ЗИГФРИД КАПЕР

КНЯЖЕСТВО ЧЕРНОГОРИЯ

(Окончание).

(См. № 6 «Военного Сборника».)

II. Народ.

Как уже было сказано, жители современной Черногории состоят из двух груп: первоначальной Црна-горы и присоединившейся позже групы Брда. Обе эти групы принадлежат к сербо-кроатскому племени, населяющему в продолжение двенадцати столетий, почти не смешиваясь с другими национальностями, третью часть Балканского полуострова и именно северо-западную, распространяясь далее по равнинам Савы, Дравы, Дуная и Тиссы. Физические и нравственные особенности, а равно язык, нравы, обычаи и исторические воспоминания черногорцев общи всему племени. Черногорцы отличаются от большей части своих единоплеменников только независимостью, проявлявшеюся во все времена и при всяких обстоятельствах, и особым общественным устройством. Последнее, впрочем, обусловливается тою же независимостью. Черногорцы сами себя называют «црнагорцами» (в единственном числе «црнагорац»), но это название есть не более как политический термин. Подобно тому и названия «герцоговцы» (герцеговинцы) или «босняцы» (босняки) не выражают собой разветвления одного большого племени, а происходят чисто от внешних, случайных причин. Так, название «босняцы» произошло от реки Босны, на берегах которой поселилась одна часть сербо-кроатского населения и основала там самостоятельное государство; название «герцоговцы» произошло только от внешней формы, в которую сложилось государство — «герцогство св. Саввы», возникшее в конце средних веков на берегах Наренты и Требишницы. Слово «герцог» заимствовано венграми от немцев, точно также как и «граф» перешло в Требинью и в Бокко-ди-Карато. Главный город герцогства Кастельново и в настоящее время еще [149] называется «Герцег-нови». Твердое убеждение, что границы округов Ловчена и Комо не составляют всего отечества, равно как и уверенность в тесной органической связи с сербо-кроатским племенем вошли в плоть и кровь каждого черногорца, а потому было бы крайне ошибочно считать эту связь только результатом генеалогической теории и совершенно отрицать ее практическое значение. Связь черногорцев с другими ветвями сербо-кроатского племени до такой степени велика, что идея связи для них стала руководящею, а это обстоятельство, по мнению г. Капера, должно быть принято к сведению как друзьями, так и врагами черногорцев. Но нельзя отрицать и того факта, замечает г. Капер, что самое понятие о национальности, в современном значении этого слова, развилось только за последнее десятилетие. Ряд личностей, как из природных черногорцев, так равно и переселенцев, поставил себе задачею оживить и возбудить сознание о национальности в том смысле, как оно теперь понимается. Таковы были владыка Петр I и некоторые из его секретарей, в особенности поэт Семен Милютинович. Владыка Петр II — замечательнейший сербский поэт, в своих восторженных народных песнях, доступных пониманию и низших класов, — воспевая черногорских героев, вместе с тем, постоянно указывает на солидарность черногорцев не только с сербами, но и со всеми славянами.

Тому же направлению следовали князь Данило и его брат Марко, теперешний князь Николай, писатели Вук Караджич, Иван Сундечич, Медо-Пучич и многие другие. Впрочем, это сознание существовало даже в те времена, когда идея племенного единства, сделавшаяся в настоящем столетии господствующею, только начинала появляться. Черногорцы постоянно называли себя также «сербами», первоначально, конечно, в религиозном значении этого слова, в отличие от славян-католиков, а позднее — от южных славян, перешедших в магометанство (сделавшихся «правоверными»). Переход к вопросу о национальности, в теперешнем значении этого слова, был уже нетруден. «Братьями-сербами» называл уже в XVII столетии владыка Данило Геракович черногорцев, когда надо было поднять их на войну. «Все наши братья-сербы, от Вардара до Адрие, обращают на нас свои взоры», восклицает Петр I, в своей речи к черногорцам. Во всех черногорских школах слышатся слова: «к великому славянскому племени сербов принадлежим мы черногорцы, наши братья герцоговинцы, босняцы» и т. д.

Приняв во внимание сильно развитый во всем остальном партикуляризм черногорца, это обстоятельство становится еще более важным. [150]

Делая точную класификацию, черногорцев следует отнести к славянам, живущим по берегам Адриатического моря. Из этой ветви сербо-кроатского племени образовалось как самое ядро, так и наибольшее приращение черногорцев; позднее к этим аборигенам присоединились переселенцы из Боснии и Старой Сербии, так что собственно черногорцы составляют нечто среднее между герцоговцами, во многих отношениях родственными с морлахами и приморцами, или жителями Катаро и береговой полосы, тянущейся вплоть до Будуа, и оседлыми обитателями сербских класических долин Шарского хребта и Косова поля.

Г. Капер, в виде курьеза и как пример положительно непонятного легкомыслия, с которым сообщаются сведения о Черногории, приводит мнения различных писателей об этой стране. Так, полковник первой французской империи Виала-де-Сомьер, пробывший семь лет в Катаро, в качестве губернатора французской Албании, а следовательно имевший достаточно времени и досуга для собрания верных данных, при всем этом, в своем «Voyage historique et politique au Montenegro, contenant l’origine (!) des Montenegrins» etc. 1820 r. принял черногорцев за эллинов, а язык их за греческое наречие. В сороковых годах, Ланца, не смотря на то, что провел несколько лет в Катаро, считал черногорцев за помесь албанцев с мордахами. Результат его исследований о стране, по словам г. Капера, по достоинству можно поставить на одну доску с очерком Роберта «Кипр». По уверению сего последнего, родоначальником черногорцев считается некий Ива, покоящийся теперь в объятиях «вил» или «христианских нимф», как называет языческих горных дев переводчик Роберта-Марко Федорович. Подобным сведениям о стране и народе перестаешь удивляться, замечает г. Капер, если принять в соображение географические и статистические данные, приводимые тем же писателем. Так, по его уверению, равнина Цетинье (Цетинское поле) занимает половину французской мили в ширину и одну милю в длину (!). Далее он повествует, что на этой равнине находится крепость Цетинье и протекает река Црноевита до впадения ее в озеро. Перед городом Скутари, на основании тех же сказок, находится крепость Обод. Наконец, по словам того же Роберта, местечко Негуш совершенно европейский город, называет его прямо «черногорской Москвой». Можно сомневаться, замечает г. Капер, был ли когда нибудь знаменитый французский путешественник, наделавший в свое время так много шума своими очерками, в стране, о которой он сообщает такие диковинные подробности. [151]

Понятно, говорит г. Капер, что народ, образовавшийся из разновидностей одного и того же племени, не может составлять особого типа. Черногорец представляет собою общий южно-славянский тип, встречающийся в Далмации, Герцеговине, Боснии и Сербии. От этого общего типа в Черногории легко отличить пришлые, чужие элементы, так как и до настоящего времени не произошло еще полного слияния всех племен, населяющих Черногорию. Правда, местожительство и образ жизни оставили на всех черногорцах как благотворное, так и вредное влияние. Природный черногорец отличается высоким ростом, широкою костью, мускулист, смугл, черноволос, с выразительной подвижной физиономией, с черными горящими глазами. Впрочем, между черногорцами нередко встречаются люди небольшого роста, хотя тоже коренастые, блондины, с выражением в глазах более пасивным, чем решительным. Подобное разнообразие бывает даже между членами одного и того же семейства. Так, Петр II Петрович Негуш считался одним из высоких людей между черногорцами; тогда как его преемник Данило Петрович был «мал до незаметности», как выражается г. Капер («klein bis zur Unscheinbarkeit»). Племянник последнего, ныне царствующий князь Николай, отличается крепким телосложением, широкоплеч и с величественной осанкой. Впрочем, не смотря на эти различия, все черногорцы, благодаря суровой природе и боевой жизни, приучающей к перенесению лишений, — народ закаленный и крепкого сложения. Все движения черногорца живы и ловки. Он строен, походка его легка, но при этом не замечается суетливости, а, наоборот, известная степенность. Словом, живость, соединенная с осмотрительностью, составляет отличительное качество каждого из сынов Црна-горы. Оно, вероятно, обусловливается самой необходимостью постоянно быть на стороже против своего соседа-турка.

