-

Всей душой рвешься от ровной, спокойной обыденной жизни, полной мелких забот, от повседневных занятий, хотя бы интересных, но лишенных разнообразия, порождающих потребность новых впечатлений и освежения — рвешься на простор, вдаль, чтобы в кочевой жизни изо дня в день, в постоянном передвижении с места на место, в веренице неизведанных ощущений, интересных наблюдений, легко переносимых и приятно вспоминаемых лишений — развлечься, обновить настроение.

Пред глазами проходят другие лица, иные места, незаметно входишь в то, что вокруг, что иначе думает и по своему живет, невольно появляется живой интерес, просятся сравнения, горизонт расширяется...

Так, в 1894 году, едучи по службе на дальний Восток, мы провели несколько дней в Кохинхине и интерес к колонии побудил в 1897 г. провести около трех месяцев из полугодового отпуска в поездке по Кохинхине, Камбодже и портам Аннама. Свои впечатления, вынесенные из этой поездки, свои наблюдения, путевые заметки и справки по наиболее живым вопросам колониальной политики наших союзников мы решаемся представить в печати.

Большая часть очерка касается Нижней Кохинхины, которой французы владеют почти сорок лет, установивши определенный распорядок, и в которой мы провели значительное время; [155] протекторат Камбоджи едва превышает 15 лет (с 1884 г.) и следы культуртрегерства очень неясны; то что интересно в архитектурном отношении «остатки царства Кмеров» по специальности напечатано в журнале «Строитель» за октябрь 1901 г.; Аннам мы видели лишь в портовой жизни и касаемся его вскользь; если же нам удастся со временем увидеть Тонкин и новые области (с 1893 г.) французского Индо-Китая, Лаос и Люанг-Прабанг, то они и составят особый очерк.

Так как каждая поездка влечет за собой неизбежно одни и те же вопросы — как проехать? сколько будет стоить? сколько времени? где остановиться и пр., то мы помещаем по этому поводу несколько указаний.

Более десяти линий европейских пароходных обществ поддерживают сообщение с дальним Востоком. Из них: две английских, — лучшая «Peninsular and Oriental company» в Лондоне, I класс 700 руб., II класс 400 руб., две немецких — лучшая «Norddeutscher Lloyd» в Бремене, I класс 725 руб., II класс 420 руб., две французских — лучшая «Messageries Maritimes» в Марселе, I класс 640 руб., II класс 430 руб.; пропуская известные русские линии добровольного флота, русского общества П. и Т. и китайской железной дороги, так как сведения о них распространены, а италианские, австрийские и голландскую так как они неудовлетворительны, заметим, что все компании делают скидку в 15-20% для лиц, едущих по службе.

Состав флотов этих компаний изумителен: первая компания Р. а. О., в обиходе называемая «Piano», имеет 58 океанских пароходов; в общей сложности — 313,400 регистровых тонн и 314,250 лошадиных сил; «Norddeutscher Lloyd» состоит из — 72-х океанских пароходов, 32-х берегового плавания и 31 речных; его тоннаж 538,600 рег. тонн, общая мощность 421,700 лошадиных сил, число служащих свыше 12,000 человек, потребление каменного угля на 4 миллиона марок в 1 год, общий пробег всех судов 3.500,000 миль (по 1 3/4 версты) или 160 раз кругом земного шара; компания «Messageries Maritimes» — из 61 парохода, 250,000 рег. тонн, около 230,000 лошадиных сил в сумме.

Собственный опыт, мнения других и действительный успех заставляют признать лучшими пароходы Mes. Mar., дающие полный комфорт при умеренной цене — 520-550 руб. для офицера.

Бойкий город, оживление на улицах, в порту, бойкая торговля в кафе, хорошие сборы в театрах; но береги всякий свой кошелек и помните, если вы привыкли считать на 100 жителей — 10 мошенников, то здесь полагайте втрое и это не будет чрезмерной осмотрительностью; не останавливайтесь в небольшом дешевом отеле; когда вас надуют, что будет в момент вашего отъезда на пристань, будет поздно претендовать и обойдется дороже первоклассной гостиницы, вроде «Noaillit6s», не доверяйтесь гиду, здесь они вороватее, чем где-либо, остерегайтесь покупок.

Я зашел в часовой магазин и спросил черные часы с светящимся циферблатом; уступая за 80 франков, доказывая репутацию фабрики письмами с трогательными свидетельствами доброты покупок, прибавляя через три слова «ce n’est pas a bon marche, c’est un marche donne», т. е. что это не то чтобы дешево, но прямо даром, изящная продавщица уступила мне часы; циферблат их не светился, несмотря на полную темноту, достигнутую моими стараниями, а море так дурно повлияло на их механизм, что они переставали идти, как скоро я ложился и снова шли, если я вставал.

Хвастливость марсельцев создала ряд рассказов, вроде того, что сравнивая Париж с Марселем марселец заканчивает: «да, если бы в Париже была набережная Жольеты, то он был бы совершенным Марселем в миниатюре», а их легкомыслие и любовь сочинять создали анекдот, что один бездельник, возвращаясь в город из порта, обращался к встречным с вопросом, послушайте, разве кит, что приплыл в бассейн Жольеты так велик? тот отвечал, что никогда не видел китов; через час все бежали на набережную, сам сочинитель был увлечен своей выдумкой и решив пойти посмотреть, «может и правда это чудовище лопало к нам», — побежал обратно в порт.

Вы берете билет, просите каюту на левом борту, обращенном к северу, иначе, войдя в нее днем, вы будете обливаться потом через 10 минут.

Подошел день отхода, следующий через две недели в 4 ч. дня; каково чувствовать, что заплативши полтысячи, помещаясь в каюту на 35 дней, можешь войти на пароход не раньше чем за 1 час до отхода; но посмотрите, что за суета в этот час: взвешивают и грузят багаж, несут ручную кладь, longue-chaise, подъезжают фиакры, омнибусы, бегут пасажиры, провожатые, ведь отъезжают [157] 50-70 пасажиров I класса, 40-50 — II класса, сколько же III, да плюс палубные, а провожатые, прислуга и пр.

На пароходе стараются не тревожить командира и офицеров, этот день у них много дела, да и разлука на три месяца; на пароходе лязг цепей у кранов, говор, крик; скот для продовольствия — коровы, теляты, бараны прощаются навсегда с материком и с грустью посматривают на проходящих, которые озабочены спешкой и по большей части невеселы, кроме англичан. Минут за 10 до четырех начинаешь думать, что, пожалуй, поспеет уйти в срок и, ровно в четыре, колосс, в 200 шагов длины с 300,000 пудов груза и 250-350 душ пасажиров и команды отодвигается от набережной, которой он снова коснется через три месяца, пробежавши более 50,000 верст в оба конца; а мы? мы оставили свою родину уже почти месяц и сейчас оторвались от материка, на котором все нам близкое, дорогое, известное, все, кто жил нашими радостями, успехами, разделял наши тревоги, сомнения, кто будет следить мысленно за нашим неизведанным путем, желая нам добра от искреннего сердца; там наша сила, здесь мы одиноки и это чувствуется.

Пока проходили порт, выходили в море, пробираясь между островами, оставляя слева берега Франции, звонок мэтр-д’отеля повестил нам о заботах насущных; оставалось 1/4 ч. до обеда, предлагалось приготовиться к вечернему столу, когда мужчины бывают в черном и преимущественно в смокингах, а дамы в соответственных туалетах.

Столовая разделяется на два лагеря: английский, где молча, серьезно едят, мало занимаются своими дамами, откуда слышен лишь лязг ножей с вилками и французский, — где сидят голландцы, италианцы, швейцарцы и русские: здесь шумно, смех, говор, быстрые знакомства, расспросы, здесь галантны с соседками, занимают их, угощают, помогают и т. д. Длиннейший обед в 7-8 блюд с винами, дессертом, кофе с коньяком — длится 1 1/2 часа, затем в 8 часов чай с бисквитами. Объявление, предназначенное вниманию дам, предупреждает милых пасажирок, что с 10-ти часов вечера до 8-ми часов утра мужчины могут ходить на палубе в туфлях, mauresque и вообще en negligeant, вот что заставило нас на утро пойти на палубу посмотреть эти mauresques; понятно, что халаты нам не диковинка, но сероватые и коричневатые мешки от ног до головы, в которых прогуливались голландцы и которые очень слабо раздваивались [158] внизу ног — от колен, а у рук от локтей были покрыты крупными цветами с голову младенца, заставили бы расхохотаться самого мрачного меланхолика; огромные цветы приходились у кого на затылке и плече, у кого на ухе и под коленками и т. п.: трубки и босые ноги у некоторых дополняли курьезный вид чистой палубы; впоследствии под тропиками некоторые англичанки оставались на палубе и в часы neglige кавалеров.

