-

СЕРБСКИЕ ДЕЛА

Письмо из Белграда.

28 августа 1899 г.

Шальной выстрел одной более чем сомнительной и вполне ничтожной личности в короля Милана вызвал, как известно, ряд чрезвычайных и крутых мер в Сербии, к каким не прибегали и во время топчидерской катастрофы; тогда жертвою зверского убийства сделался один из благороднейших государей Сербии, Михаил Обренович III. Реакционные похоти, с которыми уже второй года ведется отчаянная борьба против народной — так-называемой радикальной партии, появились во всей разнузданности, пользуясь этим как бы по заказу подвернувшимся случаем, чтобы окончательно уничтожить своих политических врагов. Король Милан, без всякого следствия, на месте же покушения обзывает радикалов своими убийцами, и в ту же ночь арестуют лучших ее людей. В подунайском округе, с Белградом вместе, тотчас же объявлено осадное положение с “прекиим судом”, которому даются очень широкие полномочия (“Прекий”, т.-е. полевой суд решает по “совести и убеждению”, не стесняясь отсутствием доказательств, и решения его исполняются в 24 часа). Белградская тюрьма, через несколько дней была переполнена обвиняемыми в покушении, но аресты не ограничивались Белградом, где совершилось покушение, они делались и внутри страны, и о них имеются смутные сведения, также как и о ходе следствия над несчастными арестованными людьми. Известно было только одно, — что с арестованными обращаются очень сурово. Несмотря на то, что некоторые из них, как Пашич, Таушанович и д-р Веснич, были министрами и занимали высшие должности в государстве, их заковали в кандалы, как простых разбойников; самых близких родных к ним не допускали. Что сделали с нашим посланником при императорском дворе, генералом Груичем — вам известно; из-за одного частного письма, которое отобрали у арестованного д-ра Веснича, его лишили звания и хотели отдать под “прекий суд”. Письмо это опубликовано впоследствии в здешних газетах, и теперь видно, что оно не имеет никакого отношения в покушению на короля [833] Милана. В нем генерал Груич, на вопрос д-ра Веснина, который был его же коллегой в последнем радикальном кабинете, — изложил свой взгляд на политические события в Сербии последнего времени. Хотя это письмо, — как и письмо доктора Веснина к арестованному протоиерею Галичу, — имело чисто частный, интимный характер, тем не менее правительство воспользовалось случаем убрать из Петербурга представителя, к которому, как в бывшему вождю народной партии, и без того не питали особенного доверия. Генерал Груич, который не испугался угроз явиться на “прекий суд”, однако не был посажен в тюрьму; его, как и бывших его товарищей по министерству, д-ра Вуича и Андру Николича, выпустили на время из Сербии.

Преследование, впрочем, не ограничилось только политическими людьми и народной партией; преследовали всех, кого подозревали в несочувствии к режиму террора. Каждый почти день публиковались указы об увольнении от службы самых невинных в политике людей, как-то профессоров “великой школы”: Ждиевича, Недельковича, Стояновича и др. Черногорцев, приехавших в Сербию учиться или честным трудом заработывать себе кусов хлеба — массой прогоняли за границу. Даже присутствие иностранных корреспондентов, кроме известных своих “гостей”, — не могли терпеть.

В виду всех этих безобразий, что теперь творятся и творились в Сербии, справедливо можно спросить: а как на это смотрит народ! Народ со всех концов посылает депутации поздравлять с счастливым спасением дорогой Сербии жизни “старого господаря”. При режиме террора, это вполне понятно. Когда у сербов отнята была всякая возможность легальным путем свободно высказать, что народ думает и чувствует — тогда ему не оставалось другого, как протестовать грубой силой, или оказать тупую покорность грубой реакции, которая забрала в руки всю власть и всю организованную силу государства..

