-

БАКУНИН М.

РУССКИЙ ГЕНЕРАЛ-ФЕЛЬДЦЕЙХМЕЙСТЕР ЕГО ВЫСОЧЕСТВА РАДЖИ ЛОМБОКСКОГО

(Эпизод из недавнего прошлого Нидерландской Индии).

Обширная колониальная империя голландцев в Индомалайском архипелаге, с приблизительным населением в 40 миллионов душ, занимает под именем Нидерландской Ост-Индии, или Инсулинды, пространство между 6° северной и 10° южной широты и тянется от 95-ой до 160-ой параллели.

Голландцы совершенно и вполне, во всех ее самых отдаленных уголках, колонизировали и ассимилировали до сего дня, собственно говоря, один лишь остров Яву. Все остальное достояние голландцев, т. е. почти 3/4 их колониального владения, представляет собою величину более или менее неизвестную, территории, мало исследованные и частью вовсе недоступные для европейской цивилизации. Действительно, благодаря главным образом совершенной недостаточности культурных и материальных средств, которыми располагает в этой части света маленькая Голландия, европейские оседлость и цивилизация на бесчисленных островах Нидерландской Индии обосновались и сосредоточились пока лишь на более доступном прибрежье и на ближайших к морю окраинах Hinterland'а различных островных групп Инсулинды.

Это на первый взгляд странное явление, как будто не свидетельствующее в пользу способности голландцев вносить и [1028] насаждать культуру, объясняется в действительности тем, что голландцы со дня утверждения своего в Индомалайском океане, т. е. с конца XVII столетия и по настоящее время, были чрезвычайно малочисленны. И ныне еще буквально горсть голландцев и вообще белых людей (общая цифра белого населения в Нидерландской Индии не превышает максимума в 75.000 душ, включая сюда и голландскую колониальную армию) рассеяна на протяжении до 40.000 квадр. миль и утопает среди безбрежного океана малайцев, яванцев, сунданцев, амбонцев, батаков, альфуров и прочих туземных племен, населяющих Суматру, Борнео, Целебес, Бали, Ломбок, Молукскую группу и прочие крупные и мелкие острова Инсулинды.

Несмотря, однако, на свою малочисленность, голландцы, вот уже три столетия как владеют и удерживаются в Нидерландской Ост-Индии, благодаря прежде всего своему престижу, а также не в меньшей степени благодаря той идеальной и образцовой во всех отношениях администрации, которую они ввели в занятых ими территориях. Положение голландцев в крае солидное и обаяние, которым они пользуются среди азиатов-туземцев, достойно удивления и подражания.

Единственное исключение составляют северо-восточный и северо-западный берега Суматры, где в пресловутом Атчине (Atjeh) и Педире голландцы с 1873 г. без перерыва и пока еще без осязательного благоприятного результата ведут бесконечную войну с непокорными и воинственными атчинцами мусульманами, не желающими признавать голландского сюзеренства и подчиниться власти «туан бесара» в Батавии (господина великого — официальный малайский титул генерал-губернатора Нидерландской Индии и представителя в Батавии королевской особы и власти).

Остальные составные части Инсулинды умиротворены и спокойны. Если предпринимаются порою военные экспедиции против того или иного мятежного племени, то это составляет явление преходящее и случайное, это простые карательные экзекуции, а не регулярная война, каковая вот уже 26-ой год ведется, например, в Атчине, требуя громадных и непроизводительных пока затрат людьми и капиталами.

К категории таких случайных экспедиций, вызванных необходимостью восстановить пошатнувшийся было престиж, следует отнести войну, которую в 1894 г. голландцы вынуждены были вести против раджи острова Ломбока. Компания эта интересна сама по себе, как типичная колониальная война. Она, кроме того, для русской публики представит специальный еще интерес, так как по странному стечению обстоятельств в ломбокском эпизоде суждено было сыграть некоторую и при том довольно видную роль одному русскому искателю приключений, который [1029] неисповедимою волею судеб занесен был в эти места столь отдаленные и который принял в событиях на Ломбоке активное участие, хотя и вопреки собственной воле.

Но прежде чем приступить к своему рассказу о подвигах соотечественника нашего, необходимо предварительно ознакомить русского читателя, мало знакомого с индонидерландским крайним востоком, с местом действия и с политическими и иными условиями театра войны.

Непосредственно за Явою, точное географическое положение которой, полагаю, всем известно, тянется в восточном направлении вплоть до самой Новой Гвинеи непрерывная цепь более или менее крупных вулканического происхождения островов, известных под именованием Kleine Coenda (Сунда) Eilanden.

Первым по порядку расположения и по значению своему представляется остров Бали (103 1/2 кв. миль), отделенный от Явы проливом Балийским (Bali Straat).

На восток от Бали лежит более обширный остров Ломбок (147,7 кв. миль) с общим населением 370.000 чел., из коих по переписи 1896 г. всего 39 европейцев, 305 китайцев и 172 араба. На туземном сассакском языке Ломбок именуется Селапаранг. Население состоит из сассаков и балийцев, последние находятся в меньшинстве и образуют правящие на острове классы. Они одинакового происхождения с соседними жителями острова Бали и также исповедуют подобно балийцам из Бали индуизм, тогда как сассаки — мусульмане. На островах Бали и Ломбоке еще сохранился во всей своей неприкосновенности тот самый браманизм, который составлял и на Яве господствующую религию вплоть до XIV века, когда вследствие арабской пропаганды огнем и мечом жители Явы были насильно обращены в исламизм. Бали и Ломбок — единственные уголки во всем индонидерландском мире, где сохраняются и поныне религия, традиция, обычаи и даже строгое кастовое деление древних индусов. Сохранились также развалины древних браминских храмов, усыпальниц, надгробные и пр. монументы домусульманской эпохи с отличительным типом индусских сооружений и браминской культуры.