Мы в открытом море; пошли дни за днями, разделяемые с утра до вечера бесконечными repas: в 8 час. чай или шоколад или кофе и хлеб, 9 час. первый завтрак блюд в пять с саговой кашей, в 12 час. второй завтрак еще длиннее, в 4 час. шоколад, в 6 час. обед, в 8 час. чай, в промежутках наблюдение пасажиров и разные игры.

Одна половина — англичане; они предпочитают ехать на французском пароходе: приятнее, стол лучше, администрация любезнее, пасажиры интересней и недорого; эта половина выбирает 2-х-3-х инициаторов всяких развлечений: лотерей на цифру пробега за сутки; на четвертую часть выигрыша устраивается общая выпивка шампанского; иные развлечения — танцы, концерты, спектакли, маскарады, прекрасная библиотека в полном распоряжении пасажиров.

Другая половина, 8-10 французов, едущих на службу в Индо-Китай — доктора, чиновники, банкиры, вдвое более голландцев; они отдохнули в Европе и возвращаются на свои табачные и кофейные плантации — это фотографы и приверженцы можжевеловой водки, которую они распивали перед обедом, усаживаясь за большим столом, вокруг четвертной бутыли, испанцы, португальцы-миссионеры, в разные места Азии; они очень интересны, как знатоки тех уголков, где ведут пропаганду; архиепископ из Гоа (западный берег Индостана) — знаток Индии убежденно рассказывал, что кроме России — никто не сможет объединить индусов для вытеснения англичан; еще с нами плыли три японца из немецких университетов, да янки в путешествие кругом света.

Не отвлекаясь описанием пути шаг за шагом — чрез Египет, Красное море, Индийский океан, коснувшись Цейлона в Коломбо и Малакки в Сингапуре, мы позволим считать себя в этот путь и в путь из Владивостока через три года — прибывшими в г. Сайгон. [159]

Мыс St. Jacques находится в устье р. Донаи, на нем маяк, огонь которого виден на 45 верст, телеграфная станция, лоцмана и небольшой гарнизон при береговых батареях по сторонам реки, текущей вровень с низким берегом, у которого жмутся туземные хижины на сваях, окруженные букетами кокосовых пальм и укрытые чащей тропической листвы; здесь же под ветвями в тени приткнулись большие лодки — сампанги; ветра нет и следа, жарко и влажно, 4 часа пароход идет по реке, которая становится все извилистее, показывается верх собора, мачты, трубы, наступают сумерки и с ними мы пристаем к набережной, где толпа европейцев в белом, в широких касках, встречает курьера с родины.

Новый город (ему 40 лет) очень красив и приятен своими широкими, тенистыми улицами, невысокими зданиями с персиенами и маркизами, живой толпой по вечерам и экипажным движением в часы выезда.

Прелестный город живописно раскинулся по правому берегу реки того же имени; до моря 60 верст, но на этом пути свободно ходят океанские пароходы с осадкой 28' в 6,000 регистровых тонн; город тонет в пышной тропической зелени, каждый дом на набережной имеет сад, все улицы обсажены тамариндами, за городом прекрасный акклиматизационный сад с роскошнейшими перистыми пальмами: на высоком, стройном стволе наверху веером развернуты гигантские листы, замершие в неподвижности, букеты бамбуковых стволов, выходящих из земли вплотную и расходящихся вверху сотней отдельных, длинные блестящие листы бананов, кактусы вышиной с 2-х-этажный дом и множество таких, о которых во сне не снилось, а здесь их изобилие; вот богатство тропиков! Прямые, широкие avenues шоссированы мягким и вместе с тем прочным камнем Бьен-Гоа, известным по свойству твердеть на воздухе и слабым в ломках.

Казенные здания выделяются своей красотой и приспособленностью к жизни в тропиках: дворец губернатора, госпиталь, казармы — много света, воздуха, крутом открытая сбоку галерея; здание почты стоило милион франков, богатейшая отделка огромного внутреннего зала, украшенного алегорической фигурой сообщения и бюстами знаменитых электриков: Вольта, Ампера, Морзе, Юза и пр. Обращает внимание легкий, ажурный фасад военного собрания и мрачный, тяжелый готический собор; внутри него такая [160] приятная прохлада, что французы заходят в него зачастую посидеть.

Рассматривая здания, я невольно вспоминал старые, дешевые здания английских почтамтов и казенных контор, их роскошные банки и средней руки французские, удобные частные коттэджи Сингапура и частные здания Сайгона, построенные до крайности экономно — без галерей, тесно, низковато.

«Отчего это такая разница между вами и англичанами», — спрашивал я двух приятелей, банкира и миссионера; «оттого», отвечали они, «что англичанин — собственник и в колонии устраивается надолго, со свойственной ему положительностью и постоянством, а француз любит жить у себя, во Франции, в колонию едет, чтобы быстро нажиться, упрочить свое положение rantier и уехать обратно; в колонии он живет скаредно, а за то во Франции прибавит шику в своем доме».

«Но жить скрягой здесь нельзя без ущерба здоровью; помещение должно быть просторным, стол разнообразным, в виду жары приходится завести выезд, вы далеко от родины — соскучитесь, если не будете развлекаться, вас постигнет ностальгия, да ведь строите же вы роскошные казармы, театры, госпиталя и пр.».

«Строим, много тратим и зря, но ведь это то, что мы берем с аннамита, а то, что в частном кошельке, то мы бережем — иногда во вред себе».

Я часто заходил смотреть постройку нового театра в 1 миллион франков, включенный в 1896 г. в бюджет колонии; сколько роскоши, затей — включая искусственное охлаждение воздуха внутри до 18° С., тогда как средняя наружная — 28° С.

В городе много отелей, но наиболее посещаемы «Continental» и «Ollivier» — замечательные по своей дешевизне: хорошенькая комната с элегантным освещением и пансион-завтрак, обед по 5-7 блюд с вином, кофе, чай, ванны — 45-50 рублей в месяц; для русского, платящего 1 1/2-2 рубля за сносный № и по 75 и 1 рублю за завтрак и обед, для туриста, платящего в отелях 5-4 рубля в сутки — сайгонские цены сказочно дешевы.

Особый склад жизни обусловлен неотвязной жарой, везде она хозяйка; на службе, в доме, за столом, в дороге, — она управляет привычками, руководит модами и гардеробом. Вот отчего прошу позволить рассказать, как проводят время в Сайгоне.

В 6 часов утра почти все уже встали; покончив с туалетом и столом, все отправились работать в свои бюро, offices или [161] казармы, идя пешком по бульварам, avenues или завернув на 1/4 часа в аллеи акклиматизационного сада; в 7 часов все учреждения открыты — везде присутствие и генерал-губернатор принимает в 8 час. утра. В 11 час. начинается жара, служба прерывается, все закрыто, везде завтракают, так как после сравнительной свежести утра апетит лучше нежели за обедом; тарелка супа, мясо, птица, зелень, кофе с коньяком или арманьяком и дессерт — бананы, ананасы, апельсины, иногда манго или мангу — станы, глядя по сезону.

С полдня — сильный зной, все спрятались по домам и, опустивши жалюзи, в полумраке, вытянувшись на жестком louguechaise, в самом легком костюме лежишь; чуть прошелся по комнате — пот изводящий, решишься читать — голова устает, нет сил думать; вот это времяпрепровождение называется faire la sieste и очень трудно прививается к новому приезжему.

Кажется все уснуло под отвесными лучами солнца, которое палит то, что не успело скрыться и этими жертвами бывают собаки, рабочие-туземцы и проезжий пасажир с парохода, торопливо осматривающий город.