Задача реакционного кабинета д-ра Владана Джорджевича состояла именно в том, чтобы из современного конституционного государства, каким была Сербия до государственного переворота 1894 г., сделать абсолютное ханство. Либеральная конституция 1888 г., которая могла бы быть лучшим украшением тревожного правления короля Милана, и которая в мае 1894 г. была только временно суспендирована, теперь окончательно похоронена. Общинное самоуправление, которое и при турецком владычестве уцелело, теперь, при министерстве бывшего социалиста, д-ра Владана, — уничтожено. Последняя деревушка в Сербии теперь не имеет права выбирать себе своих [834] кметов (старост). В городах назначает их король указом, как чиновников, а в деревнях назначает полиция; и тем и другим правительство назначает порядочный оклад жалованья на счет общин. Кметским званием правительство теперь обыкновенно подкупает более видных из депутатов скупщины. Отменена также окружная и местная (уездная) автономия — в роде вашего земства; новым законом об ассоциациях (“удружения”) закрыты все политические общества, а новым законом о печати прекратили свое существование все от правительства независимые газеты и журналы. При таком положении сербское общество в королевстве лишено всякой возможности высказаться о настоящем положении страны свободно — ни делом, ни словом. Но, лишенное возможности самозащиты, сербское общество много обязано заступничеству иностранной печати, которая, за малыми изъятиями, почти вся заговорила против белградского террора. Южно-славянская и русская печать, как и следовало ожидать, горячо приняла наше дело в сердцу. Конечно, за стеной осадного положения мы в точности не знаем, что вне королевства творится; это мы угадываем только по отзывам подкупной газетки “Мале-Новине”, которая ведет неустанную борьбу то против заграничной славянской печати, то против печати европейской вообще, но особенно против русской. Против вашей печати вооружались даже — на русские деньги в России воспитывавшиеся — наши руссоманы. Под председательством профессора Сречковича, известного клеврета короля Милана, созван был кружок бывших русских воспитанников, в котором, после долгих и довольно пошлых пререканий по адресу русской прессы и России вообще, принята резолюция, составленная в громких, бессмысленных фразах. Шарлатан-историк Сречкович думал, что этим путем он служит династии — конечно, не даром, а за хороший бакшиш; прочие же бедные люди, под страхом потерять службу и насущный хлеб, не осмелились поднять свой голос.

Все первое время от покушения до сих пор прошло в приемах разных депутаций и в секретном ведении следствия над массою заключенных. Полу оффициальные органы сербского кабинета объявляли, что дело уже расследовано, что процесс скоро начнется, но “прекий" суд все еще занимался ничтожными делами, за которые иногда, однако, налагал строгие наказания (Редактор газеты "Дневный Лист”, Респерович, присужден на два заключения за то, что напечатал заметку, что, рядом с существующей скотобойнею, проектирует правительство новую. В этой заметке заподозрели намек, что “прекий” суд устроит человеческую бойню, а значит наносит обиду суду), а главное дело все откладывалось дальше и дальше. Хотя “прекий” суд имеет [835] право произнести приговор без формального доказательства дела, но, в виду настроении общественного мнения в Европе — так, по крайней мере, мы полагаем — наши реакционеры призадумались, — и постарались во что бы то ни стало добыть или просто придумать какие-нибудь доказательства вины подсудимых. Как вам известно, и созыв скупщины на чрезвычайную сессию 7-го августа отложен по тем же причинам на неизвестное время. А потом заговорили, что скупщина соберется в очередную сессию в сентябре, и что к тому времени и прекий суд займется своим настоящим делом.

С напряженным интересом ожидалось разбирательство главного дела. Вначале правительство думало, под предлогом покушения, одним разом, в 24 часа, покончить с своими политическими врагами, но, охлажденное от первого одурения, стало убеждаться, что так огулом нельзя судить даже и Кнежевича, стрелявшего в Милана, и главу радикальной партии — Пашича, только-что выпущенного из тюрьмы на свободу. Таким образом, после долгого следствия, открыли, что дело имеет двоякий характер: покушение на короля Милана и заговор против династии. За первое дело обвинялся Кнежевич и соучастники, а за другое — вожди народной партии. Главное любопытство возбуждал вопрос, каким образом Пашич, сидя 9 месяцев в Пожаревацкой тюрьме, успел организовать заговор против династии, не говоря уже о том, что вся его политическая деятельность со времени его прежней амнистии исключала всякую вероятность в таких происках с его стороны.

Каждый раз, в течение последнего десятилетия, реакционным порывам сверху предшествовало запугивание мнимыми анти-династическими заговорами. “Династия в опасности!» — это пароль всех наших реакционеров, которые, при новых либеральных учреждениях радикального режима, потеряли влияние на ход политики страны Так случилось в 1888 г., — когда ниспровергнут был первый радикальный кабинет под председательством генерала Груича; так было с его же кабинетом 1894 года, когда король Милан в первый раз по абдикации вторгнулся в Сербию, — и то же самое повторилось с последним полу радикальным кабинетом Симича. “Династия в опасности!" — и теперь кричат наши реакционеры, когда под предлогом покушения открыли настоящую травлю против самой популярной партии в народе. Под благовидным предлогом упрочения народной династии, реакционеры разрушали одну за другой либеральные институции, которые служили самым надежным оплотом престола Обреновичей. Шеф реакционного кабинета, д-р Владан, теперь открыто говорит, что суверенитет народа — это химера, и что либеральные учреждения, — которых народ добивался в продолжение [836] долгой парламентарной борьбы, — копия западных порядков, “дело сербских нигилистов”. Наши государственные люди, под шумок искусственных оваций, устроенных полицией в день покушения на жизнь короля Милана, опираясь притом на осадное положение, не давали себе отчета в том, что творят и что говорят; конечно, настоящий террор и охмеление пройдет, но с печальными последствиями реакции трудно будет потом справиться и королю, и народу.

