ИЗ ПОЕЗДКИ В МАКЕДОНИЮЕвропейская дипломатия и македонский вопрос

МИЛЮКОВ П. Н.

ИЗ ПОЕЗДКИ В МАКЕДОНИЮ

Европейская дипломатия и македонский вопрос

Иностранные газеты были полны известиями о том, что Македония собирается наступающей весной “напомнить о себе европейским державам”. В течение минувшего года мы два раза были в Македонии, и с своей стороны можем только подтвердить основательность всяких опасений. Не следует, конечно, раздувать опасность и “маленький” вопрос превращать в “большой”, — по выражению одной нашей газеты; но еще хуже было бы закрывать глаза на опасность действительно существующую и позволить ей застать себя врасплох. Нам говорят: “волнение в Македонии есть дело небольшой кучки агитаторов”. Это верно, но только отчасти. Во-первых, “кучка” вовсе не так мала, как это может казаться людям, не бывшим на месте. Во-вторых, она не так далеко стоит от народа, как это себе представляют. При элементарном социальном строе и невысоком образовательном уровне, македонская интеллигенция всеми своими корнями остается в народе, оказывает на него непосредственное влияние и сама подвергается влиянию с его стороны. В-третьих, — и это особенно важно, — эта македонская интеллигенция и народ живут одними [53] и теми же идеалами, настолько понятными и близкими для массы, что распространять приходится не самые идеалы, а только способы их осуществления. Наконец, — что касается этих способов, — в стране, как Македония, — идея восстания и вооруженной борьбы за свободу слишком хорошо всем знакома и никого не пугает, несмотря на все ужасы турецкой расплаты — не только в случае неудачи, но даже раньше, чем вопрос об удаче или неудаче станет на очередь. Дело в том, что все эти ужасы существуют уже в обыденной жизни, повторяются изо дня в день, только, конечно, в гораздо меньших размерах. Вот почему понятно рассуждение того болгарина, который, по словам “Нового Времени”, объяснял редакции, что для македонцев весь рассчет — разом вызвать все насилия к весне, с целью сделать их невозможными в будущем. С хладнокровием, поражающим жителя более мирных стран, македонские деятели не только не закрывают глаз на возможность кровавого подавления восстания, но прямо указывают вперед цену крови, имеющей пролиться, как аванс за благосклонное внимание дипломатии, которое имеется в виду этим вызвать. Более благоразумные, правда, указывают на возможность ошибки в этом рассчете, напоминая бесплодность армянской резни. Но одинокие голоса этих благоразумных заглушаются общей уверенностью в благополучном исходе: и эта уверенность, в свою очередь, опирается на конкретный факт, более отдаленный хронологически, но более близкий географически и этнографически: на освобождение Болгарии. И тут, конечно, более благоразумные и более знающие напоминают о тех крупных переменах, происшедших в отношении различных держав к славянам и к Турции — со времени турецкой войны. Но и эти напоминания никого не убеждают. Одни преувеличивают свои собственные силы, другие преувеличивают возможность иностранной (и прежде всего русской) помощи, — и все охотно верят в то, во что так хочется верить. Надо принять тут еще в рассчет и то, что болгарское освобождение представляется здесь не совсем в тех чертах, как оно представляется нам. Мы рисуем себе, при этом слове, стихийное народное восстание, потом — ряд бесплодных попыток европейской дипломатии склонить турок в добровольным уступкам и, наконец, вооруженное русское вмешательство, вырвавшее у Турции эти уступки силой. Для болгарина (разумеем тут и македонца) вся история рисуется с другой стороны, нам совсем неизвестной. Для него это — длинный [54] мартиролог героев, погибших в напрасных усилиях поднять народ на собственную защиту; затем, ряд действительных вспышек, значение которых он преувеличивает, потому что знает, чего оне ему стоили; наконец, как своего рода “deus ex machina”, русская помощь, неожиданная и небезопасная, увенчавшая геройские усилия, в благополучном исходе которых она и без того нисколько не сомневался. Можно сколько угодно сердиться на неблагодарность и обличать непоследовательность этой народной психологии, но, как бы то ни было, она именно такова, какою мы ее только-что представили. И что для нас, здесь особенно важно, — в македонском деле повторяется теперь съизнова все то же, что было в болгарском, несмотря на то, что иллюзий должно бы было быть несравненно меньше с обеих сторон.

Итак, едва ли основательно было надеяться, что готовящуюся вспышку можно предупредить одними призывами к благоразумию и терпению. Благоразумные люди мало нуждаются в таком призыве, да их и немного. Для колеблющихся он гораздо важнее, и их гораздо больше; но колеблющиеся никогда не играли активной роли в событиях. Что касается неблагоразумных — сильных не столько числом, сколько решительностью, — им призыв к умеренности не помешает уверять себя и других, что Европа и не может говорить другим языком до восстания, но после восстания она, по необходимости, заговорит иначе. Гораздо внушительнее действует на всех другой аргумент: новые турецкие батальоны и пушки, в изобилии присылаемые в Македонию, для предупреждения ожидаемых весною событий. Но пролитию крови и этот аргумент может не помешать, так как, мы уже говорили, партия действия именно и рассчитывает на турецкие насилия, от которых, по старой привычке, завоеватели едва ли съумеют удержаться. Единственным действительным средством заставить и последнюю партию быть терпеливой было бы, по общему мнению всех знающих настоящее положение дела — немедленное и энергическое вмешательство дипломатии, т.-е. то именно, чего и хотят достигнуть македонцы путем восстания.

Но чего же можно достигнуть на таком пути дипломатического вмешательства, и в каком отношении стоит это достижимое к желаниям македонцев! Предрешать этот вопрос невозможно, но в качестве косвенного ответа может послужить предлагаемая ниже историческая справка.

Устроить в Македонии автономное управление на началах [55] широкой децентрализации — таково было в течение последних двадцати лет стремление европейской дипломатии. Автономия — таков и современный лозунг македонской партии действия, с которой согласно в этом огромное большинство местного населения. Несогласны преследовать эту задачу только греки и сербы; почему — об этом надо говорить особо. Впрочем, это видно будет отчасти и из приводимых ниже данных.

II.

Первое начало международному обсуждению вопроса о македонской автономии было положено на константинопольской конференции, заседавшей в турецкой столице в декабре 1876 и январе 1877 годов. Припомним вкратце общее положение дел, приведших к этой конференции. Полтора года уже прошло с тех пор, как разыгралось восстание в Герцеговине и Боснии; полгода — с тех пор, как Черногория и Сербия приняли участие в борьбе. Истощив все средства сопротивления, Милан обратился к русскому посредничеству. Русская телеграмма немедленно остановила военные действия и заставила турок заключить двухмесячное перемирие (1-го ноября нов. ст.). Через три дня, по предварительному соглашению с Россией, лорд Дерби разослал державам пригласительный циркуляр на конференцию, имевшую собраться в Константинополе. Одной из главных целей конференции поставлена была выработка системы автономных учреждений для Боснии и Герцеговины, с распространением их и на Болгарию. Основанием этой системы должны были служить обещания и обязательства, данные в разное время самой Портой.

Это было, однакоже, слишком ненадежное основание. Старых своих обещаний, данных еще законодательными актами 1839 и 1856 годов, Порта и не думала исполнять, как признал несколько позднее сам султан. Естественно, что и новым обещаниям Турции никто не верил. Инсургенты 1875 года прямо отказались вступать в переговоры на основании одних только обещаний, изложенных в принятой Портою ноте графа Андраши (30-го декабря 1875): они требовали, прежде всего, учреждения европейской коммиссии, которая бы контролировала выполнение турками принятых на себя обязательств. Таким образом, вопрос о “гарантиях” с самого начала являлся новой чертой предполагавшейся конференции: [56] от решения этого вопроса зависел успех или неуспех предпринятого державами совещания. Россия предлагала временную оккупацию восставших областей, как лучший способ разрешения вопроса. Но именно страх перед возможностью русской оккупации и заставил европейские державы обсудить вопрос о “гарантиях” международным путем.

