ГУСТАВ IV И ВЕЛИКАЯ КНЯЖНА АЛЕКСАНДРА ПАВЛОВНА В 1797 Г.

Материалы, касающиеся сватовства короля Густава IV.

(Из шведских источников). 1

1) О позднейших переговорах о бракосочетании короля Густава IV Адольфа с великой княжной Александрой Павловной.

2) О том, что, по достижении совершеннолетия Густава Адольфа и его вступлении в управление, было сделано по вышесказанному делу, — мнения, представленные в совет государственным канцлером Спарре и изложенные в нижеследующих двух докладах.

1) Всеподданнейший доклад.

В январе 1797 г.

Мне кажется, что искренность и прямодушие объяснений, которые соблаговолили дать император и императрица касательно религиозного вопроса, делают его более вопросом совести, как их [234] собственной, так и молодой великой княжны, нежели покровом, под которым скрывается un orgueil de courrone 2.

Откровенный характер императора, при той теплой дружбе, которую он повидимому питает к вашему королевскому величеству, полагаю, требует равной откровенности также с вашей стороны.

Если возможно успокоить его совесть и вполне убедить и удовлетворить его, то, кажется, более ничего не должно было бы останавливать окончательное решение как его самого, так и его супруги — не медлить ни минуты долее для скрепления союза между двумя сердцами, союза, в котором главную роль играет взаимное счастие и который будет содействовать возникновению и укреплению на продолжительнейшее время благоденствия двух наций.

Так как религиозный вопрос, повидимому, единственное препятствие, за которое зацепляется это важное обстоятельство, то, чтобы уговориться с августейшими родителями, следует действовать такими мерами, которые соответствовали бы их личному характеру, отличительною чертою которого служит в одинаковой степени нежность, искреннее, честное желание и добросовестность. Имея это в виду, казалось бы, можно было исследовать правовую сторону вопроса при свете одного здравого смысла и что решение, полученное этим путем, будет несомненно самое верное, ибо соединить в себе как истинные интересы государей и их народов, так и будет соответствовать началам государственного права.

От императора, как от государя просвещенного и уважающего закон, не может ускользнуть обстоятельство — как важно сохранить чувство любви и преданности подданных к их законному правительству. Но народная любовь исчезает, по мере того как закрадывается подозрение, что члены королевского дома не принадлежать к одной и той же религии. Простой шведский народ, издавна отличающийся своей любовью к королю, наверное не помирится с мыслю видеть в своей земле королеву, которую, при всем к ней уважении, можно заподозреть в том, что она в деле веры придерживается не одинакого с ним образа мыслей. Народ непременно потребует, чтобы, водворившись в его стране, она отреклась от убеждений, которые не согласны с его собственными, и он наверно забудет принять во внимание, что королева его, проведя свою юность в стране, где господствуют иные убеждения, основательность [235] которых она в том возрасте, когда покидала свое отечество, не в состояния была обсудить и испытать на опыте.

Народная любовь и уважение к ее персоне должны таким образом истлеть и, наконец, погаснуть, по мере того как увеличатся опасение и подозрение, что она со временен может повлиять на убеждения любящего ее супруга и легко совратить его. Наиболее многочисленный низший класс народа, наименее образованный, как повсюду, руководствуется предрассудками, от которых освободиться сразу не дозволяет ему его невежество. Когда возникает в умах брожение, то является множество недобрых и злонамеренных людей, которые находят удовольствие раздувать огонь и пользуются случаем сбивать с толку других. Слепую толпу, конечно, можно извинить, но история полна примерами подобного народного сумасбродства. Положим, что молодая великая княжна, достаточно рассудительная и осторожная, найдет средство держаться середины, но простой народ истолкует эти средства в дурную сторону и даже запятнает их ненавистным словом и насмешкой над святыней. Этот компромисс в делах веры может раздражить толпу еще гораздо более, чем допущение открытого и свободного отправления ее (в. к.) собственного богослужения. Супруга царя Петра, императрица Екатерина, вступившая после него на престол, рождена и воспитана была в лютеранской вере. Большая часть принцесс, которые вступили после нее в русское императорское семейство, были также лютеранки; все они клялись исповедывать лютеранскую веру, и не смотря на то, для сохранения мира и покоя в государстве и исполнения своих новых обязанностей, пожертвовали своим обязательством. Спокойствие их совести ни мало этим не нарушалось. В этом отношении всегда в императорском доме царствовали мир, любовь и безмятежность и то-же самое можно вполне применить также к шведскому королевскому дому. Недавно в бозе почившая императрица (Екатерина II), равно как и блаженной памяти родитель вашего величества Густав III признали в своих государствах свободу вероисповедания или так называемую свободу совести (tolerance) 3.

