СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ИСТОЧНИКИ
ВОСТОКА И ЗАПАДА

В приведенном тексте, как показывают географические названия, дается обзор огромной территории от Белого моря и Ледовитого океана на севере до побережья Ботнического залива (Норботен) на западе и до Ладожского озера (Невайерви) и озера Ильменя (Ильмайерви) на юге. Не все упомянутые места рассказчик видел собственными глазами; так, он не мог дать детального описания пути из Кексгольма-Корелы в Новгород (Ногорд) и, видимо, по этому пути никогда не ходил и знал о Новгороде, Волхове (Олхавайоки), озере Ильмень лишь по рассказам других людей. Вряд ли бывал он и на океанском берегу Кольского полуострова, ибо сведения его о “Колансооу” весьма небогаты и тоже скорее всего получены с чужих слов. Зато внутренние водные пути между Корелой и побережьями Ботнического залива и Белого моря, находящиеся там реки, озера, волоки ,и селения карел Ноусиа знал превосходно и описал в своем рассказе очень подробно.

Главное в приведенном тексте — описание двух водных путей, шедших от города Корелы (Кексгольма) к северным морским побережьям, к побережью северной части Ботнического залива (Норботен) и к берегу Белого моря. И в первой части текста, содержащей запись первоначального рассказа карела Ноусиа, и во второй части текста, где дается запись ответов Ноусиа на заданные ему вопросы, нет прямого указания — каково было назначение обоих путей, для каких целей они использовались. Но в тексте есть одно косвенное, но достаточно ясное указание: упоминая конечный пункт пути из Корелы (Кексгольма) к берегу Ботнического залива — селение Уло (будущий город Оулу — Улеаборг), Ноусиа добавляет к названию Уло слова “где русские торгуют”; из этих слов очевидно, что русские (подразумеваются, очевидно, и русские, и находящиеся в русском подданстве карелы) совершали длительные путешествия из Корелы (Кексгольма) к Уло главным образом с торговыми целями. По всей видимости, в основном, с аналогичными целями совершались и поездки из Корелы к Белому морю.

Как явствует из показаний Ноусиа, от Корелы (Кексгольма) на север до озера Пиелисьярви (“Пелиссенйерви”) оба пути шли по одному и тому же общему направлению, это был, собственно говоря, один путь, лишь на озере Пиелисьярви разветвлявшийся на два пути — к Ботническому заливу и к Белому морю. Озеро Пиелисьярви, находившееся на территории Корельского уезда вблизи шведской границы, оказывалось важным пунктом скрещения двух главных торговых путей северной Карелии и северной Финляндии.

Первый общий участок водного пути шел от города Корелы (Кексгольма) по Ладожскому озеру вдоль его побережья на северо-запад до того места, где берег Ладоги ближе всего подходил к берегу озера Пюхяярви (“Пёхейерви”); здесь нужно [119] было из Ладоги переправляться по мелким рекам (о чем рассказчик не упоминает) и по суше через 12-мильный перешеек в северозападном направлении до озера Пюхяярви. Пюхяярви вместе с упоминаемым далее озером Оривеси входит в водную систему озера Сайма (большая сеть озер восточной Финляндии, связанных между собой проливами). Из озера Пюхяярви путь шел в озеро Оривеси, лежавшее на границе русских и шведских владений (Корельского уезда и Финляндии). По словам Ноусиа, из озера Пюхяярви в Оривеси можно было пройти прямо по воде “длинным путем”, огибая вытянутые с северо-запада на юго-восток полуострова, но обычно было принято сокращать этот путь с 18 до 12 морских миль, перетаскивая свои ладьи через небольшой перешеек (“через малый мыс”) из озера Пюхяярви в лежащий за перешейком плес озера Оривеси. В северо-восточный залив озера Оривеси (этот залив сейчас носит отдельное название “озеро Пюхяселька”) впадает река Пиелисьйоки (“Пелиcсйоки”), текущая из большого озера Пиелисьярви (“Пелистенйерви”). Так из Оривеси вверх по реке Пиелисьйоки русские ладьи попадали в озеро Пиелисьярви, целиком находившееся в пределах Корельского уезда и лежавшее на пересечении двух главных водных путей северной Карелии и северной Финляндии.