Красивые формы торса и особенно лица не составляют редкости в Черногории, как можно было бы предполагать, при тяжелом труде и скудной пище черногорца. В Черногории не редкость встретить молодых людей обоих полов, восклицает г. Капер, до такой степени красивых и прекрасно сложенных, что навряд ли резец художника в состоянии что нибудь создать более безукоризненное. Тому, кто посещал базары Котора, Реки и Данилов-града, вероятно, нередко попадались на встречу молодые люди и особенно девушки такой красоты и свежести, что обаяние, производимое их красотой, нисколько не пропадало от их нищенской одежды. Но необходимо заметить, что у черногорца-мужчины храбрость, серьезность и гордость заменяют собою свежесть юноши, между тем как красота черногорской женщины, под [152] гнетом бессмысленных обычаев и привычек и вследствие непосильного труда в поле и дома, пропадает преждевременно. На ее лице выражаются забота, утомление, истощение и страдание. Прямо можно сказать, что в Черногории на столько же редки пожилые красивые женщины, на сколько часты видные старики. Вообще, между черногорцами, особенно между женщинами, встречаются лица не столько красивые, сколько исполненные достоинства и серьезности; эти последние качества ни мало не пропадают от того, что черногорке нередко приходится веткой погонять осла, или тащить за спиной на рынок мешок картофеля. Подобные типы женщин, по словам автора, с большою верностью воспроизведены на картинах Ярослава Чермака.

Черногорца можно считать вообще крепкой, твердой и здоровой натурой, что приобретается благодаря физическим упражнениям и простому образу жизни, хотя, с другой стороны, чрезмерный труд, постоянная нужда и, ко всему этому, бессмысленные обычаи составляют крайне печальные и темные стороны в жизни черногорца.

Самые игры детей, в которых нередко принимают участие юноши и молодые люди, замечает г. Капер, развивая ловкость, вместе с тем приноровлены к развитию органов чувств, особенно зрения.

Черногорец в умственном отношении отличается некоторыми неоценимыми качествами: он восприимчив, всем интересуется, скоро усвоивает известный взгляд на вещи и, при всем том, очень осторожен в суждении, из боязни высказать при этом свои слабые стороны. Ответ его всегда обдуман. Вообще и в особенности в практических делах, на которые черногорец обращает преимущественно свое внимание, суждения его довольно верны. Он внимательно и с благодарностью выслушивает каждое наставление, но только в том случае, когда оно делается не в унизительной форме. Стремление увеличить, весьма впрочем ограниченный, кругозор, проявляется особенно сильно у подростающего поколения. Черногорец хотя смутно, но сознает тесную связь между знанием и могуществом. По целым часам черногорец будет слушать рассказы из жизни других народов или об явлениях природы и проч. Вообще черногорцы слушают очень внимательно и охотно, но не любят расспрашивать. С одной стороны, это не допускается приличием, а с другой, из чувства самоуважения, которое не покидает черногорца ни при каких обстоятельствах.

По поводу того взгляда, что черногорцами легко усвоиваются поверхностные сведения, но что они не имеют достаточной выдержки и терпения для серьезных занятий или же для изучения одной [153] какой-либо избранной специальности, автор с своей стороны замечает, что может быть это и справедливо, но совершенно естественно у народа, делающего первые шаги на пути к развитию. Черногорцы, по словам г. Капера, еще просто не сознали потребности иметь основательных ученых. Они пока довольствуются практическими сведениями, необходимыми для удовлетворения их насущных потребностей. К тому же необходимо принять во внимание их крайнюю бедность, препятствующую даже наиболее способным оставаться долго в иностранных школах. Молодежь должна ограничиваться кратковременным пребыванием в Белграде, Вене, Париже или Петербурге и усвоением нескольких иностранных языков и некоторых элементарных сведений; в настоящее время, замечает автор, им и этого вполне достаточно.

У черногорца необыкновенно пылкое воображение, чем и объясняется его природная поэтическая способность и красноречие.

Подобно тому, замечает г. Капер, как у римлян было принято, чтобы потомки воспевали подвиги своих предков в то время, пока отцы их пировали, прославление храбрых предков и современных героев составляет общественную потребность черногорцев и потому историческая рапсодия является у них национальной формой поэзии. В течении целых столетий, благодаря рапсодиям, сохранялась в этих горах память о славянском, велико-сербском царстве и об его трагическом падении в роковой день боя на Косовом поле. Эта рапсодия, точно также как и песня об Иване Црноевиче и несчастной распре между его сыновьями и преемниками, бывшей главной причиной окончательного заката сербской звезды на берегах Адриатического моря, поется всеми. Со времен владыки Даниила (конца XVII столетия) и до настоящего дня нет ни одного сколько нибудь важного события, которое не было бы воспето. Певец спешит, под свежим впечатлением непосредственно пережитого, увековечить воспоминание о событии в связи с именами участвовавших в нем, при чем не упускаются и подробности, дающие свойственный каждому событию колорит (В выноске г. Капер замечает, что делаются и делались попытки собрать и напечатать хоть часть этих рапсодий, интересных, по мнению автора, как в историческом, так и в литературном отношениях. Древнейший из этих сборников составлен далматом А. Качич Миошич под названием: «Razgovor ugodni naroda slovinskoga» или «Pjesmarica» (Песенник). Сборник этот в первый раз был напечатан в Венеции, в 1756 г., а затем выходил несколькими изданиями. Автор сборника, по словам г. Капера, обнаружил замечательный талант, как народный поэт. В 1837 г. сербский поэт С. Милютинович, под псевдонимом Чубро-Чойковича, издал в Лейпциге также сборник песен. Милютинович долго жил в Черногории. Затем автор упоминает о сборнике сербского филолога Вука Стефановича Караджича, вышедшем несколькими изданиями в Лейпциге и Вене, и о сборнике владыки Петра II, под заглавием «Ogletlalo Serbsko («зеркало Сербии»). Белград. 1848 г. Наконец, в 1872 году, появился сборник цетинского протодьякона Филиппа Радигевича, под заглавием «Gusle crnogorske».). Эти песни [154] делаются общим достоянием и их не устают слушать. Кроме того они имеют и дидактическую цель: возбудить патриотическое настроение и распространить сведения о первобытном образе действий черногорцев на войне. Певец не затрудняется поэтически изобразить встречу с неприятелем и самую битву. Он не скрывает схватки за сценою, а напротив выдвигает их на первый план, вдается в подробности всех стратегических распоряжений, с точным указанием места и силы каждого отряда, подробно описывает отдельные моменты боя, и вместе с тем, объясняет причины победы или поражения. Ошибочно мнение, будто авторы этой национальной поэзии исключительно слепцы, бродящие из села в село. Они, по словам г. Капера, не более как распространители и только в самых редких случаях сочинители этих рапсодий. Действительные же поэты, в большинстве случаев, участники самих событий. Так, отец нынешнего князя Николая, великий воевода Марко Петрович, куря трубку, продиктовал цетинскому архимандриту Никифору Дучичу двадцать шесть больших рапсодий, в несколько тысяч стихов, о достопамятных битвах с 1852 до 1862 года. Впрочем, он не упоминает в своих песнях о схватках, в которых сам участвовал. «Это не моя забота», говорил он, «найдется кто нибудь другой, чтобы заняться этим». И действительно, его деяния прославлены современными певцами в народных рапсодиях Саввы Мартиновича, Дюро Срдановича и других. Читая эти рапсодии, говорит г. Капер, и зная, что авторы по большей части люди неграмотные, как, например, самый плодовитый из них, Савва Мартинович, нельзя не почувствовать уважения к их таланту. «Могущественное, возбуждающее действие этих рапсодий», восклицает г. Капер, «может понять только тот, кто слышал хотя одну из них, пропетую искусным гусляром, под акомпанимент однострунной гусли. Быть упомянутым с похвалой в песне — такая великая честь, к которой ни один черногорец не может относиться равнодушно. Он знает, что с этих пор имя его становится достоянием истории Черногории».

