ТИХОМИРОВ В.

БОТАНИЧЕСКИЕ САДЫ ТРОПИКОВ

Воспоминания из кругосветного плавания.

Во время моего последнего кругосветного плавания, в 1891 г., мне пришлось познакомиться с ботаническими садами тропиков обоих полушарий.

Задача всякого ботанического сада, независимо от широты и долготы, под которыми он лежит, несомненно состоит в том, чтобы обладать наибольшим, для него возможным, числом особенно важных в научном отношении растительных форм, при том возможно точно и полно определенных и расположенных, и в наиболее строго естественно систематическом порядке, разумея под этим систематику в смысле результата всестороннего изучения отдельных форм, сливающихся в одно органически общее целое — в стройную картину всего растительного царства, освещенную постепенным осложнением форм его составляющих, — начиная с элементарных одноклеточных организмов и кончая сложными типами совершеннейших представителей всего мира растений.

Отсюда понятная, необходимая для каждого современно устроенного ботанического сада, потребность иметь, кроме неизбежных гербария и библиотеки, также и лаборатории, дающие возможность изучать как внутреннее строение растений, так и физиологические явления, в них совершающиеся, вместе с вытекающими из этих явлений химическими процессами, результатом чего является накопление в растительном организм [229] тех его специфических продуктов, изучением которых занимается растительная химия.

Таковы общие научные требования для всех ботанических садов. Будем иметь их в виду и при сравнении между собою тропических садов англичан (Перадэния, Сингапур, Гонг-Конг), французов (Сайгон) и голландцев (Бейтэнзорг и Твибодас). Начнем с Перадэнии, этого несомненно важнейшего из всех садов английских колоний (в Калькутте я не был, и об ее саде личных сведений не имею), — богатейшего в смысле роскоши растительности Цейлона, — этой сказочной «Тапробаны" древних, куда я попал в феврале прошлого года через погребенную в снегу необычно суровой зимы Италию, очень прохладный по той же причине Египет и менее обычного жаркий Адэн, где в день моего прихода собирался даже идти, хотя все-таки не пошел, дождь, не выпадающий так по нескольку лет под-ряд.

К Перадэнии подавляющая роскошь флоры самого острова усиливается еще значительно богатством и обилием иных — африканских и южно- американских — экваториальных и тропических форм, нашедших для себя здесь, в полном смысле слова, второе отечество.

Понятно, что в беглом очерке нам возможно будет остановиться лишь на замечательнейших представителях сада, так дли иначе сообщающих ему особо характерные и типические особенности.

Перадэния расположена по железнодорожной линии между Канди, древнею столицею острова, и Коломбо, главным в настоящее время приморским городом Цейлона, отстоящим от Канди на пять часов времени езды по живописнейшей железной дороге. Перадэния находится в 1/4 часа расстояния от Канди по железной дороге и около часа езды в коляске, по шоссе, превосходному, как и вообще все главные дороги Цейлона. Поезд останавливается у маленькой станции: Peradenia Garden, лежащей недалеко (около 1/4 километра приблизительно) справа, если ехать со стороны Канди. Здесь открывается перед вами действительно дивная по живописности положения и могучей, разнообразной растительности Перадэния — главный ботанический сад Цейлона, расположенный на высоте около 1.500 футов над уровнем моря (высота Канди 1.532 фута), тогда как Коломбо лежит у самой песчаной отмели Индийского океана, заливаемой совсем во время дующего здесь в июне-сентябре юго-западного муссона. [230]

Сад занимает пространство в 150 акров. Сама местность Перадэнии представляется в виде как бы окруженного холмами, выдающегося удлиненного мыса, омываемого извивом реки Mahaweli-Ganga (Ganga — река). Это — красивая котловина, охваченная кольцом окружающих ее холмов горной цепи, поднимающейся постепенно от низменного и плоского морского берега к возвышенному центру острова. Таким образом, красота местности, благоприятнейшие климатические условия, роскошная растительность и мастерская разбивка сада делают Перадэнию роскошнейшим в мире парком; его великолепие и могучую, в особенности для непривычного взгляда гиперборейца, фантастическую мощь может понята и представить себе только тот счастливец, на чью долю выпала возможность полюбоваться богатейшим проявлением растительной силы на земном шаре вообще.

Уже один вход в сад очаровывает зрителя. Каменная ограда и столб двойных изящных металлических ворот покрыты сплошным зеленым ковром, на котором большими, неправильными участками резко выделяются ярко фиолетовые пятна — цветки повидимому, но так кажется лишь на первый взгляд: подойдя ближе, вы видите, что предполагаемые цветки на самом деле только покрашенные верхние листья: ярко-фиолетовые прицветники, в углах которых сидят довольно мелкие и невзрачные желтовато-белые, издали совершенно незаметные, цветки. Перед вами бразильская красавица Bougainvillea Spectabilis Willdenow, нашедшая для себя на Цейлоне новое отечество.

У входа в сад видим две роскошные, приземистые еще по их молодости, масляные пальмы: Elaeis Guinensis Jaqnin, с их очень толстым (характерным для молодого возраста) стволом и длинными, лишь постепенно расходящимися кверху перистыми листьями.

Тотчас против входа, за этими двумя великолепными представителями западной Африки, расположена изящная группа могучих великанов: перистых (виды родов; Phoenix, Areca, Pinanga), пальчатых (Sabal, Levistonia) и папоротниковидных (Caryota urens L.) пальм, у подножия которых выделяются столь же изящные, как и типичные: Furcroya, Dasylirion и другие, напоминающие внешним видом агавы и алоэ, сочные растения, окаймленные в свою очередь различными перистыми и веерными низкорослыми пальмами-карликами.

Великолепное зрелище представляет убегающая отсюда в [231] глубь сада, изящными извивами, пальмовая аллея величественной уроженки Кубы — орэдоксы, Oreodoxa regia Kunth. Гладкий, совершенно прямой и блестящий, желто-красноватый, кольчатый ствол этой высокой пальмы, увенчанный развесистым опахалом длинных перистых листьев, является постоянно равномерно утолщенным у основания и нередко веретенообразно вздутым по средине его.

К числу замечательнейших пальм самого Цейлона принадлежит бесспорно: Corypha umbraxulifera L. — священная зонтичная пальма, "Talipot" англичан. Громадные, складчатые в виде веера, листы этой пальмы в ее молодом возрасте служат с незапамятных времен, как на Цейлоне, так и в Индии, материалом, на котором тупою железною спицею писались и переписываются поныне священные книги браманитов и буддистов.

Впоследствии пальма развивает свой высокий, прямой и кольчатый, серый ствол, по которому нередко прихотливо ползут эпифиты, различные аройниковые (Pothos, Philodendron) и папоротники, на нем поселяющиеся. В таком виде дерево живет 40-50 лет, когда наступает период его первого и последнего в жизни цветения, так как Coripha ambraculifera принадлежит к монокартическим, то-есть раз в жизни только цветущим и дающим плоды растениям.

В это время, в течение не более трех месяцев, над вершиною беспомощно опускающихся теперь вниз листьев выдвигается конечное могучее соцветие, в виде гигантской метелки, равняющееся почти одной трети длины всего ствола и венчающее последний как бы в виде особой надставки своею гигантскою желтовато-пушистою метелкою.

Затем, по созревании плодов, через год или более после цветения, пальма начинает сохнуть и вскоре окончательно умирает.

В бытность мою в Перадэнии удалось мне видеть эти, как цветущие, умирающие, так и умершие уже после созревания плотов их, священные пальмы.

Весьма типична для Цейлона и характерная "Kitul", Сатi"ta urens L. — пальма, с ее гигантскими очередными листьями, напоминающими очертания иных папоротников (виды рода Ad<…>ium (В доступном экземпляре текст поврежден - Thietmar. 2015)) и громадными кистями, чередующихся этажами колоссальных, висящих вниз, мужских и женских соцветий.

Резкий контраст кариоты являет собою относительно невысокие, но снабженная весьма развесистою вершиною, [232] опахаловидная пальма — так-называемая "Пальметто", Sabal Palmetto Lodd. родина которой юг северо-американских штатов. Широко-округлые листья ее оканчиваются многочисленными, длинными, утонченными в виде нитей, висящими вертикально вниз лопастями. придающими "Пальметто", вместе с обильными громадными кистями плодов ее, вид столь же изящный, как и оригинальный.

Наиболее типичною из всех пальм является, однакоже, не для Перадэнии только, но и для всего Цейлона вообще, пальма кокосовая, Cocos nucifera L., "Pol" синтезов, имеющая громадное экономическое значение по доставляемому ею маслу, волокну (Coir), семенным ядрам (Copra), вывозимым в Европу и Америку ради волокна, для выжимания масла. Для туземцев кокосовый орех — одна из важнейших принадлежностей незатейливой местной кухни их.

Когда после 7-8-дневного плавания по Индийскому океану, от Адена до Коломбо, на горизонте покажется, наконец, темная черта земли, то первыми, что на ней отличаешь жаждущий материка взор путника, будут высокие и стройные, но зато и постоянно искривленные, тонкие стволы кокосовой пальмы, увенчанные вершиною из 15-25 гигантских перистых листьев, представляющие резкий контраст с теми толстыми и относительно неизящными стволами пальмы финиковой (Phoenix dactylifera L.), которые путник еще недавно приветствовал у берегов Александрии, как первых типических представителей Африки.

Тонкий и высокий, серо-беловатый, никогда не прямой, кокос получает свой вполне характерный тип только в старости, т.-е. имея от роду уже несколько десятков лет. При таких условиях, вместе с "пизангом", известным обыкновенно под более распространенным именем "банана", Musa Sapientnm L., кокос является типическим спутником человека не только на Цейлоне, Сингапуре, Яве, Малаке, в Камбодже, но и повсеместно почти в тропиках обоих полушарий.

Молодой кокос характеризуется сильно развитым венцом своих изящно-перистых листьев, блестящий ярко-зеленый цвет которых еще возвышается контрастом их ярко-желтого срединного нерва (продолжение черешка) и еще относительно очень коротким, пока более или менее прямым стволом, на 4 — 5-м году уже украшенным золотисто-бурыми кистями крупных, овально и неявственно трех-гранных плодов — кокосовых орехов. [233]

Останавливаться на всех полезных и неизбежных даже приложениях кокоса в жизни туземцев: его дерева, листьев, сока, обильно вытекающего из предварительно перевязанных и через сутки срезаемых соцветий (сок этот служит, как и сок пальмы-кариоты, для вываривания бурого сахара и для получения пальмового вина "Годду") и самих плодов его — орехов, нет возможности. Нельзя, однакоже, не сделать в этом отношении исключения для неизбежной кокосовой воды, со времени чуть-ли не первых путешествий в тропики неправильно называемой молоком кокосовых орехов.

Созревающее, но еще далеко не зрелое семенное ядро кокоса слагается из тонкого, плотного, снежно-белого, прилежащего совнутри к семенной оболочке и напоминающего вкусом миндаль, пояса и губчатой, также белой, сладковатой волокнистой массы. Ядро содержит в себе полость, которая тем больше объемом, чем моложе сам орех. Полость эта внутри семени плода, достигшего уже своего полного развития (в смысле величины), содержит в себе более двух больших стаканов совершенно прозрачной, едва опалесцирующей жидкости — кокосовой воды, называемой обыкновенно и совершенно неправильно кокосовым молоком, потому что в орехах, давно сорванных а, следовательно, несвежих уже, она становится, действительно, точно-непрозрачною и в дело негодною, вследствие ее неприятного, отзывающегося прогорклым маслом вкуса — результата наступающего разложения. Зато свежая кокосовая вода во многих отношениях является предметом большой важности, в смысле необходимости соблюдения в тропиках величайшей осторожности при удовлетворении столь тягостной и обычной в сих широтах жажды.

Пить необходимо, но напиться из первого ручья или реки часто равносильно умышленному самозаряжению маляриею (злокачественною лихорадкою), столь гибельною здесь дизентериею или по крайней мере особого рода глистою (Anchilostomum duodtuale), вызывающею особого рода упорное малокровие и часто смерть, путем внутренних кишечных кровотечений, вследствие покусывания ею стенок двенадцатиперстной кишки, да и во всех тонких кишок.

Как же быть? Вот здесь-то и является спасительницею кокосовая вода. При помощи короткой глухой петли, из волокна того же кокоса, — петли, длина которой равняется лишь половине объема ствола, и в которую красивый и стройный сингалез вставляет свои босые ноги, он с быстротою и ловкостью изящной [234] полосатой цейлонской белки, буквально взлетает в несколько секунд на вершину кокоса и выбирает там те орехи, которое содержат по своему возрасту наибольшее количество воды. Затем, не более как через 2-3 минуты, он уже подает вам ловко срезанный ножем у его заостренного полюса орех, еще достаточно мягкий для такой операции. На первый раз едва сладковатый вкус этой жидкости кажется несколько приторным, но замечательная и постоянная, очень резко выраженная свежесть, можно сказать даже прохлада ее, вместе с убеждением в полной безвредности и в то же время питательности (содержит в себе растворимый белок и сахар) быстро мирят вас с кокосовою водою; прибавление же одной или двух чайных ложек коньяку, или столовой ложки хереса на стакан, отбивающих хотя и очень слабый, но все-таки не совсем приятный своеобразный вкус ее, делают последнюю незаменимою и даже весьма вкусною, а затем привычка очень скоро, даже и без поправляющих вкус условий, заставят вас весьма скоро оценить кокосовую воду по ее достоинству, т.-е. очень высоко.

Сингалезы — большие охотники не только до своих, но даже и до чужих кокосовых орехов.

Уже в так-называемых туземных кварталах "Petha" — туземцев "черных", как величают их англичане, городов Цейлона, не говоря о деревнях, вас заинтересует непонятный на первый раз факт, что каждый ствол кокоса окутан на известной высоте его сухими кокосовыми же листьями: это предосторожность от ночных воров: предательский шорох сухих и жестких листьев разбудит в свое время хозяина, спящего в своей хижине без дверей, среди обступивших последнюю кокосов, составляющих все его благосостояние.

