-

ЧЕРНОГОРЦЫ.

СЛАВЯНСКАЯ ВОЕННАЯ КАРТИНА.

Оттоманская порта, воюя с Россиею (в 1807 году), питала вражду ко всем единоверцам нашим, а особенно к Славянам. Паша Скутарский вознамерился наказать Черногорцев за то, что они торжественным молебствием праздновали победы Русских. Толпы хищных Албанцев и Турок, как голодные волки, рыскали на пределах Черногории, чтоб ворваться во внутренность ее, утолить кровью жажду мести, и грабежем храмов Божиих снискать добычу.

Между гор и оврагов пролегает тропинка из Черногории на обширную равнину, ограничивающуюся с одной стороны Скутарским озером, а с другой отлогими горами, покрытыми дремучим лесом. На самой черте Черногории протекает ручей, пересекающий тропинку, над которою с обеих сторон навислые скалы, покрытые кустарником и несколькими елями, составляют природный свод, расторгнутый [231] вверху только на насколько сажен. Солнце уже закатилось за горы, и последние лучи его озаряли верхи дерев. Вдали слышно было мычание стад, возвращающихся с пастбищ, и клики земледельцев. Голоса постепенно замирали; наконец все утихло, и сумрак покрыл землю.

На утесах, по обеим сторонам тропинки, скрывались в кустах двое Черногорских стражей. Завернувшись в струку ¹, они лежали на земле, имея в руках длинные свои ружья. В день они не сводили глаз с долины, а когда наступал мрак, прислушивались к малейшему шуму, подползая на самый край утесов. Стражи, сблизившись друг с другом с двух утесов, завели между собою речь, в полголоса:

— Ты ли это. Юрко? — Я! А. это ты, Янко? Хорошо, что отозвался; мне послышался шум внизу; и я хотел было пустить пулю на удачу. — Напрасно; надобно прежде окликнуться; это я полз между кустов. — Мне досадно, что у меня по пустому сыреет порох в дуле. Вот уж двое суток, как мне не удалось просверлить ни одной Турецкой головы. — Да ведь после такого угощенья, какое мы им задали третьего дня, не скоро прийдет охота соваться в горы. Надобно бы пойти к ним; мне [232] так-же скучно без драки, и мои пули без дела, как будто гнетут сердце. Когда б я был сердарем ² или главарем ³, я бы собрал коло ⁴, и предложил идти прямо на город Скутари, сжечь мечети, перебить всех... — Полно, полно Янко! Владыко иначе заповедал ⁵. Помнишь ли, как он говорил нам: детки! берегите чистую кровь Славянскую, одна капля ее дороже десяти Турецких голов. Бейтесь неустрашимо, но бейтесь тогда только, когда вы можете погубить врага, а не тогда, когда он может подавить вас силою, как обрушившаяся скала. Слово его, слово правды. Нечего взять в Скутари: там крепкие и высокие стены, на стенах пушки — а пушку не застрелишь, как медведя или как Шипетара! — Правда, Владыко не велел нам бросаться в ряды неприятельские, и приказал стрелять из-за камней, из-за дерев; но он советует, как добрый отец, щадя жизнь нашу, а для нас не щадит своей собственной. Нет, брат Юрко, что кто ни говори, а не так весело убить из [233] ружья четверых Турок, как зарезать одного. В доме отца моего на стенах развешено восемьдесят черепов, из которых более половины добыты ятаганом и анжаром. ⁶ Отец мой пал в славной битве при Круссе ⁷, где гордый Махмуд-паша с 30,000 Турок заплатили жизнью за дерзкий замысел, покорить нашу Черногорию; но за то двое дядей моих украсили дом наш двадцатью Турецкими головами, и дядя Стефан подарил народу голову самого паши, которая теперь хранится в монастыре Цетине. Я еще не отплатил, как должно, за смерть моего отца; еще окровавленная его рубаха не сокрыта в земле, в знак конца мести, и клятва, данная мною матери, еще не исполнена! Ах, Юрко, как мне хочется врезаться в самую густую толпу наших злодеев, и хотя бы самому погибнуть, но только б пасть на телах убийц моего отца, омыться их кровью! — Нет, Янко! главное дело в том, чтоб истреблять врагов нашей веры, а как истреблять — это все равно. Я не могу без смеха вспомнить, как третьего дня, положив на камне мою красную феску, сам засел за другим камнем и валил на землю Турок, [234] как сонных тетеревей. Сколько пуль сплющили они понапрасну на этом камни, чтоб сбить мою феску, и как громко закричали, когда феска свалилась, пробитая насквозь, как решето! Но тише, тише: мне право слышится, будто что-то плещется в воде. –Черногорцы умолкли и стали прислушиваться. — Точно, кто-то переходит в брод чрез ручей, сказал Янко: держи ухо востро, Юрко, я спущусь вниз, и если открою неприятеля, то выстрелю из пистолета, тогда ты беги к нашим и стреляй, чтоб услышали тревогу, а обо мне не беспокойся. Я не отдамся живой, и на смерть без нужды не брошусь.— Янко спустился вниз по камням и по висячим соснам, и прежде нежели вышел из кустов на тропинку, приметил человека, который только что вышел на берег. В темноте Янко не мог различить одежды пришлеца, но видя, что он остановился и также осматривался кругом и прислушивался с беспокойством, Черногорец воскликнул из-за кустов: кто идет! — Брат Славянин, из Бокка ди Каттаро. — Один ли ты? — Один. — Зачем идешь в Черногорие? — За делом Христианским. — От кого и к кому? — От брата нашего, от вождя единоплеменного: но не скажу никому его имени, только самому преосвященному владыке Петровичу. Ведите меня к нему. — Янко вышел из кустов, и, [235] приблизившись к Боккезцу, подал ему руку и сказал: Здорово, брат! Бог помочь в добром деле! Я провожу тебя к передней кашей страже. Гей, Юрко! слышишь ли ты нас? — Слышу! — И так оставайся один и прислушивайся хорошенько. Бог ведает, нейдет ли кто за Боккезцом. А ты, брат, отдай мне свое ружье, саблю и пистолеты. Тропинка узка, ночь темна, и мы незнакомы друг с другом. Перед полуночью тебе отдадут оружие с честью и благословением владыки. Но это мой долг — не сердись и не упрямься. — Возьми, а гневаться мне не зачто, отвечал Боккезец: только неприятель не смеет прикасаться к моему оружию, а кому даю мою дружбу, тому поверяю и мою защиту. Пойдем скорее: я промок и озяб,