Необыкновенно плодовитое поэтическое творчество черногорцев до некоторой степени объясняется употреблением десятистопного белого стиха, общего всему сербскому народному эпосу, а также обилием условных оборотов и фигур речи. 155]

Впрочем, последнее имеет ту слабую сторону, что прелесть простоты песни все более и более исчезает и заменяется многоречивым, сухим, риторическим фразерством и неправильной тенденциозностью. Все это повело за собой исчезновение класической народной поэзии, составляющей славу сербского народа. Здоровая пластика и сжатость древних поэтических произведений, не смотря на некоторые преувеличения поражавших своею силою и правдивостью, у новейших южно-славянских и сербских певцов совершенно исчезла. Исключение составляет только последний из черногорских владык Петр Петрович Негуш, сумевший сохранить прежнюю поэзию и даже вдохнуть в нее новую жизнь. Его произведения сделались достоянием народа и имеют на последнего громадное влияние. Его «Кула Гюрчич» и «Чардак Алексита» («Кула» — башня, «чардак» — сторожевая вышка.) поются не только в Черногории, Боснии и Герцеговине, но даже между далматскими славянами. Его «Gorski Vijnac» («Горный венец») читается всюду. Князь Николай обнаруживает также весьма замечательное поэтическое дарование; многие его произведения, большею частию патриотического содержания, помещены в «Orlic», журнале, выходившем в Цетинье с 1865-1870 год.

Врожденные ораторские способности черногорца не слабее его поэтических дарований. Он развивает свое красноречие в семье и на сходках племени. В последних собраниях говорится не только о частных, но и об общественных делах, каковы: предполагаемые или ожидаемые нападения, заключения перемирия или мира, об обмене или выдаче пленных, наконец, о внутренних или правительственных распоряжениях. По логике, ясности, доказательности и увлекательной силе, речи, сказанные без всякой подготовки и при том людьми нередко безграмотными, по мнению автора, бесспорно выше многих модных и заученных речей европейских национальных и других собраний. Точно также обвинительные и защитительные речи истцов и ответчиков в сенате, хотя не отличаются отделкой, но при всем том оставляют за собой далеко многие из речей наших прокуроров и адвокатов. В этом качестве черногорцев г. Капер усматривает путь внутреннего развития этого народа, причем замечает, что было бы крайне прискорбно природному уму черногорца погибнуть под гнетом бюрократизма. Черногорцы вообще охотно спорят о политических вопросах, особенно затрогивающих их интересы. По мнению г. Капера, каждый черногорец своего рода дипломат. Даже бедный, совершенно невлиятельный черногорец все-таки имеет свой [156] собственный взгляд на события. Забота о благосостоянии Црна-горы не покидает ее жителя ни во время работы, ни на войне.

За неимением особых дел, черногорец, по крайней мере, составит какой-либо план, подыщет какой нибудь предлог, а иногда и совсем без предлога, как лучше насолить своим соседям мусульманам, или помочь своим единоплеменникам. В политических рассуждениях главы семейства и родов не редко упоминают о России, Австрии, Англии, Италии и Франции и высказываемые ими взгляды часто не сходятся с мнениями самых опытных политиков европейских кабинетов (Гарашанин, один из искусных дипломатов Сербского княжества, родом из Черногории. Станко Радонич, родом из Негуша, управляет в настоящее время делами в Цетинье.).

В сношениях с иностранцами, черногорец остается верен своей дипломатической тактике. В большинстве случаев он осторожен, даже скрытен, но при всем том держится всегда с достоинством, сознавая отлично свою независимость и уверенность в способности к борьбе, если встретится в том надобность. Но, на ряду с этими качествами, даже самый последний черногорец любить высказывать свое превосходство перед турком. Это хвастливое качество им, вероятно, приобретено вследствие частых сношений в мирное время с его мусульманским, не менее хвастливым, соседом. Но тот, кому удастся заслужить доверие черногорца, — а он легко доверяет, если встречает симпатию к своему отечеству, — тому он отдается вполне, без всякой задней мысли и в этом случае черногорец умеет соединить в себе братскую откровенность с известною врожденною деликатностью и даже любезностью. Уважая личность каждого, он в тоже время требует уважения и к себе. Есть известного рода вещи и выражения, по своей сущности не представляющие ничего оскорбительного во всяком другом месте, но черногорец считает их непозволительными. Так, например, в Черногории считается неприличным, хотя бы в шутку или во время дружеского разговора, с глазу на глаз, сказать друг другу «мучи», т. е. «молчи». Иностранцу в этом случае дадут почувствовать его неприличие выразительным взглядом или жестом, а черногорцу пришлось бы выслушать серьезное замечание. «С такими словами обращаются к собакам, а не к свободным людям» говорит черногорец. Будучи строг к раз данному слову, он в свою очередь ничего не презирает до такой степени, как нарушение слова или верности. Для каждого черногорца гость, а тем более человек, ищущий у него защиты (беглец), есть нечто священное. Вот [157] почему его более всего возмущает предательство, или злоупотребление доверием.

Нарушение правил гостеприимства турками, или даваемые ими уверения отпустить пришедшего, были постоянным предлогом для кровавых столкновений. Таковы: известное подгорицкое дело, действия Кепризли-паши, пригласившего в 1714 году 37 начальников в свою палатку для заключения с ними мира и приказавшего вместо того, перед входом к нему, отрубить всем головы.

Приветствие черногорца просто: «dobra sreca», т. е. «доброго счастья» говорит он. У князя, митрополита и некоторых старшин, оказавших какие-либо услуги отечеству, черногорец, приподымая шапку, целует руку; более близких людей целует в грудь, а друзей, обнимая, целует в щеку. После приветствия обращаются с вопросами о здоровье как пришедшего, так и его родных, а затем уже приступают к дальнейшим разговорам. При поклоне, женщины и девушки опускают глаза. У родителей и важных лиц они также целуют руки. Вообще же, при встрече с людьми, которым следует оказывать особое уважение, они стоят с опущенной головой, пока те не пройдут мимо.

Как бы черногорец ни был мало знаком с гостем, он никогда не забудет выйти из дома к нему на встречу, предложить почетное место за столом, если таковой есть, в противном случае — за очагом, и свою кровать для ночлега; а за неимением и этой последней, он все-таки покажет лучшее место под своим кровом и сделает сам постель, на сколько возможно удобнее. Он точно также непременно угостит гостя вином или водкой, причем, по обычаю, предлагая выпить, прежде отопьет сам. Черногорец непременно поднимет кружку правой рукой, так как сделать это левой считается ужасным оскорблением. При всех этих церемониях черногорец не упустит случая выказать все свое красноречие.

В мало-мальски зажиточном доме хозяин непременно предложит гостю жареной баранины и при этом для гостя выберет лучший кусок. Даже самый бедный предложит хоть кусочек овечьего сыра, не редко занятый, для столь важного случая, у соседа.

Некоторые личности, наблюдавшие нравы черногорцев, и которых впрочем нет основания причислять к врагам Черногории, считают, что взяточничество и вообще недоброжелательство составляют выдающиеся пороки этого народа. Несомненно, говорит г. Капер, по этому поводу, что в истории Черногории можно указать несколько случаев измены отечеству, ради турецкого или венецианского золота, но эти [158] случаи составляют не более как исключения и были заклеймены позором и поэтому нельзя считать справедливым вывод, сделанный относительно характера народа только на основании таких единичных явлений. Еслибы продажность составляла в Черногории такую общую черту характера, то, под влиянием подобной нравственной порчи, Черногория давно перестала бы быть тем, чем она осталась до настоящего дня — единственным клочком южно-славянской земли, над которым никогда не господствовал мусульманин.

