-

ЦАЙ ТИН ЛАНЬ

ЗАПИСКИ КИТАЙЦА ОБ АННАМЕ

ПЕРЕВОД С КИТАЙСКОГО ИЕРОМОНАХА ЕВЛАМПИЯ.

Содержание предлагаемого перевода путевых записок Китайца Цай тин ланя, представляет, главным образом, интерес в географическом отношении. Ученый автор, при переезде из Фу цзяни на остров Формозу, в 1835-м, году, был занесен бурею на берега Аннама (Кохинхины). Подобные случаи повторяются не редко, и Аннамское правительство каждый раз озабочивается возвращением китайских мореходцев на родину; но при этом существует закон, по которому купцы и простолюдины, потерпевшие крушение или занесенные бурею, препровождаются в Китай сухим путем, а чиновников и ученых отправляют морем на казенном судне. Последний способ признается более почетным и удобным, а вместе с тем он, без сомнения, имеет в глазах подозрительного Аннамского правительства еще то важное преимущество, что этим предупреждается возможность слишком близкого знакомства образованных Китайцев с внутренними частями страны. Нашему путешественнику, получившему при экзаменах в г. Фучжоу ученую степень кандидата, приходилось, следовательно, возвращаться в Китай морем. Но воспоминание о бедствиях, которые он претерпел во время первого своего морского путешествия, побудили, его заявить свое убедительное ходатайство пред Аннамским [68] правительством о дозволении ему ехать сухим путем. После некоторых колебаний, на просьбу Китайца последовало разрешение.

Таким образом Цай тин ланю удалось совершить путешествие по стране малоизвестной, и, как образованный наблюдатель, он сообщает о своих путевых впечатлениях. Описания местностей и достопримечательных предметов у него, к сожалению, вообще довольно кратки, тогда как с другой стороны автор слишком много распространяется о гостеприимстве Аннамцев. Приложенные к дневнику общие сведения о стране по большей части были известны уже прежде, и потому самая интересная часть труда Цай тин ланя это его дорожник. Сколько мы знаем, это первое описание пути из Аннама, чрез Тонкин, в китайскую провинцию Гуан си. — Что же касается до ориентировки описываемого пути, то она возможна только на новейшей карте Индо-Китая, изданной в 1867 г. берлинским картографом Кипертом и приложенной к 3-му тому путешествий г. Бастиана (Die Voelker des oestlichen Asien. Band III. Reisen in Siam 1867.). При составлении карты г. Киперт воспользовался в первый раз единственным имеющимся материалом для картографии внутреннего Аннама, а именно весьма мало распространенною картою миссионера Табера (Эта карта приложена к очень редкому Аннамскому лексикону, изданному в Индии (Pigneauxcet Taberd. Dictionarium Anamitico-Latinum et Latino-Anamiticum. 2 Тома 4. Serampore. 1838. Сама карта носит название: Tabula geographica Imperii Anamitici.). Мы отыскали на карте Киперта главнейшие места, о которых упоминает китайский путешественник и поместили их названия в подстрочных примечаниях, согласно правописанию употребленному на Кипертовой карте. Все прочие примечания принадлежат переводчику, покойному члену Пекинской миссии, Иеромонаху Евлампию. [69]

ПРЕДИСЛОВИЕ КИТАЙСКОГО ИЗДАТЕЛЯ.

Цай тин лань, автор записок об Аннаме, уроженец одного из островов Пын ху (Пескадорские острова (Pong-hu или Pescadores) находятся в Формозском заливе.), принадлежащих к провинции Фу цзянь. Живя на бедном острове и при скудных средствах, он прилежно занимался науками и, имея хорошие способности, он успел в них столько, что на губернском испытании признан был первым студентом и получил право на казенное содержание. Вслед за тем Цай тин лань был определен учителем при казенном училище в областном городе Тай вань фу, на острове того же имени. Осенью в 15-м году правления Дао-гуан он приехал морем в губернский город провинции Фу цзянь и держал там экзамен на степень цзюй жень (Кандидат.). По окончании экзаменов Цай тин лань сел на купеческое судно намереваясь возвратиться на остров Тай вань. Во время этого переезда поднялась жестокая буря и судно было занесено в Аннамское государство. В следующем году возвратясь на родину сухим путем, Цай тин лань явился к бывшему наставнику своему, губернскому прокурору Чжоу юнь гао и представил ему свои путевые записки. Прокурор прочитав записки, нашел что они очень любопытны и достойны печати, как по содержанию своему, так и по изложению. Вследствие сего они и издаются ныне, в 17-м году правления Дао-гуан (1837 г.). [70]

_____________________________________

В 15-м году правления Дао гуан (1835 г.), под конец осени, я, возвращался на родину после экзаменов в губернском городе Фу цзянь. Проездом я остановился в городе Ся мынь (Амой), иначе называемом Лу дао. Здесь я встретил своего наставника Чжоу юнь гао и прокурора Шоу чэнь, и погостив у них несколько дней, переехал потом на остров Цзинь мынь, для свидания с своим дедом. У морского караула Ляо ло (на юго-восток от острова Цзинь мынь), я взял место на судне, чтобы отправиться на остров Пын ху, для свидания с матерью. Оттуда я рассчитывал менее чем в 10 дней, прибыть на остров Тай вань (Формозу), где я занимал должность учителя в казенном училище. 10-й луны, 2-го числа судно готовилось отплыть, и я с братом своим, Тин ян, поспешил к морскому берегу. Увидев, что на судне подымают уже якорь (якоря делают из тяжелого дерева; они весьма годны для удержания корабля на месте), и ставят паруса, мы наняли лодку, и только благодаря усердию гребцов, достигли судна готовившегося отплыть. Солнце заходило. На юго-востоке полосы облаков подымались над морем; они ежеминутно меняли свои формы, а потом мало по малу исчезли за горизонтом. Настала светлая, звездная ночь; но мерцание звезд было трепетное, неровное, и я, считая это предвестием ветра, советовал лоцману помедлить выходом в море; но он не хотел и слушать меня. Несколько судов, стоявших подле нашего, также одно за другим отделились от берега. Чувствуя усталость, я ушел в каюту, и там, притаив дыхание лежал в каком то беспокойном ожидании чего-то для меня нового. В третью стражу (в час ночи) началась буря: ветер шумел, волны с яростию набегали на судно, словно грызли и сверлили его дно; звуки эти были невыносимы для слуха; но так как ветер [71] дул с берега в открытый океан, то мы оставались спокойными. Зажгли новую курительную, часовую свечку (На кораблях для измерения времени, употребляют курительные свечки, сделанные из древесного порошка, которые горят весьма ровно; они называются гэн (вахта), и так как их в сутки сгарает десять, то и сутки у китайских моряков разделяются на десять вахт.), а ход судна становился все быстрее. Когда сгорели еще две свечки, то мы предполагали, что прошли уже Черный канал, (называется полоса восточного морского течения), и что на утро будем близко от берега. Между тем волнение усиливалось; судно неслось как стрела; ветер кружил и забегал со всех сторон. Вахтенный приметил на северо-западе несколько черных облаков; чрез несколько минут они распространились по всему горизонту. В мгновение ока все изменилось: быстрый, порывистый ветер забушевал с новою силою; море закипело еще яростнее, и судно качалось с боку на бок, едва не опрокидываясь. Меня перебрасывало с одной стороны на другую, сколько ни старался я удержаться неподвижно на постели. Среди этих ужасов, вдруг слышу кричат на палубе: «К востоку близок берег, живей поворачивай руль, чтоб судно не разбилось». Но ветер сильно гнал судно, и руль, задев за дно морское, так увяз в иле, что десять человек зацепив его канатом, не могли сдвинуть судна. Убрав паруса, мы, начали бросать в море все грузные вещи и товары, надеясь, что судно, чрез это облегчится и само снимется с мели. Когда рассвело, то море на бесконечном пространстве представляло, ужасный вид: пенистые волны подымались как горы, и наше одинокое судно, то взбегало на их вершины, то погружалось между ними. Компас показывал, что мы плывем прямо, на юго-восток; но мы не знали в каком месте находились.

Так прошли три дня. Хозяин судна, обращаясь ко мне сказал: «Счастливы будем мы если достигнем Сиамского [72] королевства, или Люйсунских островов (Филипинские острова.), оттуда еще будет возможность возвратиться на родину; но если, мы, попадем в южную пучину (По словам китайских гидрографов на юг от Формозы находится полоса очень быстрого морского течения, с одной стороны которого находятся скалы называемые Цянь ли шы тань (скалы на 1,000 ли), а с другой мели, называемые Вань ли чань ши (мель простирающаяся бесконечно); попавшие в это течение обыкновенно погибают.), то я не надеюсь, что бы кто нибудь из нас остался в живых». Когда ветер немного стих, мы развели общими силами огонь, и сварив пищу, в первый раз хорошо отобедали. Спустя немного времени был выкинут вымпел Ма цзу (морской царицы); ветер переменился и дул то с северо-востока, то с востока, то с севера; его пронзительный свист приводил нас в ужас. Морская пена носилась в воздухе, и ее брызги обливали нас с головы до ног, как проливной дождь, сырость и холод проникали во внутрь и в самые волосы и кости, и все мы были бледны, как мертвецы. Вдруг огромный вал ударил в корму судна с таким треском, как будто на нас обрушилась горная скала. Судно исчезло в волнах, но в туже минуту опять вынырнуло: но доски, покрывавшие палубу все всплыли, и вода полилась через борт в каюты. Я упал в воду, и думал уже, что настал мой конец; но брат мой бросил мне веревку, и с плачем умолял меня обвязаться ею, я успел еще сделать это, и он с большими усилиями вытащил меня на верх судна. Все упали на колени, и просили Небо о спасении жизни; только и слышны были вопли и плачь. Я обратился к хозяину судна и сказал ему: «Наш плачь ни к чему не поведет; нужно поскорее срубить большую мачту». Это и было исполнено. Судно выпрямилось, и качалось на волнах, как дикая утка. После этого я осмотрел кадки с пресною водою и запечатал их, так как воды уже осталось [73] немного. Опасаясь больше всего, что бы нам не остаться без пресной воды, я велел утром и вечером брать морскую воду, и на ее парах варить сладкий картофельный корень для обеда и ужина. В течение дня каждый из нас съедал не более, как по половине корня, и при всем том мы почти забывали о голоде и жажде.