Озеро Пиелисьярви — самое северное из крупных озер восточной Финляндии, принадлежащих к Ладожскому бассейну, связанных с системой озера Сайма и через озеро Сайма и реку Вуоксу несущих свои воды в Ладожское озеро. Дальше на север и восток находится водораздел — дальше на север шли уже реки и озера бассейна Ботнического залива, на восток — реки и озера бассейна Белого моря. Поэтому именно на озере Пиелисьярви идущий с юга торговый путь разветвлялся на два разных пути — к побережьям Ботнического залива и Белого моря.

Первый из этих двух путей [34, карта 1], проходивший по финляндской территории и потому более интересовавший записывавшего показания рассказчика — представителя шведско-финляндской администрации Якоба Тейтта, зафиксирован в приведенном выше тексте более обстоятельно. По словам карела Ноусиа, от озера Пиелисьярви в сторону Ботнического залива путь шел через возвышенность (или “гряду [холмов]”), т. е. через возвышенность, расположенную на водоразделе, к озеру Нуасьярви (“Ноассйерви”), находившемуся на территории шведских владений и относящемуся уже к Ботническому водному бассейну. Расстояние от Пиелисьярви до Нуасьярви, по словам рассказчика, составляло 12 миль. Из дважды повторяемого в тексте источника описания этого пути остается неясным, совершалось ли передвижение между берегами обоих названных озер целиком по суше, или использовались небольшие реки, текущие от водораздела (как видно на современных нам [120] картах) на юго-восток к Пиелисьярви и на северо-запад в Нуасьярви; в последнем случае не было необходимости тащить ладьи и грузы по суше на все расстояние от Пиелисьярви до Нуасьярви (по современным мерам длины — не менее 60 — 70 км.), а можно было преодолеть значительно более короткое расстояние на волоке у водораздела. О наличии двух способов преодоления этого расстояния косвенно можно предположить на основании указания рассказчика о том, что от озера Пиелисьярви до озера Нуасьярви русские люди направлялись “сухим путем или через гряду [холмов]” (слово “as” допускает толкование “хребет”, “гряда”, в переносном смысле — “возвышенность”); здесь, видимо, подразумеваются два варианта передвижения, один — по суше, второй — какой-то иной, скорее всего — по речкам и через волок на возвышенности (находящейся на водоразделе) и речки, текущие на северо-запад.

Финский историк И. Луккаринен сделал попытку по современным картам и в результате обследования местности установить, где мог проходить второй из предполагаемых маршрутов [25]. По его мнению, из залива Куоккасет на севере озера Пиелисьярви путь должен был идти вверх по рекам Коккойоки и Румойоки близко подходящим к озеру Аласенйярви, которое принадлежит уже к бассейну Ботнического залива; между рекой Румойоки и озером Аласенйярви находится легко преодолимый перешеек шириной всего в один километр и весьма вероятно, что здесь должен был проходить древний волок. Но Луккаринен идет в своем построении еще дальше, и использует рассказы старожилов данной местности о земляных работах, проводившихся на перешейке в середине XIX в.; согласно этим рассказам, под мшистым покровом на перешейке было обнаружено древнее русло реки, и это должно свидетельствовать, что в древности водный проток пересекал перешеек, и, следовательно, существовал прямой водный путь из Пиелисьярви (и даже от Пюхяярви — от начального пункта всей описываемой нами водной дороги) до Ботнического залива [22, стр. 289; 25, стр. 2 — 3]. Однако рассказы старожилов — источник не слишком достоверный; да и в показаниях Ноусиа определенно говорится, что между озерами Пиелисьярви и Нуасьярви не было прямого водного сообщения, здесь был волок.