Итак, первый наитруднейший шаг уже сделан. Не должны ли их августейшие преемники и сыновья идти далее и превзойти их в деле воспитания народа, тем паче, что они начали свое царствование в тот век, когда просвещенному и возвышенному уму [236] представляется возможность идти рука об руку с истинной верой и страхом Божиим. Не впервые северу просвещать мир, на севере сияет полярная звезда и к северному же полюсу обращена стрелка компаса.

Если-бы теперь оба правительства заявили друг другу, что хотя религиозный вопрос некоторое время и представлял затруднение для желанного брачного союза, долженствующего соединить обе ветви Гольштинского дома, но что при ближайшем исследовании этих затруднений обеими сторонами признано, что вся рознь в христианских религиях происходит от человеческих страстей и невежества, в самом же главном эти религии между собою совершенно согласны, затем, что на все вероучения, вместе взятые, следует смотреть как на одну и ту-же христианскую веру, господствующую в целой Европе, — и потому оба государя и согласились между собой, наконец, что на будущее время, при заключении брачных союзов между шведской и русской ветвями Гольштинского дома, принцессы обязаны принимать религию той страны, куда они выдаются замуж, и что на это не следует смотреть как на перемену вероисповедания, то вследствие такого соглашения принцессы могли бы служить орудием для сближения обоих народов, так как устранение соперничества между религиями способствует к укреплению мира и спокойствия, как в собственном государстве, так и остальных частях света. Следовало бы всем просвещенным и знающим людям всех стран усвоить себе таковые принципы и цели, и чтобы в то же время все народы их провозгласили и держались. И это так было бы, если бы только нашлись государи, которые дали возможность распространиться этим принципам. Такими государями могли бы быть король Швеции и Павел, первый этого имени из державших российский скипетр. Оба государя могли бы смело сказать: если наши предшественники имели власть разъединять народ, исповедующий различную веру, то тем более имеем мы право соединить народ вновь узами единомыслия.

Ежели русский государь предъявлял свои требования, руководимый до сих пор только убеждением своей совести и, основываясь на принципах, позволил представить замечания на некоторые статьи основных законов Швеции, которые были сообщены для сведения его в Бозе почившей матери, то эти замечания не трудно опровергнуть немногими словами, но, кажется, еще более необходимо исправить те заблуждения совести, которые обнаружил он и его супруга в разговорах с генералом Клингспором 4, разговорах [237] проникнутых тоном добросовестности (ton consciencieux). В таком же тоне осмелюсь всеподданнейше предложить дать им ответ. Чтобы совершенно убедить их и сделать все, что возможно для успокоения их совести, встревоженной представлением опасности от перемены религии, о клятвопреступлении и т. п., необходимо, не смотря на наше нежелание, войти в некоторые подробности.

