Главная   А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Э  Ю  Я  Документы
Реклама:

№ 13

ЗАПИСКА ФОМЫ МАРОШЕВИЧА

(Марошевич Фома, черногорец, отправленный в 1758 г. в Россию на обучение в Кадетский корпус (см. Политические и культурные отношения России с югославянскими землями в XVIII в. М., 1984, с. 220), родственник гувернадура Вуколая Радонича, отставной коллежский советник. Посещал родину в 1803 и 1807 гг)

17/29 июля 1808 г. Вена

У бильешки коиу ие предао руском МИД ускоро по повратку из Црне Горе, Томо Марошевич доказуие да Русииа, у мечународним околностима насталим послиие склапаньа Тилзитскои мира, мора да се побрине о иачаньу своиих снага за предстоиечу борбу са наполеоновском Француском, путем коришченьа оданих иои словенских народа »присаиединивши их своиои влади«. Ако то ниие могуче остварити, неоиходно ие именовати руске конзуле у Далмациии, Дубровнику, Боки Которскои и Црнои Гори, што би осигурало оданост становништва тих области према Русиии.

Црна Гора ие сада добила велики значаи за Русииу иер ие самостална и одавно одана Русиии. Али, препрека оствареньу интереса Русиие ие властольубиви и подмукли митрополит Петар I Петрович. Одмаздом над опатом Долчиием он ие прикрио своиу издаиу и везе са Французима, коие и дале подржава. Он ие присвоиио новац коии Русииа даие за народне потребе и сваковрсно злоупотреблава власт што оне могучава економско и политичко благостанье земле. Осучуие се такоче и секретар митрополита Д. Владевич и архимандрит С. Ивковик. Одстраньенье из власти »монаштва« и остваренье свиетовне владе претвориче Црну Гору у бедем против свих покушаиа Француза. [135]

Многие ныне политики, видя в недавней войне с Франциею мужество и храбрость войск российских, сильною рукою поражавших неприятелей своих, совокупленных из трех почти частей Европы, не знают в изумлении, чему приписать следует мир России с Франциею, (Има се у виду Тилзитски мир измену Pycиие и Француске закльучен 25. иуна/ 7иула 1807 године.) воспоследовавший в то время, когда первая поражавшая более вторую, перевес повелительства имела на стороне своей и когда притом Наполеон, видя постепенное умаление своей армии и опасаясь еще новой и пагубной для себя революции в Париже, и по причине не совсем угасшего пламени революционных партий, и по причине бесконечных наборов рекрут (conscrits) — следственно различных по сему неудовольствий, не требовал, но просил мира у северного Александра, возобновив, как мнят те политики, то предложение, которое в неотдаленном времени покойному государю императору Павлу I представлял к вершению первый консул бывшей Французской республики и о коем предложении тогда же упоминали газеты иностранные, почему будто бы и из великодушия также, Александр даровал мир Наполеону, толико ему вожделенный.

Другого роду политики, удаленные от умозрения первых, мнят, что недавний мир между упомянутыми державами заключен более для того, чтобы прекратить оным пролитие крови человеческой и изнуренной Европе доставить и то спокойствие, войною утраченное, и то изобилие, от коммерции происходящее, коих лишена она была почти от начала революции французской. Видя же ныне сии политики, что Наполеон, дыша обычным духом высокомерия и властолюбия завоевателей, стремится к покорению Гишпании с Португалиею и тем нарушает статьи недавнего мира и спокойствие Европы, заключают, что как возобновление войны со стороны России и некоторых еще держав противу Франции необходимо, так равно и укрощение буйства по всем их вычетам неизбежно.

