Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

ПЬЕР-МАРТИН ДЕ ЛАМАРТИНЬЕР

ПУТЕШЕСТВИЕ В СЕВЕРНЫЕ СТРАНЫ

VOYAGE DES PAIS SEPTENTRIONAUX

Глава I. Отправление автора из Копенгагена на корабле Северной Компании короля датского и прибытие в Христианию, в Норвегии.

В 1647 году Фридрих III, король Дании, заботясь о развитии торговли своей страны, учредил две «Торговых Компании» в Копенгагене, столице своего королевства: одну – для Исландии, другую – для севера Европы 1. Участники последней, рассчитав, что для них торговля с Норвегией наиболее прибыльна, в 1653 году, в конце февраля, доложили королю о преимуществах, которые могут получиться для него, если он поведет в этом направлении дело шире, чем он предполагал ранее.

Король склонился на эти доводы; тогда участники Компании решили снарядить три корабля для путешествия на север.

Находясь в это время в Копенгагене и узнав, что король предписал участникам путешествия попутно предпринять и точные исследования стран, которые они посетят, и доложить ему о диковинах, которые они там откроют, я решил поступить хирургом на один из этих кораблей, для чего и обратился с просьбой к своему знакомому, одному из главных пайщиков Компании; он мне это назначение устроил.

Запасшись всем необходимым, мы вышли из гавани через шесть дней и в ясную погоду, пользуясь попутным юго-восточным ветром, пошли в Каттегат (называемый французами Trou du chat – «Кошачьей Щелью»), – пролив, отделяющий Немецкое Море от Балтийского 2. Этот пролив, шириною в 40 льё [считая от Гельсинёра до Шагерорта 3], очень опасен для плавания, вследствие встречающихся там подводных камней. [2]

Когда мы были на створе Маэстранда, – небольшого городка и морского порта, в расстоянии 30 льё от Копенгагена, – с севера налетел ветер такой силы, что отбросил нас назад льё на десять; это заставило нас искать убежища и отойти в сторону Шлота, где мы и отстоялись под стенами замка, который представляет собою необитаемые развалины, давно оставленные, хотя и занимает очень выгодное положение на мысе.

Простояв тут на якоре целых два дня, на третий, перед восходом солнца, мы дождались восточного ветра, который позволял нам продолжать путь.

Мы не шли и четырех часов, как опять подул северо-восточный ветер столь сильный, что мы принуждены были оставить у Готтенборга берег (шведский), у коего находились, и нас понесло на ютландский берег (датский); а с этой стороны было множество песчаных банок, и нам приходилось все время бросать лот. Порывом ветра нас начало прижимать к месту, глубиной не более 3 1/2 брасов (Морская сажень, в 6 английских фут.), где мы и стали бы неминуемо на мель, если бы наш лоцман, очень сведущий в своем деле, не сделал поворота и не привел корабля на ветер, который и отнес нас через полчаса на глубину в 15 брасов; это заставило нас идти на булинях (Лежать бейдевинд.), пока было можно, чтобы не быть отнесенными назад.

Отойдя около 2-х льё от банок, где мы думали сесть на мель, мы очутились в водовороте, попав в который, мы стали, как будто на якоре, не смотря на дувший ветер. Это заставило нас уменьшить парусов и оставить только фок (Парус фок-мачты.), чтобы постараться выбраться из этого места; в таком опасном положении мы пробыли почти 12 часов, да пробыли бы и больше, если бы не задул сильный юго-юго-западный ветер, который дал нам возможность поставить все паруса и покинуть это опасное место, направившись в сторону Багуса.

Идя благополучно несколько дней и ночей, мы открыли в 8 часов утра мыс Христианзанд, с небольшою деревенькой, известной своей удобной гаванью, а на другой день, к ночи, пришли в Христианию. [3]

Глава II. Окрестности Христиании. Нравы и обычаи норвежских крестьян.

Став на якорь в гавани, мы высадились на берег, чтобы передать письма двум купцам, нашим компаньонам, которые, прочтя о нашем предприятии, обещающем увеличение выгод Компании, приняли нас с превеликой радостью.

Один из этих купцов, узнав, что я иностранец и рекомендован одним из главных пайщиков, чтобы доставить мне [4] возможность видеть все замечательное, поручил одному из своих служащих, говорившему по-французски, проводить меня на 2 или на 3 льё вглубь страны; мой провожатый на другой день рано утром привел лошадей для меня и для себя, и мы отправились в Висби, большую деревню в 3 льё от Христиании, расположенную между горами; постройки этого селения состояли из низких деревянных домов, безо всяких железных скреп, без окон, с одним лишь отверстием в крыше, чрез которое проникал свет, и были покрыты дерном.

Норвежские крестьяне простодушны и гостеприимны, все рыболовы. Они ловят: сельдей, устриц, осетров, треску и др. рыбу, и это составляет главный предмет торговли; рыба продается в свежем, соленом и в сушеном виде. Крестьяне находятся в крепостной зависимости у дворян.

Женщины очень красивы, хотя и рыжеволосы, любят иностранцев и хорошие хозяйки. Они прядут, ткут полотно для семьи, занимаются скотоводством, которое не уступает французскому. Тут множество дичи, как-то: лосей, оленей, коз, кабанов, серн, диких козлов, кроликов зайцев и разнообразнейших пернатых, а также выдр, бобров, рысей и диких кошек, различных цветов.

Вся Норвегия – страна гористая, неудобная для хлебопашества, и хлеб идет из-за границы, на судах; в замен этого она изобилует пастбищами и лесами.

Глава III. Охота на лосей; странное мнение о целебном свойстве их ног. Норвежское дворянство и его влияние.

Покинув Висби, чтобы возвратиться в Христианию, мы по дороге встретили дворянина, с двумя слугами и собаками, который ехал на охоту. Узнав моего спутника, он предложил и нам присоединиться к нему, на что мы согласились. Пройдя около четверти льё, мы встретили егеря этого господина, вместе с 10 или 12 крестьянами, которые провели нас еще около трех четвертей льё, до большого, сильно поросшего кустарником леса, при входе в который мы сделали привал, поручив караулить лошадей одному из слуг.

Охота уже была приготовлена загонщиками накануне, и мы, удалившись от опушки леса на пистолетный выстрел, встретили лося, который бежал перед нами и вдруг упал, не будучи никем подстрелен. На вопрос о причине этого странного [5] явления, мне объяснили, что лось, очевидно, страдал падучей болезнью, которая не редкость между ними, поэтому лосей и называют «elend», что значит «несчастный» 4. Это животное было с большую лошадь ростом, похоже на оленя, но тучнее и длиннее, на высоких ногах, с широким и раздвоенным копытом, косматое, с широкими рогами, как у лани, но не с такими ветвистыми, как у оленя, и если бы не его болезнь, нам было бы много хлопот его свалить: в этом я убедился немного позже, когда мы встретили другого лося. Мы гонялись за ним без результата более двух часов, и если бы и этот, как и первый, не оказался тоже с падучей болезнью, от которой и пал, мы едва ли бы его добыли: он убил передними ногами трех лучших наших собак. Эта потеря так огорчила дворянина, что он прекратил охоту. Приказав доставить добычу на подводе в свой замок, дворянин пригласил меня к себе. Его замок был выстроен в древнем стиле, как и большинство дворянских замков в этой стране, и находился в расстоянии льё от Висби.

Узнав от моего спутника, что я иностранец, из датской Компании, он принял меня очень радушно и даже предложил взять с собою левые задние ноги убитых нами лосей, уверяя, что это лучшее средство от падучей болезни. На это я возразил, смеясь, что я сильно сомневаюсь в целебных свойствах этих ног: животные именно от этой болезни и погибли, хотя имели ноги всегда при себе. Дворянин, оценивши мой ответ, рассмеялся и сказал, что и ранее он давал многим лосиные ноги от падучей, но это никакого полезного результата не имело. «Но, – присовокупил он, – таков народный предрассудок» 5.

На другой день после завтрака, поблагодарив любезного хозяина, мы вернулись в Христианию.

Говоря в предыдущей главе о норвежских крестьянах, скажу теперь, что норвежские дворяне очень могущественны, богаты, влиятельны и совершенно самостоятельны в их владениях, крестьян притесняют и считаются хорошими воинами на море и на суше; они охотно путешествуют. [7]

Глава IV. Отъезд из Христиании: прибытие в Берген в Норвегии и особенности этого города.

После четырех или пятидневного пребывания в Христиании, мы распрощались с купцами, участниками нашей Компании. Они выполнили наши заказы, пожелали нам счастливого путешествия, и мы пошли при северо-восточном ветре, который нас сопровождал до Стафангера, где полный штиль заставил нас остановиться и, не будучи в состоянии продолжать пути, мы занимались рыбной ловлей, чтобы убить время.

Берег Норвегии изобилуют всеми сортами рыбы, и мы наловили ее такое количество, что нам поневоле пришлось попоститься. Потеряв таким образом пять дней, мы на шестой ночью получили хороший юго-восточный ветер, который скоро и доставил нас до Бергена, куда мы должны были зайти, чтобы сдать товары, назначенные для этого города.

Войдя в гавань, которая считается одною из лучших в Европе, начали мы разгружаться, a я занялся осмотром города, который величиной с Абевиль (во Франции), разделяется на верхний и нижний; первый построен на скалах, а второй на берегу моря. Берген славится торговлей; прежде здесь было архиепископство, но со времени реформации оно уничтожено, и дворец епископа отдан трем ганзейским городам, Гамбургу, Бремену и Любеку, для устройства в нем торговой конторы или магазина, получившего привилегию датского короля.

Контора или магазин так и называется «монастырь», а купцы – «монахами», хотя они и не носят сутан, не соблюдают уставов, но дают обет безбрачия; а если кто не может его вынести и желает жениться, тот навсегда должен покинуть монастырь и удалиться в другое место, но может совершать торговые сделки и вести переписку с прежними сослуживцами; вся их торговля ведется исключительно сельдями, устрицами и треской, этой круглой и сухой рыбой, столь распространенной во всей Московии, Швеции, Норвегии, Польше, Дании, Германии, Голландии и других северных странах.

Глава V. Отплытие из Бергена и прибытие в Дронтгейм.

Не успели еще выгрузить всех товаров, назначенных в Берген, как я вернулся на корабль, а через полчаса слегка задул нужный нам юго-западный ветер, и капитан приказал, [8] сниматься и идти в Дронтгейм 6, куда мы имели груз хлеба и масла, для передачи главному управляющему серебряных и медных рудников.

Почти на половине пути задул такой сильный ветер, что мы в 15 или 16 часов пробежали до створа Сторе, а потом вдруг мы заштилели.

Нет ничего более скучного для моряка, как штиль, и не зная, чем заняться, мы опять принялись ловить рыбу и добыли огромное количество Klippe Fisch 7, большую часть которой принуждены были посолить; она нам очень пригодилась впоследствии.

Эта рыба, – род зубатки, – немного больше, чем та, что ловят и у Новой Земли; чтобы никогда не удаляться от скал, она держится всегда на глубине, это и дало повод назвать ее Klippe Fisch, – «рыба скал» по-немецки.

Потеряв из-за штиля несколько дней, мы, как только задул западно-юго-западный ветер, быстро пошли к Дронтгейму, куда и прибыли через три дня ночью.

Глава VI. Поездка на серебряно-медные рудники короля датского.

Высадившись, мы отправились к управляющему рудниками, чтобы отдать ему корреспонденцию и просить поскорее взять груз хлеба. Но он нам ответил, что не может этого сделать, так как у него нет в городе ни одного помощника, которому он мог бы поручить приемку, и что ему надо послать на рудник, чтобы оттуда кого-нибудь прислали. Тогда я попросил капитана отпустить и меня с посланным, чтобы осмотреть рудник, на что он изъявил согласие.

На другой день рано утром мы вдвоем отправились верхами и прибыли в Стекби, большую деревню, в 6 льё от [9] Дронтгейма, где мы должны были остановиться, как потому, что начало темнеть, хотя было всего 2 часа дня, так равно и потому, что приходилось ехать большим лесом, небезопасным от нападения медведей, волков и рысей, которых в нем множество.

На другой день утром, с восходом солнца, мы оставили Стекби и прибыли на рудник ночью, где и устроились на ночлег в печах. Согласно обычаю, нам предложили табаку, водки и пива, и теперь предстояло нам немножко покутить. Тут я встретил одного служащего, побывавшего во Франции с каким-то дворянином и недурно говорящего по-французски, которому я рассказал, что любопытство завлекло меня сюда, и я попросил показать мне рудники. Он обещал мне исполнить это назавтра, и поболтав еще часа два, мы улеглись спать.

Глава VII. Медные и серебряные рудники в Норвегии.

На другой день утром посланный и служащий поспешили уехать в Дронтгейм, меня же оставили на попечение старшего шахтера, который должен был на следующий день также ехать в город, и с ним-то я и должен был возвратиться. Позавтракав все втроем, мы со служащим, говорящим по-французски, и старшим шахтером спустились в шахту, чтобы осмотреть работы. Шагах в 50 от печей, которые были расположены на горе, находился спуск в шахту, над которым была устроена подъемная машина, приводимая в движение двумя людьми, посредством двух больших колес, вроде той, какие употребляются около Парижа для подъема камней и глины для кирпичей.

Мы поместились с шахтером в деревянном ящике, окованном железными полосами и накрепко привязанном, в котором и спустились в рудник, глубиною в 50 туазов (Туаз – шестифутовая сажень.). [10]

Достигнув дна, я вообразил себя в царстве Плутона, ничего не видя кругом, кроме огромных пробоин в стенах, искусственного света и рудокопов, напоминающих чертей, одетых в черную кожу, имеющих на голове короткую накидку, – вроде тех, что носят зимой наши священники, – кусок такой же кожи, ниспадающей от самого носа до груди и передник, как представлено на рисунке. (Рис. 2 сетевой публикации. Thietmar. 2011).

Каждый рабочий работает отдельно: одни отбивают породу, другие бьют шурфы, как для того, чтобы найти медную жилу, так и для того, чтобы определить место, где угрожает выступить вода, скрытая в скале, которая может моментально залить рудник, если не принять предосторожностей.

Старший шахтер, видя, что я поражен всем этим и что меня пробирает дрожь, позвонил в колокол наверх, чтобы нас подняли; это было исполнено быстро, и мы вернулись к плавильным печам, где нас ждал служащий, приглашая обедать.

