ДИПЛОМАТИЧЕСКАЯ ПОДГОТОВКА

БАЛКАНСКОЙ ВОЙНЫ 1912 г.

Среди материалов архивного фонда бывш. мин. ин. дел, относящихся к делопроизводству III политического отдела (Ближневосточного), сохранились коллекции документов, подобранные по вопросу о дипломатической подготовке Балканской войны.

Указанные коллекции отнюдь не могут претендовать ни на исчерпывающую полноту, ни на достаточную выразительность и характерность подбиравшегося в министерстве материала, ни на свободу от исторически ненужного архивного балласта; в них имеются кроме того значительные хронологические пробелы.

В основу настоящей публикации, представляющей собою первую из имеющих последовать за нею частей, положена одна из указанных выше коллекций (носящая заголовок «Дипломатические переговоры, предшествовавшие 1 войне»; 16 сентября 1911 г. — 21 июля 1912 г.), существенно пополненная материалами, заимствованными из делопроизводств других отделов и вместе с тем подвергшаяся значительному сокращению в результате отсеивания всего того, чем без явного ущерба для дела представилось возможным пренебречь.

Публикуемые материалы представляют кусок истории активной русской политики на Балканах, тех последних усилий русской дипломатии, законным детищем коих явились балканские войны, эти предтечи империалистской войны.

Обследуемый кусок истории оказывается по необходимости вырванным из близлежащего исторического контекста.

Предпосылаемые документам вводные строки имеют своим назначением, хотя бы в самых беглых и фрагментарных чертах, напомнить читателю о существовании генетической связи между публикуемыми «переговорами» и предшествующими им «поступами» русской политики на Балканах.

«Нам надо было поставить Балканы под стеклянный колпак, пока мы разделаемся с другими, более спешными делами», — говорил министр иностранных дел кн. Лобанов, объясняя линию внешней политики, принимаемую русским правительством в 90-х годах.

Известно, что это была линия, направленная на соискание главою государства адмиральского звания, на получение шефства над водами Тихого океана, линия, оборвавшаяся в 1904 г. в связи с полным провалом испытуемого.

Претерпев в связи с указанными «спешными» делами горькую неудачу, получив дополнительные разочарования в делах внутреннего управления, после недолгих [4] хождений своего будущего премьера по приемным парижских банкиров, царское правительство охватывается обновленными чувствами дружбы и признательности к своей старой союзнице и вместе с тем попадает в объятия к ее новым английским друзьям.

Соглашение 1907 года означало для России не только воздержание от активности в делах Средней Азии, но и определяло собою возвращение ее при первых возможностях к активной политике на Ближнем Востоке.

Правда, возвращаясь на Ближний Восток, Россия находила теперь положение здесь существенно изменившимся.

Не забудем, что в 1897 году, в момент своего явственного устремления к Тихому океану, русская дипломатия стабилизовала ближневосточные дела исключительно путем обоюдного соглашения с Австрией, путем полюбовного с нею раздела сфер влияния на Балканах. Когда, в 1903 г., вспышка четнического движения в Македонии грозит накалить политическую атмосферу на полуострове, делом тушения македонского пожара занимаются представители тех же двух «наиболее заинтересованных» на Балканах держав, обсуждающие в Мюрцштеге, в стенах охотничьего замка Габсбургов, программу реформ в Македонии. Заслуживает внимания маленькая подробность: мюрцштегская программа официально сообщалась Порте в нотах, врученных одновременно русским и австро-венгерским послами, — это служило торжественным провозглашением принципа, по которому всякие действия на Балканском полуострове должны предприниматься не иначе, как по взаимному соглашению.

Годы 1904 — 1905 отмечаются принципиальным изменением традиционной английской политики в ближневосточном вопросе и значительным ростом английского влияния на Балканах. Балканский вопрос становится предметом особых забот европейского концерта, а лейтмотивом всех действий этого концерта являются англо-германские антагонизмы.

Еще раньше, во время англо-турецкого табасского инцидента 1906 г., имевшая случай манифестировать в пользу Англии русская дипломатия, руководимая поклонником сэра Эд. Грэя, с неизбежностью должна была теперь итти и в балканских делах в английском фарватере.