При взятии Тякры-Негары, столицы раджи Ломбокского, найдены были голландцами в роскошных кратонах (дворцах) государя и его принцев выдающиеся по красоте, богатству и изяществу работы, драгоценности и чрезвычайно артистически исполненные предметы ювелирного искусства, как-то: золотые кубки, умывальные чаны, золотые плевальницы и приборы для жевания бетеля, статуэтки индийских богов и богатейшие криссы (кинжалы), осыпанные брильянтами, изумрудами и рубинами.

Можно утверждать, что после самой Явы острова Бали и Ломбок составляют конечный предел и ultima Thule цивилизации [1030] и культурности нидерландской Инсулинды. Все остальное огромное пространство индоголландской колониальной империи, на север и на восток от острова Ломбока, не исключая и Суматры, еще не вполне исследованной, представляет собою область некультурную, где местами живут совершенно еще дикие племена, стоящие на последней ступени развития религиозного, нравственного и общественного.

Что касается политической организации на Ломбоке, то управление до войны 1894 г. было сосредоточено в руках раджи в Матараме (резиденция государя) и его совета из балийских грандов. Режим, конечно, абсолютный и деспотический; балийская аристократия администрировала в областях с сассакским населением и не пользовалась среди народа ни любовью, ни популярностью, благодаря своему произволу и хищничеству. Ломбок был постоянно в тесных сношениях и в тесной связи, а до 1849 г. и в зависимости от соседнего Карангассамского султана или раджи на острове Бали. Но уже в 1843 г. раджа Ломбокский заключил договор (Contract) с ост-индском правительством, в силу которого он признавал Ломбок принадлежностью нидерландской короны.

Зависимость эта впрочем существовала лишь на бумаге, и раджа со своими балийцами продолжал управлять, то есть притеснять и всячески угнетать своих сассакских подданных, что вызывало неоднократные восстания со стороны доведенных до нищеты и отчаяния сассаков, которые не раз обращались через особых посланных к колониальному управлению с просьбами избавить их от тиранической власти балийского правительства. С другой стороны раджа в Каранг-Ассаме, на острове Бали, густи (принц) Дьелантик поддерживал смуту в крае из политических видов. Фанатичный, вероломный и честолюбивый принц Дьелантик, эксплуатируя старческую немощь и неспособность дряхлого раджи Ломбокского, с которым он заключил союз, имел в виду при случае свергнуть с престола своего soi disant союзника и рассчитывал сам занять место старого правителя Ломбокского.

Подобные планы не могли нравиться колониальному управлению в Батавии; оно и без того имело достаточный основания не доверять лояльности Дьелантика, которого опасалось, так как он пользовался у себя на Бали и в соседнем Ломбоке большим влиянием. Престиж балийского принца, несомненно, еще усилился бы, если бы Дьелантику удалось так или иначе захватить верховную власть и самую территорию Ломбока. Интересы колониального управления, уже в достаточной степени занятого войною в Атчине, требовали, чтобы проискам Дьелантика с одной стороны и сомнительному держанию с другой стороны старого раджи Ломбокского относительно голландской власти вследствие [1031] подстрекательств Дьелантика положен был раз навсегда конец еще в самом зачатке неприязненного отношения, которое на Ломбоке с каждым днем обрисовывалось все резче со стороны раджи и его балийских советников и союзников.

Единственным и испытанным средством прекратить интриги балийцев на Ломбоке представлялось фактическое завладение краем и обращение этого де facto независимого Государства в обыкновенное голландское «резидентство» с губернатором или голландским резидентом во главе управления. Подобною фактическою prise de possession и включением Ломбока в состав земель и владений, непосредственно принадлежащих нидерландской короне, разрушалась до сих пор и притом лишь на бумаге существовавшая фикция о вассальности Ломбокского раджи.

Весьма кстати и вовремя случилось, что самый раджа, под влиянием наветов Дьелантика, формально отказался признавать для себя обязательным тот «Contract», в силу которого один из его предшественников поступился своею независимостью и в 1843 году сделался вассалом и данником Индонидерландского управления. Раджа при этом, вероятно, вследствие дряхлости лет, забывал, что не далее как в 1893 году он сам подписал с колониальным правительством Contract точно того же смысла и содержания, каков был договор 1843 года. Но так как и после этой новой сделки на Ломбоке продолжалось прежнее управление без каких бы то ни было внешних и осязаемых признаков вассальной зависимости от Батавии, то раджа, не видя на острове ни голландских резидентов, ни гарнизонов, решил, вследствие наущений извне, отрешиться радикальным образом даже от этого призрака вассальной зависимости. Он кому следует, в данном случае голландскому резиденту в Каранг-Ассаме, на о. Бали, которому поручены были переговоры с Ломбоком, объявил, что никаких голландцев он не знает и знать не хочет, считая себя совершенно независимым государем.

В то же время старый раджа стал усиленно вооружаться, закупая порох, оружие и боевые запасы в Сингапуре, где англичане обрадовались случаю сделать гешефт и в то же время крупную неприятность голландцам. Раджа задумал даже создать некоторое подобие национального ломбокского военного флота. Те же англичане уступили ему по дорогой цене за ненадобностью и ветхостью три или четыре жалких и утлых судна. Старый правитель Ломбока, готовясь к вооруженному отпору против голландцев, подготовлял еще и камуфлет дипломатического свойства, на эффект которого он и советники его сильно рассчитывали: раджа снарядил и отправил в Сингапур к иностранным консулам особого своего поверенного с меморандумом, в [1032] котором излагались причины неудовольствия против голландцев, мотивы, побудившие раджу и его правительство отложиться от колониального управления, и наконец упование свое, что иностранные державы за него, раджу, заступятся и объявят над Ломбоком свой протекторат, а какой именно — английский, французский или американский, — это расслабленному старцу, восседавшему на ломбокском престоле, было совершенно безразлично, лишь бы протекторат избавил его от постылых голландцев.

Колониальное управление не могло, разумеется, отнестись равнодушно к махинациям своего мятежного вассала. Радже сделано было без успеха несколько внушений, а когда это не подействовало, голландцы отобрали у него зародившийся было ломбокский флот. Раджа, однако, не сдался. Он заблаговременно распорядился в Сингапуре закупкою оружия и ожидал еще транспорта с порохом и военными запасами, с которыми трое предприимчивых и услужливых английских спекулянта уже отплыли к берегам Бали из Сингапура на утлой и жалкой парусной барке, носившей тем не менее громкое и внушительное наименование «Pride of the Ocean» (гордость океана).

