СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

АББАТ НИКОЛАЙ

ДОРОЖНИК

“ДОРОЖНИК” АББАТА НИКОЛАЯ

Сочинение аббата Никуласа (Николая — Nikolas, Nikulas) — древнейший и одновременно наиболее подробный древнескандинавский итинерарий из сохранившихся до нашего времени. Автор итинерария назван в самом тексте — это исландец, “аббат Николай” (Nicholas abota), чья смерть, если не предполагать существования в одно и то же время двух настоятелей монастырей по имени Nikolas, что крайне маловероятно ¹, отмечена исландскими анналами под 1159 г ². Он отождествлялся с Николасом Сэмундарсоном, предположительно настоятелем монастыря в Pingeyrar в 1150-е годы. Однако в современной литературе наиболее вероятным считается, что автором итинерария был первый (с 1155 г.) настоятель бенедиктинского монастыря в Мункатвера (Munkapvera) в северной четверти Исландии по имени Nikolas Bergsson или Nikolas Bergporsson ³.

Кроме “Дорожника”, ему также принадлежит ряд скальдических поэм религиозного содержания ⁴. Три строфы одной из них, посвященной апостолу Иоанну (Joansdrapa postola), процитированы в “Саге об Иоанне апостоле” ⁵, одна строфа другой поэмы (Kristsdrapa?) включена Олавом Тордарсоном (ок. 1210-1259) в его грамматический трактат ⁶.

Предполагается, что Николай совершил путешествие в Рим и Палестину до поставления настоятелем монастыря: как указано в анналах, он вернулся из поездки в 1154 г. ⁷. Б. Кедар и К. Вестергорд-Нильсен полагают, что пребывание аббата Николая в Палестине [370] следует датировать временем не позже весны — начала лета 1153 г., так как Николай называет крепость Аскалон “языческой” (Pa er Askalon... ok er heidin), т. е. находящейся под властью мусульман. Аскалон же был осажден крестоносцами в январе и взят 12 августа 1153 г. ⁸. Поскольку Николай не знал об этом, он должен был покинуть Святую Землю не позднее лета 1153 г., что хорошо согласуется с предполагаемым временем его возвращения в Исландию.

“Дорожник”, как указано в конце текста, был записан со слов Николая: “Этот дорожник и перечень городов... записаны под диктовку (или: по указанию) аббата Николая” (“Leidarvisir sea ok borgaskiptan... er ritinn ath fyrir-sogn Nicholas abota”). Точное время создания “Дорожника” неустановимо: Николай мог написать его как сразу по возвращении (так полагает Л. Лённрут ⁹), так и позднее, в бытность настоятелем монастыря, т. е. до 1159 г.

Композиционно и по значительной части содержащейся в нем информации “Дорожник” аббата Николая не отличается от обычного типа итинерариев, предназначенных для паломников: он содержит довольно обстоятельную характеристику маршрута, по которому следовал Николай от Дании до Палестины, с указанием расстояний между важнейшими пунктами, а также с упоминанием святынь, которыми славится тот или иной город. При перечислении городов в Святой Земле Николай, как и большинство его предшественников, говорит о событиях священной истории, связанных с соответствующим пунктом.

В большинстве случаев Николай измеряет расстояния днями пути: за один день в среднем преодолевалось ок. 30 км. Однако при описании Апеннинского полуострова и один раз Святой Земли Николай исчисляет расстояние между городами то в днях, то в милях (1 римская миля = ок. 1500 м): “Оттуда 10 миль до Сутарана Великого. Затем день пути до Сутарана Малого”. Также в милях приводит Николай и размеры Рима, причем отмечает, что эта информация была получена им устным путем: “Говорят, что Рим имеет 4 мили в длину и 2 мили в ширину” {Sva er sagt...). Очевидно, что Николай совмещает две системы исчисления расстояний: практическую, которую он получил из собственного опыта паломника, — в днях пути, и ту, которую он почерпнул, вероятно, из общения с местными жителями, — в милях. Показательно, что в тех случаях, когда он говорит о существовании других путей, используемых паломниками, он почти никогда не указывает протяженность этих путей. Можно предполагать поэтому, что [371] Николай не опирался (по крайней мере в своем сочинении) на существовавшую паломническую литературу, во многих произведениях которой указывались расстояния между важнейшими городами и где Николай мог бы почерпнуть недостающие сведения.

Значительная часть приводимой Николаем информации о местах, которые он проезжал, традиционна для дорожников: это упоминания епископских кафедр и кафедральных соборов, мест захоронения святых и иногда сведения о них, местоположений странноприимных домов. При этом и сами сведения, и их детальность различаются для разных регионов. Так, для Германии сообщения о центрах епископий и кафедральных соборах, где покоится тот или иной святой, составляют основной массив информации. Практически каждое название города сопровождается подобными данными: “В Стодуборге (Штаде. — Е. М.) в церкви св. Марии находится епископская кафедра... Затем два дня пути до Поддубрунна (Падерборна. — Е. М.), там в церкви св. Либория, где он покоится, находится епископская кафедра” и т. д. Значительно разнообразнее информация о Северной Италии: наряду с указанием кафедральных соборов Николай пишет также о реках и горах, городах и монастырях, о нравах жителей и достопримечательностях, не связанных с церковью. Он описывает “пески Луны” и отмечает открывающийся оттуда “широкий вид” (pangat vidsynt), неодобрительно отзывается о населении на юге Тосканы (“там плохой народ”), отмечает красоту женщин в Сиене. Николай обнаруживает живой интерес к различным сторонам жизни и редкую наблюдательность ¹⁰. В описании Палестины внимание Николая полностью сосредоточено на отражении в современном ему мире библейской истории, и потому его текст насыщен аллюзиями на новозаветные по преимуществу сюжеты: упоминание Вифлеема сопровождается ссылкой на то, что здесь родился Иисус Христос, Назарета — что он провел здесь 23 года своей жизни, Вифании — что в этом городе Христос воскресил Лазаря и т. п.

Вместе с тем все части итинерария в большей или меньшей степени наполнены дополнительной, обычно не встречающейся в итинерариях информацией, отражающей собственные интересы и познания аббата Николая. Она распадается на несколько тематических групп.

Первую группу составляют разнообразные географические сведения. Часть из них почерпнута Николаем из сложившегося в Скандинавии фонда географических знаний, отразившегося в древнеисландских географических трактатах XII-XIV вв ¹¹. К этой категории принадлежит “зачин” итинерария, прямо не связанный с последующим [372] изложением: “Говорят, что вокруг Исландии семь дней плавания... ”. Характерно для исландской географической литературы понимание Серкланда (Serkland) как территории, населенной мусульманами ¹²: говоря о “языческом” Аскалоне (см. выше), Николай отмечает, что он находится в Серкланде, т. е. в землях, подвластных мусульманам. Перекликается с трактатом “Описание Земли III” (конец XIII — начало XIV в.) характеристика расположения Альпийского хребта:

Николай лишь уточняет западные границы Альп, центральный массив которых действительно завершается на юге Франции и не заходит на Пиренейский полуостров.