В этом случае игнорируешь жару, тихо бредешь в тени аллей, по рассеянности снимешь каску с потной головы и так идешь, пока не услышишь окрик полицейского: «Monsieur! attention au soleil, il est mechant ici», или не упадешь, пораженный солнечным ударом, что случилось со мной в Сиамском заливе, но в очень легкой форме. Но что делать в темной комнате без дела, без чтения, обреченному на неподвижность? мечтать, если будущее сулит быть интересным, если в уединении человек молодой, коли немного горя пережито, мало разочарований вытерплено и мысли о далекой родине и дорогих людях сами собой захватывают всего.

К 4-м часам город оживает, всякий торопится на службу еще на 1 1/2-2 часа; в 5 часов город наполняется гуляющими; по разным направлениям мчатся извозчики — малабары, фаэтоны, коляски, кавалькады; каждому привычно сделать tournee de l’inspection по улицам города, внешним аллеям сада, по шоссе в аннамитские деревни и соседний городок Чолен (с 200,000 жителей).

Извозчик в парной коляске получает 50 копеек за час, выписка пары пони с Зондских островов и обзаведете [162] экипажем обойдется рублей до 350, а содержание выезда и грума 25 р. в месяцу.

Молодежь, перед концом турнэ, располагается на верандах улицы Catinat, откуда рассматривает вереницы экипажей, приветствуя и перекидываясь несколькими словами с знакомыми и распивает какие-нибудь aperitifs: вермут, амер-пикон с рассахаренной ледяной водой и т. п. Вслед за прогулкой пешком в 1/4 ч следует обед: апетита никакого, жар переутомил, вермут убил остаток апетита и много полезнее пить перед обедом содовую воду.

Есть театр, военное собрание, журфиксы в больших семейных домах.

В Сайгоне довольно хороший театр, три спектакля в неделю, оперетки и небольшие оперы, веселые, людные маскарады, где все веселятся и неутомимо танцуют, не считаясь с t° — градусов в 25 С. Антрепренер г. Мораль получает 120,000 франков в год субсидии, труппа меняется через шесть месяцев,, ее провоз тоже на счет бюджета колонии; при таких щедрых тратах понятно, что сайгонский театр лучший в Азии и по силам, и по репертуару, привлекая много зрителей французов и аннамитов.

В определенные дни на семейных вечерах — музыка, разговоры, игры, по пятницам вечера в Cercle des officiers; танцуют до 12 часов под оркестр и рояль, закусывают сандвичами и попивают холодное шампанское; вечера замечательно милы своим искренним весельем и непринужденностью. Три вечера музыка на бульварах, в саду, а для больных в саду госпиталя — последнее у нас не заведено, а у французов привилось прочно. В феврале гладкие и барьерные скачки на монгольских и местных лошадках; в 1897 году, скорость показана: 875 саж. — 2 м. 54 с.; 1,032 саж. — 3 м. 35 с., рост скакунов всего 1 арш. 14 верш.

Что заметно бросается в глаза — небольшое количество женщин; холостяку с невидным положением почти нельзя и думать жениться на француженке, так они здесь разборчивы; но что сулит брак? — многие дамы быстро приобретают малокровие и через 1-1 1/2 года уезжают во Францию; неприятно жить на два дома, а на небольшое содержание почти невозможно.

Браки с аннамитками (конгаисками), законные и незаконные, так обычны здесь, как нигде; дети-евразийцы стараются стать европейцами и метиска обязательно выходит замуж за француза. Женатые вывозят своих конгаисок в театр, на tourne; они [163] хорошо держатся, но, довольно интересные в туземном платье, курьезны в европейском; француженки третируют их свысока.

Желание дать очерк о колонии во времени, пространстве и обстоятельствах заставляет меня перейти к скучному очерку положения страны, ее характера, открыть хотя немного лицо и душу ее туземца и высказаться о том, что ему дали завоеватели, что ему нужно и что может выгадать метрополия; знакомые с литературой несомненно увидят влияние официального ежегодника колоний, отчетов Ланессана, Demorgny, F. Bernard, Monnier, Сайгонского курьера и экономического бюллетеня Индо-Китая.

Французский Индо-Китай — молодая колониальная империя французов, образовавшаяся всего с полвека, занимает 600,000 кв. километров, с 26.000,000 жителей по официальным сведениям — очень преувеличенным, о чем в конце выскажемся определеннее. Тонкин, Аннам, Кохинхина, Камбоджа и Лаос, вот главные части новой Франции; Тонкин был признан самым коротким путем в Юннан, путем в Эльдорадо и легко занятый в 1874 г. еле очищен от партизанов к 1895 году. Независимость не вернулась снова, но сколько голов сложили тонкинцы за возмущения и грабежи европейцев; Аннам был признан приобщенным к французской колонии за избиение христиан и противодействие миссионерам, которых туземные власти считали бунтарями. Кохинхина в 1863 году была отнята у Аннама тоже якобы по нетерпимости к христианам. Камбоджийский король Нородон в 1863 году, притесняемый сиамцами, обратился к Франции с просьбой принять его под протекторат, но не доверяясь им вполне, он заключил с Сиамом другой договор, поведший к ряду недоразумений между Сиамом и Францией, которая в 1893 г. бомбардировала Бангкок, отобрала Лаос, начиная с 23° с. ш., лишила Сиам права держать на озере Тонле-Сан и в 25 вер. у границы вооруженные суда и войска. Французские гарнизоны в Чантабуне и его аван-порте мы видели в 1897 году.

Наиболее пылкие колониальные джинго настаивают на протекторате над Сиамом и прорытии 35-ти-верстнагомалакского канала, пользуясь заливом и рекой; тогда суда, идущие на Восток чрез канал сократят до 1 1/2 суток пути и не будут заходить в Сингапур. Сиам, опасаясь французов, охотно поддается на предложения англичан оказать добрые услуги; а сколько их в Бангкоке! два инспектора неокладных сборов с содержанием в 20,000 фр., главный финансовый контролер 30,000 руб. в год, при каждом [164] губернаторе англичанин комисар, а торговля, а пароходства — всюду англичане.

Правда, в Сиаме на 6.000,000 всего 2.000,000 сиамцев, а затем по 1.000,000 лаосийцев, малайцев, китайцев, 500,000 камбоджийцев, ввиду чего французский посланник г. Дефранс, безграничного внимания и гостеприимства которого я никогда не забуду, принимает лаосийцев и камбоджийцев во французское подданство и судит их у себя консульским судом, что для них приятнее сиамского суда; известно правило, что «за скромность в политике Востока — в угодники не попадешь».

Кохинхина омывается китайским морем и сиамским заливом и на 1,000 кв. миль площади имеет 800 верст береговой линии; ровный, плоский, низкий полуостров спокойно поднимается на западе — у Гатьена, на севере к Аннаму до 1,600 фут, орошается рр. Меконг и Донаи, доступными судам до 21 фута осадки, множеством рек, узких и глубоких ручьев, называемых аройо и раш; оросительных каналов мало и они не составляют системы, подобно Индостану, Зондским островам и друг. Берега рек низки, глазу представляются или бесконечные рисовые плантации среди которых, как оазисы, виднеются аннамитские деревушки, окруженные тэками, бананами или роскошные тропические леса, пышная зелень которых стоит стеной по берегу и спускается в воду.

Начало Меконга в снежных вершинах Тибета, откуда река прорывается сквозь узкие и длинные ущелья — в Юннан; в сев. Лаосе она три четверти версты ширины, у границ Аннама и Сиама снова теснины, масса островов, между ними сотня протоков, заваленных деревьями, вырванными течением, местами страшные быстрины и волнения; у границ Камбоджи река троится: одна часть идет к западу в сиамскую провинцию Баттамбанг, где образует озеро Тонле-Сан и несколько меньших. Тут, по берегам Тонле и небольших речек, в V веке до нашей эры были воздвигнуты храмы и дворцы столицы царства кмеров на тысячах квадратных верст.

Непрерывные пятиверстные фасады галлерей, масивные 15-ти-саженные башни образующие леса (в храме Байон более 50 баш.); богатый, своеобразный орнамент, барельефы с десятком тысяч изображений в каждом храме: баядерки, мифические рассказы, эпизоды из Рамайяны, борьба богов и злых духов, история кмерского царства и бесконечные вариации; во внутренних дворах аллеи [165] статуй, обвитых, запеленанных заботливыми лианами, остатки шоссированных дорог, мостов... сколько труда положено! сколько времени и средств потрачено! на всем печать вкуса, таланта, самобытности.