От Нуасьярви водный путь шел в озеро Оулуярви (“Аулойерви”), из которого вытекает река Оулуйоки, впадающая в Ботнический залив. В тексте показаний Ноусиа перечислены все основные промежуточные пункты на пути по Оулуйоки от истока (от озера Оулуярви) до конечного пункта всего пути — до большого тортового селения “Уло” (Оулу) (эти пункты — селения, озера, острова “Рахпанниски”, “Куренпольве”, [121] “Утиерви”, “Соткенйерви”, “Лаийтасари”); селение “Уло” (Оулу) лежало у впадения реки Оулуйоки в Ботнический залив.

Второй описываемый в источнике путь отделялся от первого пути на уже упоминавшемся озере Пиелисьярви, примерно на середине вытянутого с северо-запада на юго-восток озерного плёса. Описание этого пути содержит примечательную подробность: в источнике прямо говорится, что от Пиелисьярви шел непрерывный водный путь до самого Белого моря (“Лиексенйоки, которая течет на север от Пиласйерви или Пелиссенйерви к Белому морю”); между тем, в наше время, как это видно на современных картах, озеро Пиелисьярви принадлежит к Ладожскому бассейну и не имеет выхода в бассейн Белого моря. Финский исследователь Яккола принимает это сообщение целиком на веру [22, стр. 289]; но представляется более вероятным, что здесь в рассказ Ноусиа (или в запись рассказа, сделанную Якобом Тейттом) вкралась ошибка.

От северовосточного берега озера Пиелисьярви путь шел сначала по впадавшей в озеро реке Льекса, затем через небольшое озеро Панкаярви (“Пангайерви”) и вверх (очевидно, по небольшим рекам) в озеро Тулос (“Тулейерфф”). Между озером Тулос и следующим упоминаемым в источнике пунктом — Колвасозером, судя по современным нам картам, нет водной связи. Видимо, расстояние от озера Тулос до Колвасозера (“Корвасйерфф”) преодолевалось по суше, через волок. От Колвасозера вел водный путь к упоминаемому в источнике крупному карельскому селению Ребола (“Репула”), а от него через небольшие реки в Ровкульское озеро и к стоящему на его берегу селению Ровкулы (“Роукула”). Вслед за селением Ровкулы в рассматриваемом тексте сразу упоминаются озеро или селение Кимасозеро (“Кимасйерфф”). Между Ровкульским озером и Кимасозером также, судя по картам, нет прямой водной связи, и здесь тоже надо предполагать волок; здесь находился водораздел между реками Ладожского и Беломорского бассейнов, о чем в источнике не сообщается. От Кимасозера уже начинался прямой путь по водам Беломорского бассейна и точнее — по бассейну впадающей в Белое море реки Кемь.

От Кимасозера через озеро Нюк водная дорога ведет в приток реки Кеми, реку Чирка-Кемь, впадающую в Юшкозеро; от Юшкозера уже течет река Кемь до берега Белого моря. В источнике упомянуто селение или озеро Юшкозеро (Иускийерфф”); однако источник не называет реку Чирка-Кемь, и напротив, указывает на пути между Кимасозером и Юшкозером два селения, одно из которых (“Писсмалакс”-с. Письмо-губа) лежит в стороне от прямой водной дороги. Возможно, что здесь в рассказе Ноусиа допущены неточности.

За Юшкозером названо стоящее на реке Кемь селение Сопасалма (“Сопасалми”), за ним — стоящее на той же реке [122] селение Панозеро (“Панайерфф”), не поддающееся определению на современной карте селение Пепойерфф, с. Усмана и затем конечный пункт пути селение Кемь (“Кемийоки”), находящееся у впадения реки в Белое море (“Кемийоки, которое расположено у Белого моря”). Отмечена также возможность из Кеми попасть в находящееся южнее на том же побережье Белого моря и стоящее в устье реки Шуя селение Шуя (“Суйкуйоки”).