К общехристианским географическим представлениям, рано воспринятым древнескандинавскими книжниками, восходит широко распространенное в средние века утверждение о центральном положении Иерусалима в мире. Николай, впрочем, приводит и “опытное” доказательство этого положения: “в праздник св. Иоанна (24 июня. — Е. М.) солнце светит с небес [прямо] вниз” ¹⁴. Николай, находясь в Иерусалиме, мог наблюдать это явление (но не в полдень), либо ему рассказали о нем крестоносцы.

Значительно больше географических и топографических сведений почерпнуто Николаем в ходе путешествия и касается тех земель, через которые пролегал его путь ¹⁵. Наряду с особенностями той или иной местности, его особенно привлекают две темы: региональное и политическое деление Апеннинского п-ова и пути паломников в Рим. [373]

К вопросу о политических образованиях на Апеннинском полуострове Николай обращается дважды. Описав путь по Ломбардии, он указывает ее границы: “Лангбардаландом называется [область, идущая] с юга от Мунбарда (Лигурийские Апеннины), а на север до Мундио (Альп)”. Оказавшись к югу от Рима, он отмечает, что река Гарилея (Гарильяно) “отделяет государства Ромверья и Сикилей (Сицилийское королевство), и там к югу расположена Кампания или Пула (Апулия), а Италия — к северу”. Таким образом, Николай членит Апеннинский полуостров на три политических образования: Ломбардию на севере, Ромверья (Италию) в центральной части и Сицилию на юге (см. примеч. 100). Это членение полностью отвечает политической ситуации на Апеннинском полуострове времени его поездки. Возникшее в конце XI в. нормандское Сицилийское королевство достигло расцвета в правление Рожера II (1130-1154). В это время Сицилийское королевство включало о. Сицилию, Калабрию и Апулию, т. е. практически всю Южную Италию, что и отмечает Николай.

Эти сведения были неизвестны авторам исландских географических трактатов или неточно ими поняты. Древнескандинавские описания Земли, древнейшее из которых датируется 1190-ми годами (“Описание Земли I”) ¹⁶, неплохо знакомы с этой частью ойкумены. Исландские книжники знают отдельные исторические области на Апеннинском полуострове: Апулию (Pul, Pula, Pulsland), Кампанию (Campania), Италию, собственно Римскую область (Romverja, Romverjaland), а название Ломбардии (Langbarctaland) встречается уже в шведских рунических надписях XI в. ¹⁷. Однако перечни стран в трактатах носят “вневременной” характер ¹⁸, даже если указаны конкретные реалии: “Сицилия — большое государство, и находится она в той части мира, которая называется Европой. Италией называется то государство, которое лежит к югу от того горного хребта, который называется Мундио (Альпы). К востоку от Италии находится Апулия, которую норманны называют Пульсланд. Посреди Италии стоит Ромаборг. В северной части Италии находится Лангбардия, которую мы [374] называем Лангбардаланд” ¹⁹. В этом наиболее подробном описании Апеннинского полуострова под Италией понимаются все области к югу от Альп (включая Ломбардию), но выделяется Апулия. Упоминание же Сицилийского королевства — единственное в географической литературе — помещено отдельно; из текста не ясно, относит ли его составитель трактата к Италии: из последовательности перечисления стран явствует только, что оно должно находиться в Южной Европе. Тем более не связывается оно с Апулией или иными областями на Апеннинском полуострове.

Приводимая Николаем информация об Апеннинском полуострове оригинальна и не связана с исландской географической литературой. Вероятнее всего, сведения были получены им во время поездки. Об этом же источнике информации, а также об использовании собственных наблюдений говорят и конкретные описания, например песков у города Луни и особенно перечень иноземных торговых кораблей, стоящих в гавани Пизы. Николай пишет, что в ней “чинят корабли торговцы из Грикланда (Византии) и с Сикилей (Сицилии), жители Египталанда, сирийцы и африканцы”. Видимо, Николая поразило обилие купцов из дальних стран, о которых он, возможно, читал (отсюда и традиционные для скандинавской географии формы наименований Egiptaland, Affrika).

Второй комплекс оригинальных географических сведений, также почерпнутых во время пути, содержит характеристику других возможных маршрутов и мест встречи паломников из различных областей. Николай называет два маршрута из Норвегии (Бергена?) до Майнца: через Данию (от Ольборга), Шлезвиг и Центральную Германию — путь, которым ехал он сам, — и через Фризию от Девентера через Утрехт и Кёльн (в отличие от описания остальных альтернативных маршрутов, Николай указывает длительность пути от Утрехта до Кёльна и от Кёльна до Майнца). Центральногерманский отрезок маршрута также может, согласно Николаю, иметь два варианта: от Штаде почти строго на юг через Падерборн (как ехал он сам) или немного восточнее — через Ганновер и Хильдесхейм. Как замечает Николай, большинство скандинавов следуют одним из этих маршрутов ²⁰.

Важнейшим пунктом, где сходятся оба пути, является Майнц. Следующее перекрестие путей — город Вивис на Женевском озере, где, по словам Николая, встречаются “люди, которые едут на юг через горы Мундио (Альпы): франки, флеминги (фламандцы), валы (жители [375] южной Франции), англы, саксы (немцы) и норманны” ²¹. Наконец, уже в Италии, южнее Пьяченцы, сюда вплетается некий “путь Илианса” (возможно, ведший с одного из более восточных, нежели Сен-Бернар, перевалов, вероятно Сен-Готарда: см. примеч. 45), а в Луни к потоку паломников из Центральной и Северо-Западной Европы присоединяются испанцы и те, кто посещал Сантьяго-де-Компостелла, одну из наиболее почитаемых в христианском мире святынь. Кроме названных, Николай указывает еще две дороги: ответвление на Милан от Верчелли и альтернативный маршрут из Рима в Капую.

Таким образом, Николай не только описывает свой собственный маршрут, но рисует разветвленную сеть дорог, которыми следовали паломники в Рим из разных стран. Надо, однако, отметить, что Николай знает лишь один альпийский перевал, через который переходил он сам, — Сен-Бернар, хотя в его время использовались по крайней мере еще два других перевала ²². Приводимые им сведения о маршрутах существенно различаются: для альтернативных путей он, как правило, не приводит расстояний между пунктами и не указывает христианские святыни.