Спустя четыре или пять дней, мы заметили несколько белых птиц, пролетевших над нами; вода в море, казалась уже не такою черною, а потом, мало по малу, стала голубоватою, и мы заключили, что приближаемся к берегу. Пред солнечным закатом, смотря вдаль, мы увидели на горизонте черную линию, которая неподвижно держалась над водою, как натянутая нить, и заключили, что это должен быть большой горный хребет. Утром, когда туман рассеялся, глазам нашим представились горы, возвышающиеся амфитеатром одни над другими. Пред нами, не далее одной ли от судна (В китайской ли 288 саженей.), выставлялись из воды три небольшие, каменистые острова; они были покрыты густою зеленью деревьев и трав, а по бокам их выдавались неприступные скалы разнообразнейших форм. Наше судно лавировало и, борясь с отливом медленно входило в бухту, в которой рассеянно стояло множество мелких парусных судов. В самом заливе, мы заметили в глубине его целый лес мачт, и заключили, что это значительный порт. В неописанной радости, все мы, стали в кружок, пали на колени и благодарили Небо за свое спасение. По полудни несколько раз шел мелкий дождь; затем облака быстро сгустились; ветер и дождь усилились; стихии снова все забушевали, и наступил такой мрак, что не только соседних гор стало невидно, но мы даже друг друга не различали в лицё. Вода закипела с страшным шумом, и клубящиеся волны вздымались до [74] облаков; а наше бедное судно, как щепка, летало из стороны в сторону, при каждом ударе клубящихся волн. Так продолжалось до сумерек, и в 9-м часу вечера, мы сильно опасались, чтоб не сесть на мель. Каждый думал только о себе, а я задавал себе вопрос: неужели мне суждено, после столь долгого плавания по океану, утонуть у берегов? С такими мыслями я взял брата за руку и спокойно ожидал своей участи. Но спустя немного, ветер стихнул, дождь перестал а потом и волнение уменьшилось. Высунувшись из каюты, я увидел, что луна показалась на востоке, и небесный луч озарил окружившую нас тьму. Напрягая зрение, я смотрел по сторонам, и заметил, что нас окружают горы с юга и севера, и вся местность похожа на гавань. Бросили лот: оказалось глубины футов от 20 до 30, и дно было песчаное; мы с спокойным сердцем стали на якорь. Рассчитывая время, я полагал, что в этот день было 11-ое число десятой луны (19-го ноября.). Ночь прошла. На другой день на рассвете мы заметили рыбачью лодку, и подозвав ее хотели узнать где мы: но рыбак не понимал нашей речи, и только пальцем начертал в воздухе знаки: Ань нань. Спустя не долго, к нам подъехала другая лодка, в которой находился человек, говоривший по китайски. Он отрекомендовал себя Танским человеком (Тан жэнь) потому, что в Аннаме всех Китайцев называют Танцами. Взойдя на судно, он с изумлением сказал: «Почтенные гости, как видно, прибыли из Китая; не понимаю как вы, не зная пути, могли попасть в эту пристань». Мы все принялись рассказывать ему о нашем несчастном плавании, и он покачав головою, и щелкнув языком сказал: «Если бы духи невидимо не охраняли вас, то не спастись бы вам собственными силами. От первых малых островков тянется гряда скал Чжань [75] бо ло, подле которой с востока и запада морское течение весьма быстро, а фарватер узок: оттуда без морского прилива судно не может войти в пристань, а попав на камни, разбивается и тонет. Держась западного берега, по направлению к югу, можно войти в пристань; но у вас нет ни мачт, ни парусов, и против течения вы также не могли войти сюда. С востока на запад проход считается опаснейшим: он весь усеян множеством свал и отмелей; фарватер идет извилисто, и опытнейшие из здешних рыбаков не знают его в точности; почти всякое судно, попав на этот путь непременно разбивается в щепки». Выслушав эти слова, я ужаснулся. Надобно заметить, что я сам моряк: родился и взрос на острове Пын ху, несколько раз плавал по морю, но всегда при попутном ветре, спокойно, и без всяких тревог. Правда, случались волнения; но они были не слишком велики, и вовсе не походили на бурю, которая постигла нас в это последнее плавание. Буря же была такая, что может быть, из тысячи судов застигнутых ею в море, спаслось лишь одно. Я слышал, впрочем, что древние мужи, имея чистую совесть и твердую волю, спокойно, как по гладкой дороге, проходили бурные моря, и опасные стремнины: они то грозили оружием бунтующим стихиям, то умилостивляли их дарами, бросая в море незначительные жертвы, и гневались и шутили всегда с видом спокойным и безмятежным. Но то были либо святые, либо мудрецы, либо редкие герои; Небо щадило их жизнь, чтобы в них представить и современникам и потомству образцы подражания: а я, ничтожная былинка, человек самый посредственный, могу ли равнять себя с ними? Правда, и моя совесть спокойна и я прямодушен и строг к самому себе: но встретясь с такими неизбежными опасностями, мог ли я оставаться без страха? Сознаюсь, сердце мое било сильную тревогу. С другой стороны, вспомнив, что моя мать уже в преклонных летах, и, что [76] смерть ее может быть уже близка, я подумал, что по смерти матери, и мне непокорному (Непокорный сын, это китайское выражение скромности и самоуничижения, тоже что на других языках: покорнейший сын.), не должно желать продолжения бесполезной жизни. В таких мыслях я совершенно предался на волю Неба, и вот, не погиб, и живу доселе. Быть может, Небо, желая оказать мне великую милость, сперва заставило меня странствовать по морю и суше; претерпевать различные огорчения и лишения, с тем чтобы доставить мне познания о заморских странах, которых не знал бы я без этих приключений. И вот, все кончилось благополучно! Став на якорь, первым делом нашим было приготовить обед, показавшийся нам невыразимо вкусным; потом мы уселись против солнца, чтобы просушить бывшее на нас платье, а я, взяв кисть, поспешил описать эти приключения, пока следы слез еще не стерлись с лица.

На другой день после нашего прибытия в Аннам, десятой луны, 13-го числа (20-го ноября.), два офицера из пограничного караула подъехали к борту нашего судна, на небольшой лодке. Их головы обернуты были черным крепом; платье было также черное с узкими рукавами, панталоны красные, и на ногах никакой обуви. В этой стране чиновники всегда ходят босые, а платье и зимою и летом носят одинаковое, большею частию из легкой шолковой материи. Высший класс уважает цвета черный и голубой, головные повязки тех же цветов, но панталоны у всех без исключения красные. С чиновниками приехал и переводчик, говорящий Фу цзяньским наречием. Обращаясь к хозяину судна, он сказал: «Вот приехали чиновники караула Цай цинь, подведомственного областному городу Сы и фу, губернии Гуань и. Они узнали, что здесь есть судно, занесенное бурею из Китая, и прибыли нарочно, чтобы осведомиться о его состоянии». Затем, [77] чиновники поднялись на борт, открыли каюты, и осмотрев судно во всех частях, просили рассказать им наши приключения на море. Записав, что им нужно было, на памятные дощечки, они ушли. Во всей стране употребляется письмо китайское, и в присутственных местах все дела производятся по китайскому образцу. Уходя, чиновники обещали перевести завтра судно наше во внутреннюю гавань. При этом визите, они, по обычаю страны, принесли нам подарки на медных подносах. В этой стране существует непременный обычай, посылая подарки, класть их на медное блюдо, которое несут на голове; подносящий, становятся на колени, в знак почтения; это называется гун тун пань, т. е. поднос почтительного знакомства.

На другой день (21-го ноября.) около полудня, показались, словно стая птиц, несколько десятков судов с парусами из циновок. Это были рыбачьи лодки, которые все подошли к нашему судну. Тот же вчерашний переводчик привел к нам нескольких человек, которые тотчас принялись кто подымать руль, кто якорь. Потом привязав веревки к носу судна, они сели на свои гребные лодки и начали буксировать его за собою. Медленно тронулись мы с места, а гребцы затянули: «и я гой» звуки, служащие командой для дружного напора весел. Эти крики, раздаваясь в пространстве, всполошили множество морских птиц, которые с шумом поднялись на воздух. К вечеру мы вошли в устье реки. На прибрежных возвышениях разбросано было несколько селений, которые тонули в густой зелени бамбуковых рощ, и были заметны только по дыму, который местами клубился над ними. Спустя немного, мы пристали к берегу. На берегу стоял довольно большой дом, весь построенный из бамбука, в котором помещался, военные караул. Начальник караула сам вышел [78] на песчаный берег и велел рыбакам поставить наше судно перед самым домом, и привязать его хорошенько. Рыбаки, исполнив приказание, тотчас удалились. В этом государстве исстари ведется обычай, как только появится у берегов судно, занесенное бурею, то начальник ближайшего караула, немедленно бьет в набат, на звуки которого, прибрежные рыбаки собираются, как муравьи, исполняют данные им приказания и не смеют требовать за свои труды вознаграждения.

