ПУТЕШЕСТВИЕ И ОТКРЫТИЯ ЛЕЙТЕНАНТА Л. ЗАГОСКИНА В РУССКОЙ АМЕРИКЕ

СТАТЬЯ ЧЕТВЕРТАЯ.

Осеннее пребывание в Иког-мюте. Поход на Кускоквим в редут Колмакова.

Компанейские строения в Иког-мюте, оставляемые на лето на произвол туземцев, конечно не могли состоять в порядке: двери сняты, рамы выставлены, за исключением сруба стен ни одной переборки, ни одной половой доски не оставалось на месте: все перерыто, все переворочено, ради корешка табаку или затерявшейся в сору иглы. Со всем тем на другой день к вечеру мы поубрались и переселились на новоселье, в ожидании настоящих хозяев; впрочем, зная по примеру прежних лет, что команда отправлялась в Иког-мют с исхода августа, мы их и не ожидали, но замедление нулатовской лодки относительно продовольствия ставило нас в затруднительное положение; некоторые русские слова, затверженные туземцами, русоволосые и голубоглазые дети, свидетельствуя фактами о возникающей нашей колонии, требовали чтоб мы роздали последний оставшийся у [116] нас фунт табаку. Ловить самим рыбу — прошла пора; для поиску оленей необходимо было время.

Согласно инструкции, надеясь найти в редуте Колмакова бумаги от главного правителя колоний, 24 августа, я послал туда двух туземцев. На другой день двое других отправлены были вниз по Квихпаку для осведомления о причине замедления нулатовской лодки. Положа правилом на времянных местах нашего жительства избегать по возможности покупки провизий от туземцев, мы решились прокармливаться звериной и птичей охотой и, 27 августа, стрелец с двумя помощниками отправился за оленями на луговую сторону. Я с толмачен стрельбою гусей доставлял остальным нескудное дневное пропитание.

Ввечеру, 29 августа, вовсе неожиданно обрадовали нас своим приходом нулатовская лодка я команда Иког-мютской артели. Управляющий этой артелью, отправленный из михайловского редута 1 августа, имел несчастие прорезать свою байдару не доходя Паштоля. Перемена подмоченного груза задержала его десять суток на месте, а лодка назначенная в Нулато и отправленная в тоже число по какому-то недоразумению простояла все это время в Паштоле.

Я получил письма с родины, письма из метрополии наших колоний. С душевным волнением узнал о происшествии не бывалом в морских летописях всех народов: один из моих товарищей по службе на возврате из Калифорнии залит волною и погиб в каюте, тогда как судно почти не потерпело ни каких повреждений; свиделся с моим деньщиком, которого оставил в безнадежном состояния, и был ряд ему как родному. Да простят мне эту строку посвящаемую признательности и воспоминанию. Наконец нельзя умолчать, что на Квихпаке, за 18,000 верст от Петербурга, в крае совершенно неизвестном образованному миру, получен был репертуар за 1841 год. До того вся библиотека моя заключалась в Библии, Морском календаре и Астрономических таблицах, а тут вдруг открылась возможность потешать публику русскими сценическими представлениями.

Из Ново-архангельска прислано было для освежения команды около ведра рому: с первой чаркой понеслось общее спасибо и здравие на многие лета, внимательному начальнику; вторая отразилась в песнях; третья успокоила всех.

Управляющий михайловским редутом уведомлял меня, что [117] что присланные из Ситки некоторые запасы для экспедиции были сданы ему в такой небрежной укупорке, что он принужденным нашелся большую часть груза перекупорить. Проведя близ года в странствиях с места на место, мы опытом убедились в возможности существования без хлеба, однако вместе с этим для нас было ясно, что туземцы, получая европейские товары за провизии, работы или какие другие услуги, не заботятся о промысле пушных зверей или приобретенные ими стараются передавать к Малейг-мютам за те предметы, необходимые для их быта, которых мы не имеем в продаже; по этому порча сухарей могла быть чувствительна не лично для нас, но для польз всей нашей торговли в целом крае. Без сухарей мы были бы принуждены сделать выпуск табаку и других товаров не соразмерный с истинной потребностью народонаселения, и тем неминуемо возвысить ценность пушных мехов. Для разъяснения этого положения вспомним, что сорок фунтов табаку стоят на Квихпаке не 17 рублей серебром (По важности и повсеместному требованию некоторых европейских товаров и произведений, несмотря на то, что в подвозе их к месту потребления компания терпят иногда убытки, ценность произведений остается постоянною или неизменяемою. К таким статьям относятся мука, соль и черкасский табак. В Охотске фунт такого табаку продается за 2 руб. 50 коп., между тем как в Америке отпускается за 1 руб. 50 коп. ассигнациями.), а 50 бобров или, на серебро, 250 рублей, полагая речного бобра по средней ценности в 5 рублей.

К счастию, из доставленного нам запаса сухарей, оказалось вовсе негодных только около 90 фунтов; пудов осемь отсырелых были розданы в паек на сентябрь месяц обеим командам, артели и экспедиции, и мы успокоились.

Второго сентября возвратились посыланные в редут Колмакова. Чтоб по некоторым данным сообразить свою жизнь на Кускоквиме и основать в тамошнем редуте отдых, назначенный экспедиции по инструкции главного правителя колоний, в письме к управляющему, я просил познакомить меня с сущностью состояния управляемого им места. Здесь прилагаю выписку из его отношения, заставившего меня в противность данных наставлений расположить иначе действиями экспедиции.

