-

ПОПОВ А. Н.

ПУТЕШЕСТВИЕ В ЧЕРНОГОРИЮ

(Из сочинения А. Попова. 1847.)

В пять часов утра уже начался обычный шум на пороходе и разбудил меня. В шесть часов я уже был на палубе. Пароход вышел из залива Рагузы и мчался в Каттаро. День был чудесный, ярко горело солнце, небо и море блистали его лучами и резко рисовались прихотливые изгибы гор; они идут вдоль всего берега, от которого не удаляется пароход до самого Каттаро. Море было тихо и едва-едва колебалось, блистая мелкими серебрянными блестками, которые то вспыхивали как звезды, то потухали на зелено-голубом прозрачном полотне [305] моря. Только вокруг порохода шумело море, под колесами клубилась пена и серебрянным фонтаном сыпались и переливались искры, от солнечных лучей, отраженных волнами. Резкая, светлая линия отделяла море от неба, также блестящего как и море. Кое-где были белые облака, остатки ночи, но они скоро бежали на запад и легкою, преходящею тенью туманили море. Вдали было видно в разных местах несколько судов. На лево, по берегу, тянулись горы, серые и каменистые, изредка покрытые скудною зеленью, за ними другие, выше и также бесплодные, за другими третьи, бледною, прозрачно-лиловою краскою рисивались на голубом небе.

Мы скоро миновали Ragusa Vecchia и вдали уже виднелись утесы, окружающие Каттарский Залив.

Все пассажиры были на палубе, но не толпились и не шумели как прежде. Присутствие на пароходе Черногорского Владыки водворило порядок. Он сидел задумчиво, окруженный старшинами, хладнокровно курившими свои трубки и, кажется, не обращавшими никакого внимания на толпу. Австрийцы выискивали средства, как бы заговорить с Владыкою; а трое Албанцев молча стояли вместе, прислонясь к решетке, и смотрели на него. Это были самые шумные из наших спутников: они родом из Скутари и возвращались домой из Триеста, куда ездили по [306] торговым делам. Но теперь и они замолкли. Наконец, один из них, видя, как дружелюбно обходился со мною Владыка, подошел ко мне и сказал: «Попроси господаря, чтобы он позволил нам поцеловать его руку.» — Да ведь вы Латины, отвечал я: «а он православный епископ.»— «Мы соседи и уважаем его», отвечал Албанец. — «Но вы с ним враги? — «Так чтож? он юнак и добрый человек.» — Я передал Владыке просьбу и он исполнил их желание. Все толпились вокруг Владыки, только несколько молодых Черногорцев стояли на краю порохода и что-то шумно спорили. Я только что обернулся, чтобы вслушаться в их речи, как по воздуху полетел апельсин и вслед за ним раздалось несколько выстрелов, порядочно перепугавших дам и Австрийцев. «Стой», закричал один из периников: «надо стрелять по порядку.» Они спорили между собою, кто на лету попадет в апельсин. Выстрелы магнетически подействовали на Черногорцев. Они все оживились, каждый поднял ружье и осматривал, хорошо ли заряжено. Выстрелы раздавались один за другим.

Время прошло незаметно; обед уже был готов. Когда мы встали из за стола, пароход подошел близко к утесистой скале, повернул на право и вошел в porta rosa. Перед нашими глазами открылся огромный и живописный [307] Каттарский Залив, окруженный утесистыми горами. На склонах гор были разбросаны деревни, вдали виднелись стены Каттаро, скудная зелень покрывала горы и только один Ловчин, у подножия которого лежит город, а на вершине Черногорская граница, был лишен всякой растительности, и голыми, серыми грудами камня высоко поднимался над соседними горами.

«Взгляните на наших Черногорцев», говорил мне Владыка: «им так и хочется спрыгнуть с парохода, чтобы поскорее бежать на родные горы.» В самом деле, они все собрались к носу корабля и с напряженным вниманием, молча смотрели на Ловчин.

Смеркалось, когда мы вошли в Каттаро, и на другой день, едва занималась заря, мы уже всходили на Ловчин, по ново-устроенной Австрийцами дороге. Мы ехали молча: только то-один, то другой Черногорец забегал вперед и не раз сам Владыка пускал в скачь лошадь по дороге, бесчисленными изгибами вбегающей почти на отвесную высоту горы. Лишь только мы въехали на самую вершину, раздались сотни выстрелов и вся толпа развеселела и живо разговорилась между собою. Надо было оставить лошадей и несколько времени идти пешком. Один старик, Черногорец, принимая у меня лошадь, спрашивал: «какого цвета наши горы?».