Примечательно, что рассказчик все время стремился к максимальной конкретности сообщаемых им сведений о путях Карелии и северной Финляндии, и для этого не только называл реки, озера и стоявшие по пути населенные пункты, но и старался указывать расстояния между указываемыми им пунктами, чтобы эти сведения могли быть использованы при передвижении по описываемым им путям. По всей видимости, расстояния определялись им не по данным каких-либо измерительных работ (такие работы в XVI в. еще не проводились и на главных путях в центральных областях России), а на основе собственного опыта и интуиции, чисто приблизительно. Проверка этих цифровых сведений, установление степени их точности (или неточности) требуют специального исследования.

Таково основное содержание приведенного источника — описание двух важных водных путей, шедших из административного и экономического центра Карелии — города Корелы — через огромные пространства севера к Ботническому заливу и к Белому морю. Оба эти пути, в частности, второй, целиком проходивший по русской территории, были совсем неизвестны в русской дореволюционной историографии, уделявшей много внимания водным торговым путям русского средневековья [5, 12 и др.], и почти не были известны и советским ученым; о них знали лишь авторы специальных работ по истории Карелии [3, 6, 9, 17, 18]. После опубликования в русском переводе рассказа Ноусиа 1556 г. сведения об обоих важных торговых путях русского Севера должны войти в арсенал сведений нашей историко-географической науки.

Закономерно должен быть поставлен вопрос, к какому времени следует относить возникновение водных путей, описанных в 1556 г. карелом Ноусиа? Были ли эти пути проложены и введены в действие в сравнительно недавнее время, незадолго до записи рассказа Ноусиа? Или же они возникли значительно раньше?

Для правильного решения этого вопроса следует прежде всего отметить, что по ряду источников нами может быть прослежено существование обоих путей в последующие по крайней мере 200 — 250 лет. Так, из русских и шведских источников известно, что в 1611 г. описанный выше путь из Улеаборга по рекам и озерам к реке Кемь был использован шведским военным отрядом, намеревавшимся совершить зимой, по льду озер и рек [123] нападение на западное побережье Белого моря; в русском источнике упомянуты пройденные шведским отрядом те же селения на пути к Белому морю, которые на полвека ранее назвал в своем рассказе Ноусиа — Ребола, Ровкула, Колваcозеро, Кимасозеро, Юшкозеро, Сопасалма [1, № 195]. В начале XVIII в. оба рассмотренных выше пути вкратце описал в своем известном сочинении “Описание трех путей из России в Швецию” Афанасий Холмогорский [8; см. также: 17, стр. 459 — 460; 27, стр. 71 — 81; 28, стр. 6 — 11]. О существовании торговых сношений Беломорской Карелии с Эстерботнией, с ее центром Улеаборгом известно и из ряда источников XVII — XVIII вв., не содержащих прямых сведений о маршруте торгового пути [15, стр. 71 — 74; 20, стр. 7 — 14; 26, стр. 73; 27, стр. 70 — 71; 28, стр. 5 — 6; 29, стр. 122 — 124; 31, стр. 119 — 128; 33, стр. 160 - 161 и др.]. Это была, в основном, крестьянская торговля, которая могла вестись на небольших речных судах. По всей видимости, по тому же пути во время русско-шведских войн конца XVI — XVII вв. совершались нападения из подвластной шведам Эстерботнии на Беломорскую Карелию (1581, 1591, 1611 гг.) и в обратном направлении (1592, 1611 гг.) [6, стр. 175, 179 — 180, 197 — 201; 18, стр. 36, 38 — 39, 88 — 98].

Есть все основания полагать, что пути, активно использовавшиеся судя по имеющимся у нас источникам в XVI — XVIII вв., были проложены и освоены задолго до того времени, когда они впервые получили отражение в письменном источнике — в книге Якоба Тейтта 1556 г. Скорее всего, как считают некоторые исследователи [21, стр. 263 - 264; 22, стр. 287; 25, стр. 1 - 2; 26, стр. 73], возникновение этих путей надо относить еще к XI — XIV вв., когда карелы из основного “племенного гнезда”, из карельского Приладожья, стали расселяться по огромным пространствам севера, проникли в Беломорскую Карелию и Эстерботнию, заселили Карельский берег Белого моря, внутренние районы северной Карелии и значительную часть приботнических земель. Существование обоих путей еще в XI — XJV вв. подтверждается некоторыми археологическими данными — находками вещей, монетных кладов и отдельных монет того времени в местах, расположенных вдоль этих путей [11, стр. 133 и др.]. И с XI — XIV вв. рассмотренные нами пути играли важную роль в судьбах Карелии и карельского народа; по этим путям постоянно поддерживались экономические, политические и культурные связи между основной карельской территорией — северным Приладожьем — и огромными редко заселенными областями северной Карелии; благодаря постоянным связям по указанным путям немногочисленный и разбросанный на большом пространстве карельский народ смог сохранить на протяжении веков свое этническое и культурное единство. [124]

