Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ПЬЕР-МАРТИН ДЕ ЛАМАРТИНЬЕР

ПУТЕШЕСТВИЕ В СЕВЕРНЫЕ СТРАНЫ

VOYAGE DES PAIS SEPTENTRIONAUX

Глава XXXI. Отъезд автора из Почоры в Сибирь; о встрече с пятью ссыльными, сосланными Великим Князем, об их несчастьях и о прибытии в Папингород.

Когда мы все встали, наш приказчик просил у почорского воеводы распорядиться на счет оленей, чтобы ехать в Сибирь, и тот доставил нам семь штук, именно: по одному для [57] приказчика, для подручного, для меня, два для матросов, по одному для проводника и под табак и водку с провизией, которою. он снабдил нас до Папингорода; деньги приказчик взял с собою. Когда олени запряжены были в соответствующее количество саней, воевода велел заложить еще одни для своего слуги – проводника, который должен был ехать с нами до известного места, где нам предстояло переменить оленей, a он должен был вернуться назад с оленями воеводы. И за все это мы заплатили ему 4 дуката. Прежде чем отправиться в путь, мы выпили по пяти или шести чарок водки на расставанье и, поблагодарив за доброе расположение нашего почорскаго хозяина и вичорского воеводу, мы простились и отправились в путь, следуя по берегу реки, по местности крайне неприглядной, без всяких проезжих дорог, и в течении добрых 4 часов не встретили живой души, кроме четырех белых медведей, огромной величины, которые пересекли нам дорогу, перебегая от реки, где они были при нашем появлении, в лес; часа через два мы очутились по близости 7–8 хижин, где, однако, мы никого не застали, так как жители ушли на охоту.

Тут мы сошли с саней, чтобы подкрепиться, а в это время пятеро или шестеро мужчин, с женами и детьми, вернулись с охоты, которая была для них очень удачна, так как они принесли шесть шкур медведей, четыре волчьих, семь белых лисиц, пару горностаев и восемь соболей.

Они очень удивились, увидя нас, и хотели было убежать, если бы данный нам почорским воеводой проводник не подошел к ним и не уверил их, что мы их друзья и купцы, едущие в Папингород, и что мы у них купим меха; тогда они подошли к нам и с изумлением разглядывали нас, сколько ради одежды, непохожей на их костюм, столько же ради нашего наружного вида и языка, которого они никогда не слыхали, как и мы их языка; затем мы затеяли с ними торговлю, при помощи нашего переводчика, и они доставили нам оленей для дальнейшего пути, вплоть до устья Папиногородской реки.

Чрез два или три часа после того как мы покинули реку Почору, следуя по течению Папиногородской реки, по очень тяжелой дороге, мы увидали пять человек, одетых в медвежьи меха по-московитски, выходящих из леса на встречу нам. Каждый из них имел на плече ружье, с боку охотничью сумку, а также нож в ножнах, вроде наших охотничьих; мы велели проводнику остановить оленей, чтобы узнать, кто они такие? Один из них, признавши в нас иностранцев, [58] поздоровался с нами по-немецки, высказав пожелание быть столь же свободным, как и мы. Наш приказчик, родом из Нижней Саксонии, услышав родную речь, спросил: откуда он? Тот ему ответил, и когда оказалось, что они знакомы, приказчик сошел с саней, обнял его и спросил: как он здесь очутился? Саксонец отвечал, что он сослан великим князем охотиться на соболей, что считается наказанием в этой стране, как во Франции ссылка на галеры; одни остаются здесь по 10 лет, другие по 6, иные по 3, кто больше, a кто меньше, а затем, по миновании срока ссылки, они свободны.

Это известие заставило всех нас сойти с саней, и не успел я стать на ноги, как один из пятерых меня узнал, взволнованный бросился меня обнимать и спросил по-французски: откуда я? и куда еду? Это меня очень удивило, так как я не узнавал его, благодаря с одной стороны одежде, большой бороде и облысевшей голове, с другой – благодаря худобе его тела, от которого осталась только кожа да кости; видя это (изумление), он сообщил мне, что он – лотарингский дворянин, полковник московитского конного полка, который столько раз угощал меня в Стокгольме (Stokolm) и хотел даже взять меня в Москву (Moskou). Роскошное платье, в котором я его видал когда-то, уважение, которое ему тогда все оказывали, как по причине его щедрости, так и ввиду высокого поста, который он занимал, командуя полком и отличаясь беззаветною храбростью, и теперешний его жалкий вид вызвали у меня слезы и вздохи сожаления. Я его снова и снова обнимал, расспрашивая о причине его опалы. Он мне объяснил: произошло это оттого, что великий князь заподозрил его в измене и за это сослал в Сибирь на три года, что он неописуемо страдает, благодаря опасностям, которым подвергаются все ссыльные то на охоте, то от голода и жестоких морозов, которые приходится выносит, или же от встречи с массами диких зверей, которые на них нападают при недостатке пищи в других местах, и им приходится обороняться. Ко всем этим бедам надо прибавить, что если они не добудут того количества соболей, которое им назначено, их жестоко наказывают плетьми из толстой и грубой кожи и бьют по всему обнаженному телу. Знакомец нашего приказчика рассказывал тоже самое, а остальные ссыльные, которые все говорили хорошо по-французски и по-немецки, из коих один занимал высокий пост при великом князе (un des grands commis du Grand Knez), другой был генерал-лейтенантом, а прочие – значительными чиновниками, – все они оплакивали свои [59] бедствия, уверяя нас, что как только они отбудут свой срок и вернут себе свободу, они удалятся в такие места, где великий князь не имел бы над ними власти. Чтобы утешить этих несчастных, мы достали нашу провизию, расположились все на мху и стали их угощать, уверяя их, что мы готовы способствовать их освобождению. Они благодарили нас за это, но доказывали, что им невозможно спастись, так как их знают воеводы во всех острожках, куда мы должны по неволе заезжать; это навлекло бы на нас смертную казнь, равно как и для них, после страшных пыток, от которых пострадали бы и мы. Эти слова еще более увеличили печаль, которая наполняла наши сердца, ибо мы не могли смягчить бедствия, в котором они находились. Только после беседы, длившейся более четырех часов (Курсив наш. Тут Ламартиньер точно указывает, сколько времени всего они провели со ссыльными. Это особенно важно ввиду дальнейшего (см. приложение) для определения: мог ли за это короткое время Ламартиньер записать такой длинный рассказ, какой помещен в последних изданиях его книги? В. С.), мы решили с ними расстаться, дав каждому из них по полфунта табаку и угостив их водкой, сухарями и пряниками, которые мы взяли из Почоры, и солониной. Мы сели в сани и, расставаясь с ними, пожелали, чтобы Бог помог им переносить страдания, выразив надежду скоро видеть их в добром здоровье. Затем мы двинулись в путь и ехали целых три часа, не встречая никакого жилища; потом мы наехали на пять или шесть хижин, где и остановились; в них оказалось около дюжины жителей, у которых мы спросили: нет ли у них чего променять? Они показали нам шкуры, которые мы у них и купили на деньги и за водку, до которой эти люди большие охотники.

Продолжая наш путь вдоль реки, мы встречали там и сям хижины, и в них где по одному, а где по нескольку жителей, у которых мы покупали наличные меха на деньги и за водку, за исключением соболей, которых они не желали продавать, боясь, что узнает об этом воевода Папингорода, куда мы направлялись, так как он всегда досматривает товары, отыскивая среди них соболей. Мы перевалили горы, которые разделяют Борандай от Сибири, – путь очень тяжелый и трудный, по причине безлюдности этих мест, которые и не могут быть обитаемы, как по своей бесплодности и по множеству снега, так и по чрезмерному количеству белых медведей и волков. Их так много, что мы постоянно были в страхе, [60] пробегая этими местами и ежеминутно ожидая нападения, хотя, оказывается, они нас столь же боялись, как и мы их, и видно было, как они разбегались то в ту, то в другую сторону при нашем приближении, считая нас за охотников, благодаря нашему блестящему оружию, а мы были просто купцы. И вот, после больших затруднений, с которыми должны были справляться олени при перевале через хребет, на что мы употребили 10 или 12 часов, мы спустились в одну сибирскую деревушку, обитатели которой были одеты в медвежьи шкуры, шерстью вверх, но носили белье и сапоги с подковками, из чего мы заключили, что они более образованы, чем те, которых мы только что оставили. Они и приняли нас более учтиво, и расспрашивали: кто мы, откуда и куда едем? Мы выпили и закусили с ними тем, что имели, а они нам принесли своего угощенья, которое состояло из соленого волчьего и медвежьего мяса с пряниками и водкой; мы скупили у них на деньги меха, за исключением соболей; потом, отдохнув часов пять на медвежьих шкурах в одной из хижин, построенной на лапландский манер, мы выпили на каждого по глотку водки, сели в сани и продолжали наш путь к Папинову городу 35, куда и прибыли часов через 20, с отдыхом для кормежки наших оленей.

Глава XXXI. bis Прием, оказанный воеводою Папингорода датчанам, с коими находился автор.

Воевода Папинова города 36, узнав о нашем приезде, велел придти к нему в замок (острожек), для того чтобы узнать, кто мы и что нас привело сюда, а также – откуда мы едем. Мы отправились по его требованию, приветствовали его, [61] и наш приказчик вполне удовлетворил его любопытство, так как знал московитский язык.

Узнав, что мы датчане и купцы, приехавшие покупать меха, он принял нас очень любезно и, чтобы показать свое расположение и готовность на услуги, признавая нас за друзей, он предложил жене выйти и приветствовать нас. Она вышла, неся, по московитскому обычаю, в одной руке бутылку водки, а в другой серебряную чарку, а девочка следом за ней несла ломоть пряника. Хозяйка приветствовала нас, согласно обычаю, наклонением головы, причем опустила конец правого рукава рубашки и он скользил по земле; приказчик тотчас бросился его поднимать и поцеловал, потом поцеловал подручный, а за ним и я; тогда она, левою рукой приподнимая вверх, собрала в складки рукав, который сама же распустила, и принявшись за бутылку с водкой и чарку, каждому подала по полной чарке и по кусочку пряника, стоя у конца стола, подле мужа; затем она удалилась туда, откуда пришла. После этого мы угощались с воеводой, а засим отправились спать на очень хороших кроватях, как тут принято. [69]

Глава XXXII. Торговля, которую вели спутники автора датчане в Папингороде; положение этого города, нравы и одежды сибиряков и московитов.

Мы отдохнули 6 или 7 часов в доме воеводы, который встал тотчас же, как только один из слуг доложил ему, что мы проснулись, и пришел нас проведать в нашу комнату; за ним слуга нес бутылку водки: сам он выпил большую чарку и нас угостил. Затем он спросил, хотим ли мы купить его меха; приказчик отвечал утвердительно, попросив осмотреть их все, сторговался и уплатил деньги. Не имея больше мехов сам, воевода позвал некоторых обывателей, у которых, как ему было известно, были меха, и мы купили их с его разрешения; после этого нам снова пришлось приняться за выпивку и куренье табаку.

В то время как наш приказчик с подручным были заняты торговлей, я пошел прогуляться по городу, который расположен в красивой местности, в небольшой болотистой [70] котловине, окруженной довольно высокими горами; подле города протекает очень красивая и рыбная река; дома дурно построены, низки, все сделаны из дерева и дерна, щели между бревен проконопачены мохом; а городская мостовая состоит из деревянных пластин, плотно пригнанных одна к другой.

Важные обыватели этого города носят штаны, чулки, длинное платье, которое у них спускается до пят, и узкие рукава, – все из сукна, у одних – одного, у других – другого цвета; обувь составляют кожаные сапожки, то синие, то красные, то желтые, с железными подковками на каблуках, как у поляков, а на голове суконная шапка, отороченная то черной лисицей, то белкой, то горностаем, а у некоторых соболем, как видно на рисунке 1. (Рис. 11 сетевой публикации. Thietmar. 2011). Что касается женщин, то они очень красивы, белы и полны, с темно-русыми волосами и, как все московиты, очень приветливы; подобно своим мужьям, они носят платье до пят из сукна красного, фиолетового или голубого цветов, сшитое на подобие полукафтанья, отороченное белым лисьим или собольим мехом, с длинными висячими рукавами, которые приколоты к платью; других рукавов, куда бы они могли поместить свои руки, у них нет, так как рукава их рубашек необычайно длинны и каждый имеет до 5 локтей длины; сшиты они из очень тонкого полотна и собраны на руках в складки. На голове носят род овального чепчика, а волосы заплетены в косы, украшенные лентами, которые спускаются позади плеч. Башмаки у них из русского сафьяна; они носят также пояса из жемчуга средней величины, как видно на рисунке 2. (Рис. 11 сетевой публикации. Thietmar. 2011).

Что касается до родившихся в Сибири, то они не очень отличаются от самоедов, борандайцев и других северян, как по нравам и костюму, так и по образу жизни.

Все московиты – николаисты по религии; они грузны, крепки, подвижны, ловко стреляют из лука и вовсе не придирчивы (не [71] сутяги): так как законы их основаны на полном равенстве, то они сурово наказывают предателей, воров и убийц; они довольно невежественны, любостяжательны, любят выпить, мужиковаты и столь ревнивы, что запирают своих жен, как пленниц, в комнаты (терема), не позволяя им выходить без разрешения: а последние до такой степени порабощены, что не смеют показать никакого знака расположения чужестранцу, и уверены, что мужья их не любят, если не поколачивают время от времени.

Глава ХХХII bisОтъезд автора из Папингорода в обратный путь чрез Самоессию на датские суда; нравы, образ жизни, одежда и другие особенности самоедов.

Наш торг окончился и мы купили порядочное количество шкур волчьих, белых и черных лисиц (Под белою лисицей везде следует разуметь песца. В. С.), рысей, соболей, горностаев и белок; все это с мехами, купленными на пути от Почоры сюда, составило груз более, чем одних саней. Так как у нас осталось еще много табаку и около 5000 дукатов деньгами, то наш уполномоченный и подручным хотели пустить их в оборот и купить мехов, почему и решили обратный путь на корабли совершить через Самоессию (Samojessie). Для этой цели мы купили у нашего хозяина-воеводы водки и провизии, по расчету на 12 дней. Покончив с покупками, наняв оленей и расплатившись, мы устроили в заключение с хозяином пирушку, которая длилась более 10 часов; после этого мы соснули около 8 часов, и так как олени были запряжены, товары запакованы и уложены вместе с провизией, то, поблагодарив нашего хозяина, отправились в путь и быстро ехали около 17 часов, покупая меха у сибиряков, вплоть до гор Рифейских (Так назывался в древности Уральский хребет. В. С.), которые мы перевалили в 6 часов и приехали в Самоессию, страну совершенно пустынную, гористую, поросшую можжевельником, сосною, елью, обильную мохом, а также и снегом, со множеством волков, медведей, совершенно белых лисиц (песцов), которых мы ежеминутно встречали в пути, но теперь уже ничуть не боялись.

При спуске с горы Столпохен (Stolpochen) 37, из которой вытекает источник Борсагач (Borsagatz) 38, мы встретили 8 или 9 хижин, куда и направились, как для того, чтобы выпасти [72] тут оленей, так и для того, чтобы отдохнуть самим. У жителей деревеньки мы выменяли на водку шкуры волков, лисиц – белых и черных, а также бобров, выдр, росомах (Vietfras вм. Vielfras), несколько шкурок горностаев и сверх того свыше двух сороков соболей, которых они нам ни за что не хотели продавать, не смотря на всяческие убеждения нашего проводника-борандайца, уверявшего, что им нечего бояться: мы де купцы, едем прямо на корабли, нас не будут досматривать нигде, так как мы не встретим по дороге ни одной станции, ни одной таможни. Они ничего не хотели слушать, пока мы не напоили их допьяна; тогда они нам продали собольи шкурки, ибо винные пары имели над ними большую силу, чем все красноречие нашего борандайца. Мы легли спать в одной из хижин, вместе с хозяином, хозяйкой и детьми, вповалку, как звери, на медвежьих шкурах; через 5 или 6 часов я проснулся от шума, который поднял хозяин, сзывая своих домочадцев, которые встали и вышли наружу.

Любопытство заставило меня посмотреть, куда они идут, и я увидал, как позади хижины они становились на колени, поднимая руки к небу и поклоняясь солнцу, которое они почитают за Бога.

