, что от них потребуется. В 1811 году у меня под командой находился Белостокский полк; прекрасный полк, но никогда не участвовавший в войнах с турками. Накануне Рущукского сражения, я приказал 2 кавалерийским и одному казачьему полкам окружить его и атаковать врассыпную, по манере турок, с криками и выстрелами из пистолетов. Я доказал моим солдатам, что ничего нет безопаснее, как подобная конная атака, когда только ее не боятся. Эта комедия их очень забавила, и на другой день Белостокский полк, окруженный атаковавшими его турками, выказал большую твердость). Этот приступ был большойошибкой и неосторожностью; а потому и имел очень печальные результаты. Это был, как второй том Браиловского приступа!). [577]

Для штурма Рущука войска были распределены следующим образом:

Правый фланг:

Генерал-лейтенант Засс.

1-ая колонна — генер.-майор Сандерс.

2 батальона 27-го егерского полка.

2 батальона 29-го полка.

2-ая колонна — генерал-майор Ушаков.

2 батальона Украинского полка.

2 батальона Колыванского полка.

2 батальона Одесского полка.

Резерв — генерал-майор Гартинг.

2 батальона Малороссийского полка.

2 батальона Якутского полка.

2 батальона Воронежского полка.

С флотилией — один батальон Алексопольского полка.

Кавалерия — 5 эскадронов Переяславского полка.

300 казаков Мелентьева.

В центре — 1-ый отряд — генер.-лейтенант Олсуфьев.

1-ая колонна — ген.-майор Хитрово.

2 батальона Нижегородского полка.

2 батальона Выборгского полка.

Резерв — ген.-майор князь Михаил Вяземский.

2 батальона Архангелогородского полка.

2 батальона Камчатского полка. [578]

Кавалерия — полк казаков Астахова.

2-ой отряд — генер.-майор Эссен 1-й.

1-ая колонна генер.-майор князь Василий Вяземский.

2 батальона Апшеронского полка.

2 батальона Охотского полка.

2 батальона 15-го егерского полка.

Резерв — генер.-майор Спядин.

2 батальона Шлиссельбургского полка.

2 батальона Старо-Ингерманландского полка.

Кавалерия — 5 эскадронов Кинбургских драгун.

Левый фланг — генер.-майор Уваров.

1-ая колонна — генер.-майор Бахметьев.

2 батальона Сибирского полка.

2 батальона 25-го егерского полка.

1 батальона Вятского полка.

Резерв — генер.-майор князь Щербатов.

2 батальона Костромского полка.

1 батальона Вятского полка.

Кавалерия — 5 эскадронов Тверских драгун.

200 казаков Мельникова.

В ночь с 25-го на 26-ое июля, войска собрались перед лагерями и до рассвета выступили вперед. Все колонны прибыли ко рву почти в одно время, и раньше, чем турки успели заметить какие-либо наши приготовления, войска успели расставить лестницы.

Несомненно, что турки знали о готовившемся штурме, но им было приказано показаться только по данному сигналу. Русские офицеры, из которых погибло по крайней мере две трети, выказали в этом случае много геройства, достойного более счастливой судьбы; они первыми взобрались на валы, следуя один за другим, так как лестницы оказались слишком короткими, но к сожалению за ними не последовали солдаты. Нужно признаться, что в этом приступе, так же как и в Браиловском, солдаты 1809 и 1810 гг. не выказали себя такими горячими, как солдаты 1788 и 1790 годов при Очакове и Измаиле. Только несколько, и то в очень небольшом числе, последовали за своими офицерами на валы.

Майор Чекмарев, Сибирского полка, вошел в город с 50 солдатами, но, никем не поддержанный, был ранен и взят в плен вместе со всеми своими гренадерами. В остальных колоннах солдаты кинулись в ров и остались там, как примерзшие к лестницам, ни подымаясь, ни спускаясь на них.

Рущукский вал, как валы всех турецких крепостей, очень [579] широкий и обставлен по сторонам небольшими турами, между которыми засевшие турки открыли убийственный огонь.