Можно сказать, что линия этого нового английского фарватера в известной степени, до известного предела даже гармонировала с теми «историческими задачами» на Балканах, к осуществлению которых русская дипломатия почувствовала себя вновь призванной. Напомним, что старый лозунг Гладстона «растерзать тело Турции» начинает приобретать в Англии некоторую популярность. В резидирующем в Лондоне «Балканском Комитете» слышатся речи и выносятся резолюции на тему об ответственности Англии за установление порядка в Македонии. Влиятельный член «Балканского Комитета» Ноэль Бэкстон (в своей книге, «Europe and the Turks», изданной в 1907 г.) проводит мысль о желательности довести дело до открытого разрыва на Балканах, пустив застрельщиком Болгарию. Тенденции эти отражаются и в английских официальных кругах: в тронной речи (29 — 1 — 1908 г.) подчеркиваются серьезные опасения, внушаемые положением в Македонии; сэр Э. Грэй обращается к Извольскому (28-11-1908 г.). с официальным заявлением о неотложности македонских реформ; оживляется деятельность в Болгарии английских агентов, стимулирующих у болгар агрессивные стремления в Македонии.

Вместе с тем не менее явственно намечаются тенденции австро-германской политики. Когда, набросанный при свидании в Свинемюнде (август 1907 г.) Извольским [5] и Бюловым и средактированный затем Извольским совместно с Эренталем, проект судебных реформ в Македонии обсуждается (в декабре того же года) на конференции послов в Константинополе, германский посол к немалому удивлению своих коллег подвергает проект резкой критике, а австрийский представитель жестокую критику собственного проекта молчаливо одобряет. План судебной реформы в Македонии рушится в корне. Конец русско-австрийского соглашения на Балканах уже намечается явственно... «Циничный жест» австро-венгерской дипломатии находит исчерпывающее объяснение в тех переговорах, которые ведет в это время гр. Эренталь с турецким правительством — он обещает последнему отказаться от поддержки собственного проекта реформ, если Турция согласится на постройку железной дороги через Новобазарский санджак. Проектируемая ветка, длиною в 160 км., должна сомкнуть австрийскую сеть с турецкой дорогой от Митровицы на Салоники. Громадность ее экономического и политического значения — особенно в предвидении соединения турецкой сети с греческой — было неоспоримо. «Таким образом получится, — говорил Эренталь 28 — 1 — 1908 г. в венгерской делегации, — прямое сообщение Вена — Будапешт — Сараево — Афины — Пирей, которая послужит кратчайшей дорогой из центральной Европы в Египет и Индию».

Австрийский проект не без основания квалифицировался русским министерством ин. дел., как решительное и непоправимое нарушение русско-австрийского соглашения о разделе сфер влияния на Балканах. Не без основания, возвращаясь к активности на Ближнем Востоке, русское правительство ставит на очередь вопросы об усилении своей боевой мощи (заседание Государств. Думы 30-VI-1908 г.), те самые вопросы, которые в эту же пору фиксируют внимание английского правительства, вносящего в парламент законопроект о широкой судостроительной программе (24-11-1908 г.). В то же время в противовес австрийскому ж.-д. проекту русскими финансовыми кругами выдвигается старый сербский проект Дунайско-Адриатической дороги (от Мрдаре до Дьякова и далее на побережье), и делегат русских банков, Вышнеградский, ведет в Париже переговоры с представителями французских и итальянских финансовых групп.

Разумеется, в каких бы формах русская активная политика на Балканах ни проявлялась, формы эти оказывались различными сторонами одной и той же, неизменной для политики царизма, сущности — его исконного тяготения к проливам.

При функциональном расстройстве экономики и военной системы не приходилось, конечно, и помышлять о какой-либо акции, хотя бы отдаленным образом напоминавшей обручевский проект 1897 г. о прямом захвате верхнего Босфора. Ведь совсем недавно (28-1-1908 г.) Совет государственной обороны на заседании, посвященном вопросу «о подготовке к войне с Турцией», признал «необходимым ныне избегать принятия таких агрессивных действий, которые могут вызвать политические осложнения».

Оставалось, следовательно, рассчитывать или на длительный затяжной процесс мирного проникновения или на тонкую дипломатическую игру, становившуюся тем более тонкой, чем более слабыми были реальные ресурсы, утончавшуюся порой до того предела, когда запутавшимся игрокам приходилось ретироваться с дипломатической сцены с испорченной репутацией. Первые же шаги новой русской политики на Балканах, характеризующиеся чертами такой игры, игры, несогласованной с видами англо-французской дипломатии, а потому — рискованной, ознаменовываются [6] неудачей, известной под именем дипломатической Цусимы. Мы имеем в виду все то, что связано с фактом аннексии Боснии и Герцеговины.