Не меньшее значение, чем кокос, играет в жизни сингалезов — да и не одних сингалезов только, но и всех обитателей тропиков востока вообще — пальма-арэка: Areca Cаtecbu L., "Puwac" сингалезов, с ее тонким, очень высоким, кольчатым, поочередно коричнево-беловатым стволом, увенчанным небольшим султаном, всего из 5-6 относительно коротких перистых листьев. Очень оригинальный вид придает ей также и торчащее во все стороны, в виде ветвистой метелки, соцветие неприглядных желто-зеленоватых цветов, или являющихся вслед за первыми бурых плодов, семена которых составляют неотъемлемую принадлежность для жевания "бэтэля" — этой главной услады жизни человека крайнего востока. С помощью особого рода щипцов, грубой кузнечной работы, [235] сочлененных на одном конце и оканчивающихся рукоятками на другом, туземец помещает между обращенными друг к другу режущими лезвеями их вынутое из плодовой оболочки твердое семя арки и, сдавливая рукоятки, раздробляет последнее на небольшие куски. Каждый такой кусок, вместе с щепоткою гашеной извести и часто листовым табаком, завертывается в свежий, снабженный пронзительным запахом, лист "Rata-bulat-wel" — особого вида перца, Pieper Betle, var. Siriboit L., и немедленно отправляется в рот для непрерывного почти жевания; поэтому ручная плевальница — необходимая принадлежность всякого туземного жилища Цейлона и Явы.

Результатом жевания бэтэля "Siri" яванцев и малайцев является: большое удовольствие (лично я испытывал только жжение во рту), обильное течение слюны, окрашивающейся кроваво-красным цветом, красные губы и зубы.

Таковы важнейшие типы пальм; но перечень их был бы неполон, если бы мы забыли пальмы-ротанги, виды рода Calamus, стволы которых, достигающие иногда до 100 метров длины (Plectocomia elougata Blume Явы, например), подобно гигантским змеям, лежат громадными кольцами на земле и затем уже взбегают на вершины высочайших деревьев. Ротанги, вместе с представителями виноградных растений (Ampelideae), образуют собою главную массу так-называемых "лиан" девственных лесов. Страшные, бесчисленные крючья черешков перистых листьев этих пальм, ежеминутно угрожающие платью, лицу и рукам путника и уступающие только ножу и топору, делают часто леса тропиков востока совершенно непроходимыми.

Важнейшим культурным растением Цейлона считается по справедливости банан, Musa sapientum М. paradisiaca L., плоды которого составляют главную пищу туземцев. Ближайшим родственником банана является, в свою очередь, изящная Ravenola Madagascariensis Sonnerath, родина которой, как показывает само название — Мадагаскар.

Ravenola Madagascariensis — сочное гигантское травянистое растение (в 5-7 метров вышины), листья которого очень схожи родственною ей музою (банан) и так же, как у последней, всегда изорваны в клочки ветром. Отличается она от последней строго двурядными, сближенными у основания, листовыми черешками. Отсюда происходит и неправильное, но очень распространенное в немецких популярных сочинениях название этого растения: Faecherpalm. На самом деле Ravenola принадлежит [236] к семейству банановых растений: Musaceae, но не пальме (Palmae). Она называется также и "деревом путешественников", так как существуют указания, что на Мадагаскаре туземцы пользуются водою, скопляющеюся у этого растения в расширенных влагалищах листовых черешков его.

Весьма оригинальны также гигантские, сочные, похожие на агаву, растения Fourcroya gigantea Vent (тропическая Америка) и F. Selloa Koch (Мексико), цветущие раз в жизни; причем они выгоняют громадную стрелку (стебель) в несколько метров вышиною, прежде отсутствовавшую.

Подобно тому как повсеместно акклиматизировавшаяся по берегам Средиземного моря Agaye Americanа L. называется неправильно всеми, кроме ботаников, Aloё, — называют англичане и фуркрою, весьма распространенную и даже одичавшую на Цейлоне и служащую здесь для укрепления откосов железных дорог и чайных плантаций, Green Aloё, зеленым алоэ, в виду ярко-зеленого цвета ее гигантских, зубчатых по краям, вертикально поднятых вверх листьев этого растения, оканчивающихся острыми шипами.

Бесчисленные орхидеи-эпифиты, как туземные, так и чужестранные, разводимые у нас в теплицах с особою тщательностью, ростут здесь свободно и привольно в качестве изящного убора стволов, служащих им поддержкою деревьев, не требуя никакого ухода и поражая вас яркостью, размерами и причудливыми формами своих плотных, словно вылитых из воска, нередко гигантских и часто чудно ароматических цветков, прихотливо свешивающихся вниз изящными кистями и гирляндами. Орхидеи эти нужно видеть там самому, чтобы оценить по достоинству их красоту и силу. Весьма своеобразными являются свойственные Индии и Малайскому полуострову и архипелагу некоторые виды из рода смоковницы, Ficus. Все они характеризуются способностью давать по протяжению ствола воздушные корни, которые, достигая почвы и укрепляясь в ней, превращаются таким путем в новые стволы, размерами часто превосходящие ствол дерева материнского. Таким образом и получается роща-дерево, характеризующая этот тип.

Таков баниан (Не должно смешивать это название с бананом или пизангом (Musa), как это, к сожалению, часто случается), Ficus Bengalensis L., "Maha-nuga" сингалезов, северная граница которого достигает Египта. Сад "Esbekyia" в Каире обладает уже этими деревьями довольно [237] значительных размеров, но все-таки почти карликами являются они там сравнительно с гигантами родного баниану Цейлона.

Такими же свойствами становиться деревом-рощей обладает и столь популярная у нас в комнатах, в виде молодых подростков, Ficus elastica L., доставляющая индийский каучук, вытекающий в виде густого молочно-белого, впоследствии чернеющего сова из надрезов коры дерева. Индейцы называют ficus elastica — "змеиным деревом", благодаря способности его сильно выдающихся над почвою плоских корней как бы расползаться во все стороны прихотливыми извивами, причем соседние корни, сростаясь путем образования плоских поперечных перегородок, являют собою как бы ряд естественных ящиков, достигающих в Перадэнии у одного из гигантов этого вида вышины в половину человеческого роста.

Ближайшими сродниками смоковниц являются так-называемые хлебные деревья: типическим из них должно считать свойственное Малайскому архипелагу настоящее хлебное дерево: Autocarpus incisa L., "Rata-Del" сингалезов, с его изящными, обладающими как бы лакированными, ярко-зелеными, вырезными листьями и плодами, в зрелом возрасте превышающими размеры головы взрослого человека.

Этот вид дает лучшие плоды, которые, будучи испеченными, напоминают до некоторой степени вкусом плохой пшеничный хлеб; отсюда и название дерева.

Менее вкусные плоды дает так-называемое дикое хлебное дерево "Del" Artocarpus nobilis, Thw. сингалезов. В противоположность предъидущему виду, листья этого, свойственного исключительно флоре Цейлона, дикого хлебного дерева являются цельнокрайними, обратно эллиптическими, то-есть равномерно расширяющимися от съуженного основания в широкой и в тоже время почти горизонтально притупленной вершине. Плоды его менее ценятся туземцами (европейцы не едят их совсем), чем "Rata-Del", выходца Малайского архипелага. Охотнее едят туземцы плоды третьего, свойственного Цейлону, вида "Kos" Autocarpus intergrifolia L. Плоды эти, чаще продолговатые, чем круглые, выходят (как и у других видов) не только из основания старых ветвей, но даже из самого ствола, нередко уже на уровне высоты роста взрослого человека, тогда как дерево само по себе принадлежит в числу очень высоких. Желтоватая древесина его представляет высоко ценимый на Цейлоне материал для столярных и плотничных поделок. Между прочим из него готовятся нередко ящики для чая, как [238] известно — важнейшего предмета вывоза острова в настоящие время. Англичане зовут это дерево: "Джэк" (Jack-tree).

Резким контрастом дающих густую тень представителей смоковниц (рода Ficus) является свойственная Индии и Цейлону "Katu-Imbul": Bombax Malabaricum D. C. (Bombaceae). Дерево это, достигающее громадных размеров, периодически теряет свои листья и стоит добрую часть года совершенно голым. В молодости отличается оно характерным отхождением своих главных ветвей от ствола под прямым углом. Еще более типичным является в этом отношении весьма близко родственный последнему Eriodendron anfractuosum D. С., "Kapok" яванцев, столь характерный для Сингапура и Явы, где он встречается повсеместно, а на Яве служит часто в качестве живых телеграфных столбов: в стволы его вбиваются прямо изоляторы телеграфной проволоки.

Во время моего первого посещения Перадэнии, в половине февраля 1891 года, ветви громадных, совершенно голых деревьев "Katu-Imbul" были усеяны очень крупными, ярко-темно-красными цветками, изобильно покрывавшими также и почву под деревьями. Лапчатые листья последних появляются лишь во время созревания плодовых коробочек, подобно систематически близкому хлопчатнику заключающих в себе семена, окутанные войлоком нежных белых волосков, служащих, как и у "Kapok", для набивки матрасов, подушек и тому подобного. Вот почему англичане и называют оба растения хлопковыми деревьями: Cotton tree, величая Bombax Malabaricum, благодаря его красным цветкам, специально: Red Cotton tree — красным хлопковым деревом.

Различные представители гигантских древовидных злаков, известных под общим именем бамбука (Bambusa), характеризующегося своими кольчатыми, гладкими, полыми, перегороженными внутри соответственно листовым углам, стеблями и развесистыми, изящно пониклыми в разные стороны вершинами, снабженными ярко-светло-зелеными парными листочками. В Перадэнии достигает бамбук наивысшей степени своего могучего развития. Таков Dendrocalamus giganteus Минго, ростущий здесь так же привольно, как и на своей не особо далекой родине — полуострове Малаке. Бамбук этот достигает вышины наших мачтовых сосен и елей, невольно чаруя и приковывая к себе глаз северного наблюдателя всею силою своей избыточной южной мощи и красы.

В высшей степени изящные древовидные папоротники: [239] Alsophila criuita, А. glabra Ноокег, с их черными волосистыми, или гладкими, и стволами, и мелким кружевом изящных, гигантских, нежно и тонко перисто-рассеченных листьев; папоротники (общими очертаниями напоминающие пальмы), столь характерные для горной флоры Цейлона и Явы (Alsophila Contaminons Wall, последней) и привольно ростущие на высоте 3.000 — 16.000 футов на этих островах, чувствуют себя не совсем привольно в относительно жарком и сухом воздухе Перадэнии. Полной силы развития достигают они в филиальном отделении последней (в саду Hakgala, лежащем в центральной части острова, в 6 милях от Nuwara-Elliya (Nurelia англичан), за высоте 6.200 футов над уровнем моря), в саду особенно богатом папоротниками, хвойными эукалиптами и вообще представителями флоры австралийской, японской и северо-американской.

Таковы главные, наиболее приковывающие в себе внимание посетителя, представители могучей, роскошнейшей растительности Перадэнии.

Сад преследует также, хотя в довольно скромных размерах и без особой системы, разведение некоторых технических, экономических и врачебных растений. Так, здесь встречаются часто превосходные по своему виду и росту деревья, дающие цейлонскую и китайскую корицу: Cinnamomom Zeylanicum Breyne, "Kurundu" сингалезов, и С. Cussia Blume, и доставляющее камфору дерево камфорное: Camphora officinarum С. G. Nees-Laurus Camphora L. Апельсины, Citrus Aurantium Risso, отличаются здесь, как и вообще на Цейлоне, крупными размерами своих плодов, их постоянно зеленым, даже и во время зрелости, цветом и дурным кислым, лишенным аромата, вкусом. Между лимонами первое место занимает столь популярный от Colombo до Hong-Kong’а маленький лимон: Citrus nellus Hasskarl, вытесняющий в тропиках наш обыкновенный лимон: С. Limonum Risso. Замечателен также гигантский сладкий лимон: Jambola, иначе Ratanaran, Citrus decumana Wildenon, желтые плоды которого, с голову взрослого человека величиною, обладают розовою мякотью, сладкого и в то же время несколько горьковатого вкуса. Плод этот, Pomelo (Pumelo англичан) достигает наибольшего вкуса и достоинств на Яве, где туземцы зовут его: Djeruk-Bali или Djeruk-Matjan (Djeruk — общее яванское родовое название для апельсина, лимона и померанца; Matjan значит тигр, а также и большой или могучий). Голландцы называют С. decumana: Pampio, — Pampelmuse. В Перестэнии можно встретить далее хорошие образцы деревьев, [240] дающих мускатный орех: Myristica fragrans Hottoy и и семена какао: шоколадник, Theobroma Cacao L. Красно-фиолетовые, золотисто-желтые или оранжевые плоды последнего, напоминающие собою остроконечные, глубокоребристые огурцы, выходят из оснований старых ветвей и самого ствола густолиственного дерева, нередко почти у самого корня последнего. Деревья, доставляющие гвоздику — Caryophyllus aromaticus L., росной ладан — Styrax Benzoin Dryander, перувианский и толутанский бальзамы — Toluifera Pereirae et Toluifera Balsamum Baillon, смолу дагмар — Dammara vel Agathis robusta Hooker filius, равно как и ваниль — Vanilla planifolia Andrjw, хорошо произростают в Перадении, вместе с различными деревьями, доставляющими каучук и гутта-перчу.

