ШАРЛЬ ИРИАРТ

ОЧЕРКИ ЧЕРНОГОРИИ

Из путевых записок Шарля Ириарта

(Le Montenegro, par M. Ch. Iriarte. Le toure du monde, 1877, №№ 856-860.)

Отъезд из Каттаро. Подъем на Црну-Гору. Дорога. Врба. Приезд в Негош.

Поездка в Черногорию должна была непременно заключить наше путешествие по Адриатике. Мы высадились в Каттаро и находились в расстоянии каких нибудь семи часов езды от Цетинье, столицы Черногории. Как устоять от искушения — взглянуть на это гордое племя черногорцев, прославившихся в целом мире своею храбростию и возбуждавшее некоторого рода энтузиазм в нас, французах, даже тогда, когда мы сражались против него! 28-го октября мы сошлись у ворот Каттаро с высланным нам на встречу князем черногорским агентом его, Петро Родомановичем и, не дождавшись нанятого накануне проводника, пустились в горы в сопровождении черногорской женщины, которая несла на голове наши скромные пожитки, и четырнадцатилетнего мальчика, шедшего впереди наших лошадей.

Как раз за воротами Каттаро дорога идет уступами вверх. На страшной высоте стоит цитадель Каттаро, с зубчатыми стенами, а над нею господствует голая вершина горы; они отделяются друг от друга глубоким оврагом, перебравшись чрез который, мы продолжали подыматься выше и выше. После тридцапятиминутного восхождения, мы увидели приютившуюся в расселинах скал деревушку, крыши которой находились на одной линии с дорогой. Через час двадцать минут мы достигли вершины, откуда начинаются горные дефиле, и где проходит пограничная черта австрийских владений.

С самых первых шагов в эти дефиле вы попадаете в какой-то первобытный хаос. Прежде всего приходится ехать некоторое время по краю пропасти; несколько лет тому назад, здесь нужно было пробираться между обломками скал, нанесенных горными потоками; но теперешний князь Николай I, после долгих переговоров, получил разрешение проложить дорогу от Цетинье в Каттаро и [300] приступил к работам. По настоящему, следовало бы устроить парапет с одной стороны дороги, так как она представляет нечто в роде висячего над пропастью балкона и заставляет невольно жаться к отвесной скале. Нам попались несколько рабочих, которые взрывали минами скалы; они пригласили нас войти в глубокую и мрачную пещеру, прорытую истоками; воды их открыли себе таинственный подземный путь далее и низвергались под нашими ногами в бездну, по окраине которой мы следовали.

Надо употребить не менее получаса на то, чтобы пройти пространство от австрийской границы до горной площадки, откуда открывается вид на селение Негош, расположенное в довольно живописной, хотя и каменистой, равнине. Это самый утомительный и опасный переход, представляющий непреодолимую, в военном отношении, оборонительную линию. Здесь нам попалась другая деревня Врба, где, обыкновенно, путешественники делают привал; но мы не остановились в ней, так как в Негоше нас ожидал к себе один почтенный сенатор. После получасовой езды вдоль узких ущелий, вертикальные скалы которых как будто нарочно воздвигнуты для того, чтобы преградить путь неприятелю, мы увидели, наконец, в полумиле впереди себя, Негош, окруженный зубчатыми горами.

По дороге мы беспрестанно встречали группы черногорских женщин, отправлявшихся пешком в Каттаро на рынок из Негоша, Байца, Цетинье и некоторых деревень, разбросанных среди скал. Лица их были серого цвета; они шли, согнувшись, под страшною тяжестью и гнали перед собой маленьких ослов, навьюченных овощами. Не смотря на свою ношу, эти бедные созданья вязали на ходу чулок, болтали между собой и даже изредка смеялись, сохраняя при этом всегдашнее грустное выражение в лице. С изумлением глядели мы, как они шли все прямо, не разбирая дороги и подымаясь на скалы с легкостию серн; привычные ноги их твердо становились на всякий, даже незаметный для наших глаз, выступ в горе. Наш маленький проводник не уступал им в этом отношении, и мы не могли понять, каким образом черногорцы совершают такие трудные переходы в своих опанках, обуви всех вообще южных славян. В среде женщин очень редко попадались мужчины; они шли, большею частию, особняком, подбоченясь, с оружием у пояса, точно разведывали, безопасна ли дорога.

При проезде через Врбу нам встретилась кучка людей, старший между которыми поздоровался с нами но славянски, тоном приветливо-важным, напомнившим мне андалузцев Сиерра Невады. Те отцы [301] семейств этой деревни, которые знали лично Петро Родомановича, кланялись ему, целовали его в обе щеки, согнув при этом одно колено и приложив левую руку к сердцу, а правой подняв вверх свою шапку; женщины подходили к нам одна за другой, целовали наши руки и бормотали монотонным голосом: фала Богу! (хвала Богу).

Прибытие в Негош. Внутренность жилища сенатора. Кастрадина. Селение Негош.

Нужно свернуть немного влево с дороги, чтобы увидеть крайние дома Негоша, — главного селения нахии, состоящей из нескольких деревень. В Далмации, Истрии и Герцеговине крестьяне строят свои жилища на значительном расстоянии одно от другого, на подобие ферм; в Негоше же, напротив, все строения скучены, дома очень низки и едва выглядывают из-за окружающих их огромных камней. Кой-где попадется на глаза клочок земли, годный для посева и непременно окруженный небольшой каменной стенкой, чтобы спасти от урагана то, что посеяно на этой драгоценной земле.

Дом, у которого мы остановились, находится на краю селения; наружный вид его более, чем прост; несколько больших камней взвалено на крышу для того, чтобы ее не сорвало вихрем. Ступая по неровному, точно выложенному разбитыми плитами грунту, мы вошли во двор, по голому граниту которого струились потоки крови, стекавшие во что- то похожее на помойную яму; на дворе валялись разрубленные на части бараны. На пороге дома стоял сам хозяин-сенатор, человек лет пятидесяти, в национальном костюме, с шапкой на голове; при нашем появлении, несколько окровавленных молодых людей скрылись в чуланы; перепачканные в крови дети попрятались за женщин, тут же стоявших в стороне. Был конец октября и потому мы застали всю семью сенатора за весьма важным для каждого черногорца делом, за приготовлением кастродины. Так называется здесь соленое и копченое мясо баранов и коз, составляющее, вместе с сушеной рыбой из озера Скутари, главный предмет вывоза и главный источник дохода страны. Теперь домашних животных бьют обыкновенным способом, а дет пятнадцать тому назад, это делалось следующим образом: их сгоняли в огороженное место, туда врывался хозяин и начинал действовать ятаганом на право и на лево, точно в бою с турками.

Сенатор поцеловался с моим спутником, раскланялся со мной и пригласил нас к себе. Мы поднялись на несколько ступеней и очутились в просторной, чистой комнате с низким потолком, [302] белыми известковыми стенами, плитным полом и двумя маленькими решетчатыми окнами на высоте человеческого роста. Это единственная комната в целом доме; одну из стен занимали две широкие кровати, между которыми, вместо перегородки, висела разная одежда; в углу стоял большой низкий стол; вокруг него были скамейки, а на почетном месте деревянное кресло; на стене, между кроватью и столом, висели четыре албанские пистолета с серебряными рукоятками, красивый ятаган, револьвер и ружье; в темном углу, над столом, блестели греческого письма образа в серебряных ризах с золотыми венчиками, перед которыми горела лампадка; в другом углу стоял огромный комод, где хранились одежда, серебро и прочее имущество.

Сенатор позвал свою семью; первою подошла жена, — преждевременно состарившаяся женщина, с грустным и серьезным выражением в лице и с принужденной улыбкой, затем, дочь, — робкая, застенчивая, не лишенная грации девушка, и, наконец, сыновья, — бойкие мальчуганы, как надо полагать, деспоты в доме. Мать и дочь, подойдя, пригнули одно колено, чтобы поцеловать у нас руки. По знаку хозяина они бросились подавать завтрак, состоявший из жареного по албански барана, разрезанного на четыре части ятаганом, и красного вина с берегов Далмации. За столом мы сидели втроем, а женщины нам прислуживали.

Тотчас после завтрака мы распрощались с хозяином и зашли к его брату, жившему в нескольких шагах от него. Оба они важные лица в стране, заседают в совете, а во время войны предводительствуют горцами негошской нахии.

Прежде, чем отправиться в дальнейший путь, я осмотрел, Негош, — эту колыбель ныне царствующей династии Петровичей. Князь Николай здесь родился и каждый год, при наступлении жаров, приезжает сюда на время, чтобы подышать воздухом родины, освежаемым ветром с Адриатики. Загородная вилла князя очень скромного вида, с двумя башнями но углам. Негош принадлежит к Катунской провинции, заключающей в себе одиннадцать племен; эта деревня богаче прочих, вследствие вывоза из нее на продажу большего против других деревень количества кастрадины. Все вообще княжество ежегодно отправляет в приморские места, и преимущественно в Триест, до ста тысяч голов мелкого скота, в виде соленого и копченого мяса, и получает валового дохода до 620,000 франков. [303]

Из Негоша в Цетинье. Вид на озеро Скутари. Из Байды в долину Цетинье.

Так как Негош лежит в стороне от дороги из Каттаро в Цетинье, то нам пришлось идти назад к тому месту, где нас ожидали лошади у подошвы горы. Грустный вид представляют поля этого округа; кой-где попадаются клочки земли среди моря камней; эти клочки служат единственным средством пропитания для той части населения, которая не промышляет кастрадиной.

Из Негоша в Цетинье дорога идет узким дефиле между двумя скалами, в роде туннеля; с левой стороны стенка этого туннеля местами понижается и позволяет рассмотреть, что мы следуем вдоль лощины, в глубине которой крестьяне занимались полевыми работами; камни катятся из-под ног наших лошадей, они скользят на каждом шагу, дорога вьется то вверх, то вниз; кругом царствует невозмутимое безмолвие, наводящее тоску на путешественника. Наконец, мы выбрались из этого хаоса нагроможденных друга на друга скал и очутились в восхитительной местности; под нашими ногами тянулся ряд гор, за которыми сверкало на солнце озеро Скутари, а вправо расстилалась долина Цетинье, закрытая отчасти горою Ловчин.