Кроме описания двух водных путей в рассматриваемом нами источнике сообщаются и другие важные сведения. Так, в том месте источника, где заканчивается описание водного пути к Белому морю до Кеми и добавляется, что от Кеми существует дорога вдоль беломорского берега на юг до селения Шуя, имеется на полях рукописи любопытная приписка о том, что от селения Шуя (“Суйкуйоки”) имеется “другой выход в Россию”, т. е. здесь начинается другой путь, ведущий в основные русские области. Действительно, из русских источников известно, что от Шуи вдоль беломорского берега через селения Сорока и Сума и от Сумы — на юг от берега Белого моря, через Выгозеро и Повенец к Онежскому озеру, и далее вдоль берега Онежского озера в XVI в. шла важная, проходившая по суше, а зимой в некоторых местах по льду, официальная государственная дорога, связывавшая Соловецкий монастырь и Карельский берег Белого моря с Новгородом [4, стр. 299 — 300]. Содержащееся в приписке указание, что эта дорога начиналось не от Кеми, а от расположенной несколько южнее на том же беломорском берегу Шуи, находит объяснение в русском источнике конца XVI — начала XVII в. [4, стр. 299 — 300 и карта на стр. 273] — в “Выписи из новгородских изгонных книг”, согласно которой официальная государственная дорога из Новгорода в Соловки доходила по беломорскому побережью не до Кеми, а только до Шуи, и далее шла по льду Белого моря прямо через Кузовы острова к Соловецкому монастырю [4, стр. 300 и карта на стр. 273].

Примечательно также, что Ноусиа приводит данные о числе жителей в большинстве упоминаемых им селений на русской и финляндской территории. Цифры, указанные рассказчиком — округленные, явно приблизительные; Ноусиа, по всей видимости, основывался на своем зрительном впечатлении от размера того или иного знакомого ему селения, но эти цифры все же дают примерное представление об относительной величине селений.

Для некоторых описанных рассказчиком местностей — для карельского Поморья, для Кольского полуострова (видимо, потому, что эти местности были наименее известны опрашивавшим рассказчика чиновникам) приводятся и краткие сведения об экономике, об основных занятих населения. Ноусиа сообщил, что русское население (подразумеваются находящиеся в русском подданстве и русские, и карелы) на побережье Белого моря занимается соляным промыслом и производит столь значительное количество соли, что снабжает солью “почти большую часть России”; “соль бела”, т. е. имеет достаточно высокое качество (видимо, она противопоставляется серой низкосортной соли) и вывозится с беломорского побережья внутрь страны зимой на лошадях, т. е. по санному пути. Названы и главные [125] пункты выварки соли — Кандалакша (“Кандалакс”), Соловки, почему-то называемые “Петцибю” (такого названия для Соловков нет более ни в одном источнике) и “Колансооу” - Кола. Здесь мы имеем едва ли не самое раннее в западноевропейских источниках известие о беломорских соляных промыслах и о масштабах их производства. Сообщается также и о развитии рыболовства на берегах Кольского полуострова, в Кандалакше и Коле, где добывают, коптят и солят значительное количество наиболее ценной северной рыбы — лосося; центром торговли лососем является Кандалакша.