Все были на своих постах, но если бы наши солдаты взобрались на вершину бруствера, они тотчас же могли спрыгнуть на барбеты, где турки не могли бы продержаться ни одной минуты, как это, например, случилось при штурме Измаила. Но они не исполнили этого и тем подвергли своих офицеров погибели.

Если приступ не удается в первую четверть часа атаки, его уже можно считать пропавшим. Граф Каменский должен был это знать, но он, вместо того, чтобы возвратить войска назад раньше, чем было потеряно так много людей, велел двинуть все резервы, и тогда наши потери стали огромны. Мало по жалу лестницы ломались, их откидывали, и солдаты падали в ров, откуда им нелегко было вылезть, вследствие большой глубины рва.

Турки воспользовались несчастным положением наших, открыли в них с высоты валов убийственный огонь, и вскоре весь ров был наполнен трупами несчастных солдат и офицеров. Почти все начальники колонн и командиры полков были убиты или ранены. Граф Сиверс (Граф Сиверс, уже раненый и имея 5 или 6 пуль в своей одежде, явился к графу Каменскому, находившемуся в траншеях, сказать, что приступ не удался и что надо отступать. Его словам можно было поверить, потому что во всей армии не было более храброго и смелого человека, но граф Каменский, ко всем своим несправедливостям к этому офицеру, прибавил еще новую, приняв его крайне сухо и отослав его обратно на приступ, где тот и погиб.), Украинского полка подполковник Харитонов, Вятского полка князь Мещерский, Одесского — Диретов, Набоков, Старо-Ингерманландского — Марков и еще множество других погибло в этом месте. Между ними также было два волонтера: камергеры Пашков и Смирнов. Генералы — Бахметьев, князь Щербатов, Корнилов, Кукурин, полковники: Владек, Чебышев, Скаявский, подполковник — Ахт и 40 других офицеров выбыли из строя в этом несчастном сражении.

Только около полудня, наконец, прекратился огонь и можно было сказать, что сражение прекратилось вследствие недостатка сражающихся. 6.000 человек лежали во рву, а 2.000 опасно раненых были перенесены в лагерь, где все были ужасно подавлены и полны отчаяния.

Если бы Босняк сумел воспользоваться этим моментом и, обладая большей храбростью и умом, решился бы на общую вылазку, то не было бы никакого сомнения, что она удалась бы. Он мог бы очень легко овладеть нашей артиллерией, находившейся в [580] траншеях и лишенной защиты вследствие массы раненых; очень возможно, что ему удалось бы захватить и главную квартиру, тем более, что турки не потеряли и 100 человек. Он мог свободно вывести из крепости 10.000 чел. Наши не раненые солдаты, число которых не превосходило 5.000 человек, были заняты уборкою искалеченных товарищей и они были безоружны, а наша кавалерия не могла действовать среди садов и виноградников. Все аванпосты были сняты, батареи пусты, и никого нельзя было собрать для расстановки сторожевых постов, так как ни в Вятском, ни в Костромском, ни в Сибирском, ни в Малороссийском, ни в Нижегородском, ни в Украинском, ни в Колыванском, ни в Одесском, ни в Выборгском, ни в Ново-Ингерманландском, ни в Апшеронском, ни в 13-м, 27-м, 28-м, 29-м и 32-м егерских полках — не было больше офицеров, а во многих других полках можно было собрать только по 80 человек солдат,

Босняк оказался недостойным той репутации храбреца, которую он приобрел, тогда как граф Каменский выказал много твердости, несмотря на полную неудачу, отчаяние и опасности. Он все-таки не отступил ночью, как сделали бы, может быть, на его месте многие из генералов, Он приказал вывести войска из траншей и укреплений, отвел их назад и, оцепив кавалерией, спешно стал собирать отряды со всех сторон.