«Русских рабочих людей у меня ни кого нет, а всего считая и себя 11 человек команды Аглег-мют; из них 4 [118] работников с 8 человеками кускоквимских временно нанятых туземцев, отправляю в александровский редут с пушными промыслами и не уповаю, чтоб оттуда воротились ранее исхода января или начала февраля, то есть с наступлением хороших ходовых погод; тогда разве и вы получите на ваше имя бумаги. В редуте запасено у меня колонияльных провизий не много, всего 2,500 юкол, да 200 штук соленой чавычи, чего, по расчислению моему, достанет месяца на три для оставшейся команды и собакам; европейских припасов, исключая 60 фунтов рису, не имею ни каких. Из александровского редута управляющий пишет, что у него в этот год запасено весьма мало рыбы; туземцы поговаривают о страшной голодовке; все лето было дождливое. Я нахожусь в страхе от враждебной молвы: слух носится, что нас собираются убить. Туземцы устья Кускоквима с жила Мамтигильг-мют, те самые, которые, в 1839 году, вырезали наше заселение в Иког-мюте; да Бог милостив, а вас извещаю для осторожности».

При отправления моем в экспедицию я знал желание главного правителя колоний, касательно предметов, которые подлежало преимущественно осмотреть в системе вод Кускоквима. С получением сведений о состоянии нашего заселения на этой реке, понимал, что пропитание наше из запасов редута Колмакова было бы для служащих в нем крайне обременительно, и хотя тогда еще по рассказам, но ознакомленный с легкостью сообщений Квихпака с Кускоквимом, решился основать в Иког-мюте как бы главную свою квартиру и принять следующий план действий:

По первому пути перейти в редут Колмакова, чрез перенос, существующий от селения Пай-мют; оттуда съездить еще раз в Иког-мют за запасами к весеннему времени; по возвращении с начала Февраля предпринять поход по реке Инно-ка, по крайности до того места, от которого воротился П. Колмаков в поездку свою летом 1839 года; обратясь зайти вторично в Иког-мют и взяв остальные запасы и лавтаки для байдарок, итти весновать в редут Колмакова; по вскрытии Кускоквима сделать поездку к его вершине; потом окончательно обратиться в Иког-мют, из которого заключить действия экспедиции сплавом в редут Святого Михаила. Таким порядком, я мог познакомиться как с зимними, так и с летними сообщениями бассейнов рек Кускоквима и Квихпака; мог обстоятельно осмотреть страну вовсе нам неизвестную по [119] Течению рек Инно-ка и Кускоквима к верху от впадения в него Хулитны, и наконец имел возможность сделать общий обзор Квихпака от одного из его устьев до осмотренных нами мест в его верховье.

Я должен сознаться, что к соображению такого предначертания мне много способствовал посещавший нас в Иког-мюте туземец, с низовья Инно-ка, один из постояннейших и знатнейших торговцев с редутом Колмакова. Он разъяснил мне, что река Тлегон, Легон Колмакова, есть вершина реки Шильтонотно или Инно-ка, о которой мы слыхали и в Нулато и в поездку свою к верховью Квихпака и которой низовье, как объяснено мною выше, на языке двух смежных, но разноплеменных народов называется Иттеге и Чагелюк.

С приходом настоящих хозяев, нам приходилось избирать особое жилище; порожних туземных зимников не было; поставленный из корбасника и обкладенный дерном шалаш в роде якутской уразы, не спасал ни нас самих, ни запасы наши от капели; самые компанейские заведения, построенные в 1836 году по туземному образцу и состоящие из двух отделений, — из комнаты байдарщика и казармы для рабочих, оставляемые ежегодно без надзора, полуразрушенные Кускоквимцами при истреблении нашей команды в 1839 году, без важных поправок не могли служить для жительства на зимнее время. Лес для новых строений был заготовлен и мы решились общую казарму привести в такое состояние, чтоб она могла вместить в себе обе команды, а для себя и экспедиционных запасов пристроить в ряд с комнатой байдарщика две другие, каждую в одну три четверти сажени в квадрате. К 1 октябрю все было готово. Все наши каморки, обваленные землею, соединенные темными земляными коридорами, представляли в общности некоторого рода лабиринт, или для большей верности в сравнении, походили на подземный рыбный запор с мордами, так что попавшемуся и незнающему внутреннего расположения трудно было выбраться.

Промысел оленей был столько удачен, что обеспечив свое продовольствие, для экономии на непредвиденные случаи, мы убавили у каждого человека по осьми фунтов сухарей из его месячного положения. Весною эта экономия весьма нам пригодилась, для содержания при экспедиции туземного толмача и двух человек рабочих Агле-мют из редута Колмакова, бывших гребцами в поездку нашу к верховью Кускоквима. [120]

Туманы и дожди в августе закончили лето на севере. С первых чисел сентября, термометр возвышавшийся в поддев до +11° падал к полуночи до 5, а пред восходом до точки замерзания. В поисках наших, с 5 сентября, по окрестным лесам встречали только Fringilla Linnaria minor и Corythus enucleator, перелетающих стадами с дерева на дерево, и Picus minor из под коры выклевывающего себе пищу; за то T. canadensis и T. umbillus доставляли нам и приятное развлечение и вкусный стол в течения шести недель. Посвящая по часу в день на эту охоту, мы втроем добыли близ 300 тетерок, стреляя постоянно на одном и том же месте на песчано-каменистой лайде близ селения. В ночь на 10 сентября, пал первый снег, и хотя в течении последующих дождливых дней он весь стаял, однако к 20 числу этого месяца лес совершенно обнажился, заяц побелел и к 1 октябрю, только запоздалые табуны гусей, на пролете в теплые страны, садились для ночлега на близлежащие илистые косы. С 13 октября, большая часть туземцев, отпраздновав свои осенние поминки по умершим, разъехались по заимкам; с оставшимися мы не скучно проводили осенние вечера на различных частных игрушках.