Проявляя большую наблюдательность и редкий для средневекового паломника интерес к местам, которые он проезжает, аббат Николай постоянно обнаруживает свою культурную и языковую принадлежность. Это проявляется, с одной стороны, в нередких переосмыслениях наименований городов и селений, которые он этимологизирует из скандинавских языков. Так, в наименовании странноприимного дома на перевале Сен-Бернар имя Bernard он передает как Biarnardz, возводя его к распространенному скандинавскому имени Bjorn. Название города Этрубль он воспринимает как Prela-porp от prell “раб”, добавляя скандинавский географический термин рогр “поселение”, Ивреи — как lofor-ey от jofurr “вождь, воин” и еу “остров”, Верчелли — как Frictsala от frid “мир” и sela “счастье, радость” (см. также примеч. 12, 13, 19, 21, 40 и др.).

С другой стороны, очевиден (и это не раз отмечалось) его особый интерес и пристальное внимание к следам скандинавов на путях паломников. “Скандинавизмы” образуют второй обширный комплекс оригинальной информации в его сочинении. Эти интересы Николая воплощались в различных формах: в сопоставлении встречаемых явлений со скандинавскими (в Сицилии “исходит [на поверхность] [376] огонь земли и кипящая вода, как в Исландии”), в “скандинавском” отсчете времени (на перевале в Альпах “в день св. Олава летом лежит снег на скалах и лед на озере”), в попытках “перевода” иноязычных названий (селение Mala mulier — pat kollum ver ilia konu — “его мы называем „Дурная женщина"”; залив Анталья “норманны называют Атальс-фьорд, а греки — Gallus Satalie”; Антиохийский залив, “который мы называем Антекьо-фьорд”). Но в первую очередь его культурные традиции воплощаются в насыщении европейского пространства скандинавским прошлым, как эпическим, так и историческим.

События эпической истории связываются аббатом Николаем с местами, которые он проезжает, в четырех случаях, причем три сюжета восходят к общегерманскому эпосу, а один является собственно скандинавским.

Первый — один из наиболее распространенных и популярных в Скандинавии, в том числе и в XI-XII вв., сюжет об убийстве дракона Фафнира, охраняющего сокровища нифлунгов на Гнитахейде, эпическим героем Сигурдом из рода Вёлсунгов ²³. Этот сюжет принадлежит к древнейшему, общегерманскому эпическому пласту и составляет один из узловых моментов обширного цикла сказаний о нифлунгах (в средневековой немецкой традиции нибелунгах): добытое Сигурдом золото, проклятое карликом Андвари, несет смерть и Сигурду, и другим героям сказания.

Николай сообщает, что в четырех днях пути от Падерборна, между селениями Хорус и Килианд, “расположен Гнитахейд (Gnitaheidr, букв. „Галечная пустошь" ²⁴. — Е. М.), где Сигурд сразил Фафнира”. Отсутствие каких-либо оговорок и пояснений указывает на то, что аббат Николай счел эту идентификацию эпического локуса (с его точки зрения, расположенного в реальном пространстве) достоверной и не вызывающей сомнений. Вероятным основанием для локализации здесь Гнитахейда послужило наименование округи Niddagau, которое, как указал Фр. Мэгаун, в XII в. произносилось как Nitahe или Nitehe ²⁵, т. е. было созвучно эпическому локусу. Был ли автором этой локализации сам Николай или такова была местная традиция?

Л. Лённрут согласен с обоими предположениями. Отмечая хорошее знакомство аббата Николая с немецкой культурой (Николай пишет о [377] “куртуазности” немцев и о том, что “норманны многое перенимают [у немцев] для подражания”), а также якобы очевидную для скандинавов локализацию сказания о Сигурде в Германии, шведский ученый полагает, что наименование Nitahe или Nitehe “могло быть интерпретировано путешествующим пилигримом из Скандинавии как Gnitaheidr”. Одновременно он считает, что, возможно, некоторые из жителей этих мест, “особенно трактирщики или монахи одного из местных монастырей, нашли выгодный способ привлечь пилигримов, показывая им некое подходящее романтическое место в долине, где, как предполагается, дракон охранял свои сокровища до того дня, как Сигурд убил его” ²⁶. Действительно, сказания о Зигфриде бытовали в Германии и во времена поездки Николая: в начале XIII в. была написана — уже не без влияний куртуазного романа — “Песнь о нибелунгах”. Представляется, однако, что помещение Гнитахейда в долину р. Нидд скорее принадлежит самому Николаю. В тех случаях, когда он получал некую информацию со стороны, он нередко вводил ее выражениями “Как говорят... ” (Sva telja...), “Говорят, что... ” (Sva er sagt, ath...), в особо важном случае — “считают некоторые люди” (kalla sumir menn; см. ниже). Здесь же его сообщение определенно: он как бы говорит об установленном и не подлежащем сомнению факте, не требующем ссылок на источник информации. Именно так в текст инкорпорируется следующий квазиисторический сюжет, привязка которого к обозначенной Николаем местности может принадлежать только ему самому, и основанием для этой привязки также служит созвучие топонимов.

В связи с упоминанием города Вифлисбург (совр. Аванш в Швейцарии) Николай сообщает, что город “был велик до того, как сыновья Лодброка (Рагнара Кожаные Штаны. — Е. М.) разрушили его, а теперь он невелик”. Название города Николай передает как Vifilsborg, очевидным образом связывая его с Vifilsborg'ом, городом, названным в “Саге о Рагнаре Кожаные Штаны” по имени его правителя Вифиля (Vifill). Сага не дает оснований установить местонахождение Vifilsborg'a. По саге, сыновья Рагнара Лодброка долго осаждали город, оказавшийся неприступным, и уже были готовы отказаться от его захвата, но воодушевившиеся горожане стали демонстрировать со стен свои сокровища, и викинги, распалившиеся при виде золота, взяли город штурмом, разграбили и сожгли его ²⁷.

Сыновья Рагнара, по преданиям, воплотившимся позднее в “Саге о Рагнаре Кожаные Штаны” (вторая половина XIII в.) и “Пряди о [378] сыновьях Рагнара” (конец XIII в.), а также по сообщениям франкских анналистов, английских хронистов и мусульманских писателей, были знаменитыми викингами, совершавшими набеги на Англию (Ивар Бескостный начал колонизацию Восточной Англии, где позднее образовалась область Денло), Францию, Испанию и Южную Европу (особенно известен поход конца 850-х — начала 860-х годов Бьёрна Железнобокого). Однако ни один источник не сообщает о проникновении каких-либо викингских отрядов в глубь материка, тем более вплоть до северных склонов Альп. Поэтому никаких местных преданий о нападениях викингов здесь не могло возникнуть; скорее всего, о викингах в этих местах даже не слышали. Сюжеты же о Рагнаре Кожаные Штаны и его сыновьях специфически скандинавские, не имеющие общегерманской подосновы. Таким образом, существование местной традиции, которая могла бы быть использована Николаем, в этом случае исключено. Единственной возможной отправной точкой для отождествления Вифлисбурга и Vifilsborg'a. является созвучие топонимов, которое и дало Николаю основание локализовать здесь эпическое событие.