Таким образом, Босняк пропустил момент и теперь уже не смел ничего предпринимать,

Во всех этих несчастных обстоятельствах, генералы действовали с большим мужеством, Засс, Эссен, Олсуфьев (Утром он получил известие о своей отставке, но это не повлияло на его действия, и он, будучи прекрасным человеком и честным солдатом, продолжал все также хорошо вести дело.) сделали решительно все, что от них зависело. Уваров отличился меньше других и уверял, что он сильно контужен, хотя пуля ударила только в дерево, о которое он оперся. Через год он все еще жаловался на эту контузию, которая не сделала никакого эффекта в армии. С этих пор, когда какой-нибудь офицер говорил, что он контужен, его всегда спрашивали — не по-Уваровски ли?

Во время приступа, среди войск, очутился один армянский монах, по имени Григорий, большой друг Манук-Бея и, в то же время, очень дурной человек, который так же, как и Уваров, был контужен. Офицеры, считавшие его за шпиона, хотели было попробовать на нем свои сабли, но подозрение их оказалось [581] ложным. Тем не менее, в войне с турками надо ограждать свои войска от вторжения армян, греков и валахов, как весьма неблагонадежного элемента.

Надежда на удачу задуманного приступа была полным абсурдом. Хотя русские солдаты, правда, часто делали невозможное (В Измаиле 16.000 осаждающих завладели городом, имея против себя только 3.000 защитников. (См. журнал кампании 1790 года).), но в этот несчастный день они не оправдали возложенных на них ожиданий. Я думаю, что если б нашим начальником еще оставался кн. Багратион, то солдаты, быть может, проявили больше выдержки и энергии. Багратион был очень любим своими подчиненными; он больше разделял с ними опасности, чем граф Каменский; он был более популярен, и к нему имели более доверия.

Собранные в одну колонну войска, быть может, легче ворвались бы в город, но граф Каменский не имел тех качеств, которые заставляют солдат любить своего начальника (В начале этой кампании, государь дал приказ расстреливать всех дезертиров. Это было вполне справедливо, но до сих пор еще не практикуемо в России. Солдаты были очень недовольны таким строгим распоряжением и приписали его графу Каменскому.).

Против рискованного плана, задуманного графом Каменским — о приступе Рущука, можно прибавить, что если бы даже план и удался и все турки, конечно, были бы выбиты из Рущука, то и тогда мы бы потеряли не меньше народу, чем погибло во рвах крепости. Все турецкие дома окружены высокими стенами и садами, представляя настоящие крепости, где можно защищаться до последней возможности, и турки, зная, что они уже не получат своих жилищ обратно, так как в подобных случаях так же действуют со своими врагами, никогда не сдаются. Примеры: Очаков и Измаил были уже им известны, когда их жены и дети, запертые вместе с ними, сражались, не отставая от своих мужей и отцов, так что резня была ужасная.

Для донесения об этом роковом известии в Петербург, граф Каменский отправил одного дипломата из своей свиты, по фамилии Блудова, человека умного и достойного. Но несмотря на все тонкости Блудова и старания его, по просьбе графа Каменского, сгладить все подробности, истина все-таки была открыта. Государь был очень недоволен главнокомандующим, а публика, как в столице, так и в армии, была страшно возмущена его распоряжениями. Еще сильнее возмущение было против генерала Гартинга и, конечно, не без основания. [582]

Государь хотел наказать полки, оказавшиеся самыми слабыми, и это наказание было бы вполне справедливо, но граф Каменский упросил его не употреблять таких строгих мер, которые должны были распространиться на слишком большое число лиц (Из всех участников пострадали только трое: генерал Ушаков, полковник Брюмер и подполковник Кутузов, Одесского, Малороссийского и Камчатского полков; все трое получили отставку.).

Раненые (из которых много умерло в дороге, вследствие жары и недостатка ухода) были перевезены в Бухарест. Доктора три дня и три ночи делали операции и перевязки и так утомились, что многие из них сами заболели.

Когда граф Сергей узнал печальную весть о приступе, он позволил себе высказать один намек, который не делает ему чести. Он громогласно сказал: “Господи, ведь это совсем иначе, чем с нашим Базарджиком!”