Содержащееся в источнике неоднократное упоминание Колы заслуживает специального внимания. В то время, как в подавляющем большинстве случаев в источнике, со слов Ноусиа, были зафиксированы карельские и финские географические названия, название Колы дается не в карельско-финской, а в принятой в шведской письменности XVI в. и многократно отраженной в официальных шведских документах XVI — начала XVII вв. шведской транскрипции — Kolansoou (в документах бывает также Colandzoo, Kolensa и др. 14, стр. 70, 71, 87, 95, 98]. Происхождение и семантика второй части этого составного топонима неясна и требует специального изучения (первая часть явно, взята от названия “Кола”). Невозможно предположить, чтобы Ноусиа, карел и русский поданный, случайно оказавшийся в шведских владениях, в своем рассказе применял для этого севернорусского пункта не русское и не карельское, а шведское название — он скорее всего вовсе не знал шведского термина. Есть все основания полагать, что Ноусиа в своем рассказе упоминал просто Колу, а записывавший по шведски его показания Якоб Тейтт фиксировал шведское название — Kolansoou. А отсюда следует, что Якобу Тейтту (и шире — представителям администрации подвластной шведам Финляндии) было уже ранее известно и существование Колы, и ее, тоже, очевидно, ранее возникшее шведское название.

Эти сведения проливают новый свет на вопрос о времени возникновения селения Колы. До сих пор наиболее ранним достоверным известием о существовании Колы приходилось считать [2, стр. 27; 16, стр. 275 — 276] сообщение голландского купца Симона ван-Салингена о приходе первого нидерландского корабля в Колу в 1565 г. [13, стр. 299]; тогда это было незначительное селение всего из трех домов, не имевшее еще ни административных, ни торговых функций. Однако в рассказе Ноусиа в 1556 г. (т. е. на 9 лет ранее) неоднократно упомянута Кола, причем в двух случаях определенно как селение: “Вот селения..., прежде всего Колансооу”; “а эти вышеупомянутые селения..., а именно Кандалаксбю... Колансооу”. В последнем случае текст создает впечатление о Kolansoou, как о весьма [126] значительном поселении (“Колансооу, в которой людей, может быть как в 5 церковных приходах”). Правда, в данном случае в рассказе Ноусиа явно звучит неуверенность; размеры селений, расположенных на описанных им внутренних водных путях, он указывал гораздо более определенно (называл определенную цифру числа жителей); по всей видимости, в Коле Ноусиа никогда не бывал и говорил о ней с чужих слов. Столь же осторожно Ноусиа говорит о развитии рыболовства в Коле: он знает, что там ведутся ловли лосося и соление и копчение этой рыбы для продажи, но не сообщает, ведется ли там торговля пойманной рыбой, тогда как в той же фразе он прямо указывает” что в Кандалакше существует “торговый город” для продажи такой же рыбы — лосося; очевидно, он представлял себе, что в Коле сколько-нибудь крупного торга еще не было.

В общем из рассказа Ноусиа мы, видимо, можем извлечь достаточно достоверный факт: что в 1556 г. уже существовало селение Кола, получившее еще ранее известность и за рубежом, в частности, в среде администрации шведской Финляндии. Так, время возникновения Колы отодвигается на пару десятилетий ранее, чем можно было предполагать до исследования в настоящей статье рассказа Ноусиа.

Особенно любопытны в рассматриваемом источнике поставленные рассказчику вопросы и данные на них ответы, касающиеся общих географических представлений об освещаемых в рассказе огромных пространствах Севера. Из вопросов видно, что у чиновников финляндской администрации, производивших опрос Ноусиа, были весьма туманные воззрения об областях, граничащих с Финляндией с севера и востока; они слышали о существовании Белого моря, но не были уверены, связано ли оно с “Западным морем” — с Атлантическим океаном, не знали, существует ли прямой водный путь из Белого моря в Новгород. Сведения, сообщаемые Ноусиа, значительно более точны и определенны. Прежде всего, чрезвычайно важно имевшееся у Ноусиа совершенно четкое представление, что Белое море имеет прямой выход в “Западное море” — в океан, является частью океана и имеет много заливов, врезающихся в сушу. В этом простой карельский крестьянин намного опередил большинство европейских географов, еще в течение многих десятилетий изображавших Белое море как закрытый бассейн, не связанный с океаном (см. статьи К. Н. Вальдмана и Е. А. Савельевой в настоящем сборнике).