К контрабандистам англичанам присоединился в ту пору случившийся в Сингапуре без места и без занятий также и соотечественник наш, будущий фельдцейхмейстер ломбокских войск. Назовем его Виссарионом Пантелеймоновичем Папарыгиным или в сокращении Парыгиным, как он сам себя именовал. Голландцы же, вероятно, не будучи в состоянии, как следует, выговаривать эту мудреную для них фамилию, стали называть и упорно продолжали именовать русского авантюриста Парыган, с ударением на последнем слоге. Настоящая же фамилия этого странного деятеля была Папарыга, что свидетельствует о его бессарабско-румынском происхождении.

Господин Парыгин, с несколько бурным, но не предосудительным прошлым в России, откуда он удалился уже давно, был сыном священника, кажется, в Одессе или Кишиневе. Ему было лет 33-35. Наружность он имел не представительную и, по-видимому, крепостью здоровья не мог похвалиться. Скорее малого роста, приземистый, с лицом, изрытым оспою, с хитрыми блуждающими во все стороны глазами, беспокойный и задорный, Парыгин производил и оставлял по себе впечатление мало симпатичное. Говорил он по-русски плохо, с молдаванским акцентом и часто в выборе русских терминов затруднялся, видно было, что он отстал от русского языка и начинал забывать русскую речь. Парыгин предпочитал объясняться тоже на довольно невзрачном аглийском языке, по-голландски понимал, но не говорил, лучше же всего он действовал и притом весьма бегло и бойко по-малайски, часто примешивая [1033] малайские слова к своему и без того недостаточному русскому или английскому жаргону. Из Одессы, лет пятнадцать назад, Парыгин попал во Владивосток, скитался некоторое время по Амурскому краю, по Японии, был в Китае, между прочим в Амое, Шанхае, Ханькоу, посетил Гонконг, служил в китайских портах проводником русским морякам, показывая им местные достопримечательности. Он выдавал себя за горного инженера и эксплуатировал или хлопотал о концессиях на разработку естественных богатств в Китае и иных местах, но это было не серьезно; свое качество горного инженера Парыгин не мог доказать никакими документами. Он даже не мог, как следует, документировать своей принадлежности к русскому подданству, так как ни паспорта, ни иных бумаг у него не было. Он уверял, что все требуемые документы имелись у него в целости и сохранности еще в 1893 и 1894 гг., когда он прибыл в Сингапур, но что все эти «бумаги или украдены были его английскими компаньонами с барки «Pride of the Ocean» или же утеряны были, когда «Гордость океана» потерпела крушение на обратном пути от берегов острова Бали.

Парыгин тем не менее постоянно и настоятельно утверждал, что он — русский подданный, требовал защиты и покровительства, когда над ним стряслась беда в Ломбоке, и просил, чтобы его отправили на родину, так как ничто не препятствовало его свободному возвращению в Россию, где он никогда никакого противозаконного или хоть бы только предосудительного действия не совершил.

При таких неблагоприятных для Парыгина условиях официальное вмешательство в его пользу было деликатною и затруднительною задачею, так как нельзя было доказать, что он действительно русский подданный. Притом же справки, наведенные по его просьбе в Сингапуре, Ханкоу, Шанхае и Гонконге, где Парыгин будто бы был лично известен тамошним русским представителям, дали отрицательный результат; его не знали, и нигде Парыгин не внесен был в списки русскоподданных. Приходилось действовать в его пользу и хлопотать за Парыгина официозным путем перед голландскими властями.

Соотечественник наш, по-видимому, существовал не эксплуатациею естественных богатств тех стран, в которых он побывал, а жил изо дня в день, чем Бог пошлет, без ресурсов и определенных занятий. Словом, это был авантюрист и скиталец, который не стеснялся выбором средств. Он совершенно равнодушно относился к вопросу, где и каким манером ему приходится орудовать и действовать, был бы лишь подходящий случай развернуться и было бы что предпринять. Парыгину было безразлично, работает ли он в Уганде, Судане или [1034] Конго или на неведомых ему островах Полинезии. Он, например, в Конго присоединился бы к бельгийской антиэсклаважистской экспедиции, он же с неменьшею готовностью поступил бы в дружину арабских шейхов-разбойников, которые в глубоких недрах темного континента сгоняют и скупают негров невольников. Весь вопрос состоит в том, которая из этих двух комбинаций выгоднее: предрассудков у Парыгина не было.

Я этим не хочу утверждать, чтобы герой наш был вовсе человеком отпетым, на все способным и без всяких нравственных правил. Нет, он просто был бессознательным оппортунистом. Таковым сделали его многообразные виды, которые он видал на своем веку, да убеждение, что так или иначе, а есть да пить каждый день необходимо. Когда нельзя было поступать так, Парыгин распоряжался иначе, — вот и все. Я даже убежден, что он, отклоняясь от правильного курса, не отдавал себе ясного отчета в том, до какой степени красиво или двусмысленно внушенное ему необходимостью действие.

Парыгин, я полагаю, с такою же душевною невозмутимостью, стал бы торговать и отравлять опиумом или спиртом каких-нибудь дикарей людоедов бисмарковского архипелага, с какою он впоследствии снабжал военною контрабандою непокорного вассала голландской королевы — раджу Ломбокского. Опиум, спирт, порох и ружья, не все ли это равно, была бы лишь от того, другого или третьего прибыль. Это и единственно это требовалось осуществить на практике. Парыгин задачу сию и разрешил, но ему за это, как говорится, влетело, и результатами своей деятельности на Бали и Ломбоке Парыгин не имел основания быть довольным.

Если же герой наш претерпел огорчения и разные неприятные превратности судьбы, то этим печальным исходом своей авантюры Парыгин обязан исключительно себе самому.

