Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ЭРЕНСТРЕМ ИОАНН-АЛЬБЕРТ

ИСТОРИЧЕСКИЕ ЗАПИСКИ

ИЗ ИСТОРИЧЕСКИХ ЗАПИСОК ИОАННА-АЛЬБЕРТА ЭРЕНСТРЕМА

Зимою 1789-1790 годов Швеция энергически готовилась к продолжению войны, стараясь всеми мерами искоренить злоупотребления и довести как сухопутную армию, так и флот до возможно лучшего состояния. С своей стороны король продолжал деятельно вести переговоры с Англиею и Пруссиею о более существенной поддержке со стороны этих держав в будущей кампании против России. Знаменитый Сидней Смит находился в это время в Стокгольме и имел частые совещания с королем. Он очень желал, чтоб его правительство оказало помощь Швеции, и вызвался отправиться в Англию для ускорения снаряжения английской эскадры в Балтийское море. С ним Густав III отправил письмо к министру Питт.

Кампания 1790 года началась довольно рано, и король уже в марте отправился в Финляндию, где присутствовал при стычках войск саволакской бригады при Кернакоски и Суомениеми.

При возвращении из Саволакской экспедиции в главную квартиру в Борго, король собственноручно написал своему двоюродному брату, королю прусскому, письмо с прекрасным изложением всех тех политических причин, которые должны были принудить этого монарха более деятельным образом, чем до тех пор, принять участие в обороне Швеции. Прусский министр в Стокгольме, получив копию с этого письма, был восхищен им и твердо полагал, что оно в Берлине будет иметь решающее значение. Но Фридрих-Вильгельм слишком глубоко погрузился в объятия сладострастия, чтоб можно было его разбудить; он предоставил спустя рукава своим министрам управление [210] внешними и внутренними делами своего государства. Политика графа Герцберга была, к несчастию держав, доверявших ей: как Швеция, Польша и Турция, основана на обмане, и все они были обмануты.

В это время испанский двор предложил свое посредничество для восстановления мира между Швециею и Россиею. Испанский посланник в Петербурге, граф Гальвец, в апреле отправил молодого человека, состоявшего при испанской миссии в русской столице, дона Луи дель Кастелло, в Борго, с предложением посредничества, с заявлением, что оно принято императрицей и что первое условие было немедленное прекращение военных действий. Король этим был поставлен в большое затруднение. Он уже принял посредничество Англии и Пруссии, отвергнутое императрицею, сам все еще надеясь на их участие в войне. Он хотел выждать ответа короля прусского на его письмо, но вместе с тем не желал вызвать неудовольствия Испании отказом на ее предложение, сделанное с благородством и откровенностью, свойственными до того времени испанскому кабинету. Войска уже были двинуты к Периле, чтоб там перейти реку Кюмень и отбросить неприятеля от Валькиала; одновременно он хотел разными правдоподобными предлогами задержать дона Луи, скрыть от него предполагаемое нападение, которое не согласовалось с мирными предложениями, и приобресть какие-нибудь военные преимущества раньше, чем ответить испанскому министру. В виду этого он в конце апреля уехал из Борго, поручив мне поддерживать хорошее расположение духа молодого испанца. Мне приказано было объяснить ему, что король поехал на несколько дней инспектировать войска, что его величество не хотел отправить его без подходящего подарка, что таковой в Финляндии невозможно было найти, что его выписали из Стокгольма, что король, кроме того, желал узнать мнение своих министров относительно шага испанского двора и т. д. Этим он старался выиграть время. Я имел ежедневные беседы с доном Луи, который был интеллигентный юноша; он свои дни проводил y меня, сообщая многие подробности о положении дел в С.Петербурге. Все это я письменно передавал королю, который ответил [211] мне длинным письмом из Секярви, от 27-го апреля: Je vous suis oblige des nouvelles interessantes que vous me mandez. Faites encore causer votre courier. (Я весьма обязан вам за интересные сведения, которые вы мне сообщаете. Заставьте вашего посланца ещё разговориться.)

Он серьезно думал о мире и в это путешествие взял с собой мирные договоры, заключенные в Теусине в 1595, Столбове в 1617 и Кардисе в 1661 годах, но отослал их мне обратно из Секярви. Он писал: Ils sont d'un style si rebutant qu'il est presque impossible de retenir leur contenu. Si vous vouliez bien vous donner la peine de mettre un sommaire pour chaque article, cela soulagerait beaucoup le travail qu'il faudra faire pour rediger le projet de traite. Je souhaite aussi que vous fassiez le meme travail pour les traites d'Abo et de Nystadt. Je vois par celui de Cardis, qu'on en cite un autre de Wibourg que je ne connais pas; il faut qu'on me l'envoie de Stockholm. Si je ne me trompe, ce sera non un traite de paix, mais le traite fait entre Michael Schouski et Jacob de la Gardie, en vertu duquel le connetable marcha au secours du Czar et vint jusqu'a Moscou. Cependant il est egalement interessant a connaitre» (Они написаны таким отвратительным слогом, что почти невозможно запомнить их содержание. Ежели бы вы потрудились изложить вкратце каждую статью, то это облегчило бы значительно труд по составлению проекта мирного договора. Я желаю также, чтобы вы сделали подобное извлечение из Абовского и Ништадского договоров. Я усматриваю из Кардисского трактата существование еще одного договора — Выборгского, который мне неизвестен; пусть мне пришлют его из Стокгольма. Ежели я не ошибаюсь, это будет не мирный трактат, a договор, заключенный между Михаилом Шуйским и Яковом де ля Гарди, в силу которого коннетабль двинулся на помощь царю и дошел до Москвы. Все же с ним интересно познакомиться). Письмо кончалось таким образом: «Nous marchons cette nuit pour passer a Porile avec 3.000 hommes» (Мы выступаем сегодня в ночь с целью переправиться у Периле с 3.000 человек.). В другом маленьком письме от того же числа он писал: «Vous enverrez a Hango Udd tout ce que les deserteurs vous rapportent relativement a la grande flotte, et vous ecrirez a mon frere, que c'est par mes ordres». (Сообщите в Гангуд все сведения, которые доставят вам дезертиры о большом флоте, и напишите моему брату, что это делается по моему приказанию.) [212]

