СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

ПРОТИВНИК ПЕТРА ВЕЛИКОГО В ТУРЦИИ

(Русские на Пруте).

После Полтавского погрома Карл XII едва успел лично бежать в Турцию, в сопровождении Мазепы и нескольких конных всадников, перебравшихся вплавь за Днепр. Шведская армия перестала существовать. Остатки ее, до 14 000 чел., при Левенгаупте, сдались девяти-тысячному отряду Меншикова на переправе у Переволочны, куда Меншиков, по следам отступавших, прибыл с 5 000 чел. конных войск, посадив, при том, рядом с кавалеристом по одному простому солдату ¹. Узнав об этой сдаче, Карл сказал: «я охотнее услышал бы, что Левенгаупт со всею армиею был изрублен в куски, но так, чтобы смерть каждого шведа недешево досталась русским, чем узнать о капитуляции, хотя относительно и выгодной» ².

Более всего боялся Карл быть захваченным русскими в плен. Русские конные отряды были посланы в степь по разным направлениям розыскивать Карла и его спутников. Бежать в Польшу представлялось опасным: хотя король Станислав Лещинский и был другом Карла, но там было много сторонников лишенного им престола Августа. К тому же, болезнь Карла требовала скорейшего успокоения, почему он и направился в Турцию, имея, к тому же, и другую цель. Он надеялся поднять [772] Турцию против России и руководить действиями турок, для получения реванша за Полтаву.

В этих видах он героически перенес физические стрададания, быстро направился в Очаков, следуя безводною степью и не имея никаких запасов продовольствия. Прибыв к р. Бугу, против Очакова, Карл отправил посланного к коменданту крепости, Магомету-паше, с просьбою немедленно перевезти его со всеми спутниками в Очаков, так как русские отряды неотступно двигаются по следам беглецов и каждый час могут появиться перед ними. Но Магомет-паша не решился взять на себя ответственность за впущение шведов в турецкую крепость и потому испрашивал разрешение от Бендерского сераскира, которому был подчинен.

Сознавая же опасность, которой мог лично подвергнуться шведский король, комендант Очакова выслал, собственно для него, одну только лодку. Карл был этим очень возмущен, но каждая минута была дорога — русские конные отряды уже были замечены в степи и быстро приближались. Карл, Мазепа и все, кто мог, бросились в лодку, которая до того переполнилась, что едва не черпала воды бортами. Едва Карл отчалил от берега, как русский летучий отряд был уже на берегу у места переправы и на глазах отплывших перебил всех оставшихся на берегу. Но и отплывшие на лодке не были в безопасности. Вода начала проникать в лодку, чрезмерно переполненную, и в которой, к тому же, на дно было поставлено несколько боченков с золотом, все достояние Мазепы, которое он мог собрать и увезти с собою. Золото это, на которое рассчитывал и Карл, зная продажность административных лиц в Турции, могло бы очень пригодиться последнему, ибо вся казна Карла под Полтавой была захвачена русскими, а без денег трудно было рассчитывать на возможность побудить Турцию к войне с Россией, так как султан Ахмет III не был сторонником войны и не желал ее. Но опасность затопления лодки была так велика, что пришлось пожертвовать золотом и сбросить боченки с ним в реку ³.

Наконец, спутники прибыли в Очаков. Мегмет паша встретил Карла изъявлением сожаления о всем случившемся; на это Карл отвечал бранью, которой, вероятно, паша до того не слыхивал. Вскоре явился посланный из Бендер с приглашением Карлу прибыть в эту крепость и с обещанием устроить все нужное для его приема.

Для Карла разбита была великолепная палатка; вся его свита размещена и снабжена всем необходимым. [773]

Таков был первый акт той драмы, в которой Карлу пришлось розыгрывать столь видную роль, за все время его пребывания в Турции. Не имея уже собственной силы для борьбы с Петром, но обладая несокрушимою энергией, Карл рассчитывал сломить своего противника с помощью турецких армий и в этом смысле тотчас же начал действовать.

Из Бендер Карл отправил султану письмо от 2 (13) июля, в котором просил о временном убежище в его владениях, полагаясь вполне на его великодушие. Почва для него еще не была подготовлена, и султан не знал, как поступить в данном случае, так как Порта находилась в дружбе с Россией. Ответ замедлился до сентября, к величайшей досаде Карла, положение которого с каждым днем становилось все более и более критическим. Денег нет; без них ничего предпринять нельзя. Дела в Польше изменились: на помощь Станислава Лещинского рассчитывать было невозможно, так как сверженный король Польши Август II, в виду изменившихся после Полтавы обстоятельств, объявил заключенный им в Тревендале мир с Швецией недействительным, а себя королем Польши. Лещинскому самому пришлось спасаться бегством, и все шведские отряды очистили Польшу. С другой стороны Петр торжествовал, и при везде в Москву пленные шведы, связанные по десяткам, уныло дополняли торжество победителя, к великому огорчению Карла, который сказал: «это было сделано мне в отмщение за то, что я пленных при Нарве русских генералов и солдат также приказал вести в торжественной процессии в Стокгольме» ⁴.

Таким образом надежда на помощь со стороны Польши исчезла, так как Карл только и мог рассчитывать на преданность Лещинского, теперь лишенного престола. На сочувствие же поляков не могло быть никакой надежды, ибо шведы оставили по себе плохую память. В манифесте, обнародованном Августом II к жителям Польши, было, между прочим, сказано: «шведские офицеры не придерживались ни меры, ни веса, брали что хотели и, сверх рационов, требовали за них еще и деньги. Весь лучший скот в Саксонии, экипажи, крестьянские телеги, шведы взяли безвозмездно и увезли с собою за пределы Саксонии». Узнав об этом манифесте, Карл сказал: «клянусь, что я еще возвращусь в Саксонию, которая вместе с Августом еще лучше узнают меня!» ⁵.

