-

СРЕЗНЕВСКИЙ И. И.

ФРИУЛЬСКИЕ СЛАВЯНЕ

(Резияне и Словины.)

§ 1. Резияне.

Проезжая по большой Вено-Миланской дороге из Дуньо через Кьюзо в Белу = Резиуту (Resiuta), видишь влево над собою стремнины гор: за этими горами долина Резиянская, Val di Resia. У Белы = Резиуты горы раздвояются, давая проход речке Резин, впадающей тут в Клюшку воду (Fela = Бела? Она втекает с лева в Тальяменто.). Здесь над каменистым ложем речки, по отлогости гор, с лева проделана, за три года перед этим, довольно покойная шоссейная дорога в долину. Идя этой дорогой четверти три часа, встречаешь крест с образом Богоматери. Святая Дева представлена сидящею на облаках, поддерживаемых двумя Ангелами, а два другие сверху венчают ее [208] короной. Под образом подписано: «S. Madonna е protetrice del commune di Resia». Тут граница собственно долины Резиянской.

Дорога идет далее через деревню Белу (ta na Bili) и чрез борго Липовец (Ljipowac), и оканчивается на середине долины в борго Равенце (ta na Rawanci), иначе называемом Prato della madonna. Около небольшой площади стоят тут приходская церковь Успения, di S. Maria Assunta di Resia, дом приходского священника, приходское училище, три гостинницы (osterie), и две липы, священные в предании Резиян. Гостинница у лип лучшая: тут путник может получить довольно покойную комнату, с видом в долину.

Лучше впрочем оглядеть долину с колокольни Успенской церкви. В длину она не более 6 верст, в ширину в самом широком месте не более 2 верст. Горы, из которых некоторые до Июня покрыты снегом, поднимаются стремнинами со всех сторон (Вот названия этих вершин, начиная от входа в границы обчины; над пограничным крестом поднимается Rustja, далее следуют Zahata H’slo Руsty hozd, Sart, Tianin, а против них с другой стороны долины идут к границе; Baba, Kula, Prwalo, Muzac = Muzy, Skarbina). Все они составляют высокий вал, кое-где более поднявшийся, кое-где несколько залегший, повсюду в вершине своей голо-каменистый и утесистый. Между вершинами Тианином и Бабой берет начало свое Резия, и искривленным полукругом с Востока к Юго-Западу течет вдоль по долине. В трех верстах от ее истока впадает в нее Поток (Potok), не много ниже другой поток Бермен (Barman) и верстах в двух ниже его Черный поток (carny potok), все три слева. Меньше горные потоки текут в Резию с обеих сторон, меж камнями и зеленью, приметные только по журчанию. Каменистое дикое побережье Резии и потоков, в нее впадающих, как и вообще всех вод в этих местах, раз в десять шире самого ложа. От побережья поднимаются зеленистые наклоны (brjehi), потом выше равнины (rawnice), во всей долине одинаково возвышенные над водой; далее поднимаются полонины (planine) — плодоносные отлогости, покрытые травой или лесом (hozd), а за ними начинаются утесы гор (klanci, roby), кое-где поросшие редким лесом, а более голые. Жилища большею частию помещены на равнинах [209] окруженные полями и деревьями, из которых прежде всего бросаются в глаза липы, поднимающиеся вверх как тополи, высоко столбами (боковые ветви их подрезывают для корма коровам, и от этого они растут вверх). Все вместе представляет картину прекрасную, но вместе и пустынную, дикую; серого цвета камня вдвое более, нежели зелени, а вода блестит едва заметно.

Русский войдет в эту долину не как чужой: его поймут хоть сколько нибудь, его примут ласково, радушно. Я вошел в долину (28 Апреля, 1841) с Капелланом Резиянским и с женщиной Резиянкой, несшей на плечах, кажется, муку. Глядя на меня, эта женщина не могла удержаться от смеху. «Да что-же это смеешься ты так странно, поглядывая на Синьора?» — спросил ее Капеллан. — «Как же!» — отвечала она: «вы говорите, что Синьор живет Бог знает за сколько миль от нас, и пришел поглядеть на нас, а говорит так, что его можно понять. Мне и верится, и не верится, — и смешно». И она опять начала смеяться; и поминутно распрашивала меня, как называется то и другое по Русски, и опять смеялась. Подобно этой женщине, никто, в Резии неслыхал о России, хоть и не одна она с родственным чувством услышит Русские звуки. В Равенце, плебан (священник) Одорико Бутоло, старик лет семидесяти, обрадовался моему приходу всем сердцем. «Резия и Русия — одно и то-же»: это его любимая поговорка, и ею он начал. Он говорит по Итальянски, по Латини, по Французски и по Немецки, но со мною хотел непременно говорит по Славянски: «Мы Русские, мы поймем друг друга». Плебан заметил мне между прочим, что Резия должна быть в России известна. Граф Потоцкий проездом из Италии остановился однажды в Беле = Резиуше. Резияне случились там с виноградом, и предлагали ему «kupit wina». Славянские звуки изумили Графа; он стал распрашивать, откуда эти люди, велел провести себя в долину, провел в ней ночь, и записал «Отче наш». Солдаты Русские заходили то-же в Резию, и говорили с жителями очень свободно.... Плебан вообще решительный Руссоман; это впрочем помогает ему, кажется, и быть патриотом для своей долины. — Ему-то и отчасти Капеллану его, Петру [210] Манини, обязан я большею частию тех сведений, которые читатель найдет в этой записке.