Итак, задача конференции была двойная. В установленном Англией и принятым всеми державами “базисе” занятий конференции, задача эта была формулирована следующим образом: “que la Porte s’engagerait dans un Protocole a etre signe a Constantinople avec les plenipotentiaires des puissances signataires d’accorder a la Bosnie et a l’Herzegovine un systeme d’autonomie locale et administrative, c’est a dire, un systeme d’institutions locales qui donneront a la population un certain controle sur leurs affaires locales et fourniront des garanties contre l’exercice d’une autorite arbitraire. Il n’y aura pas question d’un etat tributaire. On donnera de pareilles garanties contre la mal administration en Bulgarie”. По буквальному смыслу этих фраз, “гарантии” должны были заключаться в самой “системе местных учреждений”. Но, несомненно, английское правительство с самого начала ставило вопрос о гарантиях шире, чем можно было заключить из этой на первый взгляд невинной фразы.

В инструкциях, полученных английским делегатом, маркизом Солсбери от своего правительства, говорилось об этом следующее: “Вся история Оттоманской империи, с самого введения ее в европейский концерт Парижским трактатом, доказала, что Порта не в состоянии гарантировать осуществление реформ в провинциях, при посредстве турецких чиновников: последние принимают их неохотно и игнорируют безнаказанно. Поэтому, при настоящем кризисе, необходимо добиваться соглашения между Портой и державами относительно устройства таких провинциальных учреждений, в которых выборное начало было бы соединено с внешними гарантиями доброкачественности управления ”.

Относительно “выборного начала” инструкция считала возможным исходить из существовавшего уже административного устройства дунайской провинции, впервые примененного там в управление Мидхада-паши и затем распространенного на другие провинции империи законом 1867 г. и фирманом 2 октября 1875 г. По этим законам, империя делилась на вилайеты, вилайеты на санджаки (arrondissements), санджаки на казы [57] (cantons), казы на общины (communes). Во главе каждого деления стоит правительственный чиновник: вали, мутессариф, каймакам; при нем — административный совет из высших духовных и светских чиновников, и четыре выборных члена — двое мусульман и двое от других исповеданий. Кроме того, в каждом вилайете собирается раз в год, не более как на 40 дней, “генеральный совет”, составляемый из четырех членов от каждого санджака, наполовину не-мусульман (Loi de villayets 1867 г., см. в Legislation Ottomane, Aristarchi-bey'я. II, 273-289. Там же и тексты хатти-шерифа 1839 г. и хатти-хумаюна 1856 гг.).

"Что касается “внешних гарантий” действительности этих административно-выборных учреждений, английское правительство предлагало, прежде всего, в качестве “временной меры”, назначение вали с согласия иностранных послов, “или их большинства”, на определенный срок (напр., 7 лет), с тем чтобы в пределах этого срока смещение его также происходило лишь с согласия послов. Значение этой меры маркиз Солсбери очень убедительно разъяснял своему правительству в одном из последующих донесений (Синяя книга. Turkey No 2 (1877). Correspondence respecting tbe Conference at Constantinople and the affaire of Turkey. Presented to both Houses of Parliament. 1877. Стр. 213. Донесение, от 4 января): “От принятия этой или какой-либо подобной меры и от успешного проведения ее зависит, главным образом, возможность надеяться, что эти провинции будут освобождены от притеснений, от которых страдали. На представительные учреждения следует смотреть как на способ научить население, в более или менее отдаленном будущем, защищать свои собственные интересы; но от их функционирования нельзя ожидать в ближайшие годы значительных улучшений во внутреннем управлении. В настоящее же время, управление должно быть личным, — если вообще хотят, чтобы существовало какое-нибудь управление; и от способности и честности губернатора должно зависеть благосостояние народа. К несчастию, господствовавшая до сих пор турецкая система не столько была рассчитана на то, чтобы обеспечить за губернатором эти качества, сколько — чтобы сделать их невозможными. Способный человек иной раз, конечно, и может попасть на видное место; но обыкновенно дело решается протекцией, причем главную роль играют фаворитизм и подкупность. Еще хуже, чем эти мотивы выбора на должность — постоянная зависимость от каприза во время самого исполнения должности. Чиновник знает, что он всегда в руках интриги, и что [58] если он наживет себе врага, достаточно сильного, чтобы заплатить за его отставку дороже, чем он сам может дать за свое оставление в должности, — он будет отставлен. Меньше всего он думает о том, чтобы предупреждать насилия или вымогательства, в которых заинтересованы богатые люди. Для него гораздо выгоднее взять свою долю в барыше, чтобы покрыть свои прежние расходы на взятки. Если эти злоупотребления не будут уничтожены, то рушатся все планы административных улучшений. Необходимость найти какую-нибудь сдержку и невозможность искать ее в турецком правительстве, совершенно оправдывают такую исключительную меру, как допущение вмешательства держав в назначение вали и обеспечение ему определенного срока службы, в случае удовлетворительного поведения”.

Что касается других гарантий, инструкция Солсбери предлагает выбор членов “генеральных собраний” всем населением каз, пропорционально вероисповедному составу населения; участие этих собраний в вотировании местных налогов, “так, чтобы, по уплате имперских налогов, провинция была независима в финансовом отношении от константинопольского министерства финансов”; назначение постоянных судей; участие послов в назначении мутессарифов и выбор каймакамов из членов “генерального совета”, по усмотрению вали, соответственно вероисповедному большинству данной казы; обеспечение не-мусульманам доступа в местную полицию и милицию, в большей степени, чем это достигнуто предъидущими распоряжениями Порты.

Инструкции русского уполномоченного, ген. Игнатьева, шли значительно дальше. В предварительных совещаниях с Солсбери, он определил требования России следующим образом. “Болгария должна составить одну, обнимающую все пространство, обозначенное желтой краской на карте Киперта, за исключением Варны, Адрианополя и Водены. Губернаторы — из христиан, назначаемые Портой с согласия держав на пятилетний срок. Выбор провинциальных советов — кантональными. Губернатор назначает префектов департаментов, христиан или мусульман, смотря по большинству населения. Кантональные советы выбираются населением. Мэры (мудиры) назначаются губернатором из трех выборных кандидатов. Кантоны содержат около 10.000 жителей и, по возможности, из лиц одного вероисповедания. Мэры исполняют должность мировых судей; высшие суды — в каждом [59] департаменте; апелляционный — в провинции. Судьи — частью выборные, частью назначенные, сперва на три года, после испытания — пожизненно. Религиозные споры разбираются духовным судом соотв. исповеданий. Милиция и полиция — из христиан, пропорционально населению. Губернатор назначает Чиновники-мусульмане должны быть из местного населения. В суде и администрации должен употребляться местный язык. Размеры десятины фиксируются и уплачиваются кантоном, который раскладывает налог... Турецкие войска должны оставаться в крепостях, и выходить оттуда лишь по требованию губернатора. Иммиграция черкесов прекращается; переселившиеся, по мере возможности, возвращаются в Азию... Оружие отбирается у мусульман. Международная коммиссия установляет детали и наблюдает за выполнением реформ. В ее распоряжении находится достаточная вооруженная сила, чтобы заставить уважать ее решения и охранять спокойствие”.

Русское предложение преследовало, очевидно, помимо вопроса о гарантиях, две главные цели. Во-первых, оно имело в виду создать вполне независимую, самоуправляющуюся областную единицу (кантон) и в ней сосредоточить всю силу выборного элемента. Во-вторых, чиновничий и военный элемент провинции оно стремилось подчинить генерал-губернатору области, сделав последнего, по возможности, единственным связующим звеном между провинцией и оттоманским правительством. Провинция выигрывала при этом в целости и самостоятельности; к тому же результату клонились и предположенные для нее, чрезвычайно большие размеры.

Дальнейшим развитием предложений ген. Игнатьева был “проект административной автономии Болгарии”, составленный американским агентом Скайлером и русским, кн. Церетелевым. Прежде всего, здесь точнее установлялись границы “Болгарии”. Для цели нашей статьи важно отметить, что “населенные болгарами части Македонии" определялись в проекте точнее, как “Чекюбский и Битольский санджаки, а также северные части Сересского санджака (Неврокон, Мельник и Струмица)”.