Быстро шли двое Славян по узкой и извилистой тропинке, то поднимаясь в гору, то опускаясь вниз, и наконец, взобравшись на утес, увидели в овраге огни, возле которых сидели, поджав ноги, вооруженные Черногорцы, закрыв головы струкою. — Вот и наши! сказал Янко. Все тихо, они отдыхают. — При спуске в овраг, на повороте вдруг раздался голос из-за камня: кто идет? — Люди Славянские! с нами Бог! это я, Янко Стреличь! из Станевич, веду к нашему владыке Боккезца с добрым словом и дружбою [236] Христианскою. — Бог помочь! сказал страж: ступайте к сердарю Вукатичу. — При этих словах страж засвистел протяжно, и по этому условному знаку, все Черногорцы, дремавшие возле огней, вскочили с мест своих и схватились за ружья. Сердарь Вукатич закричал громовым голосом: дружина, в строй! — и в мгновение сорок воинов выстроились в одну линию. Между тем Янко приблизился к своим товарищам и, поклонившись сердарю, представил Боккезца, который сказал ему тоже, что и Янке.

— Воины, расстройтесь! скомандовал сердарь и, обратясь к Боккезцу, сказал: милости просим до света отдохнуть с нами, а если угодно подкрепить силы виницею и оливками. Ты, Янко, останься здесь, а Михале Костенич изволь идти на его место. — Не могу ждать до утра, сказал Боккезец: у меня есть важная грамота к владыке и мне велено тотчас отдать ее. — И так с Богом, отвечал сердарь Вукатич: гей, брате Петро Симонович и Никола Дубрович, проводите почтенного одноплеменника в Подгорицу, к владыке, и воротитесь сюда поскорее. Не забудьте взять на дорогу виницы для доброго нашего гостя. Прощайте!