Целую ночь, до рассвета, мы слышали стук караульных сторожей, которые стучат не по часам, а почти беспрерывно; при важных присутственных местах звонят в колокол.

15-го числа 10-й луны (22-го ноября.) мы, в сопровождении переводчика, вышли на берег. Хозяин судна взял с собою некоторые товары, находившиеся на судне, как-то инбирю, муки, табаку, чаю, предметов, наиболее любимых Аннамцами. Он занял у караульных медный поднос, чтобы поднести на нем подарки начальнику; к этим подаркам я присоединил и от себя несколько туши и кистей. Чиновники приняли нас радушно, пригласили меня в комнату и усадили на диван. Во всех присутственных местах нет ни столов, ни стульев: посредине залы находится низкий диван, обращенный к югу, — это почетнейшее место; по левую и правую стороны дивана находятся также диваны; первый лицем к западу, второй к востоку; левый из них считается выше (почетнее) а правый ниже, как это было в Китае, при династии Хань; далее бывают еще диваны, в таком же порядке. Тотчас приготовлено было об нас донесение к губернатору, шен тан гуань т. е. начальнику губернской палаты, и правителю области фу тан гуань т. е. помощнику губернской палаты; а мне выдали мешок рису, около 4 гарнцов и связку монет; я откланялся. Монета отливается большею частию оловянная, на [79] которой оттиснуты знаки, показывающие год и название правления государя. Каждые две оловянные монеты равняются одной, медной; в одну связку нанизывают 600 монет.

16-го числа 10-й луны, после полудня мы увидели, что в берегу приближаются двое носилок, называемых здесь ван цзы. В них сидело по одному человеку; их сопровождали несколько человек пеших, с тростями в руках. Часа через два они, в сопровождении начальника караула, сошли в нам на судно. Знакомый уже нам переводчик сказал: «Вот из губернского города прибыли нарочные чиновники, чтобы отобрать об вас подробнейшие сведения». Это были два письмоводителя: один из казенной палаты, а другой из уголовной. Они по прежде составленному списку перекликали всех пасажиров судна; при этом они велели каждому, протянув средний палец правой руки, отпечатать его линии на бумаге; это называется дянь чжи т. е. печать пальца. Потом, войдя внутрь судна, они внимательно осмотрели, нет ли в нем контрабанды: опиума или оружия. Привоз этих предметов строжайше запрещается; у кого найдут их, тот, наравне с морскими разбойниками, подвергается смертной казни. Затем вымерили судно в длину, ширину и глубину, чтобы по величине его составить смету на количество пошлины. (Суда без товаров пошлины не платят). Каждый из чиновников писал про себя, а потом они, для поверки, прочитали друг другу свои заметки.

На другой день я должен был представиться начальству губернского города. Отправившись на малой лодке к хозяину судна, я пригласил его ехать с нами. Ветер был слабый, вода чуть колыхалась, и мы, проехав тихо около десяти ли, вышли на берег. Узкою тропинкой, по полям искрещенным бороздами, мы прошли около трех ли и достигли площади, на которой расположено насколько казарм, для солдат; она называется лу минь. Проведя ночь в доме переводчика, мы [80] поднялись часа в четыре утра. При лунном свете мы проходили чрез несколько деревушек; стук в сторожевые доски, лай собак и особенно кваканье лягушек, в бесчисленном множестве гнездящихся в здешних лужах, неприятно нарушали тишину ночи. Мы прошли уже около 20-ти ли, когда взошло солнце. В уединенной гостиннице, находившейся на дороге мы пообедали, и продолжали путь. Пройдя не более одной ли, мы перешли какую-то речку. Чиновники, меня провожавшие, просили меня сесть в носилки; но так как я отказался, то они позволили мне идти пешком, приказав солдатам следовать за мною. Большая дорога, которая одна только и есть во всем государстве, и прорезывает его во всю длину, с севера на юг, имеет в ширину более 20 футов; по сторонам ее, в расстоянии десяти шагов, насажены деревья Бо ло ми (Хлебное дерево, Artocarpus.), ветви которых часто переплетаясь, покрывают землю густою тенью. Легкий ветерок, пробегая в тени, приносил живительную прохладу. Местность ровная, и на бесконечном пространстве виднеются богатейшие нивы, покрытые рисом и просом; часто встречаются сахарные плантации, и целые рощи арековых пальм: вообще, по климату и произведениям земли, эта страна походит на остров Тай вань (Формоза.). На пути сколько ни попадалось мостов, все они были устроены из бамбуковых плетней, прикрепленных к поперечным перекладинам. Местами эти плетни составляют более десяти слоев: когда верхний слой начинает гнить, его не снимают, а поверх его кладут новый плетень. Мост значительно гнется, когда чрез него проходят.

Был полдень, когда мы перешли другую реку, за которою, с небольшим через одну ли, находится губернский город Гуань и (Kuang ngai din, город находящийся приблизительно под 15° с. ш. не изданной Кипертом карте Индо-Китая.); в нем имеют пребывание три важных [81] сановника: два президента палат казенной и гражданской и дивизионный командир. Город не обнесен стенами, но в нем находится другой, так называемый внутренний город, обнесенный стеною, и имеющий ворота на северной, восточной и западной сторонах. В нем помещаются присутственные места, провиантские магазины, казначейство, казармы и другие казенные здания, а вне его жилища обывателей, рынок, лавки и все частные здания: вообще в крепостях не бывает частных домов. На площади мы встретили одного китайца, из Тун ань фу, по фамилии Лин сунь; он зазвал нас к себе в гости, но как мои провожатые спешили представиться начальству, то, посидев немного, мы отправились в кремль, на пути к которому улицы были покрыты зрителями. Подойдя к губернскому правлению, я был введен в главную залу Да тин. По средине залы сидели два чиновника: один, как сказал мне тихонько переводчик, председатель казенной палаты, Жуань во, родственник государя, другой председатель уголовной палаты, Тэнь цзинь цзянь. Когда я выступил вперед, и сделал им легкий поклон, они оба поднялись, и скрестив руки на груди, отвечали мне также легким поклоном; потом, указав по правую сторону диван, просили меня сесть. Обратясь к переводчику, они сказали ему несколько слов; но тот не мог перевести их: он говорил по китайски лишь о предметах общежитейских, торговле, земледелии и т. п., но не мог передать речи о предметах более возвышенных, отвлеченных. Поэтому один из вельмож, взяв бумагу и кисть, написал мне несколько вопросов, как-то: от куда я, сколько мне лет, при какой состою должности, как занесен сюда бурею? и проч. Когда я написал подробные ответы, то он, покачав головою, вздохнул с видом глубокого участия. Потом позвали Китайца из Фу цзяни, по имени Ужен цзинь и, и у него назначили мне квартиру. В Аннаме множество Китайцев из губерний Гуан [82] дунь и Фу цзянь, занимающихся торговлею; для соблюдения порядка и для общего заведывания делами Китайцев избираются старшины, и таким то старшиною Фу цзяньских Китайцев был мой хозяине. Из губернского правления мне отпустили два мешка рису и две связки денег, а потом еще выдавали на ежедневные расходы. В это же время хозяину нашего судна выдали дозволение продавать оставшиеся у него товары. Поблагодарив вельмож, я удалился из присутствия и пришел в дом хозяина Лин сунь.

19-го числа я написал письмо к государю и просил хозяина передать его сановникам. Они одобрили его, и тотчас написали обо мне доклад, в котором поместили и мое письмо. (Резиденция государя в городе Фу чунь, от Гуан и в 7-ми днях пути). В тот же день, вечером, президент казенной палаты, чрез своего письмоводителя прислал мне четыре написанные темы: две для рассуждений и две для стихов, прося меня приготовить сочинения на завтра к восьми часам, и доставить ему в черновом виде. На другой день и президент уголовной палаты также прислал мне задачи, подобные первым, и я, окончив эти сочинения в назначенные сроки, представил их по принадлежности. Оба президента оставили мои сочинения у себя.

22-го числа я объявил начальству, что иду на наше судно; а 24-го собрав с братом наш дорожный скарб, мы простились с хозяином судна, на которое уже более не возвращались, и отправились снова в Гуан и.

26-го числа, сановники, узнав, что я пришел, прислали ко мне областного правителя с 8-ю младшими чиновниками, навестить меня. Все они пришли вместе, и как моя квартирка была слишком тесна, то они только поздоровались со мною, и тотчас ушли; даже не успел я узнать их имен и фамилий. На другой день, рано, я пришел в правление, где были все чиновники, я извинился пред ними, что не мог [83] вчера прилично принять их. Все они были заняты каким-то важным делом, и рассуждали очень громко, потому я немедленно и откланялся им. Пока я здесь жил, городские и загородные чиновники и простой народ ежедневно и беспрерывно приходили смотреть на меня. Они величали меня вынь линь шен (почтенный ученый); каждый просил написать ему либо куплет стихов, либо пропись; удовлетворять их у меня не хватало сил. Изо всех этих посетителей мне только и пришлись по сердцу два письмоводителя казенной палаты: Пэй ю чжи и Жуань шы лун.

5-го числа, 11-й луны (12-го декабря.), сановники прислали ко мне сказать, что касательно меня получен указ от государя. Я поспешил в присутствие, где мне позволили прочитать рескрипт государя. В нем было сказано: «Этот странник (т. е. я) из числа ученых. Имев несчастие подвергнуться жестокой буре на море, он лишился всех путевых запасов; он заслуживает полного участия. Начальству губернии повелеваю: сверх выданных уже хлеба и денег, еще выдать ему, в знак особенной моей благосклонности, 50 связок денег и 20 мер рису, дабы он, ни в чем не нуждаясь, видел мою к нему благосклонность и мою заботливость об ученых Китайской империи. Прочим Китайцам, прибывшим с ним на том же судне, также выдавать по мешку рису в месяц».

