Neue Seite 2

ГОНСАЛО ФЕРНАНДЕС ДЕ ОВЬЕДО-И-ВАЛЬДЕС

ВСЕОБЩАЯ И ЕСТЕСТВЕННАЯ ТЕОРИЯ ИНДИЙ, ОСТРОВОВ И МАТЕРИКА МОРЯ-ОКЕАНА

HISTORIA GENERAL Y NATURAL DE LAS INDIAS, ISLAS Y TIERRA FIRME DEL MAR OCEANO

Гонсало Фернандес де Овьедо-и-Вальдес: 1478-1557

Испанский конкистадор, чиновник и писатель. В ранней молодости жил в Италии, получил хорошее образование, знал и ценил античную и итальянскую литературу. В 1514 г. отправился в Америку и участвовал в экспедиции на побережье Центральной Америки, в завоевании и освоении земель "Золотой Кастилии" (Панама, Коста-Рика); жил в Венесуэле и на Антильских островах. В течение всей своей жизни работал над главным произведением — историей открытия и завоевания колоний в Новом Свете. Этот труд носил энциклопедический характер, в нем содержались сведения об основных завоевательных походах и о новых землях: природе, флоре и фауне, населении, его обычаях и образе жизни, об условиях мореплавания. Книга явилась подражанием "Естественной истории" античного автора Плиния Старшего, считавшейся в Древнем Риме энциклопедией естественных и научных знаний. Об этом свидетельствует и название книги Овьедо — "Краткая естественная история Индий", вышедшей в Испании в 1526 г. Написана она на основании личного опыта автора, содержит множество конкретных данных. Автор выступает с позиций апологета испанской колонизации, идеолога всемирной католической монархии. Книга была высоко оценена придворными кругами; в 1532 г. Овьедо был назначен на должность "главного хрониста Индий". Это позволило ему получить в свое распоряжение огромное количество документов о конкисте, что помогло создать монументальный труд — "Всеобщая и естественная история Индий, Островов и Материка моря-океана". Первая часть вышла в 1535 г., а вторая не была закончена, ее начальные главы опубликовали в 1557 г. "Всеобщая история..." получила значительное распространение в Европе, была переведена не только на современные языки, но и на латинский и греческий; полностью труд был издан в 1851 г.

Общая концепция "Всеобщей истории..." несколько отличается от первой книги Овьедо. С одной стороны, автор сохранил неизменной свою апологетическую оценку конкисты, с другой — более трезво оценивает не только дворян-конкистадоров, но и священников, монахов, миссионеров. Новым в оценке коренного населения является попытка рассматривать индейский мир не в статике, а в развитии. Автор сравнивает индейцев с людьми античного мира и приходит к выводу, что некоторые их обычаи, которые испанцы считали порочными и греховными, были свойственны также на раннем этапе развития народам Европы. Таким образом, "первый испанский историограф Америки", как называли Овьедо, не отрывал мир индейцев от общего хода мировой истории, пытался вписать его во всемирно-исторический процесс.

На русском языке фрагменты публикуются впервые; перевод выполнен по изданию: G. Fernandez de Oviedo. Historia general y natural de las Indias, Islas y Tierra Firme del Mar Oceano. Asuncion, 1944.

Глава

о том, как командующий фрай Гарсиа Хофре де Лоайса соединился с остальными судами армады, и о том, какая снова выпала им на долю удача, и про великанов, что живут по берегам Магелланова пролива, а назвал этих великанов патагонами сам Магеллан

(Гарсиа Хофре де Лоайса — испанский мореплаватель; глава экспедиции на Молуккские острова в 1525—1526 гг.; обогнув Южную Америку, впервые прошел на север вдоль западного побережья и достиг Филиппинских островов)

(Магеллан Фернан (Магальяйнш; 1480—1521) — португальский мореплаватель, в 1506—1512 гг. участвовавший в экспедициях к берегам Африки. В 1517 г. представил испанскому королю проект достигнуть Молуккских островов, плывя на запад через Атлантический океан. Проект был одобрен Советом Индий. Магеллан был поставлен во главе экспедиции из пяти кораблей с 265 членами экипажа. 21 октября 1520 г. флотилия обогнула оконечность Южной Америки, и был открыт пролив между Огненной Землей и Американским материком, получивший впоследствии имя Магеллана)

Двадцать второго числа января месяца года тысяча пятьсот двадцать шестого сошлись флагманское судно, "Сан-Габриэль" и галион, вернувшиеся из пролива; и когда обогнули они мыс Дев, с галиона была спущена шлюпка, и подошла к суше, и приняла на борт казначея Буста-манте и священника дона Хуана; и изошли они на флагман доложить, что приключилось с "Санти-Спиритус", и упредить командующего, чтобы не становился здесь на якорь никоим образом, а дождался бы погоды и вошел бы в пролив. Доложившись, переправился священник на галион и на оном дошел до бухты, где находились остальные три судна, а подойдя к проливу, все стали на якорь из-за подводных течений (каковые там очень сильны). И прибыл туда капитан Хуан Себастьян на шлюпке, и перешел на галион, и вызвал к себе означенного падре; и добрались они вместе до флагмана, и договорились с командующим, что две каравеллы и галион отправятся за людьми и за вещами с судна "Санти-Спиритус" к вышеупомянутому мысу Одиннадцати тысяч Дев. Так и содеялось, приняли они на борт людей и все, что удалось снять с погибшего судна, хоть и оказалось это дело весьма трудным из-за ветра и неспокойного моря; и столько времени у них отняло, что туг уж стало не до починки, и пришлось эти воды покинуть. И за бури этой приключились невзгоды и с флагманом, и с другими тремя судами, что пребывали в гавани Виктория: флагман со сломанным рулем был выброшен на берег и оставался на суше целых трос суток, зарывшись в землю всем корпусом, от носа до кормы, и для облегчения судна пришлось снять на берег балласт, пушки, бочки и часть такелажа. Командующий [217] со всем экипажем высадился на сушу, а на судне остались только шкипер да боцман и четверо, не то пятеро матросов; и ждали они, с превеликой для себя опасностью, какова будет воля Божия. По истечении трех дней установилась добрая погода и безветренная, и вывели они каравеллу в море и под парусами пошли к реке Санта-Крус вместе с другими двумя каравеллами; и все пять судов пошли тем курсом, один только галион оставался в упоминавшейся бухте, и там же пребывали капитан Сантьяго де Гевара и священник дон Хуан; и оба знать не знали о вышеописанной буре, а полагали, что суда пребывают в проливе, в бухте Виктория, каковая находится за мысом, на расстоянии лиг в двадцать, не меньше. И договорились капитан Сантьяго и священник, что сей последний в сопровождении трех человек отправится на поиски командующего и остальных судов и что пойдут они по суше, а провианта возьмут из расчета на четыре дня и сорок лиг пути; так дело сие и содеялось, ибо священник тот, как сам я убедился при знакомстве с ним, трудов не боялся; и когда увидел я его в году тысяча пятьсот тридцать пятом, показалось мне, что столько же годов было и ему самому, то есть тридцать пять, может, чуть побольше. Он мне рассказывал, что, когда шел со спутниками к проливу морским берегом, видели они множество диких лосей, пребольших и пасшихся стадами; при виде людей пускались они бежать, причем ржали по-лошадиному, а бежали по-оленьи, с прискоком. Еще видели много мышей бесхвостых;