Еще один эпический сюжет, входящий в цикл сказаний о нифлунгах, упоминается Николаем в связи с округой г. Луни, где в песках, “как говорят некоторые, находится змеиный ров, куда был брошен Гуннар” (“I Lunusondum kalla sumir menn ormgard, er Gunnar var i settr”). Гуннар, брат Гудрун, жены Сигурда, инициировавший его убийство ради сокровищ, добытых Сигурдом на Гнитахейде, становится следующей жертвой клада нифлунгов: второй муж Гудрун, гуннский король Аттила, приглашает к себе Гуннара, чтобы убить его и овладеть кладом. Предполагая обман, Гуннар перед поездкой бросает золото в воды Рейна. Аттила приказывает связать Гуннара и бросить его в яму со змеями, но змеи не трогают его до тех пор, пока не лопаются струны лиры, на которой он играл пальцами ног ²⁸.

Причины локализации Николаем змеиной ямы, в которой погиб Гуннар, в “песках Луны” неясны. В округе Луни не обнаружено топонимов, которые могли бы быть соотнесены с именем Гуннара или обозначением змеиного рва ormgardr (дословно “змеиный хутор”, “змеиный двор”) и тем самым сделать возможной ассоциацию с эпическим сюжетом (как в первых двух случаях). В античное время Луни [379] был крупным портом и центром добычи мрамора и находился на Via Aurelia, пути из Рима в Галлию. В средневековье Луни утратил свое значение и превратился в маленький городок. Предполагалось, что карьеры, оставшиеся после добычи мрамора, могли навести Николая на мысль о том, что в одном из них и погиб Гуннар ²⁹. Однако на своем пути Николай мог видеть немало ям, карьеров и т. п., но не связывал их со змеиным рвом Гуннара.

Объяснение причин этой локализации следует скорее искать в услышанных им рассказах и их осмыслении. Николай прямо указывает на местную традицию как на свой источник информации: “некоторые люди говорят”, что здесь находится ров Гуннара. Таким образом, вряд ли можно сомневаться, что сведения о змеином рве получены им от местных жителей. В то же время крайне маловероятно, чтобы сказание о смерти Гуннара, да и вообще этот эпический цикл были известны жителям Луни ³⁰. Ф. Рашелла и Л. Лённрут отмечают предположение А. Сольми, что Николай мог отождествить с Гуннаром некоего Гоннарио ди Торрес (Gonnario di Torres), сардинского принца, который жил отшельником в Луни в XII в. ³¹. Однако Л. Лённрут справедливо полагает, что это сопоставление сомнительно: какая-либо связь Гоннарио со змеями или змеиным рвом в преданиях о нем не прослеживается. Надо указать и на близость во времени жизни Гоннарио и путешествия Николая: едва ли почти современные Николаю события могли быть осмыслены им как эпический сюжет о далеком прошлом.

Какие же истории, услышанные Николаем в Луни, могли послужить толчком для их отождествления с преданием о смерти Гуннара? Причем отождествления предположительного: он сам, очевидно, не был твердо уверен в истинности этой локализации. Обычная фраза, которой он вводит достоверную, по его мнению, информацию, — “Говорят, что... ” (Sva er sagt ath...). Эта фраза употреблена им дважды: при указании на длительность плавания вокруг Исландии и на размеры Рима. В одном случае сходной конструкцией он обозначает и свой источник информации: “Ездившие в Рим сообщают... ” (Sva telia Romferlar...). Сообщения о Гнитахейде и Vifilsborg'e, равно как и упоминание “купальни Тидрека” (см. ниже), вообще не сопровождаются какими-либо отсылками как совершенно достоверные. Столь же [380] безоговорочно вводит он и сообщения, связанные с историческими событиями (см. ниже). Лишь в случае с локализацией змеиного рва Гуннара он употребляет неопределенную конструкцию “говорят некоторые люди” (kalla sumir menn), которая, возможно, должна свидетельствовать о его неуверенности в полученных сведениях: сомнениях в их достоверности или правильности их интерпретации.

Эти рассказы, вероятнее всего, связаны со “скандинавскими” эпизодами истории Луни — единственного из итальянских городов, который оказывается вовлеченным в эпическую историю Скандинавии ранней эпохи викингов. В скандинавской словесности из итальянских городов многократно упоминается лишь Рим; авторы географических трактатов называют также Бриндизи, Бари, Милан. Ни в одном из них не назван Луни. Очевидно, что наименование города не входило в основной фонд географических знаний. Однако Луни был известен скандинавским викингам. С ним связано событие, рассказы о котором дошли до нас в нормандских хрониках Дудо Сен-Квентинского (Historia Normannorum, между 1015 и 1030 гг.) и Гийома Жюмьежского (Gesta Normannorum ducum, вторая половина XI в.), а также в более позднем переложении у Бенуа де Сен-Мора (Roman de Troie, 1184 г.) и — в радикально переработанном и переосмысленном виде — в одной из поздних “викингских” car — “Саге о Рагнаре Кожаные Штаны”. По сообщениям нормандских хронистов, наиболее знаменитым из викингских вождей, свирепствовавших во Франции и Англии в 850-860-е годы был один из сыновей Рагнара Кожаные Штаны по имени Бьёрн Железнобокий. Около 860 г. вместе с викингом по имени Хастинг или Хастейн он совершил беспрецедентный поход на 62 судах в Испанию, Северную Африку и Италию. Именно во время этого похода, как рассказывают хронисты, Хастинг вознамерился разорить Рим, но принял за него Луни, который был захвачен и разорен с помощью военной хитрости: предводитель викингов притворился умирающим и просил епископа Луни похоронить его в соборе. Во время мнимых похорон получившие доступ в город викинги выхватили спрятанные мечи и захватили город. Аналогичный рассказ встречается в “Саге о Харальде Суровом Правителе” у Снорри Стурлусона ³². Находясь на службе в Византии, Харальд с помощью той же военной хитрости захватывает один из четырех итальянских городов (ни один из них не назван в саге) во время сицилийской кампании.

Учитывая раннюю фиксацию этого сюжета в составе рассказов о вполне реальном викингском походе в Южную Европу, который [381] традиция приписывает сыновьям Рагнара Кожаные Штаны, причем рассказов англо-нормандских хронистов, пользовавшихся информацией франкских анналов, нет оснований отвергать его изначальную приуроченность к городу Луни. Использование же его — уже в качестве повествовательного мотива — в “Саге о Харальде Суровом Правителе” свидетельствует о его известности и определенной популярности в Исландии в XII в.