Теперь все совершенно заброшено; гиганты борятся с атмосферными разрушителями, корнями растений — все против них: наш брат турист, забирающий что-либо на память, туземец, ищущий кладов; средств нет поддерживать, «ангелы прилетели с неба и из озерного ила построили Великую Ангкору в одну ночь», говорит легенда, и туземцы, ожидая повторения чуда, купаясь, собирают со дна грязь и складывают в кучи у берега.

Второй и третий рукава Меконга идут по Кохинхине рядом и в 150 верстах от моря, разбившись на пять частей, образуют дельту, все поднимаемую наносами из года в год.

В сезон дождей — май, сентябрь, масса воды мчится из Тибета, где тают снега, Меконг поднимается сажень на шесть и гонит воду в Тонле-Сан, образуя наводнение до 50 верст и оставляя наносы; зимою вода течет обратно из озера в Меконг. Вот почему летом на Тонле могут ходить огромные пароходы, а зимой только лодки и маленькие катера.

Почва Кохинхины сверху плотна, но несомненно наносного происхождения, подпочва жидкий ил, а материк — твердый гранит; зондировки французских горных инженеров определили первозданную породу в 10-15 саженях от поверхности; выше — слой гравия и песку, пропитанный водой или илом; эти исследования и раскопки установили предположение, что в начале нашей эры Кохинхина, от м. Св. Якова до Слоновой горы у сиамского залива — 350 вер. в поперечнике, составляла дельту Меконга, который, пробегая большую часть протяжения в быстринах, в нижнем течении вступает в равнину, скорость уменьшается, слабое течение осаждает взвешенные частицы земли, образуя наносы.

Если верить подсчетам горного инженера Фуш, то Меконг бросает в море 1,400 миллиардов кубических метров воды; кладя наименьшую земляную ношу 1 грамм ила на 1 литр, получим на осадочную площадь 60,000 куб. килом. — 1 миллиард кубических метров; часть выносится в море, строит бары, мели, иначе бы нанос равнялся 3-м милим. годового слоя. Так что прелестная Кохинхина с ее пышными пальмовыми лесами, нескончаемыми рисовыми полями, с огородами и селениями является плотною коркой земли, плавающей на огромном болоте, вот что [166] вызвало беспримерное развитие оснований на металических винтовых сваях при возведении мало-мальски тяжелых зданий. Вода рек мутна, желтоватого цвета с большим содержанием железистых солей, органических веществ, растительных волокон, листков, быстро загнивающих в теплой воде в 15-25-30° С., противной на вкус и вызывающей тошноту.

Анализы произведены повсеместно и показали бедность содержания углекислоты и воздуха; негорючих веществ от 4 до 1,370 миллиграм на 1 литр — меньшее в Сайгоне, среднее 0,02 грамма, жесткость воды по французской гидротиметрической шкале в колодцах Сайгона 6°, в реке — 37°, а в остальных местах около 6°, кроме колодцев поста Травенг, где 30°.

Ключевая и колодезная вода чище и светлее, но только потому, что отстоялась и отфильтровалась, а по составу такова же как речная, питье некипяченой и нефильтрованной воды всегда вызывает острые кишечные заболевания. В климатическом отношении год делится на два периода: 1) сезон дождей с мая по октябрь - т. е. лето и осень у нас; ежедневные проливные дожди, ужасная жара, 38°-30° при полном безветрии и большой влажности — психрометр около 96, и 2) сезон засухи с ноября по апрель — дождей не бывает, температура понизилась; но как? Что значит самая холодная ночь в году и самая низкая температура такой ночи в Сайгоне? Девятнадцать градусов по Цельсию, ниже этого ртуть не опускается; в этот сезон появляются свежие, приятные, легкие северо-восточные ветры.

Температура	Средняя годовая	Наибольшая.	Наименьшая.
Кохинхины	+28	+38	+19
Камбоджи	+29	+38	+20
Тонкина	+24	+37	+9

Отсюда видно, что в Тонкине легче — зима умеренна, да и 35° жары длятся только 1 1/2-2 месяца.

Дожди в Кохинхине начинаются в мае и из 180 дней-150 дождливых; выпадает столб воды в 1 3/4 метра, кожаные вещи в несколько часов покрываются плесенью, материи волгнут, обыкновенные рояли расстраиваются через две недели, быстрое образование атмосферного электричества вызывает сильные, частые грозы — до 75 за сезон; но картина грозы великолепна: быстро собираются свинцовые тучи и клубясь несутся по небу, [167] проназываемые проблесками молний; эти проблески все усиливаются, учащаются, мгновениями все небо задергивается дрожащей, огневой завесой, слышится гул грома, удары становятся резче, паузы короче и чрез минуты непрерывный гул и треск..., этот быстрый, напряженный концерт завершается дождем, льющимся потоком и так шумно, что надо кричать, если хочешь быть услышанным; воздух свежеет, туземцы сидят по домам, дрожа от холода.

Сухой сезон более сносен для жизни: день от 12 ч. до 3 1/2 ч. 30°, остальное время 23°, ночью около 20°, барометр 760. Читателю может казаться странным: жара только 30°, но ведь это при безветрии и при огромной влажности, когда пот не исчезает, раз он появился, испарина не выходит, а постоянство такого состояния изнуряет. В Лаосе — жары в марте, апреле, мае, дожди с 15-го апреля по 15-е октября; столб воды 1 1/4 метра, наибольший ливень 2/10 метра, с 15-го октября по 15-е апреля сушь; зимою +7° и по утрам туманы.

Кстати присоединить несколько выводов о состоянии здоровья европейца в этой стране и о том, может ли он акклиматизироваться и жить безнаказанно долгое время?

Ведь этим устанавливается срок обязательного и возможного пребывания в краю, опытность в приемах, знание нужд, единство и последовательность реформ, хотя немалую роль играет стремление француза etre repatrie en France и назначение новых старших администрации в случае падения министерства; так ушел Lanessan в 1895 г., умерли его преемник и позднее губернатор Rousseau.

Итак, о гигиене: уровень грунтовых вод высок, почва заболочена, страна низменна, вслед за разливами остается масса ила, разлагающегося при высокой температуре; кругом Сайгона местность осушена и болот почти нет, но повсюду в стране, покрытой рисовыми плантациями, лихорадки; вода кроме Сайгона — везде плоха, не апетитна, тепла (до 27° С.); климат — по цифрам температур видно, что европейцу в Кохинхине жить трудно, никогда не бывает менее 19°, среднее 28° С., летом 38° С., а на солнце 52°, 1/2 года влажно, 1/2 года сухо; в жару выпариваются болота, воздух пропитан испарениями гниющих низин и рисовых плантаций — дышать трудно, 1/4 дня сиди неподвижно и ежеминутно вытирай пот. Хотя в лесу и днем легче, шелест листвы создает иллюзию ощущения ветерка, да в дороге он чувствуется, вверху [168] зелень сомкнулась вплотную и закрыла путь лучам солнца. Частые грозы расстраивают нервы.

Что сказать о благоустройстве? Сайгон устроен в санитарном отношении; улицы тенисты, чисты, широки, канализация есть, вода недурна, но дома тесно жмутся друг к другу, мало веранд, небольшие квартиры — это узкие, темные, тесные клетки, где жизнь покажется еще скучнее и монотонней. В аннамитских поселениях никто и не думал о благоустройстве — все по старому. Французские солдаты везде расположены широко, но постройки на постах — это не роскошные казармы Сайгона; напр. на посту Самит на границе Сиама и Камбоджи у берега сиамского залива казармы на высоких сваях, пол на 4 аршина над землей, остов из бамбуковых жердей, обшитых циновками и пальмовыми листьями, в окнах нет стекол, а натянута марля против мириад мошкары, летающей с 7 часов вечера до 5 утра; я ночевал у берега на катере и был так искусан, что дня три красные пятна не сходили с лица и рук. Некоторая простота устройства казармы объяснялась тем, что здесь стояла полурота милиционеров камбоджийцев, а за начальника поста француз-сержант, очень обрадовавшийся нашему приезду с парохода. Здесь мы пробыли почти сутки — охотились в лесу и ловили рыбу. Камбоджийцы способны к военному делу, высокие, стройные, бравые, и французы не ошибутся, если предпочтут их аннамитам — мелкорослым и незабывшим своей независимости.