падре этот думал, а может, так спутники ему сказали, что это и есть зверьки, называемые хутиа, но я-то полагаю, то были кори, они тоже похожи на мышей, но бесхвостые, а зверек хутиа хвостатый, как мышь, о чем я уже рассказывал...

Путь выдался священнику и спутникам его трудный, со множеством болот и лагун, но вода питьевая была хорошая; и они в изобилии находили дикий терн, превкусный (особливо же на вкус тех, кому больше есть нечего). К концу четвертого дня вышли они к бухте Виктория в надежде найти там командующего, каковая надежда сбыться не могла, ибо тот пребывал в устье реки Санта-Крус, в пятидесяти лигах оттуда, как было сказано выше. И прошли они вдоль бухты Виктория еще одну лигу и обнаружили множество патагонских хижин, а патагоны — люди ростом в тринадцать пядей, и женщины у них такие же высокие. Как только завидели женщины христиан, всполошились, ибо мужчины их были на охоте, и стали кричать и показывать знаками, чтобы те удалились; но христиане уже знали, как надобно поступать, дабы с ними замириться: стали они кричать "о-о-о", руки же воздели кверху, а все оружие побросали наземь, и женщины тоже побросали луки наземь и замахали руками, а потом они побежали навстречу друг другу и обнялись. [218]

Рассказывал этот самый священник дон Хуан, что, когда обнялись они, оказалось, что и сам он, и прочие христиане, с ним бывшие, головою не достают этим женщинам и до бедер, а священник был отнюдь не малорослый, но высокий и крепкий. Затем надарили им христиане бубенчиков, иголок и прочих малоценных вещиц; и бубенчики нанизывали они на нитку и повязывали вокруг щиколоток; когда же двигались и слышали бренчанье, пускались прыгать и скакать, дивясь звону, смеясь ему и весьма радуясь. Мне захотелось узнать, как проведали священник и его спутники, что у тех великанов в обычае было заключать мир таким вот способом; и отвечал священник, что успел уже повидать людей того племени, о чем рассказано будет в следующей главе. Луки у них были короткие, широкие и прочные, из очень твердого дерева, а стрелы наподобие турецких, с тремя перьями каждая, наконечники же кремневые, очень искусной работы, видом вроде гарпуна либо остроги. Они очень метки и попадают в цель не хуже наших арбалетчиков, а то и лучше. Вокруг головы шнурок повязывают, заводя концы его за уши, и за шнурок затыкают стрелы, перьями кверху, наподобие венца, оттуда и берут, когда стрелять принимаются; и женщины те все были при таких уборах. Люди эти очень статные при вышеописанном росте; ходят нагишом, только срамные места прикрывают лоскутом лосиной кожи. Христиане называют кожу эту лосиной не потому, что думают, что она и есть лосиная: они знают, что это не так; эта кожа совсем другого животного, но такая же плотная, а то и плотнее. Ниже, там где речь пойдет о диковинах земли, что зовем мы Кастилья дель-Оро, будет об этих животных рассказано подробнее, ибо, насколько узнал я от падре, животные эти те же самые, каких в провинции Куэва называют беори; я их видел и мясо едал, когда был в землях Тьерра-Фирме (Тьерра-Фирме (Кастилья делъ-Оро) — Золотая Кастилия; в начале XVI в. так назывались территории нынешней Панамы и Коста-Рики).

Глава

о том, что приключилось со священником доном Хуаном де Арейсага и его спутницами при встрече с великанами-патагонами и о том, как продолжали они путь свой в поисках армады

Замирившись вышеописанным образом с христианами, великанши отвели их к себе и разместили по одному в своих хижинах; и потчевали их некими кореньями, сперва, кажется, горчат они, но потом уже не так; и еще потчевали большими моллюсками, весом больше фунта каждый, и превкусными. Через полчаса, а то и ранее, вернулись с охоты мужья великанш, и принесли они лося; лося нес на закорках один из этих великанов без всякого [219] усилия, играючи, словно весил тот десять фунтов. Завидев мужей, вышли женщины навстречу и поведали, как пришли к ним иноземцы; и великаны обняли наших христиан, и заключили мир с ними вышеописанным образом, и разделили с ними добычу, и стали поедать сырою, только освежевали тушу, а священнику дали кус фунта в два. Священник положил было кус на уголья, чтобы изжарить, а один великан подумал, что чужеземец сей еды не хочет, он выхватил кус и съел мгновенно, к огорчению падре, каковой был голоден и в пище очень нуждался. Съевши лося, отправились они пить к роднику, да и христиане тоже; великаны пили поочередно из большого меха, вместимостью в кувшин; и великаны эти выпивали по целых три полных меха; и покуда один утолял жажду, прочие ждали.

Христиане также испили воды из этого меха; и когда наполнили оный, всем хватило, да еще осталось, и дивились великаны тому, как мало пьют христиане. Напившись, и те, и другие воротились в ранчо, ибо источник находился в стороне от поселения, а уже стемнело; и все разместились по хижинам, как уже было сказано.