С того места, где мы находились, спуск в долину чрезвычайно труден, так что мы принуждены были слезть с лошадей; минут через сорок, мы достигли маленького селения, расположенного полукругом, с церковью простоты первобытной. Продолжая спускаться далее, мы, наконец, попали на дорогу, проложенную человеческими руками, с линией телеграфных столбов; по обеим сторонам ее тянулись поля кукурузы, ячменя, овса и картофеля. Вдали забелели жилища Цетинье, и когда мы приблизились к нему, прежде всего нам бросилось в глаза длинное здание, похожее на житницу; это был арсенал. При въезде в город нам попался адъютант князя Николая, высланный нам на встречу. Мы употребили 6 1/2 часов на перевал через горы между Негошем и Цетинье.

Столица Черногории.

Г. Цетинье сделан столицей княжества в 1485 г.; он расположен в довольно обширной долине, окруженной горами. Внешний вид этого городка не представляет ничего живописного, а тем более величественного; тридцать лет тому назад здесь насчитывалось не более 20 жилищ, скученных около монастыря. В Цетинье только [304] две улицы, одна — широкая, с очень низкими домами, перерезанная пополам площадью, посреди которой вырыт колодец под тенью тутового дерева; вправо, перпендикулярно к главной, идет другая улица, такая же широкая, но гораздо менее населенная. Влево находится четырехугольное здание с балконом, окруженное стеной, у которой стоят несколько вооруженных черногорцев: это дворец князя. Пониже его, на противоположной стороне, — другое здание, больших размеров, по проще на вид, с двором впереди, обнесенным крепостной стеной с башнями по углам: это старый дворец, покинутый после смерти князя Данилы. Наконец, прямо, у подошвы горы Ловчин, возвышается монастырь — резиденция архимандрита; над ним, на самой горе, стоит монастырская башня, с которой связаны легендарные воспоминания; теперь на ней висят колокола, имеющие назначение сзывать православных на молитву, а несколько лет тому назад, на ней вывешивали головы турок, которых убивали в беспрерывных битвах, происходивших на границе.

На главной улице находится довольно большая гостинница, выстроенная в 1867 г. на счет правительства, а левее ее — школа для девочек, состоящая под покровительством русской императрицы и под надзором г-жи Пацевич, в высшей степени достойной личности. Цетинье некрасив; домики его с соломенными крышами и без труб; но в 1870 г. вышло предписание, чтобы новые постройки были непременно крыты черепицей.

_____________________________________

Так как единственная городская гостинница не представляла никаких удобств и даже была немеблирована, то, по предложению князя, мы остановились в старом дворце. Нам отвели просторную комнату в первом этаже, выходившую в длинный коридор, с которым сообщался ряд однообразных комнат, похожих на монастырские кельи. Здесь, как я уже говорил, последним жил князь Данило, изменнически убитый в Каттаро в 1860 г.; до него же, т. е. в те времена, когда черногорские князья соединяли в себе две власти — духовную и светскую, резиденцией их был монастырь; только последний из владык Петр II, человек замечательный по своему развитию и уму, положил основание старому дворцу.

После краткого отдыха, княжеский адъютант повел нас обедать в гостинницу, взяв на себя все хлопоты по части угощения. Повидимому, здесь придают большое значение тому, чтобы путешественники выносили хорошее впечатление о крае. [305]

Табльдот в гостиннице Цетинье.

Гостинница, куда нас привел адъютант его светлости, была совершенно пуста; у содержателя ее, как видно, не достало средств на омеблирование ее. В первом этаже, в большой, очень слабо освещенной комнате, мы нашли стол, накрытый на одиннадцать персон; кроме меня, тут собралось десять черногорских сановников, приехавших из соседних мест. Проворная служанка, вероятно, далматка родом, так как она одинаково бегло говорила по итальянски и по сербски, указала мне на пустое место между двумя атлетами мрачного вида, с длинными темными волосами и такими же усами, увешанными знаками отличия и с целым арсеналом за поясом. Садясь обедать, ни один из гостей не разоружился. Костюм их был очень красив и живописен: он состоял из белой суконной гуни и красного или малинового жилета, расшитого у одних золотом, у других черным снурком. Начали подавать кушанье; первым явилась картофельная похлебка; один из моих соседей грубо ткнул пальцем в мою сторону, давая знать тем служанке, чтобы она начинала с меня; прочие перешептывались между собой, пристально всматриваясь в меня. Кто-то из них спросил девушку, говорю ли я по сербски; должно быть она назвала меня итальянцем, так как я объяснялся с нею на этом языке; но лишь только я произнес слово: французский, — лица черногорцев несколько прояснились; однако, особенной любезности они все таки не выказали; даже, напротив, когда я вздумал отклонить от себя честь быть угощаемым первым, мне дали понять довольно резким жестом, что здесь неуместно ломаться и что я обязан подчиниться принятым правилам гостеприимства. После похлебки подали половину зажаренного барана, которого тут же на столе разрезали ятаганами на куски; пирожное заменил козий сыр. Почти весь обед прошел в торжественном безмолвии; я не заметил ни на чьем лице улыбки; изредка перебрасывались отрывистые фразы. Когда кушанье убрали со стола, черногорцы закурили трубки и начали тихо беседовать между собой; я встал и поклонился всему обществу; мне ответили очень сухо; ясно было, что сановники- большая часть из них были сенаторы — не намерены обращать особенного внимания на чужеземца.

Я вышел из гостинницы; на дворе совсем уже стемнело; по обеим сторонам главной улицы скользили какие-то тени, закутанные в широкие плэды (струки), полы которых волочились по земле. Вдоль стены княжеского дворца медленно расхаживали взад и вперед часовые; от времени до времени распахивались двери домов и оттуда [306] лились на улицу потоки света от костров, разложенных на земляном полу. Я ощупью вернулся во дворец.

Князь Николай I.

Князь Николай I Петрович Негош, именующийся в официальных бумагах князем и господарем Черногории и Брды, родился в 1841 г., в деревне Негош, а князем Черногории — с 14-го августа 1860 г.

Мы попали в Черногорию именно в то время, когда народные страсти находились в сильном возбуждении, после неслыханных злодейств турок в Подгорице.

Быть в Риме и не видать папы — немыслимо; поэтому, приехав в Цетинье, нельзя было не представиться князю; к тому же, приезжему невозможно скрыться от эорких глаз обывателей столицы; они непременно прознают, кто приехал, откуда и зачем, да' и дворец князя так расположен, что из окон его он может следить за всем, что происходит в городе. Замечательно то, что черногорцы в каждом проезжем подозревают шпиона; впрочем, вообще во всем Балканском полуострове любой авантюрист может выдать себя за русского агента.

О приезде нашем в Цетинье было заранее телеграфировано из Рагузы адъютанту князя, бывшему воспитаннику Сен-Сирского училища, говорившему отлично по французски. Как все черногорцы, он был большой дипломат по природе и, как мне показалось, старался так повести разговор, чтобы выведать от меня цель моего приезда и успеть предупредить князя. Вероятно, доклад его был благоприятен для нас, потому что на другой день утром нам объявили, что князь примет нас в тот же день.

Дворец княжеский смахивает на большую виллу под Парижем; вечером, мы поднялись по широкой лестнице и вошли в приемную комнату первого этажа, где с двух сторон стояли в полном вооружении восемь придворных стражей; это не были, как я полагаю, перенники, которые, в числе 120 человек, составляют отряд жандармов, но «кабаходы», т. е. личный конвой князя. В приемной нас встретил адъютант. По стенам висели портреты покойного князя Данилы, русского и австрийского императоров с их супругами, Наполеона и Евгении, владыки Петра II, Мирко Петровича, княгини Даринки, вдовы покойного князя, и, наконец, княгини Милены. Во второй зале к нам вышел князь Николай; разговор тотчас же перешел на политические события настоящего времени; князь был сильно [307] озабочен и передал нам, что недавно на черногорской земле нашли убитого герцеговинца, турецкого подданного, и что турки, не отыскав настоящего убийцу, вероломным образом умертвили в горах 17 беззащитных мужчин и женщин, отправившихся с вечера на базар в Подгорицы. Князь прибавил, что, опасаясь возбудить негодование Европы самовольной расправой, он с трудом сдерживает черногорцев, рвущихся отомстить туркам; он вызвал к себе сенаторов пригородных селений, именно, с той целью, чтобы вместе с ними придумать средство, как успокоить раздраженное население.

Князь среднего роста, смугл, с низким лбом, густыми короткими волосами, блестящими огневыми глазами, очень ловок в движениях и при этом чрезвычайно осанист, величествен; толкуют, что он необузданно горяч; но голос у него мягкий, задушевный; говорит он всегда обдуманно, с расстановкой; вообще в нем много обаятельного. Он первый ездок и первый стрелок во всей Черногории; глядя на него, чувствуешь, что этот, приветливый, почти нежный в минуты спокойствия, человек, должен быть страшен в минуты гнева. О своем народе он неиначе говорит, как с увлечением, сознавая вместе с тем его недостатки; в политике он обладает большим чутьем, вследствие чего взоры всей Сербии устремлены на него.

Детство свое князь провел в самой простой обстановке; он лазил по скалам, нас даже коз, проводил иногда но несколько часов перед костром в бедной куче поселянина, слушая народные песни, распеваемые под звуки гуслей. Сильный, мужественный, страстно любящий военные подвиги, он близок к народу всеми этими свойствами; но, в тоже время, он настоящий князь по своему развитию и блестящему европейскому образованию. Когда ему минуло 10 лет, отец отвез его в Триест и поместил в одном богатом сербском семействе, чтобы он получил там воспитание, сообразное его званию. Вследствие дружеских отношений Наполеона III к князю Даниле I, юного Николая перевезли в Париж и отдали в College Louis le Grand, для окончания образования; но на каникулы его всегда брали домой, в Черногорию; задыхаясь в административной и светской сфере Парижа, и тоскуя по горам своей родины, где ему дышалось так легко среди неиспорченного народа, Николай, с лихорадочным нетерпением, ждал наступления каникул. Осенью 1860 года, когда ему только что минуло 19 лет, он, совершенно неожиданно для себя, вдруг превратился из частного лица во владетельного князя, так как после убитого дяди его осталась только одна дочь, Ольга. [308]

Мирко, отец князя Николая, олицетворял собою тип черногорского героя; для него политика и дипломатия не существовали; он был весь поглощен одною мыслию — освободить силою оружия свою родину от притеснений мусульман. Черногория обязана ему славной битвой Граховым, за которую Мирко получил прозвище «меча Черногории». В 1862 году, когда Омер-паша, проиграв несколько, снова явился с громадной армией, в трех пунктах ворвался в Черногорию и грозил обратить в развалины Цетинье, Европа сочла долгом вмешаться в эту неравную борьбу. Омер-пашу принудили заключить мирный трактат с князем Николаем, главным условием которого было изгнание Мирко Петровича из пределов отечества, потому что турки очень хорошо понимали, как важна потеря такого воина для Черногории. Нелегко было сыну подписать приговор своему отцу; но, в действительности, это условие осталось только на бумаге; в течение следующих затем пяти лет, Мирко жил дома и ревностно занимался переформированием черногорских войск.