Печальные известия о приступе дошли до меня в Разграде на другой день, 27-го июля. Граф Каменский, отнявший уже у меня, мало-помалу, значительную часть моих войск, потребовал у меня высылки еще войск, так что я остался с очень малым числом людей и на такой дурной позиции, что рисковал быть совершенно уничтоженным, если б Мухтар-Паига, прибывший из Тырнова со своими албанцами, задумал бы на меня напасть. Разград окружен лесами, вся местность перерезана оврагами, ручейками и поэтому как наступления, так и отступления являются здесь весьма затруднительными.

Между тем, в виду совершившихся событий, я выработал и послал графу Каменскому прилагаемый здесь план, который, хотя он и утвердил, но исполнил совершенно иначе, чем я предлагал.

План военных действий после неудачного приступа Рущука.

Турецкая армия, расположенная около Рущука, состоит из 25.000 человек, из которых можно располагать только 15.000, но они ожидают подкреплений, которые и прибывают каждый день.

Они ожидают Мухтар-Пашу с четырьмя или пятью тысячами албанцев, находящихся теперь в Тырнове и очень скоро могущих прибыть в Шумлу, но тем не менее предполагают, что он направится к Рущуку, как только с ним соединятся войска, собравшиеся в этой части Болгарии.

Корпуса графа Каменского не только достаточно, чтобы [583] остановить, но даже чтобы и разбить всю турецкую армию в открытом поле, но он не мог не только взять Шумлы, но даже отрезать дороги на Софию, Адрианополь и на Тырново.

Осада Рущука, хотя и уменьшила численность нашей пехоты, но не на столько, чтоб она не могла блокировать крепости, да и блокада эта может продолжаться очень долго. Необходимо только непременно занять Рущук и Журжево, чтобы охранять берега Дуная и Валахию, а затем иметь возможность двинуться вперед или, без риска опасности, утвердиться на левом берегу Дуная, если того потребовали бы политические соображения. Через нисколько дней несобранная жатва уже не будет помощью для турок. и весьма возможно, что они, вследствие недостатка в продовольствии, уже не будут в состоянии с теми силами, которыми они располагают в Шумле, предпринять что-либо серьезное, но они могут. оставив в Шумле 10.000 человек, с остальными войсками двинутые через Джумаю, по Тырновской дороге к Рущуку, чтобы спасти этот город и атаковать осадную армию, теперь ослабленную пехотой и могущую также подвергаться нападению — со стороны Никополя.

Я думаю, что большая часть наших сил должна быть сосредоточена около Рущука.

Корпус в 12 батальонов, 15 эскадронов и в 3 полка казаков будет беспокоить правый фланг неприятеля, а в случае необходимости может всегда отступить к Гирсову.

Корпус из 8-и батальонов и одного казачьего полка должен расположиться перед Силистрией и, в случае наступления из Шумлы всей турецкой армии, войти в город. Но едва ли возможно предположить, что турки в такой опустошенной стране предпримут наступление, вследствие вышесказанных причин. Находящийся около Силистрии мост должен быть перенесен к середине города, а свободные два отряда должны присоединиться к корпусу графа Каменского.

Во всяком случае, Разград для нас важнейший пункт до тех пор, пока Рущукская армия не подкреплена.

Оставленный там корпус должен быть очень силен, так как ему неоткуда ждать помощи. Если же его не возможно будет усилить до 10.000 человек, то нужно, несмотря на его важность, оставить этот город, после прохода через него всех войск корпуса графа Сергея Каменского в Рущук, Мне кажется необходимым, чтобы он прошел, как можно скорей. Он может из Шумлы, через Разград, прибыть в Рущук в 3 перехода.

Армия, собранная около Рущука и усиленная на 28 батальонов, [584] 42 эскадрона и 7 казачьих полков, может быть тогда разделена на два корпуса: один для осады, а другой — для наблюдений; этот последний корпус может быть расположен не вдалеке от города, на открытой местности, откуда можно наблюдать за происходящим на Разградской, Тырновской и Никопольской дорогах, выдвинув отдельные наблюдательные отряды.

Мне кажется еще, что по прибытии ожидаемого продовольствия, можно было (если только не было надежды заставить Рущук вскоре сдаться, вследствие недостатка съестных припасов), снова возобновить осаду, продолжать движение сапами, устроить переход через сухой ров и минировать один или два бастиона. Если только удастся их разрушить, город непременно должен сдаться.

