-

ПИСЬМА К И. И. ДМИТРИЕВУ. ¹

VIII. Дмитрия Васильевича Дашкова.

Печатаются с подлинников, обязательно сообщенных профессорам Московского университета Ф. М. Дмитриевым. П. Б.

Буюкдере 30 июня/11 июля. 1817.

Милостивый государь Иван Иванович. Прощаясь с вашим превосходительством в начале маия, я думал быть через две недели непременно в Одессе, а может быть уже и на берегах Босфора. На деле не совсем так вышло. Болезнь продержала меня в деревне до конца маия. В Одессу поспел я не прежде как 4 июня после самой скучной и неприятной дороги, а там еще дни четыре ожидал отправления какого нибудь корабля. Извольте прибавить к сему жестокую болезнь, которою заплатил и за первое свое знакомство с морем, не смотря на прекрасную погоду и попутный ветер: тогда выдет на поверку, что прекрасное солнце и местоположении Буюкдерские не даром мне достались. [584]

Прием нашего министра ² был мне самый благосклонный. Я здесь еще слишком недавно, чтобы судить о будущем, но по крайней мере до сих пор ничто еще не лишило меня совершенно надежды быть полезным. Пока останется у меня в сердце сия химера, которая решила меня сюда ехать, я чувствую в себе довольно твердости на то, чтобы отказаться от отечества, родных, друзей, скажу более, от всякого общества. Здешнее и не для меня не привлекательно. Оно составлено единственно из чужестранных министров и чиновников их, но между ними этикет, холодный эгоизм и недостаток в качествах, одушевляющих общество, разрушили все связи и согласие еще более, нежели политические интересы. Один наш министр совершенно отличен от прочих. Наше превосходительство изволите знать, охотник ли [585] я до этикета. К счастию нашел я здесь прежнего своего товарища по службе, Бутенева, с коим и Северин очень дружен, доброго, умного, любезного молодого человека. С ним провожу все свободные часы, коих, правду сказать, здесь у меня немного; с ним пробегаю окрестности Буюкдерские и восхищаюсь чудесными, очаровательными видами.

Буюкдере деревня в 18 верстах от Константинополя, на Европейской стороне, где живет ныне наш посланник. Пролив образует в сем месте пространный бассейн, загибаясь к Константинополю; вместо берегов ужасная гора, превращенная в сады и обделанная уступами, а внизу, у самого моря, на узком берегу, построены дома в один ряд с набережною. С левой стороны через пролив, возвышается Азиатский берег; с правой, на повороте пролива, Европейский; оба усеянные развалинами Генуэзского замка, Турецкими батареями, древними и новыми, приятными деревнями, долинами и рощами. Тополи и кипарисы красиво венчают верхи гор; корабли, задерживаемые здесь противными ветрами, покрывают море; вся даль покрыта туманною пеленою, или скрывается за крутым загнувшимся берегом. Когда плывешь к Константинополю сквозь повороты пролива, то при каждом встречают глаза новую картину к ищут куполов мечетей в столице и тонких, остроконечных минаретов. В самом Константинополе я еще не был, частию за недосугами, а частию от желания подождать конца чумы, которая недавно похитила с лица земли целую Бухарскую миссию. Но мы довольно спокойны — пока, и я теперь начинаю понимать, как жители Катаны и Неаполя могут спокойно спать у подошвы Этны и Везувия. В Турции и вообще на Востоке будешь по неволе фаталистом.

Впрочем ни опасности чумные, ни отдаления никогда не будут иметь [586] влияния на мое сердце. Оно будет всегда вам предано. Примите искреннейшее уверение в душевном почтении и совершенной приверженности, с коими честь имею пребыть, милостивый государь, вашего превосходительства, покорнейшим слугою,

Дмитрий Дашков.

Покорнейше прошу ваше превосходительство принять на себя труд сказать Вяземским и В. Л. Пушкину, что я не забыл их.

II.

Буюкдере 15/27 декабря 1817.

Милостивый государь Иван Ивановичи. Занятия по службе, обыкновенно скопляющиеся при редком отправлении отсюда почты, а особливо болезнь, почти беспрерывная с начала сентября, мешали мне иметь честь писать к вашему превосходительству. Но сердце мое не имело никакого участия в сей неисправности: оно никогда не забывало и не забудет вас.