Если с русской стороны искренность относительно приведенных религиозных препятствий была нелицемерна, то вашему королевскому величеству надлежит отвечать подобною же искренностию и тогда в результате окажется приобретенное и усвоенное убеждение в ее основательности; в противном же случае в состоянии раздражения вопрос будет безотлагательно решен. Если же, против всякого ожидания, ссылка августейших родителей на partie religieuse приведена лишь с целью лучше скрыть la partie politique (политическую сторону вопроса), в которой может быть скрывается или заключается поползновение на приобретение preeminence de couronne (преимущество державы), чего всегда напрасно будут добиваться, если желают выставить это преимущество, так могут в проектированной декларации найти лучшее средство оградить l’honneur des deux couronnes как с одной, так и с другой стороны, даже в таком случае, если бы из этой декларации пожелали выпустить приведенные мотивы, которые могут обнаружить религиозное разномыслие в такое время, когда еще не везде у народа исчезли религиозные предрассудки, почему в упомянутую декларацию и вошли одни лишь обязательства относительно совершенной взаимности, в случае какая-либо шведская принцесса сделается членом, войдет в императорское русское семейство или русская в королевское шведское семейство.

2) Pro-memoria.

(3 мая 1797).

Когда дело об августейшем браке, к сожалению, получило такую огласку в обоих государствах и всем сделалось известно заявление государей, по которому брак может не иначе состояться как под тем условием, чтобы великая княжна, по настоянию одной стороны, удержала греческое вероисповедание, а другой, — еще с большим правом, чтобы она приняла и исповедывала лютеранский закон, то, не смотря на то, что оба августейшие монарха были проникнуты желанием, чтобы брак состоялся ради благополучия своих народов, а также для радости и обоюдной пользы [238] собственного дома, это их желание не может исполниться, пока они не пойдут друг другу на встречу и не уговорятся между собой о способах соглашения относительно обязательств, которым должна будет подчиниться великая княжна (что должна будет оставить и что принять), таким образом, чтобы каждая сторона могла быть уверена, что она достигнула того, что имела в виду и чтобы не казалось, что одна из них подчинилась другой. Уступить друг другу на иных основаниях запрещает им по справедливости их достоинство и народное мнение, которое требует от всякого правителя, чтобы он сохранил за собой то почетное положение, которое он занимает в свете. Точно так, как и в других случаях, так и в подлежащем споре, не может не существовать какого-либо средства для его решения, если только обе стороны будут добиваться с его искренностию.

Следовательно, если только существует mezzo termino (средний путь), то необходимо его поискать и предложить.

Но которая из двух сторон пожелает принять на себя инициативу в этом деле? Русский кабинет может возразить, что в некотором отношении им уже сделан первый шаг в рескрипте ее величества императрицы к вашему величеству, в котором выражено желание, чтобы ваше величество соблаговолили объяснить — что вы, собственно, разумеете под свободой совести по отношению к религии, правилам которой вел. княжна должна будет следовать. Со стороны же родителей положительно обещано было, что вел. княжна во всех внешних религиозных лютеранских обрядах, во всем том, что не возбуждает сомнения в ее собственном вероисповедании (de doute ni de louche sur sa religion), будет заодно с своим супругом и государем: это были собственные слова письма императрицы. Эта придуманная оговорка требует точнейшего объяснения с их стороны, тем более, что спрашивается: имели ли они повод требовать от вашего величества подобное объяснение? Такое взаимное объяснение, полагаю, имелось в виду, когда ваше величество в ответном письме к императору выразили свое желание позволить вам лично объясниться по сему предмету, так как в устном между обоими монархами разговоре их обоюдные намерения могли бы всего легче развиться и найти надлежащее выражение, и, читая в сердце друг у друга, они бы в тысячу раз скорее согласились на счет этого предмета, чем посредством своих уполномоченных и письменных переговоров, которые могут продлиться на целые недели и месяцы.