В 1867 году, в то время, когда князь Николай гостил в Париже, в Цетинье обнаружилась холера; не смотря на все убеждения, он немедленно вернулся домой; на руках его скончался Мирко, сделавшийся одною из первых жертв эпидемии.

В 1860 году князь Николай I обвенчался с Миленой Вукотич, дочерью воеводы и сенатора Петара Стефанова; отцы обручили их еще в детстве, по обычаю черногорцев. Княгиня Милена постоянно носит национальный костюм, который чрезвычайно идет к ее величественной осанке, несколько полному стану, выразительному, смуглому лицу, большим, блестящим глазам, с длинными ресницами и густым, черным волосам. Она накрывает голову ярким фуляровым платком, повязанным с особенным искусством и пришпиленным спереди драгоценным рубином, осыпанным жемчугом. Газовая белая рубашка, расшитая шелками, доломан с золотыми узорами и шелковая гладкая, юбка составляли ее туалет в день нашего приема. Мать князя — женщина с очень характерной физиономией, напоминающей лица на древних медалях; она гораздо суровее на вид, чем молодая княгиня, и весьма молчалива; она на голове носит национальный черный убор.

У князя Николая семь человек детей — шесть девочек и один мальчик; три старшие дочери воспитываются в Петербурге, в Смольном монастыре.

Княгиня Милена хорошо говорит по-французски. Она имеет право голоса в сенате и нередко там заседает — дело неслыханное, тем [309] более и стране, где женщина играет самую жалкую роль в общественной жизни. В этом случае князь Николай сделал громадный шаг вперед. Мало того, в 1868 году, находя необходимым съездить в Петербург, чтобы лично отблагодарить русского Царя за оказываемое им постоянно благосклонное внимание к Черногории, князь разослал циркуляры к консулам в Рагузе и Скутари, равно как к пашам соседних провинций, с извещением, что, на время своего отсутствия, он передает власть и управление краем княгине Милене. Князь Милан сербский старается подражать ему в этом отношении, допуская жену вмешиваться в свои распоряжения.

Вечер, проведенный нами у князя, в обществе его семейства, консула Ионина, президента сената Богдана Петровича, двоюродного брата князя, сенатора Станко Радонича и министра народного просвещения, оставил в нас в высшей степени приятное впечатление. Мы совершенно забыли, что находимся почти на Востоке, в нецивилизованной, юной стране, до того была разнообразна и увлекательна в этом скромном княжеском салоне.

В Черногории между князем и народом нет посредников; каждый подданный имеет право лично излагать своему владыке просьбы, жалобы и нужды свои. В этих нормальных отношениях между государем и его подданными есть что-то свежее, первобытное, напоминающее времена древних патриархов.

На следующее утро, по приезде нашем в Цетинье, мы свидетелями из открытого окна, как князь со своей свитой и членами сената вышел из дворца на небольшую поляну, сел на лежавшую тут колоду и начал творить суд. Он держал в руке хлыстик; все присутствующие явились в полной парадной форме, но в албанских гетрах и только лица попочетнее пришли в высоких сапогах со шпорами. Небольшая толпа черногорских поселян, мужчин и женщин, ожидала уже тут своего господаря. Мы видели, как просители, сняв шапки, поочереди подходили к князю и излагали ему свое дело; тот, молча, внимательно выслушивал иногда довольно длинную речь, отвечал коротко, решительно и серьезно, произнося здесь же свой приговор. Все письменные просьбы подаются также прямо князю и он отвечает на них каждому, начиная с воеводы до последнего пастуха. В хорошую погоду все дела Черногории решаются под тенью старого тутового дерева, близ колодца, у монастырских ворот, где для этой цели устроены полукруглые скамьи; в важных случаях здесь происходят даже сцены эпического характера. Так, например, в 1861 году, когда князю только что [310] минуло 20 лет, герцеговинские сербы, под предводительством Луки Вукаловича, отчаянно бились против турок; князь Николай оставался, повидимому, совершенно равнодушным к бедственному положению близких своих соседей и одноплеменников; вдруг, однажды, к нему является воевода из пограничной деревни с известием, что враг топчет уже землю Черногории; князь немедленно отдал приказание развернуть над дворцом княжеское знамя, снятое по случаю траура по Даниле I, затем, велел готовить лошадей, оружие, боевые и съестные припасы, разослал повсюду гонцов, и вечером, перед захождением солнца, вышел на знакомую всем поляну и сел под тутовое дерево. Все население Цетинье столпилось вокруг него; он всенародно объявил поход и затянул боевую песнь, подхваченную хором юнаков.

Влияние власти. Сенат.

Черногорская конституция, составленная Данилом I, есть нечто в роде неограниченной монархии; обнародована она была 23-го апреля 1855 года и отпечатана в таком количестве экземпляров, чтобы каждый черногорец мог иметь один экземпляр; она заключает в себе 93 параграфа и касается всевозможных вопросов, за исключением тяжебных и относящихся до прав собственности. Впоследствии, однако, князь Николай нашел нужным согласовать данные черногорцам законы с законами других европейских государств. При вступлении на престол князь считался неограниченным владыкой независимой страны, и имел право бесконтрольно распоряжаться не только государственными, но и церковными доходами; но, спустя некоторое время, он, по собственному почину, de jure, уступил часть своей власти, учредив министерство и поручив отдельным начальникам управление, им же созданными, различными отраслями администрации. Правда, существовало подвластное ему учреждение, называемое скупштина; но она собиралась только в особенных случаях, при обсуждении специальных вопросов; кроме того, есть сенат; однако, при ближайшем знакомстве и с этим последним видно, что он нисколько не посягает на самодержавную власть князя. Сенат, по сербски совет, есть созданье владыки Петра II (1831 г.); скупштина избирала 12 сенаторов; но владыка имел право veto, и вычеркивал имена лиц, не нравящихся ему. Мало по малу, князья забрали в свои руки право назначения сенаторов, оставя за скупштиной только привилегию утверждать сделанный ими выбор; кончилось тем, что скупштину перестали даже созывать для этого; князья назначали [311] членов сената, а председателями его делали своих братьев или других родственников. Мундир сенаторов очень роскошен; поверх гуни, они накидывают на плечи доломан из пунцового бархата, с откидными рукавами, подбитый дорогим мехом; моду эту ввел князь Данило по возвращении из России; сапоги у сенаторов высокие, венгерские, со шпорами.

Теперь в Черногории 16 сенаторов, считая в том числе председателя и вице-председателя; содержание всех их обходится княжеству в 15,900 франков; из них 3,500 получает председатель, 3,000 товарищ его и по 1,500 каждый сенатор. Сенат заседал прежде в простом сарае, близ монастыря; одна часть сарая служила конюшней для сенаторских лошадей, а в другой была зала совета. Собиравшимся сановникам было очень удобно привязать свою верховую лошадь или мула к стенному гвоздю в первом отделении, а затем, перейти во второе, и обсуждать государственные дела, сидя на земле перед очагом и покуривая трубку. Если заседание затягивалось долее обыкновенного, то сенаторы в этой же зале жарили себе барана на вертеле и обедали, продолжая совещание; где нибудь в углу залы сидел секретарь, скрестив ноги по турецки, и заносил в протокол речи присутствующих.

Мы рассказали здесь то, что происходило в давнопрошедшие времена. В конце царствования князя Данилы, к старому дворцу пристроили флигель, для помещения сенаторов; тут же находится и зало совета. Я видел эту комнату; она совершенно пустая. Когда князь является в заседание, что бывает очень часто, на лавку его кладут мешок шерсти, точно так, как для лорда-канцлера казначейства в английском парламенте; но мне говорили, что князь и сенаторы гораздо охотнее рассуждают о делах на чистом воздухе, под историческим тутовым деревом, на поляне, близ монастыря.

Бюрократизм как-то не прививается здесь, потому что черногорцы не любят занятий, сопряженных с сидячей жизнию. В 1871 году, во все провинции, на место прежних начальников племен и воевод, князь Николай назначил чиновников, облеченных большою властию, но которых нельзя назвать ни губернаторами, ни префектами. Развивая донельзя систему элементарного народного образования, вводя телеграфы, курьерские почты и другие полезные учреждения, князь, видимо, стремится к одной цели — перерождению своего края. Правительство пыталось даже, в последнее время, завести официальную газету «Црногорец», но принуждено было закрыть ее за неимением подписчиков; и недавно возобновило ее в новом виде, под именем [312] «Глас Црногорца». Для того же, чтобы произвести радикальный переворот в стране, необходимо провести удобные пути сообщения, о чем и хлопочет князь Николай; но в настоящее время по Черногории можно только ходить пешком, а если ездить, то неиначе, как верхом; попадаются места положительно непроходимые.

Черногорские земли. Распределение их на провинции. Характеристические признаки каждой из них.

Ничто так не будет способствовать улучшению края, как окончание дороги, которая проводится теперь от Каттаро в Цетинье, потому что она установит прямое и правильное сообщение между Черногорией и Адриатическим морем. Но надо сознаться, что это весьма трудное дело и окончить работы на средства одного княжества едва ли возможно. В 1869 году правительство, желая соединить провинцию Реку с Белопавличей, провело дорогу; но, вследствие климатических условий, она до такой степени испортилась, что сделалась даже опасной для проезда. На пути попадаются изредка убогие хижины, где кроме кукурузы, молока и сыра ничего нельзя достать.

Черногория занимает пространство в 2,900 километров; население состоит из 193,329 душ (итог, показанный самим князем в письме к великому визирю, в апреле 1877 года). Княжество делится на две части: собственно Черногорию и Брду, в которых 8 провинций или нахий. К Черногории принадлежат следующие: Катунская, Цермница, Река и Лешанская; к Брде — Белопавличи, Пиперы, Морача и Вассоевичи. В административном отношении все они делятся, в свою очередь, на племена, — тоже в роде кантонов — а эти последние опять-таки подразделяются на деревни, состоящие иногда только из нескольких хижин.