Эти самые хижины были из лосиной кожи, каковая выдублена наподобие коровьей, причем самой красивой и лоснящейся, но размером поменьше; шкура эта распяливается на двух шестах, поставленных так, чтобы защититься от ветра, а дождю и солнцу доступ открыт полнейший, вот и все жилье и пристанище, так что всю ночь напролет люди стонут и дрожмя дрожат от чрезмерной стужи (а уж места там — студеней не бывает); и не удивительно, что так там холодно: находятся те края на пятьдесят втором с половиною градусе но ту сторону экватора, в полушарии, обращенном к Южному полюсу. Костров они по ночам не разжигают, чтобы враги их не заприметили, а войны ведут постоянно; и по самой пустой причине, а то просто из прихоти меняют местожительство — взвалят свое жилье на спину и идут куда вздумается:

жилье-то у них такое, как мною описано. В одном таком селении жителей человек шестьдесят, а в каждой хижине ютится более десятка. Всю ту ночь провели немногочисленные наши испанцы в большой тревоге и в опасениях, дожидаясь дня, когда смогут, ежели удастся, уйти подобру-поздорову туда, где оставили свое суденышко; а находилось оно в сорока лигах оттуда, и не было у них ни провианту, ни денег на покупку оного, а были бы деньги, что толку,— люди в тех краях знать не знают, что такое монета. Утром распрощались наши с великанами с помощью знаков, каковые плохо уразумели обе стороны; и проводили они испанцев до самого берега, где наши надеялись разыскать незамедлительно хоть какие-то приметы либо же следы пребывания судов, ибо, как я уже сказал, там некоторое время стояли на якоре флагманский корабль и еще два. [220]

По рассказам священника, спутники его не сомневались, что великаны могли бы содеять то, что потом они содеяли, если бы не собака, каковая была при христианах и каковую великаны очень боялись, ибо собака та бросалась на них с большою злобой и яростью, так что христианам едва удавалось удерживать пса и обуздывать его свирепость. Выбравшись на берег, обнаружили наши брусья и балки, а также пушки и лодки, каковые сброшены были с судна во время ненастья; по тем приметам догадались они, что произошло, и продолжили путь. Когда же стемнело, на берегу сыскали они кое-каких моллюсков, коих съели сырыми, и устроились на ночлег, зарывшись в песок, так что одни лишь головы торчали; и всю ночь промаялись от голода и холода, не говоря уж об усталости.

На следующий день двинулись они напрямик по лесам и по долам, в надежде сократить путь; а съедобного им ничего не попадалось, кроме зернышек, что находили они в полях, а что за зернышки, неведомо, но на вкус неплохи; еще дикий терн им попадался, невкусный, и мыши; тем и кормились, довольствуясь такою пищей за неимением лучшей. Еще похваливали, ибо пища сия не давала им помереть с голоду; а пес пал, не выдержав пути, потому как от голода, жажды и устали совсем обезножел. Кое-кто поговаривал, надо бы его съесть, но священник и прочие воспротивились; и тот день провели они в трудах и без еды, но воды нашли много, и хорошей. И на ночь устроились в одной долине, где прикрылись сухою травой, коей было там много, от нее пребольшая была им польза, потому как от великого холода терпели они много мук. На другой день по дороге потеряли они одного человека, звался он Хуан Перес де Фигероа, и осталось их всего трое: священник да двое еще; и только рассвело, как увидели они полчище великанов, тысячи две, а то и более этих самых патагонов (название такое, патагон, то есть большелапый христиане им выдумали, и неудачно: ступни у них и впрямь большие, но соразмерны росту, хоть и намного больше, чем у нас); и шли они на христиан, размахивая руками над головою и испуская громкие крики, но были притом нагие и безоружные. Христиане ответили тем же и, бросив наземь оружие, пошли им навстречу, ибо, как я уже говорил, у тех людей принято приветствовать таким образом пришельцев и выказывать мирные намерения; и они обнимаются в знак благорасположения и приязни Обнялись они, и тут великаны посадили наших троих христиан себе на головы и понесли; и, отшагав с четверть лиги, а то и больше, прибыли в долину, где было многое множество хижин, таких, как описано, не то что селение, а целый город. И тут великанам принесены были луки их, и стрелы, и украшенья из перьев, кои носят они на головах и на ногах; вооружились, украсились перьями, снова подхватили наших и понесли дальше; прошагали с добрую лигу, так что хижины [221] уже скрылись из виду; тут великаны опустили наших наземь и раздели догола; и все по очереди ощупывали христиан и разглядывали, дивясь малому их росту и белизне кожи; и все части тела, какие есть у человека от природы, они рассматривали и трогали. И так при этом шумели и суетились, что испанцы наши, бедные грешники, заподозрили, что великаны собираются их съесть и хотят узнать, какова такая плоть на вкус и что у них внутри тела; и вот священник тот, дон Хуан де Арейсага, и спутники его в превеликом страхе поручили души свои Господу. И смилостивился Господь, и пришел им на помощь в бедственном их положении, и спас от дикарей-великанов, ибо те уже и луки поднимали, и стрелы прикладывали, показывая, что собираются выпустить оные в христиан. Три часа сие времяпровождение продолжалось, а то и более, но тут появился некий отрок, с виду совсем юный, и при нем еще два десятка великанов, при всех луки и стрелы, а подвздошье прикрыто руном мягким и пушистым, словно от барашка тонкорунного, а уборы на тех великанах были из страусовых перьев, белых и алых, очень красивых. Когда прочие великаны увидели того отрока, все разом сели наземь и головы понурили, а меж собою тихонько переговаривались, словно молились шепотом, и никто глаза поднять не решался, хотя было их две тысячи, а то и больше, всех этих великанов, каковые лишили одежд наших троих испанцев, и думали они, что им вот-вот придет конец и что сей отрок-великан, должно быть, владыка их и явился, дабы вынести им окончательный приговор и то ли помиловать, то ли обречь на смерть. И показалось христианам, насколько могли они уразуметь, что сей отрок-великан бранит своих, и тут взял он за руку священника дона Хуана и поднял на ноги; а на вид было тому властителю лет восемнадцать — двадцать, дону же Хуану двадцать восемь, а то и больше, и росту был он среднего, а то и выше, малорослым не назовешь, но головою сей падре достал едва по срамные части юного великана. Поставя священника на ноги, юный властитель поманил к себе рукою остальных двоих испанцев и жестом показал, что могут все они уходить. Один из двадцати великанов, составлявших свиту сего юного властителя либо военачальника, возложил на голову дону Хуану убор из больших белых перьев. И ушли три сотоварища восвояси нагишом, не осмелившись попросить, чтобы вернули им одежду, потому как, убедившись в великодушии сего вождя, заподозрили, что по его суждению полагается им удалиться именно в таком виде; а ежели они знаками попросили бы вернуть им одежду, он, даже и согласившись на то, мог бы разгневаться и покарать каким-нибудь образом великанов, что раздели их; и подумали христиане: уж лучше не вступать в пререкания и уйти без одежды, благо хоть жизнь им оставили. И продолжали они путь вдоль берега, мучимые великим голодом, и жаждой, и холодом; [222] и, выйдя к воде, увидели снулую рыбу, похожую на морского угря, волной ее выбросило, и сьели сырьем, и показалась она и недурна на вкус.