Едва первые лучи солнца озарили горы, главари всех Черногорских селений, сердари и [237] почетнейшие граждане, собравшиеся в Подгорицу для совета, по приказанию митрополита, вышли за ворота крепости, и остановились на большом лугу, где расположено было лагерем Черногорское войско. Граждане и воины толпились вокруг своих главарей. Далеко разносился по горам шум и говор многолюдного собрания. Вдруг раздался звук колокола в соборе, и всех взоры обратились к городским воротам. Духовенство, священники и иноки шли со крестами и иконами по два в ряд, предшествуемые клиросом певчих, гласящим хвалу Всевышнему. За духовенством шла почетная дружина, или витязи исполинского роста, с ружьями на плечах, а за воинами шествовал тихими шагами благообразный муж высокого роста. Он был одет в черное бархатное полукафтанье, подпоясан богатым кушаком, на котором висела сабля в золотых ножнах с драгоценными камнями; чрез плечо у него была алая лента, на левой стороне орденская звезда. Голова покрыта была круглою черною шляпой. Это был вождь Черногорского народа, митрополит Петр Петрович.

Толпа прислужников следовала за ним, и когда митрополит прибыл на луг, немедленно устроили жертвенник, и протоиерей Соборного храма начал священнодействие. При возглашении многолетия Российскому Императору, [238] целое собрание, священники, народ и войско повторило громогласно многая лета, и когда молебствие кончилось, радостные восклицания снова раздались в воздухе: ура! да здравствует Православный Русский Царь! да здравствует наш владыка, Петр Петрович!

Главари, сердари и священники окружили митрополита. За этими почетными гражданами толпился народ и воины в некотором расстоянии. Митрополит благословил все собрание, поклонился на все стороны и сказал: Слава и долголетие Императору Российскому! Храбрые воины Его, наши одноверцы и единоплеменники, побеждают врагов Христианского имени на суше и на водах. Славно быть Его подданными, честно и похвально быть Его союзниками. Сей ночи получил я из Бокка ди Каттаро грамоту от приятеля нашего и одноземца, графа Марка Ивелича, верного слуги Императора Российского, в которой извещают нас, что крепости Турецкие на Дунае падают от Русского оружие, как древние дубы от ударов грома, и что флот Турецкий рассеян при Тенедосе храбрым адмиралом Русским, Сенявиным, как хищные птицы разгоняются орлом. — При этих словах митрополита, Черногорцы стали креститься и взорами благодарить Небо за успехи православного Царя и народа. Митрополит продолжал: граф Марко [239] Ивелич пишет ко мне, что паша Скутарский, собрав большую силу, выступил противу нашей Черногории, последнего оплота Славянской независимости в пределах варваров. Турки пошли лесами, чтоб пробраться в наши горы по ту сторону Подгорицы. Вам, мудрые главари, храбрые сердари и благочестивые священники, предоставляю вопросить народ, послать ли к паше с повинною или сразиться с неверными. Не таю пред вами, что силы паши втрое более наших, что мы можем все погибнуть и предать домы наши на сожжение, семейства на смерть или неволю. Но скажу также, что покорностью искупим жизнь, и потеряем славу и независимость. Ступайте и переговорите с народом.

Старшины разошлись, и вокруг каждого из них собралась толпа односельцев и прихожан. Начался снова шум и говор, и вскоре со всех сторон раздались восклицания: Война, война! Не посрамим имени Славянского! Умрем, но не покоримся варварам! — Петр Петрович, во время совещаний, стоял посреди своих витязей, опершись на саблю, и спокойным оком смотрел на шумное собрание. Когда раздались военные клики, он перекрестился три раза, и сказал: Благодарю Тебя, Боже! — Старшины возвратились к митрополиту, и один из них именем всех объявил, что народ требует [240] войны. — Да будет так! сказал он, благословил собрание, поклонился всем и с своею дружиною пошел в город.