Но для выполнения своих планов, как относительно Августа, так и относительно Петра, Карлу прежде всего не доставало денег. [774]

Однако Карл имел в Константинополе и доброжелателей. В особенности посол Франции де-Сальер был ему полезен в столице Порты. Под влиянием его внушений султану, последний приказал Бендерскому сераскиру оказывать Карлу королевские почести, прислал ему в подарок дорогих лошадей, 100 000 ефимков золотом, определил ему на содержание по 500 ефимков в день и приказал назначить к нему почетный караул из 1 000 янычар.

Получив деньги, Карл стал действовать, начав с того, что отправил к султану своего советника, Нейбауера, с благодарственным письмом, снабдив притом посланного и значительною суммою денег, для приобретения сторонников войны против России.

Нейбауер с ловкостью приступил к делу; но, почти одновременно с ним, прибыл в Константинополь и посланный Петром тайный советник Толстой, с богатыми подарками визирю и другим сановникам Порты и также с значительною суммою денег, отбитых при Полтаве.

В письме Петра к султану, врученном Толстым, было сказано, что, давая убежище Карлу, Порта нарушает существующий между нею и Россией дружеский договор, по которому обе державы взаимно обязались не давать убежища врагам другой державы. Поэтому Петр просил о высылке Карла и о выдаче Мазепы.

Но Нейбауер также не дремал. Он заручился содействием некоего Фонсека, родом еврея из Португалии, который был главным доктором при серале султана и пользовался особенными милостями его матери.

Он выставлял ей Карла в образе легендарного героя и до того успел возбудить ее воображение и поклонение к Карлу, что она не называла его иначе, как мой лев, и всеми силами покровительствовала ему у султана. Поэтому и ответ султана на привезенное Толстым письмо не был благоприятен. Султан объявил Толстому, что Карл есть король, и потому к нему не может быть применен пункт трактата об укрывательстве. Что же касается Мазепы, то выдать его запрещает коран, обязывающий оказывать гостеприимство тем, которые его просят.

Такой ответ предвещал скорый разрыв с Турцией, о чем так деятельно старался де-Сальер. Он старался внушить султану опасения насчет России. «Все христиане в Турции, — говорил он, — с восторгом приняли весть о Полтавской победе», и это, по его словам, доказывает, что Петр, рассчитывая на христианских подданных Порты, не замедлит угрожать Константинополю. Под влиянием таких внушений и подкупов, султан продолжал покровительствовать Карлу, хотя верховный визирь [775] был против него, а на стороне Толстого. Нужно было предпринять что нибудь против визиря, а для этого опять требовались деньги, большею частью уже израсходованные. Поэтому Нейбауеру поручено было занимать на имя Карла, у кого только можно и сколько возможно, денег на векселя, по каким угодно процентам. Нашлись евреи и даже греки, соблазненные громадными процентами, которые решились вручить Нейбауеру значительные суммы. Эти суммы были Карлу крайне необходимы не только для интриг в Константинополе, но и для того, чтобы создать себе некоторую самостоятельную обстановку в Бендерах. Поэтому он щедро наделял деньгами состоявших при нем янычар и старался заручиться их любовью к себе, в чем и успел совершенно. Кроме 1 000 янычар, у него сошлись к Бендерам еще до 3 000 человек поляков, казаков и шведов, уцелевших после Полтавы и бродивших частью в Польше, частью в Молдавии и Валахии. На содержание этого отряда также нужны были деньги. Но денег оказалось достаточно, и получались еще субсидии из Франции, так что Карл мог приступить к осуществлению еще новой своей мысли. Желая иметь при себе хоть немного, но преданных людей, он вознамерился изолировать их от местного населения и жить с ними отдельною жизнью. Для этого он решился вывести своих людей из Бендер, где он не был полным хозяином, и расположиться отдельным лагерем в нескольких верстах выше Бендер, на берегу Днестра. Сюда начали стекаться торговцы разными продуктами, и скоро лагерь принял вид отдельного базара или ярмарки. Многие приезжали из Бендер посмотреть на новую резиденцию Карла, который приказал здесь же построить для себя большой дом. Отсюда же он вел обширную переписку с Парижем, Константинополем, Стокгольмом, Померанией и Польшей, где у него были еще кое-какие сторонники, бывшие приверженцы Станислава. Но важнее всего было ведение интриг в Константинополе, куда Карл послал другого ловкого интригана, Понятовского. Последний, не жалея денег, вскоре достиг того, что визирь Куршумли-Али, сперва бывший против Карла, сказал теперь Понятовскому:

— Я возьму короля Карла одною рукою, а с саблей в другой руке поведу его в Москву, во главе 200 000 армии ⁶.

Но Толстому удалось отразить удар Понятовского. Не жалея с своей стороны подарков и денег, он скоро достиг того, что Куршумли-Али позабыл уже о своей 200 000 армии и сделался сторонником мира, для сохранения которого советовал султану приличным образом выселить Карла из Турции, обеспечив ему со стороны России и Польши свободный проезд в [776] Швецию. Понятно, как должна была подействовать на Карла эта перемена во взглядах визиря. В намерении погубить его, он отправил письмо к султану, доказывая в нем продажность визиря. Но последний принял заблаговременно меры, приказав перехватывать и доставлять ему все письма Карла и никого не допускать до аудиенции с султаном, без своего личного разрешения. Вместе с тем он, натурально, старался скорее устроить высылку Карла и явно принял сторону Толстого, что не замедлил проявить открыто, и к чему представился скоро случай. У Толстого было, в числе домашней прислуги, пять человек из пленных шведов. Зная о прибытии Нейбауера в Константинополь, эти пленные бежали в его посольский дом. Толстой требовал их возвращения, на что Нейбауер отвечал отказом и грозил защищать их в своем доме силою. Дело дошло до визиря, который приказал прислать к себе всех бежавших из русского посольства шведов, под предлогом лично опросить их. Когда же бежавшие прибыли к нему, то он приказал им принять мусульманство и оставил при себе, так как коран не дозволяет мусульманам служить христианам.