Не приобщая мнения моего к мнениям политиков двух родов сих и не делая заключения, которое из оных правдоподобно, осмеливаюсь представить сим цвету россиян особенное мое мнение, из усердия более, нежели из тщеславия происходящее, что сильная и на лаврах опочивающая Россия не должна доверять и ближайшим союзникам своим по той причине, во-первых, что к нещастию рода человеческого политика, долженствующая иметь основанием нравственность (morale) в противность оной основывается на силе; и тактика с пятьюстами тысяч штыков разрушает и труды дипломатики, и обыкновенные трактаты, и самые даже государства. Сверх погубного правила сего известно еще и то, во-вторых, что слабости свойственна зависть, страх, трепет, коварство; силе же — доверие, снисхождение, великодушие и какая-то, если позволено так наименовать, кроткая беспечность. Почему, как и само по себе следует, первая во всяких случаях вооружается всеми адскими орудиями махиавелизма, изыскивая различные средства не только ослабить вторую, но и довести ее к цели совершенного падения. [136] История веков преисполнена таковыми происшествиями, деяния же протекших 1799 и 1805 годов оправдают оные совершенно. (Односи се на рат наполеоновске Француске са другом коалицииом кoие иe почео 1799. и рату са тречом коалициям започетим 1805. године) Если происшествия годов тех основаны на ощутительной истине, то не может ли и прежнее и последующее предложение мое показаться таковою же истиною? Предавая все на суд превосходному просвещению, я продолжаю.

Если ковартство и махиавелические правила суть орудия государств слабых, то осторожность и благоразумие сильного должны стремиться к той цели, дабы отвергая высокомерие, стараться всячески умножить свои силы. А по сему следующее предложение мое основывается на том вопросе, чем еще умножить силы России и в настоящем ее состоянии весьма страшной Европы, чем еще умножить силы ее в то время, когда всякое государство стремится к тому предмету, дабы на развалинах соседей своих утвердить и благосостояние свое и могущество? География показывает ясно, что от берегов Северного океана до пределов Адриатического моря обитают народы славянские, все без изъятия преданные России и взирающие на нее как на будущую избавительницу свою. О сей истине удостоверился я прошедшего года, проезжая от севера к югу в нещастное отечество мое Черную Гору. И более еще ныне на возвратном пути в Россию, чувствуя вполне вопль и стон всех вообще жителей Боки ди Катаро, Рагузы и Далмации без различия исповедания веры; вопль и стон, поражающие чувствительность и происшедшие оттого представления, что лишаются надежды быть когда-либо под щастливым правительством кроткого и благодетельного императора всероссийского. Сию истину оправдывает и самое событие и чувство всех единоплеменных народов, живших в различные столетия на земном шаре.

Когда противоречие не может оскорбить сей истины и когда сверх того мудрое правительство России ласкало прежде и ласкает ныне всех частных людей происхождения славянского, то почему-то и мудрое правительство при благоприятном случае и в случае усыпления завистливой политики народов разноплеменных, почему не желает оно присоединить к своему правительству те славянские народы, которых сила России присоединить к себе в состоянии и которых усердие, преданность и непреоборимое желание соответствуют таковому спасительному событию для них?

Когда имеешь дело с врагом довольно сильным, с врагом весьма хитрым и дальновидным, тогда всякое упущение благоприятного случая не есть ли страшное погрешение против политики, повелевающей недремлющим оком взирать на все средства к умножению сил своих, следственно и государственного благосостояния?

Если, наконец, горячность усердия моего не примечает тех затруднений России, которые могут ей встретиться на всяком шагу такового исполнения, то почему не может она определить генеральных консулов с вицеконсулами между теми славянскими народами, которые [137] наиболее преданы России, и именно в Далмации, Рагузе, Боке ди Катаро и Черной Горе: консулов не из секты, впрочем, епикурейской, но придержащихся некоторым образом правил секты стоической и не предпочитающих золото добродетелям общественным? Предпочение всему золота не разрушило ли в настоящее время некоторые государства соседние России и не открыло ли тем пагубное развращение нравов многих людей настоящего века, происшествиями знаменитого? Да сохранят судьбы Россию от подобного повреждения и да мудрое правительство оной изберет к сему званию людей честных и благомыслящих, правила коих, основываясь на верности к России и согласуясь с мудрым наставлением правительства, возмогут обрести и подавать довольную пищу тому пламени усердия и преданности к России упомянутых народов, которая с надеждою оживит еще и согреет мрачною скорбию обремененные сердца их. Но если, впрочем, хитрые повелители тех народов поставят преграды и в сем намерении, то Черная Гора, никому не подвластная и от давних времен преданная России, есть то место, где правительство российское удобно и по желанию возможет производить всякие намерения, всякие предприятия и на сердца не раз упомянутых народов имеет полное влияние.