Военные действия таким образом все продолжались. У дер. Валькиала шведы атаковали и оттеснили русских, но в свою очередь русские атаковали их, хотя потерпели значительное поражение при Кернакоски. Об этом король сообщил Эренстрему следующим письмом:

«Je viens d'avoir la reponse de Stockholm. Mr. de Borch a ete enchante de ma demarche. On a envoye le courier de cabinet a Berlin. Vous pouvez annoncer a don Louis, que dans quelques jours il sera expedie, que je vous avais marque que je vous enverrais ma reponse pour la mettre au net, et vous ajouterez que je vous avais marque, que je commencais a croire que la condescendance imprevue de l'imperatrice aux avis du comte d'Osterman, n'etait qu'une ruse pour nous endormir. Vous ajouterez que la veille de l'arrivee de don Louis, j'avais recu des avis de mes espions d'une attaque generale projettee, et que c'est sur cela que je partis de Borgo et pris la resolution de prevenir avant d'etre prevenu; que mon operation vigoureuse prevint l'attaque de l'aile gauche et me valut la victoire, mais que l'attaque faite par le prince d'Anhalt Bernbourg, qui (n'ayant pu etre averti a temps de la defaite de Denisoff a Walkiala) attaqua le vendredi matin Kernakoski, prouva assez la verite du dessein que des officiers prisonniers m'ont confirme, ne soupconnant pas de quel poids etait cet aveu; que dans ces circonstances, il etait indispensable de poursuivre avec vigueur, et que cela m'empecherait encore un jour de retourner a Borgo; mais qu'au fond la defaite des russes a Kernakoski accelererait les negociations sans y nuire, quoique ce succes ne laisserait pas d'autoriser mes pretentions a une frontiere raisonnable; que de l'aveu meme du generai d'Igelstrom les russes avaient perdu beaucoup de monde, et que comme 30 officiers des regiments de gardes avaient ete tues et blesses, cela devait repandre un deuil et une consternation dans Petersbourg et a la cour, qui ne nuirait pas aux souhaits pacifiques. Le prince d'Anhalt Bernbourg est blesse a mort. Ils ont perdu 3 canons, deux pris, le troisieme noye; 500 hommes de tues. Voila une terrible deconfiture. Monsieur de Borch a ete enchante de ma lettre au roi de Prusse, et les nouvelles de Berlin disent que ses ministres ont toutes les peines du monde pour le retenir. Voici mes depeches de Londres que tous copierez et enverrez a mon frere. J'ecris a Klerker de hater [213] la sortie de la flotte. Je m'y embarquerai a Lovise ou a Pellinge en cas que je n'aie pas le temps d'aller a Borgo. Je vous prie alors d'avoir soin que mes bureaux et tous mes livres soient transportes a bord. Je m'impatiente d'y etre, car ce sera un moment de repos, et j'en ai besoin. Je vous envoie des lettres que j'ai eu pour vous et une lettre du baron de Nolcken, que je vous prie de copier pour l'envoyer a mon frere, et de nommer a Klerker les deux officiers anglais destines pour la petite flotte. Adieu».

Walkiala, ce 4 Mai 1790. «Gustave».

J'ai eu une contusion au bras, tres legere qui est deja passee. Je n'ai plus de papier. Nous manquons de tout ici excepte du manger, du fourage et des punaises».

(Валькиала, 4 мая 1790.

Я только что получил ответ из Стокгольма. Г-н Борх в восторге от моего поступка. В Берлин послан курьер из кабинета. Вы можете объявить дону Луи, что он будет отправлен чрез несколько дней, что вы узнали из моего письма, что я пришлю вам ответ для того, чтобы переписать его набело; вы прибавите от себя, что я высказал вам свое подозрение по поводу того, что неожиданная снисходительность императрицы к советам графа Остермана была только хитростью, пущенною в ход для того, чтобы обмануть нашу бдительность. Прибавьте еще, что накануне приезда дона Луи, я получил от моих шпионов известие о предположенной генеральной атаке, вследствие этого отправился в Борго и решился предупредить атаку нападением со своей стороны, что мои смелые действия предупредили нападение на левый фланг и доставили мне победу, но что атака, произведенная принцем Ангальт-Бернбургским, который (не получив своевременно уведомления о поражении Денисова при Валькиале) напал в пятницу утром на Кернакоски, доказывает довольно ясно справедливость замысла, существование которого подтвердили пленные офицеры, не подозревая всей важности, которую имело это сообщение, что при подобных обстоятельствах необходимо преследовать неприятеля энергично, и это задержит мое возвращение еще на день, но что, в сущности, поражение русских при Кернакоски ускорить переговоры о мире, нисколько их не нарушая, хотя эта удача и дает мне право настаивать на более желательной для меня пограничной линии; что, по сознанию самого генерала Игельстрома, русские понесли значительный урон и что так как y них убито и ранено 30 офицеров из гвардии, то это обстоятельство должно распространить печаль и уныние в Петербурге и при дворе, что не будет во вред миролюбивым пожеланиям. Принц Ангальт-Бернбургский смертельно ранен. Они потеряли 3 пушки, из коих две взяты вами, третья утонула, и 500 человек убитыми. Это страшное поражение. Г-н Борх был в восторге от моего письма к королю прусскому и, судя по извещениям из Берлина, [214] министры с трудом сдерживают его. Вот депеши, полученные мною из Лондона; снимите с них копию и отправьте моему брату. Я пишу Клеркеру, чтобы он ускорил выход в море флота. Я сяду на один из судов в Ловизе или Пеллинге, ежели не успею съездить в Борго. В таком случае, прошу вас позаботиться, чтобы мои канцелярские принадлежности и все мои книги был» перевезены на судно. Я ожидаю с нетерпением той минуты, когда я буду в море, так как это будет минута отдыха, в котором я сильно нуждаюсь. Посылаю вам письма, полученные мною на ваше имя, и письмо барона Нолькена, с которого прошу снять копию, для пересылки ее моему брату; назовите Клеркеру фамилии тех двух английских офицеров, которые предназначаются во флотилию. Прощайте.