Находящиеся здесь хинные деревья, Cinchoua Sucdrubra Рамоi, замечательны тем, что между ними есть дерево, вырощенное, в 1863 году, из семян, собранных Cross’ом и Spruce на Чимборазо. Кофе обыкновенный, Coffea Arabica L., и кофе либерийский, Coffea Liberica Bull., с их изящными, чудно ароматичными, белыми цветками, блестящими листьями и пурпуровыми у первого, красно-бурыми у второго вида плодами, равно как и крупнолистная ассамская разновидность чайного дерева — Thea Chinensis, varietas Assamica Simson, конечно не могут отсутствовать на Цейлоне, этом центре сначала коричных, затем кофейных, хинных и, наконец, ныне чайных плантаций. Культура кофе на Цейлоне в настоящее время падает все более и более, вследствие неудержимого распространения по острову, не уступающей никаким мерам, так-называемой «кофейной чумы", Hemileia vastatrix Berkley et Broome, паразитного грибка из семейства ржавченниковых, Uredineae, поражающего листья в виде круглых, сначала красновато-желтых, затем чернеющих, окруженных желтым кольцом, пятен. Микроскоп обнаруживает в ткани такого листа присутствие нежных нитей грибницы (Mycelium), оканчивающихся оранжевыми, почковидными спорами.

Coffea Liberica Bull., обладающая несравненно более крупными размерами стволов и листьев, лучше противостоит этому страшному врагу; поэтому теперь на Цейлоне, в особенности же на Сингапуре, очень заняты введением культуры "Либерия-кофе", предпочтительно пред обыкновенным. Эпифит-папоротник, знакомый нам Drymoglossum numularifolium Mettenius селится также на кофейных деревьях, пораженных "чумою", и не [241] справедливо обвиняется туземцами, как виновник гибели кофейных плантаций.

Saecharum officinarum L. — сахарный тростник, превосходно ростущий в знойном и очень влажном климате окрестностей Коломбо, в Перадэнии несколько страдает уже от ощутительной ему здесь сухости воздуха.

Классические плоды экватора и прилежащего ему пояса — мангустин, Garcinia Mangostana L. (Clusiaceae), и рамбутан, Nepheliam Lappaceum L. (Sapindaceae) — в тот период года, когда я был на Цейлоне (февраль и март), еще не были зрелы, тогда как другой, лучший представитель тропических плодов — манга или мангу, Mangifera indica L. (Anacardiaceae) — только-что начинала поспевать.

Не безъинтересным представляется для нас и так-называемый сингалезами "Cadju", Anacardium occidentale L., уроженец тропической Америки и Антильских островов, всюду разводимый и одичавший на Цейлоне. Плоды его содержат острое ядовитое начало "кардол", действующее подобно шпанской мушке, тогда как богатые жирным маслом семена вкусом напоминающим сладкий миндаль, свежие или поджаренные в соленой воде — представляют собою весьма любимое и распространенное на острове лакомство.

Важным экономическим и отчасти врачебным продуктом, собственным флоре Индии и Цейлона, является кардамон настоящий, "Cardamnngn" — Elettaria Cardamonium Maton et Witte, и цейлонская разновидность его, "Ensal" — С. longum Sm. (Zingiberaceae), но они отсутствуют в саду Перадэнии, вероятно на сновании нашей народной поговорки: "сапожник всегда без сапог".

Когда я пытался разъяснить себе такой соблазн соответственными расспросами, то получил в ответ, что в Перадэнии для этих растений слишком жарко. Впоследствии, в ботанических садах несравненно более жарких — на Сингапуре, Яве и в Сайгоне — я убедился личным наблюдением, что даже и там кардамон рости может и ростет.

Перейдем теперь к ученым учреждениям сада. Лаборатория его более чем скромна: это очень небольшой домик в центре сада; пред ним ростет особый вид смоковницы: прекрасный экземпляр Ficus Trimeni King — вида, названного по имени директора сада Треймана, Henry Trimen.

В домике помещается гербарий, затем небольшое собрание отрубков и распилов различных деревьев Цейлона (по [242] образцам сада Kew, близ Лондона) и рабочая комната директора; рядом — очень маленькое помещение, без всяких приспособлений для научных занятий, которое могло бы служить по нужде более чем скромным приютом для желающего работать постороннего ботаника, что, впрочем, едва ли даже возможно, помимо условий исключительно благоприятных, так как в Перадэнии не только жить, но даже и остановиться негде, и единственный, наиболее удобный способ посещения ее — коляска, нанятая туда и назад из Канди.

Кстати о нем. Англичане говорят всегда: "Кэнди", но что это "ол-райд" (allright) — могут думать лишь англичане, коверкающие все на свете по-своему. "Канду" по-сингалезски значит небольшой утес, тогда как Gala — большая скала.

Один из знатоков и старожилов Цейлона, чайный и хинный плантатор, m-r Eergusson, сообщил мне следующее интересное местное предание относительно происхождения названия Kandy — города: известно, что столица цейлонских царей называлась Maha-nura — большой город. Когда, после покорения острова, англичане овладели, наконец, и столицею его, была назначена съемка последней с окрестностями. Инженер спросил туземца, указывая на город, как называется эта столица? Последний, думая, что речь идет о ближайшем небольшом утесе, ответил: "Kandy". Инженер принял слово это за название столицы и тотчас же, исковеркав по-своему туземное произношение слова, согласно обычаю, записал его в качестве имени столицы острова.

В свое время и мне пришлось заплатить дань этой дурной национальной привычке англичан. При первом посещении сада, добрейший Трейман любезно сам водил меня всюду. Заинтересованный тем или другим растением, с которым у меня еще недоставало личного знакомства, я, конечно, спрашивал директора его название и часто слышал, хотя и не вполне чуждые, но странно звучащие слова. Приняв в соображение обычай англичан все произносить по-своему, чтобы убедиться в справедливости своего предположения, я сделал маленький опыт и, указывая на близь стоящее дерево, спросил: — Не правда ли, это должна быть Michelia Champaca? — Трейман, взглянув по указанному направлению, тотчас же сочувственно-одобрительно воскликнул: — О! yes! Мичелия Чемпек — all right, Мичелия Чемпек!

Так разрешилось мое сомнение относительно растений, [243] названия которых казались мне сначала очень странными в устах достойнейшего директора сада Перадэнии.

_______________________________

Перейдем теперь к Сингапуру. Ботанический сад его расположен, почти на окраине города, вообще очень разбросанного, прерываемого болотистыми лужами и пустырями, скрашенными, впрочем, роскошнейшею экваториальною растительностью. Как известно, Сингапур лежит только во 2-м (1 1/2) градусе северной широты. Первое, что поражает путешественника в самом городе, это странное, сплошное предпочтение, оказываемое домовладельцами, по преимуществу купцами, темно-голубому, или точнее светло-синему цвету, который, конечно, очень скоро теряет свою яркость под жгучими лучами сингапурского солнца. Как бы то ни было, на половину, и даже более чем на половину, полинявший город Сингапур (что значит: львиный город), важнейший порт дальнего востока, является сплошь синим. Как и чем объяснить такое пристрастие, нигде, от Коломбо до Иокогамы включительно, мне более не встречавшееся? Отыскивая аналогии, я мог припомнить, правда, единичные, но нередкие примеры окраски в такой именно цвет иных церквей и купеческих домов у нас в Москве; но при этом обнаруживалось обыкновенно, что домовладелец, он же и церковный староста, выкрасив в излюбленный им светло-синий цвет вверенный его попечению храм, поступил также кстати и со своим собственным домом — не более; что же в сущности общего между любителями синей окраски, всеми домовладельцами Сингапура — и некоторыми Москвы? Вопрос остается открытым!

Итак, по превосходному шоссе, во многих местах усаженному священными смоковницами, Ficus religiosa L., резко отличающимися от прочих видов рода Ficus длинными заострениями своих внезапно съуживающихся у верхушки широко-сердцевидных листьев, отправимся в ботанический сад, в коляске, запряженной некрасивыми и мелкими пони, управляемыми обыкновенно черным тамилом, с длинными распущенными по плечам или связанными на затылке в большой узел волосами. Остановимся, однакоже, сначала несколько на Ficus religiosa, этой нетьемлемой принадлежности каждого буддийского храма, где непременно рядом с последним стоит и так-называемая "Dagoba" — сооружение без дверей и окон различной величины, [244] но всегда имеющее приблизительную форму стоящего на земле колокола.

Под дагобою хранятся, недоступные взору даже и правоверных буддистов, какие-либо реликвии самого Будды, — часть его одежды или что-либо подобное, а рядом с дагобою всегда должна роста и Ficus religiosa — "Bo-gaha"; по-санскритски это значит: "святое дерево", так как под Bo-gaha именно пребывал долгое время в посте и бдении великий Будда-Сакиамуни. Здесь победил он силою воли и молитвы все немощи человека, препятствующие его слиянию с божеством на лоне всезабвения — нирваны. Это были: голод, жажда, сон и чувственные наслаждения.

Под сенью Bo-gaha потерпели полное и постыдное поражение тщетно соблазнявшие Будду — под предводительством самого верховного бога зла, "Ката" — "ашпар", обольстительные, дивные красавицы, девы-демоны; и вот, когда все оне, побежденные, наконец, святостью Будды, смущенные и робкие склонились беспомощно пред ним, — свершилось просветление великого учителя: он вкусил блаженство нирваны и, став с той поры выше человеческих желаний и страстей, слился всецело с божеством, став превыше всего земного и тленного!

Таково религиозно-поэтическое значение Bo-gaha; практически же она замечательна лишь как дерево, доставляющее (путем укола насекомого Coccus Iассае) особую смолу, идущую на приготовление лака и сургуча. Дерево это дает также и каучук, плохого качества впрочем.

Дорога в ботанический сад Сингапура идет между тенистыми садами. Она наполнена, кроме обыкновенных, запряженных лошадьми экипажей, еще и двуколесными колясочками; их везут обнаженные до пояса люди, бурые тамилы или желтые малайцы. Колясочки эти японские: джин-рик-ша (китайское, весьма популярное на крайнем востоке, слово, обозначающее: человек — сила — коляска, тогда как по-японски собственно колясочка эта зовется: курума). Итак, здесь извозчи-лошадь уже не коричневый сингалез, как в Коломбо, но чернобурый тамил или, чаще всего, желтый, с толстыми губами, малаец, в пестрой короткой юбке (саронг) и широкополой соломенной шляпе. Тяжести перевозятся в Сингапуре, как и на Цейлоне, в больших двуколесных фурах, запряженных крупными и сильными, обыкновенно серыми или белыми, горбатыми быками — зэбу; но здесь эта терпеливые длиннорогие труженики уже не исчерчены безжалостно выведенными каленым железом по всему [245] телу фигурами и письменами, как на Цейлоне. Они только украшены ошейниками с колокольчиками, а на рогах их красуются медные кольца и такие же шарики на концах последних. Своеобразные украшения эти придают быкам особо-характерный, несколько фантастический вид, так хорошо гармонирующий с наружными затейливыми орнаментами браманских и буддийских храмов; да и вообще со всею остальною индийскою обстановкою Сингапура.

Сады частных собственников, окаймляющие улицы, правильнее — просто дорогу в сад ботанический, отделены от шоссе вязкою живою изгородью из стриженного "под-гребенку", т.-е. ровною стенкою, особого вида низкорослого и мелколистного бамбука. Сады эти состоят из характерных для Малаки и совершенно чуждых для нас плодовых деревьев и других украшающих растений.

К первым принадлежат: мангустан — Garcinia Mangosоana L. (Clusiaceae), с его светло-серым, иногда почти беловатым стволом, округло-пирамидальною массою блестящей темно-зеленой жесткой и крупной листвы и коричневыми, кожистыми снаружи, сочными и белыми внутри плодами, снабженными остающеюся светло-зеленою чашечкою. Мангустан — это всеми признаваемый перл между экваториальными плодами; и действительно, охлажденная на льду белая, едва розоватая, почти полужидкая масса этого роскошного плода (сохраняющаяся даже и при таких условиях лишь очень недолго), которую едят ложечкою, обладает весьма нежным, сладким и в то же время едва кисловатым, напоминающим хорошее плодовое мороженое, вкусом. Масса эта заключает, впрочем, большое и горькое семя, которое нельзя безнаказанно раскусить, а кожистая оболочка, ядовитая у плодов незрелых (мангустан — родной брат вида, дающего ядовитый гумми-гут (Garcinia Morella Desrousseaux, лекарство и краску), у плода созревшего хотя и безвредна уже, но обладает неприятно-вяжущим вкусом.

Весьма своеобразным является также рамбутан — Nepheliam Lappaseum L. (Sapindaceae). Краснобурые, сильно мохнатые, величиною в мелкое яблоко, яйцевидно удлиненные плоды его, заключающие в себе сочную беловатую, съедомую, облекающую твердое семя массу, нередко пригибают, несмотря на свою небольшую величину, к земле ветви несущего их дерева: так велика тяжесть, обусловливаемая их сильным урожаем.

"Рамбут" по-малайски значит: волос, "ан" — покрытый, название весьма удачное и характерное. Рамбутан — дитя экватора; [246] область его распространения ограничивается почти исключительно Большими Зондскими островами, Сингапуром и Малакою; поэтому даже и за роскошным столом превосходных французских пароходов индо-китайско-японской линии общества "Messageries-Maritimes" рамбутаны появляются не часто и "на краткий миг" только. — Известно, что никто не странствует так часто по белу свету, одного бессмысленного шатания ради, как англичане. Такой "globe-trotter" очень типичен: наивно веруя, что все на свете существует лишь для его "британских интересов" и даже для него лично только, не допуская обыкновенно иной мысли и в других, такой "благополучный" сын Альбиона способен проследовать от Марселя до Иокогамы, конечно, если можно, на французском пароходе (потому что его собственные и хуже, и дороже), закрывшись от всего окружающего бесконечным листом английской газеты, которую он оставляет лишь для "whiski-soda" или "brandy-soda", если не для обеих вместе, для виста или для игры в "palet"; увы! его родной "крикет" (не смешивайте с "крокетом") не имеет права гражданства на французских пароходах. Все остальное для него не заслуживает никакого внимания!

