Миссионерская деятельность покойного митрополита Иннокентия.

Недавно пресеклась обильная трудами и подвигами жизнь преосв. Иннокентия, митрополита Московского. Рожденный 26 Августа 1797 года, в селе Ангинском, Иркутской губернии, Верхоленского уезда, он был сыном пономаря того села, Евсевия Попова; в мире имя ему было Иоанн. В 1803 году, шести лет от рождения, он остался сиротой, стал учиться грамоте у диакона своего села и на 7 году читал уже в своей церкви Апостол, а девяти с половиною лет мальчик Иоанн был принят на казенное содержание в Иркутскую Духовную Семинарию, где в 1814 г. ректор архимандрит Павел переменил (по обычаю того времени) Ивану Попову фамилию на Вениаминова, во имя почившего Иркутского епископа Вениамина. В 1817 г. Иван Вениаминов окончил курс наук в Иркутской Семинарии, вышел из нее одним из первых студентов и 13 Мая того же года посвящен в диаконы церкви Благовещения, в городе Иркутске, а 18 Мая 1821 года в священники той же церкви. В 1823 году, по вызову Иркутского преосвященного Михаила, он первый откликнулся на призыв идти проповедывать христианство жителям Алеутских островов, куда он прибыл 29 Мая 1824 г., совершив путь чрез Якутск и Охотск, со всей своей семьей, на судне Американской Компании.

Деятельность свящ. Вениаминова по обращению язычников в христианство была изумительна. Живя на острове Уналашке, неусыпный проповедник беспрестанно переплывал на утлом челноке, подвергая себя опасности и разным лишениям, на другие острова и распространял христианство между их жителями. В течение десятилетнего пребывания своего на островах он не только окрестил всех, оставшихся там, жителей, но устроил им церковь, завел училище, в котором обучалось до 600 мальчиков; кроме того он перевел на Алеутский язык св. Евангелие от Матфея и необходимые молитвы, для чего составил Алеутский букварь из Славянских букв. За таковые труды о. Вениаминов был награжден наперсным крестом и орденом.

В течение этих десяти лет о. Вениаминов проживал на острове с семейством своим в убогой землянке и, по недостатку средств к прожитию, выехал с островов, а в 1834 г. был определен священником к церкви Михаила Архангела на о. Ситхе, где находилось главное управление Американской Компании. На этом острове он пробыл пять лет, изучая язык диких Колошей, из которых многих обратил в христианство. Наконец, убедившись, что и здесь, по недостатку средств, без содействия [274] Св. Синода, ничего полезного сделать нельзя, он испросил увольнение от служения своего в Америке и переехал в Иркутск.

Преосвященный Нил, в то время епископ Иркутский, выслушав донесение о. Вениаминова, отправил его к Петербург с письмами к первенствующим архипастырям, присутствующим в Св. Синоде, куда он прибыл 25 Июля 1839 г. и где встретил к себе самое живое участие со стороны членов Св. Синода, а в особенности от Московского митрополита Филарета, который предложил Св. Синоду назначить о. Вениаминова начальником духовных миссий в Северной Америке. Предложение это было принято и, в день Рождества Христова того же года, в церкви Троицкого подворья, высокопреосвященный Филарет посвятил его в протоиерея.

Находясь в Петербурге, о Вениаминов получил из Иркутска печальное известие о кончине своей супруги. Вскоре, по предложению высокопреосвященного Филарета, он принял монашество и 29 Ноября 1810 г. был пострижен святителем Филаретом, при чем имя его Иоанн было переименовано на Иннокентия, в честь св. Иннокентия, бывшего епископа Иркутского. 30 Ноября он был посвящен Филаретом в сан архимандрита, а чрез две недели последовала хиротония его в сан епископа.

Весною 1841 года епископ Иннокентий со своею свитою отправился на корабле в Америку. Пастырские труды его в пределах новой епархии изображены им самим в искренних письмах к митрополиту Филарету. Это дает нам возможность описать апостольские подвиги Иннокентия собственными его словами.