Туземцы живут в деревнях среди болотистых плантаций риса; сырость, нездоровые испарения, полугнилая вода доставили бы достаточно жертв холере, развозимой по Востоку китайцами из Малакки и Сиама, но привычка делает свое; за то всякий приезжий подвергается дезинтерии, которая похитила много жизней, всякий должен по первой повестке озаботиться подбором режима и, если это не помогает, то необходимо уехать обратно во Францию, иначе возможна катастрофа, а вообще местные желудочно-кишечные расстройства изнуряют человека, делая его скелетом, отражаясь и на психике; опыт показал, что лучше избегать красного мяса, а есть птицу, рыбу, рис, яйца, молоко; не мало распространена болотная лихорадка, свирепствующая и в низменных болотистых, и в возвышенных лесистых местах; эпидемический характер оспы значительно ослабел после назначения двух докторов в каждую провинцию для обхода поселков и прививок; но вопрос организации медицинской помощи для туземцев поставлен не вполне практично: аннамиты вполне доверяют лишь тем, кто стал [169] ученым с их точки зрения, т. е. знает китайскую письменность, философию, историю, церемонии, почему и следовало бы аннамитов, кончивших их школы, проводить чрез специальные школы медицинские и иные; такие специалисты будут стоить дешевле, стоять ближе к народу и иметь вес в глазах туземцев.

Может ли европеец акклиматизироваться в этом крае и жить безвыездно, не вредя здоровью?

Для всех кто не родился в Кохинхине или вообще Индо-Китае — ответ отрицательный.

У большинства дам и у всех нервных быстро развивается малокровие; для приезжих, четвертый год жизни в колонии критический: первые года проходят сносно, несмотря на кишечные заболевания, на четвертый все уезжают во Францию и некоторые в Японию.

В 1897 г. с нами ехали из Сайгона три молодых землемера, отправленные в санаторию около Иокогамы на счет колонии; когда мы вышли из Гонконга в Шанхай, термометр стал падать и вечером было 14° С., сайгонцы кутались в пальто, которые лежали у них три года без носки; молодые люди зябли и смеялись над приобретенной привычкой к жаре.

Во Францию уезжают в марте до жары, приезжают на родину в теплую погоду и поправляются 4 месяца в отпуску плюс еще 2 месяца а cause de la sante — всего 1/2 года с сохранением полного колониального содержания, а не внутреннего, как мы, уезжавшие на 6 месяцев из Приамурья.

Несмотря на эти периодические поездки, устройство санаторий в Японии и у мыса S.-t Jacques — никто без риска не может пробыть здесь более 10-12 лет с 3-4 перерывами; немирившиеся с этим положением или погибали, или возвращались во Францию хилые, без сил и энергии; молодые сопротивляются упорнее и скорее восстановляют расстроенное здоровье, люди за 40 лет — обратно. Кто родился в колонии — те выносят климат и здоровы; на одном из вечеров в cercle des officiers я был представлен очень элегантной барышне — дочери банкира, родившейся в колонии: цветущий вид, хорошее расположение, привязанность к Кохинхине обличали истинную, природную сайгонису и 4 года в колледже во Франции она скучала по своей экзотической родине.

Этот климат я испытал на себе; первые дни все нормально, через неделю вялость и упадок апетита, самые простые средства поправляют, появляется волчий апетит и утиная жажда, пьешь [170] чай, лимонад, воду с вином; через месяц болезнь повторилась, но после врачебной помощи, оказавшейся не столь действительной как первый раз — я пробыл в Индо-Китае только 4 недели и распрощался с прелестной по красоте и своеобразию, но нездоровой колонией.

В отношении порядка жизни необходимо просторное помещение, обращенное длинными фасадами на север, построенное на высоком месте, окруженное верандами, обсаженное деревьями: пища: рис, белое мясо, зелень; лучшее питье — чай; худшее — спиртное. Вставать в 6 часов утра, ложиться в 11 часов вечера, костюм — легкая светлая пара из моющейся фланели, надеваемая на тело и меняемая ежедневно, пробковая каска с вентиляцией, белые матерчатые башмаки и фланелевый широкий пояс.

В жару не ходить, пользуясь крытыми купэ, ванны утром и перед обедом, души вечером; общее правило — лучше подражать туземцам, а вообще вести правильную жизнь; среди миссионеров и сестер милосердия оказываются лица недурно сжившиеся с климатом, причина чего кроется в правильной жизни, уравновешенности, меньшем волнении страстей и подражании жизни туземцев.

В 1897 году нам пришлось достаточно подробно ознакомиться с жизнью военных в Индо-Китае. Корпус войск состоит из 9,000 европейцев и 18,000 аннамитских и тонкинских стрелков; унтер-офицеры в туземных баталионах назначаются из французских; в колонию прибывают солдаты, окончившие подготовку во Франции и прослужившие около года; в колонии они служат три года на усиленном жалованьи.

Отношение числа туземцев к французам равняется двум, а с призывом 12,000-15,000 туземного резерва и прибавкой 9,000 милиции и ирегулярных линг-ко, линг-ле — окажется, что на каждого европейца придется 4 1/2 туземных ружья — положение отчаянное, если всмотреться в существование среди всех аннамитов связи культуры и традиций старого, могучего царства; ведь в Аннаме есть свой король, тонкинцы не усмирены, а Кохинхина — прежняя провинция Аннама и связь между ними еще на лицо; англичане после восстания сипаев не допускают более двух туземцев на одного европейца, хотя индусы отличаются чудовищной кастовой враждой.

Солдат обставлен прекрасно, казармы удобны, камеры помещаются во 2-м этаже и расположены поперек здания, входы с боковой террасы; встают в 6-м часу, а с 6-ти до 9-ти [171] занимаются в поле, в 9 занятия кончены; люди убирают казармы и моют свое белье в длинных каменных корытах; мыло выдает часть, дворы подметают нанятые аннамиты; в это время командир части принимает рапорт дежурного офицера, который исполняет эти обязанности семь дней подряд, но имеет право спать и принимать в дежурной своих друзей.

Обед в 11 или 10 1/2 часов; некоторые, окончивши стирку, идут в фехтовальный зал и занимаются эспадронным боем, штыки не в фаворе; обед состоит из супа, мяса, риса с пикантным соусом кэри, фруктов — ананасы или бананы, кофе и 1/2 литра красного вина; для унтер-офицеров отдельная столовая, где сервировано, как в хорошем отеле, включая цветы на столе; обед еще лучше и с прибавкой коньяку; до 4-х часов отдых, а от 6-ти до 7-ми ужин; заботливость простирается так далеко, что на посты в сезон дождей развозят в огромных фургонах.

Лошади для артилерии приобретаются в Австралии, рублей по 400, под вьюки горных батарей идут местные мулы, фураж — рис около 12-ти фунтов в день.

Несмотря на обстановку казарм, увеличенное жалованье и прекрасное довольствие, солдат тоскует и от скуки запивает; вообще французский солдат мало подвержен страсти к алкоголю; его нельзя сравнивать с англичанином, который вербуется на службу лишь тогда, когда ему не удалось устроить свою жизнь, завесть домашний очаг; установилось довольно правдивое мнение, что проходя мимо английских казарм следует зажимать нос и рот, так атмосфера пропитана запахом спирта; голландский солдат на Яве может обзавестись туземной женой, устроить семью, казна дает средства, воспитывает детей-европейцев, готовит их в кадры унтер-офицеров и мелких служащих, французский солдат языка аннамитов не знает, от туземца далек, средств содержать жену-туземку и семью не имеет, скука гонит из казарм, но куда идти; невольно тянется в кабак или притон. Невольно задумываешься, неужели это тот француз, который заражает весельем, желанием жить, который изобретателен в развлечениях и неутомимо подвижен?

Я не раз разговаривал с матросами и солдатами окупационного гарнизона г. Чантабун, все расстроили здоровье, у многих малокровие; «наше несчастье, что мы чувствуем себя постоянно одинокими и грустим, наша жизнь монотонна, а длинный досуг [172] мы не знаем нем заполнить, нам не хватает интереса к жизни здесь».

И эти люди, страдающие ностальгией, были добрые парни, расспрашивали меня о России, о нашей службе на дальнем Востоке, о том, как чувствует себя наш солдат, оторванный от родины на пять лет, и я им рассказывал в длинные вечера с 6-ти до 10-ти час. «Как хорошо, что ваши солдаты работают на железной дороге и на полевых работах, тут можно стараться заработать, чувствовать, что делаешь дело и пожить настоящей жизнью, так забудешь и скуку, и коньяк».