Высадив и сдав благополучно на острове Бали груз для соседнего Ломбока, Парыгину следовало ретироваться обратно в Сингапур на своей утлой ладье, подобно тому как это совершили более догадливые английские его компанионы. Те отделались дешево: их голландцы было задержали, но затем снова отпустили, так как явных улик против них не нашлось. Парыгин же, быть может, имевший веские основания не доверять добросовестности своих товарищей, отделился от них, желая, вероятно, лично реализировать причитавшуюся ему долю барыша. Он с острова Бали переправился на соседний Ломбок, и это его погубило. На первых же порах Парыгин попал в водоворот возбуждения, а затем и военных действий, предпринятых против голландцев. Когда же он опомнился и сообразил, что ему на Ломбоке при таких рискованных обстоятельствах делать [1035] нечего, оказалось слишком поздно: оставить остров в виду крейсировавших вдоль берегов голландских судов становилось предприятием рискованным. К тому же старик раджа и не отпустил подвернувшегося ему европейца, в котором он тотчас открыл блистательные способности сперва дипломата, а затем и полководца.

Более чем вероятно, что в именовавшем себя горным инженером Парыгине не существовало вовсе требуемого материала, из которого фабрикуют государственных мужей и военачальников. Но Парыгин был прежде всего белый человек (orang putih), европеец и, как таковой, признан был, единственно в силу своего европейского происхождения, многосторонним гением, пригодным на все без исключения.

Известно, что на востоке и на крайнем востоке всякий европеец-турист и даже простой globe trotter слывет за врача в глазах невежественного населения; замечательнее же всего, что такой случайный путешественник действительно никогда не задумывается врачевать и экспериментировать in anima vili. Не менее странно и то обстоятельство, что в большинстве случаев, как импровизованный врач, так равно и неосторожные его пациенты остаются друг другом вполне довольны.

Азиатский властитель раджа Ломбокский с своей стороны разделял, по-видимому, как предрассудок, так равно и лестное убеждение своих соплеменников относительно универсальной пригодности на все европейцев, кто бы они ни были.

Парыгин таким образом нежданно, негаданно для себя призван был к старому принцу в качестве политического советника и руководителя.

Нужно отдать нашему авантюристу справедливость: роль советника, вынужденную обстоятельствами, он сыграл a son corps defendant. Амбиции у него никакой не было, никакой роли политической или иной он не искал, ему вообще неизвестно было до этого рокового дня, что существует остров, именуемый Ломбоком. Парыгин точно также не знал, кто такой раджа Ломбокский, ни что и кого этот государь собою изображает по отношению к голландцам; еще менее авантюрист наш догадывался, какие существуют в силу договоров отношения между Ломбоком и голландцами. Всего этого Парыгин не знал, да он нисколько и не любопытствовал ознакомиться поближе со всеми этими тонкостями. Ему сказали в Тякре-Негаре, в кратоне (дворце) раджи, что властитель Ломбока — государь независимый, что голландское управление заявило к нему претензии, которых раджа никак признать не может, что вследствие сего голландцы угрожают насильственными мерами, против которых население решило реагировать силою же. Парыгин этому заявлению поверил тем [1036] легче, что он лично мог констатировать на будто бы вассальном Ломбоке полное отсутствие голландских властей и гарнизонов, а также то, что местный государь правил страною, по всей видимости, без всякого ограничения своей суверенной власти с чьей бы то ни было стороны. Притом же Парыгин искал на Ломбоке не поста государственного канцлера или генералиссимуса, он исключительно имел в виду воспользоваться случаем и сделать выгодный гешефт.

Если он отдал предпочтение пороху и оружию, то это тоже было чистейшею случайностью: в данный момент существовал спрос именно на порох, а не на керосин или на фальшивую голландскую монету, которая китайцами фабрикуется в Сингапуре и оттуда ввозится в пределы Нидерландской Индии. Парыгин, как смышленый коммерсант, стал поставлять, конечно, то, в чем ощущалась наивысшая потребность.

Впоследствии, когда его схватили голландцы, наш спекулятор попробовал было утверждать, что он сам сделался жертвою эксплуатации своих английских компаньонов, которые его будто бы подвели: он, Парыгин, не догадывался, что и какого рода груз он везет на «Гордости Океана», узнал же он, в чем дело, лишь в момент высадки фрахта, когда балийцы стали разбирать и выносить привезенное добро, груз оказался порохом и военными запасами. Но тогда было уже слишком поздно отказываться от столь рискованной операции и возвращаться вспять.

Защита Парыгина показалась голландскому трибуналу в Батавии легкомысленною и неправдоподобною, суд приговорил невольного и несознательного контрабандиста к штрафу в 1.000 гульденов или к четырехмесячному тюремному заключению. Парыгин избрал тюрьму. Отделался он на первый раз так дешево за недостаточностью улик: ему, а равно и английским соучастникам его в гешефте, нельзя было доказать, что оружие, которое впоследствии проявилось у ломбокцев, было доставлено именно им и радже их из Сингапура. Контрабандисты, вследствие ли тонкого расчета или так, случайно и бессознательно, догадались груз свой сложить не на самом Ломбоке, а на берегах острова Бали, раджа которого был данник голландского управления, не бунтовал и признавал свою зависимость в лице имевшего пребывание на Бали голландского резидента.

За то Парыгин обвинен был впоследствии в доказанном будто бы участии в заговоре раджи, во враждебных подстрекательствах ломбокцев, а также в личном и активном участии в военных действиях против голландских войск.

Парыгин, призванный на совещание раджи с его балийскими министрами в кратон, посоветовал будто бы государю наружно изъявить покорность и согласие на все требования специального [1037] голландского уполномоченного, дабы усыпить его бдительность. В то же время Парыгин, спрошенный раджею, каково его личное мнение, будто бы предлагал старому принцу из-под руки сделать все приготовления, дабы, не теряя времени, ночью и врасплох напасть на голландский лагерь и перебить всех голландцев, пока они еще не многочисленны и не успели получить подкреплений.