Извещая о прибытии своем в Ситху, он писал от 30 Апреля 1842 года: «Наконец, слава Господу Богу, я, милостию Его, заступлением Пресвятые Девы и молитвами святых и вашими, в Америке! Теперь расскажу вам о путешествии и прибытии нашем в Америку. 20 Августа 1841 г., в один из самых лучших дней, мы вышли из устья реки Охоты на бригге Охотск, при самых благоприятных обстоятельствах, и направили путь наш к одному из островов Курильского отдела — Симусиру».

«2 Сентября подходили к острову Симусиру, и я посылал священника на берег для назидания живущих там Русских и Алеутов (природных жителей на сем острове нет; они все на Шумшу — втором острове) и для исправления треб. Того же дня вечером мы оставили остров и пошли прямо в Ситху».

«Почти 20 дней сряду были самые благоприятные ветры, при ясной и теплой погоде, и корабль наш так быстро шел, что 21 Сентября мы были от Ситхи только в 750 верстах, проплыв от Охотска до 6250. Погода была так хороша, что мы каждый праздник отправляли богослужение не в каюте, как обыкновенно бывает, но всегда на палубе. Вы можете вообразить, какое это было чудное зрелище: корабль, среди необозримого океана, под парусами, идет полным ходом, спокойно; на палубе народ, и отправляется богослужение! О, это единственная в своем роде картина!»

«25 Сентября, в день препод. Сергия, около 4 часов вечера (а по-московски около 4 часов утра), молитвами его и вашими, мы увидели гору Эчком, находящуюся близь Новоархангельска; а на завтра, [275] 26 Сентября, в день возлюбленного ученика Христова, которому церковь молится о разогнании належащей тьмы языков, мы вошли в гавань Ситхи и в 10 часов положили якорь».

«27 Сентября, в Субботу, сошел я на берег, где встречен был главным правителем, всеми чиновниками и всеми православными. В малом облачении я пошел в церковь, где приветствовал свою новую паству краткою речью и отправил благодарственный молебен Господу Богу. 28 Сентября отправлял я божественную литургию в первый раз».

«Церковь в Новоархангельске, которая впрочем приходит в ветхость, и чрез 4-5 лет непременно будет нужна новая, — я нашел в весьма хорошем состоянии и, сверх ожидания моего, так украшенною, как бы в самом деле ожидали прибытия архиерея. И все это должно отнести к усердию г. главного правителя Фтолина, который в числе, первых своих распоряжений, по прибытии в колонии, поставил исправление церкви».

«Весною я был в Кадъяке для, обозрения тамошней церкви, и был утешен ею сверх всякого ожидания. Кадъякцы теперь стали совсем не то, как были до того. Слух о прибытии моем в Америку, ревность и благочестие тамошнего священника, прибывшего в Кадъяк в конце 1840, а также христианское содействие, словом и делом, и примером, тамошнего начальника г. Костромитинова, весьма много подействовали на Кадъакцев. Впрочем они, бедные, ни от кого ничего не слыхали доброго даже доныне и, как они мне выразились, ныне начинают выходить из темного места на свет. Прежде едва сотый из них когда-либо бывал в церкви, а о говений они и не знали; ныне полна церковь во всякий праздник, и в один великий пост постников было более 400; для сего приезжали даже из дальних мест. Беззаконные сожительства (невенчанные браки, коих было очень много) уничтожаются. До такой степени Кадъякская церковь была запущена, что из 3,700 душ, числившихся по переписи к 1841 году, было некрещенных более 1000; даже из самых Кадъякцев есть еще и теперь до 100 душ детей, от 2 до 9 лет, некрещенных. И сколько таковых умерло, особливо во время оспы, которая унесла из Кадъякского отдела до 2000 человек!»