После обеда он привел трех оседланных лошадей, чтобы ехать на серебряный рудник, который находился в 2 льё от медного, и мы, вместе со старшим мастером, по прибытии туда, остановились в доме управляющего, который нас принял с удовольствием, поднес по большому стакану водки, предварительно выпив за наше здоровье, а потом приказал подать нам пива и табаку.

Потом мы пошли к плавильным печам, которые отстоят на 1/4 льё от дома. Тут, как и на медном руднике, множество рабочих: одни отбивают породу, другие отделяют руду, третьи ее плавят и, наконец, четвертые делают монету для короля датского.

Из плавильни мы пошли на самый рудник, который был сейчас же напротив, на очень высокой горе; я опустился с шахтером и увидал то же самое, что и в шахте медного рудника. Рудокопы одеты точно также и работают столько же времени: весной и осенью – 3 часа утром и 3 часа после обеда, летом же – 4 часа утром и 5 после обеда; остальное время они веселятся, танцуя под звуки рожков, скрипок и других инструментов, что я имел удовольствие видеть в тот же вечер, когда возвратился на медный рудник. В течении трех зимних месяцев они вовсе не работают, но жалованье получают, как бы и работая, – около 3 ливров в день.

Осмотрев во всех подробностях серебряный рудник, мы возвратились в дом управляющего, поужинали и легли спать, a утром, после завтрака, я попрощался и вернулся на медный [11] рудник, где, пообедав, простился со служащим, говорившим по-французски, и вместе со старшим шахтером вернулся в Дронтгейм.

Глава VIII. Угощение, устроенное автору одним норвежским крестьянином, на пути с рудников в Дронтгейм.

Не отъехали мы и двух с половиною льё, как наступила ночь; это заставило нас заехать в деревню, к знакомому нашего шахтера крестьянину. Он нас принял очень хорошо для своего состояния: на ужин подал двух фазанов и зайца, убитых час тому назад на охоте, которая разрешается всем в этой стране, а также угощал табаком, пивом и водкой.

После ужина мы принялись курить и пить взапуски друг перед другом, и так провели почти всю ночь.

Крестьянин, видя что мастер, чтобы доставить ему честь и удовольствие, окончательно напился, последовал его примеру.

Когда они очутились в таком состоянии, им постлали постель посреди горницы и уложили их спать, а я лег около них, в ожидании утра.

Уже солнце взошло, а они все спали. Так как я хотел поспеть до ночи в Дронтгейм, а лошади были уже готовы и нас ожидал завтрак, то я их разбудил; мы позавтракали, поблагодарили хозяина, тронулись в путь и так скоро ехали, что поспели в город засветло.

Глава IX. Отъезд из Дронтгейма: как моряки вынуждены были «покупать» ветер и об опасностях плавания в северных морях.

Через два дня, разгрузившись и запасшись провизией, которую нам должен был доставить главноуправляющий заводами, мы снялись с якоря и вышли в море с попутным ветром.

Мы шли несколько дней вполне благополучно, но на широте северного полярного круга, около берега, мы заштилели.

Зная, что жители этих мест, равно как и обитатели финских шхер (Finische Scher ou Mer de Finie), все колдуны и умеют распоряжаться ветрами по своему усмотрению, мы послали шлюпку к ближайшей деревне, чтобы «купить» ветер. Мы обратились к главному колдуну (nigromencien du lieu) и сказав, куда нам надо идти, спросили, не может ли он нам дать ветер до Мурманского берега? Он ответил, что не может, так как его [12] могущество распространяется только до мыса Рукселла, до которого нам еще очень далеко, а оттуда мы можем свободно идти до Нордкапа; ему предложили отправиться на судно, чтобы с ним сторговаться. Он вместе с тремя товарищами сел на рыбачий челнок и прибыл на корабль, где и сторговался дать нам ветер за 10 крон (20 французских ливров), и фунт табаку. Тогда он привязал к концу паруса фок-мачты лоскут полотна, длиной в треть локтя 8, шириной в 4 пальца, на котором было три узла; затем он уехал в своей лодке 9.

Только что он отвалил от борта, капитан развязал первый узел и этого было достаточно, чтобы подул самый приятный западно-северо-западный ветер, который нес нас и остальные корабли нашей Компании миль 30 за Мальштрём, и нам не нужно было развязывать других узлов.

Мальштрём 10 – самый большой водоворот Норвежского моря, в котором гибнет много судов, если подходят слишком близко. Поэтому знающие это место и вообще знакомые с морским путем идут на 8 или на 10 льё мористее, чтобы избежать множества подобных скал и водоворотов, удаленных от берегов на 5, 6 и 7 льё.

Ветер начал меняться и, желая поворотить на север, капитан развязал второй узел; результатом было то, что мы получили опять попутный ветер до гор, лежащих впереди Рукселла. Пройдя мыс, мы заметили, что компас уклонился более чем на шесть делений; это указывало, что в горах есть магнит, и не будь наш лоцман так опытен, мы могли бы сбиться с курса.

Зная, что и другие корабли находятся в таком же положении, наш лоцман закрепил компас и с салинга на гроте подал сигнал следовать за нами: это место было ему хорошо знакомо, так как он ходил тут с голландцами, поэтому он и повел корабль только по карте.

Мы были в таком затруднительном положении 2 дня и 2 ночи, после чего, по удалении от гор, компас стал показывать верно: это означало, что мы приближаемся к Нордкапу, а так как ветер снова изменился, капитан развязал третий узел. [15]

Глава X. Избавление от опасности во время бури.

Тотчас задул северо-северо-западный ветер, столь сильный, что казалось небо хочет обрушиться на нас и что Бог хочет нас наказать за то, что мы прибегли к колдовству; нельзя было нести никаких парусов; казалось, мы были предоставлены на волю волн, которые нас так бросали, что мы ежеминутно ожидали пойти ко дну.

Хотя мы находились не далее 12 льё от берега, стараясь держаться мористее, мы опасались, что буря нас отнесет; но мы ошиблись: на третий день, в полдень, шквал понес нас на скалу в 30 льё от Нордкапа и в 4 льё от берега. Со всех сторон неслись крики, мольбы, и мы думали, что настал наш последний час. Я никогда не испытывал большего страха и все мы ждали, что наше судно разлетится на тысячу кусков. По-счастью, волной нас пронесло всего на пистолетный выстрел мимо скалы, безо всякого иного вреда для корабля, кроме нескольких оторванных y киля и расколотых досок; образовалась щель, и это заставило нас прибегать время от времени к выкачиванию воды из трюма.

На четвертый день ветер упал; мы очень беспокоились, не видя других наших кораблей и опасаясь, что они погибли. Все-таки мы продолжали путь, так как ветер был довольно благоприятен. Видя, что вода в трюме прибывает и уже трудно становится ее откачивать, мы стали подыскивать подходящую гавань, чтобы починиться и проконопатить корабль; но так как в этом месте не было ничего, кроме скал, то мы вынуждены были идти еще два дня. На четвертый день утром мы находились близь замка Вардегуз 11, построенного датчанами; тут они держат таможенного комиссара и гарнизон, чтобы собирать пошлину с иностранцев, идущих в Архангельск и обратно; [16] этот город расположен на Белом море. Комиссар узнал по флагу, что мы датчане, свободно пропустил нас и мы, отсалютовав крепости, вошли в Варангерский залив и бросили якорь в виду города.

Глава XI. Прибытие в Варангер, о датской Лапландии.

Никто из нас не знал этой местности, казавшейся нам дикой; поэтому, спустив шлюпку и не будучи уверены в нашей безопасности, мы сели в нее ввосьмером, считая капитана, хорошо вооруженные, чтобы попытаться найти удобное место для стоянки и мастеров для починки наших повреждений.

Пройдя около 1/2 льё, мы приблизились к очень населенному городу, с тремя прекраснейшими гаванями; это и есть Варангер, жители которого, видя нас столь вооруженными, очень удивлялись. Капитан, слыша, что они говорят на северном наречии, которое он хорошо знал, просил их пропустить нас во внутреннюю гавань для починки корабля.

Узнав, что мы купцы, едем на охоту за нарвалом (См. главу XXXV.) – Wal-Rus, которого французы называют «морская лошадь», – обещали нам полное содействие, а мы, ознакомившись с удобствами гавани, вернулись на судно и, снявшись с якоря, втянулись в гавань. Затем выгрузили балласт, которым служил простой песок, а также несколько ящиков табаку и тюков полотна, которые мы взяли для продажи, если представится к тому случай.

Разгрузившись, мы сложили табак и полотно в амбар на берегу, который капитан и представитель от купечества заперли на замок.

Глава XII. Обычаи, нравы, суеверия и костюмы жителей Датской Лапландии.

Чтобы еще более подружиться с жителями, которые были лапландцы, мы им подарили несколько свертков табаку, который они с такой радостью приняли, как если бы мы им дали золота, а они, чтобы отблагодарить нас, дали, что имели: сушеной рыбы, [17] которую они едят вместо хлеба, мяса северного оленя, – животного, только и водящегося в этих широтах 12: в Лапландии, Борандаях, Самоессии, Сибири, на Урале (В тексте, очевидно, по ошибке стоит d'Ours вм. d'Oural.) и других диких странах, которых мы не знаем, – а также и свежей рыбы, сваренной без соли, которую одни из них приготовляют с рыбьим жиром, другие с кисловатой жидкостью, которая составляет их питье.

Но так как никто из нас не был охотником до всего этого, то мы должны были довольствоваться своей провизией, состоявшей из сухарей и солонины, чем мы, в свою очередь, угощали их; но и наши кушанья им не понравились, как и ихние нам; они пили только наше пиво и водку, но не с таким удовольствием, как они пьют свой напиток, который они варят из воды, можжевеловых ягод и листьев растения, вроде папоротника (У Ламартиньера написано feugere; такого слова я не мог отыскать; думаю, что тут ошибка и надо читать fougere, что значит род папоротника, который растет в Ландах и на песчаных почвах вообще. См. Dictionnaire complet de la langue francaise, par Larousse. 30-me edit. Paris. 1885, p. 339.), но которое выше и ветвистее; такого растения я не видал ни в одном гербарии; они также приготовляют водку, перегоняя в медных кубах те же самые ягоды, которая производит тоже действие, что и наша, и составляет у них столь же обыкновенное питье, как у нас вино.

Эти лапландцы, хотя и лютеране по религии и имеют пасторов, не перестают знаться с дьяволом, так как почти все колдуны и столь суеверны, что если встретят зверя, который им подозрителен, они идут обратно и не выходят из дома целый день; или, если во время рыбной ловли, забросив сети, вытащат только одну рыбу, считают это дурным предзнаменованием и возвращаются домой, не продолжая лова.

Как мужчины, так и женщины – маленького роста, но сильны и ловки, имеют широкое лицо, плоское, смуглое и курносое, но не в такой степени, как другие жители севера; маленькие, свиные глазки, веки сильно оттянуты к вискам: они глуповаты, не цивилизованы и очень сладострастны, особенно женщины, отдающиеся первому встречному, когда могут это сделать без ведома своих мужей (См. примеч. к главе XX.).

Женщины одеваются – одни в грубое сукно, другие в оленьи шкуры, шерстью вверх, имея такие же чулки; башмаки [18] из рыбьей кожи вместе с чешуей, но без ушков, которые есть y сабо. Причесываются они как жительницы Норвегии, нося волосы в две косы, одна из которых падает на одно плечо, a другая на другое; на голове носят род чепчика из грубейшего полотна, такого же, как и прочее их белье, причем некоторые обвязывают голову куском меха, шириной в 8 пальцев, вроде египтянок, – как видно на приложенном рисунке (1) (Рис. 3 сетевой публикации. Thietmar. 2011).

Что касается мужчин, то все их платье сделано из оленьих шкур, шерстью вверх, короткое, на подобие камзола, спускающегося до средины ляжек; потом штаны и чулки из такой же кожи, мехом наружу, а сверху сапоги из рыбьей кожи, хотя и неуклюжие, но столь хорошо сшитые, что незаметно швов. Многие не носят сапог, а башмаки, как у женщин; на голове круглая шапка, вроде матросской, из оленьей кожи, шерстью вверх, опушенная внизу полосой лисьего меха, у одних белого, у других серого цвета, – как видно на рисунке (2) 13. (Рис. 3 сетевой публикации. Thietmar. 2011).

Жилище у них такое же, как описано у крестьян около Христиании, со светом только сверху.

Они не делают себе постелей для спанья, – равно как и другие лапландцы, борандайцы, самоеды, сибиряки, новоземельцы, исландцы и прочие жители полярных стран, – располагаясь каждый вечером посредине жилища на земле, на медвежьих шкурах, на которых и спят; хозяин, хозяйка, дети, слуги и служанки – все вместе, безо всякого стеснения; утром, встав, они убирают шкуры на свое место.

В каждом доме есть большая черная кошка, которой они оказывают большой почет, разговаривают с нею, как если бы это был человек, не делают ничего, не посоветовавшись с ней, для чего каждый вечер выходят из хижины, они верят, что кошка им оказывает помощь в их делах, и берут ее с собою на рыбную ловлю и на охоту. [19]

Хотя по внешнему виду это – обыкновенная кошка, только страшная, – но я верил и сейчас верю, что это домашний дьявол 14. [21]

Глава XIII. Отъезд автора из Варангера к Мурманскому берегу 15.

На другой день по прибытии в Варангер наше судно было совершенно выгружено, жители помогли нам [вытащить и] перевернуть его (килевать), чтобы начать чинить; при этом капитан нашел более серьезные повреждения, чем ожидал, и просил найти ему годный для исправления лес; жители отправились и нарубили его на ближайшей горе.

Уполномоченный Компании, видя что пройдет долгое время, пока починят наше судно, решил съездить вглубь страны, чтобы попытаться завязать меновой торг. Он выбрал меня и еще двоих себе в спутники, и на другой день утром, 12 марта, мы отправились, взяв табаку и полотна для мены, сухарей и солонины и пригласили троих туземцев в провожатые и чтобы нести товары и провизию до ближайшего города или селения, на что они согласились. Мы пошли через леса, горы и долины, не встречая живой души; часа в четыре вечера мы увидали двух огромных белых медведей, которые начали на нас наступать; мы были в ужасе.

Проводники, видя наш испуг, успокоили нас, сказав, чтобы мы лишь держали наготове наше оружие, чтобы встретить их, когда они приблизятся; мы так и сделали, переменивши порох на полках ружей; медведи, увидав ли блеск оружия, или почуяв порох, бросились бежать в сторону с такой быстротой, что мы их тотчас же потеряли из виду. Через час, спускаясь с горы, мы увидали в долине около дюжины хижин, сильно удаленных одна от другой, а немного поодаль – два стада [22] животных, похожих на наших оленей; проводники сказали, что это и есть северные олени.