Лица у этих великанов размалеваны были белою краской, и алою, и желтою, и оранжевою, и разными прочими; силищи они необычайной, ибо, рассказывал священник этот дон Хуан, они одною рукой поднимают над головою три ящика зарядных от чугунной бомбарды. На голове и на ногах носят они очень красивые уборы из перьев, мясо едят сырым, а рыбу жареной и очень горячей. Хлеба нет у них, а ежели и есть, христиане не видели; вместо хлеба едят они особые коренья — и жареными, и сырыми, а моллюсков едят самых разных, морские блюдца и прочие, очень большие, их жарят, и водятся там преогромные жемчужницы, так что, можно предполагать, там и крупные жемчужины попадаются. На те берега в бурю море выбрасывает много китов, и они околевают, так что и убивать не надо, а те великаны едят их.

Рассказывал этот священник, случилось однажды, еще до вышеописанных событий, что на борту одной из каравелл армады гостили шестеро таких великанов, и вот священник, а с ним еще двое сошли на берег, понаблюдать за обычаями этого люда; пришли они в одну долину, и там были эти великаны, каковые уселись рядком и делали испанцам знаки, чтоб те тоже садились; сели испанцы меж ними, и тут принесли великаны кус китовой туши, большой и зловонный, и перед священником и спутниками его положили по куску, но таково было мясо, что им не захотелось отведать, индейцы же продолжали его разделывать кремневыми ножами и каждый раз отправляли себе в рот три-четыре фунта, а то и больше. Вернулись христиане вместе с ними на судно и оделили их бубенчиками, и осколками зеркалец, и прочими ничего не стоящими вещицами, а великаны так им радовались, словно обрели большие богатства; и очень дивились пушечным выстрелам и всему прочему, что увидели у христиан.

Но вернемся к нашей истории и к путешествию священника и двух его спутников, каковые, выбравшись нагими на берег, увидели каравеллу "Сан-Габриэль", шедшую под парусами на поиски своего шлюпа, каковой находился при галионе, а капитану Сантьяго де Геваре рассказать о том, что суда пребывают в устье реки Санта-Крус; также, ежели погода позволит, "Сан-Габриэль" должен направиться в бухту и забрать сброшенные на сушу из-за непогоды бронзовые пушки; исполнив же все это, вернуться в Санта-Крус; так и сделали. И было то уже во второй день марта года тысяча пятьсот двадцать шестого; и вот священник дон Хуан со своими двумя спутниками поднялись на борт галиона; и возносили они бессчетные благодарения Господу Иисусу Христу, что освободил их из-под власти великанов, как о том рассказано. [223]

Глава

О некоторых особенностях этого великанского племени, а также о птицах, рыбах и прочих разных разностях, о каковых узнали мореходы с той армады

Великаны эти так быстроноги, по свидетельству священника дона Хуана де Арейсага, что их не догонит ни один скакун, хоть берберийских кровей, хоть испанских. Когда собираются они плясать, берут наглухо зашитые мешки лосиной кожи, очень твердой, внутри набитые галькою; у каждого в обеих руках но такому мешку; становятся трое-четверо с одной стороны, да столько же с другой и подскакивают навстречу друг другу, растопырив руки и размахивая мешками, а галька внутри побрякивает, и длится сей пляс столько времени, сколько им вздумается и захочется, а петь не поют. И кажется им, что это и есть музыка и гармония самая отменная, и не надобно им кифары Орфея и его пения, от коего, ежели верить вымыслам поэтов, смягчился духом Плутон, а Сизиф и Тантал забыли про муки свои, равно же и прочие обитатели Аида.

Но вернемся к нашему рассказу: великаны эти весьма искусны в метании и с размаху бросают камень весом в два фунта и поболее очень метко и точно. Люди они очень веселые и приветливые.

Вздумал падре этот, дон Хуан де Арейсага, поквитаться с великанами за оскорбление, каковое нанесли ему, когда совлекли с него одежду, о чем рассказано было в предыдущей главе; и решил он, что, когда заявятся такие великаны на галион, отберет он у них луки и стрелы и будет чинить им обиды. И в тот же самый день вышел один великан на берег и давай кричать, просил, чтобы на борт взяли, и этот самый падре с сотоварищами сплавали за ним на лодке; но, будучи священником, превозмог дон Хуан свою злопамятность и не захотел обижать великана; и хоть прочие христиане хотели убить того, падре не позволил; привезли великана на судно, попотчевали отменной рыбой и мясом отменным, от хлеба же отказался он, великаны эти хлеба не едят и от вина тоже отказываются. Отвели его на ночлег в закуток под палубой, и, когда улегся он, люк задраили, сверху же поставили два, не то три станка от больших бомбард и сундук тяжелый, набитый одеждою. И вскорости великан, каковому душно было внизу и не но вкусу оказалась запертая сия опочивальня, захотел оттуда выбраться, приналег на люк снизу и поднял все, что стояло на нем, и вышел наружу. Когда увидели это христиане и все корабелыцики, перевели его в другое место, и там он всю ночь без передышки голосил и вопил, а в полночь решил, что христиане уснули, и собрался было уйти без лука и стрел, каковые священник запер в сундук, но зато сей великан стянул у того шляпу, [224] весьма приглядную. Но корабельщики не поняли, чего хочет великан, продержали его до утра, а потом вернули ему лук и стрелы; он же спрятал священникову шляпу под кусок кожи, прикрывавший ему живот, и удалился, Эти великаны до того дики, что, по их суждению, всякая вещь принадлежит всем и христиане не рассердятся, ежели у них что то стянут, а потому сей великан потом вернулся и показывал знаками и с превеликим весельем, как он стянул у священника шляпу. Возле тех берегов много водится рыбы, хорошей и очень разнообразной. И птицы есть разные, множество стай, и больших, и малых. Великанами же этими, как уже говорилось, употребляются в пищу те особенные лоси, и киты, и прочая рыба, и вкусные коренья, наподобие корней пастернака, весьма питательные и на вкус приятные, их едят высушенными на солнце, а также вареными и жареными.