«Открыто Духовное Правление (14 Октября) — первое присутственное место в Америке и, что весьма замечательно, прежде всякого светского».

«Чрез два дня я отправляюсь в путешествие для обозрения моей епархии, которое продолжится до 16 месяцев. Сначала располагаюсь идти по островам, а потом в Петропавловск, и оттуда, проехав всю Камчатку, в Марте быть в Охотске, где должен буду проживать до половины Июля, или долее».

Во втором письме Камчатского епископа, от 5 Декабря 1842 года, из села Милькова, в Камчатской области, в 350 верстах от Петропавловского Порта, находим сведения о Колошах и Пучках. [276]

«Колоши и Чукчи начали принимать христианство, и принимать совершенно без всяких видов корысти. Вскоре по отбытии моем из Ситхи, в один день окрещено 16 человек Колош и до 70 осталось еще готовых. В Камчатке в сем году начали креститься Чукчи, зашедшие в сию область в 1838 или 1839 году. Чукчи страшны для Камчадал, и справедливо: один из Чукоч Чинник целую ночь буйствовал даже в Тагильской крепости. И этот самый Чукча первый явился к священнику Стефану Вениаминову (брату моему родному), с которым он был знаком и которого он за что-то любил (Камчатский благочинный говорит, что за его добрую жизнь: слава Богу!), просил и принял от него св. крещение накануне Св. Пасхи. Новокрещенный Чинник на завтра привел еще одного, а потом трех Чукоч, которые все крещены. Священник Вениаминов надеется, что все Чукчи, кочующие в его приходе (до 40 душ), будут окрещены. На западном берегу Камчатки священник Кокшарский окрестил два семейства Чукоч».

«Крещение Чукоч, в Камчатской области, есть дело совершенно новое. И потому оно подает надежду, что и прочие Чукчи, если только обратить на них надлежащее внимание, не будут глухи к Слову Божию».

«Из Ситхи отправился я 5 Мая и был на островах: Уналашке, Атхе, Унге, Прибыловых и на острове Беринговом. В Уналашку прибыли мы в день Вознесения Господня, в 7 часов утра, в храмовой праздник. Это я считаю новым знамением милости Господней ко мне. Здесь, до прибытия моего, ничего не знали ни об открытии епархии, ни обо мне, — и все это стало известно в этот день, в который я и отслужил. Подобного примера нет. Не умею высказать всего того, что чувствовали я и добрые Алеуты в этот день».

«В Камчатку прибыли мы 18 Августа, где и проживал я до 29 Ноября; ранее отправиться не было возможности. Путешествие наше началось благополучно. В Охотск я надеюсь приехать в последних числах Марта, не ранее».

В письме от 1 Августа 1843 г. из Охотска, наш архипастырь-миссионер знакомит покровителя своего, митр. Филарета с качествами и бытом инородцев, составлявших его новую паству.

«Паства моя хотя не велика числом (до 18 1/2 тыс.), но не мала, даже очень не мала добрыми примерами. Не одни Алеуты, как я думал прежде, умеют или умели делиться последнею рыбою с голодующими; не одни они терпеливы, кротки, послушны, миролюбивы, набожны и проч. Почти все народцы (названия народов они, по малочисленности своей, не стоят), живущие в пределах Камчатской епархии, имеют такие же качества; только по набожности и приверженности к вере и слышанию Слова Божия Алеуты стоят в первом разряде. Даже некрещенные Коряки и Чукчи имеют много добрых свойств и обычаев. Гостеприимство, уважение к себе или к своему доброму имени, честность в данном слове, [277] готовность помогать голодующим без всякого вознаграждения, — есть общим обычаем едва ли не всех здешних туземцев».

«В некрещенных и независимых видны следы древних обычаев. Напр. у Коряков нарушение целомудрия наказывается смертию. Так напр. один тоэн, узнав, что дочь его девица сделалась беременна, не смотря на то, что она была его единственное дитя, велел ей самой наложить на себя руки, и она повиновалась. Но что у него есть сердце и что он отец, — он доказал это тем, что очень долго жалел ее и даже плакал».