Примите, милостивый государь, искреннейшее поздравление с наступающим новым годом. И вне России, равно как и в отечестве, желании мои в сей день всегда будут одинаковы: желания вам здоровья и спокойствия, двух благ, коих цену вы умеете чувствовать. Я с моей стороны лишен их, и к сожалению всякой день больше уверяюсь, что прекрасной природы одной мало для счастия человека. Как часто привожу себе на намять совет ваш: возвращаться скорей на родину после трехмесячного отсутствия! Как часто желаю ему последовать!

Сегодня выпал здесь первый снег и покрыл наш берег. Противолежащие горы на Азиатской стороне забелелись. Зрелище прекрасное! Но время ужасно сыро и особливо для меня вредно. Дорого бы я дал за трескучий мороз русский, между тем как все здешние жители, франки, Греки и Турки [587] зябнут уже около своих мангалов и тандуров, т. е. подвижных очажков, открытых и закрытых.

Если Наталья Яковлевна ³ в Москве, то покорнейше прошу ваше превосходительство засвидетельствовать ей мое искреннейшее почтение и уверить, что я не забыл ее. Впрочем с чувствами глубочайшего почтения и сердечной преданности имею честь навсегда пребыть, милостивый государь, вашего превосходительства, покорнейшим слугою

Дмитрий Дашков.

Р. S. Ваше превосходительство конечно изволили уже получить отправленный мною к вам кофе.

III.

Буюкдере 17/29 июня 1818.

Милостивый государь, Иван Иванович. Последнее письмо вашего высокопревосходительства вместе с приятнейшим известием о справедливом воздаянии, вами полученном ⁴ дошло до меня очень поздно. Расстроенное здоровье мое необходимо требовало отдохновения и лучшего воздуха, и добрый начальник не отказал мне в позволении провести около двух месяцев на Принцевых Островах, в Никомидийском заливе. Там пробыл я конец апреля, маий и начало текущего месяца, с разными однакожь промежутками. Вот причина, лишившая меня удовольствия во время поздравить вас с монаршею милостию столь давно вами заслуженною. В моем участии, смею в полной мере надеяться, вы не изволите сомневаться. Желал бы только еще одного — иметь честь лично принести вам усерднейшее мое поздравление. Известие о здоровье и спокойствии вашем еще более принесло мне [588] сердечного удовольствия. Кто лучше вас будет уметь наслаждаться ими! До сих пор мешали сперва хлопоты о постройке и отделке дома, потом комиссия — ныне же все кончилось. Время жатвы настало после трудов разнообразных, полезных, славных.

Одно из главных моих удовольствий в настоящем заточении — переноситься мыслями в отчизну, в круг любимых родных и друзей. Почтение не позволяет мне так назвать вас, но сердце мое, соблюдая все оттенки и живо помня все ваши ко мне милости, ставит вас в первый ряд ему любезных. Мне всего приятнее представлять себе петербургские и московские вечера ваши и как бы еще наслаждаться ими. Жалею о тех, коим присутствие двора мешало бывать у вас по прежнему. Не думаю, чтобы они могли забыть вас. Добрые Москвичи и в первый приезд государя были как то вне себя, будто в чаду; тут же было и время милостей: как не потереться около дворца и тому, кто ничего не ожидает и ожидать не имеет права! При том сколько было поздравительных визитов: это долг экстраординарный. Как тут успевать!

Но как сии небольшие слабости любезны в сравнении с гнусными, подлыми интригами и совершенным забвением всех правил чести и всякого благородства, коими здесь мы окружены! Здесь уму нет пищи, а душа вянет. Ах, с каким бы я удовольствием пустился в обратный путь! Но попасть сюда гораздо легче, нежели отсюда вырваться, а сверх того есть многое, что меня здесь удерживает. Честолюбия, слава Богу, во мне совсем нет; но чувство некоторой приносимой пользы, привязанность к доброму, благонамеренному начальнику и желание кончить начатое дело, если только будет возможно, должны иметь влияние на мою волю. Дружба равномерно услаждает мою скуку и неудовольствия. Я приобрел здесь нового друга в моем сотруднике, [589] Бутеневе, достойном молодом человеке, коего я слишком мало знал в Петербурге. При всем том я очень старался вырваться в начале сего года — но не удалось.

Приехав сюда, я подарил свой экземпляр, или лучше сказать свой 1-й том истории Н. М. ⁵, надеясь скоро получить другой экземпляр, и писал о том Северину; но он что-то запоздал и наконец уведомил меня, что достать уже никак нельзя. Не знаю как быть. Хочу прибегнуть к самому Н. М. Такой расход книги в 50 р. мне кажется чудесным у нас, в России. Как, чай, досадно многим, многим петербугским и московским писакам!