Конечно, в случае нужды, каждый из нас умел столько владеть ножом, что был в состоянии построить для себя нарту, лапки и прочая, но чтоб вышло правильно, легко, чисто, сподручно, то такое дело смыслили только стрелец Никитин как Тунгус, и толмач Курочкин, как природный Алеут; оба, что называется, взросшие на ноже. К слову об этих людях. Тунгус был для экспедиции первый стрелец, судостроитель, столяр, слесарь, кузнец, закройщик и наконец что-то в роде повара, по части приготовления пемикена. Второй, как грамотный толмач, с редкой веселостью характера соединял замечательную способность переимчивости: с приходом на туземное жило он тотчас располагался как дома, братался с жителями, подмечал их особенности, заучивал песни, пляску, и тут же в кажиме передавал зрителям, разумеется с различными прибаутками и в самом каррикатурном виде; или выворачивал глазные веки, закладывал ногу за ухо, ходил вниз головою и прочая. Слепец Араго правду говорит, что эквилибрист и фокусник играли бы у дикарей значительные роли. По всему Квихпаку ни один туземец на бегу не перегонял Никитина; пятерых вместе перетягивал на палке [121] Дмитриев, и никто из дикарей в своей же пляске в мог сровняться с Курочкиным. Мое оставалось, возможными поощрениями, сохранить этот дух в команде, столь много способствующий в перенесению трудностей нашей бродячей жизни.

В первой половине октября Никитин и Курочкин занимались постройкою нарт к походу; форму их мы предпочли Инкиликскую, за исключением выгиби полозьев сзади; для удобнейшего же управления нартою подвязали к задкам кресла; лапки делал нам один туземец, потому что на это дело надобно быть особенно опытным мастером: от неправильной лапки пухнут ноги в щиколодках и для себя не каждый туземец их делает.

Я не имел случая видеть журналов иког-мюгской артели со времени основания заселения, но нам было известно, что в 1841 году команда этой артели не успела достигнуть до места своего назначения, быв задержана рекоставом 23 сентября. Осень нынешнего года, по словам туземцев, была продолжительная: первая пурга показалась 20 октября, лед постоянно несло две недели и только с 4 на 5 ноября река окончательно стала. Ввечеру, 5, попалась в морду одного туземца минога; надобно было быть очевидцем, чтоб представить себе какую суматоху произвело между жителями появление этой рыбы. Откуда взялся народ, день и ночь шли и ехали в Иког-мют из всех окрестных мест; день и ночь кажим полон был работающих, забыли и любимое свое наслаждение — баню; отложили вечеринки. 6 ноября поставлено было двадцать запоров; 7 явилось их сорок семь; 10 стояла сто одна морда, на протяжении с небольшим полумили. Сверх морд, с 9 числа, многие принялись черпать миног из прорубей, просто деревянными шестами и в ночь на хорошем месте один человек добывал от семисот до тысячи штук. Лед по тонкости скоро осел, часто подламывался, но это не мешало долбить на быстринах новые проруби. Морды также не оставались на постоянных местах; от близости между ими расстояния, в короткое время заносило песком запорные решетки, течение отбивало в сторону, а с изменением его не попадала и рыба. Иному приходилось в сутки два и три раза переносить свои запоры. Ночью работали при огнях, расположенных на берегу.

Мы имели одну морду: не весьма прилежно за ней наблюдали и в течение двенадцати дней, с 8 по 20 ноября, получили до осьми тысяч миног. Наши люди скоро приелись к этой [122] приторно-жирной рыбе, но для туземца минога — нымгаяк (Нымгаяк «вьюн», — от глагола нымгу, — вить, свивать.) — высшая роскошь. Три года им не было ходу и в нынешнюю зиму народ ликует. Миноги ловятся с нижних жил до Пай-мюта, по одиночке случается вытаскивать и в Нулато; главным же их притоном считается место в миле ниже Иког-мюта. Самые большие, какие мне удавалось видеть, не превышали двадцати дюймов длины и полутора дюйма в диаметре. По двум доставленным мною чучелам в Российско-Императорскую Академию Наук, господин Миддендорф причисляет их за один вид с камчатскими. Миноги, привезенные нами в Ново-архангельск, маринованные в уксусе по всеобщему одобрению лифляндских уроженцов, были крупнее и жирнее нарвских.

С 14 ноября установился снежный путь. До 22 я поджидал помощи, которую обещал нам прислать людьми и собаками управляющий редутом Колмакова. Наконец, полагая, что какие-либо дела по редуту отвлекли посылку, мы решились отправиться не теряя долее времени. Староста иког-мютской артели дал нам в помощь, для перевозки запасов, одного человека из своей команды с нартою и тремя собаками; сверх того мы наняли одного туземца также с нартою для поклажи мороженной нельмы, которою намеревались запастись в Паймюте.

Путь на Кускоквим к редуту Колмакова, из Иког-мюта чрез Пай-мют, несравненно длиннее; но имея в виду осмотреть оба главнейшие сообщения, мы на этот раз избрали пай-мютский перенос, для того, что по всему его протяжению встречается лес, между тем как по прямому сообщению из Иког-мюта в Кхалькаг-мют, на Кускоквиме, большую половину расстояния занимает открытая тундра, по которой, опасаясь частых мятежей и пург, или буранов, редкий из туземцев отваживается переходить в первые два зимние месяца.

23 ноября. Облачко; временно просияние солнца, S тихий. Утро -5,5; вечер -7°.

В девять часов утра мы оставили Иког-мют; грузу на наших шести нартах, со включением юколы для собак на неделю, состояло почти по пяти пудов на каждой. Туземец вез несколько запасного корму. Имея надобность но торговым сделкам быть в Икалигвиг-мюте, нам сопутствовал староста иког-мютской артели. Мы ночевали на этом жиле. Большая часть жителей еще не съехались с своих осенних заимок; [123] возвратившиеся не успели привести в порядок кажима: единственное его окно, составляющее вместе с тем и дымовую трубу, равно дверь из сеней, мы принуждены были закрыть своими меховыми одеялами и, за всем тем, в ночь подрогли так, что наутро поднялись в пять часов. Туземцы этого селения приготовляются в декабре справлять главнейшие поминки по умершим, и как на такие церемонии скопляется до тысячи душ с окрестных мест, для продовольствия которых требуются большие запасы, то только собакам, и то с трудом, мы могли получить несколько объеденных костей. Объявление или зов на предстоящее пиршество мы имели случай видеть в сентябре.