«Чем более знакомлюсь я с дикими, тем более люблю их, и тем более убеждаюсь, что мы с нашим просвещением далеко, далеко уклонились от пути к совершенству, почти не замечая того; ибо многие, так называемые, дикие гораздо лучше многих, так называемых, просвещенных, в нравственном отношении. Напр. во всей Камчатской епархии, можно сказать, совсем нет ни воровства, ни убийства; по крайней мере почти не было примера, чтобы собственно Тунгус, или Камчадал, или Алеут, были под судом за сии преступления».

«Но кроме сего между дикими есть много примеров и добродетелей. Напр. первый Тунгус, с которым мне пришлось видеться и говорить (в Гижите), удивил и утешил меня своею верою и преданностию Богу. После рассказа его об их житье бытье, можно сказать, полубедственном, когда я сказал ему: «за то вам там будет хорошо, если вы будете веровать Богу и молиться Ему»; тогда он, видимо изменившись в лице своем, с сильным чувством сказал: «Тунгус всегда молится; Тунгус знает, что все Бог дает. Убью ли я хоть куропатку, я знаю, что Бог мне дал, и я молюсь Богу и благодарю Его. Не убью, значит: Бог мне не дал; значит: я худой... я молюсь Ему». Не могу вспомнить сих слов без движения сердца, и не могу после того не сказать в духе благодарности: благословен Господь, открывающий познание веры и истины младенцам и утаевающий оное от мнящихся быти мудрыми!»

«Кадъякский приход до 1839 года был одним из последних в отношении, к нравственности и исполнению христианских обязанностей. Бывало, в целый год было исполнивших долг очищения совести не более 100 человек, и был год, когда было только 8 человек из 5 или 4 тысяч; а ныне нет ни одного нерадивого. Церковь была до того слишком пространна, так что и в большие праздники она была почти полупуста; а ныне не только в Великий Пост или большие праздники, но даже в обыкновенные воскресные дни она бывает до того полна, что многие стоят вне церкви. Это заставило церковь раздвинуть. И главный правитель, в бытность его на Кадъяке, немедленно приказал сделать пристройку с западной стороны. Из Кенайцов, Чукоч и других народов, находящихся в пределах Кадъякского прихода, в 1841 и 1842 годах присоединено к церкви св. крещением более 350 душ. И паки, слава и благодарение Господу!» [278]

«Скажу нечто и о путешествии моем по Камчатской и Охотской области. Из Камчатки выехал я 29 Ноября 1842 года и 3 Апреля прибыл в Охотск, проехав более 5000 верст на собаках и отчасти на оленях и пробыв собственно в пути 68 дней; а прочее время проведено в прожитии на разных местах, а более в Гижите (13 дней). Повозочка моя, в которой я проехал во всю дорогу, была весьма похожа на гроб, т. е. также узка и длинна и такой же формы, только тем отличалась от гроба, что на полозьях и на задней части оной был зонт. Нередко случалось ехать по узкой дороге, пробитой между глубокими снегами, и тогда мне казалось или приходило на мысль, что я еду во гробе по длинной могиле: ибо только стоило остановиться и велеть зарыть себя. Более 25 дней проведены вне всяких жилищ, которые или проезжали мимо, или в которые нельзя войти; 7 дней проведены совершенно в пустых местах (при переезде из Олюторской губы в Пенжинскую). Мороз (в 63° сев. широты) иногда был очень жесток. Но благословен Господь, хранящий меня во всех путях моих! Не смотря на быстрые и резкие перемены воздуха, воды, пищи и проч., я и все сущие со мною (их было сначала 6, а под конец 4) были совершенно здоровы; никто из нас, можно сказать, не видал даже неприятности, выключая мороза, все во всю дорогу благодушествовали; словом сказать, я готов еще не один раз проехать по Камчатке, если только буду здоров».