Зависть и тщеславие составляют действительно дурную сторону черногорских предводителей и служили нередко одной из причин внутренних раздоров; особенно сильно проявлялись они при постоянных переменах правительства, за последнее десятилетие. Но этот порок составляет неизбежное зло обществ, не только начинающих государственную жизнь, но от него нисколько не застрахованы и государственные люди больших стран, хотя во всяком случае, замечает г. Капер, подобные пороки не могут быть оправданы.

Но, с другой стороны, привязанность к отечеству, любовь к свободе, настойчивость и терпение, храбрость и смелость, доходящая до дерзости, и при этом добровольное подчинение начальству и его приказаниям, строгие нравы и миролюбие в семейной жизни, наконец трезвость и умеренность — ни кем не оспариваемые преимущества черногорца перед другими народами. Многие черногорцы, в особенности жители беднейших округов, будучи не в состоянии прокармливаться на родине, отправляются в мирное время в чужие страны заработывать себе кусок хлеба тяжелым трудом. Таких насчитывают от 2-3,000. Отправляются они обыкновенно в Котор, Триест, Венецию, Египет и, что удивительнее всего, в Константинополь. Впрочем, достаточно одного призыва в минуту опасности для того, чтобы даже из самых отдаленных мест все поспешили в свою дорогую Црна-гору и встали под знамена своего племени. Только самая крайняя нужда может принудить черногорца к совершенному переселению, как это случалось иногда после нескольких неурожайных годов под ряд, или когда почва совершенно не в состоянии прокормить все семейство, а между тем не представляется возможности найти работы. При таких обстоятельствах, черногорцы отправляются с женами и детьми в Сербию, составляющую также любимое убежище для герцеговинцев и босняков (С давних пор, много семейств переселилось в Котор. Местечко Доброта, недалеко от Катаро, основано и исключительно населено Черногорцами. (Прим. автора).). [159]

Конечно, запальчивость, мстительность, грабеж и нередко возмутительная бесчеловечность (обезглавление убитых врагов) ложатся темным пятном на характер черногорца и не смягчаются ни его добродушием, ни той безопасностью жизни и имущества, которая имеет, место в самой Черногории. Впрочем, упоминая об этих темных сторонах, нужно помнить те печальные обстоятельства, которые их вызывали в продолжение нескольких столетий. Кроме того, нравы всех христианских племен, находящихся под игом османов или в вечной борьбе за независимость с этим народом, неминуемо должны были отразить на себе следы его дикости. Стоит лишь припомнить Грецию, малую Азию и даже Венгрию.

Язык черногорцев (герцоговинское наречие) благозвучен и отличается правильной растановкой слов (словосочинение), красивыми и нередко поэтическими оборотами речи. Наклонность к поэзии у черногорцев особенно резко выразилась в символических выражениях (в алегории), в типических эпитетах и оборотах, которыми изобилуют не только их песни, но и обыденная речь. Особенность черногорской речи составляют торжественные уверения, клятвы и проклятия. В серьезных столкновениях, проклятия далеко не отличаются миролюбивым характером. Они сыплятся, по выражению автора, подобно сабельным ударам и нередко бывают предвестником последних. «Да поглотит тебя море», «да покинут тебя друзья», «ходил бы ты на чужих ногах, водили бы тебя чужие глаза», «да изрубит тебя турецкая сабля», «бродить тебе по горам сумасшедшему», «да опустеет твой дом», «да съедят твое тело морские раки, а голову твою снимут вражеские пики» и так далее, все в таком роде. Караджич, в своем собрании поговорок, приводит около 350 подобных заклинаний. Но, с другой стороны, черногорец относительно редко прибегает к брани. Замечательно, что черногорцам совсем неизвестна скверная по своей неблагопристойности брань турецких солдат, вошедшая в употребление у венгерцев и частию у сербов. Черногорцы хотя употребляют известные бранные слова, но у них нет пошлых, низких ругательств и божбы.

Черногорец вообще не любит оскорблять и выходит из себя только в случае крайности.

Между черногорцами весьма употребительны энергические, полные юмора и всегда меткие, замечательные своим глубокомыслием поговорки, которые он, от природы красноречивый, употребляет всегда во время и кстати. Вот некоторые из них. «Если у тебя нет врага, то твоя же мать тебе его и родила» или, говоря другими [160] словами: ты в большинстве случаев должен в самом себе искать причину всего дурного, что с тобой случается. «Власть без рассудительности тоже самое, что потерянная битва». «Пусть лучше настигнет тебя внезапная смерть, чем слеза сироты». «Лучше драться с героем, чем целоваться с трусом». «Чтобы стрелять по волку, прежде всего нужен верный глаз». «У героя всегда много пороху, порох же всего мира не сделает труса героем». «К ужину вино, к завтраку — вода». «От вороны никогда не будет сокола». «Кутило и трактирщик всегда думают различно». «Крошка в чужих руках всегда кажется большим куском». «Привыкать — мученье, отвыкать — двойное». «Пешеход всегда ругается над едущим верхом». «Безобразное-враг зеркала». «Трудно мудрому быть оратором между глупцами», и т. д.

* * *

Далее г. Капер приводит некоторые статистические данные относительно народонаселения Черногории. В XVI столетии оно только доходило до 20-30,000 душ; правда, это было в период, когда черногорцам пришлось ограничиться самым небольшим пространством. Это самое печальное время из внутренней жизни Черногории и, вместе с тем, время самых кровавых внешних войн. В XVIII столетии, после присоединения к Черногории некоторых округов из племени брда, народонаселение ее достигает до 50,000. В 1835 году, после присоединения племен: пипери, белопавличи, ровцы и морача, оно доходит до 100,000. Ланца определяет народонаселение Черногории в 120,000, Карагзай — в 107,000; но приводимые им цифры, по словам г. Капера, ни на чем не основаны. Только данные 1864 года, взятые из действительной официальной переписи, могут заслуживать внимания.

По этой переписи, к 14 октября старого стиля 1864 года,

Из этих числовых данных обращает на себя внимание тот факт, что в то время, когда в Европе между мужским и [161] женским населением существует известное равновесие, в Черногории женское население менее мужского на 3,540 душ или на 2,88%. Предполагать причину такого явления в меньшей плодовитости черногорских женщин при рождении детей женского пола, или же находить ее в том, что черногорцы женятся исключительно на черногорках же, было бы ошибочно; тем более, что в подтверждение этого не имеется ни научных, ни физиологических данных, а наоборот есть не мало народностей, члены которых заключают браки исключительно между своими, как, например, евреи, самоеды, между тем у них не замечается подобного отношения полов друг к другу.

От 14-го октября 1873 года до 14-го октября 1874 года число рождений было:

Следовательно, девочек родилось меньше чем мальчиков на 273 души или на 4,2%.

За тот же промежуток времени число умерших было:

Итак женщин умерло менее чем мужчин на 66 человек или на 2,08%.

Из этих данных видно, что рождаемость достигает 3,5%, а смертность около 2%. Годичное приращение несколько более 1,5%. Основываясь на этих данных, Дучич полагает, что народонаселение Черногории, в 1872 году, было 230,000 душ обоего пола.

Основной принцип общественных отношений в Черногории — [162] с одной стороны, поддержание связи с другими племенами в интересах внешней независимости, с другой — весьма развитый, пустивший глубокие корни, потому нередко переходящий в крайность, партикуляризм. Этим самым обусловливается и основная черта черногорского характера — неизменная, готовая на всякие жертвы, не только имуществом, но и жизнию, привязанность к отечеству и, вместе с тем, привычка придавать слишком большое значение как своей личности, так и своим близким связям, каковы: семья, родство, род. Эти основания служили краеугольным камнем своеобразному, существующему целые столетия, общественному строю.