Журжево также должно покориться своей судьбе, и тогда все укрепленные пункты по течению Дуная будут заняты и обеспечены за нами. Но если все русские войска останутся еще некоторое время на тех же местах, на которых они находятся теперь, я думаю, что Рущукский корпус будет тогда слишком слаб против такого неприятеля.

2-го августа граф Сергей получил приказание оставить окрестности Шумлы и двинуться на Силистрию со всем своим корпусом, исключая Московского и Киевского полков, которые прибыли ко мне в Разград и двинулись со мной на Рущук.

По приказанию, полученному от главнокомандующего, я выступил из Разграда 4-го августа. Весь корпус графа Сергея, исключая того, что необходимо было оставить для охраны Силистрии, должен был, как я предлагал, двинуться по Разградской дороге, тогда он сделал бы только 117 верст, теперь же ему пришлось пройти 180 верст. Это движение, произведенное по приказанию генерал-аншефа, было очень дурно рассчитано, но тем не менее, граф так сильно держался своей идеи, что когда я, увидя его в Рущуке, посоветовал ему вызвать некоторые войска из Силистрии, он мрачно ответил мне, что не вызовет ни одного человека.

Но два дня спустя, увидев но собиравшимся на Янтре туркам, что я прав, послал приказание своему брату, форсированным маршем идти по отвратительной Туртукайской дороге. Этот переход (который так легко можно было бы избежать) был очень труден. Множество больных было отправлено в госпитали, а лошади артиллерии и кавалерии настолько изнурились непосильным трудом, что падали по дорогам.

Граф Сергей настолько мало сведущ в военном деле, что все его суждения вместе с упрямством обыкновенно вели к вредным последствиям. Видя повсюду турок, он заставлял свои [585] войска в походе двигаться боевым порядком, хотя бы они находились в 100 верстах от неприятеля. Его кавалерия, как в мою, занимала место в колоннах, между пехотой, что конечно вело к расстройству ее конского состава. Чтобы сделать 20 верст, он шел 15 часов в удушающую жару, не допуская остановок в дороге для привалов. Генерал Сабанеев слишком резкий и откровенный, чтобы скрывать свой образ мыслей относительно графа Сергея, был смещен им, а его авангард был передан графу Строганову.

5-го августа я занял позиции в д. Красной, на реке Тами. Деревня Красная очень живописная, расположена в ущелье, в 8-ми верстах от Рущука, по дороге в Белу, и в 3-х верстах от этого города. Верстах в 25-ти впереди меня находился генерал Кульнев с новым и сильным авангардом, особенно усиленным легкой кавалерией.

Перед тем, чтобы совсем оставить Разград, согласно полученного приказания, я окончательно сжег его. Та же участь постигла и Арнаутскиой, как и все деревушки, лежащие на моей и графа Сергея дорогах.

Граф Каменский сначала тщательно следил за сохранением этих деревень, надеясь зимовать в Болгарии, но после неудачи его под Шумлой и Рущуком, видя, что не может на долго удержаться на правом берегу Дуная, он захотел отнять у турок все средства прочно утвердиться там, но и это ему не удалось. В такой лесистой местности нельзя было ни удаляться слишком далеко от дорог, ни углубляться в леса, наполненные разбойниками; вследствие сего, сожжены были только те деревни, которые лежали по большим дорогам, остальные же остались неприкосновенными.

Гнев графа Сергея против генерала Сабанеева не разделялся главнокомандующим, который назначил его дежурным генералом, вместо генерала Булатова, так как нравственность последнего была более чем сомнительна, а общественные толки и советы, присылаемые из Петербурга, побудили графа Николая Каменского решиться на эту перемену.