«В Камчатке церквей очень много, судя по числу людей (10 — на 5,300 жителей), а в Охотске чрезвычайно мало (3 — на 6,000).

Просят меня дать священников жители острова Павла, Курильцы, Тунгусы, и я нахожу это необходимым. Но нет денег».

В 1844 году митрополит Филарет получил от преосв. Иннокентия два письма из Камчатки. Вот первое из них, от 5 Апреля.

«Ежели где, то, конечно, в особенности здесь можно и должно благодарить Бога за то, что настало время, в которое я могу беседовать с отсутствующими; ибо от времени до времени писания писем ужасное расстояние».

«Итак благодарю моего Бога за то, что я дожил до сего времени и во все время был совершенно здоров».

«7 Августа прошедшего 1843 года, отправясь из Охотска на одном из лучших судов компании, 6 Сентября мы были уже дома. И если бы противные и свежие ветры не задержали нас в Курильской гряде, то мы могли бы прийдти в Ситху в 23 или 24 дня. Так, наконец, становится близка Америка! Прежде, бывало, путешествовали три года».

«15 числа Декабря (в день рукоположения моего во епископа) Господь благоволил мне совершить освящение храма в новом доме моем, в честь и память Благовещения Пресвятые Богородицы. Этот день был для меня истинным торжеством, так что до сих пор не могу нарадоваться моей радости — иметь в своем доме дом Божий». [279]

«Дом для меня выстроен вне города, подле лесу, на сухом месте, расположение комнат очень хорошее, строен очень прочно».

«С 11 Января сего 1844 года, я начал собирать к себе в домовую церковь всех детей обоего пола, не учащихся в училищах, и учить их Закону Божию. Детей здесь чрезвычайно много (до 500), считая в том числе от 1 до 18 лет. Не смотря на то, что в дух. училище, в школе компанейской и двух заведениях для девиц, обучается до 140 человек, ко мне собирается до 150 человек. Учение сие бывает дважды в неделю: во Вторник приходят девочки, а в Среду — мальчики».

«Прошедшего 1843 лета, Уналашкинский священник Головин имел случай быть на Севере Америки, близ. Берингова пролива, в находящемся там Михайловском редуте, компаниею устроенном (в первый раз от ознакомления Русских с тамошним краем), и во время прожития его там, он путешествовал по селениям туземцев и окрестил из них 163 человека взрослых. Между прочим священник доносит мне, что народ вообще добрый и кроткий и едвали не многолюднейший из всех здешних народов. На одной реке, Квихпаке, находится жителей 3780 душ, не считая живущих по рекам, впадающим в сию реку, и по берегу морскому. А за ними, далее к Северу, говорят, еще более народа. Я ныне опять послал того же священника крестить, а между тем собрать подробнейшие сведения о местности тамошнего края. И если донесения его будут удовлетворительны, и особенно, если Господь благословит его новыми успехами, то на будущий год отправлю туда миссионера, имея теперь к тому средства и человека. Если Господь благоволит привести это в исполнение, то тамошняя миссия будет называться Михайловско-Квихпахская».

«Колоши, соседи наши, слава Богу, продолжают креститься» На Светлой неделе окрещено их 35 человек, по собственному их вызову, а не по убеждению чьему-либо. Крещенные же до сего Колоши, в прошедший пост, все находящиеся подле крепости, исполнили долг очищения совести, без всякого с нашей стороны побуждения; и при этом случае они нисколько не отставали от Русских, т. е. постоянно ходили в церковь чрез всю неделю, в церкви стояли чинно и пр.».

«Нельзя не радоваться этому. Они крестятся без всяких приманок; кроме крестиков и образов им ничего не дается».