Самоеды 39 еще коренастее, чем лапландцы и борандайцы, имеют также довольно большие головы, лицо плоское, нос шире и курносый; они не имеют почти никакой растительности (на лице) и землистый цвет (лица). Одежда мужчин состоит из круглой курчавой шапки, как бы сделанной из бараньей шкурки, из штанов и верхнего платья из шкур белых медведей, доходящего только до колен, подпоясанного ниже живота поясом в 4 пальца ширины; чулки и башмаки из той же кожи, шерстью вверх; на башмаки надевают они род коньков из древесной коры (лыжи), длиною в два фута, на подобие гондолы; на них они очень быстро двигаются по снегу, которого так много на горах. Они [73] носят, вроде манто, черную шкуру со всеми четырьмя лапами, которую накидывают чаще на левое плечо, чем на правое, a поверх этой шкуры повешен колчан, как вы видите на рисунке 1. (Рис. 12 сетевой публикации. Thietmar. 2011).

Женщины самоедские еще более безобразны, чем мужчины; они крайне слабосильны, но очень заботятся обучить своих детей ловкости на охоте, которой они живут, а не чему-нибудь другому. Одеты они так же, как мужчины, только верхнее платье немного длиннее, да не имеют накидок на плечах; головной убор совершенно такой же, но волосы заплетают в один пучок (косу), перевязанный внизу лентой из древесной коры, и она свешивается у них на спину; они ходят на охоту, наравне с мужчинами, вооруженные луками и стрелами, как вы видите на рисунке 2. (Рис. 12 сетевой публикации. Thietmar. 2011). [76]

Глава XXXIII. Отъезд автора из Борандая на Новую Землю; о встрече с толпой новоземельцев, поклоняющихся солнцу, и о других двух, поклоняющихся деревянному идолу, называемому фетицо.

Проехав Самоессию и возвратясь в Борандай, к нашим товарищам, ожидавшим нас с нетерпением, мы перебрались на суда, а через 2 часа все подняли якоря и пошли в открытое море, взяв курс на Новую Землю 40, куда мы и прибыли через 20 часов; y одной местности увидали мы толпу людей, человек в 30, с луками на спинах, опустившихся на колени на берегу моря и поклоняющихся солнцу; это обстоятельство побудило наших капитанов и приказчика держать совет, как им поступить, чтобы завязать торговые сношения с этими людьми, которые им казались еще более дикими, чем прочие. Для этой цели они решили спустить в море три шлюпки, с 10 [77] человеками в каждой, хорошо вооруженными, чтобы оборониться в случае нападения, и я был также назначен в эту поездку. Мы направились к берегу и когда остановились примерно на четверть льё, все эти дикари, стоявшие на коленях, выпрямились, принялись кричать, выстрелили в нас из луков и побежали, как лани, преследуемые охотником, но никого из нас не ранили, так как стреляли слишком издалека.

Высадившись на берег, мы бросились туда, куда, казалось нам, они скрылись, в надежде кого-нибудь захватить, но нам не удалось этого сделать, так как они пропали из виду и нельзя было даже определить, в какую сторону они побежали; но это не помешало нам идти до самых гор, покрытых снегом; мы углубились еще дальше в страну, и тут мы увидали на пригорках (sur des butes вм. buttes) срубленные деревья, обтесанные в виде человеческих фигур, вырезанных очень грубым рельефом, а пред одной из этих статуй, примерно на льё впереди, мы увидали двух дикарей на коленях и с оружием на земле, которые ему покланялись; заметив нас, они вскочили и убежали, как и те, которых мы видели раньше молящимися солнцу, на берегу моря.

Мы побежали изо всех сил, стараясь их догнать, но они достигли соснового лесу (и скрылись) столь ловко, что мы не могли узнать, в которую сторону они удалились, а возвращаясь на суда, мы заметили издали еще двоих, покланявшихся такому же идолу, как изображено на следующем рисунке, которых новоземельцы называют фетицо [fetizot] 41 и в которых вселяется дьявол, дающий прорицания, как нам сообщил наш капитан. (Рис. 14 сетевой публикации. Thietmar. 2011). [81]

Глава XXXIV. О болезни, называемой скорбут, которой заболел автор и большая часть датчан, с коими он находился.

Через 7 или 8 часов по прибытии моем на корабль, у меня сильно заболела голова и началась рвота, которая продолжалась 2 или 3 часа. После того у меня заболело горло, так что я с трудом мог глотать, так как железы сильно распухли; это сопровождалось сильным повышением температуры (ebulution de sang) и зудом во всем теле; десны мои распухли и из них обильно сочилась кровь; зубы расшатались, и мне казалось, что они сейчас выпадут, а это мешало мне есть что-либо твердое. Все мое тело невероятно ослабло, сделалась изнурительная лихорадка, дыхание стало отрывисто, а изо рта шел дурной запах, и при этом чувствовалась сильная жажда. Чтобы утолить ее, я часто пил подкисленную воду с сахаром. Через 15 часов, видя что болезнь не проходит, я решил, что это произошло от страшного холода, которому я подвергался, и от питания соленым мясом: это раздражило мокротную железу и отравило ее до такой степени, что эта мокрота (слизь) заразила все другие жидкости в моем теле.

Я решил шить, вместо подкисленного питья, водку с водой, приготовил также лакричный сироп, которого выпивал через час по столовой ложке, и не ел ничего, кроме свежей рыбы, часто полоща рот то водкой, то уксусом, чтобы укрепить десны, а зубы чистил розовым медом. Большая часть людей на нашем корабле заболела той же болезнью, что и я; их я лечил теми же средствами и столь удачно, что через пятнадцать дней я выздоровел, а также и все мои пациенты.

Команды двух остальных кораблей также не избавились, подобно нам, от этой болезни, так что тамошние хирурги должны были, для излечения заболевших, блеснуть своей наукой и стали употреблять слабительные и кровопускания, что вместо исцеления вызвало ухудшение, так что в шесть дней на одном корабле умерло два матроса, а на другом – три и подручный [82] приказчик, и умерло бы много больше, если бы не последовали моему совету – лечить теми же средствами, которыми я пользовался, и не отказались от кровопусканий и слабительных, которые при этой болезни равносильны человекоубийству. Тоже самое замечание можно сделать о французских медиках во время зимней эпидемии 1670 г., когда болезнь эта, благодаря жестокому холоду, поражала многих и была принята ими за чуму, от которой умерло много народу, благодаря слабительным и кровопусканиям.

В бытность мою в Алжире многие страдали от болезни, которая также называется скорбут; у заболевших железы столь сильно распухали, что им казалось, будто у них в горле находится кусок мяса. Симптомы этой болезни были те же самые, что и у только что описанной: она сопровождалась едкою и злокачественной мокротой, которая заразила другие жидкости и в особенности массу крови, точно так же, как кровь заражается при сифилисе, эта болезнь напоминает ту, которую индусы называют pieans 42. Все это и заставило меня лечить пораженных этой болезнью, как сифилитиков; это можно видеть из моей «Истории Алжирского государства, Коки и Тетуана» (Histoire de l'estat des Royaumes d'Alger, de Couque, et de Tetuan) 43, а также в моем «Трактате о венерической болезни» (Traitte de la Maladie Venerienne).

Глава XXXV. Об охоте на морскую лошадь и о гибели двух матросов, которые были утоплены ударом хвоста подобной рыбы.

Мы оставались на якоре 15 или 16 дней у берегов Н. Земли для поправления здоровья больных, и когда все, за немногими исключениями, поправились, капитаны, видя благоприятную погоду, [83] решили сняться с якоря и идти к острову Вайгачу (Voygatt), на охоту за вальрусом (Wal-Rus), который есть рыба, называемая нами «морская лошадь» (cheval marin) 44. Мы отошли в открытое море льё на три и начали ходить из стороны в сторону, не удаляясь далеко друг от друга, и спустили на воду шлюпки с гарпунщиками и свежевальщиками рыбы, по 8 человек на каждой, считая гребцов.

Прошло трое суток, a мы еще ничего не поймали; наконец, мы увидали двух огромных рыб, из которых одна имела рог изрядной длины, и наши рыбаки решили их добыть. Приблизившись на расстояние полета брошенного камня, гарпунщики кинули свои гарпуны, одни с одной стороны, другие – с другой, потравливая веревки, к которым гарпуны были привязаны, и осторожно выбирая эти веревки потом, как вы видите на рисунке. (Рис. 15 сетевой публикации. Thietmar. 2011).

Приближаясь к судну и видя, что рыба плавает поверх воды, что было доказательством ее слабости, они подтягивали ее мало помалу за веревки, к которым были привязаны гарпуны; рыба спокойно подавалась, так как обессилела от потери крови; свежевальщики принялись за свое дело и отрубили ей голову, которую мы сберегли, а остальную тушу бросили в море, так как она не была годна ни в пищу, ни на выварку ворвани: за этой рыбой только и охотятся ради ее клыков, которые служат для всевозможных поделок, как слоновая кость, и даже продаются на вес много дороже последней, как по причине белизны, превосходящей белизну слоновой кости, так и потому, что изделия из этой кости не так скоро желтеют, как сделанные из слоновой кости.

Добытый нами рыбий рог был 10 слишком футов длины, очень тяжелый, скрученный спиралью, толщиной у основания в руку, и поднимался на голове рыбы кверху, постепенно утончаясь и оканчиваясь острием, как игла.

Одна шлюпка очень близко подошла ко второй рыбе, и когда брошенный гарпун только ранил ее, рыба так сильно [84] ударила хвостом по шлюпке, что перевернула ее; другие шлюпки не успели во время подойти на помощь, и двое матросов утонули. Это нас сильно огорчило. Рыба была поймана, ей отрезали голову, как первой; я видел ее часа 3 или 4 спустя после поимки: у ней не было рога, но зато клыки были гораздо толще.

Потом мы ходили еще слишком 4 дня в открытом море, ничего не встречая, и только что хотели было переменить место, как заметили четырех рыб, которые показались еще крупнее, чем ранее убитые нами. Мы переменили паруса, спустили шлюпки с гарпунщиками и прочими нужными людьми. Трех рыб мы убили, a четвертая спаслась, но рыбы, подтянутые к кораблю рыбаками, оказались без рогов. Через 12–13 часов, опять заметив 5 таких рыб, мы спустили тотчас шлюпки с гарпунщиками и необходимым числом людей и пытались захватить рыб, особенно одну, которая была с рогом; сколько ни старались мы и все остальные, нам удалось добыть только двух, а остальные три, в числе которых была и рогатая, ушли. Часа через 2–3 после этого мы вновь заметили еще трех, за которыми погнались наши гарпунщики и добыли одну, которая была подтянута к судну; у ней оказалась столь большая голова, что каждый из ее огромных клыков весил от 29 до 30 фунтов.

Через 2 дня, опять заметив 7 или 8 подобных рыб, между которыми одна была с рогом, мы спустили в море все наши шлюпки и были так счастливы, что добыли пять штук, между которыми была одна с рогом. Рог был такой же, как у первой, но не столь тяжелый и толстый, и длиною не более 7 футов.

Потом мы ходили еще дней 5, ничего не заметив, а когда подул северо-северо-западный ветер, мы поставили все паруса, чтобы идти к проливу Вайгачу (Voigatt) и думали его пройти, если это удастся; но, войдя внутрь пролива примерно на 35 льё, мы не решились двинуться дальше, по причине большого количества льда и ледяных гор, покрытых снегом, которые называются Патенотр (les Patenotres) 45 и закрывают проход между Северным морем и Большим Татарским морем 46, чрез которое, если бы удалось туда проникнуть, можно было бы сделать на три четверти короче путь в Великую Индию (aux grandes Indes), чем по нашему океану; потому-то он и называется “Вайгач", что значит на нашем языке «глухой переулок, тупик» (cul de chemin ou cul de sac = дно мешка), от Weig – дорога и Gatt – мешок 47. [87]

Глава XXXVI. Смелость горных медведей на о. Вайгач: поимка нескольких птиц, которых датчане называют пингвинами.

Через 5 или 6 часов после того, как мы бросили якорь, один матрос отправился на берег для естественной надобности; вдруг, сзади к нему подошел медведь, ударом лапы повалил его и, без сомнения, растерзал бы, если бы мы тотчас же не заметили его. Дали по нему выстрел из ружья и попали столь удачно, что медведь упал мертвым на месте, а матрос таким образом спасся, набравшись большого страху. Немного погодя, на один из наших кораблей пытались забраться два медведя; одному из них отрубили топорами передние лапы, когда он карабкался на борт, а другой убит из ружья. При виде этого побоища, один матрос начал так кричать, точно его самого принялись драть медведи; и в самом деле, один из [88] трех медведей, подплывших к нашему судну, уже взобрался к нам на борт: это вынудило нас живо схватиться за весла и палки, которыми мы его убили, а других застрелили из ружей. Мы уже думали, что они больше не придут, но ошиблись, ибо, 5 или 6 часов спустя, мы увидали 8 либо 10 медведей, идущих по льду и собирающихся переплыть полынью у наших судов; мы приготовили ружья, а когда они очутились близко и готовы были считать нас своей добычей, мы выстрелили по ним столь метко, что ни один не ушел.

Множество этих животных, которые все спускались с гор, как бы объявив нам войну, напугало нас: мы подняли якоря и вернулись туда, откуда пришли 48.

Пройдя около 15 часов при восточном ветре с большим трудом, по причине льдов, чтобы выбраться из пролива, мы бросили якорь около одного острова, очень живописного, зеленевшего от мхов, сосен и можжевельника; кое-кто из наших, сойдя на берег, увидали там птиц, которые были столь жирны, что с трудом могли летать, и тотчас сообщили нам об этом. Это побудило меня с 40 человеками команды, как с нашего, так и с прочих судов, сойти на берег для охоты за этими птицами. Часть их мы перестреляли из ружей, часть перебили палками, (всего) около 60 штук, которых и принесли на суда. Эти птицы, которых наш капитан назвал пингвинами 49, не более лебедя ростом, но в несколько раз толще и также белые; шея у них столь же длинная, как у гуся, а голова много больше, глаза красные и блестящие, величиной в 15-сольдовую монету; клюв острый, буро-желтоватый и лапы такого же цвета, перепончатые (fermez), как у гуся; они снабжены чем-то вроде мешка, около фута длиною, который начинается под клювом и тянется вдоль шеи до груди, расширяясь книзу, и таким образом сильно смахивает на порожний горшок, внутри которого они сохраняют пищу, когда сыты, чтобы есть ее по мере надобности, как вы видите на следующем рисунке. (Рис. 16 сетевой публикации. Thietmar. 2011). [89]

Чтобы употребить их в пищу, мы принуждены были ободрать с них шкуру, так как она была столь жестка, что только с великим трудом можно было щипать перья; мясо однако очень хорошо, такого же вкуса, как мясо диких уток, и очень жирно; мы ели его с большим удовольствием. [90]

Глава XXXVII. О новоземельце, который опасался, что его захватят датчане, с коими находился автор; о другом новоземельце и новоземельской женщине, захваченных в челноке, и об устройстве этого челнока.

Оставаясь в течение 2 суток на якоре около того острова, где мы охотились на пингвинов, мы дождались благоприятного восточно-юго-восточного ветра, снялись с якоря и взяли курс на северо-северо-запад; но через несколько часов по выходе из пролива, ветер переменился и заставил нас плыть вдоль берегов на востоко-северо-восток, до высокого мыса, куда мы и прибыли через 30 часов; это было недалеко от того места, где мы уже стояли на якоре и видели новоземельцев, поклоняющихся солнцу, как я выше говорил.

Его величество, король Дании, приказал нашим капитанам и приказчику, если они увидят жителей Н. Земли, попытаться привезти ему несколько человек, что бы разузнать от них, что делается в их стране; поэтому мы бросили тут якорь и спустили на море шлюпки, чтобы отправиться на поиски: для этой цели назначили 30 человек в 4 шлюпках, и меня в том числе. [91]

Только что мы отвалили от кораблей, как увидали, на расстоянии около 1/2 льё от берега, одного новоземельца в челноке (canoe, вм. canot), который, заметив, что мы идем к нему, принялся грести с такою силой, что нам невозможно было его настичь; достигнув земли, он необычайно проворно (avec une promptitude et d'exterite, вм. dexterite) поднял свою лодку на одно плечо, забрал в другую руку свой лук, дротик и с колчаном за спиной пустился бежать, как вы видите на прилагаемом рисунке. (Рис. 17 сетевой публикации. Thietmar. 2011).