Едва я только успел прибыть в Красное, как тотчас же получил приказание передать командование моим отрядом генералу Уварову, а самому принять командование над двумя осадными армиями Рущука и Журжева. Я должен сказать, что такое назначение давно уже должно было состояться. Когда я приехал, к графу, то нашел его очень грустным, приниженным и вообще очень изменившимся. Он сказал мне, что на него очень повлияли [586] все глупости, сделанные при этой осаде, и что особенно его приводили в отчаяние медлительность и плохие распоряжения некоторых генералов, но что, веря в мою дружбу и усердие, он мне вполне доверяет осады как Рущука, так и Журжева.

Затем, он прибавил в присутствии многих свидетелей, что он чувствует, что сделал большую ошибку, не исполнив моего предложения двинуться туда прямо из Силистрии, что если б он постоянно следовал моим советам, то избежал бы многих неприятностей. Это были его собственные слова.

В тот же день я отправился осматривать траншеи и другие работы, произведенные вокруг Рущука. Осмотр этот убедил меня, что Гартинг был очень слабым инженером, в чем я не сомневался и прежде. Все линии траншей были анфилированы (это непростительно даже для самого последнего офицера, будь он даже не инженер), даже ружейным огнем до такой степени, что повсюду нужно было устроить траверсы и все-таки турецкие пули проникали в линию траншей. Все эти работы не имели никакой охраны, и сапа, никем не защищаемая, во всякое время могла быть захвачена неприятелем. А между тем Гартинг имел у себя под начальством двух братьев Мишо, которых я считаю лучшими инженерами не только в нашей армии, но и во многих других. Но так как самолюбие и упрямство, обыкновенно неразрывно связанные с неведением, всегда возмущаются от мысли выслушать советы более сведущих подчиненных, то Гартинг не только никогда не слушался обоих Мишо, но даже третировал их, отстраняя всякими способами от дела. Между другими инженерами, бывшими у него в подчинении, он имел своих любимцев, таких же невежд, как и он сам; они пользовались его расположением, а также расположением главнокомандующего, который, не имея никаких сведений в науках инженерных и артиллерийских, верил хвастовству как инженеров, так и самого Гартинга.

Когда граф Каменский приехал в первый раз для осмотра траншей, генерал Гартинг подошел к нему и, указывая на линию неприятельских укреплений — сказал: “эту линию только и можно заметить по трехфунтовым пушкам, выстрелы которых, впрочем, не достигали своей цели”. Но что бы там ни говорили про Гартинга, какие бы глупости он ни делал, ничто не могло поколебать ни на чем не основанное и очень удивлявшее всех доверие к нему графа. Я заметил это только тогда, когда я выразил, до какой степени я недоволен его работами. Граф ответил мне: “да, я знаю, что там есть одна траншея, подверженная [587] анфиладным выстрелам, но это ничего не значит, так как турки в этом направлении имеют только трехфунтовые пушки”. Он в точности повторил урок Гартинга. На это я ответил, что во Франции за подобную грубую и непростительную ошибку офицер был бы разжалован.

Гартинг не с особым удовольствием ожидал моего приезда и действительно, как только я приехал, то тотчас же отстранил его от всяких дел, обращаясь во всем к братьям Мишо.

Генерал Засс был отправлен командовать Ермоловским отрядом, против Журжева, куда также поехал и я, чтобы переговорить о предстоящих операциях. Граф Каменский сговорился со мной ехать вместе, хотя я и предвидел, что наша совместная поездка не состоится, так как ветер с каждым днем становился все сильнее и граф конечно побоится в такую погоду переправляться через Дунай, но то, что случилось на самом деле, того я никак не мог предвидеть.

Около полудня, ко мне вдруг, в течение 10 минут, примчались один за другим пять или шесть адъютантов, передавая приказания графа тотчас же двинуть 8 батальонов и всю кавалерию правого фланга через мост к генералу Зассу (Это приказание доказывает, насколько гр. Каменский мало размышлял, когда его озаряла какая-нибудь новая идея, или когда им овладевало воображение или испуг. Тогда у меня на правом фланге только и было, что 8 батальонов, и если бы я двинул их вперед, то траншеи остались бы пусты и турки могли бы свободно овладеть артиллерией и главной квартирой.). Приказание это было очень поспешно, и я уже собирался хоть наполовину исполнить его, хотя никак не мог понять причины такой быстрой перемены, как один из адъютантов сообщил мне, что громадная масса турок приближается из Журжева, по левому берегу Дуная, со стороны Зимницы, что они уже очень близко к Зассу, и что его корпус погибнет, если я не пошлю ему помощи.