План этот и был в точности приведен в исполнение в ночь на 25 августа 1894 г. Голландцы не приняли никаких мер предосторожности, требуемых военным временем, они не выставили ни аванпостов, ни сторожевых цепей. Они вовсе упустили из виду, что в 30-х годах настоящего столетия командовавший экспедицией на о. Бали генерал Михиальс со своими офицерами был изменнически в палатке своей умерщвлен балийцами. Голландцы забыли, что в лице ломбокцев имеют дело с азиатами, т. е. со врагом, для которого вероломство составляет вторую натуру. Голландские войска, кроме того, расположились на самой невыгодной позиции, они лагерь свой разбили на полупути от Ампенана на берегу к Матараму, внутрь края, среди кратонов и домов местных принцев и жителей. Кратоны эти — солидные здания из камня, кроме того, обнесены были высокими и крепкими стенами, так что между ними образовались тесные улицы-коридоры. Генерал ван-Гамм, командовавший ломбокским отрядом, не имел оснований не доверять неприятелю: ломбокские предводители из знатных аристократических балийских родов перед тем один за другим явились в лагерь к генералу с повинною. Раджа даже внес уже первую четверть, 250.000 гульд., наложенной на него контрибуции в 1 миллион гульд., и сумма эта уже отправлена была в Ампенан, на суда эскадры.

Балийских шефов, хотя и изъявивших покорность, следовало, тем не менее, удержать заложниками. Генерал ван-Гамм не догадался этого сделать, он всех их отпустил на все четыре стороны. Балийские шефы изъявили от имени раджи его покорность и согласие принять голландский ультиматум. В доказательство лояльности своего государя они даже привезли с собою в лагерь вторую четверть контрибуции, и эти 250.000 гульд. были приняты и сложены пока в батальонную кассу с тем, чтобы дня через три-четыре препроводить эту сумму на суда эскадры, стоявшей в виду Ампенана.

Таким образом все и вся, казалось, должно было внушить голландцам полное доверие. И действительно войска уже стали поговаривать, что компания вообще не состоится за отсутствием сражающихся. Ожидали только внесения недостававших еще 500.000 гульд. военной контрибуции, которую раджа обещал в непродолжительном времени пополнить.

Но раджа и его балийцы замышляли и подготовляли между [1038] тем измену. Доверие и беспечность голландцев могли только укупить ломбокцев в их решимости нанести удар ничего не подозревавшему неприятелю.

В ночь на 25-ое августа, вооруженные банды ломбокцев неслышно подкрались к главной квартире командующего генерала, который со своими офицерами, доканчивая вкусный и, по-видимому, веселый ужин, сидел еще за столом, попивая шампанское и покуривая сигары. Генерал и свита, ужинавшая с ним, были вследствие сильной жары чуть ли не в одном нижнем белье, во всяком случае в этих пировавших и возбужденных господах трудно было признать людей, принадлежащих к военному сословию и притом стоящих в неприятельской стране. Окна и двери были открыты настежь, часовых не было, и весь лагерь, за исключением генерала и штабных, был погружен в глубокий сон, да и отстоял от штаба довольно далеко. Балийцы, никем не задерживаемые, необутые, неслышно подкрались и внезапно ворвались в столовую, где, конечно, застали пировавших врасплох. Последовала ужасная резня, сам генерал ван-Гамм и до 12 его офицеров были на месте заколоты пиками и крисами балийцев; они, будучи безоружны, не могли оказать никакого сопротивления. Двум или трем офицерам удалось выскочить и поднять тревогу. Но было уже поздно, лагерь был окружен со всех сторон, балийцы открыли по растерявшимся солдатам убийственный огонь, пользуясь переполохом, перекололи еще сотню, другую солдат.

Голландцы в темноте кое-как оправились; оставшиеся в живых офицеры собрали своих людей и, соблюдая по возможности строй и порядок, предприняли отступление в сторону Ампенана, где стояли резервы, и где можно было рассчитывать на помощь с военных судов эскадры.

Отступление это совершилось при самых тяжких условиях, войска были деморализованы, утомлены, страдали от голода и жажды; припасов и оружия не было, — кто что успел прихватить, с тем и вышли. Ретироваться приходилось в беспорядке, массою в несколько сот человек, по узким улицам, окаймленным высокими стенами, из-за которых через заранее проделанные амбразуры балийцы в упор и не спеша расстреливали почти безоружных голландцев.

При этом войска претерпели значительный урон прежде, чем им удалось пробить себе дорогу и соединиться с резервами. До 500 ч. нижних чинов было перебито. Балийцы захватили 6 орудий, много пороху и амуниции, весь архив, багаж, кассу и те самые 250.000 гульд., которые только что чуть ли не накануне внесены были покорившимися балийскими предводителями.

Отступление главных сил и постоянные ожесточенные атаки [1039] балийцев на колонны полковников Беймфельдта и Лавик-ван-Пабста продолжались без прорыва до 27 августа, и лишь к вечеру того же дня расстроенным 6-му и 7-му батальонам и колоннам вышеназванных двух полковников, потеряв половину своего боевого состава, удалось достичь лагеря в Ампенане и укрыться в возведенных там полевых укреплениях под защитою орудий с эскадры.

Голландцы защищались с отчаянною храбростью, стойко вынося огонь неприятеля и отражая его атаки. Офицеры первые подавали пример и были постоянно на самом видном месте. Тем не менее урон голландцев был тяжкий, но им в конце концов удалось пробиться на соединение с главными силами, которые подходили на выручку, заслыша выстрелы.

Вероломство раджи и коварное нападение балийцев были впоследствии приписаны голландцами наущениям Парыгина и его советам. Голландцы точно так же утверждали, что Парыгин не удовольствовался пассивною ролью дипломатического советника, и что он во время последовавшей в сентябре осады Тякры-Негары принял в балийском лагере активное участие в военных действиях. Уверяли, что он наводил на голландские войска орудия раджи, и даже что он сам стрелял из оных по голландским войскам. Это видели будто бы голландские офицеры и солдаты. Словом голландцы, когда они по взятии Тякры-Негары и по окончании кампании захватили спасавшегося на Ломбоке Парыгина и предали его суду, обвинили нашего авантюриста в том, что он составил заговор против безопасности Нидерландских колоний и лично участвовал во враждебных действиях вассала нидерландской короны против суверенной власти королевы и ее индонидерландского представителя в Батавии.