Выйдя на берег, мы побежали за ним к холму, по которому он поднялся; но так как он был проворнее нас, то мы не могли его догнать и, потеряв его из виду, вернулись к шлюпкам, досадуя, что упустили добычу. Возвращаясь на суда, мы увидели в открытом море двух туземцев которые, заметив нас, стали грести к мысам и подводным камням, чтобы за ними скрыться; заметив это, мы налегли на весла и догнали их, хотя они и гребли изо всех сил к одному утесу, где мы их окружили, а они, видя себя в плену, подняли невероятный крик. Мы доставили их к нашему кораблю, на который их подняли на веревках вместе с челноком, – устроенным в форме гондолы, длиною от 15 до 16 фут, шириною 2 1/2, – сделанным очень искусно из рыбьих костей и кожи; внутри кожа была сшита таким образом, что получался как бы мешок от одного конца челнока до другого; внутри такого челнока они были укрыты по пояс, так что вовнутрь лодки не могла попасть ни единая капля воды, и они могут таким образом выдерживать вполне безопасно всякую непогоду 50. Мы увидали, что один из наших пленников был мужчина, а другой – женщина, и прилагали все усилия, ласкали их, уверяли в наших добрых намерениях, чтобы узнать, где их жилища; но ничего не добившись [от них], мы взяли провизии на несколько дней и высадились на берег, в числе 30 человек, хорошо вооруженные. Мы разделились на две партии, удаленные одна от другой шагов на сто, скрываясь в пещерах под скалами, расставив караульных подле деревьев в укромных местах; последние должны были подсмотреть, не придет ли сюда кто из дикарей: тогда можно было бы схватить кого-нибудь и заставить его показать их жилища. [92]

Глава XXXVIII. Захват еще одного новоземельца и туземки; об их одежде, вооружении и образе жизни.

Прошло почти два дня, как мы стояли настороже (au guay, вм. au guet); наконец, наши караульные дали нам знать, что они заметили двух туземцев, спускающихся с холма и направляющихся к морю. Шестеро [из наших] остались в пещере, пятеро других направились со мной в другую, немного подальше, и через 1/4 часа выслеженные дикари уже проходили между нашими двумя пещерами, немного пониже нас и не замечая нас. Один из наших выстрелил на воздух, чтобы предупредить остальных и заставить дикарей остановиться. Когда же они приблизились к другой пещере, откуда все вышли, мы их окружили, так что им некуда было бежать, и мы схватили их.

Их одежда была сшита из шкурок пингвина (1), перьями наружу, плотно облегая тело, и состояла из очень узких штанов, доходящих только до колен, и из камзола, рукава которого доходили только до локтей, а остальная часть рук оставалась голой; камзол сзади и спереди спускался на нет, в виде хвоста; шапки были в форме сахарной головы, а сапоги из шкуры морской коровы (veau marin = тюленьи), коричневато-красного цвета, шерстью вверх. Мы распознали, хотя они и были одеты одинаково, в одном мужчину, а в другом женщину; мужчина был не старше 24 лет; лицо у него, как и у всех прочих [туземцев], было очень широкое, смугло-коричневое, нос – курносый и широкий, маленькие (узенькие) глаза приподняты к вискам; бороды и волос [на голове] [93] не было; за плечами у него висел колчан, полный стрел; боевой топор из рыбьей кости он держал одною рукою на плече, а в другой руке – лук, как вы видите на рисунке 1. (Рис. 18 сетевой публикации. Thietmar. 2011).

Женщина была лет двадцати; волосы у нее заплетены в две косы, спускающиеся на плечи; через весь подбородок проведены были голубые линии и три или четыре линии шли по лбу; уши и ноздри были проколоты и в них на колечках из рыбьей кости были подвешены голубые камни, причем подвески в ушах были величиной в крупный лесной орех, а та, что висела под носом – в горошину; в одной руке она держала копье, как видите на рисунке 2. (Рис. 18 сетевой публикации. Thietmar. 2011).

Мы делали все возможное, чтобы заставить их указать свои жилища, но ничего от них не добились, как и от раньше захваченных вместе с лодкой. Мы были вынуждены отвести дикарей на судно и поместили их вместе с другими, которых они узнали, сколько мы могли приметить, хотя первые не были одеты в перья, но целиком в шкуру морской коровы, шерстью вверх; их камзолы состояли из двух шкур, сшитых вместе, причем хвосты шкур спускались вниз до ляжек, один спереди, а другой сзади, а штаны были очень узки. Старший из туземцев, на вид лет 50, имел круглую бороду темно-русого цвета, но без волос на голове; женщина была лет 30, нос и уши одинаково проколоты и в них также подвешены голубые камни; волосы заплетены в 2 косы, висящие по плечам, а голубые линии виднелись на подбородке и на лбу; те и другие были одинаково безобразны, малы ростом, коренасты, как самоеды, лапландцы, борандайцы и сибиряки; речь их была очень писклива (fort gresle), а изо рта скверно пахло, потому что они едят только мясо без соли и рыбу, обмакнутую в ворвань; пьют они только воду; мы не могли заставить их съесть хоть немножко хлеба, солонины и соленой рыбы, или выпить пива; водки они еще выпили немного, но решительно не выносили запаха табаку.

Нитками им служили полоски рыбьей кожи; иголки, которыми они шили, были сделаны из рыбьих ребер (arrestes de poisson, вм. aretes), а наконечники копий и стрел – из рыбьих костей, как и все вообще их инструменты.

Древки копий и луков сделаны из тяжелого дерева коричнево-красного цвета, а стрелы из дерева гораздо более легкого и более светлого цвета, и все это покрыто узорами (tous cannetans). [94]

Глава XXXIX. Отъезд датчан, с которыми был автор, с Н. Земли в Данию; о прибытии их в Грёнланд 51, об охоте на кита и о том, как добывают из него жир.

Благоприятное время подходило к концу, так как был уже конец августа: дни стали уменьшаться, ночь приметно увеличилась на полчаса, холод понемногу усиливался; все это заставило нас поднять якоря и, пользуясь попутным северо-северо-восточным ветром, мы взяли курс на юго-запад. Через несколько часов плавания ветер переменился на юго-юго-восточный, что заставило и нас переменить курс на северный, чтобы скорее достигнуть берегов, вдоль которых мы шли под этим ветром до Грёнланда, где противный западо-юго-западный ветер заставил нас бросить якорь [лечь в дрейф] по близости множества французских и голландских судов, стоявших около берега для ловли китов. Охота на кита производится тем же способом, что и на морскую лошадь (на нарвала): его подтягивают ближе к берегу, a когда он тут уснет, его режут на куски для добывания сала и вытапливают из него китовый жир в [особых] котлах, подле хижин, устроенных ловцами вдоль морского берега. Это было очень кстати для наших дикарей с Н. Земли, чтобы вернуть им аппетит, который они начали терять, так как за два дня до этого у нас вышел рыбий жир, и нам нечего было давать им, во что бы они могли макать [сухую] рыбу, выдаваемую им для еды.

Я видел, как обделывали [свежевали] одного кита, из коего извлекли более 350 фунтов китового уса, который портные употребляют на изготовление планшеток и фижм (busques et corps d'habit). [95]

Глава ХХХХ. Отплытие из Грёнланда датчан, с коими находился автор; о трех солнцах, которые показались им на море, и о буре, вынудившей их пристать к берегам Исландии.

Пробыв два дня у Грёнланда, при появлении северо-восточного ветра мы подняли якоря, чтобы продолжать наш путь, взяв курс на западо-юго-запад и держась открытого моря. Весь этот день ветер нам благоприятствовал, а назавтра, в 5 часов утра, он изменился на противный; на востоко-юго-востоке мы заметили появление трех солнц, одно над другим 52, и столь ясно, что не могли отличить настоящее солнце от двух других [ложных]. Подвигаясь к югу, мы заметили, что погода хмурится; капитан и лоцман объявили, что наступит шторм (grande tempeste). Это заставило их спустить большую часть парусов; мы дали сигнал пушечным выстрелом нашим спутникам, чтобы они повторили наш манёвр; а после этого мы стали молиться, ожидая воли Божьей.

Несколько часов спустя задул сильнейший юго-юго-восточный ветер, с дождем и грозой такой силы, что нам казалось, будто наступило светопреставление; море, в свою очередь, ужасно волновалось, и мы не могли нести никаких парусов, кроме фока (mizaine вм. misaine) 53, а к счастью фока-рей (vergue) была довольно низко; два матроса вынуждены были удерживать на канатах рулевое весло (aviron), так как управлять кораблем было очень трудно.

Так мы носились весь остаток дня и всю ночь, а ветер не ослабевал; тогда капитан послал матроса на грот марс (la grande hune) 54 посмотреть, не видно ли где земли, чтобы определить, где мы находимся.

Матрос, осмотрев горизонт со всех сторон, доложил, что на западо-северо-западе он видит большой огонь; это дало повод штурману сказать нам, что там виднеется Гекла, огнедышащая гора Исландии; хотя нам нечего было там делать, но так как ветер все время был противный и ураган трепал нас безостановочно, почему мы не могли держаться в открытом море, то мы и решили направиться туда, чтобы поискать прикрытия. Взявши это направление, мы к вечеру приблизились [96] к берегу и всю ночь слышали страшный шум, как бы от артиллерийской стрельбы, и видели дым и сильное пламя, вырывавшееся в изобилии из Геклы.

Обилие рифов и волнение моря у этих берегов заставляли нас опасаться к ним приближаться, но, благодаря ловкости и бдительности нашего штурмана, нам удалось стать на якорь без повреждений за мысом Гори 55; однако один из кораблей, нашей торговой компании, на котором не было такого ловкого и опытного кормчего, в двух шагах от нас сломал часть форштевня (esperon) 56, ударившись о скалу, и едва не затонул. Третий корабль, так же как и мы, нисколько не пострадал.

Глава ХХХХI. Прибытие автора в Киркебар; о его путешествии на Геклу, об опасности, которой он избежал; о чудных свойствах двух фонтанов, вытекающих из этой горы, и о прочем.

Мы сошли на берег в числе 15 человек с разных судов, в том числе я, капитан, приказчик и др., и очутились в деревеньке, называемой Гори (Hori), которая расположена в 1 1/2 льё от моря, а оттуда направились в Киркебар 57, маленький городок, вернее – большое селение Исландии, где мы нашли [97] одного приказчика и 7 или 8 датских купцов, которые страшно удивились и обрадовались, увидя нас, и рассказали нам, что накануне весь остров содрогался [от извержения] и все думали, что он погрузится [в море]. Они угостили нас прекрасным вином, хорошим хлебом и отличною свежей говядиной, так как на острове содержалось много скота; но, по причине особых качеств пастбищ, которыми покрыты все поля, жители по необходимости стараются кормить скот умеренно, иначе он переколеет, и это непременно случилось бы, если бы скоту давали наедаться вволю, как это делается в других странах.

Капитан, приказчик и другие заявили киркебарскому приказчику о своем желании осмотреть достопримечательности острова, и тот велел приготовить для них лошадей. Я тоже выразил готовность с ними отправиться, на что было изъявлено согласие. Мы ввосьмером, оставив [в городе] тех, которые не проявляли особой любознательности, сели на лошадей и отправились в сопровождении слуги киркебарскаго приказчика и двух исландцев, данных нам в проводники; с нами шла еще лошадь с провизией. Мы шли целых два дня по гористым, трудным, неровным и мало посещаемым дорогам к горе Гекле, и, еще не доходя до нее около полутора льё, встретили почву, сплошь покрытую пеплом и пемзой, по которым мы шли до подошвы горы.

Погода была ясная и спокойная, a из вулкана не выходило ни дыма, ни пламени, поэтому мы решили подняться на вершину; но проводники отговаривали нас, уверяя, что если мы пойдем дальше, то провалимся в огненную пропасть и оттуда никогда не выберемся. Тут все мои спутники заробели и были готовы вернуться, но я заявил, что если они меня подождут, то я пойду один; они дали обещание ждать. Тогда один купец, из числа встреченных нами в Киркебаре, поехавший с нами из любопытства, согласился меня сопровождать.

Мы сошли с лошадей, поручили их стеречь проводникам, оставшимся с остальной компанией, и начали подниматься по пеплу и пемзе, уходя в них почти по колени и вознамерившись взобраться на самую вершину. Наверху мы увидали много черных птиц – воронов и ястребов, которые там гнездятся.

Поднявшись на высоту полульё, мы почувствовали, что почва колеблется под нашими ногами, и услышали такой шум (gromellement) и гул (tintamarre) в недрах горы, что, казалось, сейчас начнется извержение; и вдруг, как раз около нас и всюду кругом образовались расселины, откуда вырвалось голубоватое [98] пламя, удушливое и пахнущее горящей серой; это заставило нас повернуть назад, из опасения провалиться.

Только что мы спустились вниз шагов на 30, как из горы [кратера] вырвалась такая туча пепла, что затмила солнце и окутала нас до такой степени, что мы не видели один другого; но еще более увеличило наш ужас то обстоятельство, что время от времени мы видели, как позади нас поднимались клубы пламени, а тучи пепла и пемзы падали на нас, как град, и под ногами раздавался грохот; от страха мы подняли ужасный крик: нам казалось, что все адские фурии вылезли из горы, чтобы нас истерзать, и каждую минуту ожидали, что земля разверзнется, чтобы поглотить нас. Все-таки мы продолжали бежать вниз, насколько хватало сил, чтобы уйти от опасности, в которую мы попали из-за нашего любопытства.

Страх придал нам такую прыть в ногах и ловкость, что с небольшим в 1/4 часа мы очутились около наших спутников, которые и подняли нас на смех, видя, что мы неузнаваемы и так обработаны, что можно бы сказать, что нас выкупали в черной краске. Но смех тотчас прошел, когда они увидали, что мы свалились, как мертвые, у их ног, потеряв сознание и не произнеся ни единого слова; чтобы привести нас в чувство, они принялись растирать нам уксусом виски, ноздри и руки.

Когда мы очнулись, нам дали по чашке испанского вина, что совершенно восстановило наши силы; затем мы отправились дальше, придерживаясь подошвы горы, и в нескольких сотнях шагах от нее мы набрели на два фонтана, из которых один постоянно кипит, а другой имеет столь низкую температуру, что замораживает, как камень, все, что в него ни опустят. Мы нашли кусок пемзы, величиной в бочку, незадолго выброшенный вулканом; дивуясь на него, мы услышали рассказ проводников о том, что иногда вылетают более крупные, и они видали такие, что 10 человек ни за что на свете не могут сдвинуть с места; далее, они нам сказали, что иногда вместо дыму, пламени, пепла и пемзы, как мы наблюдали, выбрасывается столб горячей воды, диаметром не тоньше бочки, в другой раз только пламя, иногда один пепел, а иногда одни только камни.

Пройдя около трех часов, мы дошли до двух фонтанов, расположенных шагах в 30 один от другого; так как первый оказался холодным, я опустил в него бывший со мной прутик и, вытащив его, к удивлению заметил, что кончик, касавшийся дна, как бы превратился в железо и сделался столь же тяжел. [99] Затем мы обратились к кипящему фонтану, в десяти примерно шагах от которого увидали животных [sic! птиц], толстых, как гагары, по большей части красного цвета, которые прыгали и играли в воде; это нас удивило и мы остановились было [для наблюдения] на короткое время; но как только мы подошли ближе, мы не увидали ни одной, а лишь только мы начали удаляться, они снова стали появляться и продолжали резвиться, как раньше. Это они делают всякий раз, когда никого не видят около себя, а когда к ним подойдут ближе, они погружаются на дно фонтана, который имеет боле 60 брасов глубины, как говорили проводники.

Оттуда мы направились к морю и, будучи от берега в полульё, услыхали особый шум, как бы жалобные стоны; проводники пытались уверить как меня, так и прочих, что это – вопли грешников, которых мучит черт, охлаждая их тут во льдах, а предварительно поджаривши в пламени Геклы.

Любопытство увлекло, нас посмотреть на этот лед, которого нет нигде вокруг острова, кроме того места; подойдя ближе, я убедился, что эти воображаемые вопли грешников происходят от самих льдин, передвигаемых ветром и волнением, при чем они ударяются одна о другую и об утесы.

Эти льды, как говорили нам проводники, появляются тут в конце июня и исчезают к 15 сентября, а это приходилось как раз на послезавтра.