Густав.

Я слегка ушиб руку, но она уже зажила. У меня более нет бумаги. Мы терпим здесь недостаток во всем, исключая еды, фуража и клопов)

[214]

Теперь уже нельзя было больше задерживать испанского курьера, — продолжает Эренстрем в своих записках. Его отправили с ответным письмом к испанскому министру в Петербурге, с выражением благодарности за предложение посредничества и с целью поддерживать этим путем переговоры о мире.

Далее следует описание действия флотов, дело при Фридрихсгаме, поражение при Ревеле и блокада шведского флота русскими y Выборга. Все это время Густава III не покидали мысли о мире. Эренстрему он писал:

«J'ai eu reponse d'Armfelt et du comte Soltikoff. Armfelt est blesse d'une balle, qui lui a traverse l'epaule droite, sans lui casser l'os. Il m'ecrit de sa propre main. Paine a aussi ete blesse. Voila tout ce que je sais. N'avez vous pas des nouvelles du petit espagnol? Mandez moi ce que vous savez. La tempete nous a arrete dans nos operations. Je crois que nous pourrons bientot agir. Smith (Sidney) a, emporte une batterie de canons de bronze ce matin a 2 heures a Achtis Capell. Des que ceci est fait, nous partirons, car je m'ennuie de ne savoir ce qui se passe eu Europe. Adieu. Si l'espagnol vient, n'oubliez pas en l'amenant de porter tous les papiers avec vous. Rade interieure de Wibourg ce 16 Juin 1790, a 6 heures du soir». «G.» (Я получил ответ от Армфельда и от гр. Салтыкова. Армфельд ранен пулею, которая насквозь пробила ему правое плечо, не раздробив кости. Он пишет мне собственноручно. Пэн также ранен. Вот все, что мне известно. He имеете ли вы сведений о маленьком испанце? Сообщите мне то, что вы знаете. Буря задержала наши военные действия. Я полагаю, что мы скоро можем их возобновить. Смит (Сидней) овладел сегодня, в 2 часа утра, батареей с медными орудиями в Ахтис-Капеле. После этого мы уедем, так как я соскучился, не имея известий о том, что делается в Европе. Прощайте. Ежели испанец приедет, не забудьте привезти вместе с ним все бумаги. Внутренний Выборгский рейд.

16 июня 1790 г., 6 часов вечера.) [215]

От испанского министра между тем ответа не последовало. В это время, взятый в плен денщик русского генерала рассказал, что императрица во время морского сражения y Кронштадта, 3-го или 4-го июня, лично посетила эту крепость, но уехала оттуда в Москву, в сопровождении графов Остермана, Безбородко, Моркова и других и что после ее отъезда «tout etait en confusion a Petersbourg» (Все были в большом замешательстве в Петербурге.) Об этом король сообщил Эренстрему в письме с пометкой:

«Rade de Wibourg ce samedi matin a 2 heures le 19 Juin 1790» (Выборгский рейд. Суббота, 19 июня 1790 г., 2 часа утра.) и затем прибавил: «Voyons maintenant comment nous renouerons la negociation. Je crois que le general de Pollett ecrive une nouvelle lettre, que nous enverrons avec un parlementaire a Wibourg, ou il dit simplement qu'ayant en promesse de l'arrivee de l'espagnol dans quelques jours, et plus de huit s'etant ecoules, il etait embarasse de quoi mander a mr. de Coral d'autant plus qui apparement il supposait que la matiere sur laquelle roulait la depeche devait etre une chose interessante pour les deux nations, ou quelque chose d'approchant. Dites m'en vos idees. Je vous envoie en meme temps les lettres du comte Soltikoff et d'Armfelt. Bonsoir, ou plutot bonjour».

« Gustave ».

«Si vous trouvez cela bon, dites le au general de Pollett. Faites moi le plaisir de lui faire mes excuses de ce que je ne lui ecris pas moi-meme» (Посмотрим, каким образом мы возобновим теперь переговоры. Мне кажется, что генерал Поллет должен вторично написать письмо, которое мы пошлем в Выборг с парламентером, сказав в нем просто, что так как приезд испанца был обещан через несколько дней, a между тем прошло уже более восьми суток, то он затрудняется, что [216] именно сообщить г. Коралю, тем более, что дележка должна заключать, как он предполагал, несомненно, что-либо интересное для обеих наций, — или что-нибудь в этом роде. Сообщите мне ваше мнение по этому поводу. С сим вместе посылаю вам письма графа Салтыкова и Армфельда. Доброй ночи, или скорее доброго утра. Густав.

Ежели вы это одобрите, то сообщите генералу Поллету. Сделайте одолжение, извинитесь перед ним за меня в том, что я не пишу ему лично) [216]

Генерал Поллет письмо написал, но эта вторая попытка завести переговоры имела не больше успеха, чем первая. Русский флот блокировал шведский, a русская шхерная флотилия готовилась к немедленному отплытию из Кронштадта; в виду этого императрица льстила себя надеждой скоро завладеть всем шведским флотом, с королем и его братом, и иметь возможность по своему усмотрению предписать мирные условия. Рассказ пленного денщика об отъезде императрицы в Москву был неверен и не более, как пустая болтовня. По возвращении короля в Свенскзунд. он узнал из депеши своего министра в Берлине, что эта монархиня, характера высокого и мужественного, отправилась, при шуме канонады между шведским флотом и эскадрой адмирала Крузе, от которой окна в ее столице дрожали, в Кронштадт, для личного осмотра крепости и батарей. Прочитав это, король был очень доволен мужеством и решимостью, выказанными императрицею, и выразился следующим образом: «Voila bien ma cousine. Cela lui fait un grand honneur» (Видно, что она действительно мне двоюродная сестра. Это делает ей большую честь). Несмотря на войну, он относился к этой государыне с большим почтением и хотел избегать всего, что могло ее оскорбить. Она же с своей стороны вовсе его не щадила. Из многих печатных сочинений, распространенных о нем в это время русским двором, одно было особенно оскорбительным; из слова «etrange» (Странно), очень часто употребляемого императрицею, король вывел заключение, что она в нем сама приняла участие. Необходимо было опровержение; король приказал мне написать это, но при проверке он вычеркнул многое, что ему казалось слишком резким, при чем сказал: «Нельзя забывать, что императрица дама, коронованное «лицо, и что мы однажды должны заключить мир между собою. [217] Если она забывается, то я не должен забыть собственное и ее достоинство».