Вдруг из толпы выбежал человек в куртке, коротких шароварах до колен, с пистолетами и кинжалом за поясом, и, приблизившись к митрополиту, сказал: Владыко! ты забыл обо мне: я тот самый Боккезец, который принес тебе грамоту от графа Марка Ивелича — и требую обещанной награды! — Митрополит остановился, вынул из кошелька горсть червонцев и, отдавая Боккезцу, примолвил: Вот тебе за службу: да будет над тобою благословение Божие за доброе дело! — Я не возьму золота, отвечал Боккезец. Отец мой погиб на море, мать умерла с грусти: я бедный сирота. Прими меня в число твоих витязей: я хочу биться с Турками. Если ж я заслужу милость твою моею храбростью, тогда награди меня твоею дружбою. Достоин ли я чести — быть твоим другом, это я докажу в первом сражении; а о роде моем и поведении вот тебе, владыко, другая грамота от графа Марка Ивелича. — Митрополит прочел бумагу и сказал Боккезцу: Никита Бойкович! я знал храброго и честного отца твоего, Порфирия Никитича: принимаю тебя в мою дружину — остальное предоставляю Богу. В Его святой деснице счастье человека. [241]

День прошел в приготовлениях к сражению; на другое утро десять тысяч Черногорцев выступили в поход, под личным предводительством митрополита Петра Петровича. Пришед около полудня к ущелью гор, чрез которое Турки намеревались проникнуть во внутренность Черногории, Петр Петрович оставил тысячу витязей, под начальством престарелого сердаря Вукатича — защищать дефилею; четырем тысячам велел укрыться в горах для нападения на неприятеля с боков, а сам с остальными пошел непроходимыми лесами и горами в обход, чтоб с тылу напасть на сильного врага. На третий день появилось многочисленное Турецкое войско, и прямо устремилось на отряд Вукатича. Но усилия Мусульман, чтоб обратить в бегство Черногорцев, остались тщетными. До вечера только двести человек из дружины Вукатича остались в живых; сам он был ранен, но не оставил поля битвы. С восхождением солпца четвертого дня, вдруг завязалась перестрелка с тылу неприятельского войска и с обоих боков. Турки не смели более напирать на Вукатича, опасаясь засады, и хотели обратиться вспять. Но митрополит заступил им дорогу, а боковые отряды, соединившись, напали на них с лица. Сражение было кровопролитное и продолжалось двое суток сряду. С обеих сторон дрались [242] отчаянно; но Турок побуждала к битв месть и ненависть к имени Христианскому, а Славян одушевляла благороднейшая из страстей — любовь к родине, к независимости отечества, вера в святой промысел. Митрополит повелевал и сражался в первых рядах. Он поспешал туда, где храбрые, но утомленные Черногорцы начинали ослабевать, и своею личною храбростью и мужеством своих исполинов витязей восстановлял перевес на стороне Славян. Наконец, когда у Черногорцев оказался недостаток в боевых патронах, митрополит приказал, по данному знаку, броситься с ятаганами в средину неприятелей, и погибнуть на месте или победить. Подняв одною рукой крест, а другою возвысив саблю, Петр Петрович воскликнул: С нами Бог! — и бросился первый в густую толпу Турок. — За ним устремились с криком все его воины, смяла Турок, и обратили их в бегство. Лишенные всякой надежды к спасению, Мусульмане бросились в горы, и Черногорцы, гонясь за ними с утеса на утес, били беглецов как диких зверей. Двадцать тысяч Турок и двое пашей положили живот на пределах независимости Славянской, у подошвы Черногории; шесть тысяч Черногорцев полегло славною смертию за независимость отечества. Сам Петр Петрович был тяжело ранен. По окончании сражения, [243] митрополит, не взирая на свою рану, облекся в священные ризы, и совершил на мест молебствие, в возблагодарение Господу сил за дарованную победу. Усердно молились храбрые воины, проливая слезы о убиенных братиях. После молебствия, митрополит отслужил панихиду по усопших и, обратясь к войску, сказал: много погибло братий наших, но мать наша, наша родина жива и свободна! Благословляю вас именем Отца и Сына и Святого Духа: возвратитесь в домы с миром и со славою. Враг истреблен, имя Славянское торжествует!

Комментарии

1. Суконное покрывало, заменяющее плащ.

2. Начальник дружины.

3. Начальник селения.

4. Род сейма.

5. Так говорят Черногорцы, вместо: приказал. Но слово заповедал сильнее, и означает вместе и приказание и убеждение.

6. Анжар, трехгранный кинжал.

7. В 1778 году.

Текст воспроизведен по изданию: Черногорцы. Славянская военная картина // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 10. № 39. 1838