Согласно постановлению органического колониального устава, за об эти преступления полагается смертная казнь. Приговор трибунала, осудившего Парыгина, не был, однако, приведен в исполнение. Голландцы сообразили, что Парыгина они захватили месяца три после окончания кампании, а не на месте действий с поличным, т. е. с оружием в руках. Он, кроме того, был не голландец, а выдавал себя за русского подданного. В качестве же иностранца Парыгину не обязательно было знать, какие существуют отношения между колониальным управлением и различными туземными султанами или раджами, более или менее подвластными голландской короне. Следовательно, в государственной измене (hoogverraad) Парыгина, как иноземца, уже ни в каком случае обвинять было нельзя, еще же менее его можно было казнить за «измену», которая не существовала и которой наш герой и совершить не мог. Притом же, самые отношения от суверена к вассалу на Ломбоке до последнего момента были сбивчивые, темные [1040] и неопределенные, без всяких внешних признаков, какого бы то ни было подчинения, как выяснено было выше.

Существовала одна лишь, так сказать, «претензия» на суверенство со стороны колониального управления, но даже и эта невидимая связь была порвана.

Все эти обстоятельства на суде выяснил и доказал энергичный, способный защитник Парыгина, ван-Г., который опротестовал решение суда (смертную казнь) и по пунктам разбил самое обвинение в личном участии своего клиента во враждебных действиях против голландцев. Ван-Г. высказал, что, по его мнению и убеждению, тяжкое обвинение это осталось недоказанным, ибо выслушаны и допущены были давать показания лишь свидетели a charge, тогда как лица, на свидетельстве которых Парыгин настаивал, как на показаниях, для себя благоприятных, даже не вызваны были в суд. К категории таких важных для обвиненного свидетелей и очевидцев принадлежали балийский принц Дьелантик и жена его, которые в своем кампонге (селении) некоторое время укрывали спасавшегося от голландцев Парыгина.

Суд из политических соображений не посмел вызвать принца Дьелантика, который в ломбокском инциденте сыграл столь значительную и активную роль. Вызвать же густи Дьелантика было равносильно осуждению этого принца, вина и участие которого в ломбокских событиях не подлежали никакому сомнению. Между тем осуждение беспокойного балийского вассала на ссылку или на лишение власти могло бы породить на самом острове Бали, где он пользовался сильным влиянием, вооруженное восстание воинственных балийцев; голландцы не хотели и не могли идти на риск вызвать новое усложнение, они и без того имели достаточно забот в Атчине и на неумиротворенном еще Ломбоке, где после войны все и вся находились еще в состоянии хаоса и безначалия.

Точно так же суд отказался вызвать важнейшего после самого Дьелантика свидетеля a decharge, а именно жену этого балийского принца. Немыслимо, да и рискованно было бы, аргументировал трибунал, вызывать в европейский суд туземную женщину буддистку, да еще принцессу крови, каковою была супруга принца Дьелантика. Прецедентов подобных никогда еще не было, да и опасно было бы создавать таковой в виду общего возбуждения умов на Ломбоке и на Бали среди туземного населения.

Так и не привлечены были главнейшие благоприятные для Парыгина свидетели. Герой наш осужден был единственно 1) на основании показаний голландских офицеров и солдат, видевших его будто бы на бастионах Тякры-Негары в качестве генерал-фельдцейхмейстера раджи Ломбокского наводящим орудия против голландских войск и распоряжающимся стрельбою из оных, [1041] затем 2) на основании не проверенных никем показаний балийских и ломбокских шефов и предводителей восстания, которые, разумеется, счастливы были, в оправдание собственных некрасивых действий, свалить всю инициативу и всю вину на подвернувшегося так кстати «туан бесар оранг пути» (господина великого и белого человека). Во избежание ответственности для самих себя, раджа и его приближенные не задумались на суде высказать, что Парыгин, на тайном совещании во дворце, дня за три до рокового 25 августа, посоветовал старому повелителю Ломбока произвести внезапное ночное нападение на голландский лагерь, немедленно, пока голландцы еще ничего не подозревали, и пока они еще не успели стянуть всех боевых сил, составлявших экспедиционный отряд. «Вы их легко сомнете, опрокинете и сбросите всех в море»,— будто бы твердил Парыгин, рекомендуя свой план действий, который и был одобрен и приведен в исполнение с успехом для балийского оружия.

Далее те же балийцы утверждали, что, когда в сентябре началась бомбардировка и осада Тякры-Негары, Парыгин учил балийских воинов, как следует обращаться с пушками, сам заряжал орудия и стрелял из них по голландским войскам.

Парыгин то и другое обвинение упорно отрицал. По первому пункту он ссылался небезосновательно и не без признаков правдоподобности на то, что раджа, несмотря на успех своего вероломного предприятия, в конце концов попался в плен голландцам и естественно вынужден был искать всячески оправдания своим действиям. Не имея другого исхода, раджа свалил со своей старческой и больной головы на его, Парыгина, здоровую голову инициативу и ответственность за избиение голландцев 25 августа.

Что же касается второго пункта, то Парыгин утверждал и настаивал на том, что он, как балийцам хорошо известно, во время осады скрывался в кампонге, в двух километрах от резиденции раджи у жены принца Дьелантика, которая дала ему убежище. Здесь, в безопасном месте Парыгин выжидал того момента, когда брожение умов стихнет, и война окончится, после чего он имел намерение явиться к голландскому вновь назначенному резиденту и объяснить ему причины своего случайного присутствия на Ломбоке. Обвиненный совершенно основательно и разумно уверял, что он этого своего намерения не мог исполнить раньше, так как он неминуемо подвергся бы двоякому риску: оставив свое тихое пристанище в кампонге, он тотчас же вступал в сферу военных действий и полного безначалия — голландские парули могли задержать и расстрелять его, как шпиона, не знавшие же его сассаки и балийцы вне Тякры-Негары, т. е. большинство населения, могли его счесть за orang wlanda (голландца) [1042] и, как такового, зарезать без всякого колебания и зазрения совести, тем более, что эти туземцы, живущие далеко от сношений с европейцами и незнакомые с культурою, всех без различия белых людей считают или за orang wlanda или за orang engli. Других наций, кроме голландцев и англичан, они не знают и не признают.