Мы въехали с юго-запада прямо в Катунскую провинцию, имеющую особенное значение, вследствие того, что в ней находится Цетинье, столица княжества, и Негош, колыбель княжеского дома; к ней же принадлежит долина Грахова, прославленная поражением турок в 1858 г. Катунская провинция самая гористая и бесплодная; на западе, к стороне Герцеговины, и на негошском плато почва несколько плодороднее; там еще встречаются кой-где обработанные ноля; вообще же местность здесь чрезвычайно грустная.

Провинция Река лежит между цетинской долиной и озером Скутари, в получасе езды от столицы княжества. Климат здесь очень мягкий, природа не столь сурова; жители разводят виноград и гранаты. Название провинции происходит от небольшой речки, впадающей [313] в озеро Скутари; плоские берега озера очень болотисты и потому там свирепствуют лихорадки.

Цермница, так сказать, сжата между озером Скутари и Австрийской Далмацией. Эта провинция всех богаче и прекрасно обработана; климат совершенно италианский; фруктов родится множество и притом очень сочных.

Лешанка идет от угла озера до границы Герцеговины; природа здесь самая дикая и печальная; селения попадаются очень редко, да и те скрыты в расселинах гор; бедность повсеместная, промышленности никакой.

Белопавличи раскинулась между Никшичем и Подгорицей; главный город Даниловград стоит между Албанией и Герцеговиной. Провинция эта очень плодородна, лесиста, орошается несколькими речками; это древняя Зет а, давшая имя всей стране. Даниловграду суждено играть в будущем важную роль. Правительство очень заботится о местных улучшениях в этом крае; недавно через речку Зету перекинули деревянный мост, длиною почти в 100 сажен. Долина Белопавличи могла бы доставить большие выгоды, если бы ее разработали; но для этого нужно вырубить покрывающие ее леса, которые берегутся, как естественная оборона горцев, в случае нападения на них турок со стороны Никшича или Спужа. Это самое узкое место в територии княжества, так как Албания врезывается здесь острым углом. Два неприятельские корпуса, расположенные — один в Никшиче, другой в Спуже — одним усиленным переходом могут соединиться на этом пункте, что действительно и было исполнено турками в 1862 году. Близ Белонавличей, в Орье-Луке, находится летняя резиденция князя, а также знаменитый Острожский монастырь, куда сербы сходятся толпами на поклонение могиле владыки Василья, монаха-воина, всю свою жизнь боровшегося с турками.

Жители провинции Пиперы занимают оба берега речки Морачи; они все пастухи, очень бедны, особенно, вследствие того, что при новом распределении границ, в 1858 году, у них отняли хорошие пастбища. Местность здесь гористая.

Черногория находится теперь точно в железных тисках; единственный ключ к Адриатическому морю — это Каттаро, куда до сих пор не проведено удобной для проезда дороги; к тому же Каттаро в руках австрийцев, так что если Черногория навлечет на себя чем нибудь неудовольствие их, они могут во всякое время запереть порт. На беду сама природа точно с умыслом воздвигла между морем и этой страной трудно одолимую преграду в форме острых, [314] почти неприступных скал. Один год неурожая кукурузы и картофеля может быть причиной голода для большей части населения. Нет сомнения, что князь Николай воспользуется первым удобным случаем, чтобы заявить европейским державам о необходимости отдать Черногории хотя один турецкий порт на Адриатическом море, как единственное средство для существования княжества.

Провинция Морача получила свое название от реки Морачи, текущей по окраине ее; Босния и Герцеговина окружают ее с двух сторон; населена она кровными черногорцами, пламенными патриотами, людьми бескорыстными, страстно привязанными к своим историческим преданиям и очень гостеприимными. Они живут только скотоводством, земледелием не занимаются, перекочевывают со своими стадами с пастбища на пастбище и заботятся только о насущном хлебе. Некоторые места этой провинции покрыты превосходными мачтовыми лесами, на которые английский консул в Скутари, в 1851 году, сильно точил зубы; князь же Николай, в знак благодарности к Франции за постоянное ее участие к Черногории, хотел было предоставить французам, в 1873 году, право эксплуатации этих лесов; но население провинции вошло в соглашение с иностранной компанией и само вызвалось заняться этой выгодной операцией. Близ истока реки Морачи возвышается монастырь, построенный, как гласит предание, Душаном, знаменитым сербским королем.

Провинция Вассоевичи граничит с Боснией и Албанией; климатические условия и лесные богатства те же, что и в Мораче. В былые времена, венецианцы добывали здесь лесной материал, для постройки военных судов и галер.

От Цетинье до Реки пять часов езды; но ими стоит пожертвовать, потому что с этого пункта природа внезапно изменяет свой суровый характер. Поднявшись на гору в Границе, вы увидите перед собой долину Реки, блестящее озеро Скутари с цитаделью Жабляк, бывшей резиденцией князей Зеты, турецкие острова Вранину, Монастырь и Лесендрию, на лево — зеленые албанские горы и страну миридитов. По мере спуска с вершины горы Границы, душу охватывает чувство невольной тоски, при виде угрюмой природы, представляющейся вашим глазам.

Черногорец. Его характер, нравы и одежда.

Если Черногория, сама по себе, не представляет ничего любопытного по части археологии, то жители ее, напротив, сохраняют до сих пор характер того самого черногорского племени, которое [315] существовало в VII столетии. В этом крошечном государстве каждый имеет право носить оружие и подавать голос в народных собраниях; все подданные равны между собой, сословий не существует, также как и наследственных званий, кроме княжеского; последний из народа может достигнуть самого высшего положения, при трех условиях: во-первых, если он, благодаря особенной деятельности или удачным предприятиям, успеет нажить значительное состояние; во-вторых, если ему удастся совершить какой нибудь блестящий подвиг на войне и, в-третьих, если он приобретет такое умственное развитие и такое образование, которые выдвинут его из общего уровня.

Единственное внешнее отличие жителей Черногории от жителей Брды состоит в том, что первые непременно брюнеты, а вторые — блондины, как многие южные славяне; те и другие стройны, мускулисты, грациозны и даже несколько театральны в движениях. Так как религия строго запрещает браки между родственниками до девятого колена, то тип населения постоянно обновляется; причина же, почему черногорское племя такое сильное и здоровое, заключается в том, что хилые дети, лишенные хорошего ухода и подверженные влиянию сурового климата, умирают, большею частию, вскоре после рождения и остаются в живых только крепкие дети. Черногорцы великолепные ходоки, по горам лазают мастерски; жар, холод, голод и усталость переносят удивительно; но за то если черногорец, просидев несколько недель на картофеле, кукурузе и сухом хлебе, дорвется до жареной баранины, то объедается ею до тошноты и напивается раки до бесчувствия. Сила мускулов и железное здоровье черногорцев поддерживаются целебным горным воздухом и постоянным движением; если нет войны, они устроивают игры, на подобие древних турниров. Воображение у них пылкое, много юмору, большая способность быстро схватывать мысли и усвоивать их, но нет терпения, нет устойчивости ума. В натуре этих неустрашимых воинов есть что-то детское; если им сразу не удастся достигнуть цели, они вдруг надают духом и теряют доверие к своим силам. В домашней жизни они очень быстро переходят от радости к отчаянию, от душевного спокойствия к гневу.

Большего удовольствия для черногорца не может быть, как приобретение драгоценного оружия; им увешены и богатые, и бедные; оно передается из рода в род; вот почему многие горцы стреляют до сих пор из ружей и пистолетов старинной системы, что, однако, не мешает им отлично целить. Только в последние годы стало замечаться у них значительное улучшение но этой части. Первое [316] игольчатое ружье, появившееся в одной деревушке, произвело сильное волнение между поселянами; каждый считал своим долгом зайти в кучу к счастливцу, обладателю ружья, и пострелять из обновки; на лицах посетителей читалась худо скрытая зависть. В мирное время, князь Николай нередко забавляется стрельбою в цель на поляне перед дворцом; родная сестра его, кровная черногорка по характеру и привычкам, не уступит в этом искусстве лучшим стрелкам.

Страсть к нарядам сильно развита у этого бедного, сурового племени; смешно иногда смотреть, как черногорцы побогаче щеголяют своими расшитыми гунями, яркими жилетами и дорогим оружием; но их походке и движениям сейчас можно догадаться, что они хотят обратить на себя общее внимание. Нам нередко случалось встречать даже очень бедных людей в платье, изукрашенном золотом и серебром, с ятаганами и пистолетами, превышавшими своею ценностью все их домашнее имущество.

Черногорская раса представляет странное смешение самых противоположных свойств; если черногорец идет один по улице и заметит, что на него глядят, он тотчас же приосанится, начнет рисоваться, говорить громко, даже иногда дерзко; но дома этот же самый человек — предобродушнейший хозяин, а перед высшими себя он даже подобострастен. По виду — это аристократ, по духу — чистый демократ; он от всей души целует своего противника, в минуту примирения после ссоры, хотя бы тот был гораздо ниже его по своему положению.

Князь Николай всячески старается искоренить в своих подданных страсть к щегольству не по средствам; он первый стала, заменять золотое и серебряное шитье на куртках черными шнурами. Черногорцы вообще ленивы по природе и неохотно изучают ремесла; князь Данило очень горевал о слабом развитии промышленности в стране и с этой целью отправлял за границу многих молодых людей, для изучения полезных ремесл; но дело не пошло; знакомство с чужими краями способствовало только некоторому смягчению нравов, так что путешественник может смело объехать теперь всю Черногорию, не рискуя подвергнуться ни малейшей опасности, и прежние подвиги ускоков сохранились только в предании.

Отличительной чертой черногорцев надо считать их способность быстро соображать и усвоивать то, чему их учат; вот причина успехов народных школ в стране. В Цетинье, например, есть школа для девочек, ничем не уступающая французским элементарным школам; но, к сожалению, надзор за образованием детей вне Цетинье очень слаб, и потому провинциальные школы развиваются [317] гораздо туже, чем столичные. Природа одарила черногорца большим красноречием и уменьем ясно и последовательно излагать свои мысли; по этой причине у них и в заводе нет адвокатов; каждый горец очень искусно и бойко защищает свои собственные интересы.