Есть там птицы большие, с гусей величиною, летать не умеют и не могут, потому что крыльев нет, а есть крылышки малые, вроде плавников, как у тунцов либо других подобных рыб, и притом крылышки бесперые, а так-то вся остальная тушка у них в перьях, и в очень красивых, испанцы птиц этих ловили во множестве, потрошили и ели. Говорил этот падре: мясо у них недурное и можно готовить из него вкусные блюда.

Глава,

В которой сообщается о некоторых свойствах той величайшей реки Рио-де Ла-Плата, которую индейцы зовут Паранагуасу, а кроме того, о многих разновидностях рыб и о людях, обитающих в море, как и об иных припасах той земли и других происшествиях по ходу рассказа

Вдоль устья Ла-Платы, в южной его части, на берегах против местожительства индейцев, называющих себя ханаэ бекуаэ, обитают индейцы ханаэ тимбу, и те и другие — одного наречия, а следом за рекою Святого Спасителя, в которую корабли испанцев углубились на четыре лиги, находится Рио-Негро, очень большая река, и в устье ее расположены три острова треугольником. Она носит имя Черной, потому что так ее называют на своем наречии индейцы, но должна была бы зваться иначе, ведь ни река, ни вода в ней не черные. За Рио-Негро, в шести лигах, есть еще одна, больше неё и со многими островами, имя ей Уруай. Пропитание живущих там людей, которых видели и описали христиане с флотилии Кабота (Кабот Себастьян (точнее: Кабото Себастьян; ок. 1475— 1557) — итальянский мореплаватель на службе у испанского короля. В 1526—1530 гг. во главе флотилии исследовал нижнее течение рек Ла-Плата, Парана и Парагвай), составляют маис и рыба, печеная пли жареная, водящаяся в изобилии и приятная на вкус, вроде севильской сельди; индейцы называют ее кирнубатаэ и больше всего едят и ценят; есть и другая, именем приайрэ и размером побольше, на [225] подобие испанской щуки, вся в разводах и с красивыми полосами шириною в лезвие кинжала, а еще — большие ящерицы, съедобные и приятные вкусом, особенные те тем, что могут двигать верхней челюстью. Цветом они зелено-бурые, обычно малых размеров, не длиннее семи пядей. Напомню, что Исидор (Исидор Севильский (ок. 560—636) — архиепископ Севильи, автор "Этимологии" — своеобразной энциклопедии, приобретшей особую известность в средневековье) пишет о крокодиле: "Solus animalium superiorcm maxillam movere licitur" (Говорят, будто лишь он среди животных может двигать верхнею челюстью (лат.)). И еще: "Crocodilus, a croceo colore dictus, gignitur in Nilo, animal quadrupes in terra, et in aqua valens, longitudine plerunque viginti cubitorum, dentium, et unguium immanitate armatum, etc." (Крокодил, называемый так по своей шафрановой окраске, обитает в реке Ниле, имеет четыре конечности, передвигаясь как по суше, так и в воде, двадцати локтей в длину, вооружен огромными зубами и когтями, и т.д. (лат.)). Итак, эти ящерицы Ла-Платы похожи на крокодилов по способности своей двигать верхней челюстью, но никак не по цвету, ведь Исидор пишет, что крокодилами они зовутся за сгосео, то есть шафрановый цвет, эти же отнюдь не могут так называться, поскольку не желтой окраски, да и уступают нильским по величине. И все же я считаю их крокодилами, пусть и пет у них нужного цвета — признака второстепенного, не то что способность двигать верхней челюстью, в ней же сомневаться не приходится; а что испанцам не случалось видеть их большего размера, никак не значит, будто они не бывают длиннее, ведь мне доводилось без счета встречать таких, что равнялись восемнадцати — двадцати, а то и более футам, в Тьерра-Фирме, как будет о том сказано ниже. Спутники Кабота видели только тех, что индейцы употребляют в пищу, а они невелики, футов в шесть-семь, больших же они не встречали и измерить не могли. Возвращаясь к Ла-Плате, скажу, что в ней водится много рыбы, которую испанцы зовут "гребцом": она в четыре-пять пядей величиною и замечательна вкусом, а еще из нее делают отличное масло.

Встречаются здесь муравьеды, прозванные так за то, что поедают муравьев, как я уже говорил в главе XXI книги XII первой части моей "Всеобщей истории"; есть олени и овцы, похожие на перуанских, о которых сказано в той же первой части, в главе XXX. Водятся пятнистые тигры, много броненосцев, есть лисицы, совсем как в Испании, и зайцы, а в воде обитают животные из самых диковинных на свете — таковы свиньи, которых ловят в реках сетями, они совершенно как обычные или очень похожи на тех, что водятся на суше, разве только нет у них щетины, а цвет — бурый либо рыжий, во всем же прочем они совсем как свиньи, только конечности у них широкие, как у тюленей, и мясо другое — очень жирное, отдает рыбой и не слишком приятное на [226] вкус, но по необходимости индейцы и испанцы его едят. Есть хутии и тапиры, много хищных птиц и разных соколов, есть ястребы-дербники, стрижи и попугаи разных родов и видов, от самых маленьких до самых больших. Водятся фазаны, обычные и пятнистые, куропатки, маленькие, как итальянские серые, есть перепела, черные водяные утки, похожие на испанских или чуть поменьше, очень на вкус приятные, но не всегда их найдешь, поскольку они перелетные, встречается много бакланов.