Хотя император в том своем письме не дал положительного [239] ответа относительно предложенного свидания, однако же в разговоре с генералом Клингспором объявил, что не может на него согласиться, потому что, по его мнению, это свидание не приведет ни к какому результату, — заявление, которое, скорее всего должно полагать, он проронил при его известной вспыльчивости и нетерпения, полагая, что питаемое им желание не может быть осуществлено и окончательно решено перед его отъездом в Москву. При всем том как императрица, так и граф Безбородко, а равно и то лице, которое пользуется большим кредитом у императора и в своих действиях руководствуется его мыслями, дали генералу Клингспору явственно понять, что и по его отбытии в Швецию ему ничего не препятствует поддерживать переписку и сношения с последним лицем, хотя и не в качестве оффициального, но только частного лица.

Из этого можно усмотреть, что в России еще заботятся не выпускать из рук нить (le fil de negociation) переговоров, которыми столь интересуются оба двора и государства, и какой бы слабой ни казалась эта нить, она, полагаю, может легко и без большого труда быть скоро укреплена (удвоена), если только позаботиться, чтобы она внезапно и совершенно не порвалась, чего, как ваше королевское величество, без сомнения, сами изволите усмотреть, в виду множества веских обстоятельств отнюдь не следует допускать.

Может статься, при настоящем положении дела, в тайне желали, чтобы генерал Клингспор лучше возвратился ко двору вашего в-ва, чем чтобы он не участвовал в поездке в Москву. Но будучи приближен к персоне вашего величества и наглядно изучив Россию, он, посредством устных сообщений о всех обстоятельствах дела, мог принести пользу и не имея своего прежнего дипломатического характера. Конечно, не без цели дано ему было позволение писать; этим, по всему вероятию, желали оставить за собой желанный выход (porte de sortie), горя нетерпением, наконец, устранить все затруднения и упорство, которые, к сожалению, испытали в желанном деле, — если только встретят со стороны вашего величества соответствующее благорасположение. Некоторые выражения последнего письма императрицы всегда возбуждали во мне мысль, что они употреблены лишь с тою целию, чтобы посредством некоторых termes compasses comme il faut (сдержанных, как следует уравновешенных выражений) спасти дело и иметь возможность согласить обоюдные претензии, отстоять их, не затрогивая их щекотливых сторон.

Повидимому, русский двор, действуя в духе соглашения и с [240] целью найти средний путь (mezzo termino), уже сделал первый шаг в письме императрицы (Екатерины II), в котором хотя и не положительно, но в ясных словах было выражено: «великая княжна, пожалуй, может сделаться лютеранкой», хотя она сама и ее супруг в виду того, что вся Россия знала о той важности (eclat), какую покойная императрица (Елизавета Петровна) придавала этому вопросу, не могли сохранить своей религии. Но так как нынешняя императрица, мать великой княжны, вместе с своим супругом вполне согласны относительно содержания этого письма, то смысл (le sens) оного, как скоро он окажется ясным, должен удовлетворять более, чем самые выражения. Вот на основании этого смысла и надлежало бы позаботиться как об удовлетворении национальных требований, так и о том, чтоб монархи обеих наций, пришед к соглашению, остались друг другом довольны.

Ежели императрица писала, что ее дочь могла бы исполнять все те лютеранские религиозные обряды, которые не подвергают сомнению (doute ou louche) ее собственное вероисповедание, то казалось бы, что это обещание содержит в себе молчаливое согласие (tacite aveu) на то, чтобы великая княжна, подобно лютеранке, могла исполнять все те обряды, обычаи и церемонии лютеранского вероисповедания, которые также находятся в употреблении в ее собственном вероисповедании; во всем же остальном поступать по своему желанию и предоставляется ей иметь свою небольшую подвижную капеллу (portativa kapell) 5, которая может помещаться в ее внутренних покоях. Первая часть этого предложения согласна с условием, поставленным вашим величеством, с условием, от которого нельзя отступить, а с удержанием его уничтожается, как нечто призрачное (illusoire), вся остальная часть предложения, содержащая обещание вашего величества 6. Ибо если за упомянутым предложением должно естественно последовать, в таких же выражениях, как сделанная императрицей уступка, соответственное обещание вашего величества, то, кажется, можно быть уверенным, что русский двор удовлетворится этим проектом и примет его.