Между тем положение блокированных на Выборгском рейде шведских флотов становилось изо дня в день все более критическим. Частые совещания герцога и адмиралов y короля ясно указывали всем на безвыходное, почти безнадежное положение. Предмет этих совещаний хранился в строгом секрете, и только долгое время спустя узнали, что в этих разговорах вопрос был возбужден о необходимости для короля начать переговоры о мире с русским адмиралом Чичаговым, и если б они не удались, то передать на капитуляцию флоты, для спасения короля и личного состава флота, но это предложение было решительно отвергнуто королем. Согласно другим планам, король должен был высадиться со всеми войсками, бывшими на шхерном флоте, сжечь корабли и сухим путем пробиться для соединения с армией y Кюменя, или наконец большому флоту сняться с якоря и пробиться через южный проход Биерке-Зунда, a шхерному — добраться до Свенскзунда

После одного посещения герцога на «Амфионе» (Яхта короля), я вошел к королю, гулявшему по каюте и казавшемуся против обыкновения очень взволнованным. С приветливым выражением он спросил: «Что говорят по поводу приезда на «Амфион» герцога и адмиралов?» — «Ничего не говорят, ваше величество, потому что не знают причин этих посещений, только предполагают, что они означают что-то серьезное».

После этого ответа король еще несколько раз прошелся по каюте, заложив на спину руки и погруженный в глубокие размышления. Наконец, желая облегчить себя от удручающих мыслей, он остановился прямо против меня и сказал: «Какой мой брат слабый и переменчивый! Когда приезжает ко мне со своими «командирами судов, он говорит то же самое, что они, и разделяет их мрачные взгляды. Когда же с ним говорю наедине «указываю на то, чего от нас требует слава Швеции честь шведского имени, я воспламеняю его к благородным и мужественным «решениям, которые однако ж быстро исчезают, как только он [218] приедет на свой корабль и очутится в своей обыкновенной среде».

Из этих выражений легко было заключить, — продолжает Эренстрем, — что какие-то предложения были сделаны начальством флота, которые в высшей степени не нравились королю. Я сделал вид, будто не понимаю этого, и только сказал: «Для незнающих ближе вашего величества и вашего брата кажется, что герцог с своим открытым взглядом, своими усами, саблей на отвес и воинственной походкой, именно тот, который от природы одарен решительным характером и большой нравственной силой, тогда как ваше величество, с вашим добрым лицом и кротким обхождением, кажется, совсем не имеете этих качеств ».

«— Ах, отвечал он, — как публика ошибается в этом своем мнении. Те, которые имели более близкий доступ ко мне и моему брату, особенно в важных случаях, наверно не разделяют этого мнения». Затем он еще подробнее распространялся об этом предмете, то следя с своей зрительной трубой, положенной на мое плечо, за возвращавшеюся на флот шлюпкой герцога, то продолжая гулять по каюте. Наконец, он стал на колени на подоконник окна, обращенного к шлюпке и большому флоту, оперся на локти и, продолжая разговор, сказал, обратившись ко мне лицом, с видом и голосом, которые никогда не забуду: «Ну вы его еще испытаете». Хотя это выражение должно было иметь, как я предполагаю, только отношение к положению государства вообще, в случае кончины короля и регентства герцога, но оно на меня произвело такое действие, как будто касалось меня лично и содержало предсказание о будущих моих несчастиях. Взволнованный этим чувством и тронутый до слез, я взял руку короля, поцеловал ее и сказал: «Надеюсь, с Божией помощью, что не придется сделать такое испытание. Ваше величество еще в лучших годах, хорошего здоровья и имеете сына, который может унаследовать своего отца». Тогда он встал, взглянул на меня со слезами на глазах и прибавил: «Помните, что я вам теперь сказал». На этот раз он был очень взволнован, без сомнения вследствие недавнего совещания с своим братом, [219] содержание которого он не хотел передать. Но высказанное им при этом случае содержало пророчество, которое два года спустя должно было для государства вообще и для меня в особенности исполниться таким печальным образом.

Затем Эренстрем подробно описывает критическое положение и действия Густава III во время прорыва блокады 3-го июля; о действиях русского флота он говорит следующее:

Трудно объяснить поведение русского адмирала Чичагова в этот день. С своим флотом он оставался нерешительным зрителем горячего боя y Криссфорта, совершенно близко от него. Только сигналы его были в живом движении; они отдавались, изменялись, повторялись. Иногда русские матросы как будто заняты были снятием с якоря, иногда постановкой парусов, которые однако ж немного спустя опять были убраны. Наконец, когда весь наш большой флот пробился до открытого моря, за исключением погибших кораблей, он оставил свою позицию для преследования, которое и продолжал вплоть до входа y Свеаборга, куда шведский флот, потерявший во время этого следования еще один корабль под начальством полковника (впоследствии адмирала) Леионанкора, отступил и был блокирован русскими. Так как враги короля, при радостном для них известии о том, что «он блокирован на Выборгском рейде, считали невозможным его освобождение, то они теперь объяснили это тем, что он с русским адмиралом завел переговоры, сопровождавшиеся денежной жертвой со стороны короля, но этот слух был совершенно неверен. Русский адмирал был так уверен в захвате всего блокированного шведского флота, что он с большой гордостью отказывался принять высланных шведскими начальниками парламентеров, которых никогда не пускали на борт его корабля и которые не были приняты им для разговоров, a их всегда встречал на полпути его сын (впоследствии адмирал и морской министр), чтоб узнать их поручение.