Я написал тут же благодарственный адрес государю, и получил из казначейства и магазинов столько, что не мог уже опасаться недостатка. Высшие сановники с этого времени начали обращаться со мною еще почтительнее, и на досуге, за частую приглашали меня для письменных бесед. 9-го числа один из новых магистров, Ли чао гуй и областной начальник Фань хуа чен приходили ко мне в гости. [84]

Фань был некогда в Китае, находясь при посольстве представлявшемся в нашему двору с данью. Оба они привнесли в рукаве по тетрадке стихов, и просили меня прочитать их. Я, разумеется, расхвалил их стихи и подарил обоих стихами же собственного сочинения.

10 числа (17-го декабря.), китайский купец из Гуан си Юй хуан вынь объявил мне, что он три раза ездил в нашу провинцию Фу цзянь сухим путем, и подробно рассказал мне обстоятельства этого путешествия. В провинции Фу цзянь существуют две дороги: одна, называемая внешнею, идет по морю, чрез остров Хай нань, принадлежащий в Кантонской провинции; она опасна по причине множества морских разбойников; другая, называемая внутреннею, идет сухим путем чрез провинции Гуан-си, и безопасна от разбоев. Я очень обрадовался такому известию, и решился воспользоваться последним путем для возвращения на родину. На другой же день я подал прошение к начальству, о выдаче мне паспорта и подорожной, для возвращения в отечество сухим путем. Начальники, справясь с узаконениями, пришли в затруднение. По законам страны, китайские чиновники и ученые, имеющие степени, быв занесены бурею в Аннам, должны быть возвращаемы в Китай на казенном судне; а купцы и простой народ препровождаются сухим путем. Я удвоил мои просьбы, и они обещали похлопотать за меня.

13-го числа я ходил на купеческую биржу, в 20 ли от города, где пристают китайские суда, и остановился в доме Китайца Хуан вынь. Он представил мне свою жену и детей, которые поздоровались со мною. Скоро двор наполнился Китайцами, которые приходили спросить меня о здоровье, каждый день. Спустя несколько дней я возвратился в город.

20-го числа деревенский учитель, Чэн син дао, пригласил меня на закуску, в благодарность за написанные мною [85] для него стихи. Здесь я заметил, что ученики первоначально учат то же, что и в Китае, именно: Четырекнижие, древние классические книги, историю, древнюю словесность и стихотворения. Книги у всех писанные. Для обучения письму ученики употребляют кирпич, обмазанный глиною, и на нем чертят буквы бамбуковой тросточкой. Все это весьма грубо; потому что кисть и тушь весьма редки; нет даже порядочных прописей: при всем том, имеющие навык, держа на ладони бумагу, пишут на ней скорописью весьма быстро. Деревенский учитель хорошо знаком с классическими книгами, знает историю, может писать и стихи, и пользуется титулом Вынь чай, т. е. ученый. После этого, многие порядочные люди приглашали меня на пирушки в течение нескольких дней.

6-го числа 12-й луны (11-го января.), государь прислал нарочного чиновника, по имени Пэй цзин шу, который сам пришел в мою квартиру, и весьма любезно передал мне благосклонность и внимание ко мне его государя. На другой день я явился в присутствие, с благодарностию. Там были собраны все чиновники. Нарочный и президенты палат, угадывая мысль государя, советовали мне, отказаться от сухопутного путешествия и отправиться морем. Они уверяли, что с началом весны подуют южные ветры и, готовое уже казенное судно, благополучно доставит меня в Амой. Все присутствовавшие подтвердили это; но я представлял им, что в наискорейшем времени желаю видеться с своею матерью. Наши письменные объяснения продолжались с 8 часов утра до 2-х по полудни; я просил, убедительно, и присланный чиновник начал склоняться на мою сторону. Наконец высказали надежду, что государь снизойдет на мою просьбу, и нарочный отправился ночью в обратный путь. Я возвратился в квартиру с сердцем полным тревог; дыхание стало неровное, [86] я заболел не на шутку, и десять дней не сходил с постели. Начальники часто присылали ко мне людей, для утешения и осведомления о моем здоровья.

19-го числа пришел весьма рано, знакомый мне смотритель судов Чен син чжи, поздравляя меня с исполнением желания: государь уважил мою просьбу. Болезнь моя мгновенно исчезла; я, вскочил, и начал расспрашивать о подробностях; но г. Чен понуждал меня скорее одеваться и идти в губернское правление. Когда я туда пришел, начальники показали мне доклад палаты, на котором была написана резолюция красной кистью (Т. е. Высочайшая революция.). Она гласила: «Этот странник неоднократно просил, чтобы дозволено ему было возвратиться на родину сухим путем. Принимая во внимание продолжительные бедствия, которые он претерпел на море, уважить его просьбу, минуя существующие на этот счет узаконения. Повелевается палате финансов выдать ему 10 лан серебра, на непредвиденные случаи в дороге, а начальникам губерний, чрез которые он будет проходить, предписывается, чтобы снабжали его всем нужным в пути». Я прочитал эти строки, и слезы мои яснее всего выражали мою благодарность. Немедленно назначили срок для отправления моего в дорогу. При этом Дэн (президент гражданской палаты) говорил мне со слезами: «Почтеннейший, я рад, что ты возвращаешься на родину: но грустно мне, что мы будем под противоположными краями неба: ты на севере, я на юге; увидимся ли еще когда-нибудь?» Я также глубоко был тронут таким участием ко мне. Возвратясь домой, я велел брату немедленно уложить наши пожитки, и мы отправились к разным знакомым с прощальным визитом. На другой день мне прислали серебро, пожалованное государем, и паспорт для проезда. В паспорте значилось, что меня будет провожать военный чиновник с 20-ю солдатами до [87] города Гуан-нань, где мне снова выдадут провиант и новый паспорт, и назначат новых провожатых. Оба президента прислали от себя мне 5 лан серебра, а Дэн прислал еще с доверенным слугой корицы и банку для кистей из слоновой кости. Письмоводитель Пэй ю чжи тоже поднес мне три связки денег, я благодарил всех их стихами. Земляки мои: Линь цянь, Линь сунь, Чжень цзинь и другие тоже предлагали мне, то деньги, то лекарства и другие вещи, нужные в дороге, но я ото всего отказался.

21-го числа (26-го января.), в полдень я отправился к высшим начальникам, и, оставив у них письмо к государю, просил доставить его по назначению. Оба президента проводили меня до ворот двора, а областной начальник и другие чиновники, еще и за городом угощали меня; равным образом и земляки мои, Китайцы, проводили меня до самой реки, и прощались со слезами. Хозяин и матросы судна, на котором я прибыл в Аннам, остались в ожидании корабля, идущего в Китай.

В течение более 50-ти дней, которые провел я в Гуан и, большею частию, либо шел дождь, либо был густой туман. Грязь сделалась непроходимою; платье, обувь, диван, постель до того отсырели, что с них капала вода; днем мухи, ночью комары не давали покоя ни на минуту. Когда же случались ясные дни, то я, или ходил к начальству по делам, или же был осаждаем толпою любопытных, а потому и не выходил для прогулок по окрестностям города. При том же нет в близи ни гор, ни рек, ни рощи, где бы можно было рассеять скуку. Все эти обстоятельства наводили на меня страшную усталость и уныние: чувства отупели; весь организм, как будто одеревенел. Как вдруг возвестили нам о дозволении возвратиться на родину! Как орел, вырвавшись из клетки, устремляется в поднебесье, так я [88] с братом торопились в путь, вовсе не помышляя, что этот трудный путь простирается еще на несколько тысяч ли.

Пройдя от Гуан и 40 ли, мы достигли военного пикета Лу минь. (Чрез каждые 40 ли находился военный пикет). Целый вечер шел дождь с ветром, и мы остановились ночевать в доме переводчика, Шэн лян. На другой день, пройдя 40 ли, достигли пикета Цзин бан, от которого водою до губернского города Гуан нань (Kuang nam din.) можно прибыть в одни сутки. Переехав реку, чрез 20 ли мы достигли деревни Чжу мин, а еще чрез 160 ли прибыли в город Гуан нань, где отвели мне квартиру в доме Китайца Хун дин, из Фу цзяни. В 20 ли от Гуан нань лежит местечко Хой ань пу, в котором живет множество Китайцев, и находится провиантское депо, здание старинное, но прочное и обширное. При прежней династии этим депо заведывал, обыкновенно, чиновник из Китайцев; но так как от этого много страдала казна, то после стали назначать чиновников из туземцев.

25-го числа (30 Января) я представлялся гражданскому губернатору, Пан цзинь цзянь, который неоднократно приезжал к китайскому двору с данью от своего государя. Прежде он был министром, но за что-то понижен и занимает ныне должность губернатора. Он весьма учен, характера кроткого, в обращении любезен и держит себя непринужденно. В один день он два раза приглашал меня для беседы, подарил мне пять связок денег и несколько чайных лепешек (Чайный экстракт.), а на расставаньи обменялся со мною стихами. На другой день я получил паспорт и отправился из Гуан наня. Наш путь шел по большой дороге, по сторонам которой, роскошно зеленелось молодое просо и другие пашни. Вся окрестность была [89] покрыта, как ковром, яркою зеленью, и на ней по местам белелись неподвижно стоящие аисты; вдали темнел густой, низменный лес, а еще далее, среди моря виднелся остров с тремя вершинами. Эти три вершины, как жертвенные треножники, правильно расположены на острове. Под каждой вершиной находятся пещеры, на подобие палат, устроенные самою природою. В народе есть предание, что в этих пещерах гнездилось семь пауков, которые превратясь в красивых женщин, наносили окрестным жителям много несчастий; наконец Будда их истребил. Пещеры и теперь называются палатами семи сестер; камни или скалы, под которыми они находятся, возвышаются над островом более 20 футов и издали имеют грозный вид. Вечером мы прибыли в деревню Лин ся тунь (деревня под хребтом) и здесь ночевали.