Несомненно, что если бы турки были уже так близко, то эта помощь пехоты не могла прибыть вовремя; тем более невероятным мне казалось, что как же наши аванпосты, расположенные вдоль Дуная, не заметили бы такой турецкой армии и не дали бы знать об этом движении. Но так как все эти господа главной квартиры утверждали, что они сами видели эту громадную армию, то нужно было верить им. Вскоре я узнал всю правду. Граф Каменский сам приехал ко мне и рассказал, что на самом деле, показавшееся им турецкой колонной было не что иное, как стадо диких гусей, важно шествовавших вдоль берега. Их белые [588] головы они приняли за всадников (хотя именно турецкие всадники и не носят чалмы). Он был немного сконфужен своей ошибкой, а в армии, как и в Бухаресте, не преминули посмеяться над этим происшествием и дать ему оставшееся на долго за ним прозвище “генерал гусей”.

Возвращаясь в наш лагерь, ген. Эссен встретил графа на берегу Дуная, предложил ему сесть в его дрожки и повез его прямо по линии аванпостов, находящихся в двух верстах от города, из которого ни один человек не только не вышел, но даже и не собирался выходить. Когда граф увидал аванпостную цепь, то спросил, что это такое? Ему ответили, что это аванпосты, тогда он выскочил из экипажа и бросился бежать, сердясь на Эссена за то, что он подвел его так близко к опасности.

Жаль было смотреть на графа Каменского при проявлении им такой трусливости; боязнь пуль, лошадей и воды была прямо нервной болезнью и имела чисто физические причины, которые натура его превозмогала только при сильном возбуждении интереса или самолюбия; но и тогда, по движению его мускулов на лице, можно было заметить, как дорого стоит ему это усилие. Конечно, при таких обстоятельствах, он не мог действовать исключительно под влиянием своего рассудка и воли, а стоял бесконечно ниже человека, который бы на его месте, по характеру и по привычке, относился бы более равнодушно к опасности. Граф Каменский требовал от меня, чтобы я ему совершенно откровенно сообщил мое мнение относительно того, что нужно делать. На мой вопрос, имеет ли он намерение рискнуть вторым приступом, он в ужасе воскликнул: “Боже меня избави”! Тогда я сказал ему, что если он хочет возобновить осаду, то нужно срыть все прежние апроши и открыть траншеи перед центром, так как причин, помешавших это сделать Зассу, уже более не существуют, и мы везде можем получить подкрепление. Но граф не согласился на это предложение и, казалось, хотел ограничиться только блокадой. Он сообщил мне, между прочим, что он перехватил письмо Босняка к великому визирю, в котором первый настоятельно просил у визиря скорой помощи, так как оставшихся у него припасов может едва хватить только на 10 дней. Зная турок, я понял, что Босняк, желая провести графа Каменского, подстроил так, чтобы письмо это попало именно в руки графа, что подтвердили и последствия, так как, не получив скорой помощи от визиря, он все-таки продержался около 7 недель, не терпя никаких лишений.

Никогда, собственно, его гарнизон, да и вся турецкая армия не [589] переносили каких-либо лишений, а страдали от голода, главным образом, только жители и христиане и многие из них даже дезертировали из города к нам.

Когда блокада была уже решена, я посоветовал графу Каменскому, по крайней мере, срыть так называемую летучую сапу, бреш-батарею и то, что называли, впрочем довольно неточно, 3-й параллелью. Он согласился на это весьма неохотно, но все-таки сказал мне, чтобы я делал все, что хочу. Я срыл все бесполезные сооружения, приблизил все редуты и батареи, бывшие очень удаленными или дурно расположенными, и соединил их от одного берега Дуная до другого траншеями и валами (необходимая предосторожность в войне с турками). На моем правом фланге, я заложил до самой реки первую параллель, а затем передвинул вперед как лагери войск, так, и с обеих сторон крепости, флотилию; все же прочие укрепления бывшей линии осады я оставил в запасе, предвидя, что обстоятельства потребуют увеличения осадных войск, что и случилось на самом деле. С 6-го августа, как я принял на себя командование осадной армией, до 15 сентября, когда оба города сдались, войска и генералы беспрестанно сменялись и ни разу никто из них не оставался на одном и том же месте больше недели.