Мы прибыли в деревню; проводники устроили нас в одной хижине, чтобы мы отдохнули, так как мы очень утомились, как от переноски товара, так и от дороги, очень неудобной. Мы дали нашему хозяину немного табаку, который он схватил с радостью, говоря, что более 9 месяцев он не видал столь щедрого подарка; чтобы отблагодарить нас, он также предложил нам своей водки, кусок оленины, вареной без соли, и сушеной рыбы; все это мы отдали проводникам, которые и начали угощаться, а мы, поужинав своей провизией, расположились, по обычаю страны, спать на шкурах белых медведей.

Глава XIV. Как ездят на северных оленях в Лапландии; нравы этих животных.

Проснувшись на другой день, мы спросили нашего хозяина: нет ли у него чего-нибудь в обмен на табак и полотно? Он предложил нам шкуры волков, лисиц и белок и сказал, что и соседи тоже охотно променяют. Посмотрев меха, мы взяли также четыре полных костюма из оленьего меха, чтобы в путешествии предохранять себя от холода. Все это они нам отдали за часть нашего табаку и полотна.

Так как они не имели ничего более для мены с нами, то мы попросили хозяина запрячь оленей, чтобы отвезти нас дальше. Он тотчас взял рожок и, выйдя из хижины, стал трубить, чтобы созвать оленей; которые и пришли, в числе 14 или 15; шесть из них он запряг в шестеро саней, сделанных в [23] виде гондолы, поддерживаемой четырьмя подпорками (копылья), которые укреплены в деревянном бруске (полоз), на два фута более длинном, чем сани. Мы погрузили наши товары на одни сани и, отпустив двух проводников, которым заплатили табаком, оставили одного, – именно того, который бывал в Московской Лапландии и который умел говорить тамошним наречием, а также с килопами, – чтобы он служил нам и там проводником. Мы поместились каждый в свои сани, одетые, как лапландцы, в одежду, которую мы тут выменяли; кроме того каждого из нас покрыли медвежьей шкурой; потом нас привязали оленьими ремнями к задку саней и дали нам по глотку водки; в каждую руку нам дали по палке с железным наконечником, на случай, если нам попадется какой-нибудь пень, сук или камень – чтобы отталкиваться и не перевернуться.

Приготовив все к отправке, хозяин, которому принадлежали все олени, пошептал на ухо каждому из них несколько слов, говоря им, как я полагаю, куда нас надо отвезти, – и они понеслись с такой быстротой, что мы думали, будто летим на чертях; так они бежали через горы и долины, без дорог, весь день, до 7 часов вечера, пока не добежали до деревни, довольно большой, но очень невзрачной, расположенной между горами, возле большого озера, где они остановились почему-то как раз у четвертой хижины и начали все вместе бить ногами по земле, что и было услышано хозяином и его слугами, которые вышли нас развязать. Один из слуг принес небольшой жбан из можжевелового дерева, наполненный водкой, прежде чем мы сошли с саней и успели придти в себя, и дал нам выпить по полной чашке, сделанной из того же дерева, так как проводник наш сказал, что мы сильно перепугались, будучи непривычны нестись на оленях с такой скоростью.

Эти олени, как самцы, так и самки, имеют рога немного большие, чем у наших оленей и более загнутые, развесистые, [24] но с меньшим числом отростков; цвет – такой же, как и наших; ростом они не больше, копыто у них раздвоено, ноги толстые, как у быков; питаются они только мохом, которого в этих странах изобилие. Самки дают молоко, как коровы, из которого делают очень хорошее масло и сыр. Запрягают их в пару постромок, которые прикреплены к саням ремнем из оленьей кожи, – почти так же, как мы запрягаем лошадей в повозку, – и они бегут с невероятной скоростью, везя вас самостоятельно, никем неуправляемые, прямо туда, куда надо, – как видно на приложенном рисунке. (Рис. 4 сетевой публикации. Thietmar. 2011).

Глава XV. Прибытие автора к Мурманскому берегу; особенности этой страны.

Сойдя с саней, мы вошли в хижину, которая, как и все другие, была очень невелика, низка, покрыта древесной корой и, как и в Норвегии, получала свет только сверху.

Здешние лапландцы имели более длинное платье, чем датские, также из оленьего меха, шерстью вверх; женщины одеваются в тот же мех, косы заплетают, как и те, что мы раньше видели; шапки у них круглые, из оленьего меха, шерстью вверх, как и на платье.

Мы дали хозяину кусок от пачки табаку, длиною пальца в два, который он принял с большой радостью; дали также всем жителям этой деревушки понемногу, чтобы быть в большей уверенности на счет нашей безопасности, так как они показались нам более дикими, чем те, которых мы видели раньше. Потом мы поужинали своей провизией, а проводник ел сушеную рыбу и оленину без соли. Спросив его, сколько льё мы сделали, мы получили ответ, что более 30, что мы теперь находимся на Мурманском Берегу 16 и что здешние жители говорят на другом наречии, чем варангерские, которых они не понимают.

Поужинав, мы легли спать на медвежьих шкурах, по обычаю страны. Но сначала мы променяли свое платье на здешнее, так как оно было длиннее и кроме того выменяли на табак около сотни серых белок. [25]

Глава XVI. Путешествие автора в страну килопов и образ их жизни.

На другой день, 14 мая, мы сказали чрез проводника хозяину, чтобы он нам приготовил оленем для поездки дальше; когда они были запряжены, хозяин вместе с другими жителями деревни принесли водки, чтобы с нами выпить на прощание.

Запрягши 6 оленей, на одних мы положили наш товар, сами поместились на остальных; нас устроили как описано выше; хозяин пошептал по обычаю в уши оленей, и мы помчались, не повстречав до двух часов по полудни никакого жилища; около трех часов дня мы очутились близь маленькой деревеньки в 8 домов, построенной на высокой горе, подле леса, где наши олени и остановились. Мы думали найти тут жителей, но, видя, что никто не выходит, мы пустили пастись оленей на мох, которого здесь множество; мы поели сухарей и солонины, а толмач – сушеной рыбы и оленины, и выпили водки из запаса, который нам дали лапландцы на последнем ночлеге.

Пробыв тут около часу, мы приказали толмачу запрягать оленей, что он умел, как всякий лапландец. Ему стоило большого труда заставить их отправиться отсюда, – место, по видимому, им понравилось. Переводчику пришлось проделывать с ними странные церемонии: идти в лес одному, возвращаться и шептать им в уши, – и так раза четыре или пять, – после чего они согласились двинуться, но бежали не столь быстро, как раньше.

Мы спросили проводника, почему никого не нашли мы в деревне? Он отвечал, что этому не надо удивляться, так как тут живут килопы, которые хотя и настоящие лапландцы, но более дикие, чем остальные, что они очень часто меняют свое местопребывание, от иностранцев бегают и существуют только охотой.

В дальнейшем пути, спустившись с одной горы, около 9 часов вечера мы заметили четырех возвращавшихся на [26] оленях с охоты килопов, которые, увидя нас, поехали по другой дороге; вскоре мы въехали в большой лес, из которого и доносился потом их громкий крик и возгласы, но самих их мы так и не видали.

Проехав этот лес и спускаясь с горы, мы увидали внизу деревню, куда и привезли нас олени, остановившись у той избушки, у которой им вздумалось; мы заночевали здесь, поужинав запасной провизией. 17 [27]

Глава XVII. Прибытие автора в Московитскую Лапландию; нравы и обычаи жителей.

Встав на другой день, мы спросили у толмача, сколько льё мы сделали вчерашний день? Он отвечал, что по меньшей мере сорок (которые равняются приблизительно 160 таким, какими считают от Парижа до Лиона; каждое здешнее льё такой же длины, как в Германии, а немецкое льё равняется 4 таким, какими меряют около Парижа, ибо человек на коне, едущий сколь возможно быстро, не сделает (Очевидно, в течение часа. В. С.) больше 5 таких льё); он сказал нам также, что мы находимся теперь в Московитской Лапландии.

Выпив с жителями водки и одарив их табаком, мы приказали толмачу спросить, нет ли у них чего-нибудь променять? На это они отвечали, что у них есть кой-какая пушнина, которую мы просили их показать, что они и исполнили. Это были шкурки лисиц, белых, черных и серых, и соболей, но не столь хорошего цвета, как те, что ловят в Борандае, в Самоессии и Сибири; кроме того было несколько серых белок.

Товар нам понравился, и мы выменяли его на табак.

Покончив обмен, мы начали угощаться с жителями и заметили, что они здесь не такие дикие, как в других местах, где мы торговали, хотя очень грубы в разговоре и очень нескромны; они позволяли себе перед нами такие вещи, что мне совестно передавать.

Становилось темно; желая ехать дальше и имея при себе еще несколько свертков табаку и полотна, мы через переводчика попросили у хозяина оленей; он дал нам, сколько [28] потребовалось; мы сели в нарты и отправились около полудня. Мы быстро ехали до 6 часов вечера по ненаезженной и очень дурной дороге, не встречая никакого жилья. Через полчаса, поднимаясь на одну гору, мы заметили на одном повороте две хижины под скалой, принадлежащие, как сказал наш толмач и проводник, двум килопам, которые и убежали вместе с женами, как только нас заметили.

Мы проехали еще три часа, не видя никакого жилища; наконец, около одного холма мы увидали большую деревню, выстроенную на берегу реки, куда мы и прибыли в 11 часов ночи и остановились посредине деревни, куда оленям заблагорассудилось нас довезти. Тут нас хорошо приняли; хозяин приказал развести большой огонь посреди хижины, принес нам на ужин водки, сушеной рыбы и кусок оленьего соленого мяса 18. Это нас очень удивило, так как, где бы мы ни ехали, жители не знали употребления соли, a здешние, оказывалось, имели о ней понятие. Он дал нам также молока и соленого масла, очень вкусного; но оно было бы еще вкуснее, если бы мы ели его с хлебом, который в это утро y нас весь вышел, и нам было бы плохо, если бы не произошло этой приятной встречи. A наш толмач и проводник довольствовался тем, что ел сушеную рыбу, так как он не мог есть ничего соленого. Поужинав, мы легли спать на медвежьих шкурах, по обычаю страны. [29]

Глава XVIII. Приезд автора в Колу; положение этого города, постройки и особенности его.

Утром, – это было 16 мая, – ничем не торговав в этой деревне, мы переправились через реку, которая шириной с Сену 19.

На другой стороне, в прибрежной деревушке, мы спросили в лучшей хижине оленей до Колы и, получив их, прибыли туда около полудня.

Это – небольшой городок, скорее пригород, очень захолустный, построенный между горами, на берегу небольшой речки, удаленный от Северного моря приблизительно на 10 льё; на восток от города – огромные леса и пустыни, на запад – Мурманское море, a на юг очень высокие горы. Все дома очень низенькие, построены из дерева, крыши очень чисто сделаны из рыбьих костей 20; наверху, спереди, есть на крыше отверстие, чрез которое и проникает свет; здесь всего одна улица.

Жители, как все московиты, сердиты, подозрительны и так ревнивы, что запирают своих жен, чтобы иностранцы их не видали 21. Наш хозяин взял все наше полотно, за которое дал нам 2 рысьих шкуры, покрытые белыми и черными пятнами, как у леопарда, 3 дюжины белых лисиц, 1/2 дюжины «Vietfras» (Ламартиньер делает здесь ошибку, называя так росомаху вместо Vielfrass. В. С.), которых мы называем росомахами (gloutons). Это животное похоже на барсука, но шерсть имеет длиннее и грубее, цветом темно-красную, а хвост – как у лисицы. Он дал нам также несколько горностаев.

У нас еще осталось несколько локтей полотна, в которых хозяину не было нужды, и за них он обязался дать нам провизии на обратный путь и оленей до деревни, где мы переезжали реку, и очень хорошо нас угостил, по обычаю этой страны; поужинав, мы легли спать на медвежьих шкурах. [30]

Глава XIX. Обратный путь автора из Колы в Варангер; забавные похороны у московитских лапландцев.

Так как на завтра мы решили выехать пораньше, то хозяин приготовил нам обещанную провизию, которая состояла, из сухарей, пряников и оленьего мяса, сваренного в соленой воде, и бочонка водки. Когда наши товары были уложены, пришли два хозяйские соседа и предложили нам променять оставшийся [31] табак на шкуры; мы согласились, и нам доставили меха. Это были: дюжина горностаев, 2 белых лисицы, 4 рыси, но не столь хорошие, как те, что мы выменяли у нашего хозяина.

Сторговавшись, они передали нам шкуры, мы – обещанный табак, а себе оставили только пять пачек, как для своего употребления, так и для того, чтобы платить за оленей на обратном пути до Варангера; в этих странах табак везде более необходим для путешественников, чем деньги: лапландцы предпочитают кусочек табачного листа, величиной в палец, целому экю. Поэтому короли датский и шведский и царь московский обложили этот товар большою пошлиной, а на границах своих владений завели таможни, чтобы получать с других пошлину.

Мена наша была окончена, но нам предстояло угощаться водкой с нашими покупателями, и пиршество затянулось до 2 часов дня; наконец, мы попросили нашего хозяина запрягать, что он и исполнил. В одни сани он уложил товары и провизию, в другие сели мы сами, попрощались со всеми, выпили еще по большой порции водки, и наши олени понеслись (как мне казалось) еще быстрей, чем все прежние, – так скоро, что по истечении семи часов мы уже прибыли к деревеньке на берегу большой реки, про которую я писал раньше. Переправившись, мы отправились ночевать к тому же хозяину в большую деревню, где ночевали два дня назад. Хозяин нас принял с радостью, рассчитав, что снова заработает добрую толику (lopin) табаку, снабдив нас оленями и нартами. Угостив каждого из нас прежде всего доброй чаркой своей водки, он предложил сейчас же и запрягать, но мы предпочли переночевать у него и ехать утром, не желая ехать весь этот день, зная, что предстоит еще очень длинный переезд до следующей большой деревни.

Выпив с нами пару чарок своей водки, хозяин предложил нам пойти с ним посмотреть погребальную церемонию, совершаемую над его соседом, умершим около четырех часов тому назад; мы, конечно, охотно согласились, желая посмотреть на особенности их погребального обряда.