Этот случай еще более вооружил Карла против визиря. Заключенный же 6-го (17-го) января 1710 года между Россией и Портой новый мирный договор, служивший продолжением прежнего, бывшего уже близко к разрыву, был новым и тяжелым ударом для Карла ⁷. Но он не потерял энергии, а напротив с новыми силами принялся за дело низвержения ненавистного ему визиря.

Возобновление мирного договора с Россией принудило султана просить Карла оставить его владения. Не желая прибегать к решительным мерам, султан намеревался поступить деликатно. Поэтому в апреле 1710 г. он прислал ему в подарок тридцать превосходных арабских лошадей на дорогу. С своей стороны визирь прислал ему от себя еще 15 коней, при чем, препровождая ему письмо от султана, советовал от себя выдать Мазепу и указывал на то, что, принимая письмо султана, он должен поцеловать находящуюся на нем печать.

Не находя нужным исполнять эту церемонию, Карл не принял и присланных ему визирем лошадей, приказав передать ему на словах, что «Карл не принимает подарков от врагов своих» ⁸.

Приняв султанский подарок, Карл был, однако, далек от намерения оставить Турцию и не терял надежды возбудить Порту к войне с Россией. Он твердо решился также не выдавать [777] Мазепу. Неизвестно, чем бы кончился этот вопрос, если бы внезапная смерть Мазепы, последовавшая как раз в то время, когда была визирем потребована его выдача, не избавила Карла от затруднения защищать Мазепу.

Что же касается до возбуждения войны против России, то в этом отношении, кроме де-Сальера, Карл приобрел еще другого сторонника, в лице крымского хана Девлет-Гирея, всегда готового воевать с целью грабежа и потому недовольного визирем, усилиями которого был продолжен с Россией мир. Карл пригласил хана в Бендеры.

— Я принял хана, — говорил Карл, — облокотясь на стол и не сделав шага к нему на встречу, и потом не провожал его, чтобы не уронить своего королевского достоинства ⁹.

Тем не менее хан дружески расстался с Карлом и отправился в Константинополь, с целью способствовать падению визиря. С своей стороны Карл отправил султану письмо, в котором обвинял визиря в том, что он согласился на подкуп, почему и настаивал на продолжении мира с Россией, вопреки интересам Порты. Вопрос состоял теперь в том, чтобы доставить письмо по назначению, вопреки принятых мер визирем. При содействии Понятовского и Сальера, письмо было переведено на турецкий язык. Вскоре было известно, что султан, окруженный свитою, проедет в мечеть. Один грек взял на себя поручение передать султану письмо Карла. Во время шествия процессии он пробрался на видное место и, когда султан поровнялся с ним, поднял над головою письмо, которое и было принято. Последствием было падение визиря Куршумли и его ссылка; в июне 1710 г. Куршумли из ссылки бежал, но был пойман и казнен ¹⁰, а на его место назначен, при содействии крымского хана, Киуперли-паша, сторонник войны.

Таким образом, положение Карла изменилось к лучшему, и надежда на возбуждение войны против России получила новые шансы на успех. Вопрос о выезде Карла из пределов Турции был отсрочен, и султан послал ему вновь в подарок 25 лошадей, лучших пород, и 40 мешков денег ¹¹.

Между тем, Петр письменно изъявлял султану свою претензию по поводу отсрочки высылки Карла и жаловался на то, что татары, вопреки мирному договору, производят вторжения в наши южные пределы.

Султан обещал, что выезд Карла последует через 40 дней, и что для сопровождения его будет ему придан конвой. Петр [778] заявил при этом, что конвой не должен превышать 3 000 человек, и обещал не задерживать Карла на его возвратном пути в Швецию, через Польшу.

Не желая раздражать Петра, султан действительно отправил Карлу письмо, в котором, в выражениях хотя и любезных, указывал ему на необходимость его выезда из Турции, обещая дать ему и конвой, для безопасности в пути.

Вместе с тем на дорогу султан прислал ему 100 000 ефимков. Но Карл объявил, что ранее первых чисел сентября 1710 г. он не может выехать из Турции, причем указывал на то, что конвой его должен состоять не менее, как из 50 000 человек, не считая татар, которые также должны сопровождать его.

Таким образом, в его распоряжении оказалось бы более 100 000 турецких и татарских войск, с которыми он, под видом конвоя, намеревался вступить в Польшу и там увеличить еще свои силы. С этою целью он послал приказание шведскому отряду Красова, бывшему в Померании, вступить в Польшу, соединиться там с магнатами, сторонниками павшего короля Станислава и противниками Августа II, и вместе с ними идти к нему на встречу, имея в виду восстановить снова Станислава на престоле и пройти через Польшу «триумфатором».

Рассчитывая на содействие хана и визиря, Карл предавался блестящим надеждам и снова мечтал померяться с Петром. «Но, как потом говорил он, человек предполагает, а Бог располагает! В то время, когда я предавался своим счастливым мечтам, меня поразила весть, что визирь Киуперли сослан на остров Негропонт. Я не мог понять причины его падения. Говорят, что султан решился на это из опасения за чрезвычайную популярность этого человека и общей народной любви к нему. Все стали говорить, что султан делает только то, чего желает визирь, а это не нравилось ему» ¹².

Как бы то ни было, с падением Киуперли-паши на его место был назначен Мегмет-паша, бывший некогда дровосеком и человек вовсе не воинственный. Все сторонники войны были удалены, но не надолго. Посол Франции успел убедить султана в необходимости войны. По его словам, Петр, разгромив Карла, не замедлит овладеть Крымом, а потом и Константинополем.