Жителей в Резии по схематизму 1841 года, 2,767. Каждогодно рождается от 70 до 90, умирает от 60 до 70, браков бывает около 10—12.

Народ большею частию среднего роста, хорошо сложенный, довольно красивый, впрочем без особенной характеристики физиогномии; крепкий, здоровый. Зобастых и кретинов, которых так много в соседних Немецких горах, тут вовсе нет.

Люди веселые, без сильных страстей.

Месть была когда-то подчинена особенному закону, но теперь и этот закон и она сама остаются только в предании: место мести заняла теперь любовь помогать друг другу, и все жители долины кажутся как-бы одним большим семейством.

Все они свободны, платя обычную подать. В церковном отношении они составляют один приход, кроме главных четырех деревень (ta w Solbici, ta w Oscani, ta na Njiwi, ta na Bili); есть еще в долине четыре борго (ta na Rawanci, ta u Ljipowca, ta w Kurytisu, ta na Ucei), и несколько малых поселений (na Kryzecich, zamlyn, Holistje, Martin na lazu, Hozd, Ljistjaca, Stary mlyn, na Carnym potoci, u Carnym potoci, pod Rustju, Hospodnyci). Из этих поселений замечательно Успенское (na Hospodnyci): оно близ пограничного креста; жители сохраняют о нем предание, что тут жил их общий предок, пришедши из какой-то «Рушии»; дети его переселились в Белу и построили церковь во имя Св. Юрия, который до сих пор остается народным патроном всей долины.

Постройка домиков (khjiza) и домашнее устройство почти как и всюду во Фриуле. Все домики выстроены из камня (potj) и покрыты черепицей (crepica). Бедные довольно бедны; прямо с надворья входишь в избу (ispa), совершенно закоптелую: кругом лавки (mize, deske), над лавками полки с посудой (poljice za posodbo); в середине или в стороне каменный помост (ohnjistje), на котором раскладывается огонь, а над ним висит котел (starjeda), в котором приготовляется полента. Утром и вечером изба наполняется дымом, так что невозможно войдти. Рядом [211] с этой избой, то-же прямо с надворья, другая небольшая, с постелью, без печи (kryzica, cumnata). Подле домика стоит хлев (chljiwc) для коровы и свиней, обваленный хворостом для топленья. Впрочем только у бедных такие жилища. У зажиточных домик строится в три яруса: внизу чуланы и кухня с огнищем; в середине жилые покои (chrambe) со стульями (stoli) и столами (mize), иные с печьми (farni); вверху горище, служащее и вместо чулана (chljiw); хлев с боку; дворик обнесен каменною стеною, с воротами, нередко очень красивыми, с нутренным замком (kjucanica); иной добрый хозяин имеет и цистерну с водой (pec). Улички (stahnice) между домами так тесны, что не только возом, но и лошадью повернуться было бы негде. Садовые деревья — яблоки, груши, вишни, черешни — около жилищ; за ними нивы (njiwe).

Каждое семейство (kutja) живет отдельно. Очень немногие имеют прислугу, и то из бедных родственников и сирот. Работают все без различия пола: мужчины и женщины вместе и обделывают гряды для посева, и косят, и жнут, ц собирают виноград, и варят кушанье, и ткут, и прядут, и строят домы. Бедность долины заставляет впрочем многих из мужчин уходить из долины в Краину, Каринтию, даже в Вену, и заниматься там или продажей плодов, или поденщичать. В Вене Резиянин не редкость: по аллеям Гласиса они продают апельсины, орешки, разные сласти; в Краине их можно видеть с их крозмами (krozmo) — ящиками, наполненными разным мелким товаром: Резиянин носит его на плечах, как Словак, заходящий к нам из Турца, свою аптечку. Женщины или продают в окрестностях домашние мелкие изделия, или даже и просят милостыни у соседних Краинцев. Дома никогда не бывает более 3/4 жителей.