Из ископаемых у них есть медь и латунь или что-то вроде латуни, но многое приходится доставлять из других краев: так, нет у них сои, в которой здесь весьма нуждаются. Деревьев тут очень много и самых различных, всякого вида в любом краю, особенно же много разновидностей пальмы; в глубине материка есть деревни и возделанные поля. Вокруг залива Бойоэ живет народ, носящий то же имя; там есть обильные залежи свинца. Оружием этим дикарям обыкновенно служат стрелы, а клинки делаются из камня либо рыбьих костей, еще они употребляют пики, среднего размера, вроде наших копий, с острым наконечником из подходящего — крепкого и красивого — красного дерева и древком для одной или двух рук.

Упомянутый дворянин Алонсо де Санта-Крус среди прочего рассказывал мне, что видел в этом путешествии морских людей. И я припомнил нее, что читал об этом,— о рыбах или морских животных, похожих на людей, и, поскольку случай как раз подходящий, перескажу, что прочел и услышал по этому поводу. Плиний (Плиний Старший (23 или 24—79) — римский писатель и ученый. Автор "Естественной истории" в 37-ми книгах, являющейся энциклопедией естественнонаучных знаний античности) утверждает, будто рассказы о нереидах — правда: телом они как обычные люди, только покрыты чешуей,— и добавляет, что одна из них была поймана у берегов Испании, и он видел ее и слышал ее плач, о чем писал императору Тиберию. И кроме того, говорит: наместник во Франции сообщил императору Августу, что море выбросило на берег много мертвых тел упомянутых нереид, а еще, добавляет Плиний, он знает людей, благородных римлян, которые, по их словам, видели в гадитанском море-океане морского человека, во всем похожего на нас: ночью тот вскарабкался на судно и такою тяжестью налег на борт, что еще немного — и потопил бы корабль. Знаменитый свой ученостью епископ Авилы, прозванный Тостадо, в пятой части комментариев к сочинению Евсевия (Евсевий Кесарийский (Евсевий Памфил; между 260 и 265 — 338 или 339) — римский церковный писатель, епископ Кесарийский (Палестина). Автор "Церковной истории", посвященной раннему христианству) о временах рассказывает вещи куда удивительней прочих, о которых ведет речь и пишет так: "Многие из живущих видели и свидетельствуют, будто в море к западу от Галисии было выловлено из воды некое существо, во всем сходное с человеком и ничем не напоминающее рыбу. Он был пойман и вытащен на берег и долгое время, почти год, жил в доме у одного господина, который взял его к себе, и там он ел и пил, как обыкновенные люди, и смеялся и делал все, что попросят, разумея, чего от него хотят, и лишь. ни слова не говоря. И по прошествии [227] долгого времени, однажды, не замеченный хозяином, вернулся в море".

И дальше этот ученейший муж пишет: "Если мы признаем сказанное, а отрицать его нелегко, поскольку многие это подтверждают, то можно сказать, что названное существо было не рыбою, а подлинным человеком нашей природы, происшедшим от Адама и Евы; доказательство тому — что он, как все мы, понимал сказанное, делал, что просили, и смеялся вместе с другими, но только не говорил, как человек, не искушенный в том или ином языке. Он, можно сказать, был устроен подобно всем другим людям, поскольку ел и пил так же, как они, и не заболел, ходя по суше и питаясь людской снедью, как всякий, кто принадлежит к людям по природе и устройству". Вот как писал об этом упомянутый ученейший муж.

Вспоминаю, как слышал от моряков, часто бывавших в плаванье, что им не раз встречались подобные люди или похожие на людей рыбы; в особенности же доводилось мне много слышать об этом от двух достойных всяческого доверия людей — кормчего Диего Мартина, родом из Палоса Могерского, и Хуана Фарфана де Гаона, уроженца Севильи. Один рассказывал мне об этом в Панаме, в тысяча пятьсот двадцать седьмом году, а другой — в Никарагуа, в тысяча пятьсот двадцать девятом, и оба говорили, что на острове Кубагуа один из подобных морских людей вышел из воды подремать на берегу, и туда отправились несколько испанцев, ведя с собою двух-трех собак, а как житель моря их почуял, то поднялся, и побежал со всех ног в воду, и бросился в море, и укрылся там, а собаки следовали за ним до самой воды, что видели многие христиане и о чем я, с их слов, здесь рассказываю. И верю услышанному, поскольку, как уже упоминал, оба очевидца в своих рассказах совпадают и свидетельствуют одинаково, хоть и рассказывали мне о том в разное время и на расстоянии трехсот лиг друг от друга.

От того же Хуана Фарфана де Гаона, а также от Хуана Гальего я слышал, кроме того, что у одного из мысов Тьерра-Фирме, в бухточке возле Кумана, откуда волны катятся к Жемчужному острову, еще именуемому Кубагуа, им встретился один из таких морских людей: он дремал на песчаной кромке, когда несколько испанцев и прирученных индейцев поднимались по берегу, следуя за баркой, и наткнулись на него и забили насмерть ударами весел. А размеров он был по пояс обычному человеку среднего сложения, так что ростом, но свидетельству очевидцев, в половину человеческого или около того, а цветом — нечто между бурым и рыжим; на лице не видно ни чешуи, ни кожи, но только грязь и редкая длинная шерсть, а на голове — жидкие черные волосы; ноздри раздутые и широкие, как у гвинейцев, называемых чернокожими, рот большой, а уши маленькие,— и все в нем, если [228] брать черту за чертою, в точности такое, как у земного человека, кроме пальцев ног и рук, которые срослись, но все же отделяются друг от друга и, даже склеенные, имеют явственные суставы и, конечно, когти. Когда его били, он скулил, как стонут или повизгивают спящие свиньи либо поросята, сосущие матку, а иногда и издавал такой звук, как большие обезьяны или древесные коты, когда хотят укусить,— что-то вроде мяуканья или рычанья.

По этому поводу расскажу еще, что узнал от упомянутого Алонсо де Санта-Круса -— первого человека во флотилии Кабота; но это же слыхал я и от других людей, проделавших с ним полный трудов путь, и, опрашивая их порознь, я убедился, что они говорят одно, а именно: на реке Пьедрас, в семи градусах к югу от экватора, есть неподалеку от берега, между полузатопленными камнями, заросли тростника наподобие очерета или куги, и там они видели несколько таких рыб, или морских людей, которые высовывались из реки по пояс и были во всем похожи на нас — такие же лица, и глаза, и нос, и рот, и плечи, и руки, и все остальное, что виднелось из воды. Десять или двенадцать таких видели испанцы, бывшие на той реке вместе с Алонсо де Санта-Крусом (которому я полностью доверяю, как человеку чести, о чем уже говорено ранее), и все признали их за морских людей. И по всему сказанному верится, что это они и были.