Ибо в общем его содержании нашел император именно то, чего он должен был искать, т. е. убеждение, что в слове капелла [241] заключается именно то, чего он так горячо желал и что касательно ненарушимости веры своего народа он выказал заботу не менее своей покойной матери. Содержанием этого предложения, сделанного вашим величеством, оградили ваше величество как свою совесть, так и закон, а равно и то, что предписывается религией и честью, между тем как при ином содержании могло возникнуть с одной стороны желание предписать то, что с другой не могло быть с полным правом отвергнуто.

Но самые выражения предложения должны прежде всего быть кратки и общи; указав на принципы, следует строго избегать всяких подробностей и не касаться частностей, которыми обеим сторонам легко можно было бы увлечься и снова зацепить друг друга. Может статься все это именно и входило в планы русского двора, как желанный выход (issue), как лучшее средство отделаться от всего.

Мне остается, с всемилостивейшего позволения, подробнее объяснить весь ход дела я постараться доказать, что ваше величество, приняв вышеприведенные концессии (уступки) августейших родителей, ясно выраженные в собственном письме императрицы, в таком смысле (sens), как я имел честь всеподданнейше предложить, я которому их императорские величества по справедливости не могли бы противоречить, достигли бы с своей стороны всего того, что вашим величеством имелось в виду: действовать сообразно предписаниям законов и религии.

Чему лютеранин прежде всего обязан следовать и что должны мы исполнять в продолжение всей нашей жизни соответственно с нашей религией? Мы слушаем божественное слово, мы поем Богу хвалу, мы ходим к св. причастию с крепкой верой, что, ради нашего спасения, мы вкушаем истинное тело и кровь Его Сына, мы гласно в церкви исповедуем наши грехи, хотя, для успокоения совести, допускается, смотря по желанию, также тайная и одиночная исповедь.

В этом состоят все наши внешние обязанности и главнейшие обряды; но точно также поступают последователи греческого закона по отношению ко всем поименованным трем частям. И так как с той стороны именно желают, чтобы великая княжна исполняла обряды, принятые и исполняемые как в том, так и в другом законе, то значит, что она будет наблюдать то же, что и мы, веровать с нами в одно и то-же, одним словом превратится в лютеранку. Но как согласовать с нашим вероучением допущение в ее внутренних покоях хотя только подвижной частной капеллы, [242] дозволением ей молиться в ней отдельно от всех, что не совсем согласно с нашим учением о спасении души? Как примирить с нашей верой подобную уступку? На это, по моему мнению, можно дать такой ответ: хотя слово «капелла» и неприятно звучит в наших ушах и может возбудить подозрение, но, взвесив то, что великой княжне останется совершать в так называемой капелле, мы легко можем убедиться, что de facto все уступки и обещания относительно сего, как мы уже сказали, не что иное, как ода иллюзия.

Все ее действия в этой капелле ограничатся тем, что она может в ней молиться какому-либо святому. Иных религиозных актов сверх тех, в которых участвовала она сообща с лютеранами и согласно их обрядам, она в ней совершать не может. К этому почитанию (veneration) (святых), а не поклонению (adoration), которое отрицается всеми здравомыслящими, — действию в некотором смысле похожему на простое почитание памяти всякого великого и знаменитого человека, отличившегося великими добродетелями и примерною жизнью, — отнесутся, может быть, с большим сарказмом (sarcasme), чем оно заслуживает. Затем, если и предположить, что вел. княжна не пожелает изменить своему обычаю (что невероятно), то и это можно ей дозволить в виду дарованной нам свободы, дозволяющей руководствоваться собственною совестью, тем, во что кто верит и чем живет относительно тех религиозных пунктов, которые необходимы для спасения души и прямо не указаны и не предписаны церковью: право совести, которое основано на естественном законе и столь глубоко в человеке, что никто из нас не в состоянии сбросить с себя.