Парыгин неоднократно утверждал, что Дьелантик и жена его, оказавшие ему покровительство, могут подтвердить, что он как раз во время осады Тякры-Негары был спрятан у них в кампонге, и что следовательно он никак не мог во время бомбардировки находиться на бастионах города и оттуда стрелять по голландцам.

Объяснения обвиненного не были приняты во внимание. Но первоначальный суровый приговор был отменен, и вместо смертной казни Парыгин был, три года спустя, приговорен к 20-летнему тюремному заключению в исправительном доме (tuchthuis). Во внимание же к тому, что он уже отбыл три года предварительного заключения, этот срок был сокращен до 17 лет.

Эта уже окончательная мера наказания, тем не менее, по тяжести и суровости своей далеко превышала степень содеянного преступления, которое во всяком случае нужно было считать бессознательным действием со стороны осужденного.

После искусной и мужественной защиты адвоката ван-Г. выяснилось, что не могло быть и речи об измене, и что даже злоумышление и покушение против безопасности колониального управления были сомнительны. Самая серьезная сторона роли Парыгина, — его активное участие, — за односторонней тенденциозностью возведенных на него обвинений оставалась до конца невыясненною и недостаточно доказанною.

Что же оставалось налицо из всего здания, возведенного обвинением? Простая, не совсем благовидная, конечно, спекуляция, предпринятая случайно и без задней мысли каким-то искателем приключений и прежде всего наживы. Дело не выгорело, спекулятор имел неосторожность попасть в руки правосудия.

Пресловутое «преступление» Парыгина ниспадало и сводилось таким образом на степень вульгарного и незаконного гешефта. Вполне достаточно было бы приговорить провинившегося к крупному денежному штрафу, пожалуй, даже к тюремному заключению на год и затем выпроводить этого авантюриста из Нидерландской Индии с воспрещением ему возвращаться в пределы колонии.

Но общественное мнение было чрезвычайно угнетено и раздражено неуспехами голландского оружия и осложнениями, возникшими на Ломбоке вследствие избиения 25 августа. Оно громко взывало к мщению и требовало наказания виновного, которому [1043] приписывало все бедствия, постигшие голландцев. Общественное мнение в этом случае заблуждалось, Парыгин был не причем, виновны были, и притом единственно и исключительно, военное управление, начальствующий генерал ван-Гамм с его штабом и сам главнокомандующий в Батавии, генерал-лейтенант Феттер. Никто из этих начальствующих лиц не понял и не вникнул, как бы следовало, в условия, при которых имеет совершиться кампания, и театр военных действий не был предварительно изучен. Голландцы, по собственному признанию, от генерала до солдата, выказали самую непонятную неподготовленность и беспечность. При подобных условиях нельзя было удивляться если разразилась катастрофа над экспедиционным отрядом. Катастрофу эту ни в каком случае не следовало приписывать ни в чем неповинному Парыгину.

Но так как настоящих виновников Ломбокского фиаско, главнокомандующего с его штабом, неудобно было привлекать к ответственности, а с другой стороны настоятельно необходимо было отыскать и примерно наказать виновного, хотя бы таковым оказалась личность темная и неведомая, то Парыгин и сыграл в ломбокской драме печальную роль козлища отпущения.

Защитник Парыгина, адвокат ван-Г., с редким беспристрастием обнаружил на суде все закулисные стороны этого дела, отстаивая по пунктам интересы своего злополучного клиента. Ван-Г. с удивительною беззастенчивостью, а с его легкой руки также и сурабайская газета «Soerabajasch Handelsblad» высказали, что Парыгин не что иное, как намеченная и заранее обреченная на заклание жертва именно военного управления. Выражено это было с откровенностию, поразительною для газеты, выходящей в Нидерландской Индии, где все органы печати строго контролируются высшею властию гражданского управления. «Handelsblad» осыпала упреками и даже ругательствами главнокомандующего и его приближенных за выказанную этими лицами «блистательную неспособность», небрежность и самомнение. «Таких господ следовало бы судить военно-полевым судом, а не награждать орденами, как то сделано было после кампании», — открыто заявляла сурабайская газета.

Удивительно, как статья эта, чрезвычайно резкая по форме и прямо оскорбительная по содержанию для генерала Феттера, вообще допущена была к печатанию, тогда как гражданское управление, в силу широких предоставленных ему полномочий, могло не только воспретить эту статью, но еще подвергнуть автора ее преследованию и штрафу. Между тем ничего подобного не случилось.

Объясняют это поразительное долготерпение и снисходительность правительства тем будто бы обстоятельством, что генерал-губернатор был не в ладах с генерал-лейтенантом Феттером и не сходился с главнокомандующим ни во мнениях, [1044] ни во взглядах относительно того, как следует вести колониальные войны вообще, Ломбокскую же экспедицию в особенности. Упрямый Феттер повел ее по-своему, игнорируя многие полезные указания более его опытного в колониальных делах генерал-губернатора ван-дер-Вейка.

Негодуя на ограниченного Феттера, ван-дер-Вейк, говорят, не прочь был дать ему почувствовать, что и публика не одобряет такого метода войны спустя рукава, хотя бы воевать приходилось с дикими и более или менее неорганизованными балийцами.

За невозможностью, однако, судить генерала Феттера и его штаб обрушились на Парыгина. Как его судили, рассказано было выше. Не подлежит сомнению, что весь допрос веден был с пристрастием. При подобной постановке допроса, когда разбушевавшееся и негодующее общественное мнение a tout prix неистово требовало отомщения и жертвы искупительной, можно было заранее безошибочно угадать, какой приговор вынесен будет сурабайским трибуналом.