Накануне нашего расставанья утром ко мне зашел молодцоватый матрос, едва ли не с Декарта и передал, что его товарищи, просят меня зайти к ним после полудня и предоставить себя в их распоряжение на 1/2 часа; сказано — сделано; оказалось, что мои собеседники, желая выразить мне симпатии и сказать на прощание «всего доброго», — приготовили шампанского и дессерт, я ответил вдвойне и на прощание они пожелали расцеловаться; обменяться фотографиями мы не могли, так как их не имелось, они попросили меня взять на память их служебные инструкции и уставы, а я мог дать свои визитные карточки; эти уставы я передал библиотеке 1-й Восточно-Сибирской артилерийской бригады.

Я не могу привесть на память некоторые сведения о военных в Кохинхине, так как эти заметки не имеются сейчас под рукой, но надеюсь восполнить этот недочет со временем.

Пока мы касались природы страны, города Сайгона и жизни европейцев в колонии, теперь же обратим внимание на того коренного жителя, которого называют аннамитом и у которого в Кохинхине 200,000 соотечественников; остальное население 150,000 камбоджийцев, 3,000 дикарей моис, стиянг и пр., 6,000 китайцев, 10,000 малайцев, католиков-туземцев — 100,000, детей в школах — 20,000, учителей: французов — 150, аннамитов — 1,300, т. е. менее 20-ти учеников на одного учителя. Аннамиты — сообразительный, работящий народ; в их внешности характерно: небольшое, желтое лицо, черные занузданные глаза, выдавшиеся скулы, широкий рот и приплюснутый нос; небольшого роста, с высокой грудью и узкими бедрами они отличаются проворством и ловкостью, что пополняет недостаток силы; их особенность — отделенный большой палец ноги, что сообщает конечностям огромную свободу: аннамит захватывает ногой с земли какой-нибудь предмет и так поднимает его на высоту локтя. [173]

Аннамитки хорошо сложены и имеют приятный вид; в их обхождении, в манерах видна несомненная женственность, они не живут взаперти, свободно выходят из дому и страшно любят зрелища; жена управляет домом самостоятельно, аннамит работает или служит, «мой муж старшина деревни, а я распоряжаюсь в своем доме», — отвечала аннамитка, на вопрос, нельзя ли просить у старшины дать нам место для отдыха; аннамиту разрешается иметь 2-х-3-х жен, но лишь с согласия первой жены и с обязательством для каждой жены строить отдельный дом, притом первая жена мать всех детей мужа, а остальные жены считаются тетками даже собственных детей. Такое положение женщины в семье настойчиво указывает сильное средство европеизации населения — европейское воспитание женщин, к счастью менее консервативных, нежели мужчины, поддающиеся влиянию своих жен.

В аннамитском городке Чолен я познакомился с домом французского резидента, легально женатого на хорошенькой, стройной аннамитке; ее отец богатый купец, префект города, отдавал своих дочерей на воспитание сестрам монастыря Sainte-Enfance в Сайгоне, все они прекрасно говорили по французски, знали весь Восток, вели содержательный разговор и не могли сказать о Владивостоке: «Sapristi! mais c’est tout a fait au pole du nord», как случилось с одним стрелковым офицером в военном собрании при расспросе откуда я, куда и как?

В восточной части дома за богатой завесой помещен жертвенник в пять ярусов, посвященный предкам, наверху дощечки, а внизу ставят приношения.

Прически и костюмы мужчин и женщин довольно схожи, что вводит в заблуждение приезжих и доставляет зубоскалам случай посмеяться; одежда — длинная (ниже колен) шелковая рубашка без воротника, разрезанная сбоку от бедра, черная у мужчин, белая, зеленая или фиолетовая — у женщин, ниже широкие шаровары, все ходят босиком, кроме должностных лиц, одевающих чулки и башмаки белые или лакированные; городские demoiselles a la mode тоже обуваются в ладьеобразные бабуши, придающие развинченную походку.

Длинные волосы собраны в шиньон, заколоты черепаховым гребнем, на голове огромная соломенная шляпа белого цвета с помпоном наверху.

Аннамиты легко меняют свой костюм, удобный в этом [174] климате — на европейский, стригут волосы, носят пробковые каски, и это их не уродует; не то у женщин: довольно грациозные в своих туниках, они каррикатурны в европейских туалетах, но раз аннамитка появляется на улице с мужем-французом, она обязательно одета по-европейски; хотя жена резидента г. Чолен как вне дома, так и у себя одевалась, как все конгаиски; да здесь и француженки до 5-ти час. вечера не одевают выездных костюмов, не затягиваются, а выезжают в просторных блузках.

Семья основа всех отношений туземца и тут руководятся непоколебимыми вековыми традициями: отец глава семьи в хозяйственных, религиозных и общественных отношениях, он единственный судья всех недоразумений между своими, которые безусловно подчиняются его решению; мы говорили, как составляется семья и упомянули о культе предков; по смерти душа человека переходит в новое состояние, его тело, преданное земле, остается в ней, но незримый дух предка остается попечителем дома и промыслов семьи — полей, рыбной ловли, торговли и т. п.; сюда присоединилось учение Конфуция, устанавливающее отношения царя и подданных, отца и детей, жены и мужа и житейские наставления. «Не открывай твоих мыслей даже родному брату», говорит учитель жизни и попробуйте вызвать аннамита на искренность — пустая трата усилий, соберите все улики и обрушьтесь на уличаемого, он не сознается в своем поступке или никогда или спустя долгое время и скажет, «это было давно, я уже забыл».

Аннамит признает единство высшей силы, своего короля-первосвященника, предков, создавших его семью и великих граждан, спасших или прославивших его отечество; вообще же в аннамите достаточная доза религиозного безразличия, безучастия и даже отрицания, он мало склонен обращаться к высшей силе; у домашнего алтаря предков совершаются свадьбы, похороны, празднуют рождение и иные акты жизни; лишь то, что связано с стихийными явлениями, требует совершения ритуала в общественном месте с приглашением бонзы, а кое-когда и колдуна; отсутствие публичного ритуала — возможное наследие раннего браманизма, ведь в Японии даже моление, о таких семейных событиях, как желание рождения детей, требует службы в храме, где имеются специальные для этой цели часовенки, а аннамитка помолится у алтарика в доме. Храмы в стране встречаются не часто, просты, небогаты, кроме древних, например, кмерских Анкоры, где [175] множество грациозных, нежных, замысловатых деталей и поражающие колосальные размеры общего.

Безучастный к храму и религии аннамит азартен в играх и любви развлечений; он способен проиграть деньги, свой труд и семью, проторчать целый день перед пагодой, если будет процессия или зрелища и, представьте себе, во дворах храмов ломаются акробаты, диковинные жонглеры, декламируют, по вечерам устраивают илюминацию и фейерверк.

Первый день года — народное торжество; лавки, мастерские закрыты, прислуга бросает господ, в лучших нарядах шатается на улицах, по знакомым, на каруселях, в балаганах и т. п.; всюду дребезжание музыки, барабанный бой и пение; празднуют все-бедные на накопленные тяжелой работой гроши, на помощь общины, богатые — от достатка.