Турецкие сановники, не хотевшие войны, представляли султану такие соображения. «Закон, — говорили они, — запрещает тебе нападать на царя, который тебя ничем не обидел; но закон же требует от тебя поддержать Карла, который в несчастий обратился к твоему великодушию». Поэтому они советовали султану предоставить Карлу возможность отправиться на дружественном [779] французском корабле в Марсель и оттуда в Швецию, минуя Польшу, так что нет надобности давать ему в конвой огромную армию, что неминуемо встревожило бы Австрию и вызвало бы ее на войну с Турцией, при содействии, в качестве союзников, России и Польши.

Но эти здравые суждения не привели ни к чему. Карл продолжал неутомимо действовать на хана и французское посольство в Константинополе, имевшее прочные и влиятельные связи в серале. К их усилиям присоединились еще и муфтии, получившие внушение из сераля, и султан решил объявить России войну, которая и была объявлена 9-го (20-го) ноября 1710 года,

Через два дня приказано собрать армию из 120 000 турок и 100 000 татар. Вместе с тем выработан и самый план войны: турецкая армия вступит в пределы России в двух направлениях — одна с юга, а другая, при которой будет находиться и Карл, — со стороны Польши, и соединится там с сторонниками Станислава.

С этою радостною для Карла вестью хан спешил в Бендеры. На этот раз Карл устроил ему встречу с полным почетом, и, говорил он: «я до того был рад, что выбежал к нему на встречу и горячо обнял его» ¹³.

Объявив России войну, Порта заключала вместе с тем союз с Карлом с тем, «чтобы не заключать мира до тех пор, пока Петр не будет лишен престола (!), а Станислав не утвердится на престоле Польши; при чем Порта не будет считать Речь Посполитую своим другом» ¹⁴. Этот договор ясно показывает, что его редактором был не кто другой, как Карл.

Тотчас по объявлении войны, русский посол Толстой был заключен в Семибашенный замок, равно как и немецкий офицер, посланный Августом к султану, и польский генерал Рубинский, отправленный к Карлу с извещением, что Август объявил себя снова королем Польши ¹⁵.

В ответ на это уведомление Карл издал от себя манифест к полякам, в котором, между прочим, было сказано, что он скоро «с Божиею помощью» с турецкою и татарскою армиями вступит в Польшу, приглашая всех поляков пристать к нему для утверждения власти Станислава.

Разрыв с Турцией произошел так неожиданно, что Петр был изумлен объявлением войны. До разрыва он писал несколько дружественных султану писем, уверяя его в своих мирных, относительно Порты, намерениях. Но ни одно из этих [780] писем не дошло по назначению: сторонник войны, крымский хан, приказывал перехватывать всех курьеров, следующих из России. А, между тем, война уже объявлена, и татары ограбили окрестности Азова.

Принимая вызов, Петр решил действовать безотлагательно и быстро, зная, что турки обыкновенно собираются медленно, и потому дорог был каждый час — весь расчет был на захвате инициативы и поражении турок по частям, пока они не собрались в грозную силу. Но войск, готовых к походу, было очень мало, расстояние велико, и все зависело от быстроты выполнения операций. Немедленно направлены были к границам Порты войска, способные выступить в поход. Все, что только было можно, выступило из Лифляндии, от Путивля, Киева и других городов. Вместе с тем, король Август вступил с своими войсками в Польшу, а датский король, нарушив вынужденный у него Карлом мир, отправил 20 000 армию в Шенен (в Швеции) и другую армию в Норвегию.

Многолетнее отсутствие Карла из Швеции как бы приучило шведов к мысли, что у них нет короля. К тому же, делаемые из Бендер распоряжения Карла почти никогда не доходили до Стокгольма. В Польше и в германских землях множество переодетых шпионов выслеживали и задерживали всех курьеров, следовавших в Швецию или из Швеции. Это заставило Карла установить посылку корреспонденции кружным и весьма медленным путем — на Рагузу, Анкону, Рим, Венецию и Аугсбург ¹⁶.

Таким образом приказания Карла получались всегда слишком поздно, когда их исполнить уже было нельзя; к тому же сенат и не торопился исполнять их, если это почему либо было неудобно, боясь ответственности перед страною, признававшею власть сената и отвыкшею от власти короля.

Так, например, Карл требовал вступления шведских войск из Померании в Польшу, тогда как еще 20-го (31-го) марта 1710 г. в Гаге состоялось международное соглашение, в котором приняли участие Англия, Дания, Голландия, Австрия, Пруссия, Россия и Польша, в силу которого было постановлено, в видах нейтрализации германских земель, потребовать от воюющих сторон, чтобы войска их, находящиеся на театре войны, оставались на занимаемых ими местах и не вступали ни из Померании в Польшу, ни из Польши в Померанию. Нарушившего это постановление положено считать нарушителем нейтралитета и направить против него особую охранительную армию, которая составится из войск всех договорившихся держав ¹⁷. [781] Это постановление было сообщено стокгольмскому сенату, который и принял его, чем возбудил чрезвычайный гнев Карла, сказавшего при этом, что, по возвращении его в Швецию, «многие сенаторы поплатятся своими головами». Эта угроза разными путями дошла до Стокгольма и, быть может, была одною из причин, по которой сенат не особенно желал возвращения Карла, а потому и не торопился исполнять его приказания, к тому направленные.

С другой стороны Австрия объявила Порте, что не может допустить вступление в Польшу турецких сил и татарских ополчений, которые, предав всю Польшу разгрому и разорению, не преминут появиться и в пограничных с Польшей австрийских владениях. Боясь возбудить Австрию к войне, Порта отменила предполагаемое вступление в Польшу, и Карлу пришлось разочароваться в своих надеждах. Теперь решено было все боевые силы Турции направить против России, почему турецкие войска и начали собираться к Адрианополю, для следования к Дунаю и для перехода за Дунай.