Вот почему всякое новое явление окружающей природы или иных общественных и этнографических отношений и условий, если Англии нельзя при этом поживиться чем-нибудь, — им игнорируется. Все это ему совершенно чуждо и незанимательно. Зато тут нередко и случается, на пути между Сингапуром и Сайгоном, великий соблазн именно с рамбутаном, даже если такой "globe-trotter" совершает путь по Китайскому морю и не в первый раз. Рамбутан вообще, как уже сказано, очень редкий гость изобильного table d’hote парохода, и вот вдруг попадаются иногда за дессертом эти невиданные и, конечно, неслыханные плоды с их кожистою красно-бурою, мягко-лохматою, но очевидно несъедомою оболочкою. Как быть? Есть надо непременно все: ведь деньги за все заплачены, не пропадать же им, — а как приняться за еду неведомого плода, не только не отступая от малейших условий "джентльменской еды" (ведь, как и обеденный туалет, это едва-ли не главная жизненная задача globe-trotter’а), но даже и совсем не зная, откуда и как взяться за неведомый плод, не нарушив приличий? Все это "shoking" для нашего чаще лишь quasi-"perfect gentleman", "very shoking" для его очень длинной и почти всегда очень сухой и плоской, длинношеей и длиннозубой соотечественницы, усердно охотящейся за ним, в пределах, дозволяемых лицемерием английских [247] приличий, в тщетной и, увы, сильно запоздалой уже надежде, огибая земной шар, причалить, наконец, если не на твердой почве, так хотя бы на борте парохода, к постоянно ускользающей пристани Гименея (На большой дороге всего света — между Суэцом, Иокогамою, Сан-Франциско, (или Ванкувером), Нью-Иорком и Лондоном — едва-ли не на каждом большом пароходе можно встретить, иногда по нескольку за-раз, таких охотящихся за женихами дочерей Альбиона)!

Вот какие затруднения способен подчас причинить невинной и вкусный рамбутан на большой дороге всего света! Справиться же с ним очень просто: наружная кожистая оболочка плода легко лопается под давлением двух пальцев и еще легче, при том же и совершенно опрятно и гладко, вылущается целиком вкусная мясистая белая масса плода с твердым, несъедомым семенем внутри; последнее, конечно, бросают.

За мангустаном, по его достоинствам, следует плод "манго". Дерево манго, Mangifera Indica (Anacardiaceae), обладает великолепною, развесистою, густолиственною вершиною; по концах ветвей оно увешено крупными золотисто-желтыми плодами, величиною в гусиное яйцо и даже более. Длинные ножки плодов манго нередко собраны целыми кистями; а вот рядом с этими деревьями, как бы протягивая к вам, через живую изгородь стриженного бамбука, длинные руки своих пальчатых сели лопастных листьев, красуется так-называемое дынное дерево, Carica Papaya L. (Рарауасеае), и выдвигается вперед глубоко-вырезная, лакированная, темно-зеленая листва уже знакового нам дерева хлебного (Atrocarpns incisa L.), вместе с целыми рядами пизангов, Musa Sapientum L. (иначе банан), вершина стебля которых склоняется иногда чуть не до земли вод тяжестью громадной верхушечной кисти их конечного соплодия, на котором мутовчатыми кольцами расположены постепенно созревающие от основания в верхушке плоды бананов, этой главной пищи местного населения.

О кокосовой (Cocos nucifera L.) и арэка (Areca Catechn L.) пальмах нечего и говорить: оне неизбежны здесь везде и всюду.

Любимыми украшающими садовыми растениями являются здесь столь характерная по своему виду, уже знакомая нам Rayenala Uadagascariensis и округленные купы очень светлых, желтовато-зеленых, у вершины и по концам ветвей почти белых деревьев, которые местные англичане, по цвету их листьев, зовут латуковым деревом", Lettuce tree. По цвету листьев [248] деревья эти действительно сходны с беловатою зеленью салата-латука (Lactuca Sativa L.).

Дерево это, Pisonоa Morindifolia Br. (Fam. Nyctagmaceae), впрочем, кроме цвета листьев, с названным растением ничего общего не имеет.

Часто деревья украшены очень своеобразно — поселившимися на них причудливыми папоротниками-эпифитами, Platicerium grande J. Sm. и Asplenium Nidus L. Оба они — эпифиты, то-есть растения, поселяющиеся на деревьях, правда, но питающиеся не соками последних, как настоящие паразиты, а только прикрепляющиеся к своим хозяевам и приуроченные к питанию воздушному, почерпаемому из воздушной, насыщенной водяными парами, здесь всегда влажной атмосферы.

Platicerium grande J. Sm. поражает своею оригинальностью. Плотные и кожистые, мелкозубчатые по краям и дихотомически делящиеся листья его, превышающие своею длиною размеры человеческого роста, поднимаются почти вертикально вверх, параллельно со стволом дерева, на котором поселился эпифит, тогда как листья, несущие споры (плодоносные) и дихотонирующие еще более резко, на подобие оленьих рогов (длиною в два и более метров), висят вниз. Нередко они касаются почвы и даже лежат частью прямо на земле.

Таков, например, великолепный Platicerium grande Sm., ростущий на одном из деревьев прекрасного сада нашего гостеприимнейшего и радушного консула в Сингапуре, А. М. Выгодцева. Не менее интересен, конечно, также свойственный Сингапуру и Яве Aspidium Nidus L. Укороченный до степени неглубокого, полого диска стебель его, окаймленный рядом громадных, превышающих рост человека, простых (не делящиеся), мелко- и редко-зубчатых по краям листьев этого папоротника действительно напоминает собою гигантское птичье гнездо. Эпифит этот равно оригинален, является ли он приросшим к самому стволу, или раскидывается привольно на горизонтальной ветви какого-нибудь гиганта дерева.

Сам ботанический сад Сингапура представляется со своего казового конца лишь роскошным городским парком, где красивыми группами, но без всякой системы расположены различнейшие представители флоры тропиков обоих полушарий. Превосходные широкие шоссированные дороги, окаймленные обыкновенно сплошными зарослями очень крупного папоротника, Gleiclеnia dichotoma, служат любимым местом вечерней прогулки представителей европейской колонии Сингапура в экипажах и [249] верхом. Не мало содействует также красоте сада и пруд, где привольно ростет и красуется южно-американская красавица: Victoria regia Lindley (Nymphaeaceae) вместе со священным цветком Брамы и Будды, лотосом Индии и Цейлона: Nelumbium speciosum Wildenow. Очень крупные розовые и белые цветки последнего всегда лежат вместе с цветочными метелками пальмы Areca Catechn, в виде жертвоприношения пред изображениями и статуями Будды и в храмах поклонников Вишну.

Согласно воззрениям священных преданий браманитов, мир произошел так: на поверхности "Океана Вечности" появился цветок священного лотоса. Творец богов и людей, великий Брама, заключил себя в яйцо, покоившееся на дне этого цветка и пребывал внутри яйца, доколе явившееся в божественной груди "Желание", впоследствии само ставшее богом любви, вожделений и страстей, "Кама", не возбудило потребности освобождения из яйца. Силою божественной воли последнее раскололось на две равные половины: нижняя, окруженная океаном, стала землею, верхняя — сводом небес. Затем создал Брама и двух главных богов: Вишну — охранителя и зиждителя, и Сиву (иначе Maha Dowa) — разрушителя, но в то же время и создателя — представителя оплодотворяющей и вызывающей жизнь силы. Так возникла вселенная и управляющая ею тройственная божественная ста: Брама, Вишну и Сива в образе Тримурти, олицетворяющей в себе слитыми во-едино все три главные божества браманского культа.

Во время моего последнего посещения Сингапура, в конце июня 1891-го года, невольное внимание приковывало к себе также великолепное и очень ядовитое, пышно цветущее дерево: Fagraea infernalis Miquel (Loganiaceae). Громадные, в виде изящной воронки, сначала чисто белые, затем желтоватые цветки его, до 25 центиметров длиною, при 20 центиметрах наибольшего поперечника, обладают очень приятным, но наркотическим я одуряющим по своей силе запахом. Fagraea imperialis ближайшая родственница дерева, доставляющего так-называемые рвотные орехи, Strychnos Nux vomica L., из которых добывается стрихнин.

В стороне от посещаемой публикою части сада расположены питомники технических и врачебных растений жаркой полосы всего земного шара. Между ними первое место по своей <...>лости занимают некогда столь обильные на Сингапуре и Востоке, а теперь совершенно истребленные деревья: Dichopsis Palaquium Gutta Bentley et Trimen (Sapotaceae), [250] доставляющие настоящую гутта-перчу. Вообще систематическое разведение различных врачебных и технических растений ведется теперь здесь очень энергично и с большим знанием дела чрезвычайно симпатичным и обладающим глубокими познаниями, недавно лишь назначенным директором сада — доктором Ridiey, любезности которого я обязан очень многим при изучении сада Сингапура.

В конце июня 1891 года доктор Ridley отправился в продолжительную экспедицию на Малаку, в Джогор и далее. Вне всякого сомнения, он возвратится (теперь, конечно, возвратился уже) оттуда с новыми богатыми научными сокровищами, которые не ускользнут от его компетентного внимания и горячей любви к науке.

_______________________________

Ботанический сад города Сайгона, главного порта (километрах в 50 от моря) принадлежащей в настоящее время Франции Камбоджи (прежде — часть Аннама), расположен на текущей в болотистых берегах реке Don-nai, настолько глубокой во время прилива, что громадные океанские пароходы свободно доходят до Сайгона во время прилива. Это красивый, чистенький городок, заселенный безобразными желтыми аннамитами, по своему антропологическому типу очень близкими к китайцам, в торговом и промышленном деле (несмотря на родство) их беспощадно подавляющими. Независимо от такого сходства, аннамиты обнаруживают в то же время своим внешним видом принадлежность и к типу малайскому. Свайные жилища их сохраняют также вполне еще характер надводных малайских хижин Сингапура, Малаки и Зондских островов.

Неизбежными спутниками всякого человеческого жилища Сайгона, как и вообще этих широт, являются дынные деревья (Carica Papaya L.), кокосы (Cocos nucifera L.) и арэка (Areca Catechu L.). Городские улицы Сайгона усажены изящными тамариндами, Tamarindus Indica L., с их мелким кружевом ярко-зеленых листьев, и обремененными золотыми плодами, тенистыми мангами: Mangifera Indica L. Часто попадается здесь также и Ficus religiosa L. Последняя, как и в Сингапуре, нередко и вне ограды буддийских храмов.

Сайгон характеризуется еще самыми мелкими и безобразными лошадками-пони, каких я встречал где-либо на крайнем Востоке, и в особенности беспощадными москитами, климат очень нездоров; благодаря удушливым жарам, солнечные удары, [251] дизентерии и злокачественные лихорадки очень тяжело отзываются здесь на здоровье жителей — европейцев в особенности. Срок строевой службы присылаемых из Франции солдат — трех-летний, но большая часть из них уже на втором году пребывания в Камбодже должна быть, по болезни, возвращаема обратно.

Сад города — одновременно зоологический и ботанический — не представляет ничего замечательного в научном отношении. Однакоже большинство растений, при полном отсутствии систематического распределения их, снабжены правильными определениями; животные хорошо содержимы и помещены, но зато уже совсем без названий. Очень богато представлена здесь группа водяных и голенастых птиц.

Весьма хороши далее: черный леопард, веерные голуби, аргусы и роскошные экземпляры крокодила: Crocodiles porosus, равно как гигантской ящерицы-монитора: Varanus bivittatus. Интересна также очень и "канхиль", карликовая кабарга — Тгаdus pygmaeos, помещенная между куликами и бекасами, которые обыкновенно и побеждают ее в борьбе за брошенный банан, если только индийский журавль, Grus Vizgo, не успеет вовремя помирить обе стороны безапелляционным присвоением спорной добычи.

_______________________________

Третьим и последним из виденных мною английских ботанических садов тропиков является сад Гонг-Конга, этого Константинополя крайнего востока по амфитеатру его бухты, Гибралтара — по стратегическому да вдобавок еще и торговому значению.

Весьма живописным представляется сам город, улицы которого так круто поднимаются в гору, что одни дома оказываются стоящими над другими. Между ними залегла на полугоре огромная масса зелени ботанического сада, ограниченная справа <...>ьшою (В доступном экземпляре текст поврежден - Thietmar. 2015), остроконечною башенкою колокольни городской церкви. Высоко над городом поднимается почти отвесный пик, имеющий около 800 футов над уровнем моря.

Вершину этой горы венчает оптический телеграф; левее расположен красивый "Terminus-Hotel", как бы царящий над городом и морем. Канатная железная дорога, двигательная мачта которой находится близ Terminus-Hotel, в пять минут довезет вас из города наверх или сверху вниз при помощи вагонов, движущихся по металлическому канату в противоположном направлении и постоянно встречающихся на пол-пути, причем вы летите почти вертикально вверх или вниз.

Гонг-Конг, построенный, как известно, на острове, уже [252] настоящий представитель "Небесной Империи", выхваченный у Китая Англиею, здесь очень плотно запустившею в него (да и в него ли только?) свои крепкие лапы. В сад можно попасть или пешком, что очень утомит вас, или в легких носилках, на плечах двух китайцев.

Сад Гонг-Конга, красиво разбросанный по склонам холмов, с цветниками, в которых особенное внимание обращают на себя виды крупных, уже не эпифитных, а ростущих в земле орхидей: туземного Prajus grandifolias Lindley и индийского Ph. albus Lindley и проч. Тщетно стали бы мы отыскивать здесь кокос; близость границы тропика (22° с. ш.) не допускает его уже в эту широту; зато во всем блеске громадных размеров красуется и привольно цветет здесь свойственная южному Китаю Levistonia Chinensis Вг., столь обычная у нас в теплицах и комнатах под другим своим именем — латании (Lataniа borbonica Martins).

На более холодную зиму указывают здесь также и роскошные, гигантские, темно-зеленые, изящные араукарии Австралии (Araucaria Bidwillii Hooker, А. Cunnmghamii Ait) и Новой Каледонии (A. Cookii Br.), вместе с длинно-игольчатою китайскою сосною, Pinus Sinensis Lamb.

Причудливые эпифитные папоротники, уже гораздо более скромных размеров, чем родственные гиганты Сингапура, имеют здесь еще своего представителя; таков: Platycerimn biforme Hooker, свешивающийся с иных деревьев сада.