Склонные к драматизации исторического процесса исследователи факт этот нередко полагают исходным пунктом всей той цепи событий, которые привели в конечном счете к империалистской войне. Факт этот ждет еще своего документального освещения, но и то, что уже известно о нем, наделяет его всеми характерными для узлового момента особенностями и вместе с тем помогает правильной исторической установке той роли запевалы, какую начинает играть царская Россия в ближневосточном концерте.

Не спрашивая броду у своих старших друзей, русский министр иностранных дел стремительно бросается к водам Босфора, которых он надеется достигнуть путем дипломатической сделки со своим исконным антагонистом на Балканах.

19-VI-1908 г. Эренталь получает от Извольского многозначительный меморандум, нетерпеливый министр заявляет об отсутствии со стороны России возражений против проведения санджакской дороги; вместе с тем он выражает согласие на то, чтобы «связь с Боснией и Герцеговиной Австрия сделала постоянной»; взамен всего этого он хочет получить открытие проливов для русских военных судов. Полагая себя связанным в босне-герцеговинском вопросе секретными соглашениями с Австрией 1881 и 1884 г. г., Извольский при личном свидании с Эренталем в Бухлау (15-IX-1908 г.) безоговорочно подтверждает свое согласие на аннексию, в то время как Эренталь сохраняет себе свободу действий ссылкой на то, что вопрос о проливах должен быть решен Европой. Пока нашаливший дипломат в поисках сочувствия и поддержки совершает свое дипломатическое турне по Европе, Эренталь успевает поставить русское правительство перед совершившимся фактом (6-X-1908 г.). Компенсируя Турцию отказом от Новобазарского санджака, австрийский министр ин. дел. превентивным санкционировать независимости Болгарии завоевывает симпатии последней и тем наносит дополнительный удар престижу своего неудачливого соперника. Ставка Извольского на проливы оказывается битой, Берлинский же Трактат и status quo на Балканах нарушаются и нарушаются исключительно в пользу Австрии. Попытки Извольского, направленные к организации дипломатической самообороны путем созыва конференции держав и вознаграждения наиболее пострадавших, терпят фиаско.

Поглощенная всецело мароккским вопросом, искусно обостряемым германской дипломатией, Франция не проявляет интереса ни к вопросу о русских притязаниях на проливы, ни к вопросу о созыве конференции. Расчетливая и осторожная и раньше, после июльского переворота в Константинополе позиция Англии становится в ближневосточном вопросе особенно осторожной и выжидательной: усматривая полную неготовность России к серьезным выступлениям, Англия не оказывает политике Извольского реальной поддержки. Предъявляемое 23-III-1909 г. германским послом в Петербурге ультимативное требование открытого признания аннексии выполняется Извольским безоговорочно, с «унизительною» поспешностью. По тому же вопросу о проливах заключаемое с Италией соглашение в Ракониджи (25-X-1909 г.), являющееся единственным фактом, могущим войти в актив царской ближневосточной политики в период 1908-1909 г.г., разумеется, не может исправить положения.

Поставленная перед фактом нарушения «равновесия» на Балканах и завоеванного здесь двуединой монархией господствующего положения, встречающая после [7] низвержения Киамиля (февраль 1909 г.) ярко выраженную германскую ориентацию в Константинополе, изолированная от дружественных держав в своих наивно-активистских тенденциях, русская дипломатия оставлялась на второй год в том же классе для переподготовки в балканском вопросе и вынуждалась заняться исправлением наделанных ею ошибок — под наблюдением сэра Грэя восстановить добрососедские отношения с Австрией (соглашение 1910 г.), заявить в Потсдаме (4-XI-1910 г.) о своей готовности к поддержанию status quo на Балканах и затем перейти к очередным делам, т.-е. к медленной, строго локализованной, подготовительной работе на полуострове, работе по созданию, так называемой балканской федерации.