Оттуда направились мы обратно в Киркебар, куда прибыли через три дня, а отсюда вернулись на суда, где встретили губернатора острова вместе с епископом Скальгольта 58, которые приехали посмотреть на наши корабли, узнав, что мы прибыли с Н. Земли. [100]

Глава ХХХХII. Жилища, образ жизни, суеверия исландцев и проч.

Исландцы по большей части живут в пещерах, высеченных в скалах, а некоторые в таких хижинах, как в Лапландии; одни из хижин построены из рыбьих костей, другие из дерева, a покрыты дерном; скот помещается вместе с хозяевами под одной кровлей. Исландцы довольно безобразны, как и их жены, смуглы, одеваются по большей части как норвежцы, рубахи делают из грубейшего полотна (de toille de sarpillaire), и никто не одевается в тюленьи шкуры шерстью вверх.

Они ведут чрезвычайно простую жизнь, как все приполярные жители; спят на сене, покрытом шкурами, не раздеваясь и вповалку, все домочадцы вместе.

Главное их занятие – рыбная ловля; они грязны, нецивилизованы, грубы и почти все колдуны, покланяются дьяволу, которого называют «Кобальд» (sic! Коbold), который показывается им очень часто в человеческом образе, а также деревянному истукану, вырезанному с помощью ножа и исполненному довольно грубо, отвратительному на вид, которого они редко кому показывают, боясь, чтобы его не отобрали лютеранские пасторы, старающиеся избавить их от ига сатаны.

Почти у всех здесь имеются троллы (Trolles) (Тролль, по демонологии норвежцев – исполинское привидение, скитающееся по ночам. См. Гельвальд, op. cit., стр. 103.), т. е. обыкновенные (домашние) черти, которые им верно служат, отвращая от них предстоящие беды и болезни, будят их на рыбную ловлю, когда это нужно, а если они отправятся (на ловлю) без их совета, они ничего не поймают.

Они так искусны в магии, что показывают иностранцам все, что у них делается дома; даже, по желанию, – отцов, матерей, родных и друзей, как мертвых, так и живых, a также продают ветер морякам для поездки, куда угодно.

Приказчик из Киркебара и другие уверяли меня, что те, кто бывают на рыбной ловле возле Геклы в дни какого угодно [101] сражения в Европе, видят чертей, входящих в гору и выходящих оттуда, таскающих туда души и отправляющихся вновь на поиски.

Если умрут какие-нибудь друзья их и они очень об них печалятся, стараясь с ними свидеться, друзья эти являются к соболезнующим, рассказывают о том, как они умерли, и о дьяволе, который является для них жестоким властелином, что его постоянно нужно умолять о снисхождении и что они попадут в Геклу.

Хотя равнины Исландии очень красивы и богаты пастбищами, однако не могут производить хлеба и других злаков, по причине бывающего здесь большого холода и благодаря северо-восточному ветру, который мы называем просто «северным» (bise), но который тут ужасен по силе.

Глава ХХХХIII. Отправление датчан, с коими был автор, от мыса Гори; о прибытии их в Копенгаген и о поднесении (королю) пайщиками Компании двух рогов морской лошади (нарвала), которые они приняли за рога единорога.

Через три дня по возвращении нашем на корабли из путешествия на Геклу, именно 22 сентября, задул попутный северный ветер; мы подняли якоря и взяли курс на юго-юго-восток. После нескольких дней плавания подул свежий северо-северо-западный ветер, который отнес нас к берегам Норвегии, где мы опознали мысы подле Талзо (Talso) (Такого мыса не отыскалось; думаем, что это не Талзо, а Аалзо (Aalso), в Аалезунде, приблизительно около 62, 5° сев. шир. В. С.), небольшого городка, построенного на возвышении, в котором есть прекрасный замок, в 4 больших льё от моря. Мы очень обрадовались, надеясь на скорое окончание нашего путешествия; но не прошли мы вдоль берега и 12 часов, как ветер переменился с появлением луны, и мы должны были держаться в открытом море, из опасения быть отнесенными назад; однако, не смотря на все наши старания, ветер отнес нас более чем на 40 льё; a потом ветер стих, наступил полный штиль, и мы стали неподвижно на месте. В это время мы заметили на юго-юго-западе огромный циклон (ошибочно sielon, вм. cyclone), который очень напугал наших моряков и заставил убрать все паруса и спустить реи вниз, из опасения, что циклон обрушится на нас. [102] Но он не дошел до нас более, чем на 2 лье, где и упал. Эти циклоны (опять sielons) суть облака, принявшие вид совершенно черных колонн, тянущихся от моря до неба; и если они упадут на корабль, то он погибнет, залитый массой воды, которою наполнен циклон, погрузится в воду и пойдет ко дну, как будто бы он был налит свинцом. После штиля задул благоприятный северо-северо-восточный ветер, который позволил нам докончить наш путь; мы шли так хорошо, что в конце десятого дня прибыли на Копенгагенский рейд, где, отсалютовав дворцу, мы бросили якорь и тотчас спустили в море шлюпки, чтобы ехать на берег.

По прибытии в город, его величество был осведомлен, что мы привезли с собой обитателей Новой Земли, и он приказал привести их к нему, что мы и сделали; видя их, король с удивлением рассматривал как их одежды, так и их физическое строение (corporance), и отдал приказ кастеляну замка давать им все, что потребуется, стараться заставить их говорить, чтобы они выучились местному языку, a нам повелел рассказать о достопримечательностях той страны, в которой мы были, об обычаях и образе жизни ее жителей. Откланявшись королю, мы пришли к пайщикам Компании, чтобы дать им отчет о нашем плавании и нашей торговле, которой они остались очень довольны, потом они распорядились втянуть суда для разгрузки в Христианхавен, где находился магазин, что было исполнено в два дня.

Один их главных пайщиков отправился к королю, чтобы от имени Компании поднести ему два рога нарвала, которые мы добыли; король принял их, как вещь, которую невозможно оценить, полагая, что это и есть настоящие рога ликорна (licorne – единорог), про качества которых писали многие авторы, и приказал тотчас поместить их в сокровищницу, обещав в награду за это подношение многие привилегии Компании, а кроме того пожаловал подносившему золотую цепь со своим портретом и освободил его от всяких пошлин.

Глава ХХХХIV. Заблуждение насчет единорога (ликорна) и о свойствах его рога.

Обращаясь к вопросу о ликорне, рог которого столь высоко ценится за те чудные свойства, которые ему приписываются, я должен сказать, что очень трудно определить, что за животное настоящий ликорн, так как очень много животных, [103] которых греки называли монокерос (monoceros), а римляне – unicornis (и которых помещали) в числе четвероногих, диких ослов и быков Флориды (бизон?). (Помещали их) в числе змей, рогатых аспидов (aspic cornu) и красных саламандр. (Искали их) между рыбами Pirassoipi (Не мог перевести этого слова; очевидно, это какой-нибудь устаревший и давно забытый термин средневековых писателей. В. С.), между слонами, между нарвалами, le Caspili, l'Utelif [?!]. (Также искали их) между пернатыми и даже между насекомыми, (например) навозными жуками, которые водятся во Фландрии, Англии и Пикардии и которых мы называем «летающими единорогами» (licorne volante), и между множеством других животных разных родов, из коих многие водятся в Индии.

Одни считали, что единорог – животное земноводное, другие – водяное, которое не может жить нигде, кроме воды; третьи считали его амфибией, живущей то на суше, то в воде.

Плиний говорит, что единорог похож на быка, весь в белых пятнах и с копытами, как у лошади.

Мюнстер – что он похож на трехлетнего жеребенка, цветом, как ласка (bellete вм. belette), с головой, как у оленя, худощавыми икрами и ногами, с рогом посредине лба, длиною в 2 локтя.

Марко Поло Венецианец говорит, что единорог похож на слона, только поменьше, такого же цвета и пропорций, за исключением хвоста, который похож на бычачий, а голова как у свиньи, но столь тяжелая, что он всегда держит ее вниз.

Филострат (? Philostargie) – что у него голова дракона, посредине которой находится рог средней величины, спиральной формы (faite en limacon); на подбородке у него борода, шея длинная, ноги – как у льва; остальное тело напоминает оленя, а кожа – как у змеи.

Изидор (Hesidore) – что это такое подвижное животное, которое охотникам невозможно поймать (добыть).

Луи Парадиз – что единорога кормят в неволе горохом, чечевицей и бобами, что это животное величиной с борзую собаку (levrier d'attache), не столь поджарое, но толще, шерсть очень гладкая, цветом похожая на бобровую, шея тонкая, икры сухие, ноги с раздвоенными копытами, как у козы, и хвост такой же, голова короткая и сухая, морда похожа на телячью, глаза большие, уши маленькие и между ними рог, очень гладкий (lice вм. lisse), снаружи темно-коричневого цвета, длиною в фут. [104]

Теве (Thevet) – что единорог величиною с шестимесячного бычка, ноги и копыта похожи на ослиные, а уши – на оленьи, и на верхушке головы у него прямой рог.

Луи-де-Бартен (de Barthene) – что единорог напоминает лошадь с разинутым ртом (cheval baye, м. быть cheval qui baye), с раздвоенными копытами и рогом посредине лба.

Волнес (Volnesse) утверждает, что носорог (rhinoceros) есть настоящий единорог, Гарсия (Garcias) считает единорога за camphur, а Жан Корбишон – за egliceron (Оба эти названия – camphur и egliceron – столь же мало понятны, как приводимые выше pirassoipi, caspili и utelif.) 59.

Альберт говорит, что рог единорога имеет у основания полторы пяди в поперечнике и длиною 10 Фут. Луи-де-Бартен – что он имеет три браса длины. Мюнстер – три локтя. Марко Поло – два. Луи Парадиз – полтора фута. Николай Венецианец – один фут, а Кардан – всего три пальца.

Плиний говорит, что рог ликорна черный, Солинус – что он пурпуровый, Луи Парадиз – цвета сердцевины только что сорванного ревеня (rhubarbe, т. е. рыжеватый), Альберт – цвета оленьего рога, а другие – что он светлее слоновой кости.

Таким образом, изучая разноречивые мнения авторов, писавших о единороге, я пришел к убеждению, что все это они говорят только для того, чтобы заставить читателей удивляться их учености, и в этом еще больше убеждает меня ученый Баччи (Вассу), который уверяет, что подобные писатели не заслуживают доверия, потому что говорят о признаках животного, которого никто из них не видал, и что это такое же вымышленное животное, как и феникс.

Что касается до чудесных свойств этого рога ликорна (единорога), то предположим, что они в нем есть и что те, которые нам выдают за таковые, существуют на самом деле. Я уверен, что рог этот имеет те же свойства, как и рог оленей, серн и слоновая кость, которыми пользуются для остановки кровохарканий и кровотечений, а также при поносе; это достигается благодаря вяжущему свойству этих рогов, но его нельзя назвать достоинством, а неизбежным злом, потому что, благодаря вяжучести, проистекающей от землистой субстанции их, запираются проходы в венах и артериях. Это – яд, а не укрепляющее средство, подобно камню некоего судейского писца, составленному из серы и купороса, растворив который в двадцати ведрах (sceau вм. seau) речной воды, он применяет [105] его во всех болезнях, подобно тому как многие шарлатаны приготовляли драгоценные камни, жемчуг и золото, которые старались выдать за наружное противоядие; но опытные врачи признали все это за мошенничество, а если от этих предметов и получается некоторое облегчение [в болезни], то это зависит от свойств тех предметов, в которых они помещены, а не от их собственных свойств. Врачи утверждали, что это совсем не питательное вещество, а жемчуг, драгоценные камни и золото, и если бы предметы эти имели питательное свойство, то люди богатые никогда не умирали бы с голоду в тяжкой нужде, в роде той, которая случилась при осаде Иерусалима, 40 лет спустя после смерти Спасителя, о чем свидетельствует Иосиф Флавий в своей «Истории иудеев» (Histoire judaique). Это как раз противоречит мнению Габриэля де Кастанья (Gabriel de Castagne) и других каббалистов, что золото, взятое в рот, служит самым лучшим противоядием, тогда как это – яд, который убивает одним своим запахом рудокопов, которые его извлекают [из недр земли].

Одним словом, рог единорога – совсем не укрепляющее средство; это значит, что он не имеет ни запаха, ни вкуса, как и всякая кость, а поэтому имеет не больше и достоинств. [107]

Глава ХХХХV. Рассуждение автора об ошибках географов в обозначении места Н. Земли и Грёнланда, и о тех, которые писали о Вайгаче и Самоессии.

По возвращении моем из северных стран, мне попадались в руки многие географические карты разных знаменитых авторов, и я удивляюсь, что все они ошибаются в обозначении места Н. Земли, которую помещают гораздо дальше от северного полюса, чем она есть на самом деле, – на востоко-северо-восток от Лапландии, хотя Н. Земля простирается более на север; точно также ее помещают вне [Ледовитого] моря и удаляют от Грёнланда более, чем на 1200 льё, хотя эти земли смежны одна с другой, и берега Грёнланда примыкают к берегам Н. Земли до такой степени, что если бы обилие снегов и страшный холод не делали этих стран необитаемыми, то легко можно бы пройти по суше из Грёнланда на 60 Н. Землю, а с этой последней, проходя через Патеностр (les Patenostres), войти в Самоессию, чтобы отсюда отправиться в Великую Татарию или придти в Московию, как вы видите на прилагаемой маленькой карте. [l08]

Я удивлялся также тому, что они считают пролив, называемый Вайгач, длиною всего в 10 льё французских, тогда как он имеет более 35 льё немецких, и доказывают нам, что по этому проливу суда наши могут входить в большое Татарское море (grand Mer de Tartane); но это невозможно 61, хотя нас [109] и стараются убедить, что во время Морица Нассауского 62 один голландский корабль прошел этим проливом в Татарское море (явная несообразность); а между тем я доказывал в 37-й главе, что это – пролив, закрытый, как я только что сказал, Патенотрскими горами; наименьшая высота этих гор по крайней мере 1/2 льё и, как говорят, они состоят сплошь изо льда (que l'on dit e'stre toutes de glaces), который никогда не тает. Это и я могу удостоверить, так как был в этом проливе около самых гор во время лета, которое есть самое теплое время года; я же чувствовал здесь холод, так как в этой стране – постоянная зима, равно как постоянное лето в земле Попугаев (terre des Perroquets) и в Магеллановом проливе (Magelanique), которые расположены на Южном полюсе.

Подобно тому, как Австралийские земли называются неизвестными, так же можно назвать и северные, за которыми, если мы туда отправимся, по морю или посуху, мы откроем, без сомнения, обитаемые страны, которые мы также можем назвать [110] «новым» светом, в подражание Христофору Колумбу, Магеллану и другим, которые так назвали земли, ими открытые, следуя мнению Демокрита, Эпикура и Метродора, которые стоят за существование многих миров, вопреки мнению Гермеса Трисмегиста и Платона (у Ламарт. ошибочно: d'Hermes, Trismegiste et Platon), полагавших, что мир один, который Бог создал по образу и подобию своему, что ни один человек не может знать ни конца, ни начала, ни верха его, ни низа, ни середины мира; несмотря на это, географы, в своих планисферах, стараются заставить нас видеть противное тому, обозначая на самом верху мира северный полюс, внизу южный, а экватор посредине. С этим несогласны Страбон, который за средину мира почитает гору Парнас в Греции, Бероз [который считает за эту середину] гору Арарат в Армении, а многие другие говорят, что [средина мира] Иерусалим, основываясь на словах царя-пророка [Давида]: «дела нашего спасения устроил [Бог] в средине земли».

Я хотел бы знать от наших географов, где они помещают «Старую» Землю? [111]

Я думаю, что если бы они были на «Новой», они убедились бы, что она одна только и есть, что Нов. Голландия, Восточная Фрисландия (Vest Frise) и Зимний Мыс находятся в Вайгачском проливе, а не за ним, в Большом Татарском море, где они их помещают. Также точно и тот [путешественник], который дал описание государства великого князя Московского, говоря о самоедах, если бы он был в их стране и имел частые с ними сношения, не написал бы, что они поедают иностранцев, что великий князь ссылает преступников на съедение к ним.

Ничего подобного нет (В этом месте сделано единственное отступление от подлинного текста в том отношении, что фраза эта вынесена в новую строку, по важности высказанной в ней мысли. В остальном тексте абзацы и архаизм языка строго выдержаны.).