Потеряв надежду рассчитаться сперва с Августом, как того хотел, Карл с свойственной ему энергией увлекся теперь мыслью, отомстить Петру за поражение под Полтавой. Имея за себя хана крымского, Карл убедил его настаивать на том, чтобы все силы Турции были направлены к Бендерам, где к ним присоединятся до 8 000 чел., бывших при Карле, выходцев. При этом он просил султана о дозволении руководить действиями турецких войск, высланных против Петра, и указывал на крайнюю необходимость не медлить, как то делали турки всегда, но быстро идти вперед, на встречу русским. Указания эти, как увидим, не остались без последствий, определивших исход нашего Прутского похода. Что же касается до предложения руководить операциями турецких войск, то визирь нашел это несогласным с указаниями корана, не дозволяющими христианину распоряжаться мусульманами. Поэтому Карлу было указано лично оставаться в Бендерах; находящиеся же при нем войска он может присоединить к турецким.

Рассчитывая на то, что турецкая армия, как то бывало всегда, собирается из Азии и Африки к Адрианополю очень медленно, небольшими частями, и затем долго еще остается для отдыха и подготовки к дальнейшему походу к Дунаю; что для перехода через эту реку также требуется много времени, и зная свойственную вообще туркам медленность, Петр спешил занять Бессарабию и быстро двинулся вниз по р. Пруту, считая визиря еще за Балканами. Но на этот раз турки изменили своему прежнему правилу. Войска, собранные у Адрианополя, вместо отдыха, в течение пяти и даже шести недель, простояли там всего два дня [782] и быстро направились к Исакчи. Также быстро была произведена здесь переправа через Дунай, и визирь немедленно двинулся вверх по Пруту. Встреча с русскими произошла скоро.

Скажем несколько слов о действиях Петра ¹⁸. Манифест о войне с Турцией последовал 8 (19) марта 1711 г. Особая армия кн. Голицына выслана в Крым и нанесла поражение сыну хана Девлет-Гирея. Главные силы Петра направились с разных сторон к Днестру, имея в авангарде фельдмаршала Шереметева ¹⁹. Перейдя Днестр в июне, армия Петра продолжала движение к Пруту. Турок в Бессарабии не было вовсе. Только у Карла было около Бендер до 8 000 чел., с которыми он пытался задержать русских на Днестре, выслав от Бендер отряд под начальством поляка Киовского. Но последний был разбит Шереметевым и потерял до 500 чел. Сам Карл едва не был захвачен на правом берегу Днестра. Вступив в Молдавию, Петр был введен в ошибку ложными сведениями о противнике и слишком понадеялся на заявления молдавского господаря Кантемира и валахского — Бранкована. Оба они уверяли, что турецкая армия к войне не готова, и обещали содействовать Петру людьми и припасами. Имея в виду эти заявления и обещания, Петр, всегда решительный, но и осторожный, не решился дожидаться прибытия всех назначенных на войну с Турцией 150 000 чел., а имея лишь при себе 55 000, спешил с ними вперед, с целью выиграть время. При этом и продовольственные средства армии не были обеспечены, так как об этом должны были озаботиться Кантемир и Бранкован, которые, боясь появления турок, просили Петра скорее перейти Прут и вступить в Молдавию. Перейдя Прут у Скулян, армия Петра вступила в Яссы. Но ожидаемых запасов не оказалось в Молдавии. По заявлению Кантемира, все запасы страны, до появления русских, были уже забраны турками, которые имеют огромные их склады в Галаце. Поэтому Петр решился быстро следовать вниз по правому берегу Прута к Галацу, выслав для этого Шереметева, в авангарде, к Фальчи, а сам следовал за ним в расстоянии одной мили. Вместе с тем генерал Рене с отрядом выслан к Браилову. Подойдя к Фальчи, Шереметев был атакован превосходными силами турок; спешив своих драгун, он с трудом успел отступить на главные силы. Это столкновение выяснило дело. Оказалось, что около Фальчи находятся на правом берегу Прута вся 120 000 армия визиря и 70 000 татар. Получив, [783] это неожиданное известие, Петр решился отступить от Фальчи, вверх по правому берегу Прута. Но неприятель, имея много конных войск, неотступно следовал за ним и мог атаковать на марше. Сознавая невозможность продолжать дальнейшее отступление, Петр решился дать сперва сильный отпор противнику ²⁰.

В нескольких верстах выше Фальчи находится на берегу Прута урочище, известное под названием Новое Станелище. Имея здесь лес и воду, Петр расположил свою армию на правом берегу Прута, прикрываясь с тыла этою рекою и лесом на флангах, упиравшихся в реку.

Таким образом армия Петра образовала выпуклую дугу, хорду которой составляла р. Прут. Такое расположение, тыл которого обеспечивался рекою, давало возможность иметь больше войск с фронта и уравновесить неравенство сил. Но зато армия лишалась пути отступления в случае неудачи. Положение оказалось крайне опасным. Для усиления обороны позиции ее обнесли с поля рогатками. Но главным оплотом русских был высокий дух воинов и геройская твердость великого царя.

Едва армия наша стала за своими рогатками, как 9 (20) июля 120 000 армия визиря окружила ее на правом берегу Прута; а 70 000 татар и спагов, переправясь вплавь на левый берег реки, окружили ее с этого берега. Путь отступления был, таким образом, отрезан, равно как и все сообщения с Молдавией, откуда только и можно было надеяться получить хотя некоторые продовольственные припасы, которых при армии уже почти не было. Положение было действительно критическое. Люди уже четвертый день не варили пищи, а лошади обедали кору деревьев и питались их листьями ²¹. Боевых запасов также оставалось очень мало; армия, ослабленная дезертированием, насчитывала не более 38 000 чел. и была окружена 190 000 неприятелем. Гибель ее казалась неизбежной, и Карл, находясь в Бендерах, предавался по этому случаю ликованиям.