«Серые», отвечал я.—«Такие же», продолжал [308] он «какими сотворил их Бог, а Наполеон говорил, что будут красные, что он польет их нашею кровию!» С вершины Ловчина открывается странный своею дикостию, но вместе с тем и величественный вид: серые вершины гор каменистых и бесплодных, беспорядочно подымаются одна над другою, не видно ни растении, ни животных, ни следов человеческого жилья. Вдали ярко блистала освещенная солнцем часть Скутарского Озера, а за ним снежные горы, а по другую сторону тихо колебалось Адриатическое Море.

Пробираясь по узским излучистым тропинкам, часто, чтобы сократить дорогу, оставляя тропинки, перепрыгивая и карабкаясь по грудам камней, мы, миновали одну из вершин Ловчина и спустились в небольшую долину. Среди долины пробирался ручей, между грудами голых камней; только местах в трех из камня были сделаны небольшие квадраты, в них наложена земля и засеяна кукурузой и картофелем. Вся Катунская Нахия бесплодна и усиленным трудом удается выроботать клочек земли бедному Черногорцу; и с какою тщательностию он ухаживает за этим почти единственным своим имуществом! Со всех сторон огораживает каменною стеною, чтоб ветер не разнес и дождь не смыл слоя земли, очень-неглубоко лежащего на грудах камней. Катуняне, по бесплодию гор, [309] не могут иметь и больших стад; а если имеют, то для прокормки угоняют их в другие нахии, более плодоносные. Вдали видно было несколько дерев и изба, хорошо построенная и обнесенная тыном. Это куча капитана Лазаря, дяди владыки. Когда мы приблизились к ней, хозяин, бодрый старик, вышел на встречу с вином, поцеловав руку Владыки, во первых предложил ему и потом обнесши всех нас, приглашал в свой дом. Этот дом расположением похож на наши постоялые дворы: он разделен на две половины, в одной чистые комнаты, в другой изба с большою печью, впереди длинная галлерея с навесом. При входе в дом нас встретили несколько женщин: они целовали руку у Владыки и потом у всех остальных Черногорцев, наших спутников,— такой здесь обычай: женщины целуют руку мужчин. Хозяин радушно угощал нас кофеем и завтраком, который состоял из вареной ветчины и плодов.

Смотря на необыкновенное радушие, с которым хозяин угощал всех и каждого, я говорил Владыке: «Черногорцы сохранили Славянское гостеприимство.»

«Это самый святой у нас обычай: если бы кто пришел в дом своего заклятого врага, то и тогда он в нем безопасен: всякий, вступивший под кров дома; — брат и друг.» [310]

При этом Владыка рассказал мне о посещении Черногории Саксонским Королем, и негодовал на Французские журналы, которые по этому случаю удивлялись, как он мог так рисковать своею жизнию.

«Они не понимают» говорил он: «что значит Славянское гостеприимство и привыкли считать за разбойников народ, который своей веры и свободы не променяет хотя бы на золотые узы. Другие журналы уверяли, что мы были необыкновенно счастливы посещением Короля и что я униженно принимал его: нет, свободный Черногорец ни перед кем не унизится.»

«Несколько лет тому назад вот было какое происшествие, которое доказывает, как безопасен иностранец в Черной Горе: он гость и пользуется правом гостеприимства. В Цетин пришел Шваб; заметили, что у него было много денег: после мы узнали, что он был подосланный шпион. Когда он возвращался в Каттаро, Черногорец, провожавший его, соблазнился, зная, что деньги с ним, и с пистолетом в руке требовал кошелька; тот закричал и вдруг из за камней вышли двое других Черногорцев. Узнав о происшествии, они спросили провожавшего Черногорца, правда ли это. Не смея явно солгать, он отвечал: да, и вслед за этим признанием раздались два выстрела и убили его на повал. Эти два [311] Черногорца были старшие братья провожатого. И брата не пощадили они за нарушение законов гостеприимства.»

После полудня мы продолжали наш поход далее к Цетину. Между домом капитана Лазаря и Цетинскою Долиною, есть одна довольно обширная долина Негоши. В ней живут 10 племен, разделенных на 10 отдельных сел, построенных на скатах гор, одно возле другого. Здесь родился Владыка, тут его дом, в котором до сих пор живут его родители. Боясь опоздать в Цетин, мы проехали мимо Негошей. Только Владыка заехал повидаться с своею семьею, обещав догнать нас на дороге. Уже солнце начинало садиться, когда мы вошли на вершину последней горы, отделяющей Цетинскую Долину от Негошей. Перед нашими глазами открылось все Скутарское Озеро, часть Рецкой и Черницкой нахии и глубоко внизу обширная Цетинская Долина, ровная и покрытая зеленью: ее со всех сторон окружают бесплодные горы; но далее к Скутарскому Озеру уже видны были горы, покрытые зеленью виноградников. Солнце село, когда мы спустились в долину и была темная ночь, когда подъехали к дому Владыки.