Хотя [жители этих стран] плохо сложены телом, скудны умом, не имеют познания о Боге, не боятся мучений в загробном мире, веря, что со смертью тела душа также умирает; хотя они самые несчастные на земле люди, питающиеся летом исключительно мясом медведей, волков, лисиц, соболей, ворон, орлов и другою дикой птицей, которую они поедают на охоте в сыром виде, зимой только прокоптив ее в хижинах, а летом высушив на солнце; этою пищей они запасаются летом, если только им не удастся убить несколько медведей, явившихся, чтобы пожрать их в хижинах, когда в поле нечего взять: тем не менее они остаются всегда гостеприимными, принимая иностранцев, как своих, не обижают их, хотя и выглядят очень жестокими и злыми, но совсем не таковы, а простодушны; и это тем более удивительно, что они живут по соседству с самыми злыми народностями в мире, с татарами и тингёзами (Tingoeses, м. быть тунгусы?), которых часто посещают, торгуют с ними, равно как с сибиряками, борандайцами и лапландцами 63.


Комментарии

35. Герберштейн упоминает прямо о Papin seu Рарипоvиgоrod'е, «жители которого называются папинами и имеют язык, отличный от русского». Приведя это известие, Замысловский пишет: «Этот же город показан и на некоторых картах XVII в.», и далее цитирует выше приведенные слова Литке: «а потому может быть, что и существовало в то время какое-нибудь урочище сего имени, но теперь оно вовсе неизвестно» (см. стр. 433 и 434 его «Четырехкр. путеш.»).

Тут же приводится у Литке обстоятельное исследование о Ляпине-городке, которое, по его особой специальной форме, я здесь не привожу (см. 434–436 стр.). Подробнее о Папине-Ляпине городе см.. примеч. к следующей главе.

36. Искаженный, благодаря замене буквы L буквою P, в Папин город есть на самом деле Ляпин городок, ныне остяцкая деревня Березовского округа, Тобольской губ. Упоминается, под именем «Вогульского городка», в 1499 г. В 1501 г. Ляпина (теперешнее название деревни) взята русскими; с тех пор местная торговля здесь долгое время процветала, так как через Ляпину шел торговый путь по многим направлениям. Современное значение Ляпиной ничтожно. Обитающие здесь остяки называются ляпинскими, в отличие от обдорских и др. Жителей 1422 (см. Энц. Слов. Брокгауза и Эфрона, XXXV полут., стр. 275). Городок расположен на реке Сыгве, иначе называемой Ляпиной (почему она и названа у Ламартиньера la riviere de Рарinougorod), впадающей в Сосву в Березовском округе; Сосва впадает в Обь. Кроме предания, сохраненного кондинскими остяками (вогулами ляпинского наречия) о своем происхождении от чуди пермской, есть исторические свидетельства, что в XV столетии они проникали до реки Выми (в нынешнем Яренском уезде, Вологодской губ.).

Обращаясь к прошлой истории этого края, мы находим мало данных; известно только, что в 1499 г. Иоанн III предпринял поход на Сибирь. Рать его, под предводительством князя Семена Федоровича Курбского и князя Петра Ушатого, двинулась из Устюга 21 ноября; 17 дней переходила «Каменный пояс», т. е. Уральские горы, достигла Ляпина, остяцкого городка (ныне село Ляпинское, в Кондинском отделении Березовского округа), и завоевала всю землю Югорскую и Обдорскую. С того времени внесены в царский титул названия князя Югорского, Обдорского и Кондийского.

Об этом же походе Лерберг пишет:

«Ляпино, местечко в Березовском округе, лежащее на Сыгве, и теперь еще известно. Оно упоминается также в «Книге Большого Чертежа» стр. 316–317 и в «Древн. Российск. Идрографии» стр. 227–228, где причисляется к югорским городам. Из Ляпина на встречу русских выехали югорские князья на оленях. Они пришли с Обдорска, а поелику, не смотря на это, называются они югорскими князьями, то из сего следует, что низовья Оби и Обдорская область тогда причислялись еще к Югрии. Югорские князья с Обдорска, кажется, пристали к русским. Ляпино завоевано, и отсюда войско пошло дальше, воеводы на оленях, а прочие на санях, запряженных собаками. Между тем, как главный корпус взял еще 32 укрепленных места в этой земле, да в них слишком 1000 человек из знатнейших людей с 60 князьями, удалось также и отряду, бывшему под начальством Василия Ивановича Гаврилова, завладеть 8 укрепленными пунктами и захватить в плен столько же старшин. Все признали верховную власть великого князя; все присягнули ему в верности, и победоносные воеводы возвратились назад с пленными князьями и в 1500 г., на праздник Пасхи, прибыли благополучно в Москву» (см. Лерберг, Исследования, служащие к объяснению древней русской истории. СПБ. 1819, Статья о Югрии, стр. 14–15). В Книге, глаголемой Большой Чертеж, изд. Г. И. Спасского (М. 1846 г., стр. 207), написано: «А по Сосве и по Сыгве грады: а) с верху на Сыгве град Юиль, а с другой стороны, на низ 30 верст, – Мункус, в) а ниже Мункуса 30 верст, – Ляпип. Ниже Ляпина 60 верст, на другой стороне, на Сосве, – Искар».

В 1714 г., по воле императора Петра В., знаменитый Филофей Лещинский (тогда уже схимник Феодор), митрополит Тобольский и Сибирский и апостол всего северного поморья, начал крестить инородцев, и к 1722 г. все кумирни были уже сожжены вместе с идолами, а инородцы окрещены на всем пространстве от Туринска до Ляпина. В новейшее время тут путешествовали мадьяр Регули и финляндец Альквист, а также декабрист Завалишин. Последний говорит, что «Ляпино, в 300 верстах от Березова, с хорошим водным путем по Сосве. Село (в 1860 г.) Ляпино, в 27 верстах от впадения Сыгвы в Сосьву. В древности тут был вогульский городок, славившийся своей меновой торговлей. Ляпинская волость – инородческая. В ней считается по 10 переписи остяков 682 и самоедов 74. Женщины и девки одеваются, как и русские крестьянки. Путь шел так: из Березова ездят зимой через Уральский хребет, по рекам Сосве и Сыгве и близь берегов их, в деревню Оранец на Печоре» (Завалишин, Описание Западной Сибири. Том I, стр. 295).

Лерберг, ссылаясь на Г. Ф. Миллера, пишет: «представя себе эту, столь изобилующую драгоценными мехами землю хотя два только столетия в связи с предприимчивыми и деятельными новгородцами, должны мы полагать, что торговля произвела здесь сношения, заставившие и других соседей принять в оной участие. Поэтому найдем мы очень вероятным утверждение тамошних жителей, что в упомянутом Ляпине были некогда порядочные русские лавки, и что место это уже до XVI века было известно по торговле, которая производилась там, как в складочном месте товаров, русскими и зырянами, с предками тамошних природных жителей» (см. Исследования... СПБ. 1819. Стр. 3) В этом же сочинении, кстати сказать, приведена обширнейшая старая литература о нашем Северо-востоке.

Современное состояние этого пути таково:

В северной полосе 3. Сибири (Березовский, Сургутский округа и Нарымский Край) до сих пор отсутствуют всякие пути сообщения, за исключением водных и доступных только зимой инородческих троп. Из последних следует отметить зырянские торговые дороги и только что проложенный промышленниками путь от Сургута к устью р. Юрубея в Тазовской Губе. Зырянских путей два: тот и другой ведут на р. Усу Архангельской губ., приблизительно к одному месту; один из них отправляется из Обдорска, другой – из села Мужей. Из других торговых путей севера следует отметить три разветвления пути с Оби: 1) у с. Кондинского, 2) у В. Атлымских юрт и 3) при Воронинских юртах к с. Гари, Туринского округа, являющемуся главным рынком мерзлой рыбы для южной части (до с. Чемат) Березовского края. Все эти тропы проходимы, конечно, только в зимнее время. Еще в 1889 г. в западной (приуральской) части Березовского округа коммерции советником Сибиряковым была предпринята постройка двух дорог на кратчайших волоках между притоками Оби и Печоры, именно: 1) Ляпинско-Печорский путь, шириной в 3 саж., 2) южный Илычско-Сосьвинский, шириной в 6 саж., грунтовый. Но в виду больших затрат и отсутствия ощутительной выгоды, это предприятие до последнего времени не было доведено до желаемого конца, и означенные дороги в настоящее время отвечают только условиям зимнего сообщения (см. Россия, под ред. В. П. Семенова, изд. Девриена. СПБ. 1907. Том XVI, стр. 365). Едва ли не единственным способом сообщения с внешним миром является теперь то, что ляпинцы ездят на ярмарку в Обдорск (от 20 декабря до половины января).

Весьма близко к пути Ламартиньера прошел по поручению Сидорова Кушелевский. Вот как описывает он «открытый» им перевал через Урал: «я развернул карту Стражевского и прочитал в изданном им «Пайхое» путешествие его по Уралу. Уныние овладело мною при чтении: везде описывались утесы, кратеры и величайшие препятствия в путешествии. Мысль, что я не найду удобного места для дороги, ложилась свинцом на мою душу. Так как это было уже не первое препятствие, встречаемое мною во время странствований по северу Сибири, то, хладнокровно сев на нарту, запряженную пятеркой лихих оленей, пустился я в путь. Олени, как бы сочувствуя моему желанию достигнуть как можно скорее цели, помчали меня во весь дух и через полчаса я был у подошвы Урала. Здесь я стал осматривать ущелья при реках Милькее, Ларьюгане и других и нашел, что одна из вершин реки Войкара, прорезав Урал, у берегов своих образовала ровную долину, довольно возвышенную над уровнем воды. Следуя этой долиной, заросшей небольшим лиственничным лесом, я выехал на площадку, по которой вилась речка, названная мною Лирой. Перейдя эту речку и площадку и достигнув одной из вершин Войкара, ехал я берегом этой реки до так называемого Большого Урала, покрытого в иных местах снегом. На Большом Урале не видно было никаких следов произрастания»... «Следуя прямо на запад, дошел я до двух небольших озер, из которых бежали в противоположная стороны маленькие ручьи, одни на запад, а другие на восток. Эти озера показали мне, что я был на средине Урала». Тут, значит, был водораздел притоков р. Усы (приток Печоры) и р. Войкара (приток Оби).

Кушелевский отмечает нахождение тут многих сернистых ключей, так что одним из них мог быть и Борсагач (см. ниже), не отысканный мною и упоминаемый Ламартиньером (см. Ю. И. Кушелевский. Северный Полюс и земля Ялмал. СПБ. 1868. Стр. 37 и 38, а также карту, приложенную к книге).

На приложенной к главе XXXII bis карте также отчетливо видно положение Ляпина.

В виду особой важности пути между волоками рек Оби и Печоры, – пути, по которому проехал первый из европейцев Ламартиньер, – мы позволим себе привести здесь выдержку из брошюры вышеупомянутого неутомимого деятеля и исследователя Сибири, А. Сибирякова. Остается глубоко сожалеть, что труды и затраты Сибирякова не дали тех результатов, которых мы вправе были бы от них ожидать... Но в этом, конечно, невиноват сам Сибиряков, тративший на осуществление любимой идеи свою огромную энергию и свой огромный капитал. После него начатое им дело государственной важности было оставлено, позабыто, и эта важная окраина России по прежнему остается без дорог, почти в той же первобытной неприкосновенности, в которой застал ее Ламартиньер.

Выдержка и карта взяты нами из брошюры Сибирякова – К вопросу о внешних рынках Сибири (Тобольск. 1894). В ней автор излагает результаты своих исследований не только по проложению пути между бассейнами Печоры и Оби, но и далее на восток – между Обью, Енисеем, Леной и Амуром, с выходом в Тихий океан.

План грандиозный, но вовсе не неисполнимый, как показывают работы самого Сибирякова и проложенные им, частным человеком, без всякой поддержки правительства и общества, пути.

Мне самому неоднократно приходилось касаться этого важного вопроса и писать о необходимости разработки и проведения таких путей и, конечно, я имел успеха не больше, чем Сибиряков и многие другие...

А. Сибиряков пишет (стр. 10 и след.):

«Важный вопрос этот требует для своего решения всестороннего и совершенно беспристрастного рассмотрения, которое едва ли возможно в настоящее время. Одно время много говорили о морском сообщении с Сибирью, и этот вопрос был очень популярен, но он не был решен и был сдан в архив. Теперь снова заговорили на ту же тему по поводу проведения великой сибирской железной дороги, которая, однако же, по нашему мнению, может иметь значение для Сибири только при улучшении водяных путей сообщения и устройстве на главных волоках если не железных, то хотя бы обыкновенных грунтовых дорог.

Там, где реки имеют такие громадные протяжения, как у нас в Европейской и Азиатской России, они, казалось бы, и должны играть в организме страны подобающую им роль, если довести их до возможного улучшения и соединить каналами или, в крайности, волока, разделяющие их, хорошими дорогами, чтобы дать, таким образом, выход произведениям края к морю, где они могут стать достоянием или послужить обменом на произведения других стран. В Европейской России водные пути известны; такая артерия, как Волга с ее системами водяных сообщений, едва ли может быть сравниваема с какою-либо железною дорогою в России. Сибирь также богата своими водными путями; реки ее даже считаются первыми в мире, стало быть, естественно предполагать, что наша задача состоит в том, чтобы ими пользоваться как должно и так же, как и в Европейской России – если это необходимо – создать систему сообщений, имеющую своим выходом море.

Что наступило время подумать об этом – лучше всего доказывают прошлый и нынешний годы. В прошлом году в Западной Сибири и, преимущественно, на Оби было закуплено хлеба до 15,000, 000 пудов; для перевозки его в Тюмени вновь было построено около двадцати пароходов, а все это случилось потому, что в Европейской России сделался голод; таким образом, голод послужил для Сибири, некоторым образом и на некоторое время, источником ее благосостояния.

Не рассуждая о том, насколько это нормально, мы спросим: а куда деваться с своим хлебом Сибири, когда будут изобильные урожаи не только на Оби, но и на Иртыше, да и Европейская Россия не будет более нуждаться в сибирском хлебе?

Говорят, за Байкалом в прошлом году мука стоила 10 коп. пуд; крестьяне стали находить невыгодным для себя заниматься уборкой хлеба, ссылаясь на то, что труд их не оплачивается, и оставляли хлеб не снятым; подобное явление может произойти и на Оби, а между тем, тот же продукт, если бы для него открылся внешний сбыт, мог бы составлять жизнь для края.

В статье «О волоке между Сосьвой и Илычем», напечатанной в № 42 «Сибирского Листка» за нынешний год, я несколько коснулся этого вопроса и старался указать путь, который, по моему мнению, может привести к его решению. Путь этот лежит через Северный Урал и ведет к конечным пунктам: Архангельску и устью Печоры. В этой статье я указал два пути, ведущие с р. Илыча в Сибирь, от устья Ляги: один на Северную Сосьву, другой на Лозьву. Первый путь приводит к Оби, второй – к Иртышу. Таким образом, волок этот между pp. Илычем и Северной Сосьвой или Лозьвой и составляет собственно водораздел между Сибирью и бассейном реки Северной Двины, если допустить, – на что есть много данных – что между Печорой и Вычегдой явится полная возможность провести канал, а именно: между двумя Мылвами, из которых одна впадает в Печору, другая – в Вычегду («В нынешнем году министерство государственных имуществ, как слышно, командировало особое лицо для исследования вопроса о вывозе печорского леса к Архангельскому порту. С этою целью был осмотрен волок между двумя Мылвами, Печорскою и Вычегодскою, и самые реки – обе Мылвы, и оказалось, что, действительно, водораздел между ними весьма незначителен, обе реки легко могут быть весной судоходными; грунт волока большею частью песчаный, так что не представляется затруднений для проведения канала, тем более, что местность, большею частью, низменна. Вопрос этот имеет то значение в отношении к печорскому лесу, что с устройством канала предполагается направить часть печорского леса к Архангельскому порту; но, я думаю, удобнее всего направить его, как и остальной печорский лес, к устью Печоры, где, конечно, требуется устроить порт».). С устройством подобной системы сообщений, y нас получается водный путь, идущий от озера Байкала до Урала и оттуда, через незначительный перевал во сто с небольшим верст, опять водный путь до Белого моря или устья Печоры.