Перед Рущуком сформировано было 5 отрядов. Левым отрядом командовал сначала ген.-лейтенант Эссен, а затем ген.-майор Забиакин, князь Василий Вяземский, полковник Бердяев и, наконец, князь Евгений Виртембергский, племянник Императрицы; ему было всего только 22 года, но несмотря на его молодость, на него почему-то возлагали большие надежды. Генералы князь Хованский, Баумгартен, Сбиевский — поочередно командовали вторым отрядом. Третьим отрядом, находящимся в центре и где была моя штаб-квартира, все время командовал генерал-майор Инзов, человек весьма уважаемый как за свою храбрость, так и за свои добродетели. Четвертым отрядом командовал князь Михаил Вяземский, а пятым генерал Ермолов. Все эти перемены ужасно надоедали, а главное усложняли дело, так как нужно было беспрестанно давать этим генералам все новые инструкции.

Когда генерал, Засс отправился принять начальство над Журжевской блокадой, ему дали тогда все те полки, которые больше всего пострадали при штурме Рущука. У него было 12 батальонов, но число людей под оружием было не более 2.000 человек. Генералы Сандерс, Лисаневич, Уманец и Балла все время были под его начальством; когда же, после смерти графа Цукато и [590] Исаева, был послан в Малую Валахию Засс, вместо него, начальником блокады Журжева, был назначен Эссен.

Все мои работы производились далеко не спокойно, и почти каждый день на аванпостах происходили перестрелки, вызываемые турками, с опасностью жизни пробиравшимися к нам через виноградники.

15 августа, турки произвели вылазку против моего центра и отряда генерала Инзова; они прорвали линию обложения и, произведя смятение, дошли до открытых батарей, где были встречены таким сильным огнем, что бежали врассыпную, преследуемые нашими войсками до самых валов города. У нас было убитых и раненых 3 офицера и 60 солдата. Я представил графу Каменскому, что хотя он и может рассчитывать на сдачу Рущука, но тем не менее на войне ничего нет верного, и поэтому нужно будет, по крайней мере, обеспечить себя со стороны Журжева, прекратив сообщение этого города с Рущуком. Он вполне одобрил мой план и поручил мне исполнить его; я уже передал исполнение его Мишо.

Журжево лежит в 3 или 4 верстах от Рущука, не на самом Дунае, а на одном из его рукавов, разделяющихся на несколько ветвей, образующих два острова, под названием Назирлу и Кантора. Одна из ветвей реки разделяет эти два острова по прямой линии с юга на север и оканчивается Журжевской цитаделью. В то время все эти ветви Дуная были очень маловодны, а затем и совсем высохли.

Выстроив линию редутов, от нашего левого фланга в Слободзее, до правого фланга, мы окончательно прекращали всякое сообщение между двумя городами. У меня был выстроен очень сильный редут в Слободзее; затем, дальше еще один, а остальные на островах; кроме того, одно предмостное укрепление на острове Назирлу, против моего правого фланга и, наконец, 2 редута и 2 батареи на левом фланге, для поддержки флотилии. Затем, я выстроил три больших батареи на левом берегу Дуная, против левой половины Рущука, где находились базар и жилища турок; действия этих батарей были для них ужасны. Все эти работы были окончены только после Баттинского сражения, о котором я должен сообщить некоторые сведения.

Е. Каменский.

(Продолжение следует).

Текст воспроизведен по изданию: Записки графа Ланжерона. Война с Турцией 1806-1812 гг. // Русская старина, № 6. 1909

© текст - Каменский Е. 1909
© сетевая версия - Трофимов С. 2009
© OCR - Трофимов С. 2009
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1909