Строго говоря, эта подготовительная работа велась и раньше. Аннексия, лишь юридически оформившая созданное 30 лет тому назад для Боснии и Герцеговины положение, принципиально не внесла ничего нового, но, вместе с санджакским жел.-дор. начинанием, явилась ярким выражением австрийских агрессивных стремлений на Балканах, обострявших существовавшие антагонизмы и прежде всего и больнее всего ударявших по интересам Сербии. Напомним, что еще по договору 1882 г. с Австрией Сербия соглашалась оставить Боснию и Герцеговину за Македонию. Напомним, что в период своих неудачных попыток Извольский требовал для Сербии территориальной компенсации, дающей ей через юго-восточную часть Герцеговины выход к берегам Адриатики. Крушение национальных сербских надежд вызывает в стране острое возбуждение и рефлектирует образованием кабинета, открыто принимающего программу сопротивления Австрии. Вместе с тем все расчеты сербских политиков направляются теперь на территории, лежащие к югу, т.-е. на спорные районы Македонии.

Созданное тем же фактом и осложненное коронованием князя Фердинанда умаление сюзеренных прав султана стимулировало исконные болгарские притязания на Македонию. Взаимно антагонистические сербские и болгарские притязания на македонские вилайеты встречают отпор в младотурецкой национальной политике, но не теряют от того ни на ноту в своей все возрастающей напряженности. Тот же Македонский вопрос и обостряющийся вопрос Критский создают с момента младотурецкой революции и в Греции почву, благоприятную для антитурецкого движения. Не приходится в данном случае и говорить о тех сербах, которых называли черногорцами, которым удалось сохранять свою независимость от теснившей их Турции, но пришлось стать в полувассальные отношения к России.

Конъюнктура на Балканах, как видим, не отличалась простотой, зато давала русской дипломатии благодарный материал для «производительной» работы, заслуживавшей полного поощрения со стороны осмотрительных англо-французских друзей.

Цель, намечавшаяся русской дипломатией, была отчетливая и ясная, такая же отчетливая и ясная, как и прежде — овладение проливами: средством для достижения этой цели являлись прежде всего балканские славянские государства; очередной задачей — их вовлечение в орбиту русской политики и создание союза, направленного против Турции.

Ущербленная австрийской агрессией, поставленная под постоянную угрозу австрийского удара, при содействии русской дипломатии заключающая в Париже заем на военные цели, Сербия с момента аннексии оказывается отброшенной всецело в русскую сферу влияния. [8]

Главным объектом русской дипломатической обработки должна была стать Болгария, в течение последнего десятилетия сильно выросшая экономически и культурно, быстро приобретавшая значение решающего фактора среди государств Балканского полуострова.

С момента сентябрьских софийских торжеств 1907 года, посвященных юбилею русско-турецкой войны, русское представительство в Софии приступает к энергичному «обволакиванию» болгарских правящих кругов, к организации болгарского «общественного мнения». Русский поверенный в делах в Болгарии план своих работ, к которым он собирался приступить «без потери времени», при этом определял так (См. депешу Сементовского-Курило от 12/ХI-1907 г.): прежде всего — «взглянуть на нее (Болгарию. А. П.) не как на цель, а как на средство, которое выгодно может быть использовано нами»; далее — «использовать унаследованный от войны 78 г. культ России как страны-освободительницы», укрепить «нравственные связи» с болгарами и, наконец, — «перейти к конкретному уговору», оставаясь в то же время «хозяином положения, имея все нити в руках, а следовательно, и возможность сделать решающий шаг тогда, когда это будет соответствовать нашим видам».

Та работа, какую развивает русский дипломатический представитель в Софии вкупе с русским военным агентом, оказывается настолько энергичной, что даже энергичному министру ин. дел приходится неоднократно удерживать своих сотрудников от излишнего рвения. Осторожность приходилось соблюдать тем большую, что отяготившее государственный бюджет крупными расходами на вооружение болгарское правительство к тому времени было особенно сильно преисполнено национального нетерпения в деле достижения своих «исторических целей».

Главная роль в русско-болгарских переговорах в тот период выпадает на русского военного агента, полковника Леонтьева, который интересуется преимущественно вопросом о военной конвенции. Известно, что русское правительство было связано с Болгарией секретным военным соглашением 1902 года, направленным исключительно против Румынии и Австрии и утратившим к рассматриваемому времени всякое политическое значение. Во время частых свиданий полк. Леонтьева с болгарскими генералами разговор обычно вращался вокруг вопроса об условиях, на каких должна быть заключена новая военная конвенция. Конвенция, очевидно, должна была быть направлена теперь против Турции.