Прибыв в жилище покойника, мы увидали, что шестеро из ближайших друзей подняли его с медвежьих шкур, на которых он лежал, и положили в деревянный гроб, одев предварительно в белье; ему оставили открытым лицо и руки, в одну из которых вложили кошелек с деньгами, чтобы заплатить за вход в рай, а в другую – паспорт, подписанный священником, для передачи святому Петру при входе. С покойником положили также маленький бочонок водки, немного [32] сушеной рыбы, оленьего мяса, чтобы пить и есть дорогой, которая довольно таки длинна. Затем они зажгли вокруг гроба множество сосновых факелов, плача, причитая и делая множество странных жестов.

Приготовив все таким образом, они стали обходить несколько раз вокруг гроба процессией, спрашивая покойника: отчего он умер? не обманула ли его жена, не нуждался ли он в чем-нибудь, не голодал ли, не умер ли от жажды, не было ли у него неудачи на охоте или рыбной ловле, не был ли он плохо одет? Все плакали, прихрамывали и делали другие телодвижения, как потерявшие рассудок; священник был зрителем этих погребальных церемоний, кропя, время от времени, святой водой покойника; тоже делали плачущие родные 22.

Я забыл сказать, что, особенно почитая св. Николая и будучи, подобно всем московитам, николаистами по религии 23, они кладут изображения этого святого на покойника, вместо распятия.

Это не тот епископ Николай, которого почитают во Франции, но один из тех семи диаконов, которые упоминаются в Деян. Апостолов. Изображение этого святого они облачают в длинную ризу с пелериной, с ниспадающей мантией, и подпоясывают по талии широким поясом, с посохом в руке, – как изображено на рисунке. (Рис. 5 сетевой публикации. Thietmar. 2011). [35]

Глава XX. О рукоделье московитских лапландок и о прочем.

Оглушенные шумом и наскучив смотреть на эти церемонии, мы ушли из дома покойника и возвратились к себе, где застали хозяйку, которая вышла из помещения, куда ей приказал удалиться муж при нашем приезде. Увидя нас и думая, что и муж вернулся с нами, она хотела было удалиться, но наш проводник сказал ей, что хозяин остался там и не скоро вернется: она осталась, согласившись дать нам, одному за другим, доказательство своего расположения 24, потом села с нами и показала нам чепчик, который она украшала мелкими оловянными пластинками, очень искусно пришивая их с помощью нитки.

Рукоделье лапландок заключается в приготовлении одежды для себя, мужей и детей; все одежды обшиты по краям оловом; чтобы сделать его мягче, они проводят его между зубов и разделяют на пластинки, столь же хорошо отполировывая их, как золотых и серебряных дел мастера при помощи особого инструмента. Лапландки исполняют свою работу не без грации, a сами по себе они недурны, хорошо сложены, приятны в обращении, но немного курносы; если бы не ревность мужей, гнева которых боятся, они охотно предавались бы разврату: вот причина, почему мужья запирают их, лишь только появятся иностранцы.

В то время, как хозяин наш задержан был отданием последнего долга своему соседу, мы достали свою провизию, которой угостили и хозяйку; она взяла, попробовала и нашла вкусным, особенно пряники, a также хлебнула два глотка нашей водки; потом она вернулась туда, откуда пришла, боясь, что муж застанет ее с нами, что повлекло бы за собой побои и ругательства.

Когда хозяин вернулся, надо было выпить и с ним и выкурить по трубке; потом мы вместе поужинали: он угостил нас говядиной и соленым маслом, которое мы ели с хлебом, за исключением нашего проводника, который продолжал есть сушеную рыбу и только съел кусок медвежатины, данный ему хозяином, поджарив его предварительно на углях.

Все хижины сделаны здесь из дерева, как и повсеместно, покрыты дерном, но украшены как снаружи, так и внутри рыбьими костями. Поужинав, мы легли спать, по обыкновению на медвежьих шкурах. [36]

Глава XXI. Встреча с московитским лапландцем, идущим на охоту.

На другой день, рано утром 18 мая, наш хозяин приготовил сани; уложив свои товары на одни сани, сами мы сели в другие и помчались с такой же скоростью, как на оленях из Колы, и проехали в два часа более 6 льё.

Проезжая между двумя гребнями гор, заметили мы лапландца, идущего на охоту, который нас догнал, скользя по снегу так же быстро, как мы ехали. Он почти не оставлял следов на снежной равнине, катясь на лыжах, сделанных из деревянных пластин, длиной футов в 6 1/2, а шириной всего пальца в 4, плоских снизу и с углублением на тех местах, где к [37] ним прикреплялись ноги. Охотник был одет, как все – в олений мех, шерстью вверх; шапка, рукавицы. верхнее платье, штаны и самые сапоги были расшиты оловом; он был подпоясан оленьим ремнем. В одной руке он держал дротик, в другой лук, а за спиной у него висел колчан, полный стрел; за ним бежала жирная черная кошка, – как вы видите на приложенном рисунке. (Рис. 6 сетевой публикации. Thietmar. 2011).

Глава XXII. Возвращение в Варангер; о ловкости, с которой лапландцы бросают дротик и стреляют из лука, и другие подробности.

Охотник-лапландец провожал нас около 1/2 льё и отстал только при подъеме на одну гору, повернувши в одну сторону, а мы в другую.

Через три дня, около 9 часов вечера, т. е. 21 мая, мы прибыли в Варангер, проехав прежней дорогой, пользуясь теми же удобствами и без всяких приключений. Лапландцы, хотя и очень бедны, грубы и в большинстве колдуны, однако очень верны и ничуть не склонны к воровству, что составляет их главную добродетель. Они так ловки в метании дротиков, что на 30 шагов попадают в серебряное экю и бросают их столь сильно, что могут пробить человека насквозь. Из лука они по желанию бьют зверей тоже без промаха. Они не идут в военную службу, и когда короли датский и шведский или великий князь московский желают их силой завербовать, они покидают свои жилища и уходят в леса, Они разводят домашнюю птицу, как-то: гусей, уток, кур и пр., которых кормят не можжевеловыми ягодами, но семенами какого-то растения, а также рыбой 25.

Большинство лапландской дичины белого цвета, как то: медведи, волки, лисицы, зайцы и пр.; даже вороны здесь белесоватого цвета, а у лебедя только черный клюв и лапы. [38]

Рыба, которую они в сушеном виде употребляют вместо хлеба, очень жирна, длиной от 2 до 3 французских локтей, без плавников, за исключением большого; плавник этот очень вкусен, питателен и жирен, и его называют Raff.

Кроме того они имеют множество сортов другой рыбы, которую едят и вареной.

Они употребляют только медную и деревянную посуду. Хотя они и не употребляют соли, которая им противна, однако они иногда варят мясо в соленой морской воде.

Собаки их так малы, что самая большая не более фута длиной, высотой в ладонь; шерсть длиной в палец, грубая и всклокоченная, цветом светло-рыжая, уши стоячие, вроде волчьих, голова и морда, как у крысы; они очень ловко ловят мышей, которых пожирают, охотясь за ними, как наши кошки; за это лапландцы очень ценят своих собак, хотя они очень безобразны, а хвост у них завернут колечком и похож на свиной, как вы видите на фиг. 1.

Здесь водится также один вид дикой птицы 26, светло-серого цвета, толстой и огромной, как баран; голова у нее круглая, как y кошки, глаза очень блестящие, красные, клюв орлиный, так же как и лапы с когтями, при помощи коих она таскает зайцев и прочую мелкую дичь, как видно на фигуре 2 приложенного рисунка. (Рис. 7 сетевой публикации. Thietmar. 2011). [39]

Глава XXIII. Отъезд автора из Варангерского моря, дальнейшее плавание и прочие подробности.

В тот же день, когда мы вернулись в Варангер, капитан принялся смолить судно, а на другой день приказал его спустить и начать погрузку балласта.

В ожидании спуска, мы угощали жителей водкой и табаком, чтобы они нам не только не препятствовали при отъезде, но чтобы устроили нам попутный ветер. За это, сдается мне, они были нам благодарны, ибо через 5 дней, 26 мая, под утро подул самый хороший ветер, благоприятный для выхода из залива; это побудило нас поднять якорь, и мы отправились в путь около 7 часов вечера.

Так как ветер усиливался, то, боясь скал, которые находятся при выходе в открытое море, мы решили укрыться за островом Вардехуз. Комендант замка нас заметил и, зная, кто мы такие, прибыл к нам на борт на шлюпке; мы его [40] угостили, чем могли; затем, попрощавшись с нами, он отправился восвояси.

На другой день, 27 мая, около часу ночи, только что показалось солнце, мы, пользуясь свежим попутным ветром, пошли в открытое море, держа курс на северо-северо-восток.

Мы не шли и трех дней, как настал постоянный день, и солнце не спускалось за горизонт, светя нам постоянно, смотря по курсу, которым мы шли, – то спереди, то сзади, то сбоку.

В последний день мая мы увидали горы Шпицбергена; вдруг задул столь сильный северный ветер, что в море не было возможности держаться, и нам пришлось оставить горы на северо-северо-западе и изменить курс на восточно-юго-восточный, чтобы где-нибудь укрыться под защитой берега.

Мы лавировали так три дня, очень опасаясь плавучих льдов, которые, с треском ломаясь от бури, с такой силой ударяли в корму и бока нашего судна, что, казалось, оно вот-вот разлетится в дребезги.

4 июня, заметив на востоке высокие горы, мы стали на них держать курс, чтобы там отстояться под каким-нибудь мысом. Но усилившийся северный ветер этого не позволил, и мы принуждены были идти в сторону Борандая 27, который и заметили через несколько часов; мы зашли в одну гавань, которую случайно открыли. Гавань была настолько удобна, что можно было укрыться от любого ветра; в ней было 12 или 13 брассов глубины.

Мы еще не спустили якоря, как заметили тут два судна, стоящие на мушкетный выстрел от нас, и узнали в них наши собственные суда, с которыми нас разъединила буря и которые мы считали уже погибшими. Мы чрезвычайно этому обрадовались и поспешили дать им сигнал о нашем прибытии тремя пушечными выстрелами и поднятием на корме большого флага.

Они, в свою очередь, чтобы показать, до какой степени обрадовались встрече с нами, так как считали нас погибшими во время бури, разделившей нас, отсалютовали пушечными выстрелами и расцветились всеми флагами, что сделали и мы. Нам хотелось поскорее свидеться для беседы и спустить шлюпку, но волнение этому мешало и заставило выжидать более тихой погоды, которая наступила примерно через сутки. [44]

Глава XXIV. Свидание с датчанами, с коими автор отправился в путь из Дании, которые были отброшены бурей, и рассказ об их приключениях.

Желание поскорей свидеться с нами и узнать, куда нас забросила разделившая нас буря, побудило и те два судна попытаться спустить по шлюпке и идти к нам. Радость с той и другой стороны при свидании была неописуема, так как каждый считал другого погибшим и не рассчитывал свидеться на этом свете.

Они нам сказали, что ветер их занес к одному острову у Югорского Шара (aux cotes de Juhorski), и когда они хотели бросить якорь у этого острова, этого сделать было нельзя, по причине подводных скал, открытых ими с помощью лота и которые были покрыты водою всего на 2 1/2 браса; это их заставило немедленно взять курс на четверть восток-северо-восток, [45] чтобы держаться в более открытом море, что им удалось сделать с большим трудом, и только по истечении трех дней они могли бросить якорь в гавани, где мы их нашли, – возле Борандайскаго мыса, в 8 или 9 лье от острова, называемого Кильдомовия 28.

Мы им рассказали, в свою очередь, как считая себя уже погибшими, избежали опасности. будучи вынуждены зайти в Варангерский залив и стать на якорь y Варде, чтобы починить корабль и сделать его пригодным для плавания, a также и о поездке, которую мы совершили по Лапландии (датской, шведской и московской), равно о торговле, которую там вели, и о наших приключениях.

Глава XXV. О решении, принятом датчанами, с которыми находился автор, ехать торговать в Борандай.

Рассказы о нашей торговле возбудили желание и y них попытаться, в подражание нам, выйти на берег и завязать торговлю с местными жителями. Посему мы собрались на совещание, и было тотчас же решено, что отправятся: один капитан, один приказчик, два подручных, которые бы знали северный язык и русский, 20 матросов и я, хорошо вооруженные и снабженные провизией на несколько дней.

Порешив на этом, мы взяли две шлюпки; высадились на берег и поднялись на пригорок, чтобы посмотреть, нет ли где жилища? Нигде его не видя, мы пошли к горе, возвышавшейся от берега в полу-лье, и оттуда, в расстоянии 2–3 [46] мушкетных выстрелов, мы увидали в кустарнике 5 или 6 человек, которые направились в нашу сторону; увидя нас, они свернули с дороги и скрылись: до того быстро они побежали.

Мы поспешили по их следам, которые были заметны, и, держась взятого ими направления через 2 часа, при спуске с одной горы, мы увидали в ближайшей долине несколько хижин, к которым мы и направились; тут мы нашли 30 или 40 человек, вооруженных копьями и луками, которые нас ожидали в боевом порядке, думая что мы; придя в таком количестве, решили напасть на них. Мы остановились, и держали совет: не лучше ли вернуться на суда, чем связываться с такими отважными вооруженными дикарями, которых ярости есть основание опасаться?

Один из наших подручных предложил отправиться к ним в одиночку, и уверить их, что мы их друзья и купцы, которые хотят лишь завязать с ними торг, если они имеют что-нибудь пригодное для нас, а мы – для них.

Все согласились на это, и он отправился к дикарям с двумя пачками табаку и небольшим бочонком водки. Когда он приблизился к одному дикарю, казавшемуся начальником, тот спросил на московитском языке, кто мы и что нам нужно? Подручный отвечал, что мы – купцы из числа их друзей, желающие только их дружбы и торговли с ними, если это возможно. Начальник успокоил остальных, сообщив им о цели нашего прихода и дал нам знак подойти ближе, что повторил и наш посланный; мы так и сделали.

Глава XXVI. Наружный вид, покрой одежды, образ жизни борандайцев и прочее.

Приблизившись к ним, я был очень удивлен, что они были еще ниже ростом, чем лапландцы; у них такие же глаза но белок желтовато-красный; лицо плоское и широкое, голова большая, нос очень курносый; они смуглы лицом до невозможности, и с большими ногами 29.

Платье их состояло из очень узких штанов и из камзола до колен, из чулок и шапки, – все из шкур белых медведей, шерстью вверх, и из башмаков из древесной коры (лапти).

Их жилища (чумы) все выстроены из рыбьих костей и костями же покрыты, сверху очень низкие, овальной формы; свет [47] проникает в них только чрез входное отверстие, которое напоминает устье нашей печи.

Эти люди живут только рыбной ловлей и охотой, едят всякое мясо жареным и без соли, с сушеной рыбой, пьют простую воду, наливаемую в кадушку из можжевелового дерева и настоянную на можжевеловых ягодах, которые придают воде кисловатый и приятный вкус.