Земледелие в бедном состоянии. Нив очень мало, да и те очень дурны, каменисты, и сколько ни унаваживаются, дают очень малый прибыток, недостаточный для прокорму жителей. Сеется более всего пшеничка (fromentin) и картофель (kartjufle), кроме того немного ржи и пшеницы, горох, бобы, огородная зелень и лен (njil). Гряды (siraci) для посева — настоящие огородные гряды, обделываются [212] руками с помочью лопат, мотык, молотов (pala, motyka, kjac), так что ни плуга или сохи, ни лошади, ни вола нет в целой долине. Садов (warti) нет почти; лучшие принадлежат священнику. Виноградники (ghrazdowniki) дают вино довольно порядочное, но мало. Охота бедная: кое-когда попадется заяц, а уловить серну — праздник для целой долины. Скотоводство то же бедное: счастливо семейство, имеющее десятка полтора ягнят, коз и свиней, да корову или две; а бык всегда есть общее имущество нескольких семей. Некоторые жители разводят пчел (becule), но и им тут не житье, не приволье: хозяин должен лелеять их больше родных детей. — Холст (part) белый, черный и цветной, сукно (sukno) больше белое, и полусукно серого цвета (tjumazat) жители приготовляют сами, и довольно искусно, делают посуду и пр. Деятельность всюду, но не много проку от этой деятельности.

Главная пища, полента, жидкое тесто из пшенички (polenta, Волошская мамалыга). Ее приготовляют каждый день утром ы вечером: кусок поленты с солью и зеленью, кусок сыра (syr), яичница с кусочком хлеба, да стакан вина, — и Резиянец сыт. Мясная похлебка (minjestra) и мясо, из которого они приготовляют боржолю (b’rzola, Rostbraten) — праздничная вещь. Природа приучила Резиян к умеренности так, что и получая вдвое, втрое доходу против обычного, он остается при поленте, яицах и вине, и улыбается, разрезывая кусок мяса. Полента и белый хлеб (chljibac) приготовляются как и во всей северной Италии и нравиться может только привыкшему к такой пище. Резиянам известны и водка (zganje), пиво (ul), мед (start); но лакомиться могут по немногу только последним.

Мужчины одеты по-Фурлански и по-Немецки: куртка или полуфрак (kobonj) на жилете (pet), узкое исподнее платье (chlace), сапоги (skornice) или башмаки кожаные (c’rywje) или деревянные (cokline), и шляпа (klobuk) или шапка (bareta), вот и весь наряд. Усов не носят. Женщины надевают на короткую рубашку (srak’ca) корсет (pet) с пуговками мод шею, сверх него черное платье без рукавов (tjuma* z .it), расстегнутое на груди и со складкой у колен, перепоясанное черным поясом (pas); на голове или цветной платок (facelet) или белый платок (реtja), красиво [213] повязываемый длинным узлом с боку, так что концы висят, и лоб до половины закрыт, а правое ухо и затылок открыты; на ногах белые чулки (skufony) и башмаки (criwje). В ненастное время, сверх «тюмажата» надевается короткая кофта (suknja), суконная, цветная с рукавами. Иные носят на груди платочки, но это не народная украса. В ушах серьги (retjine). Перстень (parstan) носят только замужние. Волоса заплетают на затылке венцом. В старину наряд невесты отличался узким венцом из зеленого бархата, обвитого золотою ниткой (wjinc), и сзади прикалывалась к нему кисейная фата (petjina), длинная, широкая, так что можно было обернуться ею как плащем; это уже вышло из обычая.

Резиянс (все Римо-Католики) очень религиозны. Кроме главной церкви Успения, есть еще четыре в каждой из главных деревень. Влияние священника чрезвычайно сильно. Все называют его своим господином (nas ghospod), и всякое слово его считают законом.