Так как навигация в Архангельске открывается рано, то товары, пришедшие с моря в Архангельск, поспеют придти оттуда по Вычегде и каналом в Печору и далее по Илычу, до пункта отправления их через Урал, и так как перевал через него не велик, то они успеют в ту же навигацию попасть в Сибирь, даже так далеко, как Иркутск, или на Лену. В особенности путь этот будет иметь громадное значение, по нашему глубокому убеждению, для вывоза сибирских произведений и продуктов за границу, потому что грузы, доставленные к пристаням на Сосьве или Лозьве, легко могут быть перевезены к пристаням на Илыче, откуда они пойдут сплавом до устья Печоры или г. Архангельска» («Обыкновенно устье Печоры бывает свободно от льда около половины июля, но иногда гораздо ранее. В течении последних десяти лет, в которые мне довелось плавать к устью Печоры на пароходе «Норденшильд», только в 1884 и 1886 гг. было много льда на пути туда из Архангельска. В 1884 году лед лежал на мелях в устье Печоры все лето, в 1886 г. он огибал остров Колгуев, но путь к Печоре был чист; остальные года море было совершенно свободно от льдов, если только держать курс севернее острова Колгуева, и вообще, путь к устью Печоры следует считать от льдов свободным. Такие года, как 1884 и 1886, нужно рассматривать как исключение. В 1886 г. лед встречался, ведь, и около Мурманского берега. Причина, почему Атлантический океан в этих местах не имеет или мало имеет льдов, когда в Карском море их встречается много, состоит в том, что остров Новая Земля служит ему естественной преградой от льдов. Далеко растянувшись в прямом направлении к северу, он хотя и имеет небольшие проливы, идущие из Карского моря в Атлантический океан, каковы Югорский шар, Карские ворота, Маточкин шар, но они настолько узки, в особенности первый и последний, что не дают возможности чрез них проникать много льду и, таким образом, Новая Земля, не смотря на свои проливы, остается надежной плотиной для его движений, так как нужны особенно благоприятные условия и ветры, чтобы льды направлялись с моря в океан проливами; большею же частью они скапливаются у их входов и, вследствие имеющих там место приливов и отливов, только двигаются взад и вперед, а иногда проливы Югорский шар и Маточкин шар долго остаются закрытыми льдом и тем самым преграждают ему ход в океан. Только Карские ворота, единственный широкий пролив из Карского моря в океан, бывают обыкновенно открыты и дают льду доступ в океан».).

Укажем еще на брошюру И. С. Левитова, «Сибиряковский тракт на Север; доклад, читанный в Общ. Собр. Уральского О-ва Любителей Естествознания 12 июля 1837 г.» (Екатеринбург. 1887). Тут этот вопрос обстоятельно изложен, а также приложены карты. Кстати сказать, на карте Левитова путь идет именно около горы Толпос.

37. Столпохен, – это, без сомнения, гора Толпос, или Телпос-из, в верховьях р. Щугура, правого притока Печоры. По поводу Рифейских гор Герберштейн говорит, что «во владении князя московского можно заметить только одни эти горы (которые он называет Semnoi poyas – Cingulus mundi); вероятно, это те, которые у древних слыли Рифейскими и Гиперборейскими горами. Они постоянно покрыты снегом и льдом, и переход через них труден. На одну из вершин этой цепи гор, называемую Столпом (Stolp), то есть колонной, русский воевода князь Семен Курбский взбирался 70 дней и все же не мог достигнуть вершины ее. Она вдается в океан и простирается до самых устьев Двины и Печоры» (см. у Замысловского, стр. 128–129). Нетрудно видеть, что это описание Герберштейна еще более «диковинно», однако, никто его не обвинял за это, а Ламартиньеру поставили в вину его бесхитростное описание...

Далее, Замысловский говорит (стр. 131): «на левой стороне р. Щугура, который служил для русских путеводной нитью в великую низменность северной Азии, возвышается одна из высочайших вершин Урала – Телпос-из или Непубы-нер, простирающаяся до 5000 футов высоты. Путь через Уральский хребет от р. Щугура к юртам Ляпинским, на р. Сыгве или Ляпине, где некогда находился городок Ляпин, описан в соч. Топографическое описание северного Урала и его рек (1847–1848). [См. Зап. Р. Геогр. О-ва, кн. VI, 1852 г., стр. 309–313]».

Вообще, Замысловский (стр. 131–135) подробно доказывает, что гора «Столп» есть та же самая, что Телпос-из.

Герберштейн, как известно, при описании этих мест, кроме расспросов, руководствовался русским дорожником – «Указатель пути в Печору, Югру и к реке Оби». В этом дорожнике помечена между прочим река Sibut, которую Небольсин, в соч. «Покорение Сибири» (Отеч. Зап. т. LX, стр. 236), принимает за Сыгву, на которой стоит городок Ляпин (ср. также «Книга Большому Чертежу», по изд. 1846 г., стр. 207 и 292).

Толпос есть высочайшая точка всего Урала (65° 55' с. ш.), достигающая 5530 фут, лежит тотчас южнее перевала, на старой Ляпинской дороге, по которой ехал Ламартиньер; тут же верховья р. Щугура. Хорошие рисунки горы Толпос есть в Живописной России, т. VIII, часть 2, стр. 11, 13, 15 и 17. Ипполит Завалишин так описывает это место: «Урал идет к северо-востоку довольно высокой и скалистой цепью, где проход становится невозможным и горы обнажены от всякой растительности. На самом северном Урале, под 66° 42' с. ш., находится высочайшая, после Толпоса, гора Пай-Яр – «камень хозяин», имеющая до 3300 фут. над уровнем океана (Толпос должен быть около 65° с. ш.)».

Говоря об этих местах, о. Вениамин пишет: «по Усе (правый приток Печоры) перебирались прежде на небольших лодках в Обь; сначала плыли по притоку Усы, Ельцу, потом кое-как перетаскивались через десятиверстный наволок и затем по реке Сыгве достигали Оби».

A вот его же описание местных теплых ключей: «У речки Каменной, или Полой, верстах в двух от р. Хырмора, бьют теплые ключи. Подле первого ключа, с южной стороны, возвышается крутая каменная скала, частью из известкового камня, частью из глино-песчаника, вышиною перпендикулярно около 25 саж. Расселины камня первой породы наполнены окаменелостями самых мелких улиток. По одной из этих расселин быстро бежит маленькая речка Каменная, или Полая; по сторонам ее, между высокими скалами Адака, на пологих местах, покрытых сверху наносною землею, растут изредка мелкий ельник, можжевельник, красная смородина и ива, также тысячелистник, золототычинник и др. травы. Из под самой скалы, на левой стороне речки, вытекает ключ теплой воды; пониже его, сажен через 50, из той же скалы бьют еще два другие ключа и, соединясь в один ручеек, впадают в реку Полую. Так как ключи текут по ущельям скалы, а родники их скрываются под скалою, то теплота в них умеренная. Ниже этих ключей, на правой стороне, сажень через 90 от первого ключа, на береге, подле самой речки, бьет серебристыми пузырьками четвертый ключ, которого теплота гораздо выше. Вода в ключах на вид чистая и прозрачная, а на вкус солено-кислая и имеет серный запах; степень теплоты ее немного ниже той, какая бывает в горячей воде; по разложению в Архангельской врачебной управе, она оказалась серно-селитренного свойства (см. Вестн. И. Р. Г. О-ва, 1855, кн. 3, статья о. Вениамина, стр. 92-95).

К сочинению Замысловского приложена карта (современная водного пути XV–XVI в. от реки С. Двины до р. Оби (2), на которой ясно показано сближение верховьев притоков Печоры с верховьями Оби.

Известный деятель по изучению Сибири M. К. Сидоров между прочим представил на Всероссийскую мануфактурную выставку 1870 г. «топаз с горы Толпоз» (Название этой горы очень неустойчиво: одни пишут Телпос, другие – Толпос, третьи – Толпоз. Объясняется это тем, что в самоедском языке существует своеобразный звук тль (tl), который русскому очень трудно произнести, а еще труднее изобразить на письме.) [см. М. Сидоров, Север России. М. 1870, стр. 541].

В заключение, прилагаю часть карты, снятой Д. Юрьевым и находящейся в указанном выше Замысловским «Топографическом описании Северного Урала». Это описание издано и отдельно, под названием: Топографическое описание Северного Урала, исследованного Уральской экспедицией в 1847 и 1848 г. г., соч. Д. Юрьева. СПБ. 1852. 4°, и дает очень ценные данные по вопросу о положении местностей, посещенных Ламартиньером.

38. Ручей Борсагач не отыскан мною. Очевидно, это – один из ручьев, во множестве текущих в этой местности, которого название теперь изменено на какое-нибудь другое.

39. О самоедах существует целая литература; относительно происхождения слова самоед см. подробности у архимандрита Вениамина, в вышеуказанном его сочинении, стр. 98 и сл. У него же подробно сказано и о древнейших названиях самоедов.

40. Остров Новая Земля расположен между 70 и 77 параллелями с. ш. и на 51,5° вост. долг. от Гринвича. Так называемым Маточкиным Шаром Н. Земля разделяется между 73 и 74 параллелями на два острова, из которых северный почти в два раза больше южного. В длину, с юга на север, остров простирается слишком на 1000 верст, а в ширину занимает, в среднем, около 200 верст. Н. Земля составляет как бы дальнейшее продолжение Уральских гор – хребта Пай-Хоя; между нею и северными отрогами последнего лежит остров Вайгач, такой же гористый, как и Н. Земля.

Крестинин говорит про этот остров следующее: «новгородцы, древние обладатели российского севера, знали Н. Землю в первом на десять веке. Мнение сие доказывается известным по рукописному Новгородскому Летописцу походом новгородского начальника Улеба или Глеба, предпринятым в лето 6540 (1032) за Железные Ворота. Невозможно сии последние слова принимать в свойственном смысле. Мне кажется, что под именем Железных оных Ворот надлежит разуметь морские проливы севера, Железными Воротами именуемые даже до ныне. В Белом Море находятся двое Железных Ворот, одни таковые же на Ледовитом Океане. Первые Ворота, находящиеся между Северным мысом Мудьюжного о-ва и твердою землею, составляют узкий проход в мелководный залив Белого моря, называемый Сухое Море; вторые Ворота находятся в средине Белого Моря, между Соловецкими о-вами и островом, называемым Муксома, лежащим от Соловок к востоку; третьи Ворота находятся между о-вом Вайгачем и Н. Землею. Окрестности мест и древние обитательства полунощных народов не допускают нас относить предпринятый Глебом поход к Беломорским Железным Воротам, но по древним приключениям Великоновгородцев вероятнее кажется, что старинный их дел писатель признает за Железные Ворота Вайгачьский пролив Ледовитого моря (Несторова Летопись, по печатному списку, стр. 145-146). Сим проливом по морю или в ближнем оного по земле продолжали свой поход Новгородцы в Югорскую Землю, из которой получали они драгоценные кожи сибирских зверей» (см. Ежемесячные Сочинения, ч. XIX, стр. 41 след.).

О. Молчанов (op. cit.) также говорит о «жителях» Н. Земли: Выше я указывал на сообщение Витсена, что Петр I думал тут построить даже крепость. Во всяком случае, на Н. Земле могли быть жители, если не постоянные, то временные, – самоеды-промышленники или самоеды, пришедшие сюда поклониться своим главным идолам, что делалось всегда весной, как свидетельствуют другие исследователи. Таким образом, упрекать Ламартиньера в том, что он «выдумал» жителей якобы необитаемой Н. Земли, нет никакого основания.

41. Вероятно, просто – фетиш. Этим термином впервые назвали идолов африканских дикарей мореплаватели XVI века Мунго Парк и Пигафетта. Относительно этих идолов Энгельгардт говорит: «на берегу Карского моря (Н. Земля) отец Иона (известный миссионер, живущий постоянно на этом острове, с которым и вел беседы г. Энгельгардт) водрузил крест с надписью: «Освятися и водрузися крест сей на поклонение православным христианам», в память уничтожения им на этом месте последнего идола» (см. Русский Север, стр. 182). Значит, такие идолы существовали на Н. Земле до самого конца XIX столетия. Жаль только, что наши миссионеры уничтожали этих идолов: их надо бы не уничтожать, а тщательно сохранять в музеях, как богатый этнографический материал... Тот же автор («Русский Север», стр. 235), говорит: «о будущей жизни самоеды, по-видимому, не имели никакого представления». Энгельгардт, как и Ламартиньер, ошибается: инородцам вовсе не чуждо представление о загробной жизни. Так, г. Гондатти говорит: «со смертью, по верованиям инородцев, жизнь не прекращается вполне, так как начинается другая в подземном царстве, обставленная известными условиями». (Подробнее см. в его статье Следы язычества у инородцев С.-З. Сибири, стр. 38 и сл.). Паллас и Миллер также описывают самоедов, поклоняющихся солнцу, но Миллер (стр. 79) говорит, что самоеды верят в переселение душ и загробную жизнь. Далее Энгельгардт пишет: «Хеги (боги) бывают двух родов: искусственные и естественные; первых делали сами самоеды, в виде грубых подобий человека, а вторыми служили куски камня, дерева или другие предметы природы, находимые самоедами в тундре и почему-либо годные, по их богословским понятиям, служить богами... Но были и другие хеги, которые принадлежали целому народу и ставились при таких урочищах, где самоеды собирались в большом количестве для промысла зверей, для рыбной ловли и пастьбы оленей; они обыкновенно состояли из скал и камней, похожих фигурою на человека. По образцу уже этих кумиров самоеды ставили деревянных, больших и малых богов, которых называли сядеями. Группа таких деревянных «сядеев» была найдена в 1856 году в южной части о. Вайгача, а с ними вместе и фигуры двух главных самоедских идолов – «Весако» (старик) и «Хадако» (бабушка)». К сожалению, автор не сообщает судьбы этих групп идолов; вероятно, их также уничтожили.

Баренц также подробно описывает этих идолов. Он рассказывает, что матросы унесли одного идола («грубо сделанную статую») к себе на корабль; один из самоедов бросился на корабль и настойчиво требовал возвращения идола. В конце концов, статую ему возвратили. Тогда он поместил ее на небольшое возвышение на берегу, и затем вскоре стал устанавливать ее в сани (см. У Полюса, стр. 75).

H. Л. Гондатти указывает, что даже теперь (значит, 200 слишком лет после Ламартиньера) замечено тоже обыкновение у инородцев: «идолы общественные преимущественно вырезываются в деревьях, продолжающих еще расти; идолы же домовые и частные представляют из себя часто просто совершенно необделанные палочки, обернутые шкурками или платками» (op. cit., стр. 16).

Любопытно сравнить, как «ученые» французы-специалисты, даже через 100 лет после Ламартиньера, трактовали самоедскую религию: «Les Samoyedes ont dans leur moral des singularites aussi grandes qu'en physique. Ils ne rendent aucun culte a l'Etre supreme; ils approchent du Manicheisme ou plutot de l'ancienne religion des Mages en ce seul point, qu'ils reconnoissent un bon et un mauvais principe» [Мораль самоедов не менее своеобразна, чем их внешний вид. Они не признают никакого культа Верховного существа; они близки к Манихейству или, скорее, к древним магическим культам, признавая добрые и злые силы – пер. распознавателя] (Dictionnaire des Sciences. Paris. 1765, p. 603).

Теперь самоеды – «добрые христиане»... по наружности, но еще в 1744 г, они грабили остяков, и четыре их князька повешены за это в Обдорске и Ляпине. Гельвальд говорит: «В России они (самоеды) и прочие инородцы считаются православного вероисповедания, в Швеции и Норвегии протестантского, но во многом придерживаются еще своих языческих поверий, даже есть следы фетишизма» (см. В области вечного льда. Изд. Суворина. СПБ 1886. 8°. стр. 113).

И. Завалишин говорит: «главный бог у самоедов Нум, и они молятся ему, глядя на солнце. Выдолбив на растущем дереве изображение лица, кланяются ему, называя его Хае, намазывают ему губы оленьей кровью и приговаривают: «ешь оленя»» (см. Описание Зап. Сибири. М. 1862. Том I, стр. 289). Остров Вайгач они считают священным, называя его Хаиадея – страна кумиров (там же).