Из всех английских ботанических садов тропиков сад Гонг-Конга наименее удовлетворяет даже и самым скромным научным требованиям. Директором его состоит Ford, — человек, как передавали мне, даже не имеющий академического образовательного ценза, дающего ему право на занятие должности директора сада.

Тем не менее, сад Гонг-Конга содержит в себе одно растение, ни в каком саду всего мира не встречающееся более: это — единственный экземпляр дерева, доставляющего бадьян или так-называемый звездчатый анис, Illicium verum Hooker. Несмотря на то, что звездчатый анис и добываемое из него эфирное масло, по своему составу, запаху и вкусу не отличающееся от масла аниса обыкновенного (Pimpinella Anisum L.), вывозится с незапамятных времен в значительном количестве из южного Китая, Тонкина и Аннама, само производящее растение было только в 1882 году доставлено в сад Гонг-Конга из Пакоя (самой южной гавани Китая в Тонкинском заливе. [253] Это было несколько экземпляров молодых растений, присланных сюда через английского консула из Пакоя. Часть их отослали в лондонский ботанический сад Кью (Kew). Одно из последних зацвело там в 1887 году, причем и оказалось новым, еще не описанным нигде видом, который Hooker назвал Illicium verum, заменив этим реальным именем фантастический вид — Illicium Anisatum, описанный Loureiro наугад (он, как и никто, до 1887 года не видал самого растения) в его кохинхинской флоре. В настоящее время в Гонг-Конге осталось только единственное во всех ботанических cадах дерево бадьяна, так как экземпляры Кью (Kew) пропали прошлою зимою. Мне сообщил это лично директор сада Кью: Shiselton-Dyer, во время моего возвращения в Европу через Лондон, в августе прошедшего года. Интересно, что собранные мною молодые плоды (к сожалению, растение отцвело всего лишь за несколько дней до моего прибытия в Гонг-Конг, в марте текущего года), листья и ветви, в течение целых месяцев, сохранили упорно свой характерный запах и сладкий вкус, тождественные со вкусом и запахом аниса обыкновенного.

_______________________________

Перейдем теперь к Яве. Когда на 7-й или 8-й день плавания от Адана к Цейлону, на горизонте покажется, наконец, сначала едва заметная полоса земли, обнаружатся на ней высокие, тонкие, изящные и постоянно искривленные кокосы (Две пальмы наибольшей культурной важности: уже знакомая нам арэка и кокос, при одинаковых условиях тонкости и высоты ствола их, являют, в отношении прямизны последняго, полную противоположность: взрослый кокос всегда настолько же обязательно искривлен, насколько пряма арэка. "Верить женщине так же трудно, как найти прямой кокос", гласит пословица сингалезов. Затем <...>  (В доступном экземпляре текст поврежден - Thietmar. 2015) считая обезьян животными священными, могущими, конечно, быть убиваемыми нечестивыми белыми пришельцами, но естественною смертью не умирающими, и зная, насколько тщательно скрывает местный бич рисовых полей, "пожиратель риса", свое гнездо, сингалезы говорят еще: "кто увидит когда-либо прямой кокос, найдет гнездо рисовой птицы или труп умершей естественным путем обезьяны, тот может рассчитывать на бессмертие"), как бы рвущиеся на встречу к ласкающему их морскому прибою, блеснет на ярко синем небе обливаемый жгучим солнечным свет, ослепительно белый маяк Коломбо и за гигантским молом его богатого судами рейда раскинется перед взорами утомленного морем путника самый город, торговый центр всего острова, — тогда путник этот, забыв неблагодарно прекрасную обстановку своего плавучего дома — превосходного во всех [254] отношениях французского парохода общества "Messageries Maritimes", позабыв дивные ночи Индийского океана, сопровождаемые великолепным, как нигде, фосфорическим свечением моря, стада летучих рыб (Exocoetus evalans), развлекавших его днем, — неблагодарно забыв все это, устремится прежде всего ступить как можно скорее на твердую землю, покинутую им в Адэне уже неделю тому назад.

В этом стремлении скажется явно прежде всего, конечно, то глубокое, так сказать бессознательное, предпочтение человеком суши морю, которое свойственно ему даже и при самых лучших и приятных условиях плавания — свойственно всем, не исключая и старых, заслуженных ветеранов коварной водяной стихии, равно легко чарующей, как и губящей.

Нигде, думается мне, контраст инстинктивного предпочтения земли воде не выступает так резко и ярко, как здесь, в особенности для жителя севера, силою пара, в какой-нибудь месяц всего, перенесенного среди зимы из царства снежных мятежей и морозов своей далекой родины на дивный остров Цейлон, буквально подавляющий путника фантастическою мощью его растительности, одинаково поражающей вполне чуждыми и непривычными глазу гиперборейца формами, как при ослепительном блеске южного солнца, так и в ночной тиши. Тогда, залитые ярким синеватым лунным светом кокосы, своими резкими, почти угольно-черными, тенями повторяются еще раз на снежно-белом песке побережья океана, могучий прибой которого, в самую тихую погоду даже, с громким и постоянным ритмическим шумом разбивается серебристо-жемчужною пеною у подножия их стволов, также отливающих при лунном освещении серебром; а в темно-синем небе, при неумолкаемом и необычно громком (сравнительно с Крымом или Италиею) и звучном, могучем хоре цикад, реют живыми алмазными дугами, подобно крошечным ракетам волшебного фейерверка природы, мириады светящихся жучков и несутся высоко вверх как бы на встречу не по-нашему ярким созвездиям, между которыми приветствует вас видимый здесь уже хорошо, хотя и стоящий еще невысоко над горизонтом, Южный Крест другого полушария.

Объятый восторгом путник думает: — Да, действительно, нет ничего лучше, богаче и живописнее Цейлона! — Ближайшее знакомство с бесчисленными растительными формами острова, сокровища Перадэнии и красота ландшафтов горного центра его, еще более укрепляют такое решение. Затем привычка, [255] однообразие закругленных тупыми конусами горных цепей, повсеместное обнажение их от девственных лесов, частью замененных уже и все более и более заменяемых утомляющими глаз чайными плантациями, отсутствие вулканов — все это постепенно и неприметно ослабляет силу первого впечатления, но до поры до времени совершенно незаметно, — до тех пор, пока судьба не поставит вас лицом в лицу с дивной и действительно, думаю, ни с чем несравнимой красавицей — Явой.

Здесь, уже по другую сторону экватора, в тех же почти соответственных широтах южного полушария, предстанет она пред вами во всей силе и блеске своей не уступающей, а в некоторых частностях и превосходящей Цейлон растительности, — предстанет во всем величии красы своих горных цепей и многочисленных вулканов, очерченных столь же разнообразно, как и прихотливо, насколько однообразны горы и холмы Цейлона. Среди нетронутых еще, девственных лесов, украшенных роскошными древовидными папоротниками (Alsophila contaminans Wall.), дикими пизангами (Musa frondosa Hr. Bog.), роскошными цветущими эпифитами-ятрышниками (Orchidaceae), изящными ароматическими бледно-желтыми кистями некоторых имбирных (Zingiberaceae) растений (Hedychium coronarium Koen.), ярко-розовыми, с малиновым зевом и длинным, нитевидным, штопорцем бальзаминами (Impatiens platypetala Lindley), причудливыми нэпэнтами (Nepenthes phylamphora Wild), листья которых оканчиваются как бы настоящими, действительно снабженными произвольно закрывающимися и открывающимися крышкою кувшинчиками, выделяющими внутрь водянистую жидкость, — под тенью таких внушительных лесных гигантов, какими являются: "Puspa", Gordonia Wallichii D. C. (Ternstroemiaceae) и "Ki-hudian", Engelgardia spicata Lesch (Juglandaceae), верхом на маленьком, но живом и крепком, огненном яванском "пони" "Kuda" (Kuda — по-явански лошадь), или в кресле-носилках, груженные кроткими и приветливыми яванцами в их юбках (sarong) и белых конических, почти плоских как тарелка шляпах, подниметесь вы, между рощами-деревьями Weringin, Ficus Benjaminea L., на вершину вулканов Tankubanprau (что значит: опрокинутая ладья — по сходству профиля вершины с опрокинутою лодкою) и Papandaya и даже спуститесь очень удобно верхом в самый кратер последнего.

Тогда, стоя на тропинке в один шаг шириною только, среди зыблющейся почвы, боязливо и почтительно удерживаемые за плечо начальником проводников (Mandur), опасающимся, [256] чтобы вы как-нибудь не вздумали шагнуть в сторону и при этом провалиться совсем или по крайней мере заживо изжариться; среди паров горящей серы, в тяжелом белом тумане возникающего при этом сернистого ангидрида, между причудливо очерченными туфами, покрытыми ярко-желтым слоем возгоняющейся пред вами в этой лаборатории природы серы, имея высоко над собою с трех сторон частью обнаженные, частью покрытые бедною растительностью, стены кратера Papandaya, а с четвертой — дивную по красоте очертаний горную цепь, замыкающую горизонт, — невольно сделаете вы сравнение между Цейлоном и Явою и скажете: — Нет, поспешил я тогда решить, что трудно отыскать на земле другой такой остров, как сказочная Ланка (санскритское название острова). Хорош он, конечно, но еще лучше, что туда пришлось попасть прежде, чем сюда! — И вы будете правы.

Чуден сказочный Цейлон; но как сравнить его с дивною Явою, всю прелесть и чарующую силу которой, конечно, сохранит навсегда в своей памяти каждый, на долю кого выпал счастливый жребий познакомиться с этим благословенным уголком земного шара! Но как немного найдется между такими счастливцами людей, которые, при всем старании, даже лишь в бедном очерке только съумеют передать читателю, хотя бы приблизительно лишь, всю глубину и силу захватывающего их чувства величайшего наслаждения красотами природы и всею поразительною роскошью разнообразнейшей растительности Явы, одновременно с неменее страстною жаждою — хотя бы еще раз в жизни снова ступить ногою на почву этого действительного земного рая для естествоиспытателя!

Перейдем теперь к важнейшему ботаническому саду острова — Бейтэнзоргу. Кому из современных ботаников чуждо это слово? Кто из них не представлял себе этот дивный уголок земли, как цель заветных и для огромного большинства из них, увы, неосуществимых мечтаний? Однакоже и тот счастливец, на долю которого выпадет такая завидная участь, будет все-таки очень поражен. Действительность далеко превзойдет его ожидания, и притом не в отрицательную, а в положительную сторону. Как часто мы разочаровываемся, если что-либо очень хвалят предварительно. Здесь наоборот: только тот, кто лично увидит роскошнейшую природу Явы, и при том в Бейтэнзорге, при содействии всех средств и пособий европейской науки, в лучшем, полнейшем и благороднейшем смысле этого слова, — только тот постигнет вполне: что могут дать в своей [257] совокупности ботанический сад, лаборатории, музей, богатейший гербарий тропиков обоих полушарий и библиотека, полноте и богатству которой приходится завидовать многим ботаническим институтам западной Европы. Все это увидит он во-очию в Бейтанзорге. Самый сад находится в городе того же имени (голландское слово: Buitenzorg, произносимое как Бейтэнзорг], соответствует немецкому выражению: ohne Sorge: без забот). Город является административным центром резидентства Preang и местом постоянного пребывания генерал-губернатора голландской Индии, дворец которого находится в непосредственном соседстве с садом. Последний основан в 1817 году Rheinwardt’ом. Незначительный город (30-40 тысяч жителей) Бейтэнзорн находится от Батавии, столицы Явы, в двух часах езды по железной дороге, и лежит на высоте 800 футов над уровнем моря. Он приютился между двумя вулканами: Салак (Salak) и Гедэ (Gedeh). Последний всегда курится; первый, у подножия которого расположен город, бездействует с 1699 года. Протяжение земли под садом, до 1890 года равнявшееся 36 гектарам, увеличилось в настоящее время до 50, благодаря приобретению, покупкою у частного лица, участка земли по другую сторону небольшой реки Tjiliwong, служившей прежде живым урочищем сада с востока. С юга и запада границею сада является большая центральная почтовая дорога (шоссе) всего острова, тогда как на север сад граничит непосредственно со зверинцем (Олений парк) и дворцом генерал-губернатора.

Со стороны почтовой дороги сад отделен оградою, состоящею из низких, в половину вышины роста человека, усеченных столбов-конусов, покоящихся на широких основаниях. Столбы соединены между собою свободно висящею чугунною цепью и окрашены в белый, а основания их в черный цвет. Такова вообще окраска всех оград, ворот и мостов (очень часто крытых для защиты от солнца), правительственных сооружений Явы,

Главный въезд в сад — тяжелые, массивные белые ворота, позади которых, недалеко в глубь, расположены: превосходное и обширное жилище директора и уютные дома товарища его, равно как и других, принадлежащих к администрации сада лиц. Против главных ворот, со стороны улицы, две могучие пальмы: одна веерная — Borassus flabelliformis L., "Lontar" туземцев, громадный, темносерый ствол которой увенчан вершиною опахаловидных листьев; другая перистая — хорошо уже знакомый нам кокос, Cocus nucifera, "Kelapa" яванцев. [258] Превосходная аллея из деревьев "кэнари", Canarium commune L. (Burseraceae), роскошно разрослась здесь на родной почве и тянется через сад по направлению ко дворцу генерал-губернатора.