Из вышеизложенного явствует, что в практике между существенными обрядами обеих церквей, как лютеранской, так и греческой, можно сказать, нет никакого различия; но тем более обнаруживается оно в учении о божественном исхождении третьего лица от одного Отца, а не так как у нас от Отца и Сына. Но ведь исхождение Св. Духа, как исповедуем Его мы, не было никогда принято всею христианскою церковью. Этот догмат был признан таковым лишь некоторыми отдельными западными церквами. Факт этот есть историческая истина и сделался известным не ранее ІХ-го столетия.

Что касается прочих догматов, то греки, также как и мы, веруют в Троицу, а учение об исхождении Св. Духа есть не более, как умозрительный догмат и он никоим образом не может влиять на образ жизни и исполнение обязанностей истинного христианина. [243]

Каким-бы отвлеченным (абстрактным) ни казался религиозный предмет совету, он имеет такую большую и действительную важность, что я не могу его обойти при настоящем обсуждении вопроса. Обдумывая его, меня взяло сомнение и потому я прибегнул к совету более меня сведущих и ученых лиц из высшего духовенства вашего в-ва. Наши мнения сошлись и я имею честь доложить о результате наших совещаний.

Как-бы то ни было, но имея в виду заключительные положения и применяясь к настоящей цели совета, мне сдается, что то, что мы часто называем различием в религиях, составляет не что иное, как различие в обрядах и что вел. княжна ipso facto сделается лютеранкой, как скоро вашим в-вом будет сделано и русским двором принято предложение в упомянутых выражениях, что, по моему мнению, не подлежит никакому сомнению; но в ту-же самую минуту, когда будут исполнены требования шведского закона, будут также устранены и все препятствия. Должно прежде всего согласиться относительно точного смысла предложений, а не слов, которые, сравнительно со смыслом, суть не что иное, как только одни пустые звуки.

Но если проектированное представление императору должно быть сделано, то спрашивается — каким путем и с помощию каких средств? Не следует-ли на представленные объяснения смотреть как на первый шаг, сделанный вашим в-вом к возобновлению негоциаций, и не должно-ли это показаться противным достоинству вашего в-ства; тем более, что со стороны императора уже было однажды объявлено, что он считает это дело совершенно законченным, и потому следовало ожидать почина к желанному скорому сближению с русской стороны?

Но по моему мнению этот почин на половину, или близко к тому, уже сделан посредником, генералом Клингспором, уполномоченным писать и доставлять сведения. Генералу Клингспору было обещано, что если его известия дадут какой-либо к тому повод, то уже не трудно будет опять навести императора на это дело. Личность, которая уверяла в том, пользуется большим влиянием при русском дворе и известна своею осторожностию и знанием дела и если-бы она не была уверена в силе своего влияния и успеха своего ходатайства, то наверно не пошла-бы так далеко в своих действиях и словах, как она это сделала. Мне видится в этих словах ясное доказательство того, как с той стороны всегда сильно желали окончания этого дела. С теми господами, которые там правительствуют, не должно терять надежды; только нужно дать им время осилить первое свое движение и дать охладеть их жару. [244]

Основываясь на этих данных и характере действительных предложений относительно возобновления дела, я всеподданнейше осмелился-бы предложить, не теряя времени, ибо каждая минута дорога и дабы не могли возникнуть новые затруднения и предложенное могло быть с пренебрежением отвергнуто, поручить ген. Клингспору сделать то, о чем его просили. Все то, что он получит на письме, наверное дойдет до вашего в-ства, все-же то, что он сам не напишет, будет иметь только частный характер и, не компрометируя персону вашего в-ства, могло-бы совершенно удовлетворить некоторых лиц другой стороны.