Переход через горы меня сильно утомил, и на другой день я спал еще крепким сном, [312] когда в мою комнату вошел переник и от имени Владыки приглашал к завтраку.

Мне была отведена комната в доме Владыки и рядом с его собственным помещением. Этот дом построен недавно и есть самое большое и лучшее здание по всей Черногории. Одна его часть занята сенатом и квартирами сенаторов и народного секретаря, в другой живет сам Владыка и некоторые из его приближенных. Он окружен невысокою каменною стеною с четырьмя башнями по углам.

Когда я вошел к Владыке, он был уже занят делами, толпы Черногорцев теснились в первой комнате, которая служит приемной, столовой и биллиардной. Все желали знать, чем кончились переговоры с визирем, война или мир с Босниею. Один рассказывал о состоянии дел на границе Боснийской, другой Герцоговинской, одни говорили о внутреннем порядке или беспорядке в разных селах, племенах и нахиях, другие приносили частные тяжбы на суд Владыки. Каждый поочередно подходил к нему, целовал руку и потом, с трубкою в руках, такою же необходимою принадлежностию Черногорца, как и оружие, непринужденно и свободно передавал свои известия. Черногорцы, по личному уважению в Владыке, любят приходить с своими спорами на его суд, не смотря на существование судов земских; у них [313] силен обычай третейского суда, и Владыка в этом случае представляется третейским судьею. К нему свободный доступ всем и во всякое время. Часто, когда мы гуляли по долине, встречали нас тяжущиеся Черногорцы. Тут же, сидя на камне, Владыка выслушивал их просьбы, тут же произносил суд и отсылал их в Сенат для окончательного решения.

Все утро проходит у него в подобных занятиях, иногда он присутствует в Сенате, если есть какие-нибудь важные дела. В 4 часа обед самый простой и умеренный. Между тем как готовили к столу, я вышел в другую комнату, где помещена библиотека Владыки. Здесь были произведения почти всех лучших Русских писателей, много Французских и Италиянских книг; здесь нашел я много Французских журналов, которые получает Владыка. Странно было видеть внутри Черной Горы, которая слывет и до сих пор гнездом разбойников, все признаки просвещения. Образованный предшественник Владыки, Петр, внушил ему любовь к просвещению и литературе; г. Милютинович, замечательный Сербский поэт, был его воспитателем. Владыка следит за всеми успехами просвещения, но вместе с тем остается вполне Черногорцем и пламенно любит свою родину. Третья и последняя комната Владыки, которая вместе и его спальня, вся увешана оружием; [314] над письменным столом портрет нашего Императора.

Обыкновенно после обеда назначались прогулки, по Цетинской Долине, или на окрестные горы. Подле дома Владыки, на уступе гор, построен небольшой монастырь: со времен Черноевича он служит митрополиею. Несколько раз он был разрушаем Турками и выстроивался снова. Когда в последний раз Турки проникли в Цетинскую Долину, палатка Кара-Махмуда стояла на небольшом возвышении, называемом Даново Бердо, возле монастыря, а вокруг лагерь его двадцати-пяти-тысячного войска. Каждое утро и вечер с этой горы Турки палили из пушек в знак своего господства над Черною-Горою. Кара-Махмуд, по примеру предшественников, хотел тоже разрушить монастырь и поручил это дело бею Соколовичу. Подойдя к монастырю, он сам полез на кровлю, чтобы сорвать крест, стоявший над олтарем; но вдруг упал и внезапно умер. Неожиданная смерть бея поразила Турок и они не тронули монастыря. В нем две небольшие церкви, бедно украшенные: в одной из них лежит нетленное тело Владыки Петра, которого Черногорцы признают за святого и называют святопочившим. Когда теперешний Владыка, лет пять тому назад, задумал переделать церковь, тогда роя землю близ нее, случайно открыли нетленную гробницу и тело [315] Владыки Петра. На крик Италиянца архитектора: un santo, un santo, сбежались Черногорцы, пришел Владыка и торжественно перенес тело в главную церковь. С тех пор святой Петр считается покровителем Черной Горы. Каждый воскресный день бывает служба в этой церкви. Услышав в первый раз литургию по всем нашим обрядам, слыша на эктинье Государя нашего Императора Николая Павловича и потом Владыку Черногорского и патриархов православных, мне казалось, что я возвратился на родину.