Примите сердечное уверение в том глубочайшем почтении и нелицемерной преданности, с коими честь имею пребыть навсегда, милостивый государь, вашего высокопревосходительства покорнейшим слугою.

Дмитрий Дашков.

Р. S. Наталье Яковлевне свидетельствую мое усерднейшее почтение. Боюсь, не сердится ли на меня? Много бы в. пр. изволили обязать меня, выведя из сомнения.

IV.

Буюкдере 31 октября 1818.

Милостивый государь Иван Иванович.

Между многими неприятностями здешней жизни одним из главнейших полагаю затруднение в переписке с людьми, близкими моему сердцу. Почтеннейшее письмо вашего высокопревосходительства от 19 августа дошло ко мне только с октябрскою почтою. Оно обрадовало меня известием о здоровье вашем, но много и опечалило, дав знать о вашей потере ⁶. Поверьте, что я принял в ней живое участие; все ваше не может быть для меня равнодушно. [590]

Горесть бедного Северина ⁷ растерзала мою душу. Я писал к нему; не удивляюсь, что не получал ответа, но желал бы искренно знать, каков он теперь и какое облегчение доставили ему разъезды его и рассеяние. Не знаю, писать ли еще к нему, стараться ли утешить или молчать о жене его: и то и другое иногда растравляет наши раны. Еслиб я был с ним, то лучше бы знал чти делать. Голос друга много значит в такой грусти.

Покорнейше благодарю вас за московские вести. Они что-то сухи, но чего же ждать от наших словесников! В немногие часы досуга читаю иногда В. Е. и вижу в нем с жалостию борьбу боязни и зависти: и хочется уколоть порядочно Карамзина, и опасно! Историю я прочел уже два раза, хотя и не имею своего экземпляра, благодаря дорогим приятелям. Но главное занятие мое здесь, после службы, есть греческий язык. И нужда и давнишняя охота побудили ему учиться. К счастию нашел я здесь исправного Лоиотатоса в наставники и читаю с ним Омира и Платона. Говорить начинаю, но еще худо. Если пробуду здесь еще год, то буду докой; но сие очень сомнительно. Многое, правда, удерживает меня в Константинополе: служба, небольшая польза, которую могу приносить, свыкнувшись совершенно с делами, а всего более привязанность и могу даже сказать дружба к доброму, умному, благородному начальнику. Но за то многое обращает мне жизнь в бремя. Воздух не по мне в физическом и нравственном смысле. Здоровье мое истощилось, сложение приметно слабеет, желчь разливается и вредит равно духу и телу. К весне буду непременно опять проситься в отставку или в продолжительный отпуск, и так убедительно, что надеюсь вырваться. До тех пор надежда увидеть вас, родных, друзей, будет меня поддерживать. [591]

Где осталась Н. Я. Плюскова? Смею просить вас, милостивый государь, напомнить ей меня и уверить, что отдаление не мешает мне ее помнить по старому. Ник. Мих. в полном праве на меня сердиться: вот уже полгода как собираюсь писать к нему и все еще не написал. Право, я не меньше ему от того предан.

Не знаю, где найдет вас письмо сие. Надеюсь, что комиссия московская уже кончилась, и что вы возвратили себе утраченную свободу. Может быть, вы теперь в Петербурге, в кругу друзей, истинно любящих и почитающих вас. Еслиб чувства сии давали возможность быть с вами, то я, преимущественно пред всеми, пользовался бы сим удовольствием.

Простите, милостивый государь. Будьте здоровы, спокойны, веселы: вот пламенное мое желание.

С глубочайшим почтением и сердечною преданностию честь имею пребыть навсегда, вашего высокопревосходительства покорнейшим слугою.

Д. Дашкова.

Буюкдере 1/12 июля 1819.

Милостивый государь Иван Иванович. Возбновившаяся болезнь шестинедельное отсутствие для поправления здоровья на Острова Принцевы и в окрестности Исмида (Никомидии) мешали мне до сих пор отвечать на последнее письмо вашего высокопревосходительства. Простите мне сие невольное замедление. Оно было для меня тяжело: в отдалении от отечества и в болезни всего приятнее переноситься мыслию к тем, кои нам дороги.