Женщина в Черногории. Ее общественное положение. Семейный быт.

Иностранцу, незнающему сербского языка, трудно составить верное понятие о положении женщины в княжестве и о роли ее в семье. Глядя на длинные вереницы загорелых, исхудалых черногорок, когда они тянутся по улице или в горах, согнувшись под тяжестью всевозможных нош, видя, с каким надменным равнодушием относятся к ним мужчины, невольно думаешь, что эти бедные существа должны проклинать день своего рождения, и удивляешься молчаливой покорности, с которой они переносят такое унизительное положение. Но после внимательного изучения домашнего быта черногорцев приходишь к убеждению, что доля женщин далеко не такая горькая, как это кажется с первого взгляда.

Правда, рождение девочки считается здесь если не несчастием, то и не радостным событием. Рождение сына, напротив, считается настоящим праздником не только для родителей, но даже для друзей и знакомых; все спешат в дом счастливого отца, чтобы принести ему искреннее поздравление, с обычным пожеланием, чтобы новорожденному не пришлось умереть в своей постели. Когда же родится дочь, отец встречает посетителей на пороге дома, с опущенными от смущения глазами, как будто извиняясь в постигшей его неудаче. Мало того, если мать производит на свет все одних дочерей, то, по народному поверью, ей необходимо пригласить семь священников, чтобы отчитать и изгнать нечистого духа, заколдовавшего супругов, и помазать священным миром порог их брачной комнаты.

Девочка воспитывается точно также сурово, как и мальчик; мать одинаково нежно любит их и одинаково ласкает. Когда дочка подростет, ее начинают посылать иногда очень далеко в горы за водой или в лес за дровами, притом совершенно одну, что приучает ее с детства ничего не бояться; сверх того, она помогает матери готовить обед для семьи, вяжет чулки, вышивает и прядет, вообще ведет жизнь скромную, замкнутую. Кокетство у черногорок не в ходу, потому что юнакам некогда тратить время на ухаживанье за красавицами; не мудрено, что молодые девушки здесь сильно конфузятся от пристального взгляда чужеземца. Любовь для них немыслима без брака; посягательство на честь девушки карается смертью. В этой [318] дикой стране женщина вообще ограждена от всякого насилия; она может по целым дням бродить в горах со стадом, или в лесу, куда ее посылают за хворостом, не рискуя встретить ни малейшего оскорбления от прохожих.

Не смотря на то, что лишения всякого рода и тяжесть домашних работ быстро уничтожают красоту молодых черногорок, многие из них до старости лет сохраняют грацию в походке, гибкость стана и что-то величественное в движениях. Рядом с лицами смуглыми, изможженными, с глазами, горящими, как два угля, рядом с грубыми, мускулистыми существами, смахивающими скорее на мужчин, чем на представительниц слабого пола, вы нередко встретите очаровательные типы восточных красавиц, с матовой кожей, бархатным взглядом, миндалевидными карими глазами, опушенными длинными ресницами, с роскошными формами, словом., настоящих, мифологических богинь, с высоты своего величия взирающих на смертных.

В Черногории издавна существует обычай обручать детей с колыбели; но теперь, говорят, этот обычай, мало но малу, начинает исчезать. Девушки здесь, обыкновенно, выходят замуж между 16 и 20 годами, а молодые люди женятся между 20 и 25-ю годами. Щекотливые по природе, черногорцы, прежде чем посвататься, предварительно заручаются тайным образом согласием невесты; первым подарком жениха должны быть непременно туфли; невеста же, с своей стороны, отдаривает его рубашкой, сотканной, сшитой и вышитой ее руками. До дня свадьбы жених не смеет переступить порога дома своей невесты; за три недели до этого дня происходит сговор, на котором ни тот, ни другая не присутствуют; тут обсуждаются семейным комитетом вопросы, касающиеся приданого, числа гостей, подарков и проч., а вечером того же дня жениху и невесте посылаются кольца, и это служит знаком, что молодая девушка нравственным образом принадлежит уже своему будущему мужу; с этой минуты она лишается права выходить из дому одна, принимать участие в танцах и играх с посторонними мужчинами; вообще обязана вести жизнь совершенно замкнутую, всецело посвящая себя хозяйственным трудам. Малейшее нарушение этих строгих правил бывает иногда причиной разрыва, а каждый разрыв, за исключением некоторых случаев, влечет за собою кровавую месть.

Надо отдать справедливость всему сербскому племени, что трудно быть бескорыстнее и честнее его в вопросах, касающихся семьи, брака и детей. Вот на выдержку две народные поговорки, служащие доказательством, как здраво смотрят черногорцы на супружеские [319] отношения: «Если ты возьмешь за себя ведьму за хорошее ее состояние, деньги уйдут, а ведьма останется». «Красота хороша на миру, а для семьи дороже доброе сердце женщины». При брачной церемонии соблюдается множество старинных народных обычаев, имеющих символическое значение; так, например, когда молодая переступает порог дома своего мужа, ей подают сноп пшеницы и тарелку, полную хлебных крошек; она, в свою очередь, вручает своим новым родственникам печеный хлеб, как символ изобилия. Свадьба празднуется всего один день, а на следующее утро молодая уже прямо вступает в отправление обязанности хозяйки, т. е. старшей работницы в доме.

Семейные законы. Община или задружная куча.

Черногорцы, как все вообще южные славяне, живут общинами, или задружными кучами, состоящими из нескольких семейств, потомков одного рода; старейший по летам есть главарь задруги; каждая деревня заключает в себе несколько задруг. Хозяин и хозяйка дома называются домач и домачица; домачицей может быть и не жена хозяина, а его мать или сестра, если последние распорядительнее, трудолюбивее и полезнее для семьи, чем первая. Задружная куча имеет постоянно в виду одну цель-общее благосостояние и выгоду каждого члена отдельно; поля, луга, сады, земледельческие орудия, все это составляет нераздельную собственность общины; главарь избирается задругой; в этом случае не всегда руководятся старшинством лет, а принимается во внимание мужество и энергия избираемого; но если в главари и попадет старший сын в семье, то титул и официальная власть все-таки остаются за дедом или отцом. Бывали примеры, что это почетное звание возлагалось на женщин и даже на девушек, если они выдавались из ряда своими необыкновенными умственными способностями и твердым характером.

Избрание главаря совершается с большою торжественностью; оно освящается церковью и не иначе, как в день Рождества Христова. Кроме забот о соблюдении интересов общины, главарь управляет ею, надзирает за нею и держит ее в руках; он распределяет расходы из общей кассы, делает нужные закупки, причем не смеет отделить ни малейшей части для личных своих потребностей и своих детей. Его долг защищать честь семьи, a для этого необходимо, чтобы он был храбр, так как в Черногории семейные распри нередко оканчиваются кровавыми драмами; он должен предупреждать ссоры, мирить враждующих, защищать вдов и сирот. Вот почему [320] главарь пользуется таким уважением в семье; при входе его в комнату все встают; за столом он занимает почетное место; пение и пляски не начинаются без его разрешения; мало того, в его присутствии никто не смеет закурить, не испросив прежде у него позволения. Но при этом он обязан подчиняться известным правилам; так, например, он не может журить женщину при ее муже; а тем более делать замечания мужчине при женщине; словом, он не имеет права подрывать принципа семейного подчинения. Если в какой нибудь задруге совершится преступление, виноватого немедленно исключают из ее среды и предают суду черногорских законов. Главари задружных куч составляют второй разряд избирателей в народных собраниях, когда они созываются для выборов на высшие государственные должности. Главари не могут решать особенно важных дел без согласия задруги; только тем из них, которые выдаются своим умом и характером, позволяется иногда распоряжаться по своему усмотрению, но при непременном условии дать отчет задруге по окончании дела. Сменить главаря можно не иначе, как единодушной подачей голосов; пьянство, дряхлость лет, какой нибудь порок служат поводами для удаления главаря; но и эта церемония совершается с известной торжественностью, с тою целью, чтобы не уронить освященного временем обычая. Вечером, после ужина, в присутствии всей семьи, старший в роде после главаря начинает пересчитывать все провинности последнего, произносит над ним приговор и предлагает ему добровольно сложить с себя звание, чтобы не отдавать семейного позора на гласный суд целой деревни.

Домачица, жена главы задруги, сохраняет за собой свое почетное наименование и но кончине мужа; семья окружает ее большим уважением; она по прежнему ведет весь дом, руководит молодицами, раздает им работы, поощряет трудолюбивых, журит ленивых, а по вечерам тешит детей сказками и народными легендами; сверх того, на обязанности ее лежит каждую суботу ходить на кладбище и совершать там задушницы, т. е. покупать ладон, свечи и голосить по усопшим родным.

Вот вкратце права каждого члена задруги. Доходы общины делятся поровну; кровом, пищей и одеждой пользуются все без различия; особенных преимуществ не существует, принимается во внимание только возраст и пол; достигнув 18 лет, молодой человек получает право голоса, но женщины лишены его, за исключением известных случаев, а именно, при продаже и покупке хозяйственных предметов или когда нужно приступить к какому нибудь [321] важному экономическому предприятию. Домашние совещания происходят обыкновенно вечером, по окончании работ; в хорошую погоду всегда на чистом воздухе, главарь, в сжатой, но ясной речи отдает отчет в своих действиях, причем возражений почти не бывает; все его распоряжения утверждаются единогласно.

Так как браки в Черногории также подчинены особого рода правилам, то главарь обязан наблюдать за соблюдением их, а именно, чтобы между женихом и невестой не существовало даже отдаленного родства и чтобы старший брат и старшая сестра вступали в брак прежде младших.

Всякое приобретение, какого бы рода оно ни было, сделанное членом задруги, считается общею собственностию, и тот, кто позволит себе утаить его, изгоняется из семьи; исключения допускаются только в редких случаях; так, военная добыча принадлежит безраздельно победителю, а равно и плата, получаемая священниками за требы; годовое же свое жалованье они вносят в общую кассу. Если задругу постигнет какое нибудь бедствие, в роде пожара, голода или разграбления от неприятеля, те члены, которые приобрели законным путем более или менее значительное состояние, дают ей всегда ссуду и, конечно, безвозвратно, так как милосердие считается у черногорцев высшей добродетелью; но за то задруга непременно взыщет взятое у нее, да иногда даже и с лихвой.

Роль женщины в задруге.