24 ноября. Облачно, тихо, в ночь норок. Утро -6, вечер -3,25.

Зимний путь по рекам везде одинаков, — то по весьма скользкому льду так, что свежим ветром сбивает с ног и собак и человека; то по обнаженным от снега косам и середкам, на которых камешником дерет полозья; то наконец чрез снежные сугробы, надутые на торосы. Все эти случаи не благоприятствовали нашему ходу и в день мы прошли не более осьми миль. Ночевали на правом берегу, в лесу.

Вот вторая зима, как я на походе помещаю степени состояния температуры, обозначая кратко утро и вечер. Под этими словами разумеется осемь часов утра или вечера. Наблюдения производились следующим порядком: при остановках на ночлеги в туземных селениях я вешал термометр на воздух, всегда к стороне севера, — где-нибудь по близости кажима, — оставлял его да ночь и никогда не уведомлял о том жителей. На ночлегах, под открытым небом, термометр привинчивался к дереву, саженях в десяти от нашего стана. На ходу, близ осьми часов утра, нарты останавливались для отдыха собак, и для наблюдений температуры воздуха посвящалась четверть часа.

25 ноября. Облачно, просияние солнца; NO умеренный, с закатом солнца крепкий и пурга. Утро -5,25; ввечеру -11°.

Через семь с половиною часов хода без лапок, по довольно езженному следу, мы прибыли в Пай-мют в сумерках, пред начатием пурги. У туземцев в кажиме была баня: некоторые из них обтирались на дворе снегом; тотчас все засуетились; однако минут десять нам пришлось дожидаться окончания операции, выхода дыма и удушающего запаху [124] туземного мыла. Селение Пай-мют, расположенное при устья левого берега речки Уаллик, состоят из пяти зимников и ста двадцати душ обоего пола; множество памятников свидетельствуют о большей значительности этого жила в прежнее время; за двадцать из них, подновляемые ежегодно, указывают, что оспа вырвала здесь слишком шестую часть народонаселения. Кажим — семи сажен в квадрате и до четырех сажен высоты. За подарки, сделанные нам нельмой, чавычьей и юколой, мы отдаривали сообразно ценности, как бы при покупке, именно: за чавычью и юколу три листа табаку, за большую нельму тоже, за среднюю два, не ломанных, не весьма мелких и не сбитых.

26 ноября. Облачно, NO свежий, по утру -9, ввечеру -6,25. Весь день снег; оставались на месте.

Туземец из Иког-мюта не знал переноса от этого селения. Заплатка, приехав с своей одиночки, помог нам в найме двух проводников. Никто один не решался идти в такое суровое время. Сношения Пай-мюта с редутом Колмакова приучают жителей к нашей одежде; некоторые за службу в редуте, в временных работниках, награждены суконным исподним платьем; у нас проводники выговорили в условии получить по рубахе и брюкам фламского полотна. Не имея для таких случаев в отпуске из Новоархангельска, мы отдали с себя. Ввечеру была простая вечеринка, то есть без масок. Напев песен и род плясок одинаков с низовыми Квихпаг-мютами; но здесь, на рубеже двух различных народов, быстрота в движениях занята у Инкиликов. Так как вечеринка была собственно для нас, то перед ее окончанием некоторые жители приносили всем нам различные подарки: мороженой рыбой, оленьими петлями, мешками из рыбьих шкур, травяными рогожами, и прочая. Сверх различной мелочи, я получил три лисицы и два соболя. В мене туземцев между собою, пара соболей равняется ценностью среднему бобру, но за тулун соболий на парку, то есть за двадцать две штуки, дают от шести до десяти бобров первого сорта, смотря по времени года, нужде и цвету соболей. Выдрами платят сравнительно менее, потому что в Паштоле эти шкуры ценятся выше бобровых; притом у самих туземцев низовья Квихпака выдры в большом употребления на оторочки парок. Отдаря сообразно на подарки, мы разделили несколько папуш табаку на кажим за прием и угощение. [125]

27 ноября. Пасмурно, NW умеренный, до 7 часов вечера снег, потом ясно; поутру -4°, ввечеру -11°.

Зная по опыту, что при ветрах между N и W скоро выяснивает, в девять часов утра мы пустились чрез перенос. Река Уаллик, которою мы шли, протекает изгибистыми коленами между ONO и SO правого компаса; главная ее ширина не превышает осьмидесяти сажен; большею частью русло реки не шире пятидесяти, берега опушены тальником и ольховником; по тундре видна кое где листвень. От оттепелей выступившая вода на лед весьма задерживала наш ход: две нарты осели было под лед, но скоро были подхвачены; не так случилось с одним из проводников: отыскивая удобное место для обхода полынья — он обрушился и, пока успели подать помощь, продрог порядком. К его счастью мы случились не в далеке осенней одиночки одного туземца. Отгребли от нее снег, истопили, обсушились и забыли все трудности этого дня. Будучи в ходу близ шести часов, мы прошли по главному направлению пути не более пяти миль.

28 ноября. Мало облачно, тихо; утро -14, ввечеру -21,5.

Поднявшись в полумиле от ночлега на левый берег Уаллика, шли весь день по чистой тундрой, то мелким чапыжником, по главному направлению к SO, на группу гор вышиною до двух тысяч фут, находящуюся на правом берегу Кускоквима. Туземцы называют их «ташатулит». Первая полумиля по реке и подъем на крутой до семидесяти пяти футов берег Уаллика, заняли у нас близ трех часов времени, так, что до заката прошли не более девяти миль. Ночевали в тундре, при небольшом редком еловнике.

29 ноября. Ясно, тихо; с закатов умеренный, резкий NW; по утру -30; ввечеру -28,5.