Между названной рекой Пьедрас и гаванью Фернамбуко есть еще одна река, которую зовут Монструо (От исп. monstruo — чудище) за то, что в ней водятся морские коньки и люди наподобие сказанных, а река эта расположена на том же побережье, в семи с третью градусах к югу от экватора.

Глава,

в которой повествуется о путешествии, предпринятом на берега Ла-Платы кавалером боевого ордена Святого Иакова, питомцем нашего повелителя императора доном Педро де Мендосой оказавшимся не более ловким удачливым и осведомленным, чем прежние мореплаватели погибнув как они, и потеряв еще больше людей а также об иных свойствах описываемых краев

В одна тысяча пятьсот тридцать пятом году, в месяце августе, от устья реки Гуадалкивир, из гавани Санлукар де Баррамеда с флотилией в двенадцать судов и каравелл и двумя тысячами [229] команды из лучших и умнейших людей в отличном вооружении и с отменными припасами отплыл кавалер боевого ордена Святого Иакова, человек благородной крови, уроженец Кадиса и питомец Его Императорского Величества, дон Педро де Мендоса (Педро де Мендоса (ок. 1487—ок. 1537) — предводитель завоевания Ла-Платы (нынешняя Аргентина). В 1535 г. основал на берегу залива в устье реки Ла-Плата город Буэнос-Айрес), взявшийся основать селение на берегах великой и знаменитой реки Паранагуасу, которую другие зовут Ла-Платой, в надежде, что неудачу ранее наведывавшихся в эти края флотоводцев, упомянутых прежде Хуана Диаса де Солис (Хуан Диас де Солис (ок. 1470—1516) — испанский мореплаватель. В 1508—1509 гг. обследовал Гондурасский залив, прошел вблизи берегов Юкатана и пытался выйти в Тихий океан со стороны Атлантики. В 1516 г. достиг устья Ла-Платы. Убит в стычке с индейцами) и Себастьяна Кабота, можно поправить и, благодаря большей мощи и силе людей, оружия и другого ратного снаряжения, покорить и освоить эту землю с большим успехом, избежав уже сделанных ошибок и погрешностей, с тем чтобы в настоящем и будущем впрямь завоевать и обжить те места и разведать тайны их недр. Укрепившись в таком намерении и желая послужить Господу и Его Величеству, равно как и возвыситься самому, этот благородный человек доверился тем, кто во всем винил первых участников похода, нашедших в нем погибель, и раздавал обещания, которых не могли исполнить; так, потратил он немалые деньги, одолженные ему, и разжег интерес богатых торговцев, которые, видя пышные приготовления дона Педро к походу, решили его поддержать и прибавили к призракам своей алчности немалую толику собственного состояния. Однако все, что позднее случилось в том походе с доном Педро и его спутниками, принесло куда тяжелейший урон, чем прежние попытки, поскольку много больше людей при этом погибли и перенесли те же беды, если не худшие. Так, готовясь к путешествию, дон Педро оказался настолько болен и удручен, что многим не верилось, будто ему удастся живым доплыть до краев, куда он стремился, а уж скорей его ждет могила в море. Они, как показал ход событий, в своих предсказаниях не ошиблись; но шли дни, дон Педро был занят флотилией и завершал ее снаряжение, и, хотя иные советовали отказаться от плавания по слабости здоровья, он, дабы не утратить доверия и вернуть понесенные потери, все же решил положиться на судьбу и двинулся в путь с командой, о которой я уже говорил и которую видел на смотре в Севилье,— несомненно, эти люди как нельзя лучше гляделись бы в полках самого Цезаря и в любой части света, но силы их можно было употребить с куда большей пользой. Я их от всего сердца жалел, зная, какие опасности ждут впереди; ведь отправлялись в дорогу, как о том уже не раз говорилось в нашем рассказе, опять новички. Нет нужды описывать ни путь, который флотилия проделала под командованием дона Педро, ни крах, который они потерпели, поскольку это было раньше во всех подробностях изложено, ни великую Ла-Плату, которую они так называли,— и неправильно, ведь серебра в ней никто не обнаружил ни тогда, ни позже, да и поныне неведомо, есть ли оно там. После того, как флотилия вышла под парусами из гавани Санлукар в сказанные [230] месяц и год, они промешкали по дороге четыре месяца и пробыли в искомых краях до конца марта тысяча пятьсот тридцать седьмого года, когда дон Педро де Мендоса, совсем расхворавшись, решил вернуться в Испанию. На двух кораблях они покинули Ла-Плату, и флагманское судно, на котором был сам дон Педро, пройдя шестьсот лиг и направляясь в Европу, потеряло из виду второй корабль и, все дальше отклоняясь с востока к западу и углубляясь в открытое море у берегов Бразилии, получило пробоину и стало тонуть; моряки молились Богу, поскольку никто больше не мог их спасти, и выбивались из сил (набрав столько воды, они все до одного не отходили от помпы, чтобы вычерпать и сдержать влагу, и как одни сносили нужду и голод), пока не повернули на запад и не узнали островов, которые уже видели по дороге из Испании, в двухстах лигах к востоку от острова, именуемого Эспаньола. И, увидев, что они сбились с курса и что другой корабль уже не следует за ними, идя в Кастилию, а погода не благоприятствует плаванию в открытом море, они решили не дожидаться спутников и двинулись на запад, повернув форштевень с дороги домой, чтобы укрыться и спастись на первом же клочке суши, который встретят. Добавлю, что этот второй корабль в конце июня прибыл в Корию, селение на том же берегу лигах в двадцати — двадцати двух к западу от города Санто-Доминго на острове, именуемом Эспаньола, где судно и причалило, и, можно сказать, сам Господь Бог чудесно привел его сюда высочайшей своею властью: на нем спаслись около пятидесяти матросов и путешественников, возглавлял которых дворянин, уроженец Малаги, по имени дон Мельчор Пальмеро, человек чести и ясного ума, бывший вместе с доном Педро одним из главных кормчих того несчастного воинства. И в этом селении я говорил с ним и другими доплывшими на том корабле, которые поведали мне все, что знали и о чем я рассказал раньше и рассказываю сейчас. Они подтвердили, что дон Педро де Мендоса, как я и говорил, взял с собой из Испании две тысячи спутников, многие из которых были людьми честными и благородными, в чем я могу заверить и сам, поскольку, как уже было сказано, видел их на смотре в Севилье и с иными знаком. Из этих солдат и путешественников, потратившихся и наделавших долгов в Севилье и готовых плыть за доном Педро на двух его судах хоть на край света, погибли едва ли не три четверти, одни от рук индейцев, большинство же других — от голода, холода и болезней, так что, умирая, они даже не могли помочь и пособить друг другу. Дон Педро основал селение и стоянку испанцев, где остались около двухсот человек, другие же триста отправились в глубь страны. Итак, на суше осталось не более пятисот христиан. На корабле, возвращавшемся с доном Педро, было около сотни, да на другом спаслось еще пятьдесят, так что всего в тех землях и краях вдоль Ла-Платы погибло [231] тысяча триста пятьдесят человек, и среди них — дон Диего де Мендоса, брат дона Педро, которого вместе с другими христианами индейцы убили уже в бухте, где они и остались.