На 1-е Мая — в день освящения главной приходской Успенской церкви, бывает у Резиян праздник — Майник (Majnyk). В прежнее время совершались в этот день особенные обряды; но они мало по малу влиянием священников вытеснены так, что теперь не позволены в этот день, покрайней мере в Равенце, ни танцы, ни музыка, ни пенье. В каждой из четырех деревень бывает свой храмовой праздник, в дни свв. Юрия, Флорияна, Вита и Карла. Особенно празднуются дни Витов и Юрьев. Вечером бывают и танцы и песни, что впрочем скрывают от священника. Резияне ждут с нетерпением этих дней. В старину, в день Юрьев деревянный лик этого святого носился на высоком шесте, украшенном бумажными цветами и лентами, по всем деревням. Из Белы, где празднуется этот день, после обедни его несли в Ниву, и там ставили на поле в середине между столами, за которыми все собравшиеся вместе обедали; потом в Осеань и Солбицу, жители которых должны были потчивать всех вином. В Солбице лик становился в церковь, а народ пил, пел песни, плясал до вечера; вечером же при свете зажженных хворостин ворочались все с ликом св. Юрия в Белу, и снова пили, пели, плясали до полуночи. С ударом [214] полуночного колокола, пелась всеми духовная песнь св. Юрию, и потом расходились по домам. В день Витов (15 Июня) было тоже что-то подобное, между прочим вили и венки из плюща (tarpytyka). Теперь все это запрещено, — и в памяти осталось, вместе с светлым образом народного праздника, сожаление об утраченных радостях. Накануне Иванова дня по горам раскладываются огни (kres), молодежь сходится смотреть на огонь, болтать, но обрядов, ни даже песен и пляски, уже нет. Перед праздником Рожества Христова (Winachty) празднуется коляда (koljida), но без особенных обрядов.

При рождении, сватьбе и похоронах бывали также обряды, но теперь почти ничего не осталось, кроме печения белой булки, погача (pogac).

Священники старались заставить народ разлюбить и пенье песен, и успели. Песни народные почти все забыты; а вместо них поют Фурлянские. Немногие оставшиеся имеют странные мелодии, в роде Южнорусских обрядных и сватебных.

Музыкальные инструменты — гусли (’oslje), в роде цитеры, и флейта. Была прежде и волынка (dudy); теперь остается только одна в целой долине, у одного нищего, старика в Осеани.

Пляска Резиян (Резианка) оригинальна и прекрасна. Танцующие становятся в два ряда шагах в 10 рад от ряда, мужчины против женщин, те подбоченясь, эти сложа руки на груди и опустивши голову; ряд подходит к ряду два раза; сошедшись в третий раз, пары кружатся на одном месте; потом снова расходятся, но уже так, что в правой руке каждый мужчина держит женщину, и каждая пара подает руки двум другим. Составивши круг, идут кругом сначала на право, потом на лево; потом пары распускаются и идут шагом одна за другою, напевая песню. Прошедши круга два-три, мужчины опять отделяются от женщин, становясь одни против других рядом, — и танец начинается снова.

Священники, имея сильное влияние вообще на народную старину Резиян, не могли оставить и суеверий; а истребляя их, истребили с тем вместе из памяти народной и много доброго, что считало суеверием их собственное [215] суеверие. Немногое осталось у старух, но и те стараются забыть. Так медицина народная совершенно исчезла; а Капелланы, принимающие на себя должность лекарей, далеко не могут заменить ее своим невежеством.

§ 2-й. Словины.

— Куда же пойдете от нас? — как-то спросил меня добрый Буттоло, когда мы сидели с ним на камне перед его домиком, и любовались видом гор, поднимающихся огромным утесистым валом на Юг от долины (Резиянской). — Мне бы хотелось, отвечал я — пробраться к Словинам; в Каринтии слышал я, что где-то во Фриуле есть какие-то Словины. — Как же. Вон видите (старик указал на гору Музец) справа от горы тропинка вьется вверх, по зелени, мимо леска, еще выше меж скал, и потом по снегу. Идучи по ней, наш брат Резиянец в три часа ходьбы приходит к этим Словинам. Только теперь она опасна: где скользка, где и завалилась свежим снегом. Если пойдете и на обход, то все-таки за день будете по шу сторону Музца. — И потом старик рассказал мне, что слышал о Словинах; сам он не был у них никогда. — Да, говорит он мне, побывайте у них, забытых всеми, будто их и нет на свете.

30 Апреля (1841) я вышел из долины Резиянской тою же дорогой, какою пришел, и из Белы = Резиуты, повернул на лево по дороге в Чивидаль, с тем, чтоб с нее свернуть, где будет лучше, в горы, и пришел на ночь в Терчет (Tarcento).

Кто ездил по дороге из Вены в Милан, тот, может быть, вспомнит и реку Tagliamento, или как там называют Tajamento = Tajo, на теченье которой можно было полюбоваться с холмов Венцонских, как она, вырвавшись на волю из гор Фриульских, по которым собирала свои воды, красиво и вольно разливается по Фриульской приморской долине. На этой долине по левую сторону Тая лежат города Видем (Udine) и Чивидаль (Cividale). За ними далее на Запад поднимаются горы; с Миланской дороги можно видеть их вершины, из которых иные и в Июне покрыты еще снегом. Эти горы идут с Севера на Юг [216] между водами Cork (Isonzo) и Тера (Ter) к Градишке (Grardisca), и далее, где они сливаются в одно русло. В этих-то горах живут Словины, или Штяви (Schiavi), как их называют их западные соседи. Часть их принадлежит к Графству Горицкому (Gorisia = Gorz), а часть к Фриулю. На Север они поднимаются к горе Музцу (Muzac = Muzy), на Юг за Чивидаль; на Запад, где только начинается долина, Славинов уже нет. Так нет их вовсе направо от дороги, идущей из Жемоны (Gemona) в Чивидаль; нет кое-где и на лево от этой дороги, где только горы образуют пологие склоны; все места, более других привольные, заняты Фурланами.