Поднявшись на свету, в трех милях от ночлега, мы вышли на довольно обширное озеро, изобилующее рыбкою имагнат; в нем водятся и выдры. Озеро мы пересекли в ширину на протяжении трех с половиною миль. Ночевали от него в семи милях на берегу речки Ингыт-Квыйгат, «Горный ручей», составляющей один из верховых притоков Уаллика. По берегам этой речки мы заметили во многих местах свежую бобровую рубку тальника. Плоская тундра до озера за ним переходит в волнистую, прорезываемую многими буераками, [126] в глубине которых находятся незамерзающие истоки родников. Страна за озером к Кускоквиму приметно возвышается.

Вместо спальных парок, заведенные нами лисьи одеяла с медвежьими кулями для ног, вполне соответствуют своей цели. В самой вещи одного того, что человек трудившийся день может провести ночь, без опасения отморозить себе ноги, достаточно, чтоб подобные одеяла были заведены в тех отделах, из которых команда, отправляемая в зимние пешеходные походы, на пути своем редко встречает туземные жилища.

30 ноября. Вверху ясно, по горизонту мгла, NW свежий; утро -29,5 вечер -27,75.

С утра мы прошли не более трех миль, по главному направлению к SO 11 как проводники, не видя приметных гор, начали озираться, переговариваться, водить из стороны, в сторону, с бугра на бугор и наконец признались, что сбились с настоящего направления. Это было не мудрено: снег взвевало свежим ветром и несло по низу так, что в тридцати саженях едва можно было различить нарту. Но и оставаться на открытом безлесном холме приходилось не ловко, если не для нас, которые, могли укрыться под свои одеяла, то для туземцев, никогда не имеющих исправной зимней одежды. Заметя вчера с вечера румб, по которому нам надлежало выйти на Кускоквим, я принял на себя звание провожатого, и прокладывая путь в буквальном смысле чрез горы, долы и леса, после примерного перехода три с половиной мили, мы вышли на реку всего в четверти мили ниже настоящего спуска, к селению Тулукагнаг-мют, «Воронье». Мы расположились на этом жиле в кажиме осьми сажен длины и шести ширины. В его зимниках можно считать до ста душ обоего пола; большую часть из них мы видели в последующие наши посещения этого места, но в настоящий приход захватили только одного молодого туземца и трех старух: прочие находились на следующем к низу селении Ухаг-мют, на поминках.

В Тулукагнаг-мюте до двадцати человек християн, крещеных Колмаковым, Лукиным, — нынешним управляющим редута Колмакова на Кускоквиме, — и миссионером Петелиным. Старухи поднесли нам несколько юкол, годных для корму собак. [127]

Продираясь сквозь чащу кустарников, в перехода черед довольно глубокие теснины, мы на деле удостоверились в удобстве в преимуществе сделанных нами нарт вред туземными. Нарта низовых Квихпакцев, взятая из Икогмютской артели с меньшим грузом в лишней собакой, всегда оставалась назади и весьма много пострадала.

1 декабря. По утру ясно, N свежий -29,5; ввечеру -22,5; тихо.

Единственный туземец, остававшийся на жиле, осмелился украсть у нас топор, но его поймали на деле: топор был вынесен из кажима для рубки дров, а он, полагая, что не будет замечен, сбросил его с яру, вниз к реке в снег. Я бы наказал его строго, если б находились все жители, но только к вечеру, когда мы уже помирились, возвратились три семьи. Двое из прибывших туземцев, крещеные в Александровском редуте, в прошлом лете, перешли на житье сюда от Нушагака. Там не хорошо, отвечал мне старик, когда я спросил их о причине. Так лаконически выражает туземец свое неудовольствие на тех управляющих нашими артелями, от которых терпят какие либо притеснения в жизни или при промене пушных промыслов.

2 декабря. Облачно тихо, по утру -19, ввечеру -20,5.

Со светом мы отправились вверх по Кускоквиму. Река шириною местами до двухсот пятидесяти сажен, местами не шире ста; главное направление имеет к востоку и общностью своего вида несравненно приятнее для глаз нежели широкие однообразные плесы Квихпака, но взамен того уступает далеко в изобилии, вкусе и крупности рыбы. Правый нагорный берег Кускоквима, по сложению горнокаменных пород, отличен от характера прибрежных гор Квихпака той же паралели. Валуны и обломки утесов большею частию состоят из гранитных пород. Левый берег покрыт лесом, среди которого змеятся многие горные потоки и рассеяны небольшие озера, изобилующие речною рыбою; в двадцати милях от него тянется в паралель реки горный хребет, до двух тысяч тут, составляющий раздел вод Кускоквима от озер Нушагакских. На осемь миль выше Тулукагнаг-мюта находится устье реки Аниак. По словам туземцев, она протекает от полудни и составляется из многих протоков, но главнейший исток имеет из небольшого горного озера. Через другие три озерка и посредством реки Аниак, существует сообщение между [128] Кускоквимом и большим озером Нушагак. Туземцы пользуются этим путем только при сплаве вниз по Аниаку, и то на легких одноключных байдарках. Впрочем, двадцатилетний креол Лукин, сын управляющего, ради необходимости в поспешной доставке товаров из александровского редута, спустился однажды по Аниаку с грузом в четырех трехключных байдарках. По его словам река в вершине неимоверно быстра, извилиста и усеяна каршами (замытыми деревьями). По протокам Аниака промышляют в изобилии бобров и выдр, по берегам ставят петли на оленей.

В десяти милях от селения Тулукагнаг-мют, находится на правом берегу подъем по переносу к низовью Инно-ка, милях в пяти от него на левом берегу реки расположена заимка Кухлюхтакпак, «Большой водопад», жителей селения Квыгым-Пайкаг-мют, находящегося при редуте Колмакова. Мы в ней ночевали. Горы Ташатулит против одиночки Кухлюхтакпак своей подошвой прилежат к самому берегу Кускоквима. Горнокаменное сложение ее гранитных пород, особенно замечательно крупными листочками слюды. Туземцы сказывают, что встарь из этой горной группы добывали медь.