Далеко вверх уходят гигантские, 60-ти-летние (посажены бывшим директором Teissmann’ом), светлосерые стволы этих могучих деревьев, вышиною до 30 метров, нередко снабженных у основания расходящимися в стороны откосами, с плоскими, далеко выдающимися в стороны ребрами. Последние образуют естественные контрфорсы, имеющие вид как бы искусственно приделанных в стволу дерева досок. Эпифиты — из семейства аронниковых (Araceae); роды — Pothos, Scindapsus, и между ними преимущественно хорошо знакомое нам комнатное растение, южно-американская Monstera pertusa De Мriese (Phylodendron pertusum наших садовников), взбирается по этим стволам вверх до высоты 10 метров приблизительно. Плотная темно-зеленая листва вершин деревьев "кэнари" дает роскошную густую тень, столь желанную и далеко не частую у древесных форм этих широт. Во время моего пребывания на Яве (в июне) деревья были покрыты плодами: особого рода орехами, семена которых съедобны; они заменяют здесь миндаль, который напоминают и вкусом. Аллея ведет через сад мимо большого пруда ко дворцу генерал-губернатора. Владения последнего граничат непосредственно с землями сада. Здесь, уже вне последнего, обращает на себя невольно внимание другая достопримечательность Бейтэнзорга — аллея верингий (Weringin), Urostigma Benjaminum Miquel — Ficus Benjaminea L., заменяющая собою на Яве баниан (Ficus Bengaliusis L.) Индии и Цейлона. Отношение вторичных, дочерних стволов к материнскому, дающее в результате целую дерево-рощу, здесь часто даже еще причудливее, в смысле образования как бы ворот, арок или от сетей, сросшихся между собою гигантскими петлями вторичных стволов, внутри которых заключен первоначальный ствол материнский. Повислые, серо-беловатые ветви мелкой относительно листвы также составляют характерную особенность этого рода смоковницы, отличающую ее от других близких видов. Аллея кэнари разделяет весь сад на две неравных части: большую — восточную, и меньшую — западную. Здесь, в строжайшем научно-систематическом порядке, при крайней щепетильности и полноте диагнозов (в смысле их синонимии), расположены бесчисленные растительные сокровища экватора и обоих тропиков до их предельных (по отношению к полюсам) границ включительно. Точности, полноте и осторожности [259] определений Бейтэнзорга могут, по справедливости, позавидовать выдающиеся ботанические сады Европы. Растения (так-называемые квартиры естественных семейств) расположены здесь в строгой системе по соответственным семействам, полусемействам, родам и видам. Стоит сказать, например, малайцу "садовнику-собирателю": — Сходи в квартиру Malvaceae, квартал Hibiscae, и принеси мне оттуда Thespesia Populnea! — чтобы через 1/4 или 1/2 часа получить желаемое. Туземец этот прекрасно знает латинские названия растений сада. Благодаря превосходно подобранному персоналу служителей, помощь их ботанику-гостю этим не ограничивается. При громадной обыкновенной высоте деревьев получить с них цветки или плоды — дело не легкое. Для этого есть специалист малаец-лазильщик, взбирающийся легко и скоро на высочайшие деревья сада, не выключая и лишенных ветвей стволов пальм. Замечательнейшим, в своем роде единственным типом туземцев-служителей сада является однакоже стоящий во главе их старший помощник садовника, слишком 70-ти-летний Oetam, настоящий титул которого "Mantri-Ksar", что значит: старшина (в буквальном переводе — первый министр). Старик этот обладает необычайным практическим знанием как яванских растений вообще, так и растений сада Бейтэнзорга в частности, и нередко является решающим авторитетом в такого рода справках, где одних ботанических сведений недостаточно: дадут ему, например, обрывок листа какого-либо подлежащего определению растения — обрывок, который ничего не может сказать сам по себе "ни уму, ни сердцу" ботаника. Вот в таких-то случаях, и притом почти всегда вполне удачно, старый Mantri-Oetam оказывается на высоте своего призвания. Понюхав и пожевав лист, он всего чаще прямо говорят его туземное, а затем и научное латинское название; но он очень осторожен в своих заключениях и не любит рисковать заслуженно-прочным авторитетом. В случае малейшего сомнения Oetam скажет: — Думаю, что растение должно принадлежать к такому-то семейству и вероятно к такому-то роду (называя их правильно на латинском языке); быть может это такой-то вид именно, или близкий к нему. Пойду в такую-то квартиру и такой-то квартал, посмотрю! — И чаще всего, благодаря богатству сада, старый Mantri возвращается с подтверждением своих предположений, для того чтобы столько же справеливо, как и заслуженно, пожать привычные лавры общих похвал и восклицаний изумленного ботаника-гостя.

Большая, восточная часть сада имела до настоящего года [260] своим живым урочищем незначительную речку Tjiliwong, по направлению к которой сад спускается довольно круто вниз. Теперь, как уже упомянуто выше, владения сада перешли и за нее. Многочисленные искусственно проложенные канавы, проведенные из ручья Tjibalok, орошающего меньшую, западную часть сада, тянутся через всю восточную часть его и открываются в реку Tjiliwong. Каналы эти необходимы для быстрого отвода громадных масс воды, сбегающей при каждом дожде (а дождь в Бейтэнзорге, при обычном порядке вещей, идет почти обязательно ежедневно, между 4-9 часами по-полудни) с подошвы вулкана Salak. Несмотря на присутствие этих каналов, при сильных ливнях или при задержке стоков где-либо в канавах, громадные деревья вырываются с корнями и уносятся бурными дождевыми потоками. Вот почему и дорожки сада Бейтэнзорга, да и города вообще, усыпаны не песком, а густым слоем очень крупного гравия, заменяющего неизбежно смываемый каждым дождем песок. Борьба с дождевою водою изо дня в день требует наибольшей затраты рабочей силы сада; но горе ему, если, как это иногда, хоть и не часто случается, дождь лишь на несколько дней только прекратится: у сада нет достаточно обильных источников воды для поливки — он довольствуется по необходимости естественным дождевым орошением. Тогда, несмотря на всю влажность атмосферы, растительность сада начинает сильно страдать и возникают обыкновенно тяжелые, иногда невознаградимые для сада, потери.

Меньшая, западная часть сада представляет собою ровную плоскость, по которой протекает уже упомянутый ручей Tjibalok. В ней помещается главная ботаническая лаборатория, тогда как музей, гербарий, библиотека, фармакологическая и фитопатологическая лаборатория находятся вне сада, против него, по другую сторону улицы.

Учреждения эти известны под общим туземным именем "Kantor batu", что значит: каменная (batu) контора (Kantor), так как прежде здесь находился помещавшийся в каменном здании, теперь упраздненный, минералогический музей. Ко всем этим прекрасным научным учреждениям мы еще возвратимся позже.

Я взял бы на себя неблагодарную и невыполнимую задачу, если бы вздумал подробно останавливаться на частном описании растительных сокровищ сада Бейтэнзорга. Ограничусь лишь указанием на самые выдающиеся формы, которыми он столь богат. [261]

Так в западной части сада приковывает невольно взор длинная аллея высочайших пальм-левистоний — Livistonia olivaeI formis Martins, "Sadang" яванцев, своими размерами превышающих самые старые кокосы. Тонкие стволы этих левистоний высоко обвиты крупноцветными ипомеями, Ypomaea Bona-nox L., взбегающими по ним далеко вверх. Вообще собрание пальм бейтэнзоргского сада, — не исключая и ростущей по болотам, почти в воде или даже непосредственно в ней, низкорослой Nipa fruticans Wurmb., перистые листья которой напоминают молодой кокос, — принадлежит к числу богатейших во всем мире. Кира fruticans Wurmb. — характерный обитатель морских побережий, от Малайского архипелага и Малаки до Филиппин включительно. Здесь покрывает она сплошными зарослями и на огромных протяжениях низменные морские берега, иногда следуя в глубь страны по болотистым берегам рек. Таков, как мы видели, Don-nal в Камбодже, на берегах которого расположен Сайгон. Французские колонисты называют эту пальму "Palmier aquatique", — и в самом деле нередко можно видеть лишь вершины вертикально возвышающихся из воды перистых листьев ее.

Весьма богато представлены также в Бейтэнзорге и панданы — различные виды рода Pandanus. Кто не знает их у нас, — и в то же время до чего мало похожи наши комнатные карлики-панданы на своих соотечественников берегов островов Индийского океана и Полинезии! Могучие стволы их, стоящие как бы на распорках из многочисленных воздушных корней, несут гигантские букеты жестких, темно-зеленых, колючих по краям листьев, причем деревья женские часто украшены крупными, чешуйчатыми, красными или желтоватыми, почти сферическими соплодиями сростающихся между собою отдельных плодников женских цветов панданов.

Пруды сада украшены, кроме упомянутой уже, привольно цветущей здесь, виктории (Victoria regia Lindley), также изящными розовыми и белыми лотосами: египетским Nymphaea Lotus L. и индийским Nelumbium Speciosum Wildn. Листья первого плавают на воде; у второго они поднимаются на длинных черешках довольно высоко из нее. Богата здесь, несомненно, и коллекция имбирных растений (Zingiberaceae), зарослей различных бамбуков и в особенности так-называемых лиан, вьющихся растений из различнейших семейств: мотыльковых (Papilinaceae), тыквенных (Cucurbitaceae), виноградных (Ampelidaceae, виды рода Vitis, Cissus.), аннон [262] (Annonaceae) и проч., в особенности же пальм-ротангов (виды рода Calamus), из которых некоторые (Plectocomia elongata Blume-Calamus maximus L., например) достигают — о чем уже упоминалось выше — до 100 метров длины. Как гигантские змеи, расползаются по земле, далеко в разные стороны, прихотливыми петлями и изгибами, могучие, в руку и более толщины, стволы ротангов, пока не достигнут, наконец, дерева, по которому взбегают до самой его вершины, цепляясь за ствол о ветви страшными для путника крючьями своих стеблей и ластовых черешков, для того, чтобы свеситься затем вниз их тонкою как хлыст вершиною или перекинуться на соседнее дерево.

Особенное отделение, так-называемое по-голландски "Boschtuin", существует и для эпифитов — растений, хотя и живущих на деревьях, но нуждающихся в них только как в местах своего прикрепления, — не более. Это так-называемые ложные паразиты. Между ними первое место занимают орхидеи (Orchidaceae), с их ярко-причудливыми цветочными кистями, аройниковые (Araceae) и папоротники, то грубые и массивные (виды рода Platyceriam, Asplenium Nidas L.), то одаренные нежно-перистыми, как бы кружевными, прихотливо вырезанными листьями.

Богато представлены в саду и саговники (Cycadaceаe), равно как и часто столь причудливые по своим формам молочаи (Euphorbiaceae), гигантские Dipterocarpaceae, миртовые (Myrtaceae) и лавровые деревья (Lauraceae), да всего, конечно, и не перечесть! Интересны деревья тиковые (Tectona grandis L., "Djati" яванцев), во время цветения украшенные громадными метелками беловатых цветков. Деревья эти нередко сильно страдают от паразитов из рода Loranthus, родственных нашей омеле (Viscum album L.). Тик принадлежит к тропическим, теряющим листья формам. Весьма своеобразен вид такого леса голых деревьев среди роскошной растительности Явы, как это можно наблюдать среди правительственных лесов тщательно разводимых и охраняемых на Яве, ради незаменимого для корабельного дела дерева-тик, называемого железным, по его прочности и противодействию разрушительной силе иных морских моллюсков-точильщиков (Tredo navalis), быстро унчтожающих целые суда. Тик интересен для нас и как древовидный представитель того семейства (Verbenaceae), члены которого у нас — скромные травы: назову лишь всем известную вербэну (Verbena hybrida) наших цветников. На Яве [263] встречаем мы в этом отношении (как и на Цейлоне) и другой, столь же резкий, пример в семействе кисличных растений (Oxalidaceae). Нет человека, хотя бы немного знакомого с нашею флорою, кому не была бы известна маленькая кислица, Oxalis acetosella L., — эта изящная вестница ранней весны, с ее ярко-зелеными тройными листочками, белыми цветками и кислым вкусом; и вот здесь встречаем мы ее родственницу — высокое, изящное дерево с длинными, непарно-перистыми листьями, Аverrhoa Bilimbi L., "Bilimbing" туземцев, вместе с другим видом (A. Carambola L.) являющихся представительницами травянистого семейства кисличных. Averrhoa Bilimbi обладает еще и другою интересною особенностью, свойственною иным тропическим деревьям (хлебное дерево, т.-е. виды рода Atrocarpus, шоколадник, Theobroma Cacao L., дуриан, Durio Zibelhinus L.), состоящею в том, что темнокрасные цветки и светлозеленые, призматически удлиненные плоды Averrhoa Bilimbi выходят непосредственно из коры самого ствола дерева и оснований старых ветвей его. Плоды эти, длиною в мизинец взрослого человека (и вдвое или даже более толстые), характеризуются, вследствие богатства содержания в них свободной щавелевой кислоты, чрезвычайно резко-кислым вкусом, что не мешает, однакоже, жителям Цейлона, Сингапура, Явы и Сайгона употреблять их как острую приправу питья и пищи.

На Яве, как и в Коломбо, плоды эти употребляются также наемною прислугою для вывода чернильных пятен и чистки желтых кожаных башмаков их принципалов — колониальных англичан и голландцев, тогда как заботливые матери моют головы своих детей соком этих плодов, для устранения беспокоящих их паразитов.

Между разнообразными представителями "квартиры кактусов" сада невольно приковывает к себе взоры единственная снабженная листьями форма их: Piereskia grandiflora Hort. Воgoriensis (диагноз сада) — огромное дерево, в 7-8 метров вышиною, густо покрытое массами эпифитного папоротника, Drymoglossum numularifolium Mettenius, толстые и сочные, округлые или удлиненные листочки которого так подходят к мясистым овальным листьям самого хозяина. Очень богато представлены между различными Araliaceae формы как с пальчатыми, так и с перистыми листьями. Между последними особенно выдается изящнейшая Trevesia Burckii — новое, существующее пока лишь в саду Бейтэнзорга, деревянистое растение. Его привез из Суматры, два года тому назад, товарищ директора [264] сада, Dr. Burck. Глубоко рассеченный, состоящий из 7-9 как бы отдельных листочков, лист этой Trevesia соединен у основания расходящихся из черешка нервов особенным общим сегментом. Форма, напоминающая на первый лишь взгляд, конечно, листья иных видов рода Amorphopliallus из семейства аройниковых (Araceae). В свою очередь аралии (Araliaceae), с перистыми листьями, стоящие рядом с названными растениями, напоминают невольно своим общим видом перистой вершины иные Meliaceae: Cedrela serrulata Miquel, например, или даже похожий издали на перистую пальму стройный Schizolobium ехcelsum Yog. из семейства цезальпиниевых (Caesalpiniaceae).