Затевая свою «игру» в Вене, руководитель русского дипломатического ведомства отнюдь не был расположен, как мы видели, к «непосредственным действиям», не был расположен уже по одному тому, что для этого не было реальных возможностей. Естественно и понятно, что и теперь он давал своему представителю в Софии директиву держать курс на «соглашение исключительно политического характера, а не на военное». Правда, недели за две до тырновского акта, русское правительство, склоняя Болгарию к «совместному с Россией плану действий», для объявления независимости выражало готовность заключить с княжеством военную конвенцию. Русской дипломатии не посчастливилось и в этой скромной попытке. Болгарское правительство уклонилось от русского предложения. «Князь все время колебался, — рассказывает об этом полк. Леонтьев (См. донесение полк. Леонтьева на имя нач-ка генер. штаба от 1/Х — 1908 г.), — и окончательное решение принял [9] только в воскресенье, 26 сентября, когда ему стала известна сущность русского предложения... На другой же день, в понедельник, князь делает роковой шаг, идущий совершенно вразрез с нашими желаниями... Князю нужно было спешить: задержись он еще немного, — и ему волей-неволей пришлось бы пойти навстречу русским предложениям... князь не потерялся и быстро принял решение, сразу сделавшее его чуть ли не господином положения... Своим тырновским переворотом князь сразу поймал двух зайцев... отделался от слишком тесной военной связи с Россией, могущей его скомпрометировать в глазах Австрии, и одновременно получил столь давно и страстно желанную им царскую корону»...

Упустив политически выигрышный момент объявления независимости, русское правительство спешит сыграть привычную для него роль «освободителя» и посредством финансовой сделки укрепить отношения с новообразовавшимся царством; отказываясь от части причитающегося ему от Турции военного долга, оно выражает готовность освободить Болгарию от вытекающих из факта провозглашения независимости финансовых обязательств последней по отношению к Турции, взяв с Болгарии долговое обязательство на ту же сумму: 7/20 апреля 1909 г.

Извольский подписывает декларацию «об отказе. России в пользу Турции от 40 аннуитетов военного вознаграждения); 8/ХII -1909 г. заключается русско-болгарская конвенция, «о займе в 82 милл. франков».

Приступ национализма в турецкой политике вызывает в дальнейшем согласительные настроения у болгар. «В последнее время, — сообщает Сементовский-Курило 28-1-1909 г. (См. письмо Сементовского-Курило Чарыкову ст. 28/I-1909 г.), — отношения между соседями настолько обострились, что даже вооруженное столкновение становилось вероятным». В это же время болгарский представитель в Белграде ведет переговоры о заключении секретной военной конвенции с Сербией. Македонский вопрос является, однако, камнем преткновения, и переговоры остаются висеть в воздухе. Во время приезда царя Фердинанда в Петербург в феврале 1909 г. Извольский обещает Болгарии содействие в достижении ею своих национальных вожделений, «для каковой цели, — по словам министра (См. секрета, телеграмму Извольского Сементовскому от 17/II-1909 г.), — имеется уже конкретное понятие сан-стефанской Болгарии». Вместе с тем он убеждает Фердинанда прежде всего «решительно отказаться от агрессивных действий против Сербии». В помощь Извольскому привлекается и столь занятая в ту пору своими «местными» делами союзная дипломатия: осенью того же года (октябрь 1909 г.) Милованович ведет с Пишоном беседы на тему о «более тесном единении между балканскими государствами» и просит руководителя французской внешней политики «оказать давление на Болгарию». «Г. Пишон, — доносил русский посол в Париже (См. депешу Нелидова из Парижа от 29/Х-1909 г.), — выразил министру полное сочувствие Франции установлению этого соглашения».

В чем заключалась в ту пору сущность сербо-болгарских разногласий? Милованович отстаивал мысль о разделе Македонии. Болгарские политики противопоставляли этому идею автономной Македонии, рассчитывая таким путем подойти к вопросу о воссоединении этой области с королевством.

Не безынтересным представляется то обстоятельство, что русская дипломатия принимает сербскую точку зрения. В своем инструктивном письме (См. секр. письмо Извольского Сементовскому от 20/III-1909 г.) к Сементовскому [10] министр основы для соглашения схематически намечал так: «Район Константинополя и проливы входят в исключительную сферу интересов России»; Болгария «будет иметь право стремиться к расширению своих границ в размере сан-стефанской Болгарии»; Сербии отводятся «области, открывающие ей доступ к побережью Адриатического моря». Построенное на таких основах соглашение Извольский считал возможным «подкрепить» особою военною конвенциею. «Быка надо взять за рога..., — комментировал Сементовский занятую русским дипломатическим ведомством в Македонском вопросе позицию (См. секр. письмо Сементовского от 13/1-1910 г.), — стремиться к автономии Македонии нам не приходится... Поставленная цель может быть достигнута лишь при условии раздела Турции».