Затем, проект детальнее развивал положение о самостоятельной низшей единице — кантоне (= нахия, мудирлык). Число жителей нахии определено было в 5-10 тысяч. Удержана мысль — группировать отдельно христианские и мусульманские деревни. Избирателями в кантональный совет должны были быть все жители мужеского пола, достигшие 21 года и платящие прямые [60] налоги, также духовенство и учителя. Каждая деревня, приход или квартал, имели право послать в кантональный совет одного представителя, сроком на два года. В первом собрании члены совета должны были выбрать трех кандидатов. Одного из них генерал-губернатор утверждал в звании мэра (= мудир), два других становились постоянными членами совета, т.-е. образовали его бюро. Самый совет имел право собираться раз в месяц и чаще, если было нужно; он управлял всеми делами кантона, “без всякого вмешательства высших властей”.

Несколько кантонов составляли департамент (= каза). Генерал-губернатор назначал управляющего департаментом префекта. Каждый кантон выбирал двух кандидатов, из которых генерал-губернатор назначал шесть членов совета департамента, христиан или мусульман, пропорционально вероисповедному составу населения. Департамент являлся посредником между высшей администрацией и кантоном, и должен был совмещать в себе две административных единицы действующей турецкой системы: казу и санджак, — так как последний признавался “чересчур обширной единицей, чтобы отвечать потребностям хорошего и бдительного административного контроля”. Это сокращение промежуточных административных инстанций составляет новую характерную черту русского предложения.

Во главе автономной администрации становился генерал-губернатор, христианин, знакомый с болгарским и турецким языками, назначаемый, по согласию Порты с представителями держав в Константинополе, всякий раз за три месяца до истечения срока полномочий своего предшественника. “Генерал-губернатор будет представлять верховную власть и служить посредником между провинцией и центральным правительством. Он будет охранять порядок при помощи полиции и милиции, которые будут зависеть от него; в случае необходимости, он может, с согласия Порты, прибегать к содействию регулярных войск”.

При генерал-губернаторе состоит провинциальное собрание, члены которого выбираются кантональными советами. Для этой цели кантоны соединяются в округе от 20 до 30 тыс. жителей; советы кантонов, входящих в округ, собираются в центральном городе департамента и под председательством префекта выбирают одного депутата на два года. Имеют право [61] быть избранными плательщики налогов в размере не меньше 200 пиастров (пиастр — 8 коп.), также духовенство разных исповеданий и учителя. Провинциальное собрание собирается раз в год; сессия продолжается месяц и более, смотря по надобности. Прения публичны и свободны. Собрание само выбирает своего председателя и бюро. В его компетенцию входят: “раскладка налогов и контроль расходов, а также все вопросы, прямо или косвенно относящиеся к благосостоянию и интересам провинции, как-то: народное образование, торговля, промышленность, земледелие, пути сообщения и т. д. Оно может предлагать изменения в органическом уставе, санкционируемые Портой, если не будет препятствия со стороны держав. Оно принимает участие в назначении судей”. Собрание выбирает из своей среды постоянную административную коммиссию, сроком на два года. Число ее членов равняется половине числа департаментов. Десять ее членов, получившие наибольшее количество голосов, будут считаться действительными и получат содержание; подбальные считаются их заместителями. Представители разных духовных общин заседают в провинциальном совете по праву. Во всех случаях, когда дело идет не о простом исполнении закона или указа, а о мере, подлежащей обсуждению, генерал-губернатор обязан спрашивать мнения совета. Только с его согласия могут быт принимаемы губернатором административные меры, имеющие длящийся характер (напр., относительно базаров, ярмарок и т. п.). Наконец, губернатор, обязан представлять совету правила раскладок и сбора податей, а также давать ему отчет в бюджете прошлого и будущего года.

Христиане сохраняют дарованное им раньше (хотя применявшееся очень плохо) право служить в оттоманском регулярном войске, но, кроме того, формируют местную милицию с христианскими офицерами, назначаемыми губернатором, с 3-4-х-годичным сроком службы. На милиции будет лежать охрана порядка в провинции и гарнизонная служба. Рекрутская подать (bidel-i-askerie) уничтожается. Правительство может содержать регулярное войско только в крепостях, на свой собственный счет.

Полиция набирается из добровольцев-туземцев, пропорционально вероисповедному составу населения, советами департаментов; начальники назначаются генерал-губернатором и отвечают за действия подчиненных. Количество и [62] распределение полиции определяются генерал-губернатором и провинциальным советом (Проект Скайлера и Церетелева; см. Turkey, 2, 29 и 42).

Чтобы исчерпать материалы, бывшие в распоряжении членов конференции, необходимо упомянуть еще поданный ген. Игнатьевым меморандум об устройстве финансов будущей автономной провинции (Ib. 48-49). Согласно этому проекту, сумма доходов, получаемых Портой от Болгарии, как в прямых, так и в косвенных налогах (за исключением чрезвычайных), определяется по сложности десяти лет; средняя определяет на пять лет нормальную сумму налогов, лежащую на провинции. Не больше 30% этой суммы правительство может обратить на удовлетворение общих нужд государства; остальные 70% употребляются на нужды провинции, соответственно распоряжениям провинциального собрания и под его контролем. Собрание производит раскладку налогов (за исключением косвенных) между кантонами; кантоны — между общинами. Собрав к определенному сроку подати и вычтя из них сумму, необходимую для собственных расходов, кантон передает остальное в кассу департамента и освобождается от всяких дальнейших финансовых обязательств. Приемы сбора зависят всецело от него. Департаментские кассы передают.полученные суммы в провинциальную кассу, которая, от времени до времени, вносит в императорский оттоманский банк, за счет центрального правительства, суммы, которые ему приходятся на удовлетворение общегосударственных нужд; затем, провинция не имеет никаких дальнейших обязательств к центральному правительству и не может быть облечена новыми налогами. Право назначать и отменять косвенные налоги, а также устанавливать добавочные налоги на нужды провинции или кантонов, принадлежит генеральному собранию; оно же назначает высших финансовых чиновников и устанавливает правила взимания налогов. Таможенное управление в провинции зависит от генерал-губернатора и совета; его доходы входят в сумму доходов провинции. Часть суммы, платимой центральному правительству, может быть специально назначена на платежи по государственному долгу.

Большая часть предложений, сделанных ген. Игнатьевым и Церетелевым, были приняты, как увидим, представителями держав, несмотря на неблагоприятное впечатление, [63] произведенное общим характером этих предложений в начале. Главные возражения вызвал проект введения в Турцию иностранной вооруженной силы и образования крупной провинции с преобладающим славянским характером. Предложение русской оккупации было, собственно, отклонено державами весьма энергично раньше съезда уполномоченных в Константинополе. Но так как русский представитель продолжал настаивать на необходимости — иметь под руками вооруженную силу во время проведения реформ, то представители держав предложили искать этой силы, помимо войск великих держав, сперва в самой Турции, затем в Румынии; наконец, они остановились на Бельгии, король которой дал свое согласие на отправку нескольких тысяч солдат на Балканский полуостров (Turkey, 2, стр. 105-106). Оставался вопрос о размерах и преобладающем славянском характере новой автономной провинции. В Вене говорили по этому поводу, что проект ген. Игнатьева составляет первый шаг в разложению Турции; что его единственная цель — удовлетворить панславистским и русским интересам и затормазить будущее развитие и независимость греческого населения (Ibid., 22). Не замедлили откликнуться и представители последнего. Греческая община и греческий митрополит в Филиппополе утверждали, в тожественных выражениях, что болгары нарочно выбрали для своего восстания Фракию, чтобы доказать, что она — славянская провинция; цивилизованный мир должен заклеймить по заслугам эти панславистские претензии" (Ibid., 40-41. Ср. стр. 72-73, 261). В случае осуществления болгарской автономии — греки грозили междоусобной войной

Английский агент в Филиппополе, Бэринг, первый подал совет, как избегнуть единой автономной Болгарии. Он предложил, вместо одной, устроить две провинции, соединив Софию с Дунайским вилайетом, а Македонию — с Адрианопольским. Этой мыслью воспользовался маркиз Солсбери, но развил ее довольно неожиданно, предложив вместо горизонтальной черты между двумя провинциями — вертикальную (Ib. 38, 62, 216). На запад от этой черты оставались санджаки: Виддинский, Нипиский, Софийский и Македония (в составе санджака Ускюбского и каз: Кукушской, Дойранской, Струмицкой, Тиквешской, Велесской, Питольекой, Кастурской и трех северных каз Сересского санджака). На [64] восток до Черного моря шла остальная половина. “Традиционное преобладание мусульман и культурное превосходство греков” в этой половине, по мнению Солсбери, “должны были бы дать решительный перевес не-славянскому элементу. Составленная таким образом, восточная провинция включила бы в свой состав морской берег, балканские проходы, путь в Константинополю и значительную часть нижнего Дуная, которую нападающий (т.-е. Россия) особенно не желал бы оставлять в неприятельских руках. Я поэтому полагал, — прибавляет маркиз Солсбери, — что в интересах Турции такое распределение не лишено значения”. Мы увидим, однако, что турки не оценили заботливости о них английского дипломата, а ирония судьбы распорядилась так, что как раз проектированная им восточная провинция гораздо раньше очутилась в славянских руках, чем западная, за которой он признавал по преимуществу славянский характер.