Реакционный режим отозвался пагубно не только на внутренней жизни Сербии, но и на ее внешней политике. Дружеское соглашение с Болгарией и Черногорией, которое было достигнуто при Симиче, теперь совсем рухнуло. Отношения наши в Болгарии стали опять недоверчивые, а к Черногории они просто враждебны. С Турцией поддерживается лицемерная дружба, которая парализует всякую энергию в защите наших национальных интересов, как это оказалось недавно, по поводу кровавых набегов со стороны арнаутов на сербскую территорию. Какие теперь отношения наши в России и Сербии — это вы и сами очень хорошо знаете. Анти-национальная политика кабинета д-ра Владана пользуется благоволением одной только Австро-Венгрии.

Конечно, сербский народ остается и теперь верен своим традиционным симпатиям к России и ее Государю. И в настоящем переживаемом кризисе он обращает свои взоры к берегам Невы, откуда, во все трудные моменты его возрождения, неоднократно оказываема была ему братская помощь. Но как Россия может нам помочь во внутренних наших делах! — Чужого вмешательства в наши домашние дела не может у нас желать ни один патриот. Россия сама недавно — во время греко-турецкой войны — согласилась с Австро-Венгрией не вмешиваться во внутренние дела балканских государств и строго соблюдать status quo на полуострове. Вопрос только в том, насколько венское правительство искренно держится этого соглашения, и действительно ли оно не вмешивается в наши дела, хотя бы и не прямыми путями?

Говорят, что, когда король Милан в последний раз уезжал из Вены в Белград, чтобы прогнать Симича и водворить нынешний режим, тогда граф Голуховский сказал одному дипломату, что “Милан — единственный человек, который в состоянии внушить сербам почтительный страх”. Если это правда, то каким образом австрийский граф мог сказать это несколько недель спустя после того, как в Петербурге, — быв в свите императора Франца-Иосифа, — он давал, как мы слышали, графу Муравьеву слово не вмешиваться во внутренния балканские дела?! [837]

Оба наши короля (Напрасно русская печать называет короля Милана ех-королем. Он у нас настоящий король, с полных королевских титулом и всеми королевскими почестями. Он, правда, не подписывает указов, но без его ведома указы не пишутся и не подписываются) с правительством давно уже уехали отсюда в град Ниш, — далеко от нескромных глаз иностранных представителей, — и там должна собраться и “народная” скупщина. Какие законопроекты правительство готовит, — это тоже пока секрет. Зная, каким образом скупщина выбрана, — как она подтасована — одно можно предугадать, что она одобрит все, что правительство предложит.

Возможны и такие неожиданности, что после скупщины д-р Владан из Ниша не вернется больше с своими “полномочиями на пять лет”. Его кабинет и без того теперь, за исключением министров народного просвещения и военного, переменил весь состав. Если министр внутренних дел Андовович — правая рука реакционного режима — пришел к сознанию, что дальше с террором нельзя идти, и что пора ему удалиться, то можно ожидать, что, покончив с процессом, наши публичные дела примут другой оборот. Преемниками кабинета Джорджевича могут явиться либералы. Либеральная партия сначала одной своей фракцией, а в последнее время вся целиком — с бывшим своим вождем Ристичем и его же adlatus’ом Живановичем, сделавшимся на-днях министром земледелия, — поступила на службу реакционному режиму. Редкое явление! Политическая партия, которая именует себя либеральною, оказалась настолько реакционною, что пошла наперекор всем собственным традициям прежнего времени.

После всего совершившегося, трудно даже и гадать о том, что нам сулит ближайшая будущность...

Белград.

Текст воспроизведен по изданию: Сербские дела. Письмо из Белграда // Вестник Европы, № 10. 1899

Мы приносим свою благодарность
М. Н. Бычкову за предоставление текста.