Во время посещения Фердинандом Петербурга Извольский вручает сопровождающим болгарского царя министрам Малинову и Паприкову разработанный министерствами — ин. дел и военным — новый проект военной конвенции с Болгарией. Как признавался сам автор проекта (См. секр. письмо Извольского Сементовскому от 22/III-1910 г.), отличительною чертою его являлась «разница в обязательствах», принимаемых на себя Россиею и Болгарией: в то время, как Россия обязывалась лишь к проведению мобилизации, Болгария должна была открыть военные действия.

Тенденции русской политики в отношении Болгарии вырисовываются с достаточной ясностью: соблазняя болгар перспективой раздела Турции, русская дипломатия стремилась не только к «удержанию в своих руках нитей болгарской политики», не только к предупреждению самочинного выступления Болгарии, она пыталась превратить Болгарию в своего прямого вассала, как это ей почти удалось сделать с Черногорией заключением 2-XII-1910 г. составленной в аналогичном духе военной конвенции.

Домогательства русских империалистов встречают в болгарских правящих сферах серьезный отпор. Вторая по счету попытка петербургской дипломатии связать Болгарию военной конвенцией не удается. В апреле — мае 1910 г. на ряде устраиваемых русским представителем в Софии, «длящихся целыми днями», совещаний, в которых принимают участие Малинов и генералы Паприков и Николаев, русский проект подвергается всестороннему обсуждению.

Посвящаемая этим совещаниям информация русского посланника составляется в минорных топах и содержит в себе преимущественно указания на «основные черты болгарского характера — подозрительность и упрямство» (См. секр. письмо Сементовского от 14/V-1910 г.). Вопрос о будущих разграничениях с Сербией по-прежнему срывает переговоры. Попытка воспользоваться тревогой, порождаемой слухами о румыно-турецкой конвенции (сентябрь 1910 г.), и завязать болгаро-сербские переговоры в Белграде также разбивается об уклончивость болгар (См. секр. телеграмму Гартвига от 22/1Х-1910 г.). Старания русского военного ведомства соблазнить болгар военными заказами парализуются конкуренцией германских заводчиков, получающих заказы на изготовление орудий и миноносцев. «Наше положение в этом отношении далее ухудшилось, — жалуется военный министр в письме к управляющему министерством ин. дел (См. секр. письмо военного м-ра управляющему мин-вом пн. дел от 27/III-1911 г.), — очевидно намерение (болгар. А. П.) уклониться от русской помощи». [11]

Сменяющий Извольского Сазонов не только усваивает основную линию своего предшественника, но еще с большей настойчивостью, с большей систематичностью и еще ближе подходит к вопросу. Он начинает с того, что последнюю депешу Извольского, излагавшую точку зрения министерства на принципы русско-болгарского соглашения, заменяет тождественной депешей за своей подписью (См. письмо Сазонова Сементовскому-Курило от 1/ХІІ-1910 г.). Вместе с тем он наставляет своего представителя в Софии в случае упорства болгар в вопросе о «разнице обязательств» уступить, оговорив осторожно, что от необходимости выполнения взятых на себя обязательств русское правительство будет все же считать себя свободным. В то же самое время, при всей своей осторожности, Сазонов с прогрессирующей отчетливостью заостряет свои планы на войне с Турцией. При этом, устанавливая «принцип сохранения свободы решения относительно военных действий против Турции», Сазонов уже в декабре 1910 года намечает сокрушение Турции исключительно руками будущих балканских союзников (См. там же). Он разъясняет болгарам: «Военное вмешательство наше в турецко-болгарскую войну не всегда будет полезно для болгар, а, в особенности, в конечном фазисе войны, так как последствием такого вмешательства может явиться открытие военных действий с чьей-нибудь третьей стороны». Прежде же всего и сильнее всего Сазонов стремится к тому, чтобы примирить болгаро-сербские разногласия. Своему представителю в Софии он наказывает при обсуждении вопроса о разделе Македонии, во избежание обострения антагонизма между обоими государствами, — воздерживаться от точного определения территорий. Он советует болгарам быть умеренными и осторожными, он предостерегает их от того, чтобы, стесняя развитие Сербии в сторону Македонии, они не толкнули королевство на сближение с Австро-Венгрией; он угрожает им, что, в случае затяжки переговоров, Россия оставит за собой право поступить так, как диктуют ей ее интересы (См. И. Гешов, «Балканский Союз». Изд. 1915 г., стр. 28). Хотя Сазонову, как и его предшественнику, также не удалось заключить формального соглашения с болгарами, однако продукция его работы на полуострове прогрессивно возрастает, положение России на Балканах заметно укрепляется. Оно укрепляется настолько, что, строго говоря, отпадает даже необходимость в особом формальном соглашении с Болгарией.