В горы Славинов всего легче прийдти из Чивидаля, поднявшись к Св. Петру (S. Pietri) и далее вверх по потоку Натисью (Natissone), выходящему из высоких гор Серпяницы, и отделяющему своим течением северных Словинов от южных. Я впрочем, идя с севера, из долины Резиянской, должен был выбрать другую дорогу. Начавши с вершин Тера, я прошел горы Словинские по направлению на юг к Натисью и Св. Петру, и в Чивидале уже отдыхал от горной прогулки. Но всему этому пути моим проводником был Тоно Бобец, Резиянец, не раз уже проходивший эти горы. Как человек бывалой, он легко понял, чего ищу я, и знаком будучи довольно хорошо с бытом народа, знакомил и меня с ним. Тем важнее была мне его помощь, что я не мог надеяться найдти много образованных «домородцев» (патриотов) в крае, где Итальянцы и Фурланы прибрали к рукам всю власть, оставя за Словинами только тягости сельского быта, без надежд и часто без возможности помочь себе в самых необходимых нуждах. Только в селениях Тере (Logevera) и Нимисе (Nimis) есть священники из природных Словинов. Им-то и особенно Себастьяну Адами, священнику Нимисскому, обязан я за сведения о Словинах, дополнив их только тем, что мог сам видеть или что было мне замечено моим проводником.

Одна только нужда могла заставить людей привыкнуть к этим диким погорьям. Каменистые громады опускаются там одни на другие то крутым скатом, едва прикрытым зеленью или лесом, то голой стеною. Между ними [217] прорыли себе и все глубже прорывают ложе гремучие потоки, редко выходя из неприступных скалистых берегов. Кое-где образовались в венце гор долины, но и они покрыты грядами высоких холмов, каменистых и крутых, скатывающихся в глубокие увалы. Долин, как мы их себе привыкли рисовать, вовсе нет. Человеку негде вольно разложиться со своим хозяйством; он должен занять или крутую покатость холма, или прижаться к утесу, или забиться в трущобу, и часто своими руками обделывать свою бедную ниву, будто грядку цветов. В ином месте он едва держится на ногах, вспахивая крутизну холма, и рад еще, если эта крутизна может быть удобрена сажен на 15 или 20 в длину. Он должен дорожить каждым шагом — и часто стоит в раздумьи у остатка леска в овраге, сам не зная, им ли пожертвовать для нивы, или остаться без хлеба. С каждым годом его положение может перемениться: весенняя вода может его довольно плодородную ниву покрыть грудами каменьев, взрыть пласт чернозему, переломать до деревца всю его бедненькую рощу, или прикрыть его каменистое поле слоем земли, которая выростит хлебное семя там, где прежде не было и моха, запасти его целой скирдой топлива, нанести на его землю обломков деревьев, или отвести в другую сторону русло потока, на котором стояла мельница, его питавшая, разрушить его хижину, лишить его последней пары овец. Глядя на эти Погорья и даже не зная о бедствиях, которым в них подвергается селянин, подумаешь невольно, что только одна неволя, одна нужда укрыться от неприятеля, приютиться хоть в бесприютьи, могла завести сюда человека и заставить его свыкнуться с природой.

Всех Словинов в этих погорьях во Фриуле можно считать около 19,000: к приходу Св. Петра Терчетского принадлежит около 7,200; к приходу Нимисскому — 3,700; к приходу Св. Петра Словинского (S. Pietro degli Schiavi) — 7,400; кроме того к приходу Св. Леонарда около 500, и к приходу города Чивпдаля около 200. Каждогодно рождается около 30—32 на 1000, и умирает из 1000 около 22—23. [218]

Народ более чем среднего роста, так что есть много и очень высоких. Лица вообще по размеру роста малы. Физиогномия выражает какую-то смелость, самоуверенность, но вместе и доброту. Привыкнув переносишь тяжкие труды, Словины равнодушны и к болезням. Зобастых и кретинов между ними нет: думая, что это принадлежность Немца, они и самому зобу на горле дали имя немца (njemck).