Другие части русских предложений не вызвали такого сопротивления со стороны представителей держав, хотя и подверглись некоторым изменениям в деталях. Так, сроки депутатских полномочий членов кантонального и генерального собраний повышен был с двух на четыре года, также как и полномочия выбранных ими советов и мэра. Избирательные округа для выбора депутатов генерального собрания должны были заключать не 20-30, а 30-40 тыс. населения. Избиратели должны были быть не моложе 25 лет (вм. 21). Административный совет выбирается самим собранием. “Международная коммиссия озаботится, по возможности, изысканием средств, чтобы обеспечить в кантонах представительство меньшинства”. “В кантонах, где общеупотребителен греческий язык, кантональные власти могут им пользоваться”. Численность национальной гвардии или милиции не должна превышать 1% мужского населения. Взрослые мужчины 20-40 лет, не попавшие в милицию, продолжают платить рекрутскую подать. Если, по приказанию вали, милиция соберется в известном месте в количестве более тысячи человек, то в таком случае командующие ею назначаются уже Портой. Наконец, подробнее разработан проект судебного устройства и выставлено требование, чтобы члены и президент апелляционного трибуна не назначались Портой с согласия представителей держав.

Обсудив и установив все эти подробности автономного устройства в нескольких предварительных заседаниях, представители держав передали затем выработанный ими проект [65] Порте, для совместного обсуждения с назначенными ею лицами. В течение декабря и января, конференция собиралась девять раз. Первое заседание 23 декабря (н. с.) 1876 открыто было речью Савфета-паши, министра внутренних дел, выбранного председателем конференции. Министр изобразил в своей речи восстание как дело рук агитаторов, подкупленных инсуррекционными комитетами; много говорил о долготерпении, с которым Турция ждала добровольной покорности восставших, и об отеческой умеренности, с которой она их, наконец, решилась наказать. Он кончил указанием на готовящуюся коренную реорганизацию Оттоманской империи, как на наилучшую гарантию, которую правительство султана может дать державам. Уполномоченные, один за другим, выражали неуверенность в точности сообщений Савфета-паши, когда раздались артиллерийские залпы. Председатель поспешил объяснить представителям держав значение этих залпов. “Великий акт”, — говорил он, — “совершающийся в настоящую минуту, изменяет форму правления, существовавшую в продолжение шести веков. Провозглашена конституция, которую е. в. султан даровал своей империи. С нею начинается новая эра счастия и благоденствия для его народов”.

“Однакоже, успех конституции зависит от ее применения на практике; чтобы воспользоваться ее благами, нужен мир, а для мира — нужно согласие держав с Портой, которое имеет целью установить конференция”, — возражали Солсбери и Игнатьев.

“Конституция сама есть залог мира”, — отвечали турецкие уполномоченные.

В этом характерном обмене мнений сразу определилась — как та цель, которой турки думали добиться с помощью своей “конституции”, так и отношение к ней европейских уполномоченных. Турки хотели устранить этим вопрос о гарантиях; а державы и не думали снимать его с очереди.

Тотчас после театрального провозглашения конституции, Савфет-паша позаботился объяснить значение этого акта иностранным правительствам. — “Вы обратите внимание”, — рекомендовал он турецким представителям за-границей, — “на то, что новые учреждения не только не имеют никакого теократического характера, но, напротив, точно устанавливают невмешательство религии в осуществление реформ и в выработку судебного и административного строя, соответствующего потребностям страны и принципам современного права. Таким образом, падает [66] то, к несчастию, слишком распространенное убеждение, будто шериат несовместим с новыми учреждениями... Общие принципы свободы и равенства, провозглашенные в начале конституции и заимствованные из наиболее либерального государственного права Европы, составляют истинную основу нашей великой реформы, и все последующие распоряжения являются лишь их естественным развитием. Определение главных прерогатив верховной власти служит необходимым дополнением в этому провозглашению принципов, и счастливая мысль поставить права императорской династии под охрану народа, без сомнения, поможет убедить Европу в истинно демократическом характере оттоманского социального строя... Вы должны будете постараться выяснить европейским державам те гарантии хорошей финансовой администрации, которые вытекают из публичного обсуждения и необходимости голосовать все финансовые законы, в особенности бюджет... Вы не упустите также обратить внимание на то, какими гарантиями независимости и беспристрастия обставлен государственный контроль. Не только его члены, — также как и все судейские чиновники, — объявлены несменяемыми, но даже по самым важным причинам ни один из них не может быть отставлен без согласия палаты депутатов.

“Провинциальная администрация, которая при теперешних обстоятельствах особенно привлекает внимание Европы, в конституции могла быть очерчена лишь в виде общей программы; органические законы без замедления дадут этой программе окончательную форму. Конституция провозглашает основные принципы нового режима: самая широкая административная децентрализация; принцип выбора, распространенный на все советы вилайетов, санджаков и каз; развитие автономии общин, включая мусульманскую; наконец, создание выборных муниципальных советов для ведения дел каждой общины.

“Познакомившись с этими либеральными предначертаниями, остается спросить: каковы же могут быть еще стремления местного населения, которые бы оставались неудовлетворенными, и каких еще более серьезных и действительных гарантий могут требовать державы, озабоченные их участью, от императорского правительства. Без сомнения, самый закоренелый скептицизм почувствует себя обезоруженным. Но возможно, что — за недостатком других поводов в критике — дух систематического очернения, на который нам приходится столько жаловаться относительно Европы, ухватится за вопрос об [67] осуществлении новых учреждений на практике и усомнится в их скором и точном введении в жизнь. Тем, которые bona fide будут сомневаться в этом отношении, вы можете смело отвечать, что факты немедленно последуют за обещаниями; независимо от воли е. в. государя, столь торжественно провозглашенной, независимо от энергической решимости великого визиря (Мидхада-паши), обратившего все свои усилия к достижению только-что осуществленной задачи, вся нация одушевлена тем же духом и теми же чувствами, — что составляет лучшую и наиболее солидную гарантию. Если будет делаться сравнение между предъидущими императорскими хаттами и теперешней конституцией, вы подчеркнете радикальное отличие, существующее между первыми и последней, — различие, уничтожающее самую мысль о сравнении. Конституция не есть уже простое обещание; это реальный и формальный акт, сделавшийся достоянием всех оттоманских подданных, — акт, развитие которого может быть задержано или остановлено лишь соединенной волей нации и государя. Европа не просила и не советовала этого торжественного и окончательного акта. Следовательно, императорское правительство не могло иметь при этом цели удовлетворить ее требованиям или осуществить идеи, идущие извне. Оно не подчинилось никакому давлению, никакому влиянию, кроме голоса разума и патриотизма. Вот почему мы просим теперь Европу иметь доверие к нашим молодым учреждениям и видеть в них полную гарантию интересов, охранение которых она поставила своей задачей. С гордостью мы имеем право констатировать, что ее заботы были опережены и превзойдены великодушной инициативой нашего священного повелителя» (Turkey, 2, стр. 217-222, 184-186).

Итак, конференция, с точки зрения турок, теперь становилась совершенно излишнею. Турция все — и даже больше чем все — готова была сделать сама. К ее несчастию, все усилия заставить себе поверить оказались тщетными. Общее мнение европейских делегатов было, что подобной “гарантии” нельзя придавать никакого значения. Маркиз Солсбери дал себе труд, — в предположении, что конституция будет реальным фактом, — выяснить, насколько самая буква ее обеспечивает население от дурного управления. Но даже и приняв слово за дело, он получил результат отрицательный.