В самой же “Саге о Рагнаре Кожаные Штаны” и “Пряди о сыновьях Рагнара Кожаные Штаны” этого мотива нет, однако в саге появляется другой повествовательный мотив, также приуроченный к Луни и содержащий отголоски рассказанной Дудо и Гийомом истории. Опустошив все города и крепости в “Южном государстве” (i Sudrriki), в том числе и Луни, сыновья Рагнара хотят завоевать Рим, приплывают к Луни и здесь встречают старика нищего в сношенных железных ботинках и с другой такой же парой за плечами. Они спрашивают у него, далеко ли до Рима, на что старик отвечает, что, выходя из Рима, он надел ту пару, которая у него за плечами, и обе пары были в то время новыми. Услышав это, сыновья Рагнара отказываются от своего намерения ³³. В этом эпизоде с отчетливостью проступают элементы более раннего рассказа об осаде Луни: целью похода сыновей Рагнара является Рим, они высаживаются около Луни. Далее сюжет приобретает христианско-морализаторский характер, напоминая средневековые exempla. Можно предполагать, что в формировавшейся в XIII в. саге он заменил более ранний рассказ об осаде Луни.

Таким образом, в Исландии и во времена Николая, и в более позднее время сохранялись рассказы о походе в Италию сыновей Рагнара Кожаные Штаны. Хорошо известен был и сам Рагнар, который, как и Гуннар, окончил жизнь в змеином рве (в Йорке, в Англии) и сыновья которого жестоко отомстили англичанам, захватив и разграбив Йорк ³⁴.

Воспоминания об осаде и разграблении города викингами — а насколько опустошительными были подобные набеги и какое впечатление они производили на местных жителей, хорошо известно по истории Гамбурга, Дорестада и других североморских центров — могли сохраняться и в Луни, включая какие-то неизбежно смутные к XII в. сведения о предводителях нападавших. Необычная гибель Рагнара, отца викингских вождей, поражала воображение и имела основания запечатлеться в памяти горожан, возможно, в виде рассказа о смерти одного из вождей нападавших. Не исключено и топографическое [382] приурочение легенды к какому-либо месту: формирование подобного типа легенд было весьма распространено.

Для Николая же упоминание о гибели некоего вождя в змеином рве и, возможно, показ места, где этот ров находился, естественнее всего должны были ассоциироваться с Гуннаром — поскольку дело происходило на юге Европы, — а не с Рагнаром, погибшим в Англии, о чем было хорошо известно в Исландии. В обоих сюжетах присутствовали мотивы смерти героя в змеином рве, за смертью героя следовала месть, в захвате как Луни, так и Йорка принимали участие сыновья Рагнара Кожаные Штаны.

Можно предположить, что в Луни Николай услышал рассказы о гибели некоего скандинавского вождя в змеином рве и связал его с именем Гуннара. Сбивчивость рассказа, отсутствие имени погибшего, возможно, место гибели Гуннара в Италии, а не в Германии — все это могло заронить сомнения у Николая и заставить его специально оговорить свой источник информации.

Четвертый сюжет — упоминание о “купальне Тидрека” (Pidreksbad) поблизости от Витербо — восходит к эпической истории остготского короля Теодориха Великого, древнегерманские сказания о котором частично вошли в цикл нифлунгов, а позднее были суммированы и переведены на исландский язык в виде “Саги о Тидреке Бернском”. Наименование содержит аллюзию на заключительную часть саги, в которой рассказывается о смерти Тидрека. Собираясь искупаться в месте, названном Pidreksbad, старый король видит огромного оленя, за которым он хочет пуститься в погоню, но не может из-за отсутствия оседланного коня. В это время появляется “черный как ворон” конь, который уносит Тидрека быстрее птицы, и король понимает, что это дьявол, который несет его в ад. Раскаиваясь в грехах, он обращается к Господу и Деве Марии с просьбой об освобождении из ада, которое ему даруется ³⁵. Перевод саги был осуществлен только в середине XIII в., но сюжет о смерти Тидрека был весьма популярен в Скандинавии уже в XII в. Он отражен на нескольких рельефах из церквей Готланда и др. ³⁶ и воспринимался как пример того, что даже самые могущественные правители могут нежданно оказаться в сетях дьявола и что только раскаяние и обращение к Богу может спасти их души.

Поводом для локализации Николаем “купальни Тидрека” стали, вероятно, горячие источники поблизости от Витербо, которые использовались уже в античное время. Остатки древних построек могли быть сопоставлены Николаем, знавшим устные сказания о Тидреке, с местом его смерти. [383]

Как видим, эпические сюжеты занимают важное место в “Дорожнике” Николая, и, как справедливо считают его исследователи, их использование проливает свет на особенности мировосприятия средневекового исландца. Их роль в повествовании ранее казалась довольно очевидной — случайные ассоциации, вызванные созвучием топонимов или другими соображениями. В конце 1980-х годов я отметила — на материале “Дорожника” Николая и географических трактатов — актуальность эпической географии (шире — эпической истории) в сознании средневековых скандинавов ³⁷. Новую, христианско-символическую интерпретацию эпических сюжетов в “Дорожнике” предложил позднее Л. Лённрут. По его мнению, все упоминаемые Николаем эпические сюжеты были осмыслены им в духе христианской аллегории; они являлись своего рода exempla, которые должны были “постепенно вести пилигрима от языческого мира скандинавского мифа к христианскому миру избранных Христом мучеников и достигать вершины у святых гробниц Рима и Иерусалима. Тем самым Leidarvisir является типичным путеводителем не только в прямом, но и в духовном и теологическом смыслах. По своему замыслу он должен был указать дорогу к спасению” ³⁸. Клад, добытый Сигурдом на Гнитахейде, по мнению Л. Лённрута, символизировал гибельность мирских сокровищ; история осады и завоевания Вифильсборга была своего рода притчей, порицающей гордыню, тогда как рассказ о старце, отвратившем викингов от нападения на Рим, должен был свидетельствовать о благодетельности смирения и скромности. Наконец, уже на подступах к Риму Николай, как считает Л. Лённрут, сказанием о смерти Тидрека напоминает будущему паломнику о ничтожности земных благ, власти и могущества, о необходимости раскаяния и обращения к Богу. Выбор эпических сюжетов поэтому представляется Л. Лённруту не случайным, хотя ученый не оспаривает топонимические привязки сюжетов, а преднамеренным и сделанным Николаем в целях проведения паломника по ступеням христианской морали, последовательность которых обеспечивает постепенное углубление идеи тщетности земных благ.