Правда, в записи показаний Ноусиа о Белом море не все ясно; в частности, невозможно по его рассказу определить, бывал ли он лично на Белом море, или его сведения заимствованы у других людей, посещавших беломорские побережья. В его по казаниях есть неточность в определении стран света: Белое море и монастырь “Петци” (Соловецкий) по его словам [127] находятся к северо-востоку от “Колансооу” (Колы). Впрочем, возможно, что под “Белым морем” Ноусиа подразумевал оба связанных между собой морских бассейна, лежащих к северу от северной России — и Белое, и Баренцево моря; но с другой стороны, говоря о лежащем среди Белого моря Соловецком монастыре, он явно должен был подразумевать не Баренцово, а действительно Белое море.

Ноусиа дал определенный ответ и на другой заданный ему вопрос — прямого водного пути из Белого моря в Новгород не существует. К этому он добавил ряд дополнительных географических сведений о территории, лежащей между Белым морем и Новгородом. Так, Ноусиа рассказал о существовании большого Ладожского озера (“Невойерви”), лежащего между Новтородом и Белым морем; Онежское озеро рассказчику осталось неизвестным [22, стр. 287]. Между Белым морем и Ладожским озером, по словам Ноусиа, “лежат большие болота”, из которых реки текут и в Белое море, и в Ладогу.

Опрашивавшие рассказчика заинтересовались вопросом, сколь глубоко врезается Белое море в материк и какие местности в северной России находятся (выражаясь современным языком) на широте Финляндии или Норботтена (Эстерботнии). Вопрос этот был весьма сложен — ведь рассказчик явно никогда не видел карт, не мог иметь представлений о географических широтах. И потому поразительно, что данный им ответ довольно верно отразил действительность; Ноусиа сказал, что Белое море расположено на уровне северной оконечности Ботнического залива (на уровне селения Торнео), и что скорее всего Торнео находится на уровне Кандалакши. Достаточно бросить взгляд на современную карту, чтобы убедиться, что в общем ответ был весьма близок к истине. Разумеется, о полной точности здесь говорить не приходится; на современной карте Кандалакша (т. е. северная оконечность Кандалакского залива Белого моря) лежит примерно на 1 1/2 градуса севернее, чем Торнео (вершина Ботнического залива). Но, естественно, в те времена, задолго до проведения геодезической съемки в Северной Европе, большей точности, чем в показаниях Ноусиа, достичь было невозможно: ведь Ноусиа основывался не на каких-либо измерениях, а лишь на собственной интуиции, на своих общих географических представлениях о расположении морей и заливов, прилегавших к северу России и Финляндии.

Для правильной оценки значимости всего рассмотренного источника в целом для истории географических знаний о северной Европе следует учесть состояние тогдашней западноевропейской географической науки. Ведь в то время (50-е гг. XVI в.) для описанной рассказчиком огромной территории Севера Европы еще не существовало сколько-нибудь точных географических карт (см. статью К. Н. Вальдмана в настоящем сборнике) [128] и даже наиболее видные западноевропейские географы имели лишь весьма неясные и туманные сведения о внутренних пространствах европейского Севера, лежавших восточнее Скандинавии. Даже самый крупный в Западной Европе знаток европейского Севера, шведский ученый географ Олаус Магнус, как раз в то же время создававший свои знаменитые труды по описанию и картографии Северной Европы и лично посетивший в более раннее время северную Финляндию, и на своей карте (см. статью Е. А. Савельевой в настоящем сборнике), и в своих трудах отразил значительно более туманные, неопределенные, неточные, а нередко и совсем ошибочные представления о той же территории, которая весьма правильно описывается в рассказе Ноусиа.

Естественно должен встать вопрос: как сложились у Ноусиа те знания о географии Севера, которые он изложил в своем рассказе? Для этого надо попытаться выяснить его происхождение и род занятий. Единственным источником может быть его рассказ, дающий некоторые косвенные сведения об авторе.