После прорыва с Выборгского рейда, большой флот ушел в открытое море, a шхерный — направился к Свенскзунду для соединения с расположенными y этого пункта подкреплениями Эренстрем во время этого следования находился на королевской яхте «Амфион». Он рассказывает следующее: [220]

Следование это однако ж было сопряжено с большими опасностями, так как y Питкенаса стояли три русских флота, между ними быстроходный, новый, красивый шведский фрегат «Венус», взятый русскими на берегу Норвегии в нейтральной гавани. Эти фрегаты стояли на месте, пока еще какой-нибудь шведский корабль большого флота был вблизи и мог защищать шхерный, но когда тот последний остался один на большом заливе y Питкенаса, фрегаты снялись с якорей и направились к длинной линии шведских судов, прошли ее с залпами в обе стороны, шли потом вдоль линии, обстреливая каждое судно, снова прошли насквозь с тою же пальбою, продолжая затем свой курс по другую сторону линии. В этом быстром и хорошо исполненном маневре, которому благоприятствовали хороший ход и свежий ветер, особенно отличился фрегат «Венус», под командой англичанина Кроунса. Все галеры, канонерские шлюпки и другие шхерные суда, мимо которых проходил «Венус», обстреливая их, принуждены были спустить свои флаги, заявляя этим, что сдаются. Фрегат также с замечательной быстротой приближался к галере «Серафим», на которой находился король. Не без больших затруднений удалось наконец уговорить его оставить галеру и спастись на шлюпке. Как только он оставил галеру, и она должна была спустить флаг. Все это мы видели с «Амфиона» и рассчитали уже, что не более как через 10-15 минут «Венус» и нас настигнет, как вдруг, к величайшему нашему удивлению, мы увидели сигнал русского адмирала, которым он призвал все три фрегата к себе. Приказание это они должны были исполнить, и так как они таким образом не могли занять все суда, спустившие перед ними флаги, эти совершенно основательно считали себя в праве снова поднять их и, с напряжением всех сил, искать свое спасение в шхерах. Впоследствии я в Финляндии виделся с старым адмиралом Кроунсом, который все еще с крайним негодованием говорил о приказании, отданном при этом случае адмиралом Чичаговым; приказание это он называл глупым и бессмысленным; им вырвана была y него победа над целым шведским шхерным флотом. Русские потом, в официальных бумагах, обвинили шведских начальников в том, что действовали [221] против законов войны и чести, когда они не передали своих судов после спуска флагов, в знак того, что они побеждены, но им ответили, что судно, чтоб считаться взятым, должно иметь по крайней мере одного неприятельского офицера на борту, которому офицеры корабля могли бы передать свои сабли и тем объявить себя его пленниками, но так как такого приема не было, начальники и экипажи судов имели совершенное право считать себя свободными. — право, которым русская эскадра из Аспе в сражении при Свекскзунде, год перед тем, при таких же обстоятельствах и таким же образом воспользовалась.

Шведская шхерная флотилия расположилась y Свенскзунда. Здесь она 9-го июля была атакована русским шхерным флотом, но стойко выдержала все атаки; русские вечером отошли к Аспе. Победа эта впрочем нисколько не изменила затруднительное положение короля, который теперь больше чем когда-нибудь желал мира.

Эренстрем говорит:

Желание это поддерживалось размышлениями о влиянии французской революции на политику европейских государств и справедливым негодованием по поводу бездеятельности Англии и в особенности Пруссии. Он решился сделать первый шаг к примирению с императрицей и для этой цели пользовался одним пленником при Свенскзунде, русским офицером, по фамилии Мюллер, прикомандированным к департаменту иностранных дел. Он его освободил на честное слово и вручил ему письмо вице-канцлеру Остерману, в котором, по поводу плена графа Карла Левенгельма, он ходатайствовал о снисходительном обхождении с этим молодым офицером. «Vous ayez sejourne trop longtemps en Suede, monsieur le comte», писал король, «pour ignorer les motifs de l'interet que je prends au sort de ce jeune homme» (Вы прожили слишком долго в Швеции, граф, чтобы не знать причин, в силу которых я принимаю участие в судьбе этого молодого человека).

Эта фраза, — продолжал Эренстрем, — как будто подтверждает общее мнение, поддерживаемое наружностью графа, что он был сын герцога Карла. Настоящая цель письма все-таки была [222] дать понять склонность короля к миру, почему он также с нетерпением ожидал ответа графа Остермана, чтоб из него судить, разделяет ли императрица эту склонность. Зная характер императрицы, он опасался, что эта гордая дама, после нанесенного ее флоту поражения, менее чем когда-либо, согласится на открытие мирных переговоров. В конце июля месяца король поехал в лагерь y Вереле и в это время он получил долго ожидаемый ответ графа Остермана. Как потом узнали, ответ этот был замедлен тем, что принц Нассауский, подозревая причину освобождения Мюллера и желая продолжения войны, задержал его на несколько дней в Фридрихсгаме. 29-го июля король мне написал письмо следующего содержания: «Je retourne coucher a Peipola ce soir, et je viendrai demain ou apres demain a la flotte. J'ai eu la reponse du comte Osterman. Elle est trespolie, mais le statu quo: aucune augmentation de frontiere. Cela ne me convient pas; en attendant, les ministres (английский и прусский) sont tres allarmes a Stockholm, et cela est tres bien» (Я возвращаюсь сегодня вечером ночевать в Пейпола, a завтра или после завтра возвращусь к флоту. Я получил ответ от гр. Остермана. Он написан очень вежливо, но его statu quo (непременное условие) — никакого изменения в границах. Это условие для меня не подходящее. Между тем в Стокгольме посланники (английский и прусский) чрезвычайно встревожены, что весьма хорошо.) Между тем русский генерал Игельстрем и барон Армфельт открыли между собой переписку, которая, начавшись с обоюдных вежливостей, могла подать надежду на более существенные последствия, в виду того, что русский генерал не мог поддерживать эти близкие сношения с бароном без уполномочия на то своей монархини. Уже на другой день по получении письма от 29-го июля, т.е. 30-го июля, я получил от короля новое письмо из Пейпола, с приказанием составить и скрепить pleinspouvoirs (Полномочия) для Армфельта, назначенного уполномоченным короля для восстановления мира; предписано было пометить эти бумаги: «Свенскзунд, на яхте «Амфион» 25-го июля». Он также прислал мне длинный список титулам барона, между которыми меня удивили [223] следующие: «baron de Worentacko, seigneur d'Aminno et Fuskila» (Барон Ворентацко, владелец Аминно и Фускилы) Я тотчас же отправил вытребованные pleinspouvoirs, (Полномочия) но так как второпях, не желая заставить курьера ждать, кое-что упустил, мне их на другой день, т. е. 31-го июля, вернули, с замечанием, что я позабыл дать императрице титул Soeur. (Сестра) Король не был уверен, не следовало ли тоже употребить слово tres aimee, (Возлюбленная) a потому писал: «Voyez pour vous en assurer la ratification du traite de St. Barthelemy qui se trouve sur ma table; vous verrez, si le roi de France et moi, nous ne nous donnons pas reciproquement ce titre. Franc, ne vous a-t-il pas envoye des modeles de pleinspouvoirs? Je lui en avait ecrit au mois d'Avril. Aujourd'hui a 3 heures se fera, a ce que je crois, entre les avant-postes de Werele l'entrevue entre les barons d'Armfelt et d'Igelstrom. Je suis encore incertain, si je reviendrai avant la nuit. Peipola ce 31 Juillet 1790».