Из ядовитых растений замечательны "Upas-Antiar", знаменитый анчар, Antiaris toxicaria Leschenault, и рвотный орех, Strychnos Nux vomica L., с его желто-зелеными (не белыми, как описывают и изображают обыкновенно), мелкими, скученными цветками и желтыми, напоминающими небольшое яблоко, плодами, содержащими по 1-5 похожих на плоские пуговицы, серых, богатых стрихнином семян, а также великолепный экземпляр высоко вьющейся Anamitra paniculata Cobebr., с ее красивыми сердцевидными листьями и развесистыми, очень длинными метелками, почти шаровидных, богатых пикротоксином, плодов, представляющих собою в сухом виде продажный "кукольван" или рыбьи ягоды, употребляемый у нас для недозволенного законом отравления рыбы; но, повторяю, всего, даже и особо замечательного, в Бейтэнзорге и не перечесть!

Познакомимся теперь с лабораториями его, начав с важнейшей из них, так-называемой Главной Ботанической Лаборатории, с принадлежащими в ней гербарием и библиотекою. Против главного здания этой лаборатории красуются, как гиганты-часовые, две великолепные даммары, Dammara alba Rumphius — Dorientalis Lаm. (Goniferae), в виде мощных сплошных, темно-зеленых, как бы вылитых из бронзы, пирамид, или скорее конусов, начинающихся довольно низко от основания одиночного могучего ствола. Дерево это, родина которого Ява, Суматра и другие острова Малайского архипелага, дает столь важную в технике и употребляемую в медицине бесцветную смолу — даммар.

Широко-яйцевидные, плотные и кожистые листья дерева напоминают всего менее иглы наших елей и сосен, тем не менее его ближайших родственников.

Обширная, очень светлая (и произвольно затеняемая [265] растениями) лаборатория представляет собою большую, продолговатую залу, в которой широко расставлены пять столов для микроскопических занятий. Каждый из них снабжен всеми необходимыми приспособлениями новейшей микроскопической техники. Сами столы, при этом, настолько велики, что за каждым из них могут работать, нисколько не стесняя друг друга, по два человека за-раз: следовательно, лаборатория, рассчитанная на 5 человек, может в сущности служить единовременно для 10-ти лиц. Вдоль стен залы расположены шкафы с необходимыми микроскопическими реактивами, всевозможными красящими веществами, употребляемыми при гистологических исследованиях, запасами скальпелей, игол, ножниц, пинцетов и пр. Нет недостатка и в микротомах, бритвах и микроскопах. Всякий желающий работать здесь получает, без различия национальности, безвозмездно: стол, реактивы и нужные инструменты. Простого заявления, что собственный микроскоп пострадал в пути, достаточно для получения последнего из лаборатории на все время занятий ботаника-гостя. Микроскопы прекрасны, но апохроматов нет: горький опыт показал, что в Бейтэнзорге системы (объективы) не выдерживают влажности воздуха и в несколько месяцев даже становятся уже вполне негодными к употреблению. Лаборатория, несмотря на близость библиотеки, снабжена необходимейшими сочинениями для справок по гистологии, морфологии и систематике растений. Средний простенок между окнами украшен большою черною таблицею, на которой прекрасно изображен мелом анализ цветка "Djatu", тика: Tectona grandis L. — работа одного из служащих при лаборатории туземцев — художника в "кабайе" (белая кофточка) и пестром "саронге" (саронг — короткая ситцевая юбка, заменяющая нижнее платье), с босыми ногами, обыкновенно постоянно занятого срисовыванием тех или других замечательных растений или их частей.

Ботаническая библиотека Бейтэнзорга — верх совершенства по ее порядку и полноте, равно как и гербарий, заключающий в себе, кроме представителей флоры Явы в частности и всего Малайского архипелага вообще, также и все то, что только можно было собрать по флоре тропиков обоих полушарий. Такая полнота гербария вполне соответствует задаче директора сада Treub’а: собрать в Бейтэнзорге по тропической и предтропической флоре все, чего недостает в этом отношении лучшим гербариям Европы, и тем облегчить посетителям-ботаникам не только изучение растительности Явы, но и тех отдаленных от нее [266] стран, флора которых нашла себе приют в саду и гербарие этого рая ботаников — дивного Бейтэнзорга. С глубокою благодарностью вспоминаю и я, какую службу сослужил мне этот превосходный гербарий при проверке определения растений, собранных мною перед этим в Китае, по верховьям рек, впадающих в низовья Янтци (Ян Це-Кианг географии), в провинции Дзян-Си, областях: Жуй-Чан, У-Нин и в Линджау, иначе И-нин-Чжоу, в местностях, куда европейцы проникать вообще не дерзают, где мне пришлось, следовательно, быть в качестве первого ботаника среди флоры еще неизвестной.

Всякий естествоиспытатель поймет, как дорога и отрадна возможность выяснения еще на пути флорических вопросов, решение которых предполагалось отложить по необходимости до возвращения в Европу уже по окончании кругосветного плаваний. Нечего и говорить, что гербарий сберегается в строжайшем порядке, несмотря на все затруднения, с какими приходятся здесь бороться его консерватору. Для защиты от плесени и муравьев, этого страшного и неусыпного врага тропиков, необходимо прибегать к особым мерам. Пачки бумаги, в которые заключены сухие растения, помещаются вертикально, густо пересыпанные нафталином и зашитые нитками, в открытых сверху, деревянных, пропитанных также нафталаном ящиках. В последних помещены также, слабо заткнутые ватою, стеклянные цилиндры, налитые сероуглеродом; в ящиках густым слоем насыпан тот же нафталин. При этих условиях только, равно как и при самом строгом, частом периодическом пересмотре зашитых на-глухо пачек сухих растений, удается сохранять сокровища гербария сада Бейтэнзорга.

Лаборатория фармакологическая и химико-растительная помещается против музея (главной лаборатории) фитопатологии и бактериологии вне сада, по другую сторону улицы.

Первою из них заведует талантливый и энергично работающий (как, впрочем, и все в Бейтэнзорге) молодой ученый Dr. Gresshoff. Цель лаборатории — химическое и физиологическое изучение, и притом в строгом порядке естественной системы как растений" S’Lands Plantentuin (Таково оффициальное название правительственных ботанических садов и агрономических станций Явы, управляемых доктором Treub. Во главе этих учреждений стоит сад Бейнтэнзорга: "Plantentuin": горный ботанический сад, Tjibodas, зовется оффициально "Bergtuin", тогда как находящаяся вблизи Бейтэнзорга, (около 1 мили расстояния) агрономическая станция — Tjikeuraeu, — зовется "Culturtuin") вообще, так в особенности растений, составляющих достояние яванской народной [267] медицины, употребляющей очень много сильно-действующих растительных препаратов, европейской науке еще неизвестных. Доктор Gresshoff произвел уже в этом направлении много интересных открытий: так, в целом ряде растений, принадлежащих к различным семействам, найден им, как составное начало их, свободный цианистый водород, так-называемая синильная кислота (Addum hydrocyanicum); в листьях дынного дерева (Carica Papaya L.) — новый алкалоид карпаин (Carpahmm) и проч.

Лабораториею фитопатологии и бактериологии заведует Dr. Jause. Ему обязана Ява началом успешного разъяснения жгучего вопроса о сущности гибельной болезни сахарного тростника (Saceharum officinarum L), называемой туземцами "Sereh". Пораженные болезнью стебли перестают рости в вышину и развивают массу тонких боковых ветвей, причем все растение представляется хилым, и почти совсем не дает при обработке его сладкого сока. Между тем сахарное производство, вместе с вывозом кофе, представляет собою главную статью международной торговли Явы.

Исследования Dr. Janse, как я сам мог в том убедиться несомненно на его превосходных микроскопических препаратах, показали, что болезнь обусловливается здесь особого рода бактериями: Bacillns Sacchari Janse N. spec., колонии которых (Zoogloeа) закупоривают сосуды и проводящие ткани (флоэму) сосудистого пучка пораженных растений, препятствуя таким образом обмену газов и жидкостей. Интересно, что интенсивность болезни состоит в прямом отношении с количеством выпадающего дождя. Бейтэнзорг — одно из самых дождливых мест Явы, и вот, как я сам видел это на опытном поле, сильно пораженные растения, привезенные из сухих местностей острова и посаженные здесь в землю, поправляются; короткие междуузлия их стеблей заменяются более длинными, ствол толстеет, превращается ненормальное развитие боковых ветвей его и увеличивается содержание сахара в самом растении, как показывает это контрольный химический анализ.

Интересно, что подобное же (Bacillns Glagae Janse) заболевание Dr. Janse открыл и в систематически близких дикоростущих здесь формах, у так-называемой "Glaga", Saceharum spontane um L., которая вместе с "Alang-Alang", Imperata (Saccharum) Koenigi Blume (этими бичами Явы и Сингапура) совершенно препятствует возникновению леса на плодоносной земле, возделывавшейся прежде и затем оставленной по [268] каким-либо причинам. Лаборатория удовлетворяет вполне всем требованиям современной бактериологии. Работать здесь — истинное наслаждение, как я мог в том убедиться, оканчивая в ней на живом материале прерванное на Цейлоне исследование паразитного грибка Hemileia vastatrix Berkley et Broome, также называемой "кофейной чумы".

Самостоятельное отделение главного сада Бейтэнзорга, так-называемый "Culturtuin", находящийся на одну милю расстояния от первого, в местности, носящей название Tjikeumeu, служит для акклиматизации исключительно врачебных, технических и экономических растений. Здесь же помещается и лаборатория агрономической химии. На обширном участке земли (свыше 70 гектаров), окруженном низкою стеною живой изгороди стриженного мелкорослого бамбука, расположены гряды и насаждения почти всех врачебных и технических растений тропического и частью предтропического пояса обоих полушарий, за исключением хинных деревьев, которым здесь еще слишком жарко: их место на специальных государственных плантациях, не подчиненных дирекции сада (Lembang и Nagrak), например в резидентстве Preanger.

Впрочем, образцы различных цинхон встретим мы в горном саду "Tjibodas", составляющем, как и Tjikeumeu, часть "S’Lands Plantentuin" Бейтэнзорга и носящего, как уже упомянуто, оффициальное название "Bergtnin".

Нет возможности перечислить все живые сокровища, с которыми встречается фармакогност в Tjikeumeu. Укажу лишь на важнейшее в этом отношении. Прежде всего встречаем мы здесь роскошные и многочисленные экземпляры деревьев, дающих толутанский (Tolnifera Balsamum Baillon) и перу канский (Т. Pereirae Baill.) бальзамы, далее два вида шоколадница: Theobroma, Cacao L. и T. bicolor Humb-Bnp., приносящие превосходные плоды. Здесь же ростут прекрасно также высокие и тенистые деревья гвоздики (Caryophyllus aromaticus L.) и мускатного ореха (Myristica fragrans Hott.). Далее встретим мы здесь деревья цейлонской (Cinnamoninm Zeylanicnm Breyne) и китайской (С. Cаssia Blume) корицы, кустарник Erythroxylion Соса L.), листья которого доставляют кокаин, и знаменитое камфорное дерево — Dryobalanops Camphora Gaertner, дающее драгоценную на востоке борнэо-камфору (борнеол). Последний не должно смешивать с обыкновенною или китайскою камфорою, получаемою от Campbora officinarum С. G. Nees (Laurus Camphora L.). Интересны затем многочисленные древесные [269] представители различнейших семейств, доставляющие каучук и гуга-перчу, кофе обыкновенный и "либерия-кофе", о которых была уже речь, да и многое-многое другое, голый перечень чего был бы утомителен, а подробное перечисление завело бы далеко за пределы программы настоящего очерка, — встретит ботаник в обширных питомниках образцовой агрономической станция Tjikeumeu.

Лабораториею, превосходно обставленною, обширною, прохладною и очень удобною, заведует Dr. van Romburg, уже получивший своими трудами хорошую репутацию между голландскими химиками. Весьма интересны его последние изыскания сравнительного состава эфирного масла, семян и листьев мускатного ореха, равно как и практически важные результаты добывания винного спирта из плодов Coffea Liberica Bull, представлявших собою до настоящего времени совершенно неутилизируемый отброс при выделке этого сорта кофе. Вообще, либерия-кофе имеет большую будущность; в продаже он идет превосходно (и действительно вкус его прекрасен); Hemileiaa vastatrix, истребившая и истребляющая на Цейлоне беспощадно кофейные плантации, для него не страшна: он противостоит кофейной чуме несравненно лучше не только на Яве, где и Coffea Arabica страдает от паразита гораздо меньше, чем на Цейлоне, но даже и на последнем, где гибель целых плантаций Coffea Arabica от этого бича теперь обычное и повсеместное прискорбное явление.

Горный сад Tjibodas, "Bergtuin", расположен у подошвы вулкана Gedeh, в 5 1/2 часах езды от Бейтэнзорга, частью в этаже, частью верхом. В поход выступаете вы в маленькой двуколесной, запряженной тройкою яванских пони, колясочке. Это сходство запряжки с нашим отечеством умеряется, впрочем, как и следовало ожидать, отсутствием дуги и только тремя возжами. По мере подъема в горы, к тройке приставляется еще пара выносных лошадок, с которыми бежит рядом ведущий их в поводу яванец. Так доезжают до санитарной горной станции "Sindanglaya", лечебницы отеля, содержимой на частные средства при помощи правительственной субсидии. За нею, уже верхом, все круче и круче в гору, поднимаетесь вы в Tjibodas. Дорога из Бейтэнзорга пролегает чрез китайский квартал его и затем выводит за город по очень хорошему шоссе, между кофейными плантациями. Деревья "Katu", Eryodendron antructuosum D. С., с его характерными, и все чаще безлистными, горизонтально отклоненными ветвями, и [270] "Dadap", Erythrina Indica L., окаймляют шоссе, служа в то же время живыми телеграфными столбами, в которые ввинчены очень безцеремонно изоляторы-проволоки. По мере того как местность становится выше, кокос, пизанг (Musa Sapieutum L.) и папая (Carica Papaya L.) начинают уступать сахарной пальме, Arenga Sacharifer Lab. ("Areng" яванцев), с ее сырым, покрытым остатками листовых черешков, окутанных темно-бурыми волокнами стволом и темною, почти чернозеленою вершиною громадных, перистых, очень мало расходящихся в стороны листьев. Эта особенность кроны, вместе с гигантскими, висящими вниз кистями соцветий, дает возможность издали еще отличить арэнгу как от развесистого, густолиственного, ярко-светлозеленого кокоса, так и от короткого, малолистного, более темного, чем у кокоса, и более светлого, чем у арэнги, 5-6-ти-листного султана, венчающего высокий и тонкий, покрытый беловатыми кольцами ствол арэки (Areca Catechu L.) — трех культурных пальм, без которых немыслимо человеческое поселение на Яве, как и на Цейлоне, где, впрочем, арэнгу заменяет "Kitul", уже знакомая нам Caryota urens L., служащая, как и первая, для добывания сладкого сока, из которого путем брожения получается там "toddy", пальмовое вино, или (выпариванием) — буроватый сахар, идущий впрочем исключительно для местного употребления.