Женщины столь же безобразны, как и мужчины, одеваются точно так же, столь же хорошо охотятся и ловят рыбу. Они не имеют никакой религии и живут, как скоты.

Мы променяли им весь табак и водку, которую взяли для своего продовольствия, на шкуры волков, лисиц и горностаев.

Так как у них были еще меха, которые им хотелось бы променять на табак и водку, то мы им предложили идти с нами к нашим судам, обещая их вполне удовлетворить. Они согласились, и мы все вместе, отправились на берег моря; тут они остановились, дивясь на наши суда; а мы дали сигнал, чтобы нас приняли (на шлюпки); так и сделали: с каждого корабля нам прислали по две шлюпки, в одну из которых сел я, приказчик, подручный, который решился вступить в переговоры, борандаец, с которым он вступил в разговор, и еще один борандаец, который также знал московитский язык, так как был в Московии; все остальные остались на берегу. [48]

Глава XXVII. Угощение, устроенное датчанами, с коими находился автор, борандайцам, и его путешествие в Борандай.

Прибыв на судно, мы рассказали капитану о нашей встрече с борандайцами, людьми дикими и скотоподобными. Чтобы приручить наших гостей и склонить их оказать нам некоторые услуги, капитан дал каждому по куску табаку, длиной в палец и по полной чашке водки, которую они выпили с величайшим удовольствием; а так как у них было немного пушнины, то ее выменяли на табак и водку. Когда их спросили, можно ли нам с удобствами проехать в их страну, чтобы там завязать торг, они ответили утвердительно, но предупредили, чтобы мы не рассчитывали найти там что-нибудь иное, кроме пушнины. На это мы возразили, что ничего больше и не ищем; они заверили нас, что мы найдем мехов достаточно за табак, водку и за деньги, и что они нас согласны сопровождать для этой цели хоть до Сибири. Мы уговорились с ними за две кипы табаку на человека и за 4 пинты водки, чтобы они нас проводили туда и обратно, и было условлено, что им дана будет награда, если наша торговля при их содействии окажется прибыльна; они дали обещание нам помогать, с условием, что мы должны будем платить за оленей, которых они нам будут нанимать в дороге, на что капитан изъявил согласие.

Сторговавшись и дав им еще по глотку водки, спустили шлюпку, чтобы доставить их на берет, для того чтобы они могли приготовить все нужное для нашей поездки. Высадившись, они бегом пустились добывать все то, что нам обещали. Часов через восемь они вернулись к нам с шестью санями, запряженными каждые одним оленем. В то время как мы угощали обоих наших борандайцев, с других судов отправили [49] на берег табаку и водки, чтобы устроить меновую на меха с теми, которые не пожелали сесть в шлюпки и поехать на наши корабли, имея какое-то подозрение. Это заставило всех капитанов, чтобы задобрить остающихся на берегу, приказать свезти еще несколько бочонков водки, чтобы распить с ними; это борандайцам так понравилось, что они, в знак дружбы, приглашали их в гости в свое селение; все это они, объясняли больше знаками, чем словами, так как никто не понимал их языка.

Когда оба наши борандайца вернулись с оленями, мы спросили, почему они не привели большего числа оленей? На это они отвечали, что столько и могли найти. Заметив, что эти олени крупнее лапландских, мы спросили: не сильнее ли они тех? Они ответили утвердительно: лапландские не могут везти больше одного человека, а эти легко везут двоих, а поэтому и сани сделаны для двух седоков. Услышав это, наши капитаны посоветовались и решили, что наш приказчик, два подручных, которые знали по-русски, я и по одному матросу с каждого корабля с этими двумя борандайцами поедем торговать. Для этой цели на одного оленя положили груз табаку, водки, золота, серебра и меди, на сумму в 60000 ливров; мы с приказчиком поместились в одни сани друг против друга: один сел на одном конце, другой на другом; один подручный уселся с одним борандайцем, другой с другим, потом два матроса, наконец в последние сани сел один матрос и к нему поставили несколько бочонков водки и табаку. Затем мы отправились.

Олени помчались по меньшей мере с такой же скоростью, как и лапландские, и мы ехали в течение целых 8 часов по полям, горам и долинам, не встречая ни единой души, ни жилища.

Наконец, подъехав к сосновому лесу, мы выбрали пять или шесть сосен, удаленных одна от другой шагов на 100; около одной из сосен мы пустили наших оленей пастись на мох, а сами отдохнули, поели сухарей и солонины, а наши борандайцы своей провизии – сушеной рыбы, политой рыбьим жиром; они тоже не могут есть хлеба и соленого мяса. Мы запили наш завтрак водой из ближайшего источника, сверх того каждый выпил по небольшой чашке водки. Потом мы уселись в сани и еще ехали часа три. У подножия горы мы заметили несколько строений, расположенных близко одно к другому, где мы и решили остановиться. Тут мы принуждены были разделиться, поместившись в двух хижинах; проводники наши распрягли оленей, чтобы спустить их на пастбище и дать им отдохнуть в той же мере, как и нам самим. [50]

Глава XXVIII. Продолжение путешествия автора к борандайцам и о некоторых особенностях борандайцев.

Шесть или семь часов спустя, хорошо отдохнувши на медвежьих шкурах, которые хозяева постлали нам на земле для спанья, мы спросили их, нет ли чего-нибудь променять? Они нам показали несколько шкур волков, лисиц белых (песцов), две дюжины горностаев, около 300 белок, шесть пар соболей и спросили очень мало табаку, не будучи до него такие охотники, как те, что живут на берегу моря; они существуют только охотой, все лето питаются свежим мясом, жареным на углях, без соли, а зимой – только сушеным, заготовляя его летом в виде ломтей, посредством вяления на солнце, на крышах своих домов. А дома эти сделаны из древесных ветвей и покрыты дерном, очень низкие; свет проникает только через дверь, устроенную на подобие устья печи.

Эти борандайцы, как говорили наши проводники, меняют свои жилища время от времени, как килопы, живут по-скотски, не знают религии, очень тупы, плохо сложены, как и остальные; обуваются в башмаки из древесной коры (лапти); их нижнее платье, штаны, шапки и верхнее платье, длиною ниже икр, подпоясываются поясом, шириною в четыре пальца, – все из шкуры медведя, шерстью вверх. Женщин можно отличить от мужчин только по волосам, заплетенным в косички, которые спущены сзади; они столь же ловки на охоте, как и мужчины; все оружие их состоит из заостренной палки, очень твердого дерева, из деревянного лука, тетива которого делается из мочальной веревки, колчана, полного стрел и каменного ножа, – который режет как бритва, – носимого у пояса.

Так как тут не оказывалось ничего больше для мены, то наши проводники приготовили оленей; мы все сели в сани и отправились дальше, выпив предварительно по глотку водки и ехали безостановочно девять или десять часов, не видя никакого селения. Наконец наши проводники заметили три или четыре хижины и направили туда оленей; хотя в хижинах никого не оказалось, но нам ничего более не оставалось; как остановиться и пустить оленей пастись на мох, которого здесь большое изобилие. Мы сами закусили и расположились на отдых в хижинах на земле часа на три, после чего снова сели в сани и продолжали свой путь. [51]

Глава XXIX. Встреча с одним борандайским господином и его двумя слугами, возвращавшимися с охоты, и их одежды.

Через 15 часов беспрерывной езды, с одною только остановкой для кормежки оленей мохом, не встретив никакого жилища, мы заметили трех охотников, шедших впереди нас, которых мы нагнали у одного холма. Один из них был одет в роскошное платье московитского покроя, доходившее ему до пят, подпоясанное кушаком, шириной пальца в 4; платье это было из волчьего меха, шерстью наружу и было белое, как снег, а края ворота черные, как каменный уголь (gez), круглая шапка, вроде матросской, из черной лисицы, штаны и чулки из оленьей, а сапоги из рыбьей кожи, на подобие варангерских. Двое других были в таком же платье, также (sic) из медвежьей шкуры, шерстью вверх, в сапогах из рыбьей кожи; каждый из них был нагружен дюжиной шкур медведей, волков, белых лисиц (песцов), несколькими горностаями и соболями очень хорошего сорта; под этими шкурами у каждого были кроме того отрезанные медвежьи окорока, еще со шкурой. Что касается того, который был одет в волчьи и оленьи меха, он нес только дюжину белых воронов да семь соболей, подвешенных к поясу.

Приблизившись к нему, один из наших проводников остановился, чтобы поговорить с ним, потом слез с саней, а на его место сел этот господин, рядом с нашим подручным, что меня и моего спутника приказчика очень удивило. Он ехал с нами еще более часу, и мы не встретили никакого жилья. Потом поднявшись на вершину большой горы, мы увидели слева море, а под горой много домов, построенных один близко к другому, как бы вроде маленького городка, куда олени нас и привезли; и мы сошли у дома того, который занял место нашего проводника. По той угодливости, которую ему оказывали все жители городка, называвшегося Вичора 30, прибежавшие высадить нас из саней, мы догадались, что это важный господин.

Он променял на табак и водку все свои шкуры, за исключением медвежьих, которых мы не хотели брать, и соболей, которых он оставил у себя, не имея права их продать, ибо великий князь Московский, которого они называют царь (zaar), приказал их все оставлять, для себя, и никто, под страхом телесного наказания, не смеет продавать соболей иначе, как с разрешения его или его доверенного, находящегося при каждом [52] магазине 31. Если кто-нибудь продаст соболя случайно, то только крадучись, а те, кто их купит, тоже должны прятаться, ибо если доверенный или воевода того города, где товары досматриваются, найдут между мехами такие, которые куплены у кого-нибудь иного, а не у великого князя, или у тех, кто им уполномочен продавать, то это повлечет за собой конфискацию всего товара.

Борандиец этот, променяв нам все шкуры и зная, что нам хочется их выменять еще, послал двоих слуг по другим хижинам объявить, что если они пожелают принести имеющиеся у них шкурки, то мы дадим в обмен табаку и водки, что господин их продал все свои меха. ОбрадоВанные этим известием, жители принесли нам все, что имели, а мы приобрели за табак и водку.

Выменяв таким образом, по меньшей мере, 500 шкур разного сорта, мы попросили нашего хозяина дать нам барку, чтобы отправить одного матроса с нашим товаром на суда; он дал свое согласие и приказал приготовить принадлежащую ему барку, сделанную в виде гондолы, широкую в средине и острую с обоих концов, всю из дерева, без гвоздей и какого бы то ни было железного крепления; барка имела по средине одну мачту из соснового дерева, к которой крепился большой квадратный парус, сделанный из полотна, вытканного из мочала 32, снасти были тоже из мочальных веревок; на барке было два деревянных якоря, очень тяжелых, привязанных к канатам из того же материала, что и снасти.

Дав нам двух человек, чтобы сопровождать барку с нашим матросом, и видя их готовыми к отплытию, он крадучись, показал нам 30 пар соболей, которых мы и купили на деньги очень дешево. Нам не удалось бы сосватать это дело (ne fumes pas maris d'attraper cela) и он ни за что не продал бы нам, если бы мы не взяли у него барки и если бы она не отправлялась прямо к нашим судам, где как ему было известно, некому было досматривать; ибо он хорошо знал, что если бы это открылось, он не только подвергся бы телесному наказанию, но он и весь его род был бы отправлен в ссылку (en esclavade) в Сибирь.

Отправив барку с матросом и двумя борандайцами, наш уполномоченный, двое его подручных и проводники устроили с хозяином пирушку, а я в это время с двумя нашими матросами отправился в городок и очень удивлялись его постройкам, расположенным между двумя горами, достигавшими одной мили [53] в высоту: все хижины были сделаны очень тщательно из рыбьих костей (каркасов), покрыты также рыбьими костями, проконопачены мохом сверху и обложены вокруг дерном столь хорошо, что внутрь не может проникнуть никакой ветер иначе, как чрез двери, устроенные на подобие печного устья, и чрез крышу, в которой устроено окошко или отверстие, в которое проникает свет. Я видел тут множество женщин и детей, из коих одни занимались плетением рыболовных сетей, все из той же древесной коры, другие делали из нее паруса, напоминающие наши очень тонкие циновки; третьи делали из рыбьей кости боевые топоры, ножи, наконечники дротиков и стрел, некоторые же приготовляли одежды из медвежьих шкур, сшивая их мочальными же нитками, при помощи игл, сделанных из рыбьих костей. Все жители очень не привлекательны, малорослы, курносы и смуглы. [54]

Глава XXX. Отъезд автора из Вичоры в Почору и о торговле, которую вели его спутники.

Вернувшись в жилище нашего хозяина, приказчик и подручные решили отправить одного проводника с оленями обратно а самим взять барку, в виду удобства путешествия по воде, и [55] ехать в Почору. Так и сделали. Мы поместились с хозяином и его двумя слугами на барке и, пользуясь западным ветром, пошли к Почоре, куда и прибыли через 15 часов. Почора 33 – маленький городок, расположенный на берегу небольшого моря (залива), которое носит его имя. Мы отправились в замок (острожек) представиться губернатору (воеводе), который, собственно говоря, ничто иное, как приказчик великого князя; все воеводы страны, которою владеет великий князь Московитский, таковы, так как между Московитами нет никакой знати: по этой причине, думается мне все они такая деревенщина, необразованы, ревнивы, – свойства, которых дворянство не может проявлять.

Этот воевода был московит, одетый, по моде своей страны, в цветное сукно, отливавшее фиолетово-красным цветом; с ним мы выпили превосходного меду, сладкого и крепкого, как испанское вино, и водки с пряниками. Так как тут, были магазины и управление по сбору соболей для царя, то мы спросили воеводу, не продаст ли он нам этих соболей, и он согласился, спросив, сколько нам надо? Мы ответили, что купим, все что у него есть, если только он назначит подходящую цену. Тогда он повел нас в магазин 34, где находилось всего пять сороков (zimmer), т. е. 50 пар, между которыми было два сорока самых лучших (соболей), какие только встречаются, совершенно черных, как смоль (comme du gez – как каменный уголь), которые обошлись нам в 500 дукатов, что составляет 3000 французских ливров, а три другие сорока – в 400 дукатов, или 800 французских экю.

Когда мы купили все меха, отмеченные печатью великого царя, какие только у него нашлись, он решил нас угостить и для этого отправил две лодки, чтобы наловить свежей рыбы, велел заколоть молодую самку оленя (телку) и вместе с дичью, которую люди принесли с охоты, он устроил для нас великолепное угощение из мяса, рыбы и хорошего московского печенья. Стол длился 8 часов, пили мед и водку; все это ударило нам в голову и заставило нас лечь спать на медвежьих шкурах, за неимением постелей.