«При таких обстоятельствах, — говорил Карл, — я каждую минуту ожидал известия, что враг мой сдался, и уже представлял себе, с какою неописанною радостью увижу я его, лежащего у ног моих. Но, Боже мой!.. Ко мне прискакал посланный от Киовского с уведомлением, что визирь готовится заключить мир с царем! Радость моя сменилась печалью и гневом. Я не знал, что предпринять, и, вскочив на лошадь, поскакал в турецкий лагерь» ²². [784]

Чтобы понять, почему визирь согласился на заключение мира с Петром, необходимо вникнуть в некоторые подробности.

Мы видели, что во весь день 8 (19) июня татары и спаги неотступно нападали на отступавшие от Фальчи наши войска, которые, поэтому, не находя возможным продолжать отступление, остановились 9 (20) июня на избранной позиции и приготовились к отпору. Все 10 (21) число визирь громил наш лагерь своею артиллерией. Мы отвечали на выстрелы, но очень слабо, сберегая снаряды, которых уже оставалось немного, для решительной минуты, которая вскоре и наступила. Судя по слабости нашего огня, визирь заключил, что бомбардировка уже достаточно достигла цели, и что настал момент нанесения русским окончательного удара. 20 000 лучшего войска, отборных янычар, к вечеру, 10 (21) числа, двинулись на штурм. Не смотря на всю его энергию, штурм был дважды отбит, с огромными для янычар потерями ²³.

Это обстоятельство сильно подняло геройский дух русских и охлаждающим образом подействовало на визиря, человека, как было уже сказано, не воинственного. Еще при своем назначении он сказал султану: «ты знаешь, что я в детстве учился действовать топором (прежде он был дровосеком), а не саблею и командованию над армией. Я постараюсь честно служить тебе. Но если не сумею, то помни, что я предупреждал тебя, и не обвиняй меня» ²⁴.

Слова эти достаточно характеризуют личность визиря, как главнокомандующего, не обладающего ни особенным талантом, ни энергией. В данном положении это было нашим спасением. Геройское отражение штурма не могло не охладить дальнейшей предприимчивости визиря и не понизить духа его войск, как это всегда бывает с турками при неудаче. Нужно помнить, что турки (особенно прошлого века) прежде всего фанатики. При всякой удаче они предприимчивы и смелы до дерзости, потому что видят в этом заступничество пророка, по воле которого все должно пасть прахом пред его последователями. Напротив того, испытав неудачу, они считают дальнейшую борьбу немыслимой и бесполезной, потому что, значит, мусульмане чем нибудь возбудили гнев пророка, и он допустил их поражение ²⁵. Поэтому дальнейшая борьба означала бы противление воле пророка, по крайней мере, до тех пор, пока он не превратит гнева на милость.

Эти верования мусульман и спасли нашу армию на Пруте. Прежде всего янычары, отбитые на штурме и сильно пострадавшие, объявили, что более на штурм они уже не пойдут, и [785] требовали, чтобы визирь «поскорее заключил мир» ²⁶. Требование янычар разделяла и вся турецкая армия, тем более, что в тот же день, 10-го (21-го) июля, до нее дошла весть, что русский отряд генерала Рене, высланный, как сказано, Петром еще из Ясс к Браилову, овладел этим городом и его крепостью.

О таком настроении визирской армии объявили на допросе пленные турки, и это возбудило у нас, в некоторых лицах, по крайней мере, надежду на возможность выйти из критического положения.

Что касается Петра, то он не верил в возможность заключить мир при настоящей обстановке положения, невольно ставя себя на место визиря, имевшего на своей стороне все преимущества в данную минуту. Поэтому он решился мужественно пробить себе дорогу, во что бы то ни стало, на другой же день. С этою целью он отдал соответствующие приказания Шереметеву и велел сжечь все повозки с рогатками и весь лишний багаж, чтобы облегчить марш армии, и чтобы ничто не досталось неприятелю. От страшного напряжения всей нервной системы, в виду предстоящего вопроса быть или не быть, Петр сильно страдал в этот день мигренью и, чтобы подготовить весь запас сил на решительное завтра, удалился в свою палатку, запретив, кому бы то ни было, входить к нему.

Твердая решимость царя умереть или проложить себе путь с честью, сожжение багажа и проч, утвердили в войсках убеждение в неизбежности катастрофы, но не привели их в робость. Все решились идти за царем и, если то неизбежно, пасть смертью героев. Но в русском лагере было много женщин, которые пришли в совершенное отчаяние.

Некоторые из них, наиболее приближенные к бывшей так же в походе будущей императрице Екатерине I, обратились к ней с мольбой войти в их положение, которое, при том, ставило их в необходимость сжечь свои экипажи и пешком следовать за войсками. Некоторые из генералов так же указывали ей на возможность кончить дело, не доводя его до крайностей.

В то время, когда Петр сидел в своей палатке и предавался тяжелым думам, Екатерина собрала к себе на совет высших чинов армии, а так же пригласила и дипломата, вице-канцлера Шафирова. Последний сказал, что есть надежда на заключение мира, и что во всяком случае следует сделать попытку. На это Шереметев заметил:

— Попытка к заключению мира просто глупа, если же визирь заключит этот мир, то будет еще глупее того, кто предлагает подобную попытку. [786]

Шереметев рассуждал, как воин, Шафиров — как дипломат, и оба были правы. Шафиров знал, что в Турции все можно сделать при посредстве подарков и денег.

Впоследствии это подтвердил и Фридрих Великий, сказав, что «турки за деньги продадут и своего пророка». Убежденная Шафировым, Екатерина, нарушив запрет Петра, вошла в его палатку, изложила ему надежды Шафирова и умоляла сделать попытку к замирению. Не веря в благоприятный исход этого дела, Петр не желал получить отказа и потому не согласился начать переговоры от своего имени. Тем не менее он дозволил Шереметеву, как фельдмаршалу, снестись с визирем только от себя.