Словинов нельзя назвать людьми простодушными: они ласковы, радушно гостеприимны, однако и осторожны, недоверчивы, привыкли глядеть на жизнь с ее черной стороны, и может быть от этого кажутся злопамятными. Притом они горделивы, насмешливы и не редко буйны. Нет случая, чтобы Словин убил Словина; но убитый Фурлан в горах Словинских не большая редкость. Словин смотрит на Фурлана и Итальянца, как на существо, которому помогает счастье (sritja), но которое тем не менее, как будто не вовсе человек и убивает его без угрызения совести, убивает и не за важную обиду, всегда оставя при нем его кошелек и все, чтобы при нем ни было. Такая жалкая судьба постигает иногда управителей, особенно если они забывают быть уважительными к нравственности девушек, или к старикам. И потом, если-бы было в убийстве и десять свидетелей или участников, нет средства узнать их. «Найден труп», «убийца должен быть Словин»: этим оканчивается следствие. Словин даже не донесет о трупе: он пройдет мимо, не дотронувшись до него, и никому и не намекнет, что видел его. Не мудрено, что иногда находят уже одни кости. — Словин терпелив и настойчив; мало промышлен, но бережлив; а несчастья переносит с твердостью, никогда не унывая. Никакие злоупотребления не изумляют, его: он ко всяким привык под Венециянским правлением, и многие считает в порядке вещей, впрочем не для себя, сам строго храня правила старой нравственности.

Платя узаконенную подать, Словины живут деревнями, боргами и хуторами, разделяясь на обчины. Вот названия некоторых из деревень, кроме помянутых прежде: Флайпан (Flaipano), Чизерис (Cizeris), Седиллис (SedilIis), Самарденкья (Samardenchie), Стелла (Stella), Заверх [219] (Zavarch, Villa nuova), Берег (Brjeg, Pers), Подбердо (Podbardo, Cezaris), Тер (Ter, Predielis), Музец (Muzac, Muzi), Бердо (Bardo, Logevera), Мякота (Mekota, Micotis), Вескурша (Weskursa, Montapert), Карнахта (Karnacha, Curnapo), Дебелис (Debelis), Тайпано (Taipano), Березья (Brjezia, Monte magiore), Платистис (Platistis), Пресник (Presnyk, Prosanicoj, Собико (Sobico), Малина (Malina, Torame), Черняв (Cernjew, Сernea), Kapниче (Karnice, Monte frato), Визонт (Wizont, Tialminis), Луг (Loh, Lonca), Барин (Baryn, Bergogna), Седло (Sedlo, Sedolа), Подбела (Podbiela), Бурьяна (Buriana), Кредо (Credo), Старое Седло (Staro Sedlo), Коборит (Koboryt, Caporetto), Лучка (Lucka, Lugian), Драча (Diecа, Drentia). Многие из этих названий принадлежат и горам, у которых деревни лежат.

Домики (khize) из камня, беднее нежели у Резиян, и того же устройства. Богат мужик, если у него, кроме кухни (khiza za’honj), есть, еще отдельная изба (comora, cumnata) или спальня (tjamera za spat), и чулан (zachljewk, kljet). Новый домик украшен галереей или ходом (pojow); а в дворе всегда есть хлевы (chljew za ziwino). Двор очень часто не отгорожен от двора соседа ничем, кроме кучи навоза; настоящие заборы (hraje) редки. В лабиринте тропинок, идущих по деревне через дворы, можно запутаться, — и мне не редко случалось просить, чтобы меня вывели на тропинку, ведущую в то или другое село, на ту или другую гору. Дорог вовсе нет; улицы похожи на проходы. «Ох уж эти мне Штяви! живут как воры, ни входа к ним, ни выхода»: так мне обрисовал один Фурлан бедных Словинов, не зная, что и они, в долине, жили также еще не давно.

Большие семейства часто живут не делясь, с отцом или матерью, по нескольку женатых сыновей или замужних дочерей. Работают, как и в Резии, все без исключения, лишь бы силы достало. Так на одной горе случилось мне видеть девушек, топорами вырубавших из земли и камней пень дерева; они же должны были сами спустить его с горы вниз и дотащить до дому: дружно, весело, напевая песню, они трудились, облитые потом, поднялись на минуту, чтоб указать нам дорогу, и потом пожелавши нам доброго пути, опять согнулись над пнем. В Св. Петре видел я, как женщины сами [220] складывали дугу свода под крыльцо дома, как добрые домострой. Не редкость застать и мужчину за стряпней или за льном. Не смотря на бедность, нищих очень мало, может быть, потому, что по старинному обычаю самый далекий родственник будет принят, как близкий родной в доме, если не имеет своего. Словин как будто стыдится просить милостыню: это не то, что Фурланы, у которых все от мала до велика радо богарадничать без всякой нужды.