Король был жрецом и властелином Аннама, но мандарины получали места по общим конкурсам: все дети до 14-ти лет ходят в деревенскую школу и могли два раза в год держать экзамен в главном городе провинции; выбранные продолжали трехлетий курс в школе провинции, а после испытания на первую ученую степень выступают на конкурс (в три года один раз) в столице для получения второй ученой степени, дающей право на звание мандарина, в виду обнаруженного знания всех деталей обычного права, прав политических, философии и религии; вот почему аннамит уважал и уважает мандарина-носителя народной мудрости, судью, способного разрешить любую житейскую коллизию в виду знания старых книг. Французы заняли Кохинхину и Аннам; в первой оставили общины и кантоны по прежнему, уничтожив остальное высшее управление, конкурсные экзамены и управление мандаринов, заведя армию чиновников. До 1860 года шесть провинций управлялись 50-ю мандаринами с губернатором во главе; французы расчленили на 20 провинций и ввели администрацию и судей в 300 человек с губернатором во главе, т. е. один чиновник на 8,000 жителей, а у голландцев на Яве один на 76,000 чел., но если прибавить 150 учителей, 30 казначеев, лесников, техников, 500 таможенных, то окажется один чиновник на 1,700 жителей, не считая множества переводчиков, так как аннамитского языка французы не знают. Вводя новые порядки, завоеватели не считались с тем, что пред ними народ самобытный, с своими порядками и привычками, ничуть не опасными для пришельцев; среда мандаринов не каста жрецов, [176] доступ свободен всякому, мандарины путь к управлению, наличная власть, а разгоряченные победой — отстранили эту власть, считая ее вредной, неспособной к развитию, узкой, алчной и невыносимой по безнравственности. Это верно, что их науки мертвы для европейца; но какое дело аннамиту до европейской культуры? он ее не знал и никогда об ней не слыхал, его воспитание чуждо для нас, но родное для него в этих преданиях и философии — сила развития его родины и суть его мысли. Миссионеры были первыми советниками завоевателей, те миссионеры, которые испытали на себе силу власти носителей туземной морали — мандаринов и последние были отомщены; но справедливо ли? управление велось открыто, аннамитское начальство не выделялось богатством среди прочих обывателей: дома немного просторнее, платье получше, тот же стол простой и однообразный. Мандарины в стороне, к народу приставлен чиновник, незнающий ни аннамита, ни его языка; туземец видел крушение всего с чем свыкся, что любил, уважал, что было ему дорого, его государство не молодо — уже за 300 лет до Р. X. аннамиты вели борьбу с Китаем за независимость; столетия протекли в войнах за власть в Камбодже и Кохинхине, отбивались от вторжения сиамцев и государство добилось самостоятельности, его жители могли оказаться патриотами, уклад их самобытной жизни не мог перемениться сразу в 10 лет и встревоженный народ повел партизанскую войну. С кем приходилось возиться французам, в розысках виновных: сначала казнили пойманных (в Гзай-Сане в 10 дней казнено 80 человек), на службу к французам солидный аннамит не шел, попадали поддонки, которые увеличили пропасть, зиявшую взаимной ненавистью, ответственность за мятежи переложили на мандаринов и уважаемых стариков; такая мера повела к разным последствиям: в Кохинхине в восстание 1868 или 1870 г. было доказано, что агитация велась старшинами кантонов; их поймали, уличили и уже обвиненных помиловали, взяв слово быть верными; они вернулись домой и оставленные на своих местах оказались образцовыми подданными, — это почти последний инцидент в Кохинхине, а в Тонкине? все наслышались о пиратах и разбойниках, но едва ли это так, не партизанская ли война перед нами? нападения на европейцев происходят в городах: 1898 г. в Гайфонге, Ганои, 1900 — в Фу-вен и пр.; сейчас можно видеть полное умиротворение в Кохинхине, приходящее к концу в Аннане и брожение тонкинцев. [177]

Если француз смотрит на аннамита свысока, поверхностно, «читает его душу мягким воском, из которого можно лепить все, что вздумаешь, не уделяя труда на его изучение, торопясь уехать на родину и стать rantier (я укажу на другую крайность — сходились с туземцами, обзаводились конгаисками, восторгались правами, копировали аннамитов и ничего не предпринимали существенного для дела), за то и аннамит считает французов необразованными и неспособными, так как живя по 10 лет среди аннамитов они не могли даже выучить их языка, а аннамит скоро выучивается говорить, читать, писать по французски, печатает французам газеты и пр.; г-жа Massien рассказывает разговор с аннамитом: «отчего у вас нет изобретателей, учились много, а ничего не придумали»? «Как ничего, у меня есть приятель-кочегар, он любую машину может пустить в ход и понятно, что захочет, то и придумает, он большой мастер».

Правда, в Кохинхине вы с удовольствием наблюдаете человеческое обращение с туземцами, особенно в городах, заметите следы забот о просвещении, узнаете, что есть редактор газеты туземец, 2-3 адвоката; в деревнях школьные учителя туземцы, а окружные и кантонные школы под руководством преподавателей-французов; в Сайгоне колледж Chasseloup-Laubat выбирает из 4,000 учеников окружных школ; из колледжа выходят служащие в банках, торговых конторах и чиновники. Другое учебное заведение — монашеский институт Таберг.

К сожалению, эти школы не дают подготовки вести торговые дела, не развивают предприимчивости, и все торговые предприятия в большей части ведутся китайцами; они скупают по деревням рис, провизию, они поставщики, посредники, ростовщики, хозяева рисовых обдирочных мельниц и т. п. К аннамитам привилась введенная французами азбука (куок-нью), писание аннамитских слов латинскими буквами и туземцы охотно следуют новизне. Одно образование, одна грамота медленно вела к перерождению аннамита; ему не хватало нравственных основ любви, смирения, чувства долга и идейных стремлений, он их не извлек из конфуцианства, не сумел найти в буддизме и поэтому можно было рассчитывать на сильное влияние христианства на жизнь народа; еще в XVII веке, когда миссионеры не имели никакого влияния при дворах и правительствах аннамитских королей, тогда аннамиты воспринимали проповедь Христа, делились с миссионерами радостями и горем жизни, а если миссионерам угрожала опасность, то [178] неоднократно под удар подставляли себя прозелиты; случалось, что аннамит-конфуцианец, умирая, приглашал патера и крестился, родители крестили своих детей, оставаясь сами нехристианами. Миссионера туземец считал за наиболее нравственного европейца, не склонного эксплоатировать и обижать. Особенное свойство приобретать расположение туземцев принадлежит сестрам; община S-te Enfance воспитывает 250 девушек, выпуская их за ограду лишь когда нашелся желающий жениться на них; француз, собираясь жениться на конгаиске, отдает предпочтение получившим французское воспитание; они знают язык, привычки, домашний порядок и интереснее других.

В Кохинхине четыре монастыря с 420 кармелитками; правительство нисколько не субсидирует общин, они существуют на свои заработки, выручая 5-10 рублей в месяц на человека. Как упомянуто, в Кохинхине 100,000 католиков и кроме 4,000 их детей, ежегодно приобщается вновь 5,000 человек. Резкое нерасположение к миссионерам часто превосходит границы деликатности: на пароходе «Calledonien» ехали архиепископ из Гоа и более 15-ти миссионеров. По обычаю, они хотели отслужить мессу на палубе, но к общему удивлению капитан M-r Flaudin не разрешил этого; тогда решили служить в одной каюте лишь в присутствии миссионеров; «только не на моем пароходе, это противно моим убеждениям», заявил капитан. Один бородатый миссионер из Пенанга с горечью вспоминал об этом, когда мы к нашему удовольствию снова встретились в Индо-Китае, четыре года спустя; — «il а ete trop liberal ce Flaudin», говорил он.

Рассмотрим средства аннамита и его повинности.

Необозримая даль, преграждаемая лесной чащей, на бесконечном протяжении занята рисовыми полями; редко выделится полоса плантации перца, клочок поля под сахарным тростником, тутовым деревом или маисом. В долинах рис выращивают таким образом: около домов на питомнике сеют зерно, а настоящее поле забрасывают навозом, соломой, травой, затапливают и оставляют перезревать на солнце, распахивая время от времени; когда поле готово, а всходы вытянулись достаточно — их вынимают и пересаживают на поле. Оросительной системы почти нет, но, по счастью, в Кохинхине дождей достаточно и они идут во время, почему неурожая здесь не знают, не то что в Аннаме, где голодают зачастую и в 1897 г. погибло до 10,000 туземцев, [179] ранее подачи помощи, а в 1898 г. ожидался голод еще в 2-3 провинциях.

В Кохинхине под рисом 1.160,000 гектар, средний урожай 2,400 килограм с гектара, общая производительность 2.200,000 тонн, тонна стоит 75 франков, так что одна десятина дает 180 пуд., стоимостью 90 руб. В Тонкине под рисом 900,000 гект., а урожай 1,800 килограм. Общая ценность вывозимого риса 100.000,000 фр., из них 90.000,000 приходится на сайгонский рис; общий вывоз Индо-Китая 136.000,000 фр., ввоз 115.000,000. Сахарного тростника весь Индо-Китай вывозит 4,000 тонн, хлопка до 3,500 тонн, затем следуют перец, табак, арека и дерево.