Могучие, темно-зеленые, как бы вылитые из бронзы пирамиды даммары (Dammara alba Rumphius), развесистые громадные верингии (Ficus Benjaminea L.), "Weringin" яванцев, с их причудливо сростающимися и переплетающимися беловато-серыми стволами, яркие белые пятна (белые чашелистки оранжевых цветков) на темно-зеленом фоне листвы мусенды, Hussa coda frondosa L. (Rubiaceae), украшают прелестный горный ландшафт, придавая ему крайне своеобразный характер, еще более возвышаемый могучими древовидными папоротниками. Alsophila contaminans Wall., и гигантскими деревьями "Rassamala", Altiogia excelsa Blume (Liquidambar Altingiana L.); первые сучья их начинаются на высоте вершин наших высочайших дубов и елей, так что даже и между очень высокими представителями тропического леса эти гиганты поднимаются почти на половину выше всех остальных деревьев, обнаруживая высоко над ними свои светло-серые стволы, увенчанные сплошными и округлыми массами их темно-зеленых вершин.

В Sindanglaya заслуживает также внимания небольшая плантация превосходных хинных деревьев (Cinchona Succirubга [271] Pavon), а в самом отеле — любимец всех посетителей, детей в особенности, ручной Kalong (Pteropus edulis L.) "Jacob" — очень крупная летучая мышь, питающаяся исключительно плодами. Благодаря перебитому крылу, Jacob, совершенно оправившийся теперь, до известной степени изменил в плену свои привычки. Подобно его диким собратьям, он, правда, весь день спит, вися неподвижно вниз головой на ближайшем в веранде отеля сучке дерева, — спит как следует, закрыв глаза; но даже и в то время, когда дождь заставляет его совершенно окутаться крыльями (Jacobs Regentoilette, как говорят обязательно изучающие немецкий язык дети голландцев Явы), он непременно просыпается во время завтрака или обеда, ожидая обычной подачки, бананов или сладких бисквит, и даже перебирается на веранду, если его не скоро вспомнят. Летать Jacob, увы, не может; пять лет уже пользуется он гостеприимством отеля, вследствие перебитого выстрелом из ружья крыла (калонгов, называемых "летучими собаками", на Яве едят), составляя некоторым образом одну из достопримечательностей отеля Sindanglaya и пользуясь всеобщею симпатиею и вниманием не только детей, но и взрослых. Да и на самом деле это премилое по своей кротости и оригинальности животное.

Дивная картина открывается путешественнику ясным утром с высоты плоскогорья Sindanglaya: впереди — Gedeh, "курящий свою трубочку", как говорят здесь; позади — окаменевший в своем 200-летнем покое могучий Salak, оба вплоть до вершины покрытые девственным лесом. Дорога в Tjibodas ведет через деревню, носящую грозное название "Tji-matjan" — река тигров, но о тиграх в этой части Явы сохранились лишь давние воспоминания. Великолепная аллея громадных араукарий (Araucaria Bidwillii Hooker) ведет к саду, в котором, благодаря значительной высоте его над уровнем моря (4.500 футов), привольно ростут и цветут представители новоголландской и японской флоры: громадные эукалипты, различные настоящие акации (Сем. Mimosaceae), с их мелко-кружевными, подгорно-перистыми листьями и как бы шолковыми кисточками шаровидных соцветий, обыкновенно желтых или розовых неиких цветков; затем — Thuja, араукарии, кипарисы, Cryptomeria Japonica Don., так-называемая "Sugi" японцев, разные можжевельники и другие хвойные (Coniferae). Здесь же встречаем мы и образцы различных видов хинных деревьев: Cinchona officinales Hooker, C. lancifolia Mutis, C. Ledgeriana Mo<...>s и C. Succirubra Pavon. Первые два вида характери [272] зуются яркими темно-алыми цветками, у С. Ledgeriаua они бело-желтоваты, а у С. Succirubra белы, со срединными розовыми полосками на внутренней стороне венчика. До весны текущего года ботаническая станция сада Tjibodas (в 20 гектаров протяжения), расположенная на самом краю девственного леса, простирающегося до вершины вулкана Gedeh, представлялась весьма скромною по своим размерам. Эти был маленький домик садовника, где в небольшом свободном помещении мог найти место и ботаник, желающий ни месте изучать флору девственного леса. Не то уже пришлось видеть мне в июне 1891 года. Теперь станция — в Tjibodas, и перед ней красуются два колоссальные экземпляра (Xanthorrhoea hastilis Rob Br.) Это новоголландское растение, доставляющее ценную желтую, идущую на приготовление лаков, смолу и принадлежащее к семейству древовидных лилейных (Liliaceae Asphodeleae); она характеризуется коротким и относительно очень толстым, чешуйчатым стволом, в виде как бы небольшого обрубка, разделенного правильными ромбическими фигурами (следы отмерших листьев) и заканчивающегося лучисто-расходящимся круговым венцом очень узких, линейно-ланцетовидных, жестких, ломких и потому кажущихся обыкновенно очень короткими, листьев. Ботаническая станция Tjibodas представляет собою в настоящее время прекрасный, вновь построенный дом, центр которого занят большою залою, служащею лабораториею. Здесь — стол для микроскопических занятий; в шкафах вдоль стен — полный гербарий горно-лесной флоры Явы и все необходимые для местных ботанико-систематических занятий литературные источники, не исключая даже и столь ценного пособия, каким являются известные "Genera Plantarnm Bentham-Hooker’а". Ботаники поймут и оценят этот факт по достоинству. Рядом с лабораториею помещается прекрасная и большая столовая (она же и салон). Вдоль бокового корридора расположены четыре нумера — спальни, с полною обстановкою, бельем, блистающим голландскою чистотою, прекрасными кроватями и пр. Над кроватями, правда, нет мустикеров — но здесь они и ненужны: докучливые москиты отсутствуют на этой высоте. И все это предоставляется совершенно даром (исключая умеренную плату за стол) каждому ботанику, желающему здесь работать, — и этим, как и всем хорошим, наука обязана директору "S’Lands Plantentnin", Dr. Treub’у, счастливо соединяющему в себе выдающегося ученого деятеля, замечательного администратора и гостеприимнейшего хозяина, живущего [273] в лучших отношениях с администрациею Явы и обществом, что и дало ему возможность в последнее время приобрести, с помощью правительства, в собственность сада Tjibodas громадный участок девственного леса в 1.600 гектаров, начинающегося непосредственно от сада и тянущегося вплоть до кратера Gedeh, притом леса вполне девственного, т.-е. не эксплуатировавшегося и не выжигавшегося, — одним словом, вполне сохраненного.

Весь громадный девственный лес Gedeh, ставший теперь собственностью сада Tjibodas, разбит просеками на правильные и многочисленные участки, при полной неприкосновенности последних. Таким образом ботаник, работающий в лаборатории, может, с планом в руках, отправляться в настоящий девственный лес, прямо из своей спальни, подвергаясь при этом опасности лишь со стороны колючих зарослей ротанга и других лиан, на каждом шагу преграждающих ему путь. Иных опасностей он здесь не встретит: тигр, еще столь страшный местами на острове, в этой части Явы отошел уже в область исторических преданий, а ядовитые змеи (например Naja spumatrix, Trigonocephalus rodostoma, укушение которых безусловно смертельно) здесь так робки и осторожны сами, что увидеть их — редкость, а единичные случаи укушений считаются чуть-ли не десятками лет — прямая противоположность передней Индии, Цейлону и Сингапуру, где люди из года в год гибнут массами, преимущественно от "кобры", иначе змеи очковой (Naja tripudians).

Из краткого перечня научных учреждений и деятельности лаборатории Бейтэнэорга становится очевидным, насколько велика разница между последним и — не говорю уже другими тропическими, но и многими первоклассными ботаническими садами Европы. Бейтэнзорг, с его отделениями Tjikenmen и Tjibodas, являются вам не только образцовым ботаническим садом, — это ботаническая станция и даже больше — отдельная ботанико-химическая академия, и где же? — под созвездием Южного Креста, в близком соседстве экватора! Всем этим наука, настоящая международная, обязана Голландии и нынешнему директору сада, доктору Treub’у, на благо и честь своего отечества отказавшегося, немного лет тому назад, ради Бейтэнзорга, от более чем лестного предложения быть в Страсбурге преемником и заместителем великого De Bary! [274]

Заключу сравнительною оценкою изученных мною садов тропиков:

Peradenyia — настолько поражает при первом знакомстве с нею невообразимою для жителя севера мощью, богатством и гигантскими размерами своей растительности, что очарованный взор путника, подкупленный еще редким искусством и красотою разбивки дивного сада-парка, невольно передает уму лишь представление об одном идеальном совершенстве этого уголка сказочной Ланки (санскритское название Цейлона); критической оценке пока нет еще места, и невольно сам собою постановляется приговор: "Перадэния — первый в мире ботанический сад", — так одинаково думают сначала ботаник и не-ботаник. Последний останется, конечно, при своем первоначальном мнении и навсегда, даже после знакомства своего с Бейтэнзоргою, но не таков будет окончательный приговор ботаника. Как только, при втором уже посещении, страстно субъективный элемент впервые пережитых и властно захватывающих каждого, ощущений уступит место холодно-объективному рассудку, неподкупный ум невольно остановится на том, что в ботаническом саду Перадэнии все принесено в жeртву парку. Обширные газоны, эта гордость англичан, блистающих здесь, несмотря на особенную трудность содержания их в замечательном порядке, такою же ровною и гладкою изумрудною зеленью, как и в Old England. На лужайках этих, единично или красивыми группами, стоят те или другие замечательные деревья; но сколько пропадает через это непроизводительно места! Систематическая разбивка известной части сада по естественным семействам, это необходимейшее научное условие, отсутствует здесь вполне, принесенное целиком в жертву стремлениям к целям декоративным, то-есть не-научным. Полнота и точность определений растений, расположенных в саду, вследствие выше приведенной причины, без всякого порядка, — что, конечно очень затрудняет удобство ими пользоваться, оставляет желать лучшего. Невозможность поселиться в Перадэнии еще более умаляет значение Перадэнии как ботанической станции, хотя при иных условиях она могла бы принадлежать к числу первых. В этом отношении сад Сингапура стоит уже выше. Правда главная часть его, излюбленное место вечерних катаний и в экипаже и верхом великосветской публики города, есть также не более как роскошный и красивый парк с научными описаниями разводимых в нем деревьев и других растений, но зато далее, в глуби сада, в глухом, заросшем и мало [275] посещаемом публикою, но зато обитаемом очень опасными ядовитыми змеями и даже целым стадом обезьян (Macacus Sinicus) участке его, благодаря энергии и прекрасному научному образованию недавно назначенного директора сада, симпатичного и обязательного в высшей степени доктора Ridley, научный характер этого учреждения поднимается быстро и непрерывно. Производится вообще строгая проверка всех прежних определений, насаждены многочисленные плантации важных в научном, врачебном и техническом отношениях растений — вообще, дело идет вперед столь же быстро, как и хорошо.

Сады Сайгона и Гонг Конга — городские парки с определениями разводимых в них растений, — не более. Научное значение их очень невелико, и только случайное присутствие дерева, дающего бадьян (Illicium verum Hooker) в последнем делает его замечательным, как единственный в мире ботанический сад, где существует единственный также экземпляр этого столь интересного для фармакогноста растения.

Бейтэнзорг с его отделениями (Tjikeumeu и Tjibodas) говорит сам за себя, как своею полнотою и строго научным характером, так и неслыханным в тропиках богатством сосредоточенных здесь научных учреждений и пособий.

Первыми ботаническими садами тропиков являются, бесспорно, Бейтэнзорг и Перадэния, но могут ли они считаться равными? Бесспорно — нет; и конечно всякий ботаник, по причинам, которые теперь, надеюсь, понятны читателю, с таким же правом отдаст пальму первенства Бейтэнзоргу, с каким не-ботаник присудит ее Перадэнии. И оба будут правы: Бейтэнзорг — все для науки, и лишь кое-что — превосходное, правда, только в частностях (пальмы, саговники (Cycadaceae), панданы, вьющиеся растения, лианы и эпифиты) — для целей декоративных; Перадэния вся, целиком — дивная, сказочная декорация при котором, в качестве скромного, лишь очень скромного придатка, состоит наука, эта существенная цель сада ботанического. Таково впечатление, которое произвели на меня и произведут, несомненно, на любого естествоиспытателя без исключений, эти выдающиеся представители ботанических садов тропиков обоих полушарий.

Владимир Тихомиров.

Текст воспроизведен по изданию: Ботанические сады тропиков // Вестник Европы, № 7. 1892

© текст - Тихомиров В. 1892
© сетевая версия - Thietmar. 2015
© OCR - Бычков М. Н. 2015
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Вестник Европы. 1892

Мы приносим свою благодарность
М. Н. Бычкову за предоставление текста.