Кроме двух церквей, в ограде монастыря есть небольшое здание, где помещается архимандрит: других монахов нет в Цетине. Тут же были и комнаты Владыки, в которых теперь устроена школа. У ворот монастыря на площадке несколько пушек, отнятых у неприятелей; некоторые из них с вензелем Наполеона. Между монастырем и новым домом Владыки видны следы разрушенного здания: — здесь по преданиям был дом Черноевича. Недалеко от него, на одном из предгорий горного хребта, ограничивающего долину, Орлий-Верх, стоит башня. В нее складывают Турецкие головы. Многие из них видны из-за зубцов башни. Там лежит и голова Кара-Махмуда. Возле нового дома Владыки построено несколько небольших, но чистых домиков; многие из них принадлежат его родственникам. Таков Цетин: он [316] похож более па пустыню, жилище отшельников, нежели на город.

Села Цетинской Долины: Дольний Край, Баицы и Гунцы, едва заметны от монастыря и разбросаны по скатам гор, окружающих долину. Не-вдалеке от монастыря маленькая церковь и кладбище. Полней уединения нельзя и вообразить. Высокими и утесистыми горами обнесена долина и взгляд никогда не проникает далее нескольких сажень. Все тихо: только выстрелы нарушают тишину, да вечером, когда приходят стада, звук колокольчиков или, после сильных дождей, гул горных потоков. У дома Владыки всегда много Черногорцев, которые постоянно то приходят, то уходят из Цетина. Толпами они лежат или сидят на камнях и всегда живописно. Беззаботно ли Черногорец курит свою трубку, сидя на камне, или стоит опершись на ружье и задумчиво глядя в сторону, каждое его положение просится в картину. Это зависит от прекрасного костюма и южной живости характера, который каждому движению придает смысл. Редко молчит Черногорец, чаще слышатся громкие разговоры и особенно рассказы про военные подвиги. Разговор всегда жив и остер. Иногда случается, один из Черногорцев поет песню и тогда с благоговейным вниманием его слушают окружающие. Собственно постоянных обитателей, кроме Владыки, его секретаря да архимандрита, [317] нет в Цетине. Сенаторы приходят на время, равно и другие. Но за то можно сказать, что в год перебывает там вся Черногория. Цетинская Долина слывет средоточием страны, не смотря на то, что лежит на краю, близ Австрийских границ.

Эта долина составляет средоточие Черногории. С нею связаны все важные предания Черногорской истории. Еще Иван Черноевич, принужденный Турками оставить свою столицу Жабляк, построил монастырь в Цетинской-Долине и перенес туда митрополию. Подле монастыря построил свой дом и часто живал в нем. В последствии Цетинский монастырь был постоянным жилищем Владык и местом народных собраний. Кроме того, Цетин точно лежит в средине Катунской нахии, которая по праву считается средоточием всей Черногории. Во времена митрополита Даниила, когда все области, составлявшие некогда Зету, подпали власти Турок, одна Катунская нахия сохранила свою свободу и независимость. Из Катунской нахии вышла проповедь свободы и к ней постепенно присоединялись другие. Теперь Черногория разделяется на два округа: собственно Черногорию и Берду. Каждый из округов состоит из четырех нахий или уездов, каждый уезд из нескольких племен, каждое племя из нескольких сел. С юго-востока прилегают к ней нахии Рецкая, [318] Черницкая и Лишанская; первые две нахии соединились с Катунскою еще во времена митрополита Даниила, а Редкая долго оставалась неутральною и окончательно присоединилась только после поражения Кара-Махмуда в 1796 году. Все эти нахии граничат с Турецкою Албаниею. Крепость Жабляк, которая лежит почти на берегу Скутарского-Озера и следовательно находится в постоянных сношениях со Скутари, Подгорица и Спуж, из которых 1-я отстоит на 1 1/2 часа, а 2-я на 1/2 часа от Мартыничей, защищают Албанские границы. С запада к Катунской нахии и частию Черницкой, которая вершинами Сутормана отделяется от Антиварского округа, прилегает Австрийская Албания и отделяет ее от моря, а с севера нахия Бело-Павличи. Эта довольно большая нахия граничит с Герцоговиною, которой границы защищают крепости Клабук и Никшичи. На север к ней примыкает нахия Марача: она простирается до вершин Явора и Дормитора и граничит с Босниею. На восток от них лежит нахия Пиперы и далее Кучи, которая простирается до вершин Хома и речки Цевны. Белопавличи, Пиперы и Марана соединились с Черногориею окончательно после первого поражения Кара-Махмуда, в 1792 году, а Кучи, в числе которых считается несколько Магометан и Латинов, присоединились окончательно только в 1831 году, при теперешнем [319] Владыке. Вся Черногория и Берда обнимают пространство 200 квадратных миль и считают в себе слишком 120 тыс. жителей и слишком до 20 тыс. воинов; но это число воинов поставлено по примеру других стран: собственно в Черногории каждый воин, кто может поднять оружие.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие в Черногорию (Из сочинения А. Попова. 1847) // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 70. № 279. 1848