«С половины 1842 года, по всем Американским церквам, а также и в Камчатском соборе, настоятели церквей, от 1 до 2 раз в неделю, собирают детей обоего пола в церковь и учат Закону Божию и вообще обязанностям их; и я надеюсь, что в нынешнем 1844 году, если не все священники по всем церквам епархии, то большая часть из них займутся сим делом; а потому предложено занимающимся преподаванием христианского учения вне училищ составлять краткие записки (цифрами), сколько бывает детей, слушающих каждый раз, для составления ведомости. По сие время, всех детей, собирающихся в церковь для [280] слушания, по всей епархии можно считать до 400, кроме обучающихся в училищах и школах; а с ними число сие будет простираться более нежели до 600, что составит 35-ю часть всего народонаселения».

Другое письмо, от 29 Апреля, заключает в себе любопытное донесение одного миссионера.

«Почти пред самым отправлением почты, я получил известие от Нушагакского миссионера, который доносит, что в прошедшем году (1843), из тамошних туземцев обратилось в христианство 315 человек, и кроме того миропомазано крещенных до него мирянами 110 человек, а всего совершено таинствами крещения и миропомазания 425 человек. Из журнала миссионера видно, что все, кого он видел, слушали его беседы, и все слышавшие его крестились. В одном селении Господь утешил его и новопросвещенных необыкновенным явлением. Одна престарелая женщина, принесенная на одре для крещения, после совершения над нею таинств, сама ушла домой с помощию одного только костыля своего».

Миссионер это описывает, так:

«Когда я (по крещении всех жителей селения) спросил тоэна, нет ли еще кого некрещенного, он сказал мне, что есть еще одна старуха слепая (которой полагают не менее 85 лет), которая потому и не приходила для слушания беседы. Я велел привести ее к себе в палатку. С помощию двух человек и костыля, она пришла ко мне. Я ей все, что только нужно на первый раз передать, чрез толмача объяснил, и предложил ей о крещения. Она объявила желание креститься. Чрез два часа, когда все было готово к совершению таинства, я послал за нею; но посланный, пришед, объявил мне, что она очень нездорова. Это мне показалось невероятным. Я послал двух человек, и те, возвратясь, сказали, что она весьма больна и скоро умрет. Тогда я, опасаясь, чтоб она не умерла без крещения, так как уже уверовавшая в Бога и объявившая сама принять св. крещение, велел непременно принести ее на одре в церковную палатку, что и было сделано. Я, посмотрев на нее, спросил ее чрез толмача, какова она? Но она мне не могла ответить ни одного слова, и я думал, что она не доживет и до крещения. Тут некоторые начали роптать, говоря, что ежели он окрестит ее, то она умрет. Я их уверял, что если она умрет крещенною, то будет счастлива, а если умрет некрещенною, то погибнет. После сего я колебался мыслями, крестить ли ее, или нет? Наконец, решился окрестить. Когда, с помощию двух человек, я совершил над нею самое таинство крещения, и когда ее одели и принесли в палатку для миропомазания, то она начала сама креститься; а по окончании миропомазания начала говорить и сделалась веселою, и пошла домой сама с помощию костыля». Описание сие миссионер заключает просто: «Тогда я, увидев ее совсем переменившеюся, пришел [281] в удивление и говорил роптавшим на меня: вот вы говорили, что она умрет, а на место того Бог дал ей здоровья!».

«Новокрещенные, в доказательство искренности своего обращения, все прежние свои маски и личины и истуканов, которым они иногда приносили жертвы, или бросали в реку своими руками при глазах миссионера, или жгли».

Скромный отзыв Иннокентия об успехах апостольских его подвигов изложен им в письме к Московскому митрополиту от 1 Июля 1845 года.