Здешний климат и жизнь решительно мне вредны. Сам почтенный начальник мой, так долго меня при себе удерживавший, уверился наконец в том, что мне не льзя ожидать здесь выздоровления, и согласился подкрепить просьбу о годовом отпуске. Она уже отправлена, и к концу августа получим [592] ответ министерства. Оно будет очень недовольно, но как же быть? Как противиться двухлетнему опыту? Граф Каподистрия как бы нарочно писал ко мне недавно из Корфу, уговаривая остаться при сем посте — только что не говорит: навсегда, а я не надеялся бы выдержать и одной еще зимы! Получив отпуск, я поспешу уехать прежде сентябрских бурь и, если будет можно, заверну хотя дня на три в Москву, крайне желая увидаться с вами после долгого отсутствия. А там — в деревню, к матушке: авось на свободе и в бездействии укрепятся совершенно расстроенные нервы.

Приношу вам, милостивый государь, чувствительную благодарность за московские новости; они меня ни мало не удивляют. Знаю давно гг. московских беседчиков. Вяземский из Варшавы горько жалуется на критиков Карамзина и еще, кажется, на его вступление в Академию. Признаюсь — вам одним, что я не совсем далек от сего мнения. Отложим из академического списка несколько имен истинно почтенных и славных, кто из истых членов заслугами и литтературным характером? Какая будущая польза могла в глазах Н. Мих. привести в забвение его обиду, обиду всей нашей словесности? Принимая позднее его избрание в самом снисходительном смысле, не значит ли оно, что Н. М., до издания Русской Истории, не написал ничего дельного, ничего достойного сравниться с бессмертными трудами Поспелова, Гнедича, Муравьева, Оленина, и Бог знает кого еще? Грешно нам открывать, по библейскому выражению, наготу отца, но право многим пламенным почитателям Карамзина приятнее было бы думать, что будущие достойные академики скажут: Rein ne manque а sa gloire, il manquait a la notre ⁸ нежели видеть его теперь крестником Шишкова. [593]

По крайней мере, Н. М. откупился прекрасною речью; а Жуковский? Трудно поверить, чтобы в грамматических его таблицах было много поэзии.

Воспоминание Нат. Яковл., право, для меня дорого. Буду прилежно писать к ней из деревни и усердно просить ее о сообщении хотя нескольких страничек (в виде письма) начатого Voyage autour de sa chambre. ⁹

Примите еще раз из Буюкдере искреннейшее уверение в глубочайшем почтении и сердечной преданности, с коими навсегда честь имею пребыть, милостивый государь, вашего высокопревосходительства покорнейшим слугою.

Д. Дашков.

VI.

Буюкдере июля 1819.

Милостивый государь, Иван Иванович. Пользуясь отъездом г-на Маршала, который будет иметь честь вручить письмо сие вашему высокопревосходительству и не зная наверно, удастся ли мне завернуть самому в Москву, я просил его доставить вам две здешние безделки. Гостинец очень не важный, но намерение самое искреннее! Оный состоит в турецких сапожках, с туфлями, и в простом, серебряном перстне, какой здесь почти все Мусульмане носят; на нем вырезано по турецки имя ваше.

Г. Маршал родом Лифляндец, но лучшую часть жизни провел в Италии и Греции. От него изволите узнать свежие вести о Коринфе и Афинах, коих мне не суждено было видеть. Он едет в Петербург, где надеется получить при Эрмитаже место, соответственное склонности его к изящным искусствам; оно ему обещано министерством. В Москве, кажется, пробудет он несколько времени, чтобы [594] попытаться, не сбудет ли там с рук небольшого собрания картин, кои везет с собою. Осмеливаюсь поручить его милостивому благорасположению вашего высокопревосходительства, завидуя, что он прежде меня вас увидит.

Впрочем с чувствами глубочайшего почтения и сердечной преданности имею честь пребыть навсегда, милостивый государь, вашего высокопревосходительства покорнейшим слугою.

Д. Дашков.

VII.

Буюкдере 1/13 ноября 1819.

Милостивый государь, Иван Иванович.

Получив уже от министерства позволение возвратиться на год в Россию, мог ли я думать, чтобы судьба еще на несколько месяцев удержала меня в здешнем крае! Но так случилось. Почти в самую минуту моего отъезда начальник убедил меня взять на себя обозрение наших консульств в Леванте. Желание увидеть Египет, Грецию, Сирию (хотя и на скорую руку) слилось с пользою службы. Я решился и еду через две недели. Домовому в прекрасной басне вашей пришлось неожиданно лететь — по приказанию начальства, с юга в Лапландию: мне же на выворот, вместо севера на юг. «Судьбы того хотели!»