Еще с вечера носильщики сказали нам, чтоб завтра мы поднялись до рассвета, порядочно позавтракали и приготовились к всходу на гору Ай лин (Ai van(?) на карте Киперта.) переход чрез которую, считается труднейшим во всем государстве. До рассвета мы поднялись с ночлега; около двух ли мы шли в густом тумане. Над нами клубились белые, как снег, облава и закрывали собою вершину горы. При восходе солнца мы поднялись на один из отрогов горного хребта, который после нескольких изворотов упирается в море; шум прибоя далеко раздается по соседним ущельям. Мы достигли небольшой деревушки, где находится военный караул, в нем производится строгий досмотр всем проходящим. Извилистая тропинка вела на вершину горы, и мы, по иссеченным в камне ступенькам, подымались около 10 ли. По сторонам росли либо колючие кустарники, либо бамбук густой и прямой, как щетина дикобраза; в этой чаще порхало множество мелких птичек, оглашавших окрестность разнообразнейшими звуками; а горные цветы, едва раскрывшиеся при солнечном [90] восходе, блестели радужными цветами и довершали очарование картины. Далее вид изменяется: на половине подъема начинаются голые утесистые скалы, ярусами возвышающиеся одни над другими. Вправо от них идет лестница, называемая заоблачною, и имеющая более тысячи ступенек. Носилки нужно было нести поперег; все спутники, держась за руки, помогали друг другу подыматься. Подъем так крут, что колени касались груди; пот лился с нас ручьями. Пройдя таким образом 7 или 8 ли, мы достигли вершины и в тени вековых деревьев расположились отдыхать. Здесь находится не высокая, но крепкая стена, ворота которой сделаны из досок южного кедра, толщиною около фута. Над воротами надпись: Хай шань гуань, т. е. морская и горная застава. Здесь живет караульный офицер и несколько десятков отборных солдат, по местам расставлены пушки, словом, укрепление так надежно, что, кажется, и птица чрез него не перелетит. Крепость эта расположена на мысу: с северной стороны вид на океан, волны которого кипят и ценятся у прибрежных скал, а далее реют мачты и паруса судов, издали похожих на морских птиц; они то взбегают на хребты волн, то скрываются между ними. С востока и запада мыс охватывают два залива, глубоко вдавшиеся в материв, и представляющие прекрасные бухты, могущие вместить тысячи судов. Игра света и тени на прозрачной, гладкой, едва колеблющейся поверхности воде залива, представляла резвую противоположность с бурным океаном, картина приятная и успокоительная. На юго-запад от крепостей тянется густой, обширный лес; в нем, говорят, слонов, оленей, обезьян и других зверей бесчисленное множество, только незаметно следов человека. Старые, огромные деревья, в несколько десятков обхватов, густо переплетаясь ветвями, образуют над землею непроницаемую, прохладную тень; густота чащи увеличивается множеством ползущих и вьющихся [91] растений, которые повсюду опутывают корни и ветви других дерев; на ветвях гнездятся обезьяны, которые увидев человека, кувыркаются и делают презабавные прыжки и гримасы. Местные жители называют эту породу обезьян юань цзян цзюнь (генерал над обезьянами). Ветер, пролетая но вершинам дерев, производит какие-то особенные, незнакомые для меня, унылые звуки.

Простясь с начальником крепости, я отправился далее. Мы прошли 6 или 7 ли, когда солнце начало заходить, и мы остановились на ночлеге в хижине лесного жителя, на вершине горы. Ночью сделалось весьма холодно, и я, с братом, должен был развести огонь у изголовья постели, чтобы согреться хотя немного. На другой день мы поздно поднялись и шли густым лесом около 3 ли; с правой стороны дороги вертикально висели над нами скалы, а с левой лежало глубокое ущелье, в котором невидно было дна. Я вышел из носилок, и просил двух человек, чтобы поддерживали меня на спуске; они, упираясь спиною в камни, осторожно ступали по высеченным ступенькам, и пройдя их около трехсот, расположились на камне, отдохнуть. Отправясь далее, мы шли около 10 ли по дороге узкой, излучистой и опасной; перешли три небольшие, но утесистые горы, и наконец вышли на равнину, прилежащую в морю. Следуя вдоль морского берега, достигли довольно большой реки, за которою к северу находится торговое местечко, и дозорный караул с одним чиновником.

Носильщики сказывали мне, что от вершины горы до этого места находится, по пути, которым мы проходили, более 20-ти кумирен, в честь различных духов; в них беспрестанно курятся свечи, и жгутся бумажные деньги, жертвуемые путешественниками: от того сколько здесь ни проходит народа, никто однакож не пострадал от змей, или тигров, благодаря защите сих духов. Дорога чрез эту гору [92] проложена в правление Цзя лун (так называется правление отца нынешнего государя); и проходит чрез самую средину Аннамского государства; в этом месте один воин может остановить десятитысячную армию; потому она и называется Ай лин (горная теснина), и находится от столицы Фу чунь в 140 ли.

30-го числа (4-го Февраля.) достигли мы столичного города Фу чунь (Phu thua thien (Hue).), (в народе называется Шунь хуа чэн). Город окружен кирпичною стеною весьма крепкою и довольно красивою, она будет в вышину более 10 футов, а в окружности 4, или 5 ли, и имеет 8 ворот. На стене устроены небольшие башенки, шагов на 200 одна от другой, и на них расставлены большие пушки, так что выстрел с одной башни может достичь другой; а над пушками устроены беседки, которые издали кажутся стаей птиц, с распростертыми крыльями. Вокруг стен идет глубокий наполненный водою канал; вода проведена из подле протекающей реки весьма широкой и глубокой; она принимает много других рек и сама впадает в океан.

В излучинах реки стоит множество военных и купеческих судов, также и перевозных барок, под соломенными навесами. Близ города, с четырех сторон находятся хорошо обстроенные, торговые площади; на них бесчисленное множество всяких товаров; дома обывателей построены ровно, — все чисты и красивы.

Мы вступили в город около полудня. Офицер, находившийся на карауле у ворот, провел нас в город, и представил градоначальнику, Жуань шо фу, и его помощнику, Ли сяо ся. Г. Жуань только посмотрел нас, и тотчас ушел; а г. Ли, считавший себя весьма умным и ученым, взял бумагу и написал стихи. Объясняясь посредством письма, [93] мы так увлеклись, что забыли даже, что мы не одноземцы. Пред солнечным закатом я с ним простился, и пошел в отведенную мне квартиру, на северном берегу реки, в доме Китайца Чен цинь. Это было накануне нового года. Во всех домах были развешаны новые картины и (надписи); пускали множество трескучих ракет; жгли фейерверки; вообще я тут не увидел ничего нового: все также, как и в Китае. По этому случаю я вспомнил о родных; целую ночь мы говорили об них с братом, порядочно поплакали, и не ложились спать.

Это был, по китайскому счислению, правления Дао гуань 16-й год (1836 г.), а в Аннамском государстве, правления Мин мин 18-й год. Первого числа, первой луны местные песенники, паяцы и равные штукари на южной улице и северном рынке дают различные представления, и производят такой шум, что земля дрожит.

Взяв визитную карточку, я, в сопровождении земляка (из Амоя), Хунь лянь, отправился к областному начальнику, поздравить его с новым годом, и просить, чтобы он передал от меня поздравление своему государю. У областного правителя в это время были: президент палаты внутренних дел, — Гуань жень фу, и один из директоров палаты финансов Жуань жо шуй. Они довольно долго рассуждали между собою, потом г. Жуань написал:

«По обычаям нашей страны в новый год, с первым пением петухов, все гражданские и военные чины, являются во дворец с поздравлением, и получают награды. По выходе их, ворота дворца запечатываются, и открываются лишь тогда, когда последует на то повеление государя. Если вы непременно желаете представиться его величеству, то обождите пока откроется дворец, и вас немедленно представят. Только, я думаю, что государь предложит вам ехать по морю на [94] судне, и тогда уж вряд ли можно будет отказаться. А если вы желаете отправиться сухим путем, то на основании прежнего указа, вы без всяких хлопот получите и билет и подорожную от губернатора; только подождите до седьмого числа, когда откроются хлебные магазины; тогда, получив провиант, вы, когда угодно, можете отправляться в дальнейший путь. Письмо же ваше вы оставьте здесь, и областной правитель сам доставит его государю, и засвидетельствует от вас почтение». Я совершенно согласился с этим мнением, и откланявшись вельможам, тотчас же ушел. Проходя городом, я видел дворец государя, находящийся в юго-восточном углу, и обращенный фасадом в горе Инь шань. Гора эта находится за городом и имеет форму печати; на ней множество кумирень духам гор, рек, земли и земных плодов. Архитектура дворца величественна и изящна: башни, залы, беседки, пирамиды, все из дорогих материалов; на кровлях возвышаются золотые главы, имеющие форму тыкв, и блестят как солнце. Ворота перед дворцом называются полуденными; пред ними посреди дороги вывешен большой флаг. По правую и левую стороны дворца, казармы гвардии: Это отличные солдаты и вооружены превосходно: к северу от казарм, квартиры правого и левого корпусных командиров. Арсенал, где хранятся большие пушки, порох, ядра и проч. состоит из 16-ти звеньев. Дворец извне обнесен высокими стенами; по четырем углам на стенах устроены баттареи, а на них расставлены пушки большого калибра, покрытые красным лаком и на красных лафетах. Вне стен выкопан канал, шириною около десяти футов и настолько же глубины, по берегам которого поставлены перилы в два ряда с тою целию, чтобы проходящий не мог как нибудь упасть в воду. Есть еще особый дворец, в котором построено высокое здание, называемое башнею, в этой башне окна, потолки, перилы, решетки роскошны до [95] чрезвычайности: в ней государь либо прогуливается, в часы досуга, либо пирует. От главного дворца на запад, множество дворцов детей государя и других, близких его родственников; а еще западнее, — главные присутственные места. На северо-востоке от дворца находятся хлебные магазины, совершенно полные разного рода хлебом, которого достаточно для города на несколько десятков лет. Прочие здания суть низшие присутственные места, гражданские и военные, казармы, публичные здания, кумирни и проч., но домов обывателей мало.