Близкий домашний круг («куча») «семья», в тесном значении этого слова, жилище со всеми угодьями, имуществом, вот что составляет первое звено Черногории. Во главе дома стоит основатель семьи — «кучанин» или «домачин», распорядитель имущества и единственный авторитет всей семьи. Никто не имеет права его заставить или воспрепятствовать ему отказаться от власти, или же разделить при жизни имущество между сыновьями, или, наконец, выделить одного из сыновей. Словом, он распорядитель, хранитель имущества и представитель интересов кучи. Все члены семьи обязаны его почитать и слушаться; противодействие кучанину равносильно возмущению против всей семьи. За это он имеет право налагать не только дисциплинарные взыскания, но даже и изгонять из дому (из семьи). Но на нем же лежат и все заботы, он назначает, распределяет и направляет работу. Во время спора с другими семьями, он служит представителем дома и заключает все договоры. Он же руководит всеми религиозными, домашними и другими торжественными обрядами. На нем лежит обязанность принимать и угощать гостей и быть представителем во всяком общем деле. Быть хорошим хозяином, ревностно наблюдать честь своего дома, охранять имущество, и стараться увеличивать его приобретением новых участков земли, стоять во главе кучи в случае опасности, вот те требования, выполнение которых кучанин считает для себя дедом чести, и только в этом случае он может пользоваться уважением как своей семьи, так и всего племени. За кучанином следуют прочие мужчины дома: в большинстве случаев это его сыновья. Они находятся в полной его зависимости, пока живут в его доме, или же пока не найдут других средств существования вне своего дома. Их обязанность заключается в защите семьи и всех родных, а также в защите племени и отечества. На этом основании они прежде всего хорошо должны быть знакомы с военным делом; храбрость и уменье владеть [163] оружием — первые качества, обусловливающие степень уважения, а также и влияния на дела у черногорцев. На обязанности мужчин кучи возлагается также забота о поле и стадах. В семьях слишком бедных, или в таких, когда, кроме мужчин, нет никого, т. е. когда семья не в состоянии держать мужскую или женскую прислугу, на них же возлагаются заботы и по хозяйству в доме. Но, вообще, слишком ревностное участие в мелких женских занятиях, особенно, если к тому не представляется никакой надобности, в Черногории считается мало совместимым с достоинством мужчины. Нет большего срама, как когда назовут «прело», т. е. пряхой, или «музи крава», т. е. доящим коров, или «колебчар», т. е. качающим люльку. Между тем, в Черногории не считается постыдным для мужчины проводить по целым дням в кругу друзей, курить или болтать о политике, охотиться за дичью и даже принимать участие в простых играх детей.

Впрочем, замечает г. Капер, эта черта встречается у всех народов отсталых, к которым он и причисляет черногорцев. На иностранца, въезжающего в черногорское село, говорит автор, ничто не действует так неприятно, как видеть лежащих или сидящих совершенно праздно мужчин в кружке около гумна, часто дремлющих и зевающих, так, как будто им совершенно нечего делать. Еще хорошо, если они при этом не играют в карты.

Что же касается до общности имуществ и вообще общинного хозяйства, которое встречается в некоторых славянских племенах и по настоящее время еще сохранилось в Сербии, Боснии, Далмации, Кроации, Славонии, то в Черногории оно вовсе неизвестно. По мнению автора, почва Черногории, для общинного владения слишком бедна, а участки отдельных семей слишком мелки. Совместная жизнь нескольких семей в одном доме в Черногории не более, как исключение. Эту роскошь дозволяют себе только самые богатые семейства. В большинстве же случаев, все сыновья, за исключением одного наследника, покидают дом и ищут счастья где либо в ином месте.

Женщина в Черногории занимает вполне подчиненное положение в доме. Даже жена кучанина — «кучаница» или «скуба», пользуется весьма небольшим уважением, и власть ее распространяется только на женщин. На мужчин же, как скоро они вышли из детства, она не имеет никакого влияния. На женщине лежит забота о всех мелочах хозяйства: уборка дома, гумна, хлева — вот ее дело. Ее постоянный спутник — прялка. С прялкой она сидит у колыбели [164] младенца, с нею идет в поле и на рынок. Из собственной пряжи женщины приготовляют одежду для всех членов семьи. Они же таскают на себе хлеб с полей, сено с лугов, дрова из лесу, молотят хлеб, вымолоченное тащат на мельницу, а муку в дом. Оставив прялку, женщина принимается за вязанье. По словам г. Капера, существование черногорской женщины носит на себе вполне библейский характер: единственное их развлечение — это песня, и одна утеха — уход за детьми: «Не валяш колико девойчица», «ты не стоишь даже того, что стоит девка», — эта поговорка, замечает г. Капер, частию указывает на положение, занимаемое женщиной. «Баб бьют чубуком, мужчин — ружейным стволом»; из этих слов видно уважение, которым пользуются женщины, так как удар чубуком в Черногории считается величайшим позором для мужчины; он может быть смыт только кровью. Заключение браков вполне соответствует тому подчиненному положению, которое занимает женщина. Ближайшая цель брака — потребность в улучшении хозяйства. Брак, как и все прочее, решается авторитетом старших. Личный выбор молодого человека принимается во внимание только в том случае, когда избранная им невеста вполне удовлетворяет чести и интересам дома. Девушке же вовсе не предоставляется права выбора. Малейшее заявление с ее стороны в этом смысле считается грубым нарушением женской скромности. Иногда родители заключают между собой условие на счет брака своих малолетних детей. Бывают даже такие случаи, что родители делают обещание друг другу относительно детей, находящихся в утробе матери. Это преимущественно встречается между дружественными или родственными семьями. Нарушение какою либо из сторон данного обещания. относительно брака считается самым ужасным оскорблением, и может повести к непримиримой вражде между обоими семействами. Подобное оскорбление, наносимое со стороны жениха, считается равносильным поруганию девичьей чести, и смывается самой дорогой ценой.

Хотя положение черногорской женщины несравненно ниже положения женщины в более образованных обществах, но уважение к ее чести, в суровой Черногории, по словам автора, неизмеримо выше, чем в цивилизованных странах. Каждое дерзкое оскорбление женской чести, в Черногории, смывается только кровью оскорбителя. Этот обычай еще очень недавно испытал на себе один из наиболее важных и даже заслуженных старшин страны. Вот почему друзья обрученного употребляют всевозможные средства, чтобы не допустить его до разрыва. Нередко один брат женится вместо другого, чтобы только не [165] нарушить внешнего приличия. В Черногории также существует обычай давать за девушку выкуп. Хотя этот выкуп иногда с избытком вознаграждается приданым и подарками со стороны невесты, и не смотря на торжественность обрядов и речей, которые сопровождают свадебный пир, продолжающийся иногда несколько дней, все это ни на волос не изменяет униженного положения молодой. Дружки вывозят ее из родительского дома и под их охраной она отправляется в свой будущий дом. Поведение ее во время этой процесии должно быть в высшей степени сдержанно и скромно. Она не субъект торжества, замечает г. Капер, а служит лишь объектом церемонии. Радостные выстрелы ее спутников, песни женщин, заздравные речи мужчин, ни мало не вознаграждают ее за то унижение, которое ее ожидает при вступлении в новый дом. Нередко 13-ти или 14-ти летняя молодая, после пира в доме новобрачных, принимается за занятия, унижающие достоинство человека. Она не имеет права называть всех членов нового семейства по именам, а титулует их по степени родства. Муж на всю жизнь остается для нее только «господин» и «повелитель». Она бродит в его доме как тень, с тою разницею, что, по вступлении в новую семью, на нее наваливают массу работы. При входе в дом постороннего мужчины, она обязана немедленно удалиться. Гостей угощает не она, а ее муж. Она даже не имеет права садиться с ними за один стол. Общее участие и внимание к ней появляется только с момента, когда она становится матерью. С этой минуты, свекровь и невестки начинают обращаться с ней ласково, и только с той поры, когда она стала качать своего ребенка-мальчика, муж начинает оказывать ей уважение. Но, и в этом случае, она должна, с своей стороны, всеми мерами заботиться о ребенке, доставившем ей это уважение. И вот чем частию объясняется та не всегда благоразумная любовь и заботливость черногорской матери о своих детях вообще и о сыновьях в особенности. Чем больше у черногорской женщины детей, тем лучше ее собственное положение. И только в том случае, когда она окружена множеством здоровых, красивых и гордых мальчиков, она имеет право гордиться тем, что дала своему мужу и отечеству.