« Gustave ».

«Il faut ajouter une copie, car c'est la copie qui est montree, et on n'echange les pleinspouvoirs que lorsque les copies sont approuvees» (Надобно приложить копию, так как показывается копия, а полномочиями обмениваются тогда уже, когда одобрены копии.)

Начатая между баронами Армфельтом и Игельстремом переписка свела наконец к личному свиданию между ними. Король известил меня об этом в следующей записке: «La conference a en lien, et je vous ordonne de venir sur le champ vous rendre ici. Il faut vous munir de tous vos papiers et des habits convenables. Vous direz «mysterieusement», qu'il ne s'est agi que du [224] cartel des prisonniers et d'aucune autre chose. On a exige cela. Au camp de Werele ce 1 Aout 1790».

« Gustave ».

«Dites a Mollersvord, a Griet et a Runge (Меллерсверд и Гриль - чиновники военно-походной канцелярии короля: Рунге — лейб-хирург его. Маленький турок Мегемед был взят в плен при Свенекзунде на командирском судне принца Нассауского. Русскими же он был взят во время морского дела под Очаковом. После мира он был зачислен в пажи короля, но сохранил турецкий костюм; потом отправлен в Упсалу, но к учению не имел никакой склонности и наконец отправлен в Константинополь с 60 другими турками, взятыми в плен русскими в Черном море и высланными в Петербург служить гребцами на шхерном флоте Финского залива.) ainsi qu'au petit Turc qu'ils viennent» (Конференция состоялась, и я приказываю вам немедленно явиться сюда. Вы должны захватить все ваши бумаги и запастись приличным платьем. Скажите таинственно, что переговоры касались только размена пленных и ничего иного. От нас этого требуют. Лагерь при Верели, 1 августа 1790 года. Густав. Скажите Меллерсверду, Грилю и Рунге, а также и маленькому турку, чтобы они прибыли сюда)

Когда я приехал в Вереле, мирные переговоры уже начались и король уже от барона Армфельта получил письменный рапорт о первой его конференции с бароном Игельстремом. Густав III тогда написал Армфельту следующее письмо, доказывающее, с какими намерениями с его стороны переговоры эти начались. Я нашел это письмо в том собрании писем его величества, которое хранится y старшего сына барона Армфельта.

«Au Camp de Werele, ce 2 Aout 1790, a 6 h. et 1/4 apr. m. J'arrive dans ce moment et j'ai trouve les papiers que vous m'avez laisse. Comme vous etes a la conference, je me hate de vous ecrire ces lignes. Je ne m'arrete pas sur les mots, qui contiennent l'acte que vous m'avez envoye. Je vous parlerai plus au long. Je vous dirai simplement, que j'y trouve omis trois articles essentiels, celui des turcs, celui de la frontiere et celui des deserteurs et traitres. Je ne vous parlerai pas de la frontiere; vous savez sur celames intentions, et je suis trop fatigue de la course que l'algarade du prince de Nassau m'a fait faire, pour me donner cette peine. Vous avez d'ailleurs sur cela mes instructions. Mais ce [225] sont les turcs, dont il est question, puisque c'est sur eux que se fonde la base du traite. Je ne puis faire la paix qu'en rappellant leur interet, et quelque envie que j'en ai, mon honneur me le defend, la bonne foi le defend, la saintete de l'observation de ma parole le defend, enfin l'interet, que j'ai de convaincre l'imperatrice de la rigidite que j'ai a tenir mes engagements, le defend. Vous savez ce que je pense d'eux, mais j'aime mieux qu'on dise un jour dans l'avenir: «Gustave III fut abandonne, trahi meme de son allie apres avoir tout fait pour lui», qu'on dise: «Gustave III, apres avoir expose sa vie et son trone pour la Porte sans avoir de traite, abandonna les Ottomans, quand il leur avait engage sa parole». J'ai trop fait pour ne pas achever, et lorsque je me prete autant que je le puis aux desirs de l'imperatrice en arrangeant l'article, comme je l'ai propose, je dois m'attendre si elle veut sincerement la paix, qu'elle se prete a son tour. Vous avez vu vous meme, que le ministre d'Espagne l'avait obtenu au mois de Juin. Pourquoi ne le veut on pas au mois d'Aout? Enfin cela est tellement necessaire que c'est sine qua non. Je sais fort bien le prix, que. je dois mettre a l'amitie de ces marabouts, mais aussi c'est le terme de mes engagements avec eux, et apres cela je m'en crois quitte. Mais dussai-je (?) perir, fussai-je (?) aux memes termes ou j'etais en 1788, je me laisserais detroner, plutot que de rien faire qui serait contre mon honneur. Je suis sur que l'imperatrice penserait dans le meme cas comme moi, et je vous assure, que je suis bien son cousin. D'ailleurs ma situation est bien differente de ce qu'elle etait en 1788, et vous avez garde un papier que je vous laissais a mon depart, qui vous prouve, que je suis en tout en etat de continuer la guerre, si veritablement je n'avais une extreme envie de la paix, surtout apres ce que vous m'ayez dit des sentiments particuliers de l'imperatrice. Je suis las d'avoir a faire avec de ministres gouvernants et des rois plus faibles qu'eux, et vous savez, que j'ai toujours souhaite d'avoir pour alliee une parente, que j'ai aime et admire; mais rien ne me fera desister des points ou mon bonneur et ma gloire sont attaches, et les turcs sont malhereusement inseparables. Je vous ecris ces lignes pour vous dire, non pas de ne point ceder sut cet article, mais d'y insister comme essentiel et preliminaire a tous les autres. L'article des deserteurs et traitres est [226] egalement essentiel. Je ne vois pas, pourquoi on ne veut pas l'y mettre. Il se trouve dans tous les traites, dans celui de Stolbovo de 1617, de Cardis du regne de Charles XI (j'ai oublie l'annee) de Neustadt, et meme d'Abo. Je vous parlerai de frontieres apres. Cela est inutile dans ce moment; car le premier est l'article des turcs. Sans cela point de moyen de s'approcher, puisque les affaires d'honneur sont au dessus des affaires d'interet. Heureusement l'honneur de l'imperatrice n'est pas compromis en m'acceptant pour mediateur, mais le mien l'est beaucoup en abondonnant et oubliant les turcs ».