О религии самоедов этой местности очень подробно говорит арх. Вениамин (op. cit., стр. 114 и сл.). Он указывает, что самое древнее и самое чтимое их языческое мольбище было на острове Вайгаче, а другое на Канинской Земле (стр. 122). Тут же описывается варварское, с научной точки зрения, истребление самоедских идолов, в котором, к сожалению, принимал деятельное участие и этот ученый монах.

О фетишизме вообще см. у В. Н. Харузиной, Курс Этнографии (Лекции, читанные в M. А. Институте. Москва. 1909. Стр. 271 и сл.), но главным образом две специальные монографии:

1) Jacolliot, Fetichisme, polytheisme, monotheisme. Paris. 1876. 8° и

2) Fritz Schultze, Der Fetischismus. Leipzig. 1871. 8°. Лучшая оценка книги Schultze принадлежит G. P. Tiele, Max Muller und Fritz Schultze uber ein Problem der Religionswissenschaft. Leipzig. 1871. 8°.

42. Pieans. Я не мог определить, про какую болезнь индусов говорит тут Ламартиньер. Но известно, что среди негров и метисов Африки свирепствует часто болезнь пиан, не заражающая белых, по общему мнению. Однако, оказалось, что если европеец вступал в половое сношение с негритянкой, больною пианом, то всегда заражался сифилисом; и наоборот, европейский сифилитик всегда переносил на негритянку яд в форме пиана (см. Крживицкий, Физическая антропология. Пер. с польского. Спб. 1900. Стр. 43).

43. Как видно из этих слов, труд этот был напечатан; но нам его не удалось найти, и даже биограф Ламартиньера Eyries об нем совершенно не упоминает.

44. Вероятно, автор под этой рыбой подразумевает известное морское животное – нарвала, морского единорога (Monodon monoceros L.). Ламартиньер описывает его довольно неопределенно, а приложенный рисунок также неточно изображает нарвала. Главная ошибка – это в вопросе о «роге»: во-первых, если у нарвала есть рог, то нет таких тяжелых «зубов», какие описывает автор; во-вторых, рог этот гораздо хуже и дешевле слоновой кости, уже по одному тому, что он – полый внутри и годится, следовательно, только на мелкие поделки. Потом представляется странным, почему тушу животного бросали, когда в ней прекрасный жир, а мясо съедобно? Если же автор описывает не нарвала, то мы не знаем, кого: ни морж, ни тюлень, никакое другое животное северных морей решительно не подходит к его описанию, хотя бы потому, что они не имеют «рога».

Впрочем, надо помнить, что во всем, что касается животных видов, нельзя говорить: «этого не было». Мы знаем теперь множество вымерших видов, не только не похожих ни на один из существующих, но и таких, самое существование которых трудно было вообразить. Ниже я указываю по книге Гетчинсона на истребление птиц додо, отшельника, большого пингвина. Но тот же Гетчинсон в числе древних ископаемых (см. стр. 443) упоминает про «остатки странного нарвала с длинными копьеобразными клыками, которые были найдены в Норфольке, в лесном слое». Русский север в то время был так же мало известен, как и Австралия в XVI или XVII в.в. Раз доказано, что в Австралии только около этого времени истребили последних представителей многих интересных животных, то тоже самое явление вполне возможно и для нашего севера. Китообразные же, особенно если они могли сойти за мифического «единорога», должны были вызвать особо сильное преследование; это доказывается самой экспедицией Ламартиньера и товарищей его: большую часть своего короткого плавания они посвящают именно охоте «за единорогом», очевидно считая его особой драгоценностью и редкостью. При таких условиях немудрено, что если и были когда-нибудь «зубатые нарвалы», их давно истребили.

За рисунок единорога, приложенный к книге Ламартиньера, ему особенно много доставалось от позднейших критиков его путешествия. Я, конечно, не думаю защищать его и утверждать, что именно такое чудовище он и видел: слишком оно странно и «ни на что не похоже», по нашим теперешним понятиям.

Но все-таки странно, что Ламартиньер, близко видевший описываемое им животное, зарисовал его таким, а не другим: сознательно лгать, с целью ввести кого-нибудь в заблуждение, ему едва ли была надобность: достаточно было нарисовать теперешнего нарвала, тогда мало известного и принимаемого за «единорога», чтобы и тем сильно заинтересовать современников. Напротив, во всем, что касается мифического единорога и его диковинных свойств, Ламартиньер именно первый и проявил удивительную трезвость: он смело и доказательно опровергает величайших авторитетов своего времени и говорит такие смелые слова: никакого единорога нет и никаких чудесных свойств его рог не имеет.

Развенчивая единорога, он не имел основания и рисовать его в виде несуществующего страшилища. Наш север того времени был именно таким, недоступным человеку углом, где и могли долго сохраняться последние представители «нарвалов с зубами».

О каких-то «касатках с рогом» упоминает Крестинин:

«Главные морские животные Н. Земли суть киты, длиною от 10 до 30 саж., свирепые касатки, вооруженные рогом, длиною в 2 и в 5 саж.» (Новые Ежемесячные Сочинения, ч. XIX, генварь 1788 г., стр. 22, статья Василия Крестинина [а не С. Крестинина, как цитирует Литке], под заглавием: «Географическое известие о Н. Земле полуночного края»).

45. То место Урала, где переваливал его Ламартиньер, называется у самоедов, по словам Ковалевского, Пае-Нер, что значит «владыка гор». Поэтому Ламартиньер и называет Урал – то Уралом, то горами Рифейскими (как делали это древние географы), то Патенотр, переделав это слово, очевидно, из Пае-нер самоедов. Можно привести и еще одну догадку:

Штурман Иванов, впервые обследовавший местность около Варандея и сделавший эту работу очень тщательно, записав самоедские названия урочищ (чего, к сожалению не делали другие исследователи), упоминает о «Летковщине» – самоедском роде, который «живет к Ю. В. от острова Варандея, за горами, называемыми, по имени некоего самоеда Питки, – Питков Камень» (Литке, ч. II, стр. 237).

Эти горы – ближайшие, которые увидел Ламартиньер, сойдя на берег. Позволю себе высказать догадку: не есть ли его. «Патеностер» Питков Нос или Питков остров? На карте эти горы Ламартиньер называет Патенот, а в тексте Патеностр, и протягивает их, – конечно, ошибочно, – поперек всех проливов, которые он считает «непроходимыми».

Если моя догадка справедлива, то сделается понятным, почему Питков Камень, или Питков Нос, являющийся продолжением системы Уральского горного хребта, Ламартиньер счел за те же горы, которые он видел на Вайгаче и на Н. Земле: горы этих островов, по строению и виду, совершенно те же, что и Уральские и являются продолжением Уральского хребта.

46. Очевидно, Татарским морем Ламартиньер называет Карское и дальнейшую часть С. Ледовитого океана, у берегов Сибири.

47. Среди безбрежного океана льдов покоятся последние звенья Уральского хребта: таковы Вайгач и Н. Земля – этот вечный оплот против нетающих ледяных масс; оторванные проливами, они представляют собой острова; с высотами до 4000 фут, которые удерживают направление берегового кряжа Урала – Пай-Хоя.

Геологически доказано, что строение гор этих островов совершенно тожественно с Уралом и Пай-Хоем и что Урал, – хотя и прерывается тут проливами, – проходит под поверхностью моря. Таким образом, Ламартиньеру, видевшему Урал, горы Вайгача и Н. Земли, заметившему сплошное скопление высоких ледяных гор в проливах, вполне естественно могло показаться, что тут нет никакого прохода, а находится сплошной материк. Этим и объясняется его заблуждение.

48. В 1596 г. Баренц принужден был зазимовать на Н. Земле; в числе прочих бедствий, перенесенных его экспедицией, он отмечает особенную назойливость белых медведей, нападавших на людей. Этому не надо удивляться, так как в наше время, при современном оружии, Энгельгардт (Русский Север, стр. 189) описывает такой случай: «В Карманкулах (Н. Земля), медведь однажды взобрался по сугробу на крышу здания, где живет фельдшер; на крыше этого дома прикреплен был для украшения череп оленя с рогами, который, вероятно, и привлек внимание медведя, и он, желая полакомиться олениной, не задумался взлезть на крышу, но, найдя только череп и рога и предполагая, что самый олень находится под крышею, принялся ее разламывать».

49. Капитан, на ученый авторитет которого напрасно так часто ссылается автор, впал и тут в ошибку: птица эта никоим образом не могла быть пингвином (сем. Spheniscidae или Aptenodytidae, отряд Impennes, Ptilopteri и Sphenisciformes), во-первых, потому, что решительно ни один вид пингвинов не водится в северных морях: все пингвины – обитатели исключительно южного полярного моря. Во-вторых, ни описание, ни рисунок не походят на пингвина. Но что самое главное, пингвин не имеет мешка, про который пишет Ламартиньер. Его описание и рисунок более подходят к пеликану, иначе птица-баба, отряда веслоногих (Pelecanus); но я сомневаюсь, чтобы и пеликаны были в таком огромном числе в этих широтах. Считать же эту птицу гагарой также нельзя: у гагары нет мешка.

Все-таки это очень любопытное место: дело в том, что теперь на Севере нет птиц, подобных описанной. Но натуралистам известны многие птицы, истребленные человеком, именно в XVI и XVII столетиях: додо, отшельник и др. и между прочим – большой пингвин на севере Европы. В интересной книге Гетчинсона «Вымершие Чудовища» (русск. перев. M. А. Павловой, под редакцией проф. А. П. Павлова, на стр. 344 и сл) подробно описываются как европейские пингвины, так и время их истребления.

Теперь является вопрос: не имели ли некоторые из этих птиц, называемых Ламартиньером пингвинами, также и мешка, как у пеликанов? Надо заметить, что подробного описания, а главное – точных рисунков исчезнувших птиц не имеется. От самых исчезнувших птиц уцелели только некоторые кости, которые и считаются редкими музейными предметами. В виду же того, что Ламартиньер дает прекрасный рисунок этой птицы, не подходящий ни к одной из теперь существующих, любопытно бы было выяснить: существовали ли такие птицы, или они - плод его фантазии?

50. Описывая самоедские челноки, Белявский точно повторяет Ламартиньера и говорит, что, забравшись в такой челнок и натянув до средины тела внутреннюю его кожу, стянутую на манер дамских ридикюлей, самоед не боится не только выходить в тихую погоду, но даже в бурю (см. стр. 258). Этот же автор дает и рисунок челнока, очень схожий с Ламартиньеровским.

51. Относительно «Грёнланда» автора см. ниже, в другом месте. Очевидно, датчане шли около Шпицбергена. Интересующимся Шпицбергеном можно указать очень хорошую книжку профессора университета св. Владимира А. Коротнева, «Поездка на Шпицберген» (Киев 1898); в ней же указана и ученая литература об этом острове. Из других сочинений, не специального характера, можно отметить книгу (хотя и значительно устаревшую) д'Оне, «Путешествие женщины на Шпицберген» (СПБ. 1869. Также смотри выше указанное сочинение Гельвальда). За последнее время в западной литературе появилось множество изданий, касающихся Шпицбергена, так как посещение его летом, с легкой руки императора Вильгельма, стало модным.

52. Это весьма известное явление в северных широтах, хотя и не так описываемое другими путешественниками. Нечто подобное видел и Литке (см. его «Четырехкратное Путешествие», ч. II, стр. 136–137). Гельвальд говорит по этому поводу: «Величественное зрелище северного сияния является тут в сопровождении колец с побочными солнцами и лунами, и при этом, по уверению многих наблюдателей, слышится какой-то шум, похожий на шуршание или шелест листьев» (см. В области вечного льда, История путешествий к северному полюсу. СПБ., изд. Суворина. 1884, стр. 5).

53. Фок, форслова, прибавляемые ко всем снастям, деревьям, парусам, принадлежащим фок-мачте; в данном случае речь идет о парусах.

54. Площадка на гроте – самой высокой средней мачте судна. С нее, обыкновенно, смотрят вдаль.

55. О местностях Исландии, посещенных датчанами, см. ниже.

56. Форштевень – самое крайнее носовое дерево корабля, к которому крепится его обшивка.

57. Имея, главным образом, целью проследить путешествие Ламартиньера по теперешним русским владениям, мы не можем подробно останавливаться на его описаниях других стран. Что касается Исландии, то описаний ее и ее природы, столь интересной с геологической точки зрения, – очень много. С историей и географией Исландии можно познакомиться и по выше цитированной книге Ф. Гельвальда.

Киркебар, упоминаемый Ламартиньером, есть местечко Киркюбе (= Kirchdorf, т. е. село, селение с церковью); оно не значится на современных картах, но в те времена находилось в округе Сида, у подошвы Сидуекюль (см. Гельвальд, op. cit., стр. 85).

По близости, без сомнения, находился и мыс Гори, упоминаемый в предшествующей главе; тут, по крайней мере, в это время указывался Горнафиорд, иначе Горифиорд.

58. Епископы в то время назначались из Дании, а впоследствии стали избираться из местных жителей.

59. Начиная с третьего издания книги Ламартиньера, а также и в амстердамском издании Рожера, о котором подробнее я говорю в приложении, в этом месте прибавлено против первого издания следующее:

«Другие (говорят), что это – животное, представленное тут на фигуре 3».

Такой фигуры, с цифрой 3, нигде в книге нет; вероятно, это необозначенное цифрой животное должно разуметь под тем, что изображено между рогатыми мужчиной и женщиной. Но у него нет никакого рога; это одно уже показывает небрежность издателей, выпускавших книгу после смерти автора. Далее, под животным № 3, как видно из текста, надо понимать какую-то рыбу, а на рисунке представлен зверь с длинным хвостом.

Но будем продолжать перевод: «Кирхер» (это – известный писатель, иезуит Athanasius Kircher) считает его морской лошадью, которую он также называет акулой (lamie), хотя оно (представленное на фигуре 3) не напоминает ни той, ни другой. Акула – другая рыба, которую англичане называют Reken (Французы также называют акулу requin, от латинского requiem («вечная память»), ибо тому, кто очутился по соседству с акулой, надо распрощаться с жизнью. В. С.), которой боятся жители Мартиники, Гваделупы, о-ва Святого Креста и других американских островов, так как эта рыба их пожирает, если схватит во время купанья.

«Мне кажется, будет более подходящим верить, что настоящий единорог, это – негр, которого я видел в Африке, имевший рог, толстый как y барана, который ото лба шел к темени, доходя до стреловидного шва черепа (suture sagittale), как видно на фигуре 1. (Рис. 19 сетевой публикации. Thietmar. 2011). Или это – одна женщина, умершая после того, как ей срезали рог, который она имела на лбу, точно такой же цветом, как у быков и длиной в полфута, как видно на фигуре 2». Дальше идет согласно с первым изданием.

Эта вставка позднейших изданий сама по себе может решить вопрос о том, – принадлежит ли она Ламартиньеру, или фантазии издателей. В самом деле: Ламартиньер во всей этой главе очень здраво и толково борется с предрассудком о целебных свойствах рога единорога и отвергает самое существование подобного животного, оспаривая «ученых», писавших о нем. Являясь в этой области новатором, Ламартиньер обличает величайших и прославленных ученых, на авторитете которых многое держалось, да кое-что и теперь держится.

И вдруг, сам Ламартиньер, своими глазами видел будто бы в Африке негра, которого он готов признать за подлинного ликорна-единорога, а кроме того положительно удостоверяет, что была еще и женщина с рогом. С чем же это сообразно и к чему тогда было бы писать всю эту, довольно длинную главу, направленную исключительно против подобных суеверий?

60. Groenland – Гренландия. Так она называлась очень долго голландцами (см. напр. Cranz, Historie von Groenland. 1767. 2 Bde), и даже до XIX в. (ср. Тельвальда, op. cit., соответствующие главы о Гренландии).