Предложенная Л. Лённрутом интерпретация героико-эпической сюжетики в “Дорожнике”, исходящая из свойственной средневековым книжникам и теологам логики аллегорического толкования всего многообразия явлений жизни и культуры, весьма интересна. Однако она предполагает чрезвычайно высокий софистический уровень Николая. [384]

Действительно, как показывает Л. Лённрут, в приведенной Олавом Тордарсоном строфе Николай удачно соединяет два библейских мотива, используя прием уподобления, и обнаруживает тонкость и глубокое понимание метода аллегории, создавая цельный образ искупления через распятие, а затем через святое причастие. Вместе с тем сугубо религиозное содержание поэмы само по себе требовало обращения к специфическим для этого жанра приемам. Более того, Николай использует здесь библейские образы, которые не нуждались в “перекодировании”. В других сохранившихся строфах, также религиозного содержания, Николай широко пользуется традиционной скальдической метафорикой: он называет Бога “смелым как сокол конунгом мира и людей” (hauksnjallr konungr heims ok holda) и обозначает его тройным кеннингом “вождь моста телеги” (vagnbryggju tyggi), где телега — Большая Медведица, мост телеги — небеса, вождь небес — Бог ³⁹. Но этот прием не является особенностью творчества Николая: включение традиционной дохристианской лексики, поэтицизмов и метафорики в раннюю христианскую поэзию — явление, чрезвычайно широко распространенное ⁴⁰, в том числе и в Скандинавии. Тем не менее бесспорно, что в своих поэтических произведениях Николай обнаруживает и способности, и умение вкладывать религиозное содержание в элементы традиционной скандинавской дохристианской словесности.

Можно ли с уверенностью говорить, что и в “Дорожнике” он использовал аналогичный прием? В тексте “Дорожника” не содержится ни малейших указаний на дидактическое толкование эпических сюжетов. Ни в одном случае Николай не поясняет их аллегорический смысл и не делает ни единого намека на возможность подобной интерпретации. Даже если сам Николай и находил аллегорический смысл в эпических сюжетах, вряд ли он мог рассчитывать на то, что каждый скандинавский пилигрим середины XII в. воспримет эпический сюжет как притчу и поймет скрытую в нем идею. Это тем менее вероятно, что в древнескандинавской литературе при всей многочисленности пересказов героико-эпических сюжетов (кратких и пространных — в виде отдельных саг), ссылок и аллюзий на них, построенных на них скальдических кеннингов и др. их христианско-аллегорические интерпретации отсутствуют. Более того, героико-эпические сказания воспринимаются в скандинавском обществе XII-XIII вв. как неотъемлемая и достоверная часть исторического прошлого, о чем свидетельствует включение этих сюжетов в историографические [385] сочинения (например, в “Деяния данов” Саксона Грамматика, начало XIII в.) ⁴¹.

Свидетельства же саг о христианских влияниях на эпическую традицию относятся к XIII в., т. е. ко времени не просто более позднему, нежели поездка аббата Николая, но образующему иную культурную эпоху: именно с конца XII в., т. е. через несколько десятилетий после смерти Николая, начинается интенсивный перевод европейских литературных памятников, появляются первые записи сначала королевских, затем родовых и, наконец, викингских саг и саг о древних временах, в некоторых случаях происходит переосмысление сюжетики викингских саг, в которые вводятся христианские мотивы, а героическая фабула наполняется христианским содержанием (что, например, происходит с “Сагой об Ингваре” и “Сагой об Одде Стреле” ⁴²). Так, сюжет о старце, отвратившем сыновей Рагнара Кожаные Штаны от нападения на Рим, включен в “Сагу о Рагнаре Кожаные Штаны”, составленную во второй половине XIII в. Он основан на распространенном фольклорном мотиве (изношенная обувь как показатель длительности пути), который служит в данном случае объяснением, почему сыновья Рагнара отказались от набега на Рим. В тексте нет прямых христианских аллюзий, но замена им рассказа о взятии Луни может иметь христианский подтекст.

Поэтому кажется несколько сомнительным предположение о наличии у Николая строгого и последовательно осуществленного дидактического замысла. Бесспорно, однако, что некоторые героико-эпические сюжеты (в первую очередь легенда о смерти Тидрека, впрочем, сама по себе содержавшая нравоучительные мотивы) могли осмысляться Николаем аллегорически. Вместе с тем представляется, что помещение героико-эпических локусов в реальном пространстве свидетельствует еще об одной стороне менталитета скандинавов XII-XIII вв. [386]

Эпические сюжеты, локализуемые Николаем в различных пунктах его пути, как видим, принадлежат к двум циклам: общегерманскому, истории клада нифлунгов и соединенному с ней сказанию о Теодорихе Великом, и собственно скандинавскому, восходящему к преданиям о ранних походах викингов. Оба эпических пласта были широко известны в Исландии и породили большое количество разножанровых произведений; восходящие к ним образы и мотивы составляли основу скальдической метафорики. Для исландца XII в. персонажи этих сказаний, события, в которых они участвовали, места, где происходили события, были значащими не как некая условность, а как реальность современного им мира. Не случайно авторы двух географических трактатов (“Какие земли лежат в мире” и “Описание Земли III”), сочинений, безусловно ориентированных на отображение реального пространства, включают в перечень стран Европы Страну гуннов (Hunaland) и Страну славных готов (Reidgotaland) — территории давно исчезнувших народов, воспоминания о которых сохранились именно в героическом эпосе и его позднейших переработках ⁴³.

Квазиреальность эпического прошлого позволила Николаю с легкостью актуализировать его, находить его приметы в современном ему мире. Созвучие наименований, сходство событий в искаженных длительной передачей легендах порождали ассоциации с эпическими персонажами и сюжетами.

Другим важным для Николая комплексом сведений были известия о пребывании скандинавов в местах, которые он проезжал. Получив подобную информацию или сопоставив названия мест с тем, что ему было известно ранее, Николай не упускает случая рассказать об этом своим читателям. Он отмечает пути, по которым едут в Рим скандинавские паломники (см. выше), указывает на большое значение для Скандинавии немецкой культуры, отдельные элементы которой начинают проникать на север ⁴⁴.

Особое значение Николай придает паломничеству датского короля Эрика Доброго (Erik Ejegod, 1095-1103), о деятельности которого он рассказывает дважды. Четвертый из пяти правивших в Дании сыновей Свена Эстридссена, Эрик воспринял призыв папы Урбана к крестовому походу и отправился в Рим, чтобы присоединиться к крестоносцам. Там он добился двух крайне важных для датской церкви решений курии: канонизации своего брата Кнута II, убитого в 1086 г. Мятежным [387] народом в кафедральном соборе св. Альбана в Оденсе, и учреждения архиепископии с центром в Лунде. Кнут II стал первым датским святым, культ которого широко распространился и использовался датскими королями. Создание же архиепископии положило начало самостоятельности скандинавской церкви (вскоре вслед за Лундской были учреждены архиепископии в Швеции и Норвегии), которая до того времени находилась в ведении Гамбургско-Бременского архиепископства. Из Рима Эрик отправился в качестве паломника в Иерусалим, захваченный крестоносцами в 1099г., — это было первое паломничество скандинавского правителя в Святую Землю. По дороге Эрик останавливался в Константинополе, где уделил специальное внимание вэрингам — скандинавам на службе византийского императора. Король и сопровождавшая его королева Бодиль не доехали до Иерусалима: они умерли от болезни на острове Кипр.