Те из флотилии дона Педро де Мендосы, кто причалил, как я рассказываю, к Эспаньоле, несмотря на все испытания, создавали этой земле хвалы за ее здоровый климат и говорили, что там встречаются люди, прожившие на счете свыше ста пятидесяти лет, и таких немало, и сохраняют они при этом доброе здравие и телесную крепость; христиане же погибли там лишь от недостатка припасов. Еще до отплытия дона Педро его спутники осмотрели эти края лиг на тридцать пять или около того в глубь материка, земля которого, если не считать речных берегов, безопасна, равнинна и безлесна, а поскольку дон Педро и его люди помнили, что Кабот потерпел неудачу, плывя по реке, то они сочли за лучшее двигаться по суше, но не нашли там селений, кроме разрозненных хижин вдалеке друг от друга.

Индейцы и другие народы, населяющие ту землю, выше ростом и крупнее телом, чем испанцы. Едят они маис, да и тот видят нечасто, боясь покидать селение из-за тигров, нападающих на людей; неся от них большие потери, несколько аркебузиров и лучников отправились как-то на охоту и убили одного, большого и пятнистого; и с той поры ни христиан больше не убивали, ни о тиграх никто не слышал, из чего стало понятно, что в округе был один-единственный тигр, в злобе и ярости бросавшийся на неосмотрительных и беззащитных обитателей, которые пропитания ради выходили безоружными в поля, где и гибли. Упомянутый дворянин Мельчор Пальмеро рассказывал, что там водится много рыбы и есть такая, которую зовут "свиньей", поскольку очень походит на свинью головою и рылом и всем остальным, только вместо ног у нее плавники и хвост наподобие рыбьего, и что для еды она слишком жирна из-за своего сала, но на вкус сильно отдает рыбой. Об этом и многом другом читатель уже знает из предыдущих глав о путешествии Кабота, но все, что видели его люди, происходило по берегам упомянутой Ла-Платы, и никто из побывавших там не видал того, что к большому ущербу познали на себе спутники дона Педро в глубине материка, особенно же некое опасное оружие, употребляемое индейцами тех краев, которое, на мой суд, есть вещь замечательная и для меня совершенно новая, неслыханная и даже по книгам неизвестная; употребляют же его и ловки в этом искусстве не все индейцы, а только называемые именем гуарани. Мне так и не сумели объяснить, относится ли это имя ко всему племени или к тому особому роду, что употребляет это неведомое оружие и использует его, охотясь на оленей, либо же именем гуарани зовут сам способ или даже оружие, с чьею помощью испанцев убивают как оленей и вот каким манером. Берут круглый отшлифованный морем камень размером [232] с кулак или чуть больше и завязывают вокруг него узлом веревку из волокон агавы, толщиною в полпальца а длиной футов в сто либо около того, другим же концом обвязывают правое запястье и собирают в руке остальную часть веревки, за исключением четырех-пяти пядей с камнем на самом конце, который раскручивают, как это обычно делают пращники, но если пращники крутят рукою перед броском раз-другой, то индейцы раскручивают веревку в воздухе раз десять — двенадцать, а то и больше, чтобы камень летел с большей мощью и яростью. И когда его запускают, он летит, куда послали и направили, вырываясь тут же, как только пускающий его выпрямит руку, поскольку веревка отпущена и разматывается свободно, безо всяких задержек и помех для камня. И пускают они его так метко, как добрый лучник, и попадают, куда целили, с сорока — пятидесяти футов, а нередко и больше, некоторые же из самых ловких даже со ста, и бросают камень с таким уменьем и искусством, что он сам, попав в цель, еще несколько раз захлестывает веревку вокруг раненого человека или коня, спутывая его так, что стрелявший, дернув за веревку, привязанную, как уже говорилось, к его руке, валит жертву наземь, а там уж они добивают поверженного. Испанцы, побывавшие в этих краях, рассказывают, что из всех причаливших к тем берегам христиан ни один, даже самый удалый и ловкий, не сумел управиться с веревкой и камнем на манер индейцев, хотя попыткам пришельцев не было числа. На мой суд, это оружие между людьми невиданное.

После описанного мною по рассказам очевидцев и прежде, чем кормчий Мельчор Пальмеро отбыл из упомянутого селения Санто-Доминго, он узнал,— и так оно взаправду и было,— что судно, на котором плыл дон Педро де Мендоса, добралось до Испании, но сам он скончался по пути и погребен в море, так что для пустых замыслов нашлась могила, превосходящая величиною гробницу царя Мавзола, почитаемую историками за одно из семи чудес света. Этими посмертными известиями о людях, обрекших себя на жизнь и муки в тех дальних краях, и завершилось плавание флотилии дона Педро де Мендосы и открытие реки Ла-Плата.

(пер. А. М. Косс и В. Б. Дубина)
Текст воспроизведен по изданию: Хроники открытия Америки. 500 лет. М. Наследие. 1998