Оказывалось, что, даже при условии свободных выборов, в [68] депутаты могут попасть, в огромном большинстве, одни мусульмане, так как сложным искусством “писать по-турецки”, требуемым от депутата, христиане не обладают, за единичными исключениями; к тому же всякий выбор мот быть кассирован на основании “заведомо дурной репутации” депутата. Предоставляя законодательному собранию весьма ограниченную власть, конституция не обставляет, в тому же, применение этой власти никакими действительными гарантиями. Палата депутатов стеснена сенатом и лишена законодательной инициативы. Обе палаты могут просить султана о введении нового закона “по предмету, входящему в их компетенцию”, но могут и не получить согласия. Оне могут вносить поправки в бюджет, но эти поправки могут быть отвергнуты министром. Правительство может назначать налоги и производить расходы без собрания, и хотя в ближайшую сессию оно должно сообщить об этом на утверждение собрания, но случай отказа в. утверждении просто не предусмотрен в конституции. Точно так же без всякого участия парламента правительство может, издавать указы, получающие силу закона, “если не противоречат конституции”. Палата может сделать запрос министру; но министр может его отсрочить, если найдет удобным. Ответственность министров состоит в том, что они могут быть судимы, если захочет султан, причем процедура суда остается неустановленной. Толкование конституции зависит от сената, назначаемого султаном. За исключением отдела о палате, остальные части набросаны в общих чертах: применение разных широких принципов зависит от законов, еще не изданных, и “регламентов”, издание которых предоставлено султану. Назначение и смена чиновников, устройство судов, управление провинциями — находятся именно в таком положении (Turkey, 2, 302-303).

Итак, естественно, что державы не могли считать задачу конференции исполненной, раньше чем начались ее заседания. Проект автономных реформ был предъявлен туркам, и им пришлось обсуждать его, статью за статьей. На втором же заседании они выставили против проекта общее обвинение, что он расширяет ту ”базу”, которая была установлена английским правительством в пригласительном циркуляре на конференцию. Представитель Англии, однако, категорически отказался признать это утверждение. Тогда турецкое правительство [69] послало эмиссара в Лондон, в лорду Биконсфильду, с мотивированным разъяснением невозможности для Порти принять проект европейских уполномоченных. В ожидании исхода этой миссии, оно представило конференции свой контр-проект и попыталось сделать его исходной точкой дальнейших рассуждений. В следующем, четвертом, заседании, маркиз Солсбери принужден был констатировать, что в турецком контр-проекте нет никакого упоминания:

1) Об употреблении иностранных солдат в качестве кадров для будущей жандармерии.

2) О международной наблюдательной коммиссии.

Затем, контр-проект обусловливает будущим согласием законодательного собрания, которое еще не скоро соберется:

1) Уничтожение десятинного сбора.

2) Систему отдачи на откуп налогов.

3) Устройство судов, способ назначения судей и срок ах службы.

4) Способ выбора различных советов и их компетенцию.

Наконец, контр-проект отвергает:

1) Амнистию.

2) Жандармерию (независимо от вопроса об участии европ. войск).

3) Набор милиции из христиан и мусульман.

4) Употребление местного языка наравне с турецким.

5) Назначение на пятилетний срок вали и его смену только по решению независимого суда.

6) Назначение мутессарифов на определенный срок.

7) Выбор вали с согласия послов.

8) Выбор мутессарифов вали.

9) Размещение войск в административных центрах и крепостях.

10) Установление независимой властью определенной доли прямых податей, подлежащих внесению в кассу центрального правительства.

11) Запрещение на будущее время колонизации черкесов.

Все чиновники будут смещаемы Портой по ее усмотрению.

Постановления советов будут иметь силу только с согласия Порты.

Это равнялось полному устранению от обсуждения всего, что составляло сущность предложенного державами проекта. Маркиз Солсбери “с глубоким сожалением” констатировал, что контр-проект “не отвечает ни должному уважению к [70] державам, ни правильно понятому достоинству «Порты”. На это Савфет-паша ответил, что, как он надеется, “контр-предложения не встретят противодействия со стороны держав”. Заседание прошло в обмене резкостей и кончилось решительным отказом европейских представителей принять турецкий проект за базу для дальнейших переговоров. На следующее (5-е) заседание Савфет-паша принес мотивированные возражения против европейского проекта. Сущность этих возражений сводилась к тому, что отвергаемые части проекта противоречат первоначальному английскому предложению, нарушают, верховные права султана и обостряют провинциальные и племенные различия в тот момент, когда конституция только-что провозгласила единство прав и обязанностей всех оттоманских подданных.

На длинную речь министра иностранных дел отвечали не менее длинными речами представители Италии и Англии в следующем (6-м) заседании конференции. Турецкие уполномоченные, однако, остались при своем, и на вопрос, какие же гарантии с своей стороны они могут предложить, взамен требуемых Европой и отвергаемых ими, ответили: “исключительно моральные гарантии, конституцию, законы, время, которое укрепит новые учреждения и придаст им значение на практике: это единственные серьезные гарантии и единственные, которые правительство может дать”. Естественно, что в 7-м заседании представителям держав оставалось только, после новых возражений Савфета-паши итальянскому и английскому представителю, констатировать полную невозможность продолжать прения при таком резком разногласии обеих сторон. Турецкий министр спокойно заметил при этом, в виде заключительной морали, что основная причина всех затруднений понятна: проект составили, не спросив предварительно Порту.

Непосредственные переговоры дипломатов с Мидхадом-пашой и с самим султаном не многим подвинули дело дальше. На второстепенных пунктах великий визирь готов был сделать уступки, — частью, впрочем, чисто формальные, — но относительно главных спорных вопросов остался при своем, ссылаясь на общественное мнение всей Турции. Таким образом, в восьмом заседании представители держав выступили с последним предложением, смягченным по форме и выкинувшим многие требования по существу. Это предложение было вместе с тем и ультиматумом держав. Во вступительных словах, Солсбери напомнил турецким министрам, что, отказываясь [71] принять требования держав, гарантировавших ее целость Парижским трактатом, Порта тем самым снимает с них ответственность за все могущее произойти вследствие ее отказа. Он кончил, как и другие уполномоченные, угрозой покинуть, в случае отказа, Константинополь.

По интересующим нас вопросам, минимальные требования Европы были следующие (пункты, по которым сделаны уступки, отмечены курсивом). “Генерал-губернаторы провинций назначаются на первые пять лет Портой с согласия держав. Провинции делятся на санджаки с мутессарифами, назначенными Портой по предложению вали на определенный срок, и на кантоны (нахии) от 5 до 10 тыс. жителей, с кантональными властями, свободно избранными населением каждой общины и компетентными во всех вопросах, касающихся интересов кантона. Провинциальные собрания выбираются на четыре года кантональными советами, по указанной системе. Они устанавливают бюджет провинции и назначают провинциальные административные советы, мнение которых вали обязаны спрашивать по всем вопросам, выходящим за пределы простого выполнения законов или правил; об этих вопросах они могут сообщать Порте.

Во взимании налогов вводятся улучшения: провинциальные собрания и кантональные советы производят раскладку и сбор налогов, — за исключением таможен, почт и телеграфов, налога на табак и спирт и акциза. Отдача на откуп всецело уничтожается. Недоимки слагаются. Бюджет провинций определяется на 5 лет по средней сложности дохода. Часть обращается на уплату государственного долга и на нужды центрального правительства; остаток — на нужды провинций. Юстиция реорганизуется в смысле большей независимости магистратуры. Судьи гражданских и уголовных трибуналов назначаются вали, с согласия административного совета; члены апелляционного суда — Портой, по предложению вали. Заседания публичны; судебное следствие обязательно. Духовным властям принадлежит исключительная юрисдикция по специальным делам различных исповеданий. Полная свобода вероисповедания. Содержание духовенства, духовных учреждений и школ самими общинами. Гарантия против насильственного обращения в другую веру. Употребление местного языка в суде и администрации наравне с турецким. Безусловное запрещение употреблять иррегулярные войска. Образование милиции и жандармерии из христиан и мусульман пропорциально населению, с субалтерн-офицерами по назначению генерал-губернаторов. Запрещение колонизации черкесов. Общая [72] амнистия для христиан, осужденных по политическим делам. Улучшение участи рабочих и фермеров Боснии и Герцеговины. Облегчение приобретения государственных имуществ, также и возвращения на родину эмигрантов. Введение всех этих мер в трехмесячный срок. Две контрольные коммиссии будут назначены державами для наблюдения за исполнением правил и для содействия местным властям при принятии мер касательно безопасности и общественного порядка. Оне получат особые инструкции”.