Посмотрим теперь, какую роль играют в задруге женщины, кроме домачицы. Выше мы сделали краткий обзор их жизни в семье; остается прибавить, что хотя с первого взгляда и кажется, будто черногорка считается чем-то в роде вьючного животного, в сущности же она пользуется уважением своих домашних; задруга, в которой она родилась и выросла, свято блюдет ее интересы и печется о ней до самой ее смерти. Если она и перетаскивает на себе тяжести, за то из полевых работ на ее долю выпадают самые легкие; так, например, мужчина пашет, косит и молотит, а женщина только жнет и ворошит сено. Молодые девушки обязаны сами заготовлять для себя приданое, вследствие чего им разрешается посвящать ежедневно несколько часов для этого труда. Муж ни в каком случае не может забрать в свои руки приданое жены; оно также, как и полученные ею по наследству, золотые монисты, драгоценные ожерелья, серьги, шитые золотом куртки, яркие шелковые пояса, переходит из рода в род. Задруга выдает невесте только [322] свадебную обувь, головной убор и плащ; последний дарится чаще женихом. По выходе замуж, молодая женщина отчисляется от своей задруги и поступает в задругу мужа; в случае, если члены новой семьи недостаточно ограждают ее права и не защищают как следует ее честь, у нее тотчас же являются заступники и покровители из родной общины, так как задруга никогда не теряет из виду девочку, родившуюся и выросшую в ее среде.

Молодые черногорки неизбалованы вниманием и нежностию со стороны своих мужей; причина та, что всякое проявление сердечных чувств, считается в этом суровом племени слабостью, недостойною мужчины; единственной отрадой матери служат любовь и ласки детей, к которым она страстно привязывается. При людях жена обязана держать себя очень далеко от мужа, а тот обращается с нею как со своим товарищем и главной работницей; чем больше женщина трудится, тем снисходительнее и милостивее смотрит на нее деспот-хозяин; но одобрения или благодарности она от него никогда не получает. Вообще, отношения между мужем и женой в Черногории в высшей степени своеобразны; муж никуда не ходит вместе с женой и, говоря о ней, непременно прибавит «с вашего позволения», а между тем, не задумавшись, пойдет драться, если нужно смыть кровную обиду, нанесенную его сестре, дочери или какой нибудь сиротке, выросшей в его задружной куче. Когда муж болен, или даже на смертном одре, жена не смеет ухаживать за ним, а при посторонних не смеет приблизиться к его постели; мало того, когда он умрет, считается неприличным, чтобы она поголосила над трупом милого человека; этот последний обряд исполняют мать или сестра умершего.

Голошение — неизбежный атрибут поминок по покойнике. Я не раз бывал свидетелем, как женщины, припав головой к могилам, на которых были расставлены пироги и кутья, начинали голосить и причитывать, сперва довольно спокойно, без слез; но, по мере раздражения нерв, жалобные слова, прерываемые воплями: «ку-ку! ку-ко!» — переходили в истерические рыдания, и несчастных надо было силой стаскивать с могил; иные даже падали при этом в обморок.

Религия в Черногории. Попы. Монастыри в Цетинье.

Черногорцы исповедуют православную веру; есть между ними несколько мусульман, живущих на границе Албании; но и те, в последние годы, переселились в Скутарийский пашалык. Глава церкви [323] митрополит Черногории, Брды, Скутари и Поморья и называется владыкой; место его пребывания — цетинский монастырь. Из государственной казны он не получает содержания, а живет на 5,000 франков, удерживаемых им из доходов с монастырских земель. Несмотря на самостоятельность черногорской церкви, каждый митрополит посвящается в это звание непременно в Москве. Настоящий владыка, Илларион Рагонович, занимает этот пост с 1863 года и не вмешивается в гражданские дела.

Церквей в Черногории насчитывают до 400, священников до 600; строить церкви других исповеданий, кроме православного, не разрешается. Посты соблюдаются очень строго; прихожане много жертвуют на церкви; хотя попы стоят на самой низкой степени развития, тем не менее, они пользуются большим влиянием на народ, так как сами принадлежат к народу и принимают участие в боях с турками, держа в одной руке крест, а в другой — знамя. Одни из них носят бороду, длинные волосы и рясы, как русские священники, другие же, приняв пострижение, продолжают бриться и носить черногорский костюм. Все они отлично ездят верхом и мастерски стреляют; на многих я видел медали, заслуженные ими на поле битвы.

Монастырей, известных мне, четыре: в Мораче, Остроге, Керне и Цетинье.

Цетинский монастырь есть своего рода Ватикан княжества; здесь почивают мощи владыки Петра I, родоначальника ныне царствующей династия. Здания его довольно живописны, но далеко не грандиозны и смахивают на укрепления; в стенах его находятся: церковь, школа и государственная тюрьма. Землетрясения и набеги турок не раз разрушали этот монастырь до основания; и потому теперешняя архитектура его строений имеет современный характер; только на одной из стен уцелел древний сербский орел. Внутреннее убранство церкви самое скромное; нет и следов той богатой утвари и тех драгоценных украшений, которые были пожертвованы сербскими королями владыкам Зеты; турки расхитили их.

Прямо из церкви есть выход в большой сад с пчельником, составляющим собственность владыки и расположенным на уступах горы Ловчин, к которой прислонен монастырь. Замечательно то, что каждый преступник, успевший скрыться за монастырскими стенами, считается уже огражденным от преследования законов. Мне случалось бродить по несколько часов по всему монастырю и никто не обращал на меня ни малейшего внимания. Меня поражала простота [324] отношений владыки к его пастве; я не раз видел, как митрополит Илларион, человек атлетического сложения с шелковистыми волосами и бородой, сидел в галерее на низеньком стуле, в простой рясе и грелся на солнце, покуривая табак из длинного чубука, а в двух шагах от него группы черногорцев, расположась на полу, разговаривали между собой и чистили свое оружие.

За монастырской оградой начинается подъем на гору Ловчин; на первом уступе ее стоит круглая башня, господствующая над всей местностию; вероятно, она предназначалась для обстреливания каттарских бухт, в случае нападения с той стороны неприятеля. Но башня осталась недостроенной, и в настоящее время исправляет должность колокольни. На самой вершине Ловчина находится могила черногорского национального поэта, владыки Петра II, завещавшего своим племянникам похоронить его в таком месте, куда залетают только орлы. По трудности подъема, я остановился на половине горы, в тенистом оазисе, у ключа Ивана Черноевича, который бьет в небольшой ложбине, защищенной от северных ветров. Вода его очень приятна на вкус и холодна, как лед.

Организация черногорских войск.

Черногорец рожден для битв; в его глазах храбрость — высшая добродетель; чтобы заслужить славу храбрейшего из юнаков, он готов на всевозможные жертвы; своим оружием он дорожит более, чем всем своим имуществом. Из истории родины он знает только ряд битв, начиная с битвы при Коссове. Взаимную ненависть черногорцев и турок не могли ослабить никакие договоры и трактаты, и потому борьба между ними никогда не прекращалась. Независимая природа черногорца с трудом подчиняется правилам военной дисциплины; по их понятиям, сражаться, значить, бить врага из засады мелкими отрядами, и отнюдь не нападать большими массами.

В прежнее время в Черногории насчитывалось не более 13,300 солдат; но так как владеть оружием здесь умеют все старики, женщины и даже дети, то, в случае надобности, это число, в течение одних суток, могло бы увеличиться до 20,000. Состав войска, в настоящее время, тот же, что был и в старину, а именно: каждая задруга образует отдельную часть, несколько задруг — роту, которою командует капитан, все роты одной какой нибудь провинции — полк; полковой командир называется «сердарь» или «воевода»; главнокомандующий всей армии — владетельный князь.

Владыка Петр II первый сформировал корпус регулярных войск. [325] До него черногорцы вели только партизанские войны; летучие отряды собирались по первому призыву к оружию; начальниками их назначались обыкновенно или люди, известные своею храбростию, или самые богатые; отряды эти скрывались в горных ущельях, караулили врага и уничтожали его, не теряя почти ни одного выстрела даром, тогда как турки наносили им самый ничтожный урон. Но за то схватки в открытом поле обходились иногда черногорцам очень дорого, потому что относительно вооружения они не могли сравняться с неприятелем, у которого уже давно заведена хорошая артилерия.

Петр II образовал также отряд перечников из 100 человек, составляющих почетную стражу владетельного князя и вместе исправляющих должность полицейских. Носят они обычный национальный костюм, и только для отличия от прочего войска украшают свои шапки султанчиком из перьев.

В 1853 г. князь Данило ввел в Черногории общую воинскую повинность, приказав записывать в солдаты всех мужчин, годных для службы, от 18-ти до 50-ти лет включительно. Впрочем, это не мешало людям, переступившим указанный возраст, но еще бодрым, становиться в ряды армии в военное время; но они не несли никакой обязательной службы. Князь Данило хлопотал о том, чтобы каждая сотня знала своего начальника, знала знамя, под которым она сражается, а также зачем и куда ее ведут. Вооружены были тогда черногорцы ятаганами, пистолетами старой системы и албанскими ружьями; интендантства и комисариатства не существовало; задруги одевали своих юнаков, а те должны были уже сами заботиться о своем продовольствии; за то каждый получал равную долю в военной добыче.

Князь Николай, вернувшись из России в 1869 г., находился под живым впечатлением прогреса, сделанного военным искусством, а также побед пруссаков над австрийцами; он немедленно приобрел 2,000 игольчатых ружей и приказал заготовлять в арсеналах патроны для них. В 1870 г., он поручил капитану Яну Влаховичу переформировать армию. Ее разделили на две дивизии, по 10,000 человек в каждой, и дали им горные орудия, как единственно годные в этой гористой местности; каждую дивизию разделили на две бригады, а каждую бригаду на пять баталионов, в составе 1,000 человек; четыре баталиона вооружили карабинами системы Минье, а пятый — игольчатыми ружьями системы Снайдера. В этом составе черногорцы вели войну 1876 г.

Князь Николай не ограничился этим. Он установил правила [326] для производства в чины, тогда как прежде прямо из солдат можно было выскочить в начальники; сверх того, он учредил знаки отличия за военные подвиги, чем возбудил сильное соревнование в своих войсках. Замечателен следующий факт: когда при составлении списков переорганизованной армии нашли нужным освободить от службы дряхлых стариков, то они на за что не хотели расстаться с дорогим их сердцу оружием и на коленях, со слезами на глазах, умоляли князя не лишать их счастия умереть за родину.