В ночь на 11-е (22-е) июля один капитан из татар, в сопровождении трубача, был отправлен Шереметевым к визирю с письмом, в котором, между прочим, было сказано, что настоящая война возникла против желания царя и султана, и что потому «заблагоразсудил я вашему сиятельству предложить сию войну прекратить возобновлением прежнего покоя, который может быть обеим сторонам полезен. Буде же к тому склонности не учините, то мы готовы и к другому, и Бог взыщет то кровопролитие на том, кто тому причиною, и надеемся, что Бог поможет нежелающему. На сие ожидать буду ответа и посланного сего скорого возвращения» ²⁷.

Но этот посланный был задержан татарами, не хотевшими замирения, и письмо не было доставлено визирю ²⁸. Прождав два часа и не получая ответа, Шереметев отправил визирю второе письмо, так как ответ в том или другом виде был необходим, потому что в случае отказа немедленно предстояло, пока еще не рассвело, ввести войска в бой. В этом втором письме было сказано, что, не получив ответа на первое письмо: «Желаем от вас, как наискорейшей резолюции — желаете ли мира с нами возобновления, которое мы с вами можем, без дальнего пролития человеческой крови, на полезнейших кондициях учинить. Но ежели не желаете, то требуем скорой резолюции, ибо мы, с своей стороны, к обоему готовы и принуждены восприять крайнюю резолюцию. Однако сие предлагаем, щадя человеческого кровопролития, и будем ожидать несколько часов ответа» ²⁹. Письмо это было послано с полковником, в сопровождении трубача, и дошло по назначению. Твердый тон его и высказываемая решимость действовать сообразно с намерениями визиря давали ему понять, что русские сумеют постоять за себя, и что туркам [787] дорого обойдется даже победа, которая, к тому же, хотя и была вероятна, но дело могло кончиться и неудачей, подобно штурму 10-го (21-го) июля. Зная при том настроение своей армии, требовавшей «скорого замирения», визирь охотно принял предложение и приказал передать посланному, чтобы для переговоров было прислано высокопоставленное лицо, снабженное письмом от самого царя, чтобы знать, что в том его воля.

Тогда Шафиров заготовил от имени Петра следующее письмо, которое не находится ни у кого из русских исторических писателей, и которое мы приводим поэтому дословно из рукописи 1720 г., на которую так часто уже ссылались ³⁰.

«Преславный и великодушный генерал!

Я не был никогда такого мнения, чтобы султан гнушение какое надо мною приключать (желал?), понеже я себе всегда за великую честь почитаю с ним в союзе обретаться и новое приятельство содержать; ибо весьма ни для него, ниже для подданных его князей, армию восстановил, но токмо безопасности ради моих собственных земель; а ежели ему кто и кое-что подговаривал, и я нечаянно несчастен, что он против меня недовольство какое имеет, то во мгновение ока все оное возвратить (готов?), в чем его величество не доволен; и вы, великодушный генерал, сами усмотрите, как я согласен всякую сатисфакцию дать, во всех важных жалобах, ради которых для войны против меня предвозвестили и декларировали, ежели вы изволите, на несколько дней перемирие (армистициум) позволить, о чем и прилежно прошу. В таком времени я моих офицеров в заклад пошлю вящшего доверия ради наших цесарских слов, которые я влагал и вам отослать хочу чрез сего письма, подписанного нашею собственною рукою и с моею тайною, великою печатью укрепленного, и великодушный генерал отнюдь более одержать не может, или Оттоманскому государству важнее услугу чинить, нежели сию войну в самом начале чрез заключение мира окончить, понеже я кондиции в вашей воле поставляю, в надежде, что вы так великодушны будете, что мне непристойных требований ни предписать, наименьше же оных далее распространять, нежели они в военной декларации от его освященного высочества сочинены.

Сего для уповал я, что вы преостерегать будете более кровопролитие, нежели доныне бывало; при том же прошаючи, чтобы изволил немедленно повелеть перестать от паления артиллерии, понеже я уже при своей армии приказал, чтобы не [788] чинить какое неприятельство, и восприемлют закладные особы, которые я к вам отослать готов, и того для Всемогущего Бога призывать буду, чтобы на вас свое изобильное благословение изливать дал, и весь свет вам честь оказал. Дано в нынешнем лагере над рекою Прут, июля 22-го дня, 1711 году. Петр» ³¹.

Таким образом Петр изъявлял желание, удовлетворить лишь требованиям Порты, находящимся в пределах причин, побудивших ее к войне и которых собственно не существовало, так как главною причиною войны Порта выставляла мнимое посягательство царя на ее владения, чему не было никаких доказательств. Вместе с тем не допускалось никаких предложений неприятеля, непристойных воинской чести.

С этим письмом был отправлен Шафиров, получивший от царя точные указания на те пункты, на которые можно согласиться. Чтобы сделать визиря сговорчивее, Шафиров обещал ему, по заключении мира, выдать 150 000 рублей ³². Другим влиятельным лицам так же обещаны промессы. Сверх того, Екатерина собрала все свои драгоценности и поручила передать их визирю в подарок от себя. Ее примеру последовали и все дамы, бывшие в лагере, а так же «царь, генералы его и все обер (высшие) офицеры мало что не все приносили, что у них было» ³³.

Переговоры приняли вполне благоприятный ход, и уже на другой день 12-го (23-го) июля мир был подписан на весьма умеренных условиях. О выдаче Карла в договоре не было упомянуто; да и вообще о нем забыли. «Я чаю, что на него плюнули», — доносил Шафиров царю от 13-го (24-го) июля. Только по просьбе Понятовского, потом уже было внесено в договор дополнение, по которому Карлу предоставлен свободный проезд в Швецию как через Россию, так и через Польшу.