Ультиматум держав не произвел на турок ожидаемого действия. Они стояли на том, что европейским проектом нарушаются существующие законы, создается почти независимая от султана провинция и этим сокращаются его верховные права. В этом смысле был представлен доклад специально созванному для этой цели “Великому собранию”, состоявшему из 237 членов — почти исключительно чиновников, находившихся на турецкой службе. Были приглашены также и представители духовных общин; но патриархи, греческий, армянский и экзарх болгарский, не явились, под предлогом нездоровья. Присланные ими виварии голосовали, вместе со всем собранием, за сопротивление. В пользу мира — раздался только один голос — представителя протестантской общины (Депеша Солсбери от 18 января 1877 г., Turkey, 2, стр. 310).

В девятом заседании Савфет-паша сообщил об этом голосовании членам конференции. По его словам, собрание безусловно отвергло два пункта проекта: назначение губернаторов с согласия держав и международные контрольные коммиссии. Справедливо ли было, — говорил он, — в момент, когда разрушается стена вековых предрассудков между Востоком и Западом, налагать на султана контроль в самой жесткой форме, в какой может выразиться чужеземное вмешательство? Дать участие иностранным делегатам в функциях верховной власти — не значило ли это заподозрить императорское правительство в глазах его подданных и поставить Турцию в положение, беспримерное в свете, худшее даже, чем положение ее собственных вассалов”? С своей стороны Порта, предлагала устройство на годичный срок коммиссий в роде тех, которых требовала нота Андраши, от 30 дек. 1875 г., — свободно выбранных населением, из мусульман и христиан поровну, для наблюдения за осуществлением конституционных и провинциальных реформ, для обеспечения населению безопасности при посредстве [73] жандармерии, сформированной турецким правительством, и для помощи пострадавшим жителям. Кроме того, Савфет-паша констатировал, что в смягченной редакции европейский проект согласен с турецким в следующих пунктах: 1) разделение вилайетов на санджаки; 2) выбор вилайетских собраний на четыре года; 3) установление бюджета вилайета этими собраниями; 4) независимость суда; 5) публичность заседаний; 6) полная свобода вероисповедания; 7) исключительная юрисдикция духовных властей в делах соотв. исповеданий; 8) содержание духовенства и церковных учреждений, а также и учебных, самими общинами; 9) гарантии против насильственных обращений; 10) образование жандармерии из мусульман и христиан (турки опускали здесь самое существенное выражение: “пропорционально вероисповедному составу населения”) с субалтерн-офицерами, назначаемыми генерал-губернатором. Все эти пункты, — по замечанию министра, — прямо вытекали из существующих уже турецких законов и статей конституции. Кроме них, он перечислял другой ряд пунктов европейского проекта, хотя не заключавшихся в конституции, но я не противоречивших ей, а потому имевших все шансы на принятие оттоманским правительством: 1) подразделение каз на кантоны с 5-10 тыс. жителей, с выборными кантональными властями; 2) уничтожение отдачи податей на откуп; 3) неупотребление иррегулярных войск; 4) запрещение массовой колонизации черкесов в Румелии; 5) общая амнистия; 6) запрещение носить оружие без разрешения.

Генерал Игнатьев заметил, что Порта допускает, таким образом, лишь то, что согласно с существующим уже законодательством; что для этого результата не было нужды созывать конференции; что перечисленные пункты, предлагаемые турецкими уполномоченными на дальнейшее обсуждение держав, суть не более, как восстановленный контр-проект, уже отвергнутый державами; что эти пункты, наконец, не содержат в себе ни назначения вали с согласия держав, ни территориального деления провинций (т.-е. два болгарских вилайета, проектированных державами), ни назначения мутессарифов на определенный срок, ни милиции, ни судебной организации, ни определения компетенции кантональных властей и провинциальных собраний, ни употребления местного языка, — словом, ни одного из пунктов, составляющих главную сущность европейского проекта, не говоря уже о международных контрольных коммиссиях. [74]

Маркиз Солсбери констатировал, что задачей конференции было не только удостовериться в благих намерениях Турции, — за выполнением которых Европа будет следить, конечно, с полной симпатией, — но получить гарантии против дурного управления в восставших провинциях. Так как Турция отказывает в таких гарантиях, то миссия конференции кончена. Савфет-паша продолжал удивляться, что Европа приписывает так много важности двум пунктам, решительно отвергаемым Портой, но получил ответ, что если они неважны, то тем непонятнее упорство Порты в ее отказе. Заседание 8 (20) января 1877 года было последним. Положение восставших провинций не удалось улучшить дипломатическим путем; теперь их участь должна была решиться войной.

III.

Результаты войны оказались очень различны для различных частей восставшего болгарского населения. Сан-Стефанский договор осуществил на короткое время мечту патриотов, создав “целокупную” Болгарию, со включением всей Македонии (Западная и южная границы Сан-Стефанской Болгарии, хотя и проведенная слишком приблизительно, по очевидно неверным картам, в общем соответствовала пределам славянского населения Македонии. По 6-ой статье трактата, эта граница шла: “по западной границе Враньской казы (теперь отданной Сербии) до хребта Шар-даг; отсюда поворачивая на запад, линия пойдет по западным границам каз Кумановской, Кочанской (? Качаникской) и Балканделенской (Тетовской) до горы Кораб (т.-е. по южному скату Шар-планины). Отсюда (пересекая Шар-даг и захватывая часть албанского населения) рекой Велештицей до ее слияния с Черным Дрнном. Направляясь отсюда на юг по Дрину и затем по западной границе Охридской казы к горе Лин (полуостров на зап. берегу Охридского озера) граница пойдет западными пределами каз Горчи и Старово (опять задевая албанское население) до горы Граммос (есть село Грамошта, влашское, в верховьях Девола). Затем (черезчур обще, оставляя за пределами Болгарии часть славянского населения) через Костурское озеро пограничная линия (оставляя в стороне Бодену) подойдет к р. Могленице .и вниз но ее течению, проходя на юг от Бнидже-Вардара, направится через устье Вардара и через р. Галик к деревням Парга и Сарай-кой. Отсюда (оставляя в стороне Салоники) серединой озера Бешик-гoль (т.-е. оставляя на юг Халкидикский полустров, населенный греками) к устью рек Струны и Карасу (турецкое название предъидущей реки) и морским берегом до Буру-голь”). Но “целокупная” Болгария считалась тогда опасным орудием в руках русской политики, и берлинский конгресс раздробил ее на три части: вассальное княжество, автономную провинцию и [75] провинцию на общем положении турецких областей, с одной только надеждой на будущие реформы. Основные принципы устройства вассального княжества, в какое превращался Дунайский вилайет, были установлены самим трактатом: дальнейшее развитие этих принципов предоставлялось свободно избранному учредительному собранию. Устройство автономной провинции, Восточной Румелии, должна была выработать в трехмесячный еров европейская коммиссия, приняв за основание “различные законы вилайетов и предложения, сделанные в восьмом заседании константинопольской конференции (т.-е. ее минимум требований)". Наконец, относительно Македонии, наравне с другими уцелевшими в Европе турецкими владениями, статья XXIII Берлинского трактата постановляла следующее: “В других частях европейской Турции, для которых настоящий трактат не предусматривает особого устройства, будут введены уставы аналогичные (органическому уставу Брита 1868 г.), с приспособлениями к местным потребностям. Высокая Порта поручит специальным коммиссиям, в составе которых туземный элемент получит широкое участие, выработку деталей этих уставов в каждой провинции отдельно. Результаты этих работ, — организационные проекты, — будут предоставлены на рассмотрение Высокой Порты, которая, раньше публикования актов, имеющих ввести их в действие, примет во внимание отзыв европейской коммиссии, учрежденной для Восточной Румелии”.