«Gustave»

(Лагерь при Вереле, 2 августа 1790 г., 6 1/4 часов пополудни. Я сейчас только приехал и нашел бумаги, оставленные вами. Так как вы находитесь на конференции, то я спешу написать вам несколько строк. Я не останавливаюсь на словах, в коих изложена вами сущность присланного вами акта. Я еще поговорю с вами об этом пространно. Скажу только, что, по моему мнению, в нем пропущены три существенных пункта: статья о турках, о границе и о дезертирах и изменниках. Не буду говорить о границе, вам известны мон желания по этому поводу, и я слишком утомлен поездкою, которая была вызвана безрассудным поступком герцога Нассауского, чтобы взять на себя этот труд. К тому же, вы имеете на этот предмет мои инструкции. Дело идет о турках, так как этот вопрос является основанием всего трактата. Я могу заключить мир не иначе, как поддержав их интересы и, несмотря на все мое желание заключить этот мир, мне не позволяет это сделать моя честь, моя добросовестность, святость, с которою я должен соблюдать свое слово, и наконец желание убедить императрицу, что я намерен строго исполнять мои обязательства. Вы знаете, что я думаю о турках, но я предпочитаю, чтоб со временем сказали: «союзник, для которого Густав III сделал все, от него зависевшее, бросил его, или хотя бы даже изменил ему», нежели скажут: «Густав III, подвергший ради Порты опасности свою жизнь и престол, не будучи связан никаким трактатом, покинул турок тогда, когда он дал им слово поддерживать их». Я сделал уже слишком много, чтоб не довести дело до конца, и ежели я соображаюсь по мере возможности с желаниями императрицы, составив эту статью в том виде, как она мною предложена, то я в праве ожидать, что и она, в свою очередь, сделает какие-нибудь уступки, ежели она искренно желает заключения мира. Вы сами видели, что испанский посланник получил согласие на эту статью в июне месяце. Почему же ее не хотят принять в августе? Словом, это до того необходимо, что оно составляет мое непременное условие. Я знаю очень хорошо, какую цену следует придавать дружбе этих марабутов (магометанские священники), но зато это уже мое последнее обязательство по отношению к ним, после этого мои счеты будут с ними покончены. Но теперь, хотя бы мне пришлось погибнуть, хотя бы я был поставлен в такое же положение, как в 1788 г., я позволю скорее низложить себя, нежели сделаю что-либо противное чести. Я убежден, что императрица думала бы точно также, ежели бы она находилась в подобных обстоятельствах; могу вас уверить, что я недаром ее двоюродный брат. При том мое положение далеко не то, каким оно было в 1788 году; y вас сохранилась бумага, которую я оставил вам уезжая; она доказывает, что я вполне мог бы продолжать войну, ежели бы я, действительно, до крайности не желал мира, в особенности после того, что вы сообщили мне личные желания императрицы. Я устал иметь дело с министрами-правителями и с королями, еще более слабыми, нежели эти министры, и вам известно, что я всегда желал иметь союзницей родственницу, которую я любил и которой удивлялся, однако ничто не заставит меня отказаться от тех статей, с которыми связаны моя честь и моя слава; турки же, к несчастью, связаны с ними нераздельно. Я пишу вам все это для того, чтобы сказать вам, что вы должны не только не делать никаких уступок по этой статье, но должны настаивать на ней, как на статье самой важной, которая должна быть принята предварительно перед всеми другими. Статья о дезертирах и изменниках также необходима. Я не понимаю, почему ее не хотят включить. Она находится во всех договорах, в Столбовском 1617 года, в Кардисском, заключенном в царствование Карла XI (я забыл, в котором году), в Ништадтском и даже в Абовском. О границах я поговорю с вами впоследствии, в настоящее время это излишне, так как самая главная статья — о турках. Без нее не может быть соглашения, так как дела чести стоят выше материальных выгод. К счастью, честь императрицы не будет скомпрометирована, ежели она примет меня в посредники, но моя честь очень пострадает, ежели я оставлю турок и позабуду о них. Густав.) [227]