До 1860 г. администрация Кохинхины обходилась в 3.000,000 фр., в 1874 г. уже 14.000,000, а 1896 г. 31.750,000 и это увеличение бюджета в 11 раз прекрасно отвечает увеличению личного состава с 50 мандаринов на 500 администраторов, врачей и проч. и еще 900 мелких служащих.

Общий бюджет Индо-Китая за 4 года с 1896 по 1900 г. поднялся с 52.000,000 на 90.000,000 фр., т. е. 34.750,000 рублей. Каковы статьи налогов, как определилась платежная способность новых подданных, т. е. их численность, их доходы и количество обработанной земли?

Прямые налоги в виде подушной подати берут со всех записанных по 40 коп. в год и 20 дней на работы по дорожным сооружениям или взнос 2 рублей в год. До французов подушная составляла 13 коп.; но главную статью составляют косвенные налоги; на 34.750,000 р. прихода всего бюджета — 21.000,000 косвенных налогов; монополия соли увеличила ее цену в 10-15 раз против прежней, причем покупается по 30 коп. пикуль, а продается 1 р. 60 коп., спирт продается из казенных складов вдвое. дороже против покупки; далее монополия табаку, опиума (для которого устроена в Сайгоне прекрасная фабрика), ареки и еще чего-то, вообще характер взимания и предметы обложения говорят не о средствах туземца, а о его потребностях; быстрый рост бюджета с 21.750,000 на 34.750,000 не связан с увеличением благосостояния: культура не стала интенсивнее, т. е. не привилась разработка ценных продуктов, урожаи не увеличились, так как земля не получила ни правильного орошения, ни усиленного удобрения, ни нового характера многополья, цена на рис почти та же, площадь посева не могла увеличиться, так как и ранее о ней имели преувеличенное представление. (Были провинции, где было [180] обложено 122,000 гектар рисовых полей, а последняя триангуляция определила всю поверхность равной только 120,000 гектар).

Какое количество населения платит 34 1/3 милиона рублей? В общем предполагали, что 25.000,000 жителей платят по 3 фр. в год, но записанных всего 6.500,000, остальные 18.500,000 считаются незаписанными, полагая, что их почти втрое более первых.

Однако, скоро появились сомнения: почему втрое более? когда есть места, где число незаписанных составляет половину зарегистрованных и очень редко приходилось встречаться с принятым отношением.

Вот почему правильнее основаться на плотности населения, которая при 25.000,000 равняется ужасной величине 800 (Во Франции около 450 чел.) чел. на 1 кв. кил. несли верить позднейшей цифре 15.000,000, то 450 чел. на 1 кв. кил., но и эта цифра не отвечает производительности земли: на Яве только у Сурабайи плотность достигает 380 чел., но ведь там урожай не зависит от дождей, устья двух судоходных рек, оросительная система каналов, не один рис, а кофейные плантации; урожай риса 4,500 килогр. с 1 гектара, т. е. 275 пуд. с 1 десятины; а какое удобство вывоза! две реки, три железных дороги, три трамвая; что общего с Тонкином? иригации почти нет, один рис, урожай 1,800 килогр. и плохие пути сообщения.

Полагая этот урожай, площадь посева 900,000 в Тонкине и его километрическую плотность населения 200, окажется 3.000,000 жителей, в Аннаме тоже около 5.000,000, в Кохинхине 2 1/3 мил., Камбодже 1.500,000, Лаосе 6,000, всего до 10.500,000, а налоги платит не более 9.000,000.

Теперь окажется, что средний аннамит платит 3 руб. 75 коп. (10 фр.) в год, сумма равная той, которую он тратит на свое продовольствие в три месяца; англичанин берет с индуса 1 руб. 60 коп. в год, голландец с яванца 2 руб. 10 коп.; вывоз, разверстанный по частям колонии, дает на каждого в Аннаме и Тонкине около 2 руб. 50 коп., а в Кохинхине до 10 рублей.

Столь высокий налог и дешевая культура не могут существовать одновременно, переход к посеву кофе, чая, табаку, перцу и других дорогих продуктов неизбежен, он уже начался и масса надежды на колониста-француза; его поощряют даровой раздачей земель, освобождением от налогов, устройством [181] мелиоративного кредита, раздачей премий, посредничеством в найме рабочих и что же? колонисты жалуются на тяжелое положение; мы разговорились с семьей одного плантатора перца около гор. Кампот, в Камбодже — все дамы страдают малокровием, одна потеряла голос, сильная тоска по родине отбивает охоту работать; кругом нет ни европейского общества, ни доктора, аптека в 60 верстах, почти полное бездорожье.

За 10 лет колонисты развели 55 гектар чайных плантаций и тот скверный кофе, который пьют солдаты и бранят, а европейцы не покупают, предпочитая заграничный, за который переплачивают на фунте 10 коп. покровительственной пошлины; пикуль такого кофе в Сингапуре стоит 15 руб., а в Индо-Китае 60 рублей.

Французский колонист плачется и жалуется, что ему тяжело, а рядом у голландцев земля 15 руб. гектар, да по 1 рублю в год поземельного налога; неизбежно выписывать рабочих из Китая, давать задатки, везти, приготовить удобные, гигиеничные казармы, освидетельствованные и найденные в порядке, иметь под рукой врача и раздавать на руки хинин.

Занимаясь рисом, здесь трудно хорошо заработать; вот почему на Яве — 80,000 гект. сахарного тростника, 140,000 гект. кофейных, 100,000 гект. табачных плантаций и 22,000 гект. индиго. Голландцы тратят на обработку 1 гектара под табак 2,000 фр. в год, под кофе — первоначально 600 фр. и ежегодно по 250 фр., но за то 1 гектар приносит 4,800 фр., т. е. около 1,800 р. с десятины, так как урожай — 1,600 фунтов табаку по 3 фр. (1 гектар риса 350 фр.).

Чтобы начать хозяйство в 100 гектар, необходимо располагать капиталом в 150,000-200,000 фр., потому большая часть земли принадлежит богатым акционерным кампаниям; хозяйство в 400 гект. — страшный капитал; в то же время в Индо-Китае на 200,000 гект. (в Кохинхине 67,000 гект.) сидят 150 владельцев, обработали они 33,000 гект. (в Кохинхине 21,000), из них в Аннаме и Тонкине риса 17,500 гект., т. е. почти все; в Кохинхине такая культура на 11,500 гект., остальное перец, хлопок, мак и проч. Сидят и многоземельные (у иных по 15,000 гект.), и мелкопоместные с пустыми карманами, больные, тоскующие, и своего назначения не оправдывают.

Правда, англичане и голландцы не сразу завели высоко-ценную культуру, и они встречались с неудачами, но за 10 лет развели [182] кофе, в 35 лет создали вывоз хинной корки, начав с посадки привезенных деревьев и доведя сбор до 250,000 пуд.; то же у нас в Туркестане с хлопком.

Весь чужой опыт к услугам желающих им воспользоваться. С 90-х годов Кохинхина завела образцовые плантации в пяти местах по 30 гектар, показывающие приемы разведения и выгоды занятия сахарным тростником, табаком, индиго, хлопком, перцем и каучуковым деревом, для Аннама — чаем, кофе и хинным деревом, а для Тонкина — чаем, хлопком и маком.

Не увлекаясь дальнейшей экскурсией в области хозяйства колонии, так как тогда придется затронуть интересный, но сложный вопрос о путях сообщений, железных дорогах, шоссе, на что французская метрополия выпустила заем в 75.000,000 руб., мы выскажем свои убеждения в том, что француз относится к аннамиту мягко и доброжелательно, не третируя его, что отношения победителя и побежденного сглаживаются. В Кохинхине аннамит чувствует себя обеспеченным, пусть будет то же и в остальном Индо-Китае; если есть чему поучиться у англичан и голландцев, то есть достойное подражания и у французов: их заботы о развитии туземца, о медицинской помощи и начатые попытки поднять его производительные силы, забота о людях, отдающих силы и здоровье службе вдали от родины и друг.

Ирригация земель (на что требуется 110.000,000 рублей), введение ценных культур (кофе, чая, табаку, корицы, хлопка и друг.), развитие добычи каменного угля (ведется у Турана), установление разработки руды, установление соответствия налогов туземца с его платежной способностью, администрация и суд, знающие туземца, его язык, его обычное право — будут способствовать развитию колонии, живой торговле и обмену с метрополией, увеличению их спайки, и французский Индо-Китай станет исходной точкой и твердой опорой при проникновении в южный Китай.