Что же делал в это время Карл? Мы видели, что он, один без свиты, поскакал верхом из Бендер, как только получил сведения о начавшихся с визирем переговорах. Во что бы то ни стало он хотел помешать им. Подскакав к левому берегу Прута, где не было никаких переправ, и зная, что армия визиря расположена на правом берегу, Карл бросился в реку и хотя чуть не утонул, но успел верхом переплыть реку и попал, как раз, в русский лагерь. Но, нисколько не потерявшись, он проскакал через него в карьер и прибыл в турецкий лагерь. [789]

Отыскав Понятовского, он узнал от него, что мир уже подписан, и что в тот же день, 12-го (23-го) июля, русские уже свободно выступают с музыкой и развернутыми знаменами ³⁴.

Приведенный этим известием в совершенную ярость, он отправился к визирю и иронически поздравил его с заключением мира. Визирь так же насмешливо принял поздравление и просил Карла сесть.

— Я был страшно сердит, — говорил Карл, — и загрыз бы его зубами, если бы имел возможность ³⁵.

При всем том Карл сдерживался и начал уговаривать визиря не дозволять русским свободного выхода, а воспользоваться случаем, который в другой раз уже никогда не представится. Он говорил, что, не потеряв ни одного солдата, визирь может заставить царя, с всею его армиею, положить оружие.

— Дайте мне только 12 или 15 пушек, — сказал он, — и разрешите открыть пальбу.

Но визирь не обращал внимания на его слова. Тогда Карл попытался застращать его. Он указывал ему на ответственность, которая падала на него за то, что, имея возможность взять в плен всю русскую армию, он упускал этот случай.

— Я имею власть, — отвечал ему визирь, — продолжать войну, или заключить мир.

— Но ведь ты можешь взять в плен всю русскую армию, — сказал Карл.

— Наш закон, — возразил визирь, — повелевает нам мириться с неприятелем, который нас просит о мире.

— А повелевает ли тебе закон, — вскричал Карл, — заключать плохой мир, когда ты мог потребовать, чего только хочешь? Разве не от тебя зависит представить царя пленником в Константинополь?

Желая уколоть Карла, визирь сказал, улыбаясь:

— О, кто же тогда стал бы управлять его страною, в его отсутствие? Нельзя же, чтобы все правители были не у себя дома!..

Карл понял намек на себя и горько улыбнулся. Затем он подсел к визирю вплотную на диван и, смотря на него в упор, протянул ногу и умышленно задев шпорой за одежду визиря, оборвал ее, встал и молча вышел ³⁶.

Полагаем, что сделанного очерка достаточно для составления понятия о личности Карла, как противника Петра, и его влияния на ход событий Северной войны, от Полтавы до Прута. Самая [790] эта война с Турцией и критическое положение на Пруте были делом Карла, которому, однако, не удалось помешать нам выйти из этого положения. А кто знает, чем бы мог окончиться для нас этот Прутский поход, если бы Карлу не было отказано в его просьбе руководить действиями турецких войск? Но этому, главным образом, воспрепятствовало сложившееся о нем у турок мнение, что при своей дерзкой смелости, погубив всю шведскую армию, он тем более будет равнодушен к потерям мусульман, не останавливаясь ни пред какими самыми рискованными предприятиями.

Дальнейшее пребывание Карла в Турции, его сопротивление турецким властям и потом бегство, переодевание в костюм, с накладным париком и прочее, до самой его загадочной смерти, незадолго до которой он хотел сделаться другом Петра, уже не относится к нашему очерку, хотя все это полно легендарных сказаний.

А. Н. Петров.

Комментарии

1. Рукопись Z., 1720 г., которая была подробно описана мною в № 7 «Исторического Вестника» 1893 г., в статье «Противник Петра Великого».

2. Там же, стр. 85.

3. Рук. 1720 г.

4. Рукоп. Z., 1720 г., стр. 86-87.

5. Рукоп. 1720 г. Z., стр. 89.

6. Voltaire, р. 195.

7. Рукоп. Z., 1720 г., стр. 93.

8. Там же.

9. Там же, стр. 94.

10. Там же, стр. 95.

11. Мешок содержит около 2 500 ефимков.

12. Рук. Z., 1720 г., стр. 96.

13. Рукоп. Z., 1720 г., стр. 98.

14. Ibidem.

15. Ibidem.

16. Рукоп. 1720 г., стр. 101.

17. Ibidem, стр. 107.

18. Мы не намерены излагать здесь подробности прутского похода Петра и упоминаем только о том, что по сие время не было известно и о чем говорится в рукописи 1720 года.

19. Шереметев перешел Днестр 30 марта (10 апреля).

20. К этому его принудило то обстоятельство, что в течение всего 8 (19) июля татары и спаги делали постоянные нападения на наши бывшие в движении войска, при чем успели отбить много телег с провиантом и порохом, в которых уже чувствовался большой недостаток.

21. Рук. 1720 г., стр. 113.

22. Ibidem.

23. Погибло более 7 000 человек.

24. Рук. 1720 года.

25. Ибрагим-эфенди, турецкий тактик, о тактике турок.

26. Рук. 1720 г.

27. Соловьев, Ист. России, т. XVI, стр. 83.

28. Рук. 1720 г., стр. 114.

29. Соловьев, т, XVI, стр. 84.

30. Содержание этого письма, согласное с настоящим, приводится только у Nordberg, в его Hist. de Charles XII, и напечатано только в 1742 году.

31. Рук. Z., 1720 г., стр. 114 и 115.

32. Соловьев, т. XVI, стр. 84. По рукоп. 1720 года, один только каймакан (советник) визиря получил 100 000 червонцев.

33. Рукоп. 1720, стр. 115.

34. Ibidem.

35. Ibidem, стр. 116.

36. Voltaire, р. 227.