Но, с другой стороны, нужно заметить, говорит г. Капер, что если женщина и не пользуется авторитетом в доме, то, взамен того, трудно себе представить где либо более тесные и прекрасные отношения, как существующие в Черногории между матерью и сыном, братом и сестрой. Для черногорца нет ничего дороже, как его мать. Ради матери он в состоянии все сделать и от всего отказаться. [166] После матери, самый любимый человек для черногорца — это его сестра. За честь сестры он готов пожертвовать своим имуществом и жизнию. Одним только напоминанием о матери и просьбою во имя ее, в особенности из уст женщины-матери, можно обезоружить черногорца в минуту самого страшного гнева, и вызвать в нем порыв великодушия в минуту опьянения успехом. Слова: «тако мий майчине ране» (клянусь молоком матери, меня вскормившей), — одна из самых священных клятв для черногорца.

При внимательном исследовании положения женщины в Черногории, автор приходит к тому заключению, что оно вообще сходно с положением женщины у прочих, соседних с Черногориею славянских народов. Но, при этом, на ряду с первобытными славянскими чертами, на всей жизни нации, населяющей юго-восток Европы, отразилось вредно и губительно влияние магометанства. Так, в Черногории, до последнего времени, существовал обычай «отмица», т. е. похищение девушек. Этот обычай прямо заимствован у турок. Последние, из желания наполнить свои гаремы, не щадили ни жен, ни дочерей гяуров. Впрочем, в Черногории, молодой человек, из хорошей фамилии редко решается приобрести себе жену таким путем. К этому обыкновенно прибегает молодежь, не пользующаяся доброй славой. Как турки гордятся похищением христианки и обращением ее в магометанство, точно также, еще в недавнее время, считалось за подвиг похитить турчанку и обратить ее в христианство. Впрочем, этот безнравственный обычай почти совершенно выводится, и положение женщины в Черногории, по мнению г. Капера, стоит на пути к улучшению. Автор приписывает это влиянию князя Данилы, учредившего, кроме духовного, еще светское управление, и подававшего хороший пример обращения с женщинами у себя в доме. В настоящее время, по крайней мере, в лучших семействах, положение жен и дочерей стало гораздо свободнее и более совместным с человеческим достоинством.

Из семейства, как из ячейки, члены которой, так или иначе, непременно находятся между собой в родстве, образуются несколько «пасов» (поясов), которые, в свою очередь, образуют братство. Братство — это та же семья, только в более обширных размерах. В братство соединяются семьи, основателями которых были родные братья. Из братств образуется уже более широкий пояс: племя, род, соединение всех потомков одного и того же родоначальника. Точно также, как черногорской семье не присуще общинное владение, так равно и братство отнюдь не является общиной, а только основой [167] постепенному развитию государственного быта. Тесная связь между членами братства и племени, при том положении, в котором находились первые поселенцы этих негостеприимных гор, в течение целых столетий, постепенно усиливалась, не вследствие требований цивилизации, а только по необходимости в лучшей защите от внешней опасности, прежде всего, от турок, но также и от соседних племен. Этим обстоятельством объясняется, почему члены одного и того же братства живут в одном и том же месте, которое, в большинстве случаев, называется именем братства. С целью облегчить защиту и затруднить нападение, жилища располагаются на местах, укрепленных самой природой, и, по возможности, скучены в одном месте. Каждый член братства обязан с оружием в руках отражать всякое нападение, сделанное не только на все братство, но даже на одного из его членов. Кроме того, он обязан мстить, жертвуя даже жизнию, за каждое оскорбление, нанесенное его братьям по имени и роду.

В этих случаях, говорит г. Капер, личный интерес, перед общим, отступает на задний план и даже враждебные братства оставляют на время свои счеты и обязаны помогать друг другу. Этим отчасти также объясняется замкнутость братств и нежелание членов братства смешиваться вообще с посторонними элементами. Так, если член братства хочет продать свой дом, землю или даже часть ее, то он предварительно обязан сообщить об этом остальным членам и ждать известное время покупателя из своего братства. За неимением покупщика в братстве, он обязан искать его между членами племени и только затем ему предоставляется право продать свою недвижимую собственность кому пожелает. Во избежание пререканий в будущем, при отчуждении имущества, не мешает брать свидетельства из братства или племени в том, что эта процедура была сделана. Тоже самое встречается и в делах всего племени. Без согласия членов этого последнего, никакое братство не может селиться в районе територии племени. А раз поселившись, оно обязано принять и имя того племени, к которому оно присоединилось. Два господствующие стимула — защита от врагов и партикуляризм — принимаются во внимание черногорцем при постройке домов, а также и при расположении жилищ. Имея это в виду, дома, в большинстве случаев, строятся на крутых склонах скал. И, таким образом, они как бы висят над низменностями и долинами, на которых находятся участки обработываемой земли. Все это делается также и потому, чтобы, во первых, постройкой жилища не занимать даром драгоценной земли, а во вторых, чтобы обезопасить себя от нападений с тылу. Требованиям [168] архитектуры и удобствам жизни, при постройке домов, не придается почти никакого значения. Все внимание исключительно обращено на одну безопасность от нечаянных нападений. «Моя куча», «моя слобода» — вот единственное основание, которого держится черногорец при постройке своего жилища. Домашняя замкнутость выражается в поговорке; «как ни мал мой дом, но я сам его охранитель».

Смотря по достатку, строются различного рода дома. Так, различают «кучицу» — маленький тесный дом бедняка от «кучи» — более обширного дома лица среднего состояния, например, старшины племени; наконец, «кулою» (башнею) называют дом, построенный преимущественно с оборонительною целью. Эти последние строятся только в пограничных местах, подверженных более частым нападениям со стороны турок.

Кучица — дом беряка — есть не что иное, как первобытнейшая циклопическая постройка из грубо отесаного камня, выломанного из ближайшей скалы. Кучица обыкновенно строится без цемента; промежутки между камнями законопачиваются сеном, соломой, сухими листьями. Самое жилище низко, с одним входом, без окон, вместо которых часто оставляется одно или несколько отверстий. Эти отверстия должны служить скорее бойницами, а не окнами. Материалом для крыши обыкновенно служит ближайший кустарник, самая же крыша покрывается соломой, а на последнюю накладываются балки, чтобы ветер не мог сдуть соломы. Иногда крыша покрывается небольшими драницами («скудля»), а в округах, лежащих по Скутарийскому озеру — черепицей. Внутренность кучицы вполне соответствует ее внешнему виду. Она обыкновенно состоит из одной комнаты; крыша служит вместе с тем и потолком, а самая комната заменяет кухню, гумно, кладовую и хлев. Большая половина комнаты занята очагом — «огнище», сложенным из камня; огонь на очаге поддерживается почти непрерывно.

Топливом служат древесные сучья, а иногда поленья. Над очагом, на прикрепленной к крыше железной цепи, висит железный котел. Несколько деревянных чашек с ложками составляют всю столовую и кухонную принадлежность бедняка-черногорца. Небольшая каменная стенка («преклад») перед очагом препятствует горящим дровам вываливаться на пол. Хаты большею частию курные; дым прямо выходит через отверстие в крыше. Каждый черногорец, при первой возможности, старается ввести те или другие улучшения в своем жилище. Так, он окружает кучицу изгородью («зграда») или забором («меды»). То и другое складывается из нетесаных камней. [169] В устроенной таким образом ограде («обор») отводится помещение для коровы, коз, нескольких овец, а в случае крайности, даже стойла для тощей лошадки, осла или мула. Внутри кучицы место для огнища огораживается плетнем и этим самым образуется как бы отдельная комната для хранения запасов и ценного имущества, как например, оружия, которое развешивается на поперечных балках, или ставится на особых подставках, называемых «чукали»; парадное платье, мужское или женское, нередко переходящее из рода в род, сохраняется в ларях. В одной или двух корзинах держат годичный запас картофеля или зерна. Кадки с мукой и солью, бочки с квашеной капустой, сушеные крути сыра и бурдюки с вином — вот все богатство черногорца-бедняка.