Итак, участь европейских провинций, оставшихся в руках турок, зависела теперь, главным образом, от доброй воли Порты и отчасти от мнения восточно-румелийской коммиссии. Первый фактор нам уже достаточно известен; что же касается второго, тут прежде всего следует отметить резвую перемену взглядов великих держав по отношению к болгарскому вопросу (Ср. П. А. Матвеева, Болгария после Берлинского конгресса. Спб. 1887 г., стр. 221-222. Дальнейшие наблюдения автора, впрочем, совсем не сходятся с нашими). Наблюдая на месте, в самой стране, настроение народа и, в особенности, его руководителей, иностранцы должны были скоро заметить, что наиболее влиятельные болгары не менее их самих боятся русской оккупации. Следя за газетной болгарской полемикой в эпоху, предшествовавшую войне, можно было бы, в сущности, и ранее заметить, что русского вооруженного вмешательства желали и в нему стремились, главным образом, революционеры и простой народ; средний же, зажиточный класс ожидал всего от постепенных [76] турецких реформ, боялся революции, не доверял России и накануне войны старался предотвратить ее верноподданническими адресами султану. Теперь, когда дело революции и войны было сделано, умеренная партия выступила на первый план и принесла с собой ревнивое недоверие к непрошенным для нее освободителям. Европейские дипломаты, и прежде всего английские и австрийские, быстро догадались, что, с таким настроением руководящих сфер, Болгария не только не послужит для России, как они опасались раньше, дорогой к Константинополю, но сыграет роль etat-tampon. Для этой же цели выгоднее была сильная, а не слабая Болгария. И вот, только-что раздробив Оан-Стефанскую Болгарию на части, они принимаются усиливать, по возможности, автономный элемент в отделенных от вассального княжества частях.

Первый опыт в этом роде сделан был при обсуждении устава Восточной Румелии. На нем мы и должны остановиться, так как он послужил одним из главных источников при составлении проекта реформ в остальных европейских провинциях Турции, — в том числе и в Македонии. Берлинский трактат рекомендовал румелийской коммиссии в руководство два источника диаметрально противоположного характера: турецкий закон о вилайетах и европейский ультиматум константинопольской конференции, — ультиматум, явившийся следствием как раз недостаточности турецкого закона. “Этот закон известен по своим тенденциям и осужден по своим результатам”, — так характеризует его тогдашний комментатор Берлинского трактата (Le Traite de Berlin annote et commente par Benoit Brunswik. Paris, 1376, стр. 73-74): — под маской self-govemment он скрывает централизацию, не церемонящуюся ни с личностью, ни с собственностью подданных; под покровом либерализма в нем таится самый блестящий продукт реформаторского шарлатанства, которым Турция занималась чересчур долго, и которое Европа осудила чересчур поздно, — шарлатанства, которое жители империи не хотят больше терпеть. Хитросплетенный механизм этого закона имел непосредственным следствием — увеличение числа чиновников, кормящихся на счет бюджета, отягощение плательщиков налогов, опустошение финансовых касс и наводнение страны армией тиранов. Создание смешанных советов всех родов и названий дало мусульманскому и чиновническому элементу перевес, т.-е. всемогущество, во многих областях деятельности, куда [77] раньше не проникало его влияние — повсюду, даже там, где население состояло почти исключительно из одних христиан. Избирательная система этого закона, одна и та-же от кантона до столицы вилайета, сделала генерал-губернатора единственным избирателем в провинции, верховным раздавателем судебных приговоров; члены его “меджлиса”, им выбранные, немедленно становятся его соучастниками в произволе, его защитниками против несчастных челобитчиков. Ни один консульский отчет не обходится без жалоб на пагубное влияние этого закона на все отрасли оттоманской администрации; консулы и послы его клеймят, как законную санкцию произвола, как привилегию на безнаказанность, данную правительственными учреждениями взяточникам”.

К этой красноречивой характеристике нам нечего прибавить. Естественно, что если румелийская коммиссия хотела усилить автономный элемент провинций, она должна была просто игнорировать “закон о вилайетах” и постараться, исходя из требований константинопольской конференции, создать систему автономных учреждений, соответствующих указаниям европейской теории и практики.

До некоторой степени эта цель была намечена уже самим Берлинским трактатом. Б такой же постановке, по необходимости, привело представителей европейских держав то положение дела, которое им пришлось констатировать во время своих заседаний в Филиппополе. Они должны были считаться здесь с двумя противоположными мнениями, проводившимися далеко не с одинаковой настойчивостью я поддерживавшимися далеко не одинаковой реальной силой. С одной стороны, турки представили в коммиссию свой проект реформ, подчинявший все отрасли управления в стране — центральным турецким властям, сохранявший старую административную организацию, умалчивавший о финансовом положении провинции и не дававший представительным учреждениям никаких гарантий действительности их контроля над чиновничеством (См. этот проект в двух редакциях в “Синей книге”, Turkey, No 9 (1879 г.), Correspondence respecting the proceedings of the European commission for the Organization of Eastern Roumelia. Part I, 85, 111. Дальнейшие цитаты относятся к этой же публикации). Румелийская коммиссия просто оставила этот проект в стороне, и в дальнейшей работе ее членов оттоманские представители относились довольно пассивно. Совершенно иначе пришлось [78] отнестись к точке зрения, принятой русскими представителями в вопросе о румелийской автономии.

Непосредственного участия в выработке проектов »органического устава” русские представители почти не принимали; но в своих критических замечаниях на проекты своих европейских коллег они развили целую систему, сущность которой сводилась в передаче верховных прав султана — христианскому губернатору Румелии, в полной изоляции провинции от остальной империи и в самому широкому развитию не только контроля, но также и инициативы — выборных учреждений. Так, русские представители настаивали в заседаниях коммиссии на том, чтобы начальники главных отраслей управления не назначались султаном, а выбирались провинциальным собранием; чтобы губернатор имел право сам санкционировать законы местного характера; чтобы румелийская милиция служила исключительно для целей провинции, и чтобы в то же время ее служба считалась наравне со службой в оттоманских войсках, заменяя всецело последнюю для румелийских уроженцев. Они требовали далее, чтобы в составе провинциального собрания не было членов по назначению губернатора; чтобы султан не имел права распускать собрания по собственной инициативе; чтобы низшие единицы административной системы сохранили свое выборное управление и сами выбирали бы представителей власти; чтобы во всех выборных собраниях большинство членов соответствовало большинству (болгарскому) населения; чтобы не принималось искусственных мер для усиления представительства меньшинства; наконец, чтобы оффициальным языком был не турецкий, а язык большинства населения, т.-е. болгарский (Turkey, No 9, Part I, стр. 258-264, 296-299, 360-364, 886-894, 402-407, 450-461. Part II, стр. 696-601, 662, 694, 709, 731-740, 783-785, 796-802).

Все эти требования, зачастую выходившие за пределы простой “административной автономии”, дарованной Румелии Берлинским трактатом, — были еще очень скромны сравнительно с тем безусловным отрицанием, с каким относились к этому трактату в нашей оккупационной армии и, в еще большей степени, сама болгарская народная масса. Первая не успокоилась еще от негодования, охватившего ее, когда европейская дипломатия разрушила блестящие результаты войны; вторая — приходила в панический ужас при одной мысли о том, что, благодаря Берлинскому договору, вернутся в провинцию турки и на свободе примутся мстить безоружным рабам. То [79] и другое настроение взаимно поддерживало друг друга: вожди русских войск, кн. Дондуков-Корсаков и ген. Столыпин, открыто говорили о предстоящем соединении южной Болгарии с северной; русские офицеры поспешно раздавали населению “кринки” только-что замененные в русской армии “берданкой”, и обучали военным приемам “гимнастические общества”, повсеместно организованные в стране. Оффициозный русский орган “Марица”, открыто печатал самые резкие нападки на Берлинский трактат. В результате всего, финансовые чиновники европейской коммиссии, обязанные по трактату принять в свои руки финансовое управление областью, в течение полугода не могли получить от действовавшего управления ни документов, ни денег; все попытки их вступить в заведывание провинциальными кассами разбились об открытое сопротивление простого народа. При таком настроении массы, членам коммиссии ничего не оставалось, как опереться на зажиточный класс, — об отношении которого к России мы уже говорили, — и, гарантировав ему видное положение в обсуждавшейся системе учреждений, воспользоваться его влиянием, чтобы примирить простую массу с Берлинским трактатом и с Европой. Отсюда — недоверие европейских коммиссаров в выборных элементам проектированных собраний и их старания усилить роль чиновничества в административных учреждениях и роль членов по назначению — в представительных собраниях (Все изложенные соображения прямо высказывались в заседаниях коммиссии преимущественно австрийскими и английскими представителями, Каллаем и Друммондом Вольфом. На переговоры с зажиточным элементом провинции также имеется достаточно прямых указаний в “Синей Книге". См. I, стр. 107, 117, 163, 178, 207, 241-242, 391-392; II, стр. 503 (параллель из Княжества: the leading Bulgarians of the Principality are hecoming alarmed at certain proposais of Prince Dondoukoff, by which the principal functionaries are to be chosen by popular election, a measure which they consider directed against the few whose education qualifies them for prominent posts in the Administration), 598 (il est necessaire d'entourer le gouverneur general d’un groupe de personnes independantes de la faveur des masses, eclairees et moderees, sur lesquelles il puisse s’appuyer), 718, 793). Политика эта увенчалась полным успехом; но она требовала уступов. Хотя и не столь большие, как те, которых требовали русские делегаты, эти уступки в пользу умеренной болгарской партии все-таки не умещались в рамках Берлинского трактата. Потребовалась целая депутация от этой партии к европейским дворам, чтобы отстоять ее основное требование, без исполнения которого и она не решалась поручиться за спокойствие народа: недопущение турецких войск в [80] пограничные крепости. Настроение же самой массы отразилось, характерным образом, в том, что формальной целью этой депутации объявлено было соединение Румелии с княжеством.