Покажется, может быть, несколько странным, если я заведу речь о черногорской кавалерии, совершенно бесполезной (?) в этой гористой местности. Тем не менее, она все таки существует, хотя в составе только одного эскадрона; лошади в нем разношерстные и не подобраны под рост; люди одеты в самые фантастические костюмы, так как они набраны из разных провинций и имеют право одеваться во что попало. Эскадронным командиром назначен старый австрийский кавалерист Стева Радонич. В сущности, этот эскадрон стоит государству чрезвычайно дорого, особенно сравнительно с пользою, им приносимою; так, например, содержание каждой лошади обходится не менее 500 франков в месяц. Брда могла бы легко продовольствовать этот ничтожный отряд, но за отсутствием дорог нет никакой возможности перевозить фураж с одного конца княжества в другой. Вот причины, почему здесь такое ограниченное число батарей; горные орудия перевозятся на мулах.

Командовать этим отважным и независимым племенем — дело далеко не легкое; черногорца трудно поставить в тесную рамку строгой дисциплины, столь привычной европейскому солдату; он во всем любит свободу и стреляет не по команде, а но своим собственным соображениям; глаз и ухо его постоянно настороже, и опытный начальник поневоле должен смотреть на многое сквозь пальцы, лишь бы только достичь желаемой цели-победы.

Роль попов и женщин на войне.

Смерть на поле битвы черногорец считает осуществлением своей заветной мечты, вот почему, как мы уже упомянули выше, рождение мальчика приветствуется пожеланием, чтобы он умер не в своей постели. Тело убитого товарищи предают земле на том самом месте, где он пал; его вдова, возвратясь в деревню, созывает подруг, расстилает перед дверью своей хижины плэд (струку), служивший покойному и плащом, и мешком, и постелью, кладет на [327] него его шапку, одежду, оружие и, воздев руки к небу, начинает причитывать. Это не плач о потере кроткого, доброго, великодушного человека, а восхваление его мужества, красоты, силы, презрения смерти.

Данило I, относившийся снисходительно, даже с некоторого рода уважением к характеристическим обычаям своей родины, счел, однако, нужным вывести из употребления этот обычай причитыванья, и в изданном им уложении поместил следующий параграф:

«Воспрещается мужчинам и женщинам варварское обыкновение, в случае чьей либо смерти, обрезывать волосы, царапать лицо и уродовать себя, и каждый черногорец, без различия пола, нарушивший этот закон, платит штрафа на первый раз два цехина золотом».

В Черногории, на ряду с официальными властями, есть еще другая власть, которой солдаты подчиняются беспрекословно: это попы, т. е., простые священники, протопопы и архимандриты. В Кроацин, Боснии, Герцеговине и Сербии мне не раз случалось быть свидетелем необыкновенного влияния священников на их паству, они живут одной жизнию с нею, испытывают одни и те же чувства энтузиазма, радости и ненависти, так что в каждую данную минуту они готовы стать во главе войска и вести его против турок, как это и было в прошлом году в южно-славянских землях.

Имя попа Царко прославилось в последнюю войну; не было вождя осторожнее, предусмотрительнее и счастливее его. Он жил постоянно в монастыре Байца, где состоял архимандритом. Он первый поднял знамя восстания, и с отрядом в 160 человек, одетых и вооруженных на счет церковных доходов, занял Теринское дефиле, выше деревни Рагодиной. Он поставил себе главной задачей прервать сообщения турок и освободить все пути, ведущие из Сербии в Черногорию. В течении двух месяцев, Царко не потерпел ни одной неудачи. Собрав вокруг себя более 2,000 воинов, он простер свою смелость до того, что стал угрожать крепости Вышград. Соединяя с храбростью и редким хладнокровием суровое красноречие, он воодушевлял своим словом сербских крестьян. И это не единственный пример: поп Мило и игумен Мелентий также дрались в рядах инсургентов, а из черногорских священников ни один не захотел оставаться в бездействии. Даже здешние женщины принимают участие в войне; они снабжают съестными припасами сражающихся, сами приносят им пищу; заряжают для них ружья, спрятавшись за каким нибудь выступом скалы, выслеживают неприятеля, доставляют депеши из одного отряда в другой, [328] переносят в безопасные места раненых и подают им первую помощь; наконец, нередко случается, что с ружьем в руке сами становятся в ряды бойцов. В черногорских песнях упоминаются имена женщин, которые прославились военными подвигами.

Теперь этого уже не бывает, а в прежние времена случалось, что, среди полного мира, несколько черногорских деревень соединялись, вторгались с оружием в руках в соседнюю турецкую область, захватывали скот, а иногда и людей, и скрывались от преследования в своих горах. Князь Данило строго карал этот варварский обычай; князю же Николаю приходится слышать разве только о частных случаях воровства. Его повеления уважаются и исполняются внутри княжества, но нельзя того же сказать о пограничных деревнях, особенно прилегающих к Албании, где старые порядки считаются священными и где даже представители власти видят нечестивое деяние в запрещении набегов.

Война черногорцев с турками в 1876 году. Черногорские войска на полях битв. Взятие Гацко и Медуна.

Бросим краткий взгляд на борьбу черногорцев с турками, начавшуюся в июле 1876 года; причем мы увидим, какой результат получился от упорного сопротивления этого небольшого, но мужественного племени несравненно превосходным силам врага.

Первое восстание вспыхнуло в Герцеговине по следующему поводу. В июле 1875 года, турецкие сборщики податей явились в нахию Невесинье, требуя от райи, т. е. христианских подданных Порты, уплаты подати, давно уже внесенной; когда райи отказались платить, турецкое правительство прислало своих комисаров, для произведения следствия, под прикрытием заптиев. Жители напали на них, полилась кровь, все христианское население взялось за оружие. Турки совершенно иначе объяснили причину этого столкновения; они говорили, будто жители Невесинье напали на караван, принадлежавший мостарским купцам, ограбили его, перерезали конвоировавших жандармов и скрылись в ущельях Черногории. К этому они прибавляли, будто преступники, прося убежища у своих единоверцев, скрыли настоящую причину своего бегства и свалили все на сборщиков податей, причем они просили князя Николая заступиться за них перед Портой и выхлопотать им разрешение вернуться в свои кучи, не опасаясь преследования; снисхождение, оказанное грабителям, имело, будто бы, следствием то, что они не только сами отказались платить подати, но взбунтовали еще четыре деревни. [329]

Так или иначе, но пламя восстания быстро охватило всю нижнюю Герцеговину и в особенности пограничную часть Катунской провинции от Грахова до Морачи. Банды организовались за бандами; дело нимало угрожающий характер; на беду в это же время прилетела весть, что в Болгарии режут христиан; тогда восстание разлилось дальше. В апреле 1876 года, Сербия объявила войну Турции, а июля того же года их примеру последовал и князь Николай.

Мы уже говорили выше о составе черногорской армии; ее разделили на две части — северную и южную; главное начальство над обеими принял на себя князь Николай и двинулся вместе с первой на север, взяв с собой воеводу Петра Вукотича, своего тестя, которого он назначил командиром этой армии. Южная армия вверена Божо Петровичу, двоюродному брату князя и президенту сената; начальником главного штаба сделали Станко Радонича, бывшего воспитанника Сен-Сирского училища. Артилерией командовал Илья Пламенац, эскадроном кавалерии — Стева Радонич. Численность обеих армий не превышала 20,000; но, кроме того, на Мораче формировалась бригада, да в Цетинье иностранный легион из далмат, герцеговинцев и проч.

Лишь только князь Николай переступил границу своих владений, все инсургенты стали просить его принять их под свое начальство; но князь, не зная, как взглянут на это великие державы, уклонился от официального начальствования; однако, сознавая, на сколько дорога, в настоящую минуту, всякая помощь, приказал разделить пограничных волонтеров на баталионы, снабдить их оружием и припасами, назначил к ним офицеров и даже дал знамена, всенародно освященные митрополитом Илларионом.

При начале кампании, Петр Вукотич имел в виду, прежде всего, идти на соединение с сербами по ту сторону Нового Базара; но, по обстоятельствам, он должен был отказаться от этого плана, и война ограничилась пределами треугольника, образуемого Граховым, Мостаром и вершиной Дормитора, вплоть до Приполья. Окрестности Требинье сделались театром непрерывных битв, маршей и контрмаршей. Турецкими войсками командовал тут Мухтар-паша, военная репутация которого сильно пострадала после понесенных им жестоких поражений, не взирая на огромное численное превосходство его войск.

Северная армия прославила себя двумя сражениями: за одним последовала сдача Гацко, в другом был разбит на голову Мухтар-паша при Урбице, между Требинье и Баньяни; он потерял тут 8,000 [330] человек убитыми, ранеными и пленными. В числе пленных находился и Осман-паша, неповиновению которого Мухтар приписывал свое поражение. Османа послали в Цетинье, где с ним обращались хорошо; он родом венгерец, принял магометанство, как очень многие из его соотечественников, и через это достиг звания генерала в турецкой армии; с ним вместе взяли в плен 300 низамов, отняли пять крупповских пушек, несколько знамен и боевых запасов. В рядах черногорцев храбро дрались четыре родственника князя Николая, из которых один был ранен.

Мухтар-паша, получивший легкую рану в ухо, выказал много энергии в минуту бегства своего войска, но никак не мог остановить его и снова повести в огонь; черногорцы преследовали турок до Билека; здесь Мухтару удалось-таки собрать свою рассеянную армию и увести ее в Требинье, чтобы пополнить свои запасы. Вскоре подоспел к нему на помощь Мустафа-паша с 3,000 человек, вследствие чего, князь Николай должен был отказаться от своего намерения идти прямо на Мостар, да к тому же и Джаледдин-паша, узнав о поражении Мухтара, наскоро сформировал новую дивизию редифов, с тем, чтобы вести ее на выручку генерала.

Пока все это происходило на севере, Махмуд-паша, командовавший армией, стоял против южной черногорской армии, бывшей под начальством Божо Петровича. Паше хотелось смелым движением вторгнуться в пределы княжества, привлечь к себе все черногорские силы и тем спасти Мухтара. Положение князя Николая было критическое; он очутился между двух огней. Джаледдин и Мустафа стянули под Граховым 41 баталион, а на юге Дервиш-паша и Махмуд-паша готовились нахлынуть на Черногорию. Князь решился сдать командование северной армией Петру Вукотичу, а сам отправился в Никшич.