Например, генерал мог-бы засвидетельствовать, что он по своем возвращении сюда нашел, что нежные чувства, питаемые вашим в-вом к вел. княжне, ни в чем не изменились и что ваше в-ство попрежнему продолжаете желать приближения того часа, когда осуществится имеющийся в виду сердечный союз. Далее — о том трогательном интересе, с которым ваше в-ство отнеслись к известиям, переданным лично генералом, как об особе вел. княжны, так и ее августейших родителей и о прочих членах царской семьи; затем, о желании вашего в-ства, в видах взаимного удовлетворения, в случае состоится предположенное летом свидание, объясниться с императором и т. д. Также о вышеупомянутых средствах к соглашению, которые ваше в-ство имело намерение предложить и которые могли-бы удовлетворить желания обеих сторон, ибо ваше в-ство не намеревались отказываться от представления объяснений, которые могли послужить к разумению ваших мыслей относительно свободы совести, которая по справедливости должна быть предоставлена вел. княжне; наконец, что в настоящее время ваше в-ство согласны, если представится к тому повод, осуществить принятое намерение и посетить летом свою Финляндию, что на основании приличий, соблюдаемых между царствующими особами, приблизившимися к обоюдным границам своих государств, дает превосходные случай, так или иначе, свидеться друг с другом и приблизиться к тем целям, к которым они стремятся. Ответ на письмо генерала, примерно с подобным содержанием, мог бы достаточно обнаружить те намерения, которые еще может иметь императорский двор, а генералу возможно было-бы изложить свои донесения в торжествующих (victorieux) выражениях, так чтобы исчезли все несчастные недоразумения и сомнения, которые, вследствие нашептывания врагов, могли в чем-либо изменить сердечные чувства вашего в-ства к вел. княжне. Уничтожение этих недоразумений сказанным способом, во всяком случае, дело не маловажное. Короче, [245] нужно обождать ответа на подобное письмо; оно, может, раскроет многое и даст возможность принять дальнейшие необходимые меры.

Всемилостивейший государь! доселе я позволил себе касаться только религиозной и гражданской (civila) стороны вопроса, мне остается рассмотреть его политическую сторону. Всемилостивейше возложенная на меня вашим в-вом должность обязывает меня изложить это дело перед вашим в-вом как повелевает мне моя совесть и, как-бы перед Богом, честно и с полною откровенностию.

Ежели союз, скрепленный браком с вел. княжной, счастливо состоится, то мне представляется, что счастие и благоденствие государства будет на долгое время обеспечено; в противном случае мне видится лишь крайняя опасность и, может быть, падение его в недальнем будущем уже определено. Ужасные слова! но вашему в-ству не может не быть известным — в какое ныне тревожное состояние и бедственное положение приведено государство. Мы окружены с одной стороны соседом, могущественным на море и на суше, который может считать себя вправе мстить за оскорбление (injure), взнесенное его собственной особе; с других сторон — соседями, враждебно расположенными к нам и ревнивыми, дышащими вероломством и помышляющими о завоеваниях. И все это в такое время, когда большая часть европейских кабинетов, следуя моде, питает проекты округления (projets d’arrondissement), руководствуется одной лншь корыстью и пренебрегает идеями и принципами политического равновесия (balance politique).

Наконец, у государства нет ни одного союзника, на которого можно было-бы опереться; — эпоха, равную которой едва-ли можно встретить во всей шведской истории. Ваше в-ство приближаетесь к явному разрыву (brouillerie) с одной из южных европейских держав, которая в скором времени не будет признавать никакого права и, управляясь слепым высокомерием и бешенством, грозить уничтожить нашу торговлю 7. Естественный соперник этого государства, Англия, повидимому, смотрит на это с удовольствием (чтобы не сказать, что она содействует Франции в этом отношении); пораженная слепотой временных конъектур, она действует против собственных здравых и очевидных интересов, состоящих в том, чтобы поддержать нас против могущества России. Словом, нет кабинета, который позаботился-бы о нас, или был к нам расположен; заботятся только о том, чтоб их не трогали, тем паче, что они в настоящее время не в состоянии что-либо из-за нас предпринять. [246] При всем этом наши средства государственной обороны находятся в самом плачевном состоянии: флот раззорен, финансы обременены долгами и вся система нашего возрождения построена, по крайней мере, на 20—30-летнее продолжение ничем ненарушаемого мира.