«Слово истины на северных берегах Америки начинает распространяться более и более. Священник Головин был там и прошедшего (1844) года, и в бытность свою имел случай видеть окрещенных им в первое там пребывание (1843) почти всех и в их селениях. И, благодарение Господу, ежели не все, то многие из них помнят данные ими при крещении обещания. Отступлений на первый путь язычества не слышно; а некоторые из них, более проникнутые словом истины, старались передать свои понятия о христианстве своим язычествующим собратиям и тем убедили многих к принятию крещения. Квихпакская церковь по Сентябрь 1844 года состояла более нежели из 270 душ туземцев, а с заезжими до 300; тогда как в 1843 году там не было и 30 христиан, и то заезжих, а туземцев было только 4, — те самые, о которых мною было донесено Св. Синоду в бытность мою в Петербурге. Один из них особенно много и усердно содействовал священнику в обращении. Туземцы, быв спрашиваемы священником, единогласно изъявили желание иметь у себя постоянного священника».

«После сего мне оставалось только приступить к открытию там постоянной миссии и, слава Богу, миссия уже отправлена и на место прибудет нынешнего же лета. Миссионером назначен священник Иаков Нецветов, тот самый, которого я хотел определит в Кенайскую миссию и который был вызван для сего; но как дело на Севере важнее, то я послал его в Квихпакскую миссию, а в Кенайскую послан приехавший со мною иеродиаконом Николай (из Вифании), который прибудет на место нынешнего же лета (1845)».

«Тот и другой миссионер снабжены всем достаточно на счет капитала Американских церквей».

«Колоши-соседи наши, слава Богу, мало помалу продолжают присоединяться к нашей церкви (число всех крещенных более 200), и, надобно сказать прямо, — почти без всякого нашего действования на них. Ибо иеромонах Мисаил, занимавшийся сим делом, по нездоровью своему, не мог действовать так, как бы хотелось; мне не приходится, а другие не могут или не умеют. Впрочем действовать, так сказать, настоятельнее — нас останавливало и то, что мы не имеем особой церкви для Колош, где бы можно было их собирать и учить на их языке (без чего крещение не принесет всей пользы). Главный правитель, ныне выбывший в [282] Россию, обещал и желал помочь нам в этом, но построение семинарии не допустило его. Теперь одною из главных забот моих будет построение церкви для Колош, и надеюсь, что новый начальник Ситхи, имеющий прибыть ныне, поможет мне, а между тем прибудут и помощники мне, которых я ожидаю нынешней осенью».

«В Кадъяке священник Ливенцов действует с тем же усердием и искренностию, как и прежде. Паства его, слава Богу, более и более укрепляется в духе христианства. Во всех селениях Кадъякского отдела находятся часовни, построенные усердием самих Алеутов, при содействии компании и Русских, содержимые в чистоте и, что всего лучше, в каждый праздник бывают полны народу».

«Но надобно сказать, что и враг спасения не дремлет. По козни его, при помощи Божией, не имеют вредных следствий. В некоторых стариках и новообращенных проявлялось шаманство; но, при первом слове священника, виновные искренно раскаивались».

«Нушагинская церковь, при основании своем (в 1842) имевшая не более 200 душ и с пришельцами, ныне считает у себя более 600 душ. Миссионер тамошний хотя и не из ученых, но действует со всем своим усердием и не без уменья; только средства его были очень ограничены. А что всего утешительнее — он и его подруга все трудности и недостатки от местности и обстоятельств переносят с благодушием и готовностию переносить и впред».

«В бытность мою в Нушагине, многие из крещенных туземцев приезжали, чтобы видеть меня, и некоторые из них, спрошенные мною о догматах веры и о пути спасения, удивили меня своими разумными ответами; а один из них своею набожностию и усердием удивляет самого миссионера. Миссионер сказывал мне, что этот новообращенный (Василий, и пожилой) при первой исповеди своей, после обыкновенных ответов на вопросы священника, вдруг стал на колени и, глядя на образ Спасителя, горько плакал и молился, говоря что-то. Усердие этого Василия доказывается и тем, что он, оставя прежнее свое жилище со всем семейством своим, поселился близ церкви».

«Нынешнее лето (1845) я намереваюсь, после Петропавловки (где по милости Божией нахожусь со 2 Июня), быть еще на Алеутских островах, а на будущее лето думаю предпринять водою путешествие по Камчатке».