Как увеличилась, под давлением этих обстоятельств, готовность европейских коммиссаров в уступкам, мы увидим, сопоставив настроение одного и того же депутата, Ринга, представителя Франции, в начале и в конце филиппопольских заседаний коммиссии. В одном из ноябрьских заседаний (1878 г.) он заявил, что, по его мнении, коммиссары не только не имеют права настаивать на привилегиях, затребованных от Порты в начале заседаний константинопольской конференции, но даже не должны держаться смягченных требований, предъявленных, в виде ультиматума, на восьмом заседании конференции: их задача — выработать нечто среднее между этим “resume mitige” европейских требований с турецким “законом о вилайетах”. Когда обнаружилась невозможность вернуть Румелию на положение “обыкновенного вилайета”, тот же делегат, в мартовском заседании (1879 г.), говорил (по поводу русского требования — об утверждении епископов генерал-губернатором, вместо султана): “не следует делать невыносимым положение болгар и заставлять их искать выхода в революции; не следует усиливать тенденции в соединению Восточной Румелии с княжеством Болгарией; поэтому, в данном случае коммиссия должна удовлетворять законному и основательному желанию страны”.

Эти слова как нельзя лучше характеризуют то настроение коммиссии, с которым она выработывала органический устав Восточной Румелии. Необходимость предотвратить возвращение турецкого произвола, с одной стороны; страх России и революции — с другой; желание создать систему либеральных учреждений и вместе с тем недоверие в демократическим элементам страны; сознательно поставленная цель — дать перевес в будущем управлении зажиточному классу и в нем искать опоры против русского влияния, — таковы были мотивы, диктовавшие румелийской коммиссии ее решения.

Для нас эти решения, как сказано выше, имеют важное значение, так как выработанный коммиссией румелийский устав положен был в основание закона, выработанного Портой для остальных провинций европейской Турции, во исполнение XXIII статьи Берлинского трактата (Это имелось в виду, еще до начала заседании коммиссии, графом Акдраши, и было (неоффициацьно) обещано в конце ее заседаний турецким делегатом, Ассим-пашой. Turkey, No 9, I, стр. 10; II, стр. 974). Уже в первых заседаниях [81] румелийской коммиссии русский делегат напомнил Порте о необходимости исполнить эту статью, а его европейские коллеги дали понять Порте, что коммиссия не может считать своей задачи исчерпанной, пока не будет представлен на ее рассмотрение проект административной автономии для европейских провинций Турции (Turkey, No 9, I, 79-81, 97, 372). Повидимому, эти напоминания произвели впечатление на оттоманское правительство; по крайней мере тотчас после того (в декабре 1878) Порта созвала одну из областных коммиссий, именно в Салониках, и представила на ее рассмотрение приготовленный ею проект нового закона о вилайетах европейской Турции. Эта мера, однако, уже была нарушением порядка, определенного XXIII статьей Берлинского договора. По этой статье — составить проект закона должны были сами областные коммиссии. Другим нарушением был состав коммиссии. По той же статье, “широкое участие” должно было быть дано в коммиссии “туземному элементу” (см. выше). Между тем, как видно из жалобы населения Велесской казы, “по приказанию вали, эта коммиссия была составлена исключительно из чиновников-греков и евреев, без всякого внимания к нравам и интересам болгарского населения, составляющего большинство в вилайете” (Turkey No 15 (1880) Correspondence respecting the new law for the european provinces of Turkey. Part I, 28). Протоколы же салоникской коммисии показывают, что и греки с евреями, — т.-е. представители огромного большинства населения самого города Салоник, — совершенно стушевывались в заседаниях перед чиновничьим турецким элементом. Греческий митрополит, после неудачной попытки доставить греческому языку равные права с турецким в реформируемых учреждениях, перестал бывать в заседаниях, под предлогом нездоровья. Немногие сколько-нибудь серьезные замечания коммиссии на правительственный проект все сводятся к ревнивой охране местным чиновничеством своей — очень скромной, впрочем, — доли самостоятельности перед константинопольскими властями. В первых шести заседаниях, салоникская коммиссия рассмотрела часть проекта, составленную по только-что изготовленным тогда проектам румелийской коммиссии (статьи 1-116). Может быть, только эта часть и была тогда прислана в Салоники; как бы то ни было, после того коммиссия не собиралась целый год, до [82] декабря 1879 года. Затем он вдруг пробуждается, собирается еще четырнадцать раз в течение двух месяцев (12-го декабря — 12-го февраля), доканчивает обсуждение остальных статей (117-449) и еще раз пересматривает весь законопроект. Очевидно, Порте опять понадобилось спешить с окончанием нового закона (Протоколы салоникской коммиссии, см. в только-что цитированной “Синей Книге”, Turkey, No 15, I, 109-124).

К сожалению, мы не имеем протоколов других местных коммиссий, собранных в центральных городах остальных европейских вилайетов: Адрианопольского, Битольского, Боссовского и Янинского. Имеются только своды сделанных ими на проект замечаний. За исключением адрианопольской коммиссии, самой серьезной из всех, замечания эти совершенно ничтожны, а иногда прямо враждебны реформам. Так, битольская коммиссия находила, что полиция не нуждается в специальном полномочии от судебного ведомства, чтобы арестовать всякого, кто ей покажется подозрительным; коссовская требовала отмены постановления, которым христиане допускались к свидетельству на суде; большинство янинской высказалось против требования, чтобы генерал-губернатор понимал язык области, которою управляет, и вообще против употребления туземных языков в прошениях и судебных документах. В разрез с стремлением реформаторов ограничить или даже уничтожить натуральную дорожную повинность, две коммиссии высказались за то, чтобы не засчитывать в исполнение повинности времени, проведенного в дороге или, вообще, потерянного. Две коммиссии находили невозможным оставлять постоянных делегатов народного представительства без жалованья, и, чтобы дать им жалованье, предлагали слить постоянный комитет провинциального собрания с административным советом при губернаторе (Turkey, No 15, II, стр. 226-280). Словом, чиновнический состав местных коммиссий был бы совершенно несомненен по характеру их решений, если бы мы даже не знали этого прямо относительно самых дельных из них, салоникской и даже адрианопольской. Из жалобы греков из Родоста мы узнаем, что и последняя была составлена не из выборных от населения, а из назначенных губернатором членов. Из двадцати членов ее большинство были чиновники; интересы [83] местного населения представлялись только одним членом от каждого санджака, вероятно болгарином, так как греки жаловались, что интересы их нации, “наиболее многочисленной”, вовсе не были приняты во внимание (Ibid. I, стр. 31). Может быть, присутствием болгарского элемента, особенно заинтересованного реформами, объясняется и особенная серьезность возражений, представленных на проект адрианопольской коммиссией и во многих случаях принятых во внимание европейскими делегатами.

П. Милюков

Текст воспроизведен по изданию: Из поездки в Македонию. Европейская дипломатия и македонский вопрос // Вестник Европы, № 5. 1899

Мы приносим свою благодарность
М. Н. Бычкову за предоставление текста.