Не только субъективные факторы — возрастание боевой мощи русской армии — определяют теперь более решительный и энергичный тонус русской политики на Балканах. Целый ряд объективных факторов как общеевропейского, так и местного балканского значения действовал в том же направлении.

Правда, английское правительство и теперь, как и в 1908 г., проявляет большую сдержанность в вопросе о притязаниях России на проливы, и Бенкендорфу не удается получить от Грэя обещания поддержать перед Турцией ее требования (Необходимо подчеркнуть, что вопрос об отношении Англии к развертываемой Россией на Балканах политике с особою настоятельностью требует документального освещения. Публикация документов по истории довоенных русско-английских отношений, а равным образом отношений русско-французских, предшествующих периоду 1910-1914 г., приобретает таким образом значение неотложной задачи). Зато переговоры с Францией по тому же вопросу ставятся на более твердую почву. Последовавшее за потсдамскими переговорами охлаждение в русско-французских [12] отношениях сменяется рецидивом сближения. В апреле 1911 г. русский поверенный в делах в Берлине заявляет о том, что действия Франции в Марокко признаются русским правительством «корректными и естественными». А происходящее 18/31 августа 1911 г. в Красном Селе совещание начальников русского и французского штабов, где детально обсуждается план предстоящего совместною вооруженного выступления против Германии, само по себе является столь ярким, фактическим доказательством возрождающейся русско-французской дружбы, что утрачивается необходимость цитировать произносимые на совещании речи генералов Жилинского и Дюбайля, посвященные тому же вопросу о взаимных обязательствах и взаимной признательности (См. «Материалы по истории франко-русских отношений 1910-14 г.», изд. НКИД 1922 г., стр. 701-704.). В то же самое время, не порываясь, продолжаются переговоры, которые ведет в Париже Извольский с Де-Сельвом (См. там же, стр. 112, 115, 118-144).

К началу сентября Сазонов, полагая, что наступает момент, когда приходится приступить в отношении наших вопросов к определенным переговорам и, может быть, даже действиям», дает Извольскому директиву добиваться закрепления предыдущих переговоров с французами «обменом писем между обоюдными министрами иностранных дел». А в середине сентября русский посол в Константинополе получает и формальную инструкцию приступить к переговорам с Портою о проходе через проливы русских военных судов. Шаги русского правительства на Балканах начинают отличаться такой твердостью, что, когда тот же посол, стараясь склонить Порту к уступкам, неосмотрительно обещает последней содействие установлению дружественных отношений с балканскими государствами и сохранению status quo на полуострове, — он получает от своего патрона заслуженный упрек в неосторожности (См. там же, стр. 531).

Назревание итало-турецкого конфликта в североафриканских турецких владениях, создавая немалые затруднения в делах тройственного союза, расценивается русскою дипломатиею как явление «выгодное» и входит внушительным звеном в международную конъюнктуру, благоприятствующим укреплению активистских тенденций русской дипломатии (См. там же письмо Извольского Нератову от 13/26 сентября 1911 г., стр. 113).

В благоприятном для русской дипломатии смысле складывается к тому времени и обстановка на самом Балканском полуострове.

С половины января 1911 г. Болгария находится в напряженной таможенной войне с Турцией, всякий товарообмен между соседними государствами прекращается. Болгария вынуждена начать с Сербией переговоры о таможенном соглашении. Заострявшееся против Турции таможенное соглашение косвенно оказывалось направленным и против Австро-Венгрии, против ее тяготения к Салоникам, которые болгары искони считали своим неотъемлемым достоянием.