Не знаю, скоро ли буду опять иметь случай писать к вашему превосходительству. Но будьте уверены, что воспоминание о вас никогда меня не оставит, что желание вам всех возможных благ в жизни будет всегда одним из первейших чувств моего сердца. Сохраните и вы, милостивый государь, прежние ко мне чувства, кои столь для меня драгоценны и кои заслужить могу разве сердечною моею к вам преданностию.

М. г. Наталье Яковлевне, Николаю Михайловичу и Катерине Андр. [595] покорнейше прошу засвидетельствовать мое почтение и поручить меня их памяти.

Простите, милостивый государь — сказал бы до радостного свидания, еслиб не боялся раздражить Рока в древнем его царстве.

Утром грядущим не смей веселиться. За каждое слово,
С дерзких слетевшее уст, Немезида гневная мстит.

Но мысль о свидании с вами, с родными и друзьями будет часто утешать меня.

Впрочем с чувствами глубочайшего почтения и неизменной преданности имею честь пребыть, милостив. государь, вашего выскопревосходительства покорнейшим слугою.

Д. Дашков.

VIII.

Пера Костантиноп., 16 апреля 1821.

Милостивый государь, Иван Иванович.

Смею ласкать себя надеждою, что невольное молчание мое во время скучных разъездов по востоку не причтено мне вашим высокопревосходительством в забвение, коего бы я сам никогда не простил себе. Смею надеяться, что вы всегда равно уверены в искреннейших и неизменимых чувствах моих, в сердечной привязанности и благодарности за оказанные мне милости.

Выражение мое: «скучные разъезды», не относится ни к Пирамидам, ни к Олимпии, Аргосу, Иерусалиму, Ефесу, и пр. словом, ни к одному из тех мест, куда завлекло меня одно любопытство. Но за то почти везде, где был я по делам службы, встретили меня несносные заботы, труды и неприятности. Мало бывало (разумеется по моим летам и чину) поручений почетнее моего, но за то мало и сопряженных с равными досадами, по Арабской пословице: «посей ветры и сожнешь бури». Я право не сеял ветров, но точно достались мне в удел бури. [596] Может быть — не говорю наверно — в Петербурге не отдадут мне той справедливости, какую отдал здесь почтенный, благородный начальник, по убеждению коего решился я ехать. С его совершенным одобрением согласно свидетельство собственной моей совести, и я доволен. Ваш пример руководствовал меня, придавал новые силы, успокоивал и утешал меня.

Ужасные явления, коих мы здесь к несчастию всякой день бываем свидетелями, верно уже вам отчасти известны. К пострадавшим прежде присоединился и патриарх Константинопольский с тремя митрополитами; они все четверо были повешены в самый день Пасхи. На третий день тело патриарха, 75 летнего старца, предано на поругание Жидам и брошено в море! Сердце обливается здесь кровию, и я бы давно уехал в Одессу, если б меня не удержало вторичное, убедительное настояние бар. Строгонова, который полагает, что я ему нужен при нынешних важных обстоятельствах. Мы сами были в опасности от чрезвычайного своевольства черни. Дома Европейцев остались неприкосновенными, но многие умерщвлены на улицах. Дни четыре тому как стало тише. Правительство приняло некоторые меры.

От Северина очень, очень давно не получал я писем, равно и от других приятелей, кроме Батюшкова. Он поручил мне быть при вас его Провидением — полагая, что я давно уже как должен быть в Москве.

Впрочем с чувствами глубочайшего почтения и неизменимой преданности имею честь пребыть навсегда, милостивый государь, вашего высокопревосходительства покорнейшим слугою.

Д. Дашков.

(Дальнейший текст опущен как выходящий за рамки сайта - Thietmar. 2019)

Комментарии

1. См. в Русском Архиве 1866, стр. 1016-1730.

2. Графа (тогда барона) Григория Александровича Строганова, под начальство которого поступил Д. В. Дашков, в это время чиновником сверх штата, чрез несколько времени вторым советником посольства.

3. Плоскова, фрейлина высочайшего двора.

4. Пожалование чином действительного тайного советника, 10 Февраля 1818 г. за труды по должности председателя Комиссии о пособиях Московским жителям, разоренным от неприятеля.

5. Карамзина.

6. Кончины отца

7. Д. П. Северин овдовел около этого времени.

8. Т. е. Слава его была полна; но его не доставало для нашей славы.

9. Т. е. Путешествия вокруг своей комнаты — подражание известному под этим заглавием сочинению Ксавье де Местра.

Текст воспроизведен по изданию: Письма к И. И. Дмитриеву // Русский архив, № 4-5. 1868