Аббат Николай, во-первых, сообщает о существовании приюта Эрика между Пьяченцей и Борго сан Доннино, когда проезжает это место. Во-вторых, более подробно на судьбе Эрика он останавливается далее, когда описывает Кипр. Здесь он говорит о смерти короля, неких распоряжениях, сделанных им в Лукке, и об основании приюта для скандинавов поблизости от Пьяченцы: “Он оставил в Лукке деньги так, чтобы каждый человек датского языка (скандинав. — Е. М.) мог бесплатно пить вино в достаточном количестве, и он велел построить приют в 8 милях к югу от Плазинзоборга (Пьяченцы), где кормят любого человека”. О странноприимном доме, основанном Эриком, упоминает также составитель “Саги о Кнютлингах” (XIII в.) ⁴⁵. По сообщению Э. Верлауфа, среди документов, хранящихся в Лукке, имеется грамота, в которой сообщено, что в 1099 г. король Энрик (Enricus rex) подарил церкви св. Фредиана в Лукке два двора с условием ежедневно служить мессу и возжигать по ночам свечи в его память ⁴⁶.

Но не только богоугодная деятельность датского короля привлекает внимание Николая. В связи с пребыванием на Кипре он отмечает, что в городе Беффа (Пафо) находится гарнизон, состоящий из скандинавских воинов (par er Veringia seta). Византийские источники не сообщают о размещении вэрингов на Кипре, и упоминание Николая — единственное свидетельство их пребывания на острове, причем, судя по употреблению глагола vera в форме настоящего времени, этот гарнизон стоял на острове во время путешествия Николая. [388]

Последний сюжет, связанный с деятельностью скандинавов, касается участия короля Норвегии Сигурда (1103-1130), сына Магнуса Голоногого, в крестоносном движении. Рассказ о походе Сигурда в Йорсалаланд содержится в “Саге о сыновьях Магнуса Голоногого” ⁴⁷. Согласно саге, Сигурд отправился в поход через четыре года после того, как был избран конунгом, т. е. в 1107г. В это время ему было около 19 лет. Сигурд плыл Западным путем, останавливаясь, судя по саге, в Англии, Франции, сражаясь с викингами на море, с мусульманами в Испании и на Балеарских о-вах, посетив Рожера II, короля Сицилийского государства с 1130 г., и в конце пути приплыв в Святую Землю ⁴⁸. В Иерусалиме он был с почетом принят Балдуином, королем государства крестоносцев в Иерусалиме (1100-1118). Вместе с ним, по саге, он участвовал в осаде и взятии Акры (была взята в 1104 г. войском Балдуина Бульонского). Николай же сообщает об участии Сигурда в завоевании Яффы, крупного порта и торгового центра Леванта, которая на самом деле была в руках крестоносцев с 1099 г. И составитель саги, и Николай тем самым неточно освещают деятельность Сигурда Крестоносца. Вместе с тем повествование саги хотя и неточно, но отражает участие Сигурда в борьбе за Акру: в “Истории” Фульхера Шартрского, описывавшего завоевания крестоносцев с 1095 по 1127 г., отмечено прибытие норвежцев на 55 кораблях (по саге — 60) в критический момент осады Акры мусульманами, что вынудило их отступить от стен крепости. Что же касается совместных действий Балдуина и Сигурда, то, по мнению Б. Кедара и К. Вестергорд-Нильссона, норвежский король участвовал в осаде и взятии Сайды (1110 г.), действительно организованных Балдуином, в то время уже королем Иерусалимского королевства ⁴⁹. В том же году Сигурд отправился в Константинополь и затем вернулся в Норвегию.

Таким образом, аббат Николай с большим вниманием относится к деятельности скандинавских правителей и воинов на юге Европы и в Палестине. Он отмечает связанные с нею места и, в противоположность обычным для него крайне лаконичным упоминаниям христианских памятников и реликвий, германских и скандинавских героико-эпических сюжетов и т. п., дает более или менее пространную характеристику этой деятельности.

Единственной другой темой, пронизывающей сочинение Николая, являются легенды, связанные с именами святых, чтимых в тех местах, [389] которые он проезжал, или находящимися там реликвиями ⁵⁰. Количество пересказанных им легенд велико — более десяти. К их числу принадлежат биографические сведения о том или ином святом (св. Мартине, св. Николае), включая рассказы о мученичестве святых (апостолов Петра и Павла, св. Маврикия, святых мучеников Иоанна и Павла, дружинников Констанции), следах их пребывания (след ноги св. Кристины на камне) и т. п. Он упоминает, но иногда и рассказывает более подробно об основании церквей, монастырей, странноприимных домов. Представляет интерес, что Николай, за исключением одного случая (распятие Volto Santo в Лукке), не рассказывает о чудесах тех или иных святых, хотя, несомненно, слышал о них многое. Значительную часть сведений Николай, вероятно, почерпнул из агиографической литературы, возможно, находясь еще в Исландии. Некоторые же сведения (как, например, сообщение о следе св. Кристины) он мог узнать только во время своего путешествия.

“Дорожник” аббата Николая заметно выделяется не только среди древнескандинавских итинерариев (см. ниже), но и во всей западноевропейской литературе этого жанра. Его отличает живой интерес автора как к христианским реликвиям, так и к особенностям жителей тех или иных областей, через которые он проезжал. Николай проявляет внимание к политической географии Европы и путям паломников в Рим и Святую Землю. Особое значение он придает следам деятельности своих соотечественников, будь то германские эпические герои, датские и норвежские правители или воины на службе в Византии. Благодаря широте кругозора и разнообразию интересов Николая его сочинение охватывает значительно больший круг проблем, нежели основная масса итинерариев.

“Дорожник” аббата Николая сохранился в четырех рукописях, две из которых являются поздними (XVIII в.) списками с более ранних. Полный текст сохранился только в рукописи AM 194,8° (1387 г.). Ни в одной рукописи он не выделен заголовком. Лишь первое слово, Sva, начато инициалом. “Дорожнику” предшествуют небольшие географические заметки и пространное описание Земли (“Описание Земли I”), которое до 1980-х годов приписывалось Николаю ⁵¹. Исследование предшествующих “Дорожнику” текстов показало, что “Описание Земли I” — отдельное сочинение, созданное не ранее 1190-х годов ⁵². [390]

Таким образом, в сборнике AM 194,8° с именем Николая можно уверенно связывать только описание пути из Исландии в Палестину.

Рукописи ⁵³:

AM 736 II, 4° — пергамен, 2 л., ок. 1400 г., л. lr-v, без заголовка.

AM 194, 8° — пергамен, 52 л., 1387 г. (л. 1-34 и 37-52), л. 11-16 г, без заголовка.

AM 766 b, 4° — бумага, 39 л., начало XVIII в., копия с AM 194, 4°, выполненная Арни Магнуссоном, л. 18 - 39v, без заголовка.

NKS 359, 4° — бумага, 13 л., вторая половина XVIII в., копия с AM 736 II, 4°, без заголовка.