Нивы и земледелие в бедном состоянии. Пшеничка — главное продовольствие; а там, где она не ростет, сеется рожь, просо, или еще чаще один овес. В некоторых более счастливых местах Словины могут свои нивы пахать плугом (plug) и боронишь бороною (hreba), запрягая в них, кто лошадей или мулов, кто и вола с коровой. Нивы льна (lany) обделываются с большим прилежанием. Есть огороды (zahraje) с зеленью; есть и садики (warti), близь деревень, с каштанами, фигами, черешнями, яблонями и грушами; и виноград (wenika) дает в иных местах хорошее вино. — Охота в горах довольно прибыльна: еще не перевелись ни волки, ни лисицы, ни олени, ни серны. Особенного рода сетью (strjetka) ловят лисиц и женщины; выступать же против оленя или серны они не имеют права, если бы даже имели случай убить его без всякой опасности. — Стада Словинов состоят большею частию из овец и коз. Не всякое впрочем семейство в силах иметь их. У инаго корова и молоко дает, и пашет, боронит, и везет на рынок воз. — Приготовление холста (part), сукна (sukno) и полусукна (medzelana) отлагается более на зиму; летом готовят деревянную и глиняную посуду (posoda), нашивают платья и т. п., осенью многие заняты деланьем возов (wozk) и горных салазок (pаsanje). Как ни легко смастерить эти салазки, женщине однако запрещает это обычай, хоть и не запрещает скатываться на них с гор. — Иные ходят добывать работу на фабриках; впрочем не многим это нравится. Трудолюбие Словинов стоит подражания: случалось видеть, как женщина, идучи по полю за коровой, тянущей борону, и кормит дитя, привязанное к груди [221] полотенцем, и тут же прядет, заткнувши прялку за пояс; или как пастух и наблюдает за своими овцами или козами, и вяжет себе чулок или что нибудь шьет, не забывая и песни.

Пища Словинов не замысловата, как и весь быт их. Кроме поленты, или за неимением ее, Словины приготовляют толстые лепешки (mjetike) на овсяных или гречневых круп. Особенно их любят пастухи. Мясо жарят на вертеле (razelj) или в золе. Золяное жаркое (popjewcka) приготовляют они очень искусно, особенно птиц. Вместо похлебки едят какие нибудь разваренные крупы, заправленные маслом и сыром. Горные пастухи приготовляют еще особенного рода зеленое масло (maz) из козьего молока: оно горьковато, но со ржаным хлебом довольно приятно. Одежда мужеская почти тоже, что у Фурланов: сверх рубашки (srajca), подвязанной на шее платком, (rubac), они носят на ногах довольно узкие брюки (br’hese), чулки (chlace) или онучи (p’rtice), надевая на них сапоги (korianke), или башмаки (skarpe), а в горах и деревянные башмаки (zlekule); на стане коротенький камзол (kamzol) без рукавов, или короткую свитку (zobon) с рукавами; а зимою или в непогоду плащ (plastj) или кожух (kozus); на голове шляпа (klabok) или меховая тапка, похожая на Южно Русскую (mejchaca). У пастухов есть еще плащ из зеленой цыновки (drahelj). Усы и бороду бреют, волосы стригут, иные впрочем только спереди, оставляя сзади очень длинные волоса. — Женщина поверх рубашки (srajca) с вышитыми рукавами и воротом (rokawy cinjeny, wratk cinjeny), носят черную полусуконную юбку (medzelana) на помочах (naramke), или юбку с лифом (cimezot), с переди на пуговках, повязываясь белым широким поясом (cimosa), висящим спереди; иные носят темную кофточку (plajsk = dzjaketa) или белую суконную кофту (krozat), а зимою суконный плащ (chalja); на ногах чулки и башмаки (nese); на голове косы (kosnice) связываются сзади большою иглою (jehwa), и затыкаются под гребень (cerjenk); — девушки привязывают к косе ленту (kordela), а женщины носят особенную белую повязку (partja = opjeck) или цветной платок (facolet); [222] в ушах серьги (recjine); на шее монисто (wez), на пальцах перстни (pr’stan), на рук выше кисти наручье (zlatica).

Словины все Римо-Католики и довольно религиозны. Священников (plewan) считают они своими господами, но доверия к ним нет, может быть, потому, что они все, исключая двух, Фурланы. Иногда и Священники пропадают без вести, сами на себя накликая беду слишком свободным поведением.