Но что всего хуже, ко всему этому присоединяется еще не вполне надежный народный дух (esprit national), далекий от единодушие и необходимого патриотического энтузиазма (enthousiasme patriotique), который один только может сделать народ непобедимым, особенно в настоящую минуту, когда он видит раскрытую пасть вооруженного и возмущенного соседа и когда можно от него ожидать решения нанесть нам внезапный удар (coup de mains), наконец, когда все зависит от минутного каприза тех господ, в чьих руках находится кормило того государства. Какая безотрадная картина всего этого развертывается перед нами! Но в этой картине изображено далеко не все. Потеря собственного вашего величества покоя, лишение законно и страстно желаемого счастия, — желания отдохнуть под вечер мыслью и вознаградить себя за дневные утомления трудом и беспокойством, — все эти огорчения могут повлиять на драгоценную жизнь вашего величества и сократить ее. А когда она преждевременно погаснет, мы, покинутые верноподданные вашего величества, должны будем воскликнуть: теперь все, все для нас кончено! Итак, с одной стороны вот какая опасность; какой же выход и избавление от оной представляется с другой стороны?

Все зависит от одного слова. Раз, брак с великой княжной и союз с ее двором будет решен — и все тучи тотчас же рассеются. Счастие вашего величества, уже давно подготовленное, выразится на исполненных радости и надежды лицах ваших подданных; государство возвратится в состояние его стародавнего процветания и в короткое время вновь обретет свое прежнее значение; тогда как с другой стороны всякое лишнее рассуждение, уважение и соображение (consideration, egard, menagement) отодвинут нас назад, по крайней мере сравнительно с другими государствами, сравнительно с тем, чем нам следует быть под скипетром такого государя, который, подобно вашему величеству, вооружен столь великими и отличными достоинствами.

Перев. и сообщ. А. А. Чумиков.


Комментарии

1. В «Русской Старине» изд. 1874 г., том IX, стр. 277-300; 473-510, были напечатаны весьма интересные материалы о сватовстве Густава IV за вел. княж. Александру Павловну, в царствование Екатерины II. Известно, что этот эпизод — своим неудачным исходом — имел роковое влияние на самую жизнь великой государыни. При ее преемнике переписка по поводу того же сватовства возобновилась, и хотя вновь не привела в желаемому результату, но она имеет, неоспоримо, исторический интерес и значение. За сообщение шведских документов в этой переписке (в переводе) приносим искреннюю признательность А. А. Чумикову. — Ред.

2. Высокомерие державы. Шведский текст отличается устаревшими оборотами речи и изобилует французскими фразами, часто не переводимыми. — А. Ч.

3. При существовании этой свободы совести шведы требовали однако-ж, чтобы будущая королева отреклась от веры своих отцев! — А. Ч.

4. Шведский посланник при русском дворе. — А. Ч.

5. Трудно решить, что разумеется под шведским словом kapell — домовая ли церковь или только молельня.

6. Из этого можно заключить, что при первоначальных переговорах о браке король был согласен, чтобы великая княжна имела свою домашнюю церковь. — А. Ч.

7. Речь, очевидно, идет о революционной Франция. — А. Ч.

Текст воспроизведен по изданию: Густав IV и великая княжна Александра Павловна в 1797 г. Материалы, касающиеся сватовства короля Густава IV. (Из шведских источников) // Русская старина, № 11. 1885

© текст - Чумиков А. А. 1885
© сетевая версия - Тhietmar. 2018
©
OCR - Андреев-Попович И. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1885