Проспав 6 или 7 часов, мы опохмелились по чашке водки, потом пошли по городу, в сопровождении слуги, данного нам воеводой, который отыскал нам в разных домах еще 2000 белок, 4 дюжины горностаев, 500 лисиц, по большой части белых, как снег, и несколько черно-серых, 120 шкур белых волков, 200 куниц серо-пепельного цвета; все это стоило [56] нам 400 дукатов, которые мы уплатили медной монетой, очень нас обременявшей. Потом мы вернулись в дом (chateau) воеводы, куда велели принести наши покупки и там упаковали все в рогожи, сделанные из древесной коры.

Уложив таким образом наш товар, мы решили, чтобы один из наших подручных отправился на корабли при товаре, для чего мы просили хозяина воеводу дать нам барку, что он и исполнил. Через 2 часа подручный отправился, в сопровождении трех борандайцев, за которых воевода поручился, что они доставят барку с товаром в целости и сохранности на корабли за 10 дукатов, которые мы ему уплатили, и за небольшой подарок табаком, выданный провожатым; кроме того, воевода обещал заплатить им по возвращении.

Наш подручный, сев на барку, отправился с попутным восточно-юго-восточным ветром, а мы остались еще попировать с воеводой, нашим хозяином, и с воеводой из Вичоры, который столько выпил водки и меду, что я не знаю, куда только все это y него помещалось? Эта попойка длилась еще более 4 часов, после чего мы пошли отдохнуть несколько часов.


Комментарии

1. Фридрих III (1609–1670), король датский, был избран на престол в 1648 г. До этого не предполагалось, что он займет престол Дании, и Фридрих занимал разные места вне своей родины. Датское дворянство, знавшее его автократические тенденции и имевшее, до восшествия его на престол, с ним столкновения (во время войны со Швецией, когда он был назначен генералиссимусом и председателем военного совета), заставило его подписать при избрании капитуляцию, ограничивавшую его права. Вступив на престол, Фридрих начал с дворянством упорную борьбу за власть, в которой, благодаря поддержке среднего сословия, одержал победу: в 1660 г. была уничтожена связывавшая его избирательная капитуляция, и король заставил присягнуть себе как наследственному, а не избираемому монарху; в 1661 г. сословия утвердили за ним неограниченную верховную власть, а в 1665 г. «королевским законом» был завершен государственный переворот, что и положило начало абсолютной монархии в Дании.

Достигнув таких успехов единственно с помощью среднего сословия, Фридрих естественно должен был делать ему многие уступки, давать привилегии и пр. Этим же обстоятельством может быть объяснено и основание той привилегированной Компании, которая снарядила экспедицию в северные страны и в которой принял участие Ламартиньер.

2. Каттегат – море между восточным берегом Ютландии и западным берегом Швеции, к северу от Датских островов. На юге соединяется он с Большим и Малым Бельтами и Зундом и чрез них с Балтийским морем. Каттегат на западе мелок, к востоку от островов Лёзё (Loso) и Ангальта имеет глубину до 50 метров. Берега его на западе и юге низменные, со стороны Швеции – отвесные и скалистые; судоходство тут очень сильное, но не совсем безопасное. (См. Энц. Сл. Брокг. и Эфр., т. XIV, стр. 763.).

3. Гельсинёр (Эльзенер, Гильзингер) – город на севере Дании; по преданию – родина принца Гамлета. Ближайший город Швеции, по ту сторону пролива – Гельзингборг.

4. Elant, Ellend, Elend, elan; латинск, – Alces. Любопытно, что Ламартиньер употребляет местное название elend, перешедшее и в старинный французский язык без изменения, а не современную ему форму elan, которая и теперь удержалась во французской речи для обозначения понятия «лось». Elend – очень на поминает наше древне-русское «иелень», «елень» (олень), а это слово, без сомнения, индо-германского корня. Таким образом, невольно является вопрос: не называли ли древние обитатели Европы оленем именно лося, а для животного, которое мы теперь называем оленем, не было ли другого названия? Это тем более возможно, что на древнейших рисунках (резанных на кости) оленей они представлены несколько более похожими именно на лосей [рога лопатой. См. Мортилье, Доисторическая жизнь. 1903 г., стр. 183]. Тогда бы получился вывод, что первым и главным спутником и кормильцем первобытного человека был лось, а не олень. Любопытно также и упоминание Ламартиньера, что лосей называют elend, что значит по-немецки «несчастный». Строго говоря, здесь не может быть речи о какой-то «падучей болезни», свойственной лосю: скорее всего, бегая по обледенелому снегу, лось засекал себе ноги до крови и падал в изнеможении. Это вполне понятно, если мы примем во внимание, что охота на лосей производится чаще всего по насту, т. е. когда снег окрепнет и обледенеет на поверхности.

5. Оказывается, что наш автор, которого так сильно осуждают за суеверия, опередил даже свой век: он не верит и высмеивает предрассудок о копытах лося, а слишком столетие спустя, в одной из самых ученых энциклопедий того времени, пресерьезно пишут: «Говорят, что лось подвержен эпилепсии и что он лечит себя сам, засовывая свою левую ногу в ухо. Особые свойства лося: Копыто лося часто рекомендуется медиками, как лекарство от эпилепсии. Некоторые предпочитают копыто левой ноги копыту правой, по вышеуказанной причине; однако, опыт и рассудок говорят, что все копыта одинаково хороши, так как они действуют летучей солью, которую содержат те и другие. Предписывают также принимать вовнутрь вытяжку из копыт лося, от скрупула до драхмы». (См. Dictionnaire economique, par M. de la Marre. Paris, chez Ganeau. 1767. Folio. Tome I, p. 880).

Заметим еще, что у самоедов, называющих оленя «выли», есть бог элень, елял. Не есть ли это остаток древнего переживания? Завалишин говорит, что элень – нечто вроде Меркурия, бога торговли. Празднество ему происходит всегда ночью, с предварительным заклинанием шамана, и сопровождается сладострастными плясками, напоминающими древние мистерии (См. Описание Западной Сибири. М. 1862. T. I, стр. 286). Белявский (см. ниже) этого бога называет «Еляль» и также описывает обряды поклонения ему (стр. 97).

6. Дронтгейм, или, по местному выговору, Тронтгейм, – один из значительнейших городов Норвегии, в древности Nidrosia.

Прекрасное описание Норвегии и друг. мест, посещенных Ламартиньером, дает Карл Фохт – «Путешествие на Север» вдоль норвежского берега, на Нордкап, о-в Ян-Майен и Исландию. Спб. 1867 г.

7. Вероятно, известная зубатка, иначе морской волк (Anarrhichas), из породы морских собачек (Blennidae).

8. Локоть равняется 14 русским вершк., или 1188, 4 миллим.

9. Не будем очень строго относиться к суевериям автора и вспомним, что в это время и на Западе их было достаточно.

Что касается России, то слава финнов, лапландцев и корел, как колдунов, общеизвестна. В классическом труде о нашем Севере покойного С. Максимова («Год на Севере») приводятся многочисленнейшие примеры этих суеверий. Так, на стр. 168, он пишет: «давно уже, и по русским летописям, чудское племя славилось волхвами, колдунами и чародеями, которые сжигаемы были в Новгороде, призываемы были и к умиравшему Грозному царю, и живали при дворе Бориса», и приводит разные заговоры и приметы. Например, даже теперь еще, русские поморы, помолившись придорожным крестам, которых тут множество, «на следующую ночь после богомолья все выходят на берег своей деревенской реки и моют здесь котлы, затем бьют поленом флюгарку, чтобы тянула поветрие, и тут же стараются припомнить и сосчитать ровно двадцать семь плешивых из знакомых своих в одной волости» и т. д. Все это делается, чтобы вызвать нужный ветер (см. стр. 220). Вообще, – всегда и везде, – наиболее суеверны именно моряки. Хотя Максимов и говорит все это про суеверия наших поморов и лопарей, но, как увидим дальше, тоже самое можно сказать и про тогдашних финнов и норвежцев.

Кстати, вот еще одна выдержка: «В каждой области Лапландии есть непременно своя колдунья; дьявол у нее постоянно под боком и обязан повиноваться ее воле. Она предвидит будущее и может призвать на человека всякое несчастие. Она может унестись в пространство и заколдовать плывущие под ней корабли». Заметьте, – это говорит Диксон, в конце XIX века, а из дальнейшего его изложения не видно: есть ли это мнение «лопаря», или самого «образованного мореплавателя»?...

Судя же по некоторым дальнейшим его, Диксона, замечаниям, – напр., о том, что «неизвестно» – людоеды ли самоеды, или не людоеды, – можно думать, что сам этот образованный путешественник не прочь признать существование таких колдуний (см. Свободная Россия. Путевые очерки. СПБ. 1878, стр. 108).

Штурман Иванов описывает гаданье самоедского шамана Юрубея Таганича, который, колотя в свой кудес, гадал Иванову об его пути на Н. Землю (см. Литке, часть II, стр. 218–219).

Но самое интересное свидетельство по этому поводу дает Шеффер, бывший епископом в Швеции и написавший классический труд о Лапландии, без ссылок на который нет ни одного сколько-нибудь серьезного исследования этой страны. Шеффер, «на основании своих наблюдений», а также со слов ранее писавших авторов (Циглера, Дамиана и Гоеса, Петра Клаузия и Олая Магнуса, общепризнанных знатоков Лапландии) пишет: «историки удостоверяют, что лапландцы – очень знающие и опасные чародеи, настолько опытные в магии, что, к удивлению всего мира, они могут останавливать корабли на всем ходу. Никогда не было и теперь нет на свете более удивительных чародеев, чем лапландцы» (р. 90). После такого вступления, Шеффер описывает подробно, с рисунками, все виды известных в его время волхвований лапландцев и, наконец (р. 113 и сл.), переходит к «покупке ветра»:

«Главный инструмент (после барабана, или бубна, что по-русски называется кудес) есть веревка с несколькими узлами, посредством которой они заставляют дуть ветер на море, – искусство, которым они удивляют весь свет. Они продают известным образом ветры и служат этим купцам, которых удерживает у их берегов непогода и противные ветры. Договорившись в цене и получив плату, они дают купцам взамен веревку с тремя чудесными узлами, с таким условием, что если развяжут первый узел – поднимается попутный легкий ветерок, очень приятный; если развяжут второй – ветер будет более сильный, а если третий – задует ураган» и т. д., очень подробно и почти слово в слово сходно с тем, что говорит и Ламартиньер.

Ясно, что столь возмущавшие писавших о Ламартиньере (спустя два века после его смерти) его «басни» объясняются просто и ясно духом того времени: тогда не только во всю эту магию верили, но лишь незадолго перед тем перестали сотнями сжигать «колдуний». Заметим, что Ламартиньер выпустил первое издание своей книги в 1671 г., а книга Шеффера (оригинал по латыни, а переводы были сделаны на французском в 1678, немецком – в один год с латинским – и английском языках), появилась немного позднее. Значит, ученый епископ и очень добросовестный и вдумчивый писатель, каким был Шеффер, всегда точно старавшийся проверять свои сведения, наверно опроверг бы «басни» Ламартиньера, касающиеся столь подробно изученной Шеффером области. Он же этого не делает, очевидно потому, что такова была общая «вера», начиная от простого матроса до доктора и кончая ученым епископом... (См.: Histoire de la Laponie, par Jean Scheffer. Paris. 1678. Pages 90–112). Шеффер также описывает разные «гадания» и суеверия, о которых и Ламартиньер говорит, как увидим далее.

10. Мальштрём или Москёстрём (Moskostrom) – водоворот, происходящий от столкновения волны прилива с волною отлива между норвежскими островами Москёнесё и Вёрё (группа Лофотенских), известен с давних пор представляемою им опасностью для судоходства, которая была особенно велика для прежних, небольших парусных судов. Теперь для современных, и в особенности паровых судов, плавание тут не представляет ничего опасного. Особенно сильно движение воды при северо-восточном ветре; в этом случае суда и теперь избегают Мальштрём. Еще опаснее Сальтенс-Мальштрём в суженном островами Годё и Стёмё входе в Сальтенфиорд, под 67°, 13' с. ш., немного ниже города Боде.

11. Иначе – Вардё, город при входе в Варангерский залив.

12. Северный олень (Rangifer tarandus) – единственный представитель рода Rangifer, населяющего, в нескольких разновидностях, север Европы, Азии и Америки. Наиболее характерная особенность этого вида – присутствие рогов у обоих полов (см. Энц. Слов. Брокгауза и Эфрона, т. XXI, стр. 870 и сл., а на стр. 873 приведена обширная литература о северном олене).

Рыба и мясо являются главною пищей не только лопарей, самоедов и пр., но и зырян, народа гораздо более развитого, даже до сего времени: «Рыба и мясо являлись главными, если не единственными, пищевыми продуктами, причем они употребляли в пищу даже беличье мясо, отчего зырян иногда и называют, в насмешку, «векшеедами»». (См. Энгельгард, Русский Север, стр. 223).

13. Нелишним будет заметит, что вопрос о типе лопарей до сих пор далеко не разработан. Вот, между прочим, что мы находим в лучшем из известных нам описаний Лапландии, в труде покойного Н. Н. Харузина, «Русские Лопари»: «Реньяр, бывший в Лапландии в конце XVII века (т. е. одновременно с Ламартиньером), так описывает их внешность: эти люди созданы совершенно иначе, чем остальные. Рост самых высоких из них не превышает трех локтей, и я не знаю лица, более способного возбудить смех. У них большая голова, широкое и плоское лицо, раздавленный нос, маленькие глаза, широкий рот и густая борода, которая спускается до живота..., ноги развинчены, руки длинные, и вся эта маленькая машина двигается словно на рессорах» (Regnard. Voyage de Laponie, p. 35).