Всякий благомыслящий россиянин на предложение мое о пользе славян сказать мне может, что в недавней войне с французами народ черногорский и бердский, в состоянии будучи вывести противу неприятеля 20 тыс. оруженосцев и быв присоединяемы тогда к малочисленным войскам российским, могли бы не только охранить Боку, но и без всякого сумнения покорить Рагузу, Далмацию и Истрию; и истребя незнаменитое тогда войско французское, овладеть Херцеговиною, соединиться с сербами, истребить турков в Боснии и простираться с первыми к дальнейшем успехам. На все сие отвечаю самому благоразумию, что действительно, непременно последовали бы таковые успехи, если бы правительство российское в прошедшем 1803 году, посылая чиновника в Черную Гору и других в последующие от того годы, исторгло черногорцев из челюстей ненасытного и властолюбием дышащего монашества и по благоусмотрению учредило между ими светское правительство, избрав при том из народа 500 человек непременных оруженосцев для защищения того правительства, для усмирения непослушных и буйных и для приведения народа в образованное, следственно, сильнейшее прежнего состояние.

Объснив ответ мой искреннейшим или, лучше, самым простым образом, да позволено будет мне вопросить здесь также, в какие веки и каких плодов ожидать было можно от народов, в анархии утопающих, когда сверх того властолюбивый, коварный митрополит черногорский по известным уже причинам правительству российскому, надевая личину верности к России, старался всячески по видам своим не оскорблять сильно французов, и, поссорясь, как извесно, со всеми генералами российскими, действовал с черногорцами весьма слабо противу тех же французов у будущих, как быть может, благодетелей его?

Там, где оказывается очевидная польза, там не должно поступать полусредствами, полублагодеяниями, но щедрою рукою должно сыпать [138] полные, охотные благодеяния, одложать и привязывать сердца вечною, постоянною благодарностью. И 50 тыс. рублев, брошенных Россиею в год на устроение правительства черногорцам, были бы для России ничто иное, как пятак, подаваемый бедности похвальною чувствительностью. Но брошенные добрые семена в землю черногорскую принесли бы сторичные плоды от устройства, порядка и военной дисциплины, в народе утвержденных. И таковая политика, кажется, основательнее, тверже той, о которой в начале малого начертания сего упомянуто было. И если Россия не отвергает народ сей, то время уже приступить к делу, пока еще французы помощью митрополита не преклонили оный на свою сторону.

Если предположить, что слабые умозрения мои опытною мудростью примутся благосклонно, то самое нужнейшее соизволение правительства российского было бы то, чтобы в подозрении и прежде находящегося и ныне в оном существующего митрополита черногорского удалить из Черные Горы; удалить сего изверга, который известного сотоварища своего и благодетеля аббата Дольчия, отправив, как говорится, в другой свет, закрыл тем изменическое предприятие свое; который без малейших заслуг и вместо заточения за преступные дела свои ищет дерзновенно у высочайшего двора российского и у ближайшего ныне к нему соседа, как по делам его полагать непременно следует, ищет для себя и фамилии своей достоинство князя черногорского, который по сему с первейшими чиновниками того соседства видится и говорит часто и потаенно, без присутствия преданного России губернатора черногорского и прочих старшин народа; который в день недавно протекшего вознесения христова, при собрании трех тысяч народа черногорского на Цетине предложил оному, что дюк Мармонт писал к нему и требовал позволения иметь консула французского в том же Цетине как средоточии Черные Горы, получил старанием сказанного губернатора черногорского противный ему ответ от всего собрания и следующий: »Не согласимся никогда иметь у себя консулов других наций кроме консулов российских, и если к нещастью нашему забудет о нас Россия, то с терпением ожидать будем того блаженного времени, когда она вспомнит, что черногорцы существуют и ей верны и преданны«; который от того же аббата Дольчия, напитавшись махиавелическими правилами и имея капиталу в вещах и деньгах до полумиллиона рублев, благодетельною Россиею в разное время дарованных, вместо того, чтобы в неурожайные годы покупать хлеб для народа и предупредить тем разорение неимущих, голод и самую смерть; напротив того — подкупает людей частных, дабы рассеевали несогласие и вражду между племенами и ближайшими родственниками и, что всео ужаснее и бесчеловечнее, подкупает таких людей, кои убивают тех, которые, не покорясь ненасытой его алчности властолюбия, смеют иногда противиться корыстолюбивым его видам и предприятиям; который подобно предшественникам своим, получа от трех монархов российских золотые медали и серебренные для заслуженных черногорцев и от 1797 году по 1 тыс. голландских червонных во всякий год для пользы народа черногорского, ка изъяснено в высочайшем [139] манифесте, не выдал ни одной медали частным людям и ни отного червонца на пользу народа черногорского, как изъяснено в высочайшем манифесте, не выдал ни одной медали частным людям и ни одного червонца на пользу народа; и словом, уподобрясь хищному зверю, пожирает и имущество черногорцев, и их щастие, от наук и художеств произойти могущее, и политическое благосостояние оных. Дабы единою чертою довершить портрет митрополита черногорского, то довольно представить то, что некто иеромонах Домитиан, человек грубый, пьяный, без чувств и воспитания, притом расстрига и изгнанный из России, был и есть ныне тайным его секретарем. Развратный же архимандрит Ивкович был тайным посланником его ко двору всероссийскому: (Петар 1 иe у прольече 1807. године упутио у Петроград архимандрита Симеона Ивковича с писмима у корима се покрече план ствараньа словеносрпског царства од Црне Горе, Боке Которске, Херцеговине, Дубровника и Далмациие. (Видиети: Сборник русского исторического об-ва, т. 88, 1893, стр. 42-46; Внешная политика России XIX и начала XX в. Документи российского министарства иностранных дел, т. III, М., 1963, стр. 565, 573)) и которого митрополит называл архимадритом черногорским, хотя таковым никогда не бывал он.