3 декабря. Ясно; NNO тихий, умеренный утром -25,5; вечером -27,75.

Отправясь в путь за два часа до света к полудню, мы прибыли в редут Колмакова благополучно. Управляющий, за неделю тому назад, отправил к нам на помощь две нарты, но мы разошлись при следовании разными переносами.

4 декабря. Ясно, тихо, утром -31.25. вечером -30,5.

Здесь все особенно от других наших заселений в колониях: пища, одежда, обыкновения, самые люди. Во всех отделах Русские, креолы, Алеуты, состоящие на жалованье, без пайка муки, как говорят, жить не могут; здесь не откажутся от муки, но ее случается так мало в привозе, что месяца по три забывают о хлебе, да и пользующихся правом на мучной паек из пятнадцати человек служащих, со включением управляющего, всего шестеро. В михайловском отделе Русские надели туземную одежду; здесь напротив туземцы носят и зимою наши сукна; там управляющий барин, здесь тятя и первый труженик... В разговорах между собою русского языка здесь, слыхом не слыхать: трое из креолов понимают его через два слова в третье. Прочие работники Аглег-мюты присланные на время, задержаны безлюдьем. [129]

Ввечеру, как это было пред воскресеньем, по заведенному управляющим порядку, в часовне, преобращенной из лавки, читаны были им некоторые псалмы и молитвы. Все работники со своими семьями находились на молитве. Вспомним, что большая часть присутствовавших новокрещеные, и после этого понятно, какими способами достойно уважаемому Лукину (Отец Лукина был убит в 1806 году, при разорении Колошами селения нашего в Якутате. Освобожденный после двухгодичного плена американским судном, под командою капитала Кембля (Campbell), он воспитывался у незабвенного Баранова вместе его сыном и, посланный, в 1816 году, на остров Кадьяк, а оттуда в 1819 толмачом в александровский редут, с тех пор не видал метрополии наших колоний.) удается распространять свое влияние на отдаленные туземные племена, его защита — благочестие, помощник — хранитель исповедующих имя его.

5 декабря. Ясно, NNO тихий; утро -29,5; вечер -28,75.

Поутру, для воскресного дня, были на молитве; после обеда необходимость пропитания заставила осмотреть один из запоров. Я ходил с управляющим: вынуто сорок штук мелких налимов и Лукин благодарит Бога, что, для завтрашнего торжественного дня, команда его будет иметь варю свежей рыбы. Впрочем, сверх этого редут неожиданно разбогател на несколько времени провизией: ввечеру возвратились посыланные к нам на помощь и привезли с Квихпака до двух десятков нельм и три короба рыбы имагнат.

6 декабря. Ясно, NNO тихий; утро -28, 75; вечер -28.

За здравие Царя Православного молилось человек двадцать туземцев прилежащего селения Квыгым-Пайма. После того у меня, К угощали чаем с сахаром и сухарями. Управляющий уговорить одного из своих крестников сопутствовать нам проводником при обозрении реки Инно-ка. Ввечеру я угорел до беспамятства.

Редут не имел почти ни каких товаров; управляющий, нуждаясь особенно в табаке и жире, просил меня о содействии на получение этих предметов от старосты нашей артели в Иког-мюте. Не имея прав ни на какие посредства, мы с своей стороны предложили в заем сверх привезенного с нами табаку целую суму, оставленную в Иког-мюте на запас к весенней операция и пузырь жира, купленный там же для смазки байдарок. Предложение было принято с радостию: оно доставляло [130] редуту возможность не прекращать своих торговых оборотов на низовых селениях Кускоквима.

9 Декабря отправлены пять человек команды экспедиции в Иког-мют с запасами. Я остался сам-друг с стрельцом. Жизнь потекла обычным чередом: по утру чад, ввечеру угар осмотр морд, караул лисиц, жестокие морозы, кое-когда торговец, каждодневно тоён, заказчик или несколько гостей с новостями прошедшего дня. Вместо этих однообразных подробностей помещаем свод замечаний относительно быта туземцев.

Материалы для этнографии.

В этнографических заметках о поморцах южной части Нортонова залива, мы указали на соплеменность его жителей с проживающими к северу по берегам Берингова пролива, Ледовитого моря, с Экскимцами, Наммолами и южными их собраниями, до точек крайнего расселения последних в заливе Чугацском и на острове Кадьяке. Мы объяснили, что родовое название, под которым все эти племена себя понимают, есть одно, означающее единоязычных, представило и общие и частные черты их характера, жизни, верований. Здесь помещаем материалы, относящиеся к отличиям в наречиях, обычаях, физическом и нравственном быте туземцев, занимающих низовья бассейнов рек Квихпака и Кускоквима и прибрежье Бристольского Залива.

Туземцы этого края подразделяют себя, независимо от названия по селениям, в которых проживают, на названия местные или прозвищные, характезирующие или междоусобные несогласия, понудившие слабых или побежденных к переселению, или расселение размножившегося племени или наконец явственно принадлежащие различным поколениям.

Этнография настоящего века, как наука положительная, не допускает, чтоб основанием различия поколений служили одни народные сказки, в которых то или другое племя считает себя происшедшим от суки, волка или ворона, и вправду сказки эти, только легковерными путешественниками принимаются за что-то важное; между тем как сами туземцы признают их не иначе как за иносказания; напротив в основание отличия племен одного и того же семейства служат верными руководителями одинаковость образа жизни, домашняя утварь, [131] способ приготовления пищи, оружие, искусства, наречия, наконец, формы и характер соседних с ними иноплеменников.

Несведущий сам в туземном языке, я мало пускался в отвлеченности и ограничивался собиранием видимых материалов.

Вот местные названия туземцев проживающих в означенной стране.

1) Квихпаг-мюты, то есть жители большой реки, занимают берега Квихпака на протяжении почти полутораста миль от селения Паймют, до совершенного отклонения от берегов нагорного хребта при селении Кавлюнаг-мют.