Как уже отмечалось выше, Ноусиа — карел по национальности. Но он явно плохо знает южную и наиболее населенную часть тогдашней Карелии — карельское Приладожье; центр этой области, город Кексгольм — Корела, ему известен, но он не берется дать подробное описание наиболее важных для этого города торговых и административных путей в Новгород и в Выборг, и явно по этим путям никогда не ездил. По всей вероятности, Ноусиа — уроженец и житель северной части Корельского уезда, где он великолепно знает водные пути, озера, реки, селения. И его знания, особенно богатые сведениями о торговых путях, видимо, свидетельствуют о его роде занятий. Очевидно, Ноусиа вышел из среды карельских торговых крестьян — крестьян, совершавших ежегодные поездки с товарами по водным путям северной Карелии и Финляндии и потому великолепно знавших эти пути. Слой карельских торговых крестьян, занимавшихся торговлей между приладожской Карелией, Беломорьем и северной Финляндией известен нам с XVI в. (первое прямое известие — данный источник) и особенно богато отражен в источниках XVIII — XIX вв. [20, стр. 7 — 14; 29, стр. 122 — 124; 31, стр. 118 — 128; 33]; в XIX в. их называли “коробейниками”. Возникла эта торговля, как уже говорилось, на несколько веков ранее. Принадлежность к слою торговых крестьян объясняет появление Ноусиа на территории Финляндии, где его встретил Якоб Тейтт; и здесь Ноусиа оказался, очевидно, с торговыми целями.

Анализ рассказа Ноусиа показывает, что рассказчик был, безусловно, человеком незаурядным, обладавшим огромной памятью, исключительно широким для своего времени географическим кругозором. Этот неграмотный или знавший только [129] лишь грамоту крестьянин из глухого карельского селения, никогда не видевший географических карт или книг, обладал несравненно большими знаниями об огромных пространствах севера России и Финляндии, чем современные ему самые образованные западноевропейские ученые. Однако не следует изображать Ноусиа первооткрывателем-землепроходцем, не следует считать накопленные им познания его личным достижением. Рассказ Ноусиа отражает географические представления, сложившиеся в сознании всего слоя карельских торговых крестьян в результате многовекового практического опыта регулярных торговых поездок по водным путям севера; описание географических маршрутов водных путей явно отражает веками сложившуюся практику плаваний по этим путям.

Нельзя не поражаться, что эти географические представления, не зафиксированные карелами ни графически (на картах или чертежах), ни письменно и хранившиеся лишь в памяти (вероятно, в памяти не одного поколения и выражающие коллективный практический опыт многих людей), в общем правильно отражали реальную действительность, правильно локализовали в пространстве моря, озера, реки, основные направления по странам света.

Заслугой Ноусиа является то, что он глубоко освоил географический опыт, накопленный его средой, и дополнил некоторыми лично полученными им сведениями — о числе жителей в населенных пунктах, об экономике Беломорского побережья и т. д.

В своем рассказе Ноусиа не высказывал прямо своих политических симпатий и антипатий; как торговому человеку, ему приходилось постоянно иметь дело и с русскими, и с шведскими подданными. Но по некоторым местам текста рассказа чувствуется, что рассказчик определенно ощущал себя подданным Русского государства. Также рассматривал его и записывавший его показания Якоб Тейтт, почти всегда называвший рассказчика не просто по имени, а “Ноусиа-русский”.

Встреча Ноусиа с Якобом Тейттом, человеком образованным, осознавшим важность и новизну географических сведений, имевшихся у Ноусиа, и зафиксировавшим на бумаге эти сведения — чистая случайность; в то время подобными же или более богатыми сведениями могли обладать и другие карельские торговые крестьяне, но никто не позаботился отразить их географические познания на бумаге и потому очевидна заслуга Якоба Тейтта, записавшего рассказ Ноусиа; так благодаря простой случайности в нашем распоряжении оказался ценнейший источник по географии севера России и Финляндии позднего средневековья.