2-го числа (6-го Февраля.) я был у областного правителя на пирушке. Потом народ узнав, что я китайский ученый, толпами приходил посмотреть на меня; квартира моя была полна людьми всех сословий и состояний. 7-го числа, я послал прощальные стихи областному начальнику, и наняв шлюпку отправился в предместие Ни хэ. Помощник областного правителя г. Ли, проводил меня за город и велел моим провожатым отправиться сухим путем до губернии Гуан чжи; а бывший хозяин мой Чен цинь, со всем семейством, проводил меня до берега реки. Два дня я плыл по реке, покрытой туманом; густые облака скрывали соседние горы; ничего не видно было в окрестностях; лишь дождь стучал в кровлю и окна, да плескалась вода, струясь между камышами: в реке вода поднялась на два, или на три фута.

10-го числа (14-го Февраля.) по утру, я достиг губернского города Гуан чжи (Kuang tri din.) (от столицы водою 120 ли). Оставив судно у пристани, я с другими пассажирами вышел на берег, и пройдя около трех ли мы достигли города. Караульный офицер стоял под городскими воротами, и выждав время, когда дождь не много стихнул, пришел в нам. Он поспешно тащил за руку одного канцеляриста, приказывая [96] ему проводить нас к губернатору Хэ дэн кэ. Губернатор, в это время, спустил рукава платья и ловил у себя вшей; увидев, что пришли гости, он тотчас оправил платье, и в первом пылу гнева, дал писцу двадцать ударов плетью. Я, взяв кисть, написал ему: «Гости пришли к вам неожиданно: но от чего же вам так гневаться?» Он успокоился, повеселел, и улыбаясь сказал: «Зачем он не предуведомил меня? а я, старый чиновник, не мог встретить вас с подобающим приличием: поэтому я и рассердился. Вы меня извините»! После сего он попросил меня написать стихи на первый, попавшийся на глаза предмет. Прочитав эти стихи, он остался ими весьма доволен; приглашал меня остаться ночевать, но так как я отказался, то он сейчас же написал приказ о перемене моего паспорта и провожатых, которым велел отправиться в Ин хэ и там ожидать меня. Я откланялся. Меня нес человек на плечах и под проливным дождем, мы кое-как добрались до судна. На другой день после полудня мы пристали к берегу, проехав 40 ли. Я ночевал в Ин хэ, от которого дорога идет сухопутная. Здесь, наняв носильщиков, я отправился далее, и пройдя 240 ли, 13-го числа, прибыл в губернский город Гуан пин (Kuang bin din (Dong-hoi).), в просторечии называемый Дун хай, Китайцы же называют его Лун хой. Остановят в гостиннице, содержимой Китайцем Хунь цзынь, я пошел представиться председателю казенной палаты Бу ян хао. Увидев меня, он приосанился и приподымаясь сказал: «По вашей шапке, по платью и по осанке вижу, что вы не простой путешественник: прошу вас, потешить меня стихами». Он приказал подать немедленно вина и закуску.

Мы пили и сочиняли застольные стихи с большим одушевлением; а между тем президент послал вино и обед и моим провожатым. На расставанье он подарил мне [97] небольшого цыпленка, и просил приходить завтра на приятную беседу. На другой день рано, письмоводитель пришел сказать мне, чтобы я скорее шел к президенту. Когда я пришел в присутствие, то By с президентом уголовной палаты разбирали какое-то судебное дело. Я отступил назад и остановился. Но By, увидев, меня, сейчас же выгнал и истцев и ответчиков, пригласил меня садиться на среднее место, и мы снова принялись сочинять стихи и закусывать. Оба президента с любопытством раскрашивали меня о Китае, его обычаях, просвещении и других предметах для них интересных. После довольно продолжительной беседы подан был обед, за которым разговор не прерывался. Хотя мы рассуждали о предметах важных и одиозных, при всем том в наших речах не было ни малейшей принужденности. Проведя день с полным удовольствием, я только вечером возвратился домой.

15-го числа (19-го Февраля.) президент уголовной палаты по делам службы находился в отлучке, а г. By, неся с собою вино, пришел в мою квартиру, и держа, в руке рюмку, сказал: «Сегодня юань сяо (Так называется 15-ое число первой луны.): надобно петь песни, ходя по улице, чтобы достойно провести этот праздник», и предлагая мне рюмку, просил прогуляться с ним по городу. Я не мог долее медлить в этом городе и отказался от приглашения. Г. By, видя, что носильщики уже готовы выступить в дорогу, сказал: «Что за крайность вам торопиться?» Потом он лично вручил мне три связки денег и подарил меня прощальными стихами. Я с своей стороны отвечал ему благодарственными стихами, на туже рифму. Он ушел, успел еще приготовить в одной гостиннице у заставы дорожный завтрак, и там меня дожидался. Здесь он еще три раза [98] попотчивал меня на дорогу, и при этом не мог удержаться от слез. Взяв меня за руку, он вышел со мною за заставу и прошел более двух ли; наконец воротился в город, взошел на крепостную стену и оттуда знаками еще раз простился со мною. Земляки мои Хунь цзинь и By с семействами, каждый, неся разные вещи и лекарства, бегом догнали меня, и проводив более пяти ли, простились со слезами. Спустя немного, прибыл и провожатый чиновник с солдатами, в числе которых находился один из приближенных слуг г. By: ему приказано было прислуживать мне в этот переезд.

Вечером того же дня мы достигли местечка Чжу лунь. Шел дождь, и луны вовсе не было видно. В доме, где мне отвели квартиру, происходил пир, по случаю праздника, первого в году полнолуния, и меня пригласили принять участие в празднестве. Но при виде чужой радости, меня еще сильнее забрала тоска. Из Чжу луня мы в два дня прошли 80 ли, и прибыли в местечко Цзянь шы. Во всю дорогу шел непрерывный дождь; промокнувшее платье прилипало к телу; сырость и невыносимый холод проникали до костей. По выходе из Цзянь шы, и миновав реку Цзянь цзян (Gian giang.), мы остановились ночевать в местечке Гу лунь.

19-го числа (23-го Февраля.) погода немного прояснилась, и мы, чрез 20 ли, пришли к горному хребту Хэн шань лин (поперечный хребет). Дорога на гору трудная: около трех ли мы подымались по извилистым тропинкам, и с трудом достигли вершины, на которой устроена крепость. На воротах крепости надпись; Хэн шань гуань (застава поперечных гор). В крепости находилось несколько десятков солдат, под командою одного офицера; дозор проходящим делали весьма [99] строгий, потому что это весьма важный пункт на северной дороге. От крепости на другую сторону спуск почти вертикальный, на протяжении одной ли слишком; мы быстро сбежали на равнину. Прошедши по равнине еще 50 ли, мы остановились на станции Чжун гу.

20-го числа (24-го Февраля.) мы прошли мимо областного города Хэ хуа фу, который остался к востоку от дороги, а еще чрез три ли, мы пришли в губернский город Хэ цзин (Ha tin.). Я остановился в доме китайца Ван ци, из Кантона. Председатель казенной палаты г. Гао, по причине простуды не выходил, когда я представился к нему; он прислал ко мне в квартиру младшего чиновника с письмом, в котором извинялся, что не мог выйдти ко мне, благодарил за визит, и между прочим сказал, что в 12-м году правления Дао гуана (1832 г.) он был в Китае, в городе Ся мынь (Амой), по повелению своего государя.

21-го числа президент велел помощнику областного правителя с другим чиновником проводить меня; а я, оставив ему благодарственное письмо, простился с прочими, и отправился в дальнейший путь. 22-го числа мы прибыли в губернский город И ань, и остановились в доме Китайца Линь сун. От губернского города Гуан пин до И ань 400 ли. Местность, большею частию, низменная, сырая, и множество непроходимых болот; дороги так скользки, что едва можно идти, часто на равнине в несколько десятков ли невидно ни одной избушки, а в кустарниках и болотах скрываются разбойники и воры. Случается, что, предложив у себя путешественнику приют, они отравляют его ядом (получаемым из насекомых), который примешивают к говядине: проглотившему этот яд, трудно остаться в живых. Впрочем, есть [100] особый род перца, называемого цзяо, который, будучи примешан в пищу или питье, уничтожает силу яда.