2) Квихлюаг-мюты, проживают по берегам одного из рукавов Квихпака, известного под именем Квих-люаг «извилистая, кривая речка». В 1832 году, Лейтенанту Розенбергу было поручено описать все устья Квихпака. Не успев в своем предприятии, он посылал креола Глазунова на байдарках для осмотра. Глазунов, войдя в Квихпак северным его устьем Апхуном, спустился по Квихлюаку миль на тридцать, но до возморья не доезжал. Им замечены многолюдные туземные селения: Ттыгужек, Мамих пак, Квихлюак и Нугульхвагвик. С тех пор некоторые Квихлюаг-мюты посещают в зимнее время Михайловский редут, привозя для промена чавычью юколу, лебединые шкуры и в небольшом количестве лисьи и песцовые меха; лучшие сорта лисиц и выдры, откупаются у них паштольцами; весною также две или три их байдары снабжают редут гусиными и лебедиными яицами. В списках крещенных в 1843 году, священником Головиным в Паштоле туземцев, состоят несколько человек Квихлюакцев. Наречие посещавших редут в мою бытность, весьма много разнствует от Квихпакских и Чнагмютских их соплеменников; сверх того Квихлюаг-мюты, чтоб не быть поняту другими, употребляют между собою особо искусственный язык, как наши ярославские прасолы и чабаны; не утверждаю этого вполне, но таков был отзыв толмачей. Пляска их и домашний быт по отзыву Глазунова такие же, как у туземцев Квихпака.

3) Маг-мют или правильнее Магаг-мюты, «жители ровных тундренных мест». Этим именем Квихпаг-мюты отличают племя, проживающее между Кижуноком и Капнаяком, рукавами Квихпака. Междуусобия искони прервали всякое их [132] сношение с поморцами Нортонова Залива, но с Квихпакцами, с которыми они также долго враждовали, кажется, еще некоторые сообщения существуют, потому что один из жителей Иког-мюта брался проводить нас к этому племени. Он мне сказывал, что в стране обитаемой Маг-мютами, хвойных лесов вовсе нет; жилища свои они вырывают в земле и спускаются в них сверху, чрез дымовые отверстия, стало быть по Камчадальскому способу времен описания Камчатки Крашенинниковым.

4) Агуль-мюты, то есть жители между устий, населяют всю страну и прибрежье Берингова Моря от устья Кускоквима до устья Кижунока, которое со слов туземцев означается на наших картах по северную сторону мыса графа Румянцова. Агуль-мюты часто посещают Иког-мют, в котором мы с ними виделись. В языке, одежде, обыкновениях ни сколько не заметили отличия от Квихпакцев. С нашей артелью, они ведут выгодные расторжки бобрами, выдрами, лисицами и маклячьими лавтаками; сверх того привозят в промен выхухольи, лебяжьи и кроликовые шкурки, горшечную глину, цимолит и болюс красного и черного цветов и фосфоро-кислое железо, употребляемое туземцами на окраску в светло-голубой цвет; последнее добывается из Маг-мютской горы, находящейся на берегу Квихпака при отделении от него рукава Кипнаяк. По рассказам Агуль-мют, в стране их множество костей ископаемым животных. Большие кости употребляются ими на подшивку нартенных полозьев; из малых довольно искусно вырезывают куклы, табакерки, серьги и другие домашние украшения.

5) Кускоквиг-мюты, занимают берега реки Кускоквим от его устья до селения Квыгыш-Пайнаг-мют, находящегося вблизи редута Колмакова. На последнем селения они смешались с выходцами Ттынайского племени Инкалитов Югъельнут; зато в свою очередь расселились к югу по приморью от устья Кускоквима до глубины Бристольского залива, заняли остров Нунивок и озера и реки, находящиеся на материке между означенными пунктами. Расселившиеся известны нам под двумя видовыми названиями — Киятайг-мютов и Аглег-мютов. Первые занимают берега озер Нумагакских и реки Ильгаяк; вторые прибрежье Бристольского Залива и окрестных озер.

Киятайг-мют, от слова Киятай, вершина, означает в переводе жителя верховья реки, что и было справедливо, когда [133] племя это жило в верховье реки Ильгаяка. Название Аглег-мют штурман Васильев относит к какому-то селению, или укрепленному месту на Кускоквиме, называвшемуся Аголегма, которого жители по междоусобным распрям были изгнаны и оттеснены далее к югу и на остров Нунивок. Это или простая догадка или сказка. Почему же жители Нунивока не удержали названия Аглег-мют и называются жителями небольшой земли или согласно настоящего значения Нунивок землицы? Притом штурман Васильев, проезжая Кускоквим, не означает места Аголегмы, которое по всей вероятности, должно было бы сохраняться в народных преданиях, как пункт давший название особому племени. Во всяком случае нам известно положительно только то, что с первого ознакомления Русских с этою странною, в 1780 годах, все приведенные нами племена находились на занимаемых ими доселе местах.

Дальнейшие соплеменные народу Канг-юлит племена, как то: Угашенцы или Северновские, Чугачи, Угалях-мюты и Кадьякцы известны на Квихпаке и Кускоквиме под названиями Ахкуг-мют, жителей теплой или полуденной страны и Кавкуг-мют, то есть угольных, крайних (О первых трех племенах, в смотря на то что они почти все христиане и издавна причислены к оседлым инородцам, зависящим от колониального начальства, мы в имеем им каких достоверных данных, исключая ссылок о сходственности их языка и обычаев с Кадьякцами, приминаемых новейшими описателями по писаниям Ливанского, Давыдова и Лангсдорфа, которые в свою очередь также только мельком об них относятся. О Кадьякцах писано много и весьма много, во без всякого критического взгляда. Весьма дельного описания их прежнего быта можно ожидать от студента богословия И. Т., по распоряжению преосвященного Иннокентия, проведшего на этом острове три года собственно для изучения языка.).

Мы имели непосредственные сношения с Кускоквиг и Квихпаг-мютами и потому представляемые нами данные собственно относятся к туземцам этих двух рек.