«Георги дает нам совершенно другого рода описание лопаря. Росту они среднего; почти у всех у них вид плоский, щеки необыкновенно запалые, глаза темно-серые, борода жидкая, волосы русые, густые, прямые, а цвет в лице от воздуха, дыма и неопрятности – изжелта-смуглый. От суровой своей жизни бывают они сложением крепки, проворны и изгибчивы и притом и лености подвержены». (Георги, Описание народов T. I, стр. 3). Не утомляя читателя подробным перечислением характеристик внешности лопаря, которых столь же много, как и писавших о лопарях, позволяю себе привести слова покойного А. И. Кельсиева, который следующим образом суммирует все разноречивые данные о внешнем виде лопаря: «сопоставляя показания..., я встретил разноречия даже в подробностях наружного вида лапландцев. Например, говоря о росте, Мюллер утверждает, что лопари кажутся низкими только от сопоставления с высокорослыми русскими поморами и норвежцами. Георги – что они имеют рост средний; Линней, Пушкарев и Немирович-Данченко – что они малорослы и, наконец, шведский миссионер Лестадиус, – что они пигмеи. Цвет кожи, по Ацерби, – темный, по Лестадиусу – желтый, по Немировичу-Данченко – медно-красный. Волосы по Максимову – глянцевито-черные, щетинистые, неспособные улечься, по Линнею и Мюллеру – черные, по Семенову – темные, по Немировичу-Данченко – темно-русые, часто рыжие, по Георги – русые, густые и прямые; Ацерби утверждает, что у детей головы бреют и оттого волосы впоследствии становятся вьющимися. Глаза по Немировичу – красные, по Георги – темно-серые.

«Вышеприведенные слова А. И. Кельсиева, говорит далее Н. Харузин, наглядно рисуют нам то противоречие, которое существует у писателей в показаниях о внешности лопарей, причем приводимые им писатели и исследователи далеко не составляют и половины всех, давших нам в своих сочинениях описание лопарей.

Такое разноречие происходит, по мнению Кельсиева: 1) от недоброкачественности наблюдений и 2) оттого, что 3000 человек, называемые лопарями, при одинаковости языка, имеют по занимаемым ими местностям совершенно разнообразную патологическую и физиологическую структуру и, вероятно, самое различное происхождение". (Н. Харузин, Русские Лопари, стр. 56).

Я позволил себе привести такую длинную выписку, чтобы раз навсегда установить тот взгляд, что не следует безусловно и буквально принимать на веру те или иные описания путешественников, касающиеся наружности и пр. подчас мельком виденных ими народностей. Это, мне кажется, будет справедливо не для одних лопарей, но и для дальнейшего – для самоедов, сибиряков, ново-земельцев, а тем более – для килопов, борандайцев и пр., которых, кроме нашего автора, никто и не описывал. Но, с другой стороны, не следует Ламартиньера обвинять и в неверном описании того или иного народа; как видим, такие описания – дело чисто субъективного взгляда того или другого путешественника: он видел такого лопаря или самоеда, может быть, целую группу их; описывая их, он вовсе басни не сочинял, и другой путешественник, не видя того, кого описывал первый, не имеет права говорить, что первый – лжет.

14. Н. Н. Харузин, в том же своем труде, подробно останавливается на верованиях лапландцев и, между прочим, цитирует это место у нашего автора, приводя мнения и других современных Ламартиньеру писателей о том, что такие кошки существовали, и что многие верили, будто это были именно черти в образе кошек. Так, по верованию лапландцев, «в числе духов, которые служат лопарю, одно из самых главных мест следует отвести для так называемого "Смиераккату"». Далее, описывается способ, которым лопарь получает такового духа и, наконец, “Смиераккату" являются либо в виде кошки, либо в другом виде, по желанию лопаря (см. стр. 160 и др.).

15. Ламартиньеру досталось от его критиков и за «Мурманское море». Между тем, как видно из приложенных к главе XXIII карт, так именно в его время называлась часть Северного Ледовитого Океана тогдашними картографами. Да и в самом деле: не правильнее ли назвать часть этого Океана, прилегающую к никогда почти незамерзающим берегам нашего теперешнего Мурманского берега – отдельным морем, чтобы отличить эти места от необъятного ледяного пространства? Это море, с довольно интенсивно выраженным Гольфстрёмом, конечно, резко отличается от Ледовитого Океана, а «Мурманским», т. е. Норвежским, его можно назвать потому, что оно издревле было ареной подвигов бесстрашных мореходов – норвежцев (мурман).

16. У автора стоит «Mourmanskoimore». Очевидно, он, по ошибке, и материк называет «морем». Тут любопытно упоминание, что местные лопари отличались несколько костюмом от датских, а главное, – что они говорили на другом языке. Если автор (что тоже возможно) не принял ошибочно русских, живших здесь, за лапландцев, то значит, в его время не все лапландцы, как теперь (см. Кельсиева), говорили одним языком, а это еще раз послужило бы доказательством их неодинакового происхождения и объяснило бы неодинаковость их внешнего вида.

17. Павел Иовий, живший в России при Василии III, говорит: «на самом дальнем берегу океана живут лапландцы, народ чрезвычайно дикий, подозрительный и до того трусливый, что один след чужестранца, или даже один вид корабля обращает их в бегство».

Все-таки, килопов ставили в упрек Ламартиньеру и обвиняли его в том, что он их выдумал.

Самое ясное и простое объяснение названия килопов и правоты Ламартиньера дает Шеффер.

В прибавлениях, в конце книги (цитирую по французскому переводу), он говорит: «Лопарь, или Лопь, или Дики Лопь, (Loppes et Dikiloppes). Это последнее имя обозначает, по Герберштейну, на языке московитов – диких лапландцев; может быть, при сокращении этого слова, их называют также Килопами (Kiloppes)». Page 358.

Приведем, для ясности, и слова самого Герберштейна, на которого ссылается Шеффер:

«Обогнув этот мыс (Мотку), они приплыли в страну Дикилопов (Dikilopi), то есть диких лопарей... Dein in Dikilopporum, qui feri Loppi sunt, regionem... navigasse [R. M. C, 118 A (p. n. 176)]. В издании 1557 г.: die wilde Loppen, durch die Moscoviter Dikilopy genent rhumen».

Замысловский по этому поводу говорит: «название Dikiloppi, записанное Герберштейном со слов русских послов, очевидно – тождественно с названием Дикая Лопь в завещании великого князя Ивана Васильевича (1504 г.): «даю ему (сыну Василию)... Корельскую землю всю... со всем с тем, что к Корельской земле потягло, и с Лопыо с лешею, и с дикою Лопью». Для объяснения этого деления Лопи на Лешую и Дикую, в связи с упоминанием Герберштейна о последней и с замечанием его о том, что лопари занимались не только охотою, но и рыболовством, нельзя не иметь в виду современные этнографические наблюдения над этим племенем» и т. д. (См. подробнее З. И.-Ф. Ф. И. Спб. У., т. XIII, 1884 г.: «Герберштейн и его историко-географические известия о России», Е. Замысловского, стр. 109 и 110).

Кстати, Герберштейн в стране Дикой Лопи помещает какой-то город Дронт (см. об этом подробнее там же). Итак, относимые некоторыми к числу «басен» Ламартиньера килопы оказались действительностью и даже должны быть поставлены в несомненную ему заслугу: он первый из европейцев видел их и их жилища в натуре, а до него про них писали только по слухам...

18. Любопытно, что автор каждый раз, как только попадает в сферу русского влияния, отмечает тут большую степень (сравнительно с соседними местами) цивилизации.

Заметим, что нелюбовь инородцев к соли, даже до сего времени, удостоверена многими наблюдателями. Так, г.г. Лебедев и Нор пишут: «Хозяйка принесла в грязной деревянной чашке вареную оленину, без соли, и, прибавив к тому порцию полупротухлого китового жира, ласково пригласила меня закусить. Чукчи, как вообще все кочевые народы, не употребляют и не любят соли» (см. сборник «Путевые Очерки», СПБ. 1878, стр. 295).

Шеффер подтверждает, что лапландцы в его время не употребляли соли и хлеба (см. Histoire de Laponic, p. 1). Герберштейн пишет: «хотя у лопарей нет хлеба, соли и других возбуждающих пряностей (gulae irritamentis), и они питаются только одной рыбой и дикими животными, однако, как утверждают, они очень склонны к сладострастию» (см. Замысловский, loco cit., стр. 412).

Относительно торговли Шеффер подтверждает, что лопари преимущественно ведут меновую торговлю (подробнее см. у H. Харузина, «Русские Лопари», стр. 123 и др.).

19. Река, о которой говорит здесь автор – Тулома, впадающая в Кольский залив; при слиянии ее с р. Колой расположен город Кола. Современных нам описаний г. Колы и ее уезда – очень много. Укажу на Энгельгардта, С. Максимова, Немировича-Данченко. Для того чтобы судить о состоянии Колы, близком ко времени посещения ее нашим автором, нелишним. будет привести здесь выписку из писцовой книги Алая Михалкова 116, 117 и 119 г. г. (1608–1611). Подлинная книга (Кольский Острог; № 208, № общ. 300, № частн. 296) находится в Моск. Арх. Мин-ва Юстиции.

«И всего в Коле в остроге и на обеих посадах и за рекою за Колою посацких и стрелецких тяглых и с монастырским 94 двора, а людей в них посацких 150 человек, да 13 ч. стрельцов да бобылей, и с теми что в стрелецкой слободе 43 человека, да 6 мест дворовых старых и новых, а оброку они платили преж сего в государеву казну с 71 двора без чети по 2 гривны з двора на год».

20. Относительно украшений построек рыбьими костями, вернее – костями морских животных, а также относительно употребления этих костей на каркасы шалашей, надо заметить, что, при безлесье крайнего Севера, замена леса костью была очень распространена. Так, известный Семен Дежнев, открывший пролив, отделяющий Азию от Америки (названный, тем не менее, Беринговым, а не именем Дежнева), говорит: «на задней стороне Чукотского Носа, близ речки Становье, мы видели род башни, построенной чукчами из китовых костей» (У Полюса, стр. 116). Говоря про современных чукчей, Гельвальд замечает: «наружный вид их теперешних жилищ крайне некрасив; тем не менее, они являются, если позволено так выразиться, истинным произведением искусства, будучи составлены из китовых и моржовых костей, чрезвычайно искусно между собою соединенных» (см. op. cit., стр. 463).

21. Отсюда, как видно, еще далеко до «поясов целомудрия», которые приписали ретивые критики нашему автору...

Заметим, что в этом месте находится один из наиболее резких отзывов его, а дальше он об русских отзывается гораздо симпатичнее.

22. Харузин, подробно цитируя по Ламартиньеру похоронный обряд у лопарей XVII века, указывает, что приблизительно так описывался он и другими современными нашему автору путешественниками, а некоторые подробности обряда сохранялись даже и в гораздо более позднее время, – например, причитания, положение в гроб водки и пр. (см. стр. 319 и сл.).

23. В оправдание этих нелепостей, с нашей православной точки зрения надо сказать, что повсеместное почитание на севере св. Николая, предпочтительное перед всеми другими святыми – общеизвестно. Даже в настоящее время, как пишет С. Максимов про одну из поморских церквей, «по обыкновению всех здешних церквей, она освящена также во имя св. Николая, как бы в большее подкрепление народной поговорки, которая давно уже и справедливо гласит, что «от Холмогор до Колы – тридцать три Николы»» (Год на Севере.. 3-е изд., стр. 12).

Это почитание св. Николая существует не только у лопарей. Самоеды, другая значительная группа северных инородцев, тоже его почитали, даже еще в языческое время: Архимандрит Вениамин (просветитель самоедов) между прочим замечает, что особенным почитанием у самоедов издавна пользовался Николай Чудотворец. «Вследствие постоянных сношений с русскими, самоеды еще до принятия христианства усвоили себе некоторые христианские верования». Другой автор говорит: «Почитай великого Николу и выполняй обет, какой дал слуге божию Николе» – было у них давно уже общим правилом». (Энгельгардт, Русский Север, стр. 237).

Другой пример: «Я, говорит Белявский, приметил в углу закоптелый образ; всмотревшись в него прилежнее, я увидал, что это было распятие. На вопрос мой: какой это образ? хозяин и бывшие тут другие инородцы, поговоривши между собою, отвечали: Кола, т. е. Никола, Русский Бог. – А ваш где? спросил я. Они показали на него же. Более я ничего не мог узнать у сих дикарей» (Поездка к Ледовитому морю. М. 1833, стр. 48). Таковы результаты просветительной деятельности нашего духовенства, даже через два столетия после Ламартиньера...

Герберштейн также обратил внимание на то, что из святых русские «преимущественно чтят Николая Барского». Они, по его словам, «ежедневно рассказывают о многочисленных чудесах св. Николая», и затем приводит один из таких рассказов (см. Замысловского, стр. 372). У него же (стр. 371) приводится известие Матвея Меховского, на которого часто ссылается Герберштейн: «церквей в Новгороде в честь святых много: во имя одного св. Николая (которого русские более чтут, чем других святых) столько церквей, сколько дней в году».

Что касается приложенного рисунка, то не столько самый рисунок, сколько сопутствующий ему текст говорит скорее всего о резном изображении св. Николы Можайского, которое всегда выставляется для поклонения в полном облачении, которое Ламартиньер описывает совсем неверно, скорее всего имея в виду облачение католического прелата, каковой изображен и на гравюре.

Вообще, на Западе и по сие время относительно православной религии пишут немало диковин. Тот же пресловутый Диксон, на которого я неоднократно указываю в своих примечаниях, говорит о преимущественном почитании св. Николая на нашем севере и кончает следующими словами: «низкий остров направо от нас называется остров св. Николая, по имени смелого епископа, ударившего, как говорит предание, по щеке еретика Ария. Жития Святых говорят, что он родился в Ликии, а жил в Мире, отсюда наименование Мирликийского; но не сохранилось ни строчки его писаний, а добродетели, приписываемые ему, самых противоположных свойств» и т. д. Странно, что Диксону неизвестно почитание св. Николая у католиков и лютеран и тот факт, что житие его приемлемо у них в той же редакции что и у нас. Кажется, Диксон не особенно далеко ушел от Ламартиньера, хотя и тщится написать ученую книгу о России, в конце XIX в. (см. Свободная Россия. Путевые Очерки. 1878 г. СПБ., стр. 115).

Перечисляя количество церквей в Москве во времена царя Федора Алексеевича, Кондратьев говорит: «во всех сороках Москвы было 943 церкви, в том числе во имя св. Николая Чудотворца церквей соборных, монастырских, придельных и домовых 128». (См. И. К. Кондратьев, Московский Кремль. М. 1900, стр. 15).

При защите мною настоящей диссертации, один из оппонентов, пр. Н. Н. Ардашев, на основании превосходно знакомого ему архивного материала, высказал такую мысль: «Защищать Ламартиньера против нападок на него за то, что он назвал тогдашних русских николаистами, даже и не надо: они, действительно, так высоко чтили св. Николая, что могли так называться. Они даже никогда, – за единичными исключениями, – не давали при крещении имени Николай, почитая это для своих религиозных чувств столь же неудобным, как назвать ребенка «Бог», или. «Спаситель». Они даже избегали в разговоре упоминать самое имя Николай, – все из того же крайнего почтения к Святителю».