Императрица вовсе не хотела допустить шведского короля вмешиваться в ее распри с Турциею, a король не хотел отказаться от намерения быть посредником для восстановления мира между Россиею и Оттоманской Портой. Эти друг другу противоположные интересы, которые невозможно было соединить, почти что прервали переговоры. Король 12-го августа все еще настаивал в секретной инструкции барону Армфельду на принятии сделанного условия, но вместе с тем так дорожил восстановлением мира и так опасался перерыва переговоров, что в 4-м пункте этой инструкции выразился следующим образом: «Le roi recommande definitivement au baron d'Armfelt, de la maniere la plus expresse de ne point rompre la negociation, et s'il ne peut rien obtenir de tous les points cidessus detailles, de se reserver une conference ulterieure demain, pour sauver la rupture entiere des negociations» (Король приказывает барону Армфельту окончательно и самым решительным образом не прерывать переговоров, и ежели он не может добиться согласия ни на один из перечисленных выше пунктов, то выговорить себе на завтра еще одну конференцию, дабы предотвратить окончательный разрыв переговоров.) Ho хотя шведский переговорщик действительно [228] показал вид, что хочет прервать переговоры и уже удалился из конференции, этот угрожающий шаг не привел к уступчивости барона Игельстрема, имевшего точные инструкции, вследствие чего король, желавший непременно заключить мир без посредничества других держав, должен был разрешить подписать трактат уже два дня спустя, т.е. 14-го августа, согласно с русским контрпроектом, в котором все-таки сделаны были некоторые изменения первоначального предложения. До сих пор переговоры ведены были секретно и устно между двумя уполномоченными, из которых шведский ежедневно доносил о результате таковых своему монарху и получал его приказания на счет способа и условий для дальнейшего их ведения, но теперь, когда относительно всех пунктов достигнуто было соглашение, окончательное решение принято было с занесением в двойной протокол, веденный с одной стороны мною, в качестве секретаря мирных переговоров, и с другой — секретарем русского департамента иностранных дел асессором де Коде.

Король подписал мирный трактат 19-го августа. На другой день, 20-го августа, состоялся с большой торжественностью обмен ратификаций. Для этой цели шведы и русские сообща выстроили между обоими лагерями красиво убранный, открытый круглый павильон с 8 отдельными колоннами и четырьмя ступеньками. Павильон этот изображал храм согласия и дружбы; к карнизу прибиты были щиты с соединенными инициалами имен императрицы и короля. По обеим сторонам храма-павильона разбиты были большие шатры, один для шведского, другой для русского уполномоченного. (На прием короля в этот день явился, в сопровождении русского генералитета, генерал Игельстрем в ордене Св. Андрея, присланном ему императрицей и надетом им теперь в первый раз. Генералов пригласили к обеду, во время которого барон Игельстрем сидел по правую руку короля. За тремя другими столами обедали адъютанты генералов и прочие русские офицеры. В половине пятого после обеда барон Армфельт, в коляске, запряженной тремя парами лошадей, отправился в свой шатер y храма, с конвоем из 100 всадников. Примечание Эренстрема.). Из шатров оба уполномоченные [229] вышли одновременно с одинаково многочисленной свитой из адъютантов и посольских кавалеров; из последних один нес перед каждым уполномоченным мирный трактат, в бархатном переплете, с большою государственною восковою печатью в серебряном ларчике. По прибытии в храм, трактаты были переданы несшими их кавалерами обоим секретарям, передавшим в свою очередь их уполномоченным, производившим самый размен, при чем по сигнальной ракете в обоих лагерях салютовали из пушек и мушкетов. Бесчисленное множество зрителей окружало храм; сюда же пришел и сам король, инкогнито, в коричневом сюртуке и круглой шляпе с широкими полями. Затем русский уполномоченный пригласил шведского с его свитой осмотреть выстроенных калмыков, башкирцев, казаков, гусар и пехоту, составлявших охрану уполномоченного, после чего оба уполномоченные вместе следовали через русский шатер в шведский, где барон Игельстрем роздал высланные по этому случаю подарки императрицы; все они были снабжены ярлыками, указывавшими, для кого именно назначены. Барон Армфельт получил табакерку, осыпанную брильянтами, с портретом императрицы, и 3.000 золотых; я — такую же богато украшенную табакерку, но без портрета, и 1.000 золотых. Генерал-майор Паули, полковник Георг Егергорн, полковник барон Стремфельт, полковник барон Ливен, каждый по табакерке с брильянтами, камер-юнкер Меллерсворд — брильянтовый перстень и адъютанты барона Армфельта. капитаны: барон Сталь фон Голштейн и Мейергельм каждый по перстню и золотой табакерке. Для раздачи свите и прислуге барона Армфельта передано 1.000 золотых. Барон Армфельт заявил, что в виду нахождения короля вдали от Стокгольма его величество не мог теперь же выдать свои подарки, но что они вытребованы и должны немедленно прибыть. Затем шведский уполномоченный с своей свитой тотчас же отправился с ответным визитом в русский шатер. В этот день после обеда русские офицеры чуть не задушили нас своими объятиями. В шведском лагере радовались окончанию войны не менее, чем в русском. Настроение это разделялось даже русскими солдатами, приходившими [230] толпами в палатки шведских солдат. Оба лагеря теперь казались одним. Народная антипатия как будто совсем исчезла (См. подробности о заключении Верельского мира въ статье: „Екатерина II и Густав III». (Сообщил Н. К. Шильдер) — „Русская Старина" 1876 года, том XVII — Ноябрь. Ред.).

На следующий день назначен был, в присутствии короля, парад шведским войскам, на котором также присутствовали русские генералы и высшие начальники. после объезда войск, отслужен был, торжественно перед фронтом, благодарственный молебен с салютационной пальбой. По окончании парада, все pyccкиe офицеры, бывшие на смотру, были приглашены к обеденному столу короля. Итак, мир был заключен; 23-го августа поздно вечером король отправился из Вереле через Тавастгус и Або в Швецию. За ним и Эренстрем уехал в Стокгольм. В его записках теперь следует описание событий последних годов царствования Густава III, его убийства, после которого вышел в отставку, и сближения с бароном Армфельтом, имевшего для него такие роковые последствия. Он подробно описывает свое арестование, содержание в тюрьме, следствие и суд над ним и другими обвиненными, казнь, пребывание в крепости и, наконец, помилование с возвращением ему в 1800 году чести и дворянства.

Перевел с шведского и сообщил Г. Ф. Сюннерберг.

(пер. Г. Ф. Сюннеберга)
Текст воспроизведен по изданию: Из исторических записок Иоанна-Альберта Эренстрема // Русская старина, № 8. 1893

© текст - Сюннеберг Г. Ф. 1893
© сетевая версия - Тhietmar. 2008
© OCR - Анисимов М. 2008
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1893