Куча устроена несколько лучше. Она почти всегда окружена оградой, затем делится на верхнее и нижнее помещение. Нижнее помещение — «подрум» служит вместо конюшни, хлевом для коровы, или козы. К нему примыкает обыкновенно небольшой сарайчик для хранения корма и земледельческих орудий. Верхнее помещение состоит из коморки — «конобы» с очагом, в которую входят или по приставным лестницам, или же делают особую лестницу с задней стороны жилища. Кучак — угол или домик с постелями отделяется от конобы перегородкой, также как и «поятак» — особое помещение для кучанина с женой. От этого угла нередко, рядом досок или плетнем, отделяют еще коморку, называемую «петар», в которой, за недостатком места в подруме или конобе, хранятся запасы имущества и помещаются домашние. В том случае, — когда участок земли велик и у хозяина большие стада, внутри ограды, или вне ее, устроивается гумно (круглое место, приспособленное для молотьбы); его обыкновенно окружают каменной стеной, называемой «коломат». При нем устроивается особая коморка, «пойота», в которой помещается часть скота и хранится не вымолоченный хлеб.

Смотря по состоянию черногорца или по величине его семьи, кучу расширяют и делают в постройках различные приспособления. Так, солому заменяют цементом, крышу покрывают черепицей, вместо изгороди или циклопической ограды, делают крепкую стену с бойницами; вместо обора, делают мощеный плитами передний двор — «авлия»; ведущие в передний двор ворота — «вратник» строят из тесаного камня; из него же делают и лестницу, ведущую в верхний этаж дома. Отверстия в стенах, по крайней мере в жилом помещении, заменяются окнами, пол конобы вымащивается кирпичом или плитками; стены комнаты, в которой живет кучич, нередко [170] размалевывают. Такое жилище обыкновенно называют уже двором, в песнях — «белый двор». В таких дворах живут только старшины племени, воеводы, князья, сердари и их родственники. Двор, на углах которого построены башни, служащие для защиты, называется «кулой».

Внутреннее убранство черногорского жилища также просто и первобытно, как и все его устройство. Не во всех жилищах есть грубосколоченные столы — «трпез» — «софра», такая же скамья и табурет, который употребляет только хозяин или гость, и последнее украшение служит уже признаком зажиточности; семья считается богатой, когда, вместо первобытного одара, в ней есть кровать или подобная роскошь, как подушки и одеяло, или, например, сделанный столяром стул или несколько стульев, или когда на стенах, кроме простого креста и фольговых икон, развешано несколько пистолетов в серебряной оправе и сабель — «ханджар» и «сабеля». Последнее составляет лучшее украшение и гордость дома.

Образ жизни черногорцев вообще весьма прост и по большей части окружен лишениями. Тяжелый труд и скудная пища неизбежны в стране, в которой главными источниками пропитания служат земледелие — при скудной почве и скотоводство — при дурном скоте, словом, продукты, не удовлетворяющие всем потребностям населения. В урожайный год, т. е. когда урожай вполне удовлетворителен не только на так называемой благословенной земле, но и в суровых ущельях гор, жизнь черногорца еще довольно сносна. В таких случаях местный сбор овощей и маиса (пшенки или кукурузы) может еще удовлетворить в продолжение большей части года потребности черногорца; но для дальнейшего пропитания все-таки он должен прибегать к займу, особенно, если правительство не озаботится привозом съестных припасов. В урожайные годы нет недостатка ни в молоке, ни в сыре, а так как эти продукты служат главными атрибутами пищи, то в урожайный год никто из черногорцев не терпит настоящего голода. Мясо, вино и водка (ракия) для черногорца уже предметы роскоши. Мясо он употребляет только в самые большие праздники — на Рождество, Пасху, в дни имянин и когда приходится угощать почетных гостей. К этим дням он нарочно откармливает ягненка. Высшее отличие, которое хозяин-черногорец может оказать гостю, — это зарезать к его приходу ягненка, изжарить на вертеле в его присутствии, подать целиком и предложить самые лучшие куски гостю. Автор, между прочим, говорит, что даже старшины, приглашая его к себе в гости, с особенным ударением прибавляли: «имамо ягне» («у нас есть ягненок»). Вино и ракия, о которых в песнях говорится, что они [171] льются рекой и поглощаются героями в несметном количестве, в прозаической действительности составляют не более, как редкость. Водка хранится только для особых случаев: крещений, свадьб, угощений гостей и для больших праздников. Ее иногда пьют, приезжая на базары речский и катарский, или во время приезда в Цетинье по делам службы. Во все остальное время черногорец довольствуется водой из ближнего источника, или цистерны, или даже простой дождевой водой, стекающей с крыш («капавица»). Про черногорцев далеко нельзя сказать, что они пьяницы, хотя в каждом селе есть кабак, но он посещается только по воскресным дням, и при этом, черногорец ограничивается одним глотком ракии, или, ради компании, выпьет небольшую чашку по-турецки приготовленного, черного кофе. Хмель навлекает на черногорца двоякий стыд: во-первых, пьяница считается плохим хозяином, а, кроме того, каждый черногорский «сокол» считает для себя постыдным свалиться от стакана вина, а потому он старается, на сколько возможно, избегать соблазна. Само собой разумеется, что зажиточные люди и в Черногории составляют исключение из общего правила. На столах воевод, сердарей и проч. нет недостатка, ни в вине, ни в мясе. Хлеб, обыкновенно употребляемый черногорцем, приготовляется из грубо-смолотой кукурузы и печется в формах, в горячем пепле. Булочник во всей Черногории один — в Цетинье. Он пользуется монополией и за это обязан снабжать жителей хорошим хлебом, в достаточном количестве и по установленным ценам. Лакомства не имеют никакого сбыта в Черногории. Различные медовые печенья и пирожные из плодов, подаваемые по праздникам, по словам г. Капера, могут быть названы лакомствами с большой осторожностью.

Черногорец ест преимущественно вечером, по окончании дневных трудов. Вместо завтрака, он довольствуется куском хлеба или картофелиной; за обедом — куском сыру; за ужином же все домашние располагаются в кружок перед домом, зимой — у очага, и едят из одной чашки. Обыкновенно подается свежее или кислое молоко, или горячая мучная похлёбка, или просто картофель. Скатертей, ножей и вилок черногорцы вовсе не употребляют. Чашка ставится прямо на землю, или же на особую доску — «штица», которую по праздникам покрывают грубой холстиной. Жареного ягненка режет сам хозяин, вынимая для этой цели из-за пояса тот же нож, которым он его зарезал. Остальные члены семейства едят прямо руками. У зажиточных черногорцев появляются ножи и вилки, фарфор, серебро, белые скатерти и проч., но и это делается только для гостей и по [172] праздникам; в обыкновенное же время они обходятся без этой роскоши.