Пользуюсь случаем принести H. Н. Ардашеву глубокую благодарность за это ценное указание; отсюда видно, что хотя Ламартиньер формально и неправ, назвав наших предков николаистами, но по существу, видя повсеместное и глубокое почитание св. Николая, он был прав, и опять-таки мы ему должны быть благодарны., что он записал эту черту народного верования того времени.

24. Из старинных писателей одни – как Шеффер и Ацерби, – также указывают на разврат лапландок; другие это опровергают (см. подробнее у H. Харузина, Русские Лопари, стр. 61 и след.). Кроме того надо иметь в виду, что очень многие авторы свидетельствуют о сохранявшемся долгое время в Лапландии обычае так называемого «гостеприимного гетеризма» – угощения чужестранца своей женой и пр. На этом вопросе подробно останавливается и Н. Харузин (см. стр. 241 и др.). Подобным обычаем, даже после его исчезновения, можно объяснять некоторую легкость нравов лапландок.

Другой путешественник конца XVII ст. – Реньяр – пишет: «Лопари стремятся с такой поспешностью найти себе в жены девушек, которые лишились невинности, что даже предпочитают их, как бы они ни были бедны, богатым, если последние не лишены невинности... Однако, следует делать различие: чтобы они пользовались успехом, необходимо, чтобы девушка была лишена невинности отправляющимися зимой в Лапландию иностранными купцами, а не лопарем... Они столь усердно изыскивают таких девушек, что когда приезжают зимой в Торнео и находят девушку беременной, они не только забывают свои выгоды и берут ее без приданого, но даже покупают ее у родителей» (см. Regnard, Voyage. Pag. 41 и 42). Этим обстоятельством можно, разумеется, объяснить смешанность типа лопарей: слишком много у них инородной крови. Известно, что подобная легкость нравов до сих пор сохраняется в некоторых местностях у черемис и вотяков.

25. С. Максимов (op. cit., стр. 209) упоминает, что и теперь «языки трески, также как и головы, часто сушатся на солнце и идут потом, превращенные в порошок, в пойло домашнему скоту, особенно коровам».

А. П. Энгельгардт говорит: «местные жители не едят кярча и пимагора, а сушат эти рыбы в громадном количестве на солнце и затем кормят ими зимою рогатый скот» (см. Русский Север, стр. 26). Значит, рыбой кормят не только птицу, но и скот. Упоминаемая тут рыба «Рафф» есть палтус (Hippoglossus vulgaris s. mахimus), породы камбаловых. Действительно, у него плавников, можно сказать, нет, так как спинной и заднепроходный соединены вместе и очень большой длины; эти именно плавники, в копченом виде, называются по-французски raff, на что и указывает автор. Сушеный палтус и теперь в употреблении в Лапландии.

26. Вероятно, рода совы (Striges); сова эта цветом белая, у поморов – белый филин (Nyctaea пivеа). Эта птица является одною из характернейших для полярных стран и представляет ряд приспособлений к условиям жизни на дальнем севере. Подробнее см. Энц. Слов. Брокгауза и Эфрона, т. XXX, стр. 684 и сл.

Энгельгардт пишет: «замечательно, что по всей скале, рядом с чайками и гагарами, сидели белые полярные совы, рельефно выделяясь на темном фоне скалы белыми точками; почти у каждой совы в лапах находилась какая-нибудь птица, которую она нехотя ощипывала. Легкость добычи, обилие и однообразие пищи приучили этих хищников относиться апатично к окружающей их массе птиц; с своей стороны, последние не обращали никакого внимания на сов и спокойно сидели в гнездах. Они, по-видимому, инстинктивно чувствовали, что при громадном их количестве вероятность для каждой быть съеденной совою так ничтожна, что не стоит быть на стороже» (Русск. Север, стр. 157–158).

27. Тут мы снова подошли к пункту, наиболее осмеиваемому критиками Ламартиньера: говорили, что он и борандаев выдумал.

Оказывается однако, что он и тут прав... Приведем данные, имеющиеся в литературе:

Остров «Верендеевский» был издавна знаком русским: тут проходил морской путь новгородцев в знаменитую Мангазею.

Путь этот шел из устьев Двины «Колуем, на Канин нос, на Тресковую, на два острова, что у Верендеевских мелей, на Мержевик, малыми реками и большим морем, на Югорский Шар, на Карскую губу и на Мутную и Зеленую реки», которые вели через полуостров Ялмал в Обскую губу (см. Живописная Россия, т. XII, ч. 1, стр. 323). О Мангазее см. мою книгу: Черноморец, Север России. М. 1894.

Архимандрит Вениамин, перечисляя реки, которые текут по кочевьям Пустозерских самоедов, говорит: «В Ледовитое море текут: Песчанка, Иевка, Черная, Варандей и т. д.». Все они берут начало в Большеземельском хребте. (См. Самоеды Мезенские, в Вестнике И. Р. Г. О-ва, 1855, кн. 3, стр. 87, ст. архим. Вениамина).

Упоминание о Варандее тем любопытно, что на самых подробных современных картах (напр. на 10-верстной специальной карте Евр. России, изд. Военно-Топогр. Отд. Главн. Штаба в 1890 г.) такой реки нет, а против острова Варандея на суше обозначена только пунктиром речка без названия. Очевидно, это и есть р. Варандей, упоминаемая о. Вениамином.

Остров Варандей, пролив, отделяющий его от материка и близь лежащие острова описал впервые штурман Иванов (См. Литке, Четырехкратное Путешествие, ч. II, стр. 221 и сл.). Значительно позднее на карте, приложенной к изд. Импер. Вольным Экономическим Обществом книге «Беседы о севере России» (Спб. 1867), мы находим Поганченскую губу, в которую впадает рч. Черная, а правее устья последней – о-в Варандей, узкий и длинный, тянущийся параллельно берегу.

Тут дело идет об острове Варандее, который хотя и созвучен с Борандаем, но, может быть, не тожественен?

Древние географы однако знали подлинный Борандай.

В исследовании А. Даниловского (Картографические Материалы, выпуск 1-ый: Карты России 1614 г. СПБ. 1901) помещены две карты: первая – Гесселя Герритса – посвящена царю Михаилу Федоровичу, отпечатана в Амстердаме, в картографическом заведении Вильгельма Блау, по автографу царевича Федора Борисовича Годунова, а вторая – П. Дейриарда.

Первая из них – с латинскими названиями, а вторая – с русскими, переведенными полковником Дейриардом.

Отсылая желающих подробно познакомиться с этими любопытными нашими картами к вышеуказанному труду г. Даниловского, скажу только, что карты эти, с которых я позволяю себе приложить частичные копии, заключают в себе как раз те географические названия, за которые так доставалось Ламартиньеру от его критиков: тут есть и Большой Барандай (Bolsoi Barandoi), и Мурманское Море, и город Печора (теперь Пустозерск) и Самоеда, и Сибирия и пр.

Все находится на своих местах, указанных Ламартиньером и только, конечно, не соответствует нашим теперешним знаниям относительно долгот и широт мест, да и требовать от тогдашних географов такой точности нельзя.

В частности, что касается Борандая, надо заметить, что тогда этим именем назывался обширный полуостров, противолежащий теперешнему острову Варандею.

Очевидно, что Ламартиньер мог называть и страну эту Борандаем и жителей ее борандайцами, – совершенно так же как мы теперь называем жителей Колы – колянами, а Мезени – мезенцами. Во всяком случае, сохранив нам древнее географическое название этой местности, Ламартиньер. оказал услугу нашей географии, а название Борандай, данное им этой местности, куда лучше, чем теперешнее «без названия»... Не мешало 6ы, при следующих изданиях наших карт восстановить это древнее название.

28. Кильдомовия. К сожалению, даже на самой подробной десятиверстной карте. изд. Тип. Отд. Главного Штаба в 1890 г. (листы №№ 101 и 102), нам не удалось найти такого острова: на ней лишь схематично показан только один остров Варандей. На других, известных нам картах, также нет иного острова. Надо думать, что или на картах не нанесено этого маленького островка, или, – что тоже возможно, – бывший тогда отдельным островом участок земли слился теперь с островом Варандеем. Море в этом месте, как известно по последним лоциям, ежегодно и сильно мелеет; где еще 20–30 лет назад можно было проходить судну среднего размера, там теперь этого уже нельзя сделать. Может быть, таким образом и о. Кильдомовия слился с о. Варандеем или же с материком.

29. Надо заметить, вообще, что очень трудно, даже и теперь, провести резкую грань между той или иной группой инородцев Севера. И даже такой вдумчивый и аккуратный этнограф, как Н. Л. Гондатти, эту границу избегает устанавливать. Он пишет: «по мере приближения к востоку, т. е. к Оби и к северу, т. е. к Ледовитому морю, маньзы (вогулы) все более и более теряют свою чистоту, так как на востоке замечается их смешение с остяками, а на севере – с самоедами. Следы подобного смешения видны вообще между всеми тремя народностями (и, скажу от себя, также между четвертой – лопарями), и оно вполне понятно, в виду тех частых браков, которые заключаются между их представителями. С одной стороны это обстоятельство, с другой – одинаковые условия жизни производят то, что в нравах, в обычаях, в занятиях, в одежде, в принадлежностях домашнего быта, в типе – во всем замечается между ними много общего». (См. следы язычества у инородцев С.-Западной Сибири. М. 1888 г., стр. 4–5).

Таким образом объясняется и частое повторение Ламартиньером почти одних и тех же описаний и смешивание им, подчас, признаков одной группы инородцев с признаками другой группы. Не забудем, что наш автор совершил только кратковременную поездку в этих странах и ему вполне извинительно не заметить всех тонкостей различия, в которых даже теперь, при современных условиях, не вполне могут разобраться наши лучшие этнографы и путешественники, проводящие в среде инородцев целые годы, специально изучающие эти тонкости и отличия.

30. Вичоры или Вычоры (Vitzora) нам не удалось точно определить. Но зная, что всех родов самоедских тут шесть: тыссыи (около Пустозерска, самый многочисленный) за ним – логей (к с.-в. от Печоры), виучей или вичей, (к востоку от логей, ближе к уральскому хребту), хотанзей, валей и уанойта, – мы едва ли ошибемся, если примем, что Вичора есть просто один из самоедских городков именно рода вичей. На это указывает и близость расположения именно этого самоедского рода к о. Варандею. Перечисление самоедских родов и порядок их расселения взят нами у Максимова (Год на Севере), которому вполне можно доверять, зная его осведомленность и точность.

Остальные три рода – немногочисленны и живут, по большей части. в работниках у ижемцев. Если смотреть на карту, то от о. Варандея до г. Пустозерска (Печоры) надо ехать именно через место стоянки рода вичей. Тут же, – хотя несколько южнее, – есть речка Висер-яга, приток Колвы, названная так, очевидно, по роду вичей. Архимандрит Вениамин (oр. cit.) перечисляет подробно эти же самые названия самоедских родов. Далее, при перечислении поселений по р. Печоре около Пустозерска, Шренк, упоминает под № 17, Виску или Великовисошку, лежащую около левого берега Печоры, на небольшом острове, при устье маленькой речки, которая называется просто Виской (финское слово viski – «речка») и которой местечко обязано своим названием; расстояние Виски от Городка равняется 40 верстам (см. Шренк, Путешествие, стр. 509–510).

При описании Архангельской губ., священник Молчанов прямо говорит: «Владения ее с востока от рек Вишеры и Печоры простираются до Финляндии» (см. «Описание Архангельской губернии», о. К. Молчанова, СПБ. 1813, стр. 1). Но самое ясное указание на существование такой реки дает Витсен: в его книге Nord en Oost Tartarye, на стр. 952, приложена карта Маврициуса, 1680 г. В нашем современном смысле эта карта неточна, но важна для нас, как показатель тогдашнего знания географии этой местности: на ней показано устье реки Печоры, а почти параллельно ей – устье другой реки, которую он называет Visschers. Можно думать, что так назывался один из рукавов дельты той же Печоры.

31. «Дань с самоедов собирали государевы даньщики, которые и отвозили ее в Москву, говорит о. Вениамин, на основании Писцовой книги Огалина; дань эта состояла из разного качества и количества мехов». Очевидно, государев даньщик, – каким мог быть хозяин наших путешественников, – соблазненный ими, продал им именно государевы меха. (О дани с Самоедов подробней см. арх. Вениамин, Самоеды Мезенские, стр. 108 и сл.).

32. С. Максимов указывает, что и теперь поморки ткут подобные паруса, только из ровдуги, – из оленьих ремней. При описании чисто первобытных судов, на которых поморы-промышленники совершали свои смелые переходы по водам опаснейших северных морей, говорится: «поездки эти они совершали на кочах и шитиках; это – плоскодонные палубные суда, первые 12, а вторые 5 сажень длины. Суда эти сшивались кое-как, законопачивались мохом, вместо канатов и веревок имели лосиные ремни, а паруса были из оленьих кож (ровдужные), якоря же были деревянные, к которым для тяжести навязывались камни». Ламартиньер нам свидетельствует, что кроме ровдужных парусов были еще и рогожные. (См. У Полюса, стр. 113).

Как известно, употребление мочальных веревок не вывелось у нас и до сих пор.

33. Устья Печоры, положение города, – теперешнего Пустозерска, – и озера Городецкого, соединяющегося с устьем р. Печоры т. н. Городецким Шаром, – хорошо исследовал штурман Ивашов, (см. «Четырехкратное путешествие» Литке, ч. II, стр. 201 и сл.).

34. Относительно упоминаемых Ламартиньером магазинов, надо заметить, что такой способ сохранения всякого рода запасов (в береженье от огня) идет издревле и держится на всем севере и по сей день. Так, при описании известного раскольничьего Выговского монастыря, основанного в конце XVII и начале XVIII, читаем: «припасов в кельях нет, а около них построены на столбах хоромы, в которых держат хлеб» и пр. (см. Е. В. Барсов, Олонецкий монастырь Клименцы. М. 1871 г., стр. 58).

Завалишин также пишет, что самоеды меха и рыбу держат в амбарах, на высоких столбах.

(пер. В. Н. Семенковича)
Текст воспроизведен по изданию: П. М. де Ламартиньер. Путешествие в северные страны. (1653 г.). М. Московский археологический институт. 1912

© текст - Семенкович В. Н. 1912
© сетевая версия - Тhietmar. 2011
© OCR - Засорин А. И. 2011
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Московский археологический институт. 1912