Многое еще о делах архимандрита черногорского сказать бы здесь можно; но как в отдаленности и самая истина может иногда казаться клеветою, а наиболее опасаясь того, чтобы гнусною сею картиною не оскорбить нежные чувства прямого достоинства и просвещения, то оставляю описание сие с сожалением к описанному и устремлюсь к окончательному объяснению важнейшего предмета.

Когда угодно было России уступить Франции Корфу и Боку ди Катаро, места довольно важные по тем политическим причинам, что по близости из оных возможно было замечать всякие намерения, всякие движения Порты Оттоманской в Константинополе и движения французов в Италии, и в нужном случае, взяв скорые, благоразумные средства и меры, действовать с успехом; в последнем же из сих мест возможно было строить фрегаты и другие мелкие суда военные, доставая лес к строению из Херцеговины и Албании; но когда, повторяю, угодно было Росии уступить места те Франции, то остается теперь в предмете Черная Гора. Со всех почти сторон она укреплена натурою, и если к тому укрепить ее искусством в двух местах, как то от Зеты и Херцеговины, и сверх того силою твердого и постоянного правительства светского во оной, то можно утверждать смело, что знаменитая регулярная армия не будет в состоянии овладеть оною. Следственно, с обновленном ее состоянии послужить она может твердым оплотом противу всяких намерений, покушений и предприятий французов. В случае же учреждения консулов, как объяснено выше, с мудрым и достаточным для них наставлением можно ручаться также, что возмогут они удерживать навсегда чистую приверженность славянских народов к России, и албанских даже, и в случае войны доставить тем России не только очевидную пользу, но и важные даже успехи.

Предложив здесь вкратце слабые мои мысли, скажу наконец: да не удивляется истинное достоинство и просвещение тому событию, что [140] пущаюсь в довольно пространное поле политических умозрений; да не удивляется оно потому, что мода нынешнего века есть та, что всякий частный человек, без исключения и слабоумных, мешаются, говорят и пишут смело о делах политических. Но со всем тем когда-то истинное достоинство и просвещение заметит в начертании сем слабость и недостатки ума человеческого, то да благоволит оно заметить также и то полное и чистое усердие человека, Росиею облагодетельствованного, который преисполнен к ней и благодарности беспредельной и непоколебимой верности и который желает ей твердого и постоянного благосостояния.

Фома Марошевич,

отставной коллежский советник

Вена. Июля 17/29 дня,
1808 году.

АВПР, ф. ГА 1-9, 1804-1808 г., д. I, л. 24-29. Оригинал.