Постелью служит сноп (куль) соломы. На него кладут обыкновенно мешок, или кусок грубого сукна домашнего приготовления. Вместо одеяла употребляется также мешок или кафтан, или струна (обыкновенный бурый плед), которую накидывают на плечи в худую погоду. Конечно, в морозы все это мало защищает от холода. Зимой, вследствие больших холодов, обыкновенно спят в одежде, вокруг очага, на котором стараются всю ночь поддерживать огонь. Большинство жителей не снимает платья всю зиму, кроме разве Рождества, когда начинается общее мытье одежды и тела. Вообще, опрятность, замечает г. Капер, за исключением достаточных класов, нельзя считать национальной добродетелью черногорцев. Но этот недостаток, если не оправдывается, то может быть несколько извинен, приняв во внимание, что он присущ почти всем юго-восточным славянам. Кроме того, бедность никогда и нигде не отличается опрятностью, а черногорцы вообще очень бедны. Наконец, для чистоплотности необходима вода, а она в большей части Черногории составляет редкость, так что людям по неволе приходится ею дорожить. В долинах рек замечается гораздо более опрятности, чем в горах. К бедности же следует отнести ничтожное распространение дорого стоющего мыла, которое заменяется в Черногории древесной золой. Та же зола служит для стирки белья и для мытья тела. Кроме того, чистоплотности черногорца, до некоторой степени, мешают и предрассудки. Так, в Черногории, мужчину, который часто моется и чешется, называют женоподобным щеголем, словом, придают эпитеты, не совсем пригодные герою, каким себя считает каждый из черногорцев. Впрочем, относительно чистоплотности, женщины также не составляют исключения. Не имея притязаний на геройство, их неопрятность становится особенно непривлекательной для иностранца. Без сомнения, тяжелые работы в домашнем хозяйстве и в поле, ношение громоздких и не всегда чистых тяжестей может служить, до некоторой степени, оправданием женщины в ее неопрятности.

Вышеописанный образ жизни и крайняя бедность не могут не влиять на общее состояние здоровья. Всего пагубнее действует на черногорца скудная и недоброкачественная пища. В Черногории, как уже выше замечено, нередко встречаются личности необыкновенной силы, поражающие своей крепостью и здоровьем, но, приглядевшись поближе, оказывается, что это или уроженцы плодородных округов, или члены зажиточных семей. Во всяком случае это люди, имеющие возможность [173] хорошо питаться. В нехлебородных же и бедных водою местностях, в жалких хижинах, прилепленных к обнаженным отлогостям гор, вполне здоровые личности составляют чрезвычайную редкость. Правда, и в этих местностях встречаются люди высокого роста, но, вследствие дурного питания, они не отличаются крепким организмом. Но, в этих же местах, еще чаще можно встретить исхудалых, высохших мужчин и женщин, с впалыми щеками и глазами, словом, с ясными признаками плохого питания. В Черногории, масса населения затрачивает гораздо более физических сил, чем получает запаса от пищи. Не говоря уже о чрезвычайно редком употреблении мяса, в неурожайный год встречается масса людей, которых дневная пища состоит из двух или трех картофелин, а есть немало поддерживающих свое существование исключительно травами, растущими на каменистой почве.

Господствующие здесь мускульный ревматизм и болезни дыхательных органов суть следствие сурового климата и сырых, слабо защищенных от ветра и дождя жилищ. Дома строятся из легко выветривающегося камня, так что при самом легком морозе он трескается. Кроме того, болезни дыхательных органов развиваются также от чрезмерного напряжения легких. Многим из черногорцев приходится несколько раз в неделю, и даже ежедневно, ходить от Цетинье до Катаро и на этом пути подыматься на вершины от 3,000-3,640 фут. Этот переход, большею частию, черногорец делает без остановки, довольствуясь при этом глотком воды или куском хлеба из кукурузы. Понятно, что подобное путешествие, особенно в холодное время, часто оставляет по себе дурные последствия. Процент калек и слепых в Черногории чрезвычайно велик. Большое число первых есть следствие частых переломов и вывихов костей, благодаря неровной почве и плохим дорогам. Слепота частию бывает следствием оспы, а также — глазных болезней. Главная же причина массы слепых и калек, по мнению г. Капера, заключается в полнейшем недостатке научной медицинской помощи. Хотя черногорцы, подобно бокезцам, славятся своим хирургическим искусством и знанием секретных снадобий противу самых безнадежных повреждений, и Черногория не может пожаловаться на недостаток лекарок, собирающих летом в горах коренья и листья и применяющих их против всяких болезней как верное средство, но, понятно, что подобная помощь весьма недостаточна. Прославленная хирургия черногорцев ограничивается исцелением самых простых повреждений. Конечно, главное предоставляется целебной силе самой природы. Черногорские мази и пластыри, а равно [174] коренья и травы тем хороши, что, в большинстве случаев, они совершенно безвредны.

Второю причиною частых заболеваний, а иногда и преждевременной смерти, служит безобразный уход за родильницами и детьми. Еще до некоторой степени можно оправдать то, что беременная женщина, до самых родов, исполняет самые тяжелые работы; между тем, чрез несколько дней, а иногда даже часов, после родов, она снова принимается за обычные занятия. Но никакая бедность не может оправдать того обстоятельства, что во время самых родов, женщина лишена помощи мало-мальски сведущей бабки. Даже перо врача, восклицает г. Капер, не в состоянии описывать те варварства, от которых подымаются волосы дыбом, те ужасные последствия, к которым приводит недостаток в повивальных бабках. Автор, с своей стороны, предлагает устранить все это ежегодной посылкой нескольких женщин в повивальную школу в городе Заре, и, таким образом, постепенно завести хотя по одной акушерке на каждый округ. Если, говорит он, у правительства не хватит на это средств, то во всяком случае это такая настоятельная потребность, о которой сами племена и братства могут позаботиться.

Обращение с новорожденными младенцами в Черногории еще возмутительнее. Полено, выдолбленное в виде небольшого корыта, служит ему колыбелью. Младенца обыкновенно кладут на каменный пол, около очага. Завернутый в старую холстину и весьма туго спеленутый, он заявляет о своем существовании надрывающими душу, болезненными криками. От времени до времени, маленькая сестренка качает его колыбель, напевая лучшие колыбельные песни, и прибавляя от себя самые страшные проклятия. Но ничто не помогает. Ни она, ни мать, ни старая бабка, ни вся родня не понимают того, что красное пламя очага ослепляет и пугает ребенка, что густой дым ест его глаза и стесняет дыхание, что его маленькие ручки и ножки желают освободиться от пеленок; словом, что маленький черногорец также ненавидит неволю, плен, и также любит свободу, как и его взрослый отец. Автор заявляет, что его очень часто звали даже в зажиточные семейства помочь детям и он, с своей стороны, находил, что вся болезнь состояла в отсутствии свободных движений. По целым неделям, в страшной жаре, дети лежат крепко связанные. Я велел их развязывать, говорит г. Капер, и они радостно потягивали свои члены и чесали буквально проеденную от потных волдырей кожу. Если к этому добавить небрежность в попечении о коже, глупый, ни на чем не основанный страх перед свежим воздухом и злыми [175] духами и пичканье детей массой разных трав, то нет ничего удивительного, что смертность младенцев, в Черногории, огромна.

Только образование и хороший пример могут оказать в этом случае помощь.

Как ни плохо жилище черногорца, продолжает автор, как ни скудна его пища, но, при всем том, он обращает чересчур большое внимание на красивую и даже дорогую одежду.

Между бедными людьми и в обыкновенное время, это конечно не заметно. Мужчины и женщины закутываются в жалкую, дырявую, заплатанную и грязную одежду. Нередко она представляет из себя только остатки прежнего, может быть и богатого платья. В таком виде черногорца можно встретить в поле за плугом, в саду — с мотыгой, в горах — со стадами. Но идя на рынок в Котор, Реку или Данилов-град, и вообще в чужое место, мужчины, если только у них есть смена платья, что бывает не всегда, вытаскивают из ларя лучшую одежду. Тоже делает, конечно, женщина, а тем более молодая девушка.

По воскресеньям и в праздничные дни, особенно во время народных празднеств, всякий старается принарядиться, как можно лучше. Случается, что черногорец надевает на себя гораздо больше, чем стоит весь его дом и поземельный участок; а некоторые несут на себе все свое имущество. Но как бы там ни было, говорит в конце статьи г. Капер, гордые мужчины и скромные жены Черных гор, в своих красивых одеждах, представляют прекрасное зрелище.

А. Ф.

Текст воспроизведен по изданию: Княжество Черногория // Военный сборник, № 7. 1876

© текст - Ф. 1876
© сетевая версия - Тhietmar. 2019
© OCR - Иванов А. 2019
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1876