В главных деревнях находятся приходские, в менее важных филиальные церкви; во многих, не говоря уже о боргах и хуторах, нет не только церквей, но и часовень. Иной Словин полгода и более не бывает в церкви, моляся подорожному кресту.

Некоторые старинные обычаи соблюдаются Словинами довольно твердо, не смотря на все старание Священников и самих управителей мешать их исполнению. Самый большой народный праздник Словинов — Юрьев день: в этот день встречают Словины весну, и молятся Богу об урожае. Перед этим, в масляницу (pyst), они провожают зиму. За Юрьевым днем следует Майник (Majnik), 1-е Мая: в этот день девушки приходят в церковь в цветочных венках, а женщины с цветком на голове. На кануне Иванова дня празднуется «крес» (Krjes); особенно торжественно празднуют его у Мякоты, где есть прекрасное поле: на нем раскладывается костер, около костра пляшут, взявшись за руки кружком, и поют песни; огни раскладываются и по горам. Перед началом зимы есть еще в горах праздник, называемый «Оленищей» (jelenica), для которого каждый юноша должен приготовить для себя красное знамя (Khoroj). Зимою перед Новым годом (Nowe ljeto) бывает то-же «крес» с огнем, но только в далеких горах, потому что он строго запрещен.

Песен народных не мало, но Словины не охотно вверяют их чужеземцам, поют сами про себя. Поют почти одни женщины. Напевы похожи на Краинские; впрочем [223] напевы обрядных песен совершенно другого характера, почти то-же что и у Сербов. Между песнями должны быть и исторические, по крайней мере мне удалось слышать о песне, в которой воспеваются дела какого-то «Видемского воеводы», родом Словина. Как бы важно было собрать эти песни: они были бы почти единственных источником для истории Словинов, и может быть раскрыли бы если не причины, то по крайней мере обстоятельства выхода Словинов из долины Фриульской, с берегов Тая в горы.

Может быть, есть об этом хоть что-нибудь и в их сказках и домашних преданиях, особенно в памяти горных пастухов; но слышать такие рассказы еще труднее, нежели песни. Пляска Словинов (ta dowhi ples = kolo), известная у Фурланов под именем «Штявы» (lа Sehiava) очень похожа на Русский хоровод или на Сербское «коло»; взявшись за руки кругом, ходят то в право, то в лево, и припевают. Есть еще пляска, в которой мужчины ловят женщин (ta zenski low): женщин должно быть вдвое меньше, нежели мужчин, и они составляют малый круг внутри большего мужского; и те и другие ходят кругом, в право и в лево вдруг женщины разрываются, и каждая старается пробиться из под рук мужчин; но не может: две руки всегда готовы ее словить; когда уже все женщины переловлены, идут потрое — женщина посередине, а двое мужчин по бокам, мужчины подпрыгивая и напевая веселую песню, женщины повеся голову и напевая другую печальную песню, которая впрочем совершенно гармонирует с веселою. Этот танец особенно пляшется на свадьбах.

Музыкальные инструменты: флейта (pistjalka) и «гусли» (goslje), под именем которых иногда понимают скрипку, иногда род мандолины. Волынка (dudy) и свирель (zweglica) только у пастухов в горах. Есть и ворганы (brunda). Другие обыкновенные инструменты заносятся к Словинам бродячими музыкантами.

Народная наука Словbнов оцвечена многими суевериями; тем не менее в ней многое есть, на что бы должна была [234] обратить внимание и ученость. Пастухи искусно угадывают погоду по воздушным явлениям; из стариков и особенно старух есть многие, знающие лекарственную и ядовитую силу множества трав и некоторых минералов; другие умеют нашептывать, магнитизировать, живить водою. Эти тайные знания правда общи всем Хорутанским Словенцам; впрочем нельзя не предположить, что Словины знают все это если не лучше, то сколько нибудь иначе: знахари и знахарки (carownik, carownica) их считаются искусными у всех соседей, и не об одном и одной рассказывают, что они могут сделать все, что бы ни захотели, и знают, что делается на всех четырех сторонах света....

А между тем грустно глядеть на Словинов. Отчужденным от своих одноплеменников, ненавидимым или презираемым своими господами и соседями, Фурланами, им тяжело сохранять свой обычай, свою народность; а народ, не сохраняющий народности своей, едва ли может остаться при своих правилах нравственности.... Фурланизм все более вторгается в Словинские погорья; с ним вместе, как следствие борьбы двух народностей, является и равнодушие ко многому, что прежде было святым и возбуждало в душе святое чувство. — Грустно глядеть на Словинов.

Измаил Срезневский.

Текст воспроизведен по изданию: Фриульские славяне. (Резияне и Словины) // Москвитянин, № 9. 1844