Издания:

Werlauff E. C. Symbolae ad geographiam medii avi, ex monumentis islandicis. Hauniae, 1821. S. 15-32; Rafn K. Antiquites Russes d'apres les monuments historiques des Islandais et des anciens Scandinaves. Copenhague, 1852. Т. II. P. 405 - 415; Alfradi Islenzk. Islands encyklopadisk litteratur / K. Kalund. Kobenhavn, 1908. В. I. Cod. Mbr. 194,8°. S. 12 - 23; Ein islaendisches Itinerar fuer Pilger aus dem 12. Jahrhundert / H. -J. Graf. Kempen, 1973. S. 4 - 7; Die Warager. Ausgewaehlte Texte zu den Fahrten der Wikinger nach Vorderasien / E. Ebel. Tubingen, 1978. S. 103-105 (фрагмент); Pritsak 0. The Origin of Rus'. Cambridge (Mass.), 1981. Vol. 1. Old Scandinavian Sources Other than the Sagas. P. 704-719.

Переводы:

На латинский язык: Werlauff E. С. Symbolae ad geographiam medii avi, ex monumentis islandicis. Hauniae, 1821. S. 15-32; Rafn K. Antiquites Russes d'apres les monuments historiques des Islandais et des anciens Scandinaves. Copenhague, 1852. Т. II. P. 405-415.

На датский язык: Kalund К. En Islandsk Vejviser for pilgrimme fra 12. arhundrede // Aarboger for nordisk oldkyndighet og historic. 3 Rakke. 1913. В. III. H. 2. S. 54-61.

На английский язык: Magoun Fr. P., Jr. The Pilgrim Diary of Nikulas of Munkathvera: the Road to Rome // Mediaeval Studies. Toronto, 1944. Vol. VI. P. 347-350; Pritsak O. The Origin of Rus'. Cambridge (Mass.), 1981. Vol. 1. Old Scandinavian Sources Other than the Sagas. P. 705-719; Keder B. Z., Westergard-Nielsen C. Icelanders in the Crusader Kingdom of Jerusalem: a Twelfth-Century Account // Medieval Scandinavia. Odense, 1982. Vol. 11. P. 203-206. [391]

На немецкий язык: Ein islaendische Itinerar fuer Pilger aus dem 12. Jahrhundert / H. -J. Graf. Kempen, 1973. S. 11-15.

На итальянский язык: Scovazzi M. II viaggio in Italia del monaco islandese Nikolas // Nuova rivista storica. 1967. L. 1. P. 358-362; Raschella F. Itinerari italiani in una miscellanea geografica islandese del XII secolo // Annali Istituto universitario orientale. Sez. Filologia Germanica. 1985-1986. Т. 28-29. P. 541-584.

Литература:

Kalund К. Alfraedi Islenzk. B. I. S. XIX-XXV; Kalund K. En Islandsk Vejviser for pilgrimme fra 12. arhundrede // Aarboger for nordisk oldkyndighet og historic. 3 Rakke. 1913. B. III. H. 2. S. 51-105; Ker W. P. Abbot Nikolas on the Alps // The Alpine Journal. 1921/1922. Vol. 34. P. 417-425; Solmi A. L'itinerario italico dell'abate Nicolo Thingoerense del 1151-54. 1. Da Vevey a Roma // Rendiconti. Reale Istituto Lombardo di Scienze e Lettere. Ser. II. 1933. Т. 66/XIX-XX. P. 1207-1222; Blondal S. To syditalienske Valfartssteder og deres forbindelse med Norden // Nordisk tidskrift for vetenskap, konst och industri. 1940. Arg. 16. S. 316-327; Magoun Fr. P., Jr. The Rome of Two Northern Pilgrims: Archbishop Sigeric of Canterbury and Abbot Nikulas of Munkathvera // Harvard Theological Review. 1940. Vol. 33. P. 267-289; Vries J. de. Altnordische Literaturgeschichte. Berlin, 1942. Bd. 2. S. 198-199; Magoun Fr. P., Jr. Nikulas Bergsson of Munkapvera and Germanic Heroic Legend // Journal of English and Germanic Philology. 1943. Vol. XLII. P. 210-218; idem. The Haddeby and Schleswig of Nikulas of Munkabvera // Scandinavian Studies. 1943. Vol. 17. P. 167-173; idem. The Pilgrim Diary of Nikulas of Munkathvera: the Road to Rome // Mediaeval Studies. Toronto, 1944. Vol. VI. P. 314-354; Blondal S. St. Nikulas og dyrkun hans, serstaklega a Islandi // Skirnir. 1949. B. 124. S. 67-97; HoltsmarkA., Hald K., Odenius O. Itinerarier // Kulturhistorisk Leksikon for Nordisk Middelalder. Kobenhavn. 1962. B. VII. Sp. 517-520; Scovazzi M. 11 viaggio in Italia del monaco islandese Nikolas // Nuova rivista storica. 1967. L. 1. P. 358-362; Lonnroth L. Nikolas Bergssons vagvisare for pilgrimer som mentalitets-historisk kalla // Symposium om Socialantropologi og Nordisk Middelalder. Aarborg, 1981; Kedar B. Z., Westergard-Nielsen C. Icelanders in the Crusader Kingdom of Jerusalem: a Twelfth-Century Account // Medieval Scandinavia. Odense, 1982. Vol. 11. P. 193-211; Hill J. From Rome to Jerusalem: an Icelandic Itinerary of the Mid-Twelfth Century // Harvard Theological Review. 1983. Vol. 76. №2. P. 175-203; Мельникова Е. А. Героико-эпическая и практическая системы географических представлений в средневековой Скандинавии: формы взаимодействия // Средние века. 1989. Т. 52. С. 146-156; Lonnroth L. A Road Paved with Legends. [392] The Pilgrim Itinerary of Nikolas Bergsson // Lonnroth L. Two Norse-Icelandic Studies. Goteborg, 1990. P. 17-34; Pritsak O. The Origin of Rus'. Cambridge (Mass.), 1981. Vol. 1. Old Scandinavian Sources Other than the Sagas. P. 704-705; Raschella F. Itinerari italiani in una miscellanea geograftca islandese del XII secolo // Annali Istituto universitario orientale. Sez. Filologia Germanica. 1985-1986. Т. 28-29. P. 541-584; SimekR., Hermann Palsson. Lexikon der altnordischen Literatur. Stuttgart, 1987. S. 257; Simek R. Leidarvisir // Medieval Scandinavia: an Encyclopedia. New York, London, 1993. P. 223; idem. Cosmology // Medieval Scandinavia: an Encyclopedia. New York, London, 1993. P. 110-111; Raschella F. Devozione cristiana e leggenda germanica nell'“itinerarium” dell'abate Nicola di Munkapvera // L'immaginario nelle Letterature Ger-maniche del Medioevo. Milano, 1995. P. 257-273.