23-го числа, я представлялся генерал губернатору, который однофамилец (Жуань) и родственник государя. Вообще в генерал губернаторы государь назначает только своих родственников. Письмоводитель, Чжэн дэ син, потомок переселенцев, был нашим переводчиком. Еще до моего прихода, у дверей присутствия поставлены были четыре солдата с саблями у пояса, чего в обыкновенное время не бывает. Войдя в присутствие, я остановился, ответил на несколько данных мне вопросов и вышел. Президенты палат были в отлучке, по каким-то делам, но попечитель учебного округа, Чэн хай тин и студент Ху бао тин навестили меня, и писали у меня дуй цзы (двустишия, развешиваемые на стенах). Студент Ху имеет прекрасные способности: в его стихах смысл тонкий и глубокий. По закате солнца, мы зажгли свечу, и лишь с пением петухов прекратили свои литературные занятия.

22-го числа пришел ко мне чиновник, назначенный мне в провожатые. Он спросил: «Когда я намерен отправиться?» Я отвечал ему, что готов хоть сейчас. Китайцы из Фу цзяни и Кантона, жившие в этом городе, складчиной принесли мне три связки денег, и толпою провожали меня за ворота гостинницы. Мы прошли около 10 ли, как пошел частый дождь, но тихий, мелкий, и потому он мало нас беспокоил. По лесу, во многих местах целыми стадами сидели павлины, коих перья, блестящие золотом и радугою, приятно поражали зрение; их длинные хвосты, так отяжелели от дождя, что они не могли подняться на воздух. С приближением к городу Цин хуа подымаются высокие, каменные горы. Их скалы, где отвесные, где наклонные, то высятся к небу пирамидами, то расторгаясь, открывают бездонные пропасти. Смотря на это гигантское произведение [101] природы, подумаешь, что либо добрые духи, либо демоны сами их крушили, ломали и обсекали, чтобы дать этим горам форму самую дикую и уродливую. На скалах гнездятся павлины и белые фазаны, а в ущельях роскошно растут деревья корицы весьма душистой, далеко лучшей чем в Дун цзине (Тонкине).

26-го числа (1-го марта.) мы прибыли в губернский город Цин хуа фу (Son thai tran (Than hoa noi).) находящийся в 240 ли от И ань фу и остановились у Китайца Чен жень. На другой день я представлялся генерал губернатору, Жуань. В этой губернии фамилия Жуань весьма многочисленна; при огромном богатстве, она пользуется большим влиянием на народ: по этому в генерал губернаторы большею частию избираются члены этой фамилии. Г. губернатор, указав мне на присутственное место, велел написать стихи для наклейки на колоннах. Когда стихи были готовы, губернатор остался ими очень доволен; позвал своих детей и представил им меня. Старший сын хорошо играет на гитаре, и считается в числе телохранителей государя (Фу вэй гуань). После я представлялся председателю казенной палаты, Жуань жо шань, которого предки выходцы из Китая, а дядя еще недавно занимал должность президента палаты чинов, в каком сане и помер. Президент, в знак расположения, подарил мне лану серебра и хорошего чаю; затем послал приказ в Хэ нэй, чтобы переводчик и содержатель гостинницы, Гуан чао, собрали для меня 10 лан серебра. Столько обязанный, я написал ему благодарственные стихи.

28-го числа школьный учитель Вын и цянь пригласил меня в свою школу. Его семейство встретило меня весьма ласково и радушно. Учитель, сожалея, что его жалованье не велико, поднес мне две связки денег, а соседи его сделав [102] складчину, поднесли мне три связки; я всех благодарил за усердие, а подарков не принял. Когда солнце значительно Поднялось над горизонтом, я простившись с высшими сановниками, отправился в путь.

29-го числа мы прибыли в губернский город Нин пин (Nin bin tran.) (в просторечии Пин чуан), и остановились у Китайца Цзу сянь, из Кантона. Город Нин пин отстоит от Цин хуа в 160 ли, и на всем этом пространстве тянутся каменистые горы, местами довольно высокие и чрезвычайно неправильные. Между ними множество пещер и ущелий недосягаемой глубины. Большая гора Фэй фын почитается щитом города, а меньшая, внутри города, пред первою, служит как бы жертвенником: обе с давних времен славятся своими живописными видами и приятностию окрестностей. И в самом деле, эти горы достойны внимательного обозрения; в старину многие поэты воспели их в своих стихах.

2-й луны, 1-го числа (5-го марта.) я представлялся губернатору Жуань. Фамилия Жуань и здесь многочисленна и богата, и в губернаторы всегда назначается кто-нибудь из ее членов. Я встретил губернатора, когда он возвращался с военного смотра. Он пригласил меня обедать, и велел подчиненным ему чиновникам занимать меня. Потчуя друг друга вином, и импровизируя стихи, мы провели время весьма приятно. Когда я собрался уйти, губернатор подарил мне ветку арековой пальмы и пять связок денег. В этот же день, пройдя 60 мы остановились в городе Ли жень фу.

2-го числа областной правитель, Ли цзин су, пригласил меня на пирушку; но я, выпив одну чарку вина, тотчас ему откланялся. Здесь вместо бутылок и рюмок употребляют высушенные, пустые тыквы. [103]

5-го дала мы ночевали в областном городе Чан синь фу, пройдя от Ли жэнь фу 240 ли, 6-го числа, узнав, что с областным начальником нельзя видеться, я продолжал путь. Отсюда к северу начинается почва земли тучная. Обширные равнины весьма плодородны; в народе заметно не только довольство, но даже богатство; дома и другие здания, что дальше к северу, то лучше. Пройдя 60 ли, мы достигли губернского города Хэ нэй (Ha noi (Ke scho).), который прежде был восточною Столицей (Дун цзин или Тункин), и назывался Шен-лун. Остановись в предместий, в кумирне, я только переночевал там, а на другой день перешел в дом земляка, Цзинь мыньского уроженца Цзэн тянь.

8-го числа (12-го марта.) я послал визитный билет к генерал-губернатору, и вслед за тем отправился к нему сам. При входе моем, губернатор вышел на встречу, и взяв меня за руку, сказал: «Мог ли я ожидать, что сегодня буду иметь удовольствие, принять у себя ученого Небесной империи?» Мы уселись, и разговор наш так был занимателен, что мы не заметили, как прошло время от 8 часов утра до 12-ти. От губернатора я отправился к председателю казенной палаты, Чен вынь чжун. В 12-м году Дао-гуана он приезжал в Амой и получил за эту поездку титул государственного советника. Здесь уже заметно соседство Китая! В палате были расставлены столики, которые, равно как и циновки были новы, чисты и красивы. Сам председатель был одет в прекрасное платье, и имел на ногах обувь. Он встретил меня весьма радушно: приглашая пить чай, он постоянно подносил его своими руками. Он расспрашивал меня о городах Фу чжоу и Амое, также о здоровье и житье тамошних, знакомых ему, чиновников и граждан; усильно просил меня остаться на несколько дней; но так как это было [104] невозможно, то он предложил мне на расставанье 10 лан серебра, от которых я насилу мог отказаться.

9-го числа трое ученых: Чен жу чень, Чен хой гуан и Хуан би гуан (все из Кантона, и мастера писать стихи), пришли навестить меня. От них я узнал, что город Хэ нэй обширен, многолюден и весьма богат: городские укрепления красивы и прочны; рынки завалены множеством товаров; и предместия обстроены красиво и многолюдны; этот город можно считать главною кладовою жемчуга и всяких драгоценностей во всем государстве. Гости сказали мне, что в городе и его окрестностях не мало также замечательных древностей, которые стоят того, чтобы их, хоть бегло, осмотреть. Вследствие чего они и пригласили меня прогуляться по городу вместе с ними.

На прогулке, прежде всего мы осмотрели дворец прежней династии Ли; он имеет раскрашенные кровли и резные карнизы. Из зелени садов выказываются многоэтажные беседки и крытые галлереи. Потом мы перешли в торговые ряды; здесь деньги, имеющие форму ножа и разные товары лежат в таком множестве, какого я нигде не видал. Перейдя на левый берег реки Эр хэ цзян, мы осматривали подворье, где останавливаются китайские посланники: в нем громадные каменные щиты и обелиски рисуются на горизонте, как горы. Потом мы отправились в подворье, назначенное для помещения всяких проезжающих иностранцев; осмотрели также кумирню, построенную в честь двух девиц. В царствование восточной Ханьской династии в средине правления Гуан ву (В 41-м году по Рожд. Христовом.) две девицы Чжен цзэ и Чжен эр подняли возмущение, которое было потушено китайским полководцем Ма цзе; девицы, виновницы бунта, утонули в реке Юэ дэ цзян, их тела, плывя против [105] течения реки, прибыли в Фу лян цзян (так называлась прежде река Эр хэ цзян), и местные жители построили в честь их кумирню. Возвратясь с прогулки, я остался ночевать в доме г-на Жу чэн; с этим умным хозяином мы вспоминали старину: радовались за предков, припоминая их счастливые годы, и сострадали в ним при воспоминании об их несчастиях. Беседа наша была так интересна, что мы не заметили, как прошла ночь; разговоры свои мы излагали на бумаге, в стихах. Воспоминания об этом периоде из моего странствования, дороги для меня, и неизгладимо сохранятся в моей памяти. На другой день я встал поздно. Содержатель гостинницы Хэ и син, два переводчика: Чен чжень цзи и Чен хэн куань (из китайского города Чао чжоу) и еще некоторые их земляки, прислали мне 10 лан серебра, как вспоможение на путевые мои расходы, а Фу цзяньский уроженец, содержатель гостинницы, Чжень лин и его приятели прислали мне 50 связок денег. Я всех и за все благодарил, но от денег отказался; только и принял ящик с лекарствами, присланный от земляков: Ян ван цзи, Чэн цзи, Ху жун и Цзэн тянь. При выходе моем из города, загородные мои земляки выставляли на улице дорожную закуску, и всех их я благодарил стихами.