Квихпакцы и Кускоквимцы также как и Чнаг-мюты роста среднего. В пору изобилия пищи, в особенности жару, лицем становятся одутловаты, телом полнеют, но никогда не бывают тучны, может быть по свойству самой пищи, но кажется наиболее потому, что нельзя сказать, чтоб то было в обычай, но так исстари ведется, что богатый или тароватый наравне с [134] наравне с ленивым или гулякой непременно голодует во время весенней распутицы. Женщины лицом круглы, довольно полны; телом немногие дородны; сравнительно высоки ростом; многие в молодости румяны, груди имеют как у Алеутки и креолки, мягкие, несколько опавшие, ногу маленькую, скулы более мужских выдавшиеся, нос колмыковатый, то есть более сплюснутый. В белизне тела, некоторые не уступают кавказскому племени.

На Кускоквиме и Квихпаке многие женщины вышивают или вытравливают себе под бородой две синие черточки; в пройме носового хряща носят по нескольку зерен синего стекляруса; в отверстие под нижней губой вдевают запанку, на которой держится горизонтально костяная палочка до двух дюймов длины, обвешанная голубым бисером, раковинами или другими подобными украшениями. В таком виде они почте столь же отвратительны, как соседки и кормилицы Ново-архангельска, Колошенки.

Мужская стрижка волос или полное бритье головы, головной убор женщин, общественный и домашний быт, поверья, в сущности одинаковы с поморцами, но весьма различны в частностях, что конечно зависит и от местности, занимаемой этими племенами, и от других условий, которые до совершенного изучения их нравственного быта, останутся не разрешимыми. К первым особенностям принадлежат различия в одежде, формах, домашней утвари, способах пропитания, постройке жилищ и прочая; ко вторым песни и пляски, выражающие у полудиких народов дух отвлеченных их понятий о мире невидимом.

По образу домашней своей жизни и частью, по местам ими занимаемым, Квихпаг-мюты не имеют достаточных средств к удовлетворению своих потребностей в рассуждении зимней одежды: получая ее как готовую, так и в оленьих и еврашьчьих шкурах, от приморцев и Кускоквимцев, они присвоили тот и другой покрой. Парки Кускоквимцев шьются до пят и без куля; сверх того шитые из еврашек отличны тем, что лапки и хвосты не обрезываются вовсе, а разрезанные на узкие ремешки висят кисточками вокруг всей парки; куль заменяется особой шапкой в роде капора, также опушенной волком или зайцем. Задняя и боковые стороны напора оторачиваются бахромою дюймов шести длиною из оленьих, выдровых или других ремешков, мездра которых красится [135] красной краской; форма или фасон этих шапок принят у Инкили-хлюатов или дальних Инкиликов, и должно сказать, что они укрывая голову как куль удобнее их, потому что свободнее для движений шеи. Кускоквимцы на свои шапки употребляют преимущественно шкуры с оленьей головы; другие шьют их из лобков еврашек, а некоторые из соболей. На нарядные капоры нашивают по бокам особые узорчатые украшения из бедой брюховины оленя, отороченные выдрой идя росомахой, а к самому затылку прикрепляют волчий или росомаший хвост. Такая шапка ценятся в пять бобров.

Женские парки Кускоквимцев равно и Аглег-мют столь же длинны как мужские, но по бокам сохранили свой первообраз, небольшие выемки; напереди и назади нарядных нашивают шитые в узор по белой шкуре оленя различной величины и формы украшения с бахрамой или кистями дорогих мехов, как-то: росомахи, волка или черной и бедой выдры; к плечам прикрепляют такие же узорчатые оторочки.

По недостатку оленьих камосов, туземцы Квихпака и Куско-квима весьма искусно приготовляют свою обувь из вымороженных чавычьих шкур, подшивая и подошву из тех же кож. Мы сами испытали удобность, легкость и непропускаемость холода этой обуви, но с нею должно обращаться весьма бережно и ни как не подходить к огню, иначе она обратится в одно из лакомых туземных кушаньев.

Квихпакцы подшивают обувь свою по приморски, то есть, размочив лавтак, натягивают его Сверх ступни не более как того требуется для необходимых складок; напротив, Кускоквимцы спереди пускают складки подошвы несколько поверх пальцев, а задку торбаса дают форму наших простонародных сапогов, у которых задок к каблуку пускается шире.

Чулки из оленьих шкур, по их дороговизне, надеваются только в дальние походы; при домашних работах, не смотря на тридцатиградусные морозы, туземцы довольствуются обвивкою ноги мягкой приболотной травою и таким же чулком.

Камлеи, надеваемые в снежное время или в крепкие морозы, приготовляются также из рыбьих шкур главнейшее налимьих и красной рыбы. Шкуры щучьи, зубатки или морского налима и выделанные нерпичьи горла употребляются только для узоров или оторочен. Подол и куль таких камлей обшивается [136] росомахой или зайцем и украшается пришивкою в различных местах росомашьих и выдровых ремешков.

Камлеи женские плясовые, в которых они являются на больших зимних игрушках, шьются из весьма тонких нерпичьих или медвежьих кишок; нашивных украшений не имеют, но подобно как на налейгмютских парках узоры прямо в них вшиваются; надетые пряно на тело, сначала по всей сухости она просвечивает, потом когда наружный жар, внутренние испарения и продолжительность пляски размягчат каплею, она обнимает плясунью и иногда столь неудачно, что разрывается и производит общий хохот.

У мужчин всего народа Кан-юлит от самых северных Малейг-мют до Угашенцов, в общем обыкновении носить назади на поясе волчий или росомаший хвосты: к последним пришивается и самая мордочка росомахи. Из шкуры волчьей головы некоторые делают род шапки без тульи и украшают ее корольками.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие и открытия лейтенанта Л. Загоскина в Русской Америке. Статья четвертая // Библиотека для чтения, Том 84. 1847