Парыгин своею особою и своею свободою заплатить за все и за всех. Общественное мнение было удовлетворено и аплодировало решению судей. Враждебное нашему герою настроение было в этот момент во всей Нидерландской Индии настолько общее и сильное, что даже добросовестный и всегда справедливый генерал-губернатор ван-дер-Вейк не счел возможным воспользоваться предоставленным генерал-губернаторской власти правом помилования. Он мог лишь отменить смертную казнь и заменить этот не в меру суровый приговор продолжительным тюремным заключением. Надо было выждать более благоприятного момента, когда ломбокский эпизод отойдет в область прошлого и предан будет забвению. Лишь года два, три спустя можно было рискнуть, если не на полное помилование, то по меньшей мере на значительное смягчение и сокращение срока наказания.

Парыгину в этом отношении счастие благоприятствовало: в августе 1898 г. по случаю совершеннолетия молодой королевы Вильгельмины и вступления ее на нидерландский престол, последовала общая амнистия, в которую включен был также и Парыгин.

Его к 31-му августа помиловали с воспрещением возвращаться в пределы Нидерландской Индии. Но голландцы при этом сделали существенную оговорку. Они естественно не желали и не могли дать Парыгину безусловную свободу и дозволение удалиться на все четыре стороны. Они опасались, как бы Парыгин, выпущенный на свободу, не поселился где-нибудь по близости Явы, например, в соседнем Сингапуре, откуда он снова мог бы агитировать и интриговать против голландцев, этот раз уже [1045] на иной почве, в Атчине, притом с ведома и даже при тайном содействии англичан, которые, как известно, всегда радуются затруднениям своих соседей, когда сами не вызывают и не создают подобных замешательств в расчете, что в мутной воде легче рыбу ловить.

Англичане, быть может, выставили бы вперед Парыгина в виде политической жертвы произвола индонидерландского управления. Они снарядили бы ожесточенного уже против голландцев русского авантюриста на Суматру с тем, чтобы подстрекать атчинцев к сопротивлению и чтобы фельдцейхмейстерствовать над ними.

Подобное предположение и еще более осуществление в действительности такого великобританского ехидства представлялись, однако, мало вероятными. Надо было скорее всего предвидеть, что Парыгин счастлив будет и поспешит употребить столь дорого наконец купленную свободу с большею для себя пользою. Он действительно достаточно насиделся в голландских тюрьмах, в Батавии, затем в Сурабае и наконец в Самаранге, куда его перевели после сурабайского видоизмененного вердикта. Содержали его, как и вообще всех узников, прекрасно, кормили порядочно, лечили, когда он хворал, предоставляли достаточную долю свободы в пределах тюремных стен, но, тем не менее, долгое лишение свободы, нравственное постоянное возбуждение напряженного ума и нервов и прежде всего убийственный климат Явы наложили свою печать на злополучного страдальца. Он часто болел неизбежною и упорною в этом климате лихорадкою, осунулся и постарел. При таких условиях Парыгин, конечно, ни одной минуты не мог думать о новой политической или воинственной деятельности в пределах этой постылой Индии, которая оказалась столь фатальною для него во всех отношениях. Он всеми силами своего помышления стремился только к тому, чтобы так или иначе получить помилование, дабы выбраться наконец на веки обратно в Европу.

Как бы то ни было, в уме голландских властей почему-то составилось представление о возможности и впредь новой активной роли Парыгина, в смысле и направлении, конечно, враждебных для интересов Голландии и ее колонии.

Вот почему необходимо было себя оградить и обеспечить впредь от подобного retour offensif со стороны бывшего канцлера и фельдцейхмейстера его величества раджи Ломбокского.

Сингапур и не безосновательно считается на крайнем востоке тихим пристанищем для всякого международного сброда всех цветов кожи и всех национальностей. Там, лишь бы они не совершали преступлений, слишком уже возмущающих общественную совесть, господа мошенники, авантюристы и вообще личности [1046] отпетые, без профессии, без паспортов и без средств, живут у снисходительных англичан, как у Христа за пазухой, то есть припеваючи. Из своей главной квартиры, Сингапура, более ловкие и более смелые аферисты предпринимают даже не всегда благовидные экспедиции с «коммерческими» целями в соседние Сиам, Тонкин и в Нидерландскую Индию.

Понятно, почему голландцы, выпуская на свободу прощенного в силу амнистии Парыгина, особенно и специально озаботились тем, чтобы гарантировать себя против поселения этого деятеля у них под носом в Сингапуре. Для достижения этой цели голландские власти предложили соотечественника нашего из его тюрьмы в Самаранге перевести на голландский пароход, идущий прямо в Амстердам или Роттердам на Паданг (на острове Суматре), то есть не заходящий в Сингапур. Из Голландии Парагина имелось в виду отправить в Россию, где бы с ним распорядились далее и согласно обстоятельствам.

Комбинация эта, впоследствии и осуществившаяся, имела, кроме своей практичности, еще и двоякое преимущество, — она в одинаковой степени удовлетворяла обе непосредственно заинтересованный стороны: голландцев, которые таким образом получали фактическое обеспечение в том, что «Париган» на веки покончил свою роль в Индии, и самого героя нашего. Парыгин действительно неустанно и упорно всем и каждому твердил, писал и повторял одно: я русский подданный, в России я вины никакой за собою не знаю и ничего никогда не совершил там преступного или предосудительного. Пусть меня освободят из голландского плена и препроводят на родину, в Россию.

После продолжительных переговоров, которые на несколько месяцев еще задержали Парыгина в Индии, пока не достигнуто было соглашение по вопросу, каким путем и образом его отправить в Европу, амнистированная героя нашего в 1899 год, наконец окончательно выпустили на свободу. Его на голландском пароходе доставили в Порт-Саид, а оттуда препроводили в Россию уже на русском пароходе.

М. Бакунин.

Текст воспроизведен по изданию: Русский генерал-фельдцейхмейстер его высочества раджи Ломбокского. (Эпизод из недавнего прошлого Нидерландской Индии) // Исторический вестник, № 3. 1900