11-го числа я ходил проститься с президентами палат. Они хотели проводить меня, как важного сановника, назначив мне для почетного конвоя 50 человек солдат; но я сообразив, что это будет стоить правительству не малых денег, просил назначить для меня прежнее число провожатых. После полудня мы прошли областной город Цы шань фу, начальник которого был в отлучке; вечером мы пришли в губернский город Бэй нин, пройдя от Хэ нэй 130 ли.

12-го числа я представлялся губернатору Жуань (родственнику государя). После обычных приветствий и вопросов о [106] здоровьи, он подарил мне гин (1 1/4 фунт) душистого чаю.

13-го числа (17-го марта.) я ночевал в областном городе Лян цзян фу; был у областного правителя, Ли чжен, и у помощника уездного правителя, Фан хэн. У обоих поставлена была закуска, при которой мы занимались сочинением стихов.

14-го числа мы прибыли в военному пикету Цин ин тун, близ которого, на границе уезда Вынь цзянь, находится озеро Гоу лоу хай, из него добывают очень много киновари. 15-го числа, мы ночевали в пикете Гуан лань, миновав 7 других пикетов, в которых находятся солдаты и военные чиновники.

16-го числа, пройдя около трех ли, мы пришли в заставе, называемой Гуй мынь гуань (чортовы ворота). В народе существует легенда, что если в эту крепость войдут десять человек, то из нее выходит в живых разве один; да и теперь народ верит, что здесь есть рынок, на который собираются злые духи ежедневно после полудня, и производят там свою торговлю; если человек заденет их чем-нибудь, то сейчас же поражается болезнию. Я расположился отдохнуть под стенами крепости, и вдруг дрожь пробежала по моему телу, и волосы начали подыматься дыбом; я поспешил уйти. В стороне от крепости находится кумирня в честь полководца Фу бо, славящаяся своими чудесами. Все чиновники, проезжающие мимо этой кумирни заходят в нее, для сожигания благовоний. Пространство перед кумирней поросло травой И и, которою питался полководец Ма юань (он же и Фу бо); она противодействует заразительному воздуху (здешних мест), и уничтожает яд, заключающийся в воде. Местные жители называют ее травою жизни и здравия; я нарвал ее целый мешок. От кумирни на юго-восток, в [107] расстоянии двух с небольшим ли, находится каменная гора, на которой воздвигнута медная колонна. Другая такая же колонна находится в Кантонской губернии в округе Цинь чжоу, на горе Фын мао. Виденная мною в вышину более 10-ти футов, а в толщину более чем в 10 обхватов, и издали цветом похожа на камень; она покрыта кучами птичьего помета, и жители рассказывают, что на ней часто садятся какие-то необычайные птицы.

Вечером я остановился в урочище пятой баттареи. В прежнее время Лян чжоуский правитель, преследуя разбойников западных гор, построил, на протяжении от горы Лян шань до восточной столицы (Дун цзин) 18 баттарей, так что с одной видна была другая. Ныне остались названия только третьей и пятой баттарей.

17-го числа, мы достигли губернского города Лян шань, пройдя от Бэй нин фу 360 ли. Все это пространство покрыто пустынными холмами, и лишь изредка прорезано глухими тропинками; повсюду переплетаются с терновником дикие травы, достигающие более 10-ти футов вышины; на всем пространстве либо голые утесы, либо темные ущелия заграждают путь; нигде не видно жилья человеческого, только опасные для путешественников разбойники скрываются в этих местах. Между скалами, в ущельях скопляются ядовитые пары, которые не рассееваются во весь день. Несмотря на весеннее время, дерева по горам желты и чахлы; камни покрыты ржавчиною и плесенью. Впрочем, подле самых берегов протекающей здесь реки, растительность богатая. В реке купаются стада павлинов; над дорожками, по которым проходят эти птицы, дерева образуют такую тень, что ни один солнечный луч не проникает на землю. Множество змей и скорпионов здесь гнездящихся наполняют воздух острым, ядовитым запахом, который пропитывает самую воду в реке и отравляет ее. Путешественники, отправляясь [108] в эту страну, обыкновенно запасаются поджаренным пшеном и другою пищею, и пьют здешнюю воду с большими предосторожностями. Для этого варят в воде противуядную, траву И и, и пьют этот отвар, как чай; для иностранцев такая осторожность еще необходимее.

С приближением к городу Лэн шань горизонт окаймляется усеченными и острыми вершинами гор, которые виднеются вдали тысячами чорных точек. Тут есть хребет Пан шэ лин т. е. на подобие змеи извивающийся на протяжении более 20 ли. Путь чрез, него чрезвычайно труден: то надо взбираться на самые вершины, то делать трудные обходы. Спустясь на половину горы, я догнал престарелого путника. Это был By хой, кандидат в уездные правители; он шел в губернский город Гао пин фу и нес с собою кувшин хорошего вина. Обыкновенно пройдя две, или три ли он садился отдыхать; и при этом просил и меня отдохнуть и освежиться вином. На роздыхе мы принимались сочинять стихи, и в этих занятиях забывали даже усталость. Перейдя горный хребет, я простился с этим образованным стариком.

Было уже далеко за полдень, когда мы вступили в город Лян шань, и я сейчас же отправился к губернатору Чен вынь сюнь. Правления Дао гуан в 12-м (1832 г.) году он с Чен вынь чжуном, по повелению своего государя, ездил в Амой, и по возвращении получил титул государственного советника.

Как только я вступил во двор, то все канцеляристы ужасно всполошились, принимая меня за важного сановника. (В Аннамском государстве нет ученой степени Лин шен т. е. казеннокоштный студент). Губернатор, объяснив им мою ученую степень, прибавил, что в Небесной империи ученые и самых младших степеней весьма умны, и обладают обширными сведениями; по этому пусть не смотрят на меня, как на нечто маловажное. [109]

Губернатор роста большого, и имел прекрасную окладистую бороду; несмотря на совершенно белые седины, он лицем свеж, как отрок, а плавною поступью и величавыми приемами, уподобляется святому. В своем обращении он выполняет все тонкости китайских учтивостей. Бывши в Амое, он там познакомился и подружился с прокурором Чжоу Юн гао, а узнав, что^; последний был моим наставником, он стал ко мне еще ласковее, и обращался со мною, как с сверстником. Мне отвели квартиру в лучшей гостиннице восточного города, куда доставили постель и все нужное, из губернаторского дома, и каждый день меня либо приглашали к столу губернатора, либо приносили от него обед в мою квартиру. Между тем послано было в губернию Гуан си (в Китае) к областному начальнику в Тай пин фу (Thai phing.), уведомление, в котором просили его назначить срок для перехода моего чрез пограничную заставу. По законам государства Китайцы, препровождаемые из Аннама, останавливаются у границы; губернатор отправляет уведомление к областному начальнику в Тай пин фу, и сей последний, назначив срок, когда путешественники должны явиться в пограничную заставу, сам их там принимает.

20-го числа губернатор, догадываясь, что мне скучно, принес мне книгу, и сказал: «За три года пред сим губернии: Лян шань и Гао пин подняли было возмущение, которое прекращено только в прошлом году; поэтому окрестности города сделались пустынны и скучны; только немногое приведено в порядок, и то на скорую руку. Нет здесь ни гор ни рек, ни других предметов, заслуживающих внимательного обозрения; только и есть одна или две горы, коих пещеры могу рекомендовать для тихой, уединенной прогулки, если вы любите гулять у ручьев, и скитаться по [110] горам». Он назначил мне в провожатые чиновника 8-го класса Дуань вынь чжун и двух старшин, уроженцев китайских.

По выходе из города на восток, мы увидели на северо-востоке уединенно стоящую, каменную гору Фэй лай шань (прилетевшая гора). В народе существует предание, что полководец Ма юань начал было здесь строить город, но лишь только положил основание, как через ночь на месте города явилась гора. Принужденный перенести город на южный берег реки, Ма юань пустил из лука стрелу в эту гору, и пронзил ее вершину. Ныне, на вершине горы, действительно есть отверстие, которое как бы оправдывает предание. За рекою, в двух с небольшим ли, есть каменная гора, которой четыре вершины образуют собою замкнутый круг, а еще далее другая гора, камни которой по своей форме кажутся слепленными из теста. При самом начале этой горы есть пещера, называемая Эрр цин дун. Правления Цзин син в 41-м году областной Лян шаньский правитель, Ву, открыл эту пещеру; в ней найдены самою природою награвированные на камне три буквы: Эрр на цин, почему и пещера названа Эрр цин. Устье пещеры заложено кирпичною стеною, в которой проделаны три отверстия. Пройдя пещерой шагов 20, мы вступили в залу, устроенную самою природой, и имеющую в квадрате около 20 шагов; стены залы покрыты сталактитами разнообразнейших граней и весьма белых. По среди залы возвышается каменный трон, напоминающий растущий из воды ненюфарный цветок, только что распустившийся; на троне сидит скульптурное изображение Конфуция. По сторонам стоят меньшие пьедесталы: на левом из них находится изображение Будды Шак я муни, а на правом мудреца Лао цзы (основателя Даосской секты). Зала называется Храмом трех учений (Сань цзяо тан). Потолок залы также унизан капельниками, в которых выказалась игра природы в разнообразнейших видах; здесь есть: сосцы, [111] колокола, барабаны, человеческие головы большие и малые, и все это чрезвычайно похоже на натуральное. Продолжая подыматься по извилистым и неровным ступеням, мы достигли верха пещеры, где, в последнем углублении, находится отверстие, выходящее на северную сторону горы.

Текст воспроизведен по изданию: Записки китайца об Аннаме // Восточный сборник, Том 1. СПб. 1877