Божо Петровичу пришлось одному отбиваться от Махмуда и Дервиша; последний, сражаясь под начальством Омера-паши, ознакомился уже с военной тактикой черногорцев и потому действовал теперь, как человек опытный; собираясь прорваться в Цетинье, он сосредоточил все свои силы близ Спужа и Жабляка, на северной оконечности озера Скутари. Божо тотчас угадал его план и прервал сообщения между крепостью Медуном и деревней Подгорицей, очень важным стратегическим пунктом по ту сторону реки Морачи. Медун и Подгорица расположены на южной границе Черногории, в непроходимой местности, вследствие чего, подвоз провианта к этим двум пунктам, блокированным черногорцами, представлял для турок [331] страшные затруднения. Войскам, сопровождавшим обоз, приходилось пробираться ущельями, где на каждом шагу их могли ждать засады. Это-то обстоятельство и было причиной падения крепости Медуна и поражения Махмуда паши. Решившись выручить Медун, блокированный Божо, он двинул туда все силы, сосредоточенные в Подгорице, а чтобы оградить себя от нападений из засад и обеспечить путь отступления, он устроил вдоль дороги ряд траншей и посадил за ними стрелков. Божо приготовился атаковать идущие против него колонны с 4,000 черногорцев и несколькими албанцами; он кинулся на передовые войска, те скрылись за первую траншею и дали мужественный отпор; успех ободрил турок; они выскочили из-за окопов и сплошной массой ударили на черногорцев. Если бы те последовали правилам современной европейской тактики, то непременно проиграли бы дело; но, руководимые прирожденным каждому черногорцу боевым инстинктом, они рассыпались, заменили ружья ятаганами и налетели со всех сторон на врага; началась рукопашная схватка. В это время, отряд черногорцев, стоявший в резерве по ту сторону Морачи, увидав бешеную атаку своих товарищей, перебежал реку, очень мелкую в этом месте, и ударил на турок с фланга; те отступили сначала за первую линию своих траншей, потом за вторую, наконец, за третью; тут произошла настоящая свалка; иррегулярные азиатские войска были изрублены в куски. Чтобы спасти свои регулярные войска, Махмуд начал отступать; тогда резня приняла ужасающие размеры; черногорцы и турки превратились в диких зверей и не только с остервенением уничтожали друг друга, но даже уродовали трупы. На следующий день, Махмуд вернулся на свою прежнюю позицию и оттуда телеграфировал английскому консулу в Скутари, вызывая его с прочими товарищами в Подгорицу, для личного удостоверения, сколько турецких солдат лежит в госпиталях без носов и ушей, и требовал, чтобы составили протокол о жестоком обращении черногорцев с ранеными. Божо Петрович, с своей стороны, ничего не заявлял, хотя он мог бы представить точно такие же обвинения против турок.

Итак, Махмуда-пашу постигла одна участь с Мухтаром; но турки упрямы, и Дервиш-паша задумал опять перейти в наступление, намереваясь завладеть провинцией Пипери и отрезать Кучи от Черногории. Здесь против него выступил опять-таки Божо. На этом месте протекают две реки: Зета и Морача; они образуют треугольник, острый угол которого находится между Спужем и Подгорицей; одна часть турок переправилась через Зету, а другая осталась, в виде [332] резерва, на противоположном берегу. Принятая черногорцами система бить врага в рассыпную, погубила и Дервиша-пашу; войска его дрогнули и обратились в бегство; 800 чел. утонуло в Мораче, еще большее число легло на поле битвы, остальные укрылись в Подгорице. Крепость Медун после того сдалась на капитуляцию; весь гарнизон, состоявший из 500 чел. низама, 5 штаб-офицеров и нескольких обер-офицеров, положили оружие. Черногорцы преследовали Дервиша-пашу вплоть до Албании и остановились только в Лехополье, повыше Служа, рассчитывая приобрести себе этот клочок земли и поживиться богатой военной добычей. В день сдачи Медуна, Божо отправил князю Николаю следующую депешу:

«Вот уже четыре месяца, ваша светлость, как победоносные войска ваши осаждают Медун; под стенами этой крепости они выдержали два нападения неприятеля и каждый раз побеждали его; 10 тысяч турок пало на поле битвы, но и наших легло много. Забудем о жертвах. Медун теперь в наших руках; 500 чел. гарнизона сдалось; орудия и все припасы достались нам. Живио князь Николай!»

Кампания 1876 года закончилась поражением Дервиша-паши; он перевел все свои войска в Мала-Хотту, в Албании, оставя в Спуже и Подгорице только необходимый гарнизом; албанскую армию распустили, часть турецких войск отправили в Болгарию и на Дунай, а 15 баталионов вернули в Константинополь. В это время сербы, потерпев поражение под Алексинацем, вынуждены были просить перемирия; тогда черногорцы, видя, что они остались одни против врага, который не преминет отозвать из Сербии и двинуть на них тамошние войска, решились последовать примеру своих единоверцев. Созвана была комисия из военных лиц различных европейских армий, для проведения демаркационной линии; на князя Николая возложили снабдить провиантом Никшич; турки должны были перевезти транспорт с припасами на 3,000 чел., сроком на два месяца, из Гацко до входа в дефиле Дуга, а отсюда до Никшича его обязались конвоировать черногорцы.

Черногорцы на конференции.

2-го ноября 1876 г. два предводителя черногорцев, Божо Петрович и Станко Радонич, были отправлены в Константинополь, на конференцию европейских держав, открывшуюся 22-го декабря этого года. Они представили письмо князя Николая к султану следующего содержания: [333] «Море заперто для нас, мы не имеем пристаней для нашей торговли. Большая часть земель Зеты и Брды не в состоянии прокормить тамошнее население; из 54,000 квадратных миль, занимаемых Черногорией, только сорок могут быть обитаемы. Сверх того, в 1862 года, когда Омер-паша без всякого повода напал на черногорцев, Порта навязала нам совершенно неудобные границы. Ваше величество не осудите нас, если мы объявим, что при таких обстоятельствах мы предоставим мечу решить нашу судьбу».

Уполномоченные черногорские вручили Сафвету-паше ноту, в ко торой были изложены их ходатайства. Между прочим, они просили уступки им на берегу Адриатического моря пристани Спицы и трех островов на озере Скутари. Тогда Черногория, через реку Черницу, получила бы прямое сообщение с морем и вышла бы из зависимости Австрии относительно доставки разных товаров и припасов, необходимых для края. Но и помимо этого, сама природа положила едва преодолимую преграду между Каттаро и Цетинье; допустим, что придет время, когда между этими двумя пунктами устроится правильное сообщение; но как уничтожить 73 извилины дороги, идущей от Врбы в Кальяри и Каттаро?

13-го марта 1877 года совет министров Порты наотрез отказался удовлетворить требованиям Черногории и соблаговолил только разрешить ей свободный провоз товаров по речке Бойна, выходящей из озера Скутари и впадающей в Адриатику; но пуститься по узенькой реке турецкими землями, это значит, отдать себя на произвол Порты. 26-го марта, великий визирь прекратил совещания с уполномоченными и немедленно телеграфировал князю Николаю следующее: «Сегодня истек срок перемирия между высокой Портой и Черногорией а так как переговоры о заключении мира, к несчастию, не привели ни к чему, то считаю нужным предупредить вашу светлость, что перемирие не будет ни возобновлено, ни продолжено».

Независимо того, Порта, в известном циркуляре своем на протокол конференции от 31-го марта 1877 года, выразилась, между прочим, так: «Черногория составляет нераздельную часть империи». Одной этой фразы достаточно, чтобы возбудить негодование в сердцах свободных горцев.

Мирдиты.

Скажем в заключение несколько слов о племени, соседнем с Черногорией — о мирдитах, албанских католиках, живущих выше Скутари, в турецкой Албании. [334]

Вся Албания, лежащая между Скутари, горою Ком и Мирдитами, населена племенами, которые только номинально подчинены Порте, в действительности же совершенно независимы; эти племена — ближайшие соседи черногорцев; из них католиков более 25,000, мусульман около 2,500 и незначительное число православных.

Предание говорит, что глава мирдитов происходит из рода князей Дукаджини, которые, после смерти Скандерберга, короля Эпира и Албании, чтобы сохранить свою независимость и веру, покинули равнины и удалились в горы, вместе с привержанцами Георга Кастриото, не желавшими последовать за его сыном в Неополитанское королевство. Они засели в ущельях, на недосягаемых высотах; турки тщетно пытались смирить их и кончили тем, что признали их независимость, дали им право религиозной свободы, право управляться своим князем и освободили от всяких податей; но взамен этого поставили условием, чтобы в военное время они выставляли для турецкой армии контингент солдат, набираемых из каждой семьи по одному, под начальством собственного вождя, и имели свое знамя. У мирдитов существует предание, что все эти привелегии даны им еще Амуратом, на другой день битвы под Коссовой, что султанский фирман был оттиснут на жести, что султан принял их вождя, выхвалял храбрость его воинов и приветствовал его словом «Мир-Ди» — храбрый); с этой минуты они получили название мирдитов.

Проникнуть в страну мирдитов можно не иначе, как через три неприступных ущелья. Каждый раз, когда вспыхивает война между турками и черногорцами, Порта употребляет всевозможные усилия, чтобы привлечь на свою сторону мирдитов: так, в последнее время, она признала некоторые из их старинных прав. Не смотря на то, что мирдиты христиане, они не доверяют черногорцам и до сей поры постоянно сражались в рядах турок; но теперь их взаимные отношения, невидимому, принимают другой оборот.

В стране мирдитов правление республиканское олигархическое; законы их основаны на обычном праве; в совете старшин председательствует князь; каждое племя или знамя имеет своего представителя. Поднявшись на войну всей массой, они выступают под десятью знаменами, из них два обитателей равнин, три обитателей гор и пять обитателей страны Лех, не принадлежащих собственно к племени мирдитов, а только присоединяющихся к ним во время войны. Нравы страны носят на себе отпечаток нравов славянских и восточных.

Текст воспроизведен по изданию: Очерки Черногории. Из путевых записок Шарля Ириарта // Военный сборник, № 4. 1878

© текст - ??. 1878
© сетевая версия - Тhietmar. 2018
© OCR - Иванов А. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Военный сборник. 1878