Впервые после 1905 года, года таможенной войны между Сербией и Австрией, болгарские и сербские интересы объединялись но конкретному жизненному поводу на твердой экономической основе. «Отношения между Болгарией и Сербией, доселе корректные, но холодные, — пишет по этому поводу секретарь русского посольства в Софии (См. донесение Урусова из Софии от 1/ІІ-1911 г.), — как будто за последние дни сдвинулись с мертвой точки». [13]

Происходившая в Болгарии внутренняя политическая борьба приводит к середине марта 1911 года к власти народняко-прогрессистскую руссофильскую коалицию Гешова-Данева. «России нужно иметь сильную активную политику. Это нужно ей, нужно и нам, балканским славянам, которые существуют только благодаря мощному существованию России», — говорил Данев русскому посланнику в одной из своих бесед по окончании министерского кризиса (См. письмо Урусова от 28/III-1911 г.). Хотя во главе нового кабинета становится Гешов, более осторожный, склонный на первых порах уделять преимущественное внимание ликвидации болгаро-турецких трений, но положение русского дипломатического представительства в Софии остается твердым и устойчивым. В письме от 28/III Урусов писал: «Работы еще предстоит много, но условия работы ныне крайне легки, и работа может быть до крайности производительна — Болгария вошла ныне в орбиту русской политики» (Необходимо отметить, что к рассматриваемому времени относится заключение Болгарией небольшого жел.-дор. займа в Англии, а некоторое время спустя она будет вести переговоры о крупном займе с парижской биржею).

Очередное восстание в Албании, деятельно поддерживаемое Австрией, у которой оживляется также тяготение к Новобазарскому санджаку, выдвигает лозунг «автономной Албании» с границами, простирающимися до пределов Болгарии, и подымает болгарофильские настроения сербов. Проводимая младотурками политика истребления болгарского населения в Македонии действует на болгар в том же направлении.

Взаимное тяготение соседних стран становится настолько сильным, что грозит даже перелиться через те формы, какие определяла им русская дипломатия: в мае месяце Урусов с огорчением узнает, что Милованович без его ведома ведет с Гешовым переговоры о поднятии восстания в Македонии и объявлении войны Турции (См. письмо Урусова от 2/V — 1911 г.). Подобный «самостоятельный от России образ действий» представлялся русской дипломатии не только «нежелательным», но прямо «опасным». Он представлялся опасным тем более, что шел вразрез с намечавшейся русским правительством кампанией дипломатических переговоров в Константинополе о проходе русских военных судов через проливы и грозил сорвать необходимое урегулирование с Турцией вопроса о малоазиатских железных дорогах. «Наиболее действительным средством была бы решимость России взять в свои властные руки переговоры о политическом сближении Сербии и Болгарии», — писал по этому поводу Урусов (См. там же), откликаясь на преподанные ему министерством инструкции о «несвоевременности» выступления балканских государств против Турции.

Русской дипломатии не приходилось принимать предупредительных мер. С возникшими сербо-болгарскими переговорами повторилась старая история: коль скоро дело дошло до вопроса о разграничениях в Македонии, переговоры затормозились сами собой: пробивающие себе путь к берегам Адриатики сербы предъявили претензии на северные округа Македонии, в частности на округ Ускюбский; занятые осуществлением проекта железнодорожной линии Кюстендиль-Куманово и укреплением своего влияния в Ускюбе, болгары не соглашались уступать последний.

Русской дипломатии удается при таких условиях удержать сербо-болгарские переговоры в своих руках и сохранить положение арбитра в спорных вопросах. [14]

Правда, работы по-прежнему «предстояло много», и работа была не легкая. Трудность условий работы характеризуются уже одним фактом — величайшей конспирацией, которой покрываются переговоры: даже в Белграде часто не знают о том, что предпринимает русская дипломатия в Софии; собирающийся выехать в Софию, чтобы оказать помощь Неклюдову, Гартвиг удерживается министерством, «дабы не возбудить предположения о существовании переговоров» (См. секретную телеграмму Нератова от 17/V-1911 г.); в переговоры не посвящается даже русский посол в Париже, неоднократно жалующийся на свою неосведомленность в вопросе.

Но инициативная роль Петербурга становилась день ото дня значительнее.

Предпринятая министерством ин. дел объединительная работа быстро подвигалась вперед.

Руками русской дипломатии выковывалось соглашение, в тексте которого, по меткому замечанию Пуанкарэ, слова «status quo» упоминаются только тогда, когда речь идет о необходимости его нарушения; выковывался военный союз балканских народов, направленный против той страны, которая владела «ключом» от русского «дома».

А. Попов.

Текст воспроизведен по изданию: Дипломатическая подготовка Балканской войны 1912 г. // Красный архив, № 1 (8). 1925