61. Говоря про горы о.о. Вайгача и Н. Земли, А. Шренк пишет: «Около Перевозного носа (Вайгач), где мы пристали к берегу, возвышается скалистый берег в 25 ф. вышиною, геогностические признаки которого совершенно соответствуют противолежащему берегу твердой земли, потому что он образуется из того же плотного, лишенного окаменелостей, известняка, который и относительно главного направления, и уклонения своих слоев не претерпевает ни малейшего изменения. Горная порода острова отличается от континентальной только тем, что она не сланцевая, а состоит из слоев различной толщины, начиная от 1/2 до 8 и 10 дюймов, имеет плотный раковистый излом и по направлению простирания своего проникнута тоненькими нитями, также слоями и жилами (3–4 д. толщиною) белого слоеватого известкового шпата. После такого удивительного сходства обоих берегов в геогностическом строении их, нет никакого сомнения, что горные породы их находятся в связи друг с другом, что они когда-то претерпели одинаковые перевороты и потому возвысились по одному направлению и под одним углом наклонения, при чем минералогический характер горной породы изменился таким же образом. Что же касается до Югорского пролива, разделяющего эти два берега, то его можно рассматривать, как канал, образовавшийся из вод и ледяных масс океана в продолжении тысячелетий, без всякой насильственной катастрофы. Из всего этого следует, что возвышенности острова Вайгача суть ничто иное, как продолжение горной цепи континента, которая берет свое начало в северной части хребта Уральского, тянется потом по континенту в северо-западном направлении и переходит наконец на остров. Горный кряж этого последнего, держась того же направления, проходит еще 14 географических миль, где прорыв океана повторяется во второй раз и в гораздо большем размере, образуя Карские Ворота, отделяющие остров Вайгач от Н. Земли, на нижней оконечности которой снова возвышается прежняя горная цепь, принимая почти низменное северо-западное направление и оканчиваясь под 77° с. ш. мысом Желанным, представляющим самую северную оконечность острова» (см. Шренк, Путешествие к с.-в. Европейской России. СПБ. 1855, стр. 309–310).

Мы позволили себе сделать такую большую выписку из сочинения одного из наших выдающихся геологов, чтобы показать, что при полном сходстве гор материка и островов Вайгача и Н. Земли, Ламартиньер вполне естественно мог впасть в ошибку: пролив в то время, когда он его видел, был забит льдом и мало отличался от окружающих гор, а горы были «удивительно» одинаковы, как говорит Шренк. Не производя тщательных исследований (на что Ламартиньер не имел ни времени, ни возможности), впасть в ошибку было очень легко, тем более, что про «непроходимость» этих проливов твердило большинство тогдашних авторов, и только голландская экспедиция 1594 г. несколько поколебала эту общую уверенность. Да и то Най в первое свое путешествие (1594 г.) прошел, по-видимому, Югорский Шар, был у о. Мясного и пересек Карское море, приблизительно до Шараповых Кошек, недалеко от губы Мутной, но не дальше. Второе плавание Ная (в 1595 г.) было безрезультатно: встретили только русских промышленников.

«Итак, говорит Шренк в другом месте (стр. 404–405), нет никакого сомнения, что цепь Уральских гор на севере ни в каком случае не оканчивается так внезапно, как это показано во всех руководствах к географии и на всех географических картах, что она скорее принимает западное направление и тянется в виде значительного горного хребта, о котором говорит даже Зуев, проникавший в Карский залив с восточной его стороны, и что, наконец, продолжением цепи должно считать острова Вайгач и Н. Землю с их отчасти еще очень значительными возвышениями».

Тут же приведены и подлинные слова Зуева: «Зуев, сопутешественник бессмертного Палласа, немногими словами очень удачно характеризует северный конец Урала: это – высокие скалистые и голые шпицы гор, которые, не доходя каких-нибудь 20 верст до морского берега, раздробляются и исчезают. Но главная цепь Урала обращается к западу, достигает здесь еще значительной высоты, потому что из Карского залива видно, как она теряется в облаках и оканчивается на берегу, противолежащем Н. Земле».

Здесь кстати будет указать на следующее: уверяя, что Вайгач и Н. Земля – продолжение материка, Ламартиньер, конечно, впал в грубую, хотя и извинительную ошибку, за которую на него так и ополчились все. Но гораздо более его счастливый в этом отношении другой путешественник – Най, хотя и прошел Югорский Шар, но, на радостях, впал в другую ошибку: он утверждает, – и никто его за это так не бранит, как бранят нашего автора, – что начиная от Югорского Шара – в Китай прямая дорога и что в Карское море впадает р. Обь (см. у Литке, «Най»). Таким образом, не отвергая, конечно, заслуг Ная, спросим, что лучше: не заметить затертого льдами прохода, или, пройдя его, не заметить огромного полуострова Ял-Мала, горы которого, как говорит Зуев, видны из Карского моря? Хорошо ли также принять незначительные речонки, впадающие в Карское море, за одну из величественнейших рек мира – Обь?

Но, повторяю, все эти ошибки надо считать вполне естественными и извинимыми; надо помнить: когда, при каких условиях и при каких ничтожных средствах совершались все эти путешествия. Надо не осуждать этих первых пионеров за их ошибки, а удивляться тем открытиям, которые им удалось сделать.

В числе туземных названий горных хребтов, Шренк упоминает Париденопай, который тоже похож на злополучный Патеностер Ламартиньера. Нельзя строго относиться к французу, записывавшему такие мудреные словечки, если он и переделал их немного на свой лад. Вся его вина, – а по нашему заслуга, – в том, что он везде старался сохранить местные названия, не прибегая к книжным.

Далее, почти у самого входа в Югорский Шар, – пролив отделяющий остров Вайгач от материка, – Иванов показал Пырков Нос. Это название тоже созвучно с выдуманным Ламартиньером хребтом Патенотр.

Нелишне также обратить внимание на следующие слова известного писателя о полярных странах, Фридриха Гельвальда: «вследствие преломления лучей и их отражения, внешний вид различных предметов совершенно изменяется, так что попеременно то самые невысокие предметы представляются в виде исполинских гор, то путешественнику кажется, будто бездонные пропасти раскрывают свою зияющую глубину» (см. В области вечного льда, История путешествий к северному полюсу. СПБ. 1884, стр. 5 и 6).

Следовательно, такой обман зрения мог повлиять и на заключения Ламартиньера.

62. Мориц, принц Оранский, граф Нассаусский (1567–1625), сын Вильгельма I, положившего начало независимости Нидерландов. Очевидно, Ламартиньер подразумевает экспедиции голландцев, под командою Баренца. Но, как известно, и этот отважнейший исследователь северных стран ни разу не прошел всего пролива. Они только вошли в Вайгачский пролив, а 23 августа 1593 г. уже не могли идти далее, но «встретили русскую лодку, сшитую из древесной коры, возвращавшуюся из Северного океана. Ехавшие в этой лодке сказали, что выход из пролива бывает не совершенно заперт льдами только в продолжении 2 месяцев, и что, следовательно, в Татарию можно ехать по льду» (У Полюса, стр. 73). Вот, следовательно, все, что знали в то время иностранцы о Н. Земле и о проходимости ее проливов на восток.

Русские, главным образом самоеды-промышленники, знали, конечно, и Н. Землю, и все проливы, но в научной литературе ничего достоверного не было, а потому и заблуждение Ламартиньера вполне извинимо.

Литке говорит: «Пролив, названный голландцами Нассауским, есть Югорский Шар; в последние времена известен он был вообще под именем Вайгацкого, Вайгатского или Вайгата. Имя сие, подобно, как и название Шпицбергенского и Гренландского Вайгата, производили от голландских слов waaien – дуть и gat – ворота, утверждая, что оно дано проливу сему потому, что ветры дуют в нем с великою силою. Другие вместо слова waaien принимали weihen – святить, и делали таким образом из Вайгата «Святой Пролив». Неосновательность того и другого словопроизводства не трудно доказать тем, во-первых, что настоящее название есть Вайгач, а не Вайгат и что оно принадлежит одному только острову, а не проливу, а во-вторых тем, что оно было уже известно за 40 лет до первого путешествия голландцев к северо-востоку. Название Вайгат принято было уже позднее, когда пришло на мысль сделать его голландским; первые же мореплаватели все без исключения писали Вайгац (Waigatz). Они русское ч переменяли обыкновенно на tz: вм. Печора писали Pitzora, Песчанка – Pitzano и т. д.» (см. Литке, Четырехкратное Путешествие, ч. I, стр. 39).

Энгельгардт говорит: «Только в 1760 г. лоцман Савва Ложкин, отправившись для промыслов на восточные берега Н. Земли и, благодаря своей настойчивости, в три года обогнувший ее, доказал этим, что Н. Земля – остров, в чем до того времени географы сомневались» (Русский Север, стр. 150).

Ошибиться нашему автору было вовсе не трудно: он мог видеть и горы, и как бы твердую землю там, где в действительности была вода. Вот несколько выдержек.

«От вершин у. Уссы, отроги Уральского хребта двинулись далее к западу и, вдавшись в Ледовитое море, образовали на нем много небольших островов в соседстве о. Вайгача. Течение морской струи в Югорском Шару от З. к В. очень быстро – на 6 узлов. В Маточкином Шару течение обратное, едва заметное от В. к З. Этот водоворот возле острова Вайгача делает то, что Югорский Шар часто затирается льдами, образует ледяной мост, по которому самоеды перегоняют на летние кочевья стада своих оленей. При моем посещении Вайгача, в нем кочевала самоедская ватага Найны» (см. Кушелевский, Северный Полюс и земля Ялмал, стр. 44).

«Нелишним считаю сказать несколько слов об Уральских горах, исследованных мною от р. Ляпы до о. Вайгача, т. е. от 62° до 71° с. ш. Урал, имея направление от юга к северу, достигает Ледовитого моря. Потом, проходя по дну Югорского Шара, появляется небольшими возвышенностями на о. Вайгаче и, прорезываясь по дну Маточкина Шара, достигает Н. Земли... Пролив, находящийся между Ялмалом и о. Белым, затирается льдами, которые стоят по нескольку лет неподвижно, образуя ледяной мост. По нем путешествуют во множестве табуны диких оленей, а за ними с луком и винтовкой вечный враг их – смелый самоедин. У северных берегов Ялмала образуются дюны из измельченного льда, а со стороны Карского моря в бухты Ялмала нередко заходят плавучие острова полярного льда с неотъемлемыми обитателями своими – белыми медведями и случайно забравшимися на них любопытными песцами. Издали эти острова представляют вид городов с башнями, куполами и на них есть озера с пресной дождевой водой» (см. Кушелевский. Северный Полюс и земля Ялмал, стр. 41 и 42).

Поэтому Ламартиньер, признавший Н. Землю частью материка, а не островом, был без сомнения «виновен», но по обстоятельствам, выше мною указанным, «заслуживал снисхождения».

Как на источник многих неверных сведений, нужно указать на отмеченную большинством исследователей особенную скрытность самоедов; датчане также не могли в ней не убедиться: не смотря на все их старания, они не допытались даже, где живут захваченные ими самоеды.

Кушелевский, прекрасно изучивший самоедов и их быт, также свидетельствует: «скрытность самоедов не позволяет стороннему человеку подробно вникнуть в их быт» (Северный Полюс и земля Ялмал, стр. 1).

В другом месте (Север России) я подробно останавливаюсь на морском пути в Сибирь, и между прочим указываю, что русским того времени, под страхом жестокого наказания, было воспрещено сообщать иностранцам о проходимости проливов и вообще указывать путь в Сибирь. Некоторых же, не в меру болтливых, били жестоко плетьми, «чтобы на то глядя, другим было неповадно».

Даже англичане тщательно скрывали открытые ими страны: когда известный исследователь северных стран Фробишер, в царствование просвещеннейшей королевы Елизаветы, открыл один из островов Сев. Америки, то, так как эта местность до сих пор «не была никому известна и, по возможности, должна была остаться для остального света тайною, королева дала ей весьма «уместное» название: Meta incognito (неизвестная цель). Под этим таинственным названием, избранным королевою, которая сама говорила по латыни, земля эта была нанесена на все карты» (см. Гельвальд, op. cit., стр. 324).

Что касается того, что Гренландия, как ошибочно утверждает Ламартиньер, соединяется с Н. Землей, то является вопрос: один ли он так думал и точно ли понимал под Гренландией то, что мы теперь понимаем, т. е. С.-В. берег Америки? Не называет ли он Гренландией попросту остров Шпицберген, как делали это все в его время?

Говоря про Шпицберген, Линдема пишет: «заметим при этом, что, в понятиях моряков, Шпицберген тоже, что Гренландия. Скоресби, впрочем, называет Шпицберген также Восточной Гренландией. По отношению к Шпицбергену, называемому Скоресби Вост. Гренландией, та сторона собственно Гренландии, которая обращена к Европе, является действительно Западной Гренландией, как ее постоянно называют в гренландских шханечных журналах, говоря языком моряков, хотя она относительно другой стороны Гренландии, обращенной вдоль Девисова пролива к сев.-американскому архипелагу, есть Восточная Гренландия» (см.: Moritz Lindemann, Die arktische Fischerei der deutschen Seestadte 1620 bis 1868, in vergleichender Darstellung. Gotha. 1869. 4°, p. 23).

Таким образом, Ламартиньер бесспорно ошибается, говоря, что Н. Земля, Шпицберген и Гренландия находятся в общей связи. Что же касается названия, общего Шпицбергену и Гренландии, – он прав, т. к. таков общеупотребительный термин в среде моряков.

В 1634 г., голландцами была учреждена Компания гренландского рыболовства на о. Шпицбергене, так как, говорит Гельвальд, «не следует забывать, что Шпицберген считался тогда Гренландией» (см. op. cit., стр. 372).

63 Чтобы оценить вполне отношение Ламартиньера к нашим инородцам и ту «смелость», с которою он восстает против общераспространенного убеждения, достаточно привести следующий отрывок из известного англо-американского путешественника Диксона, в его книге Свободная Россия, написанной слишком 200 лет спустя после Ламартиньера: «Самоед, по объяснению некоторых, значит – людоед, но действительно ли люди, странствующие по этим пескам и болотам, заслуживают эту дурную славу, остается вопросом открытым» (см. Путевые Очерки. СПБ. 1878, стр. 109). Итак, «образованный мореплаватель» в конце XIX века сомневается еще, людоеды самоеды, или нет?...

A вот как думали о самоедах во времена, близкие Ламартиньеру: «Сказывают», пишет Герберштейн, «что с людьми Лукоморья происходит нечто удивительное и невероятное, весьма похожее на басню: как носятся слухи, они каждый год умирают, именно 27 ноября, когда у русских празднуется память св. Георгия, и потом оживают, как лягушки, на следующую весну, большею частью около 24 апреля». Далее идут подробности: как ожившие лукоморцы ссорятся с теми, кто, по их мнению, обманул их во время спячки (см. Замысловского, op. cit., стр. 418).

«Некоторые путешественники исказили истину», говорит Ф. Белявский, живший долго между самоедами. «В описании их представляют не человеками, отказывают им не только в разуме, но даже и в образе человеческом, уверяя при этом, что народы сии лишены и самого инстинкта, общего всем животным... Некоторые историки, поверив чистосердечию этих путешественников, поставили сии народы ниже бессловесных».

Таков вывод Белявского, подобно Ламартиньеру (хотя и на 150 лет после него) вздумавшего изучать иностранных историков. Он указывает примеры, как «известнейшие» путешественники: Олеарий, Исбрант Идес, Витсен, Корнель де Брюин, никогда не бывавшие в этих местах, храбро о них пишут небылицы (см. Ф. Белявский, Поездка к Ледовитому морю. М. 1833).

Мы не изучали указанных писателей, но, судя по другим, Белявскому вполне можно поверить.

Припомним, что не только к нашим инородцам так относились, но и к самим русских не лучше. Это можно видеть хотя бы из интересного Путешествия в Россию датского посланника Якова Ульфельда в XVI веке (Перевод с латинского, с предисловием Елпидифора Барсова, М. Универ. Типогр.. 1889. В оригинале: Jacobi, nobilis Dani, Friderici H Regis Legati, Hodoeporicon Ruthenicum, nonc primum editum cum figuris aeneis, ex Bibliotheca Melchioris Heiminsfeldi Goldasti. Francofurti. 1608. 4°.).

Этот датчанин, предшественник датчан, бывших с Ламартиньером, действительно не пожалел красок, чтобы нарисовать про наших предков самую мрачную картину. Это путешествие появилось в печати первый раз в 1608 г., а во второй – в 1627 г.

И вот, через 50 лет, датчане же, чрез Ламартиньера, рассказывают о нас совсем другое...

В одном этом сопоставлении надо видеть важную заслугу Ламартиньера перед Россией.

(пер. В. Н. Семенковича)
Текст воспроизведен по изданию: П. М. де Ламартиньер. Путешествие в северные страны. (1653 г.). М. Московский археологический институт. 1912

© текст - Семенкович В. Н. 1912
© сетевая версия - Тhietmar. 2011
© OCR - Засорин А. И. 2011
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Московский археологический институт. 1912