За 1846-й год не нашлось писем Иннокентия к Филарету. Но от 22 Июля 1847 года первый извещает последнего о действиях своих на материке Восточной Сибири.

«Путешествие мое по Азии, начавшееся с 31 Августа 1846 г. (не считая морских плаваний), слава Богу, кончилось благополучно; 5 Июля 1847 г. я возвратился в Аян, где и остаюсь в ожидании отхода судна. Ныне привелось мне проехать лишних две с половиною [283] тысячи верст, частию от того, что Камчатская епархия в сравнении с 1843 годом сделалась обширнее (пределы ее к Югозападу от Охотска касаются Китайских границ), частию от того, что я опасался ехать из Охотска прямо в Аян: ибо время было позднее, а ехать надобно было большею частию по реке Мае; и оттого я ехал обыкновенною Охотскою дорогою почти до самого Якутска; оставалось только 140 верст. Оттуда поворотили мы на новоустроянную компаниею Аянскую дорогу, которая со временем будет гораздо лучше, чем Охотская. О летней же дороге из Аяна в Якутск и говорить нечего: вместо 30 или 35 дней верховой езды, как это было из Охотска, ныне из Аяна надобно проехать только 250 верст по расчищенной дороге не более как в 6 дней, и потом сесть в лодку и плыть даже до самого Якутска. Очень желательно, чтобы казна обратила внимание на Аян и Аянскую дорогу, и станции с Охотской дороги перенесла на оную».

«Из Охотска мы выехали 26 Марта и в Аян приехали 5 Мая. Весенняя распутица заставила меня бросить повозку и ехать на простых дровнях, с зонтом из парусины, и ехать и на лошадях, и на оленях, и на собаках (в одном месте кладь везли на быках). Я боялся, что глаза мои сделаются хуже от яркого света солнечного, отражающегося от снегу; но, благодарение Господу, я не пострадал от этого нисколько, а все неприятности и беспокойства, какие приходилось испытать, уже забыты, и я опять готов ехать. И точно, если Господу будет угодно, я не отказываюсь и еще сделать третье путешествие».

«По прибытии в Аян открылся случай побывать и в новоотчисленном от Иркутской епархии крае Удском, и я этим случаем воспользовался. 6 Июня отправился я со всею свитою моею в байдаре; 17 прибыли мы в устье реки Уды, а 19 прибыли в самое Удское, отстоящее от устья в 90 верстах. Здесь Господь помог мне и еще совершить освящение новосозданного храма (Это было уже в четвертый раз в нынешнее мое путешествие). 26 числа выехали из устья реки Уды в байдарках и лодках, и 5 Июля прибыли в Аян».

«Неутешительно состояние Удских жителей и духовное, и внешнее. Склонность к пьянству до того сильна в крестьянах и поселенцах, что и прогонные деньги, полученные от меня с особенным увещанием употребить в пользу свою и своих голодующих семейств, почти все употребили на вино».

«Одно утешает меня относительно Удских прихожан, что число крестьян и поселенцев не велико, и большую часть составляют Тунгусы, которые так же добры, как и их собратия, живущие между Гижитою и Охотском».

«Свет Евангелия начинает распространяться с нашей, стороны и за пределы Китайской границы (впрочем без всякого моего содействия). Удский священник во время своих поездок по приходу имеет случай видеться на урочище Бурукан с Нигидальцами и другими инородцами, живущими в пределах Китайской империи, [284] которые приходят за промыслами и торговлею. При всяком свидании священник беседовал с ними о спасении души, и беседы его, при содействии Божием, не остались без плода: к 1845 году (когда Удскаа церковь была уже причислена к Камчатской епархии) окрестилось из них 9 человек; в 1846 — 3 человека. Один из них показал редкое усердие к принятию св. крещения».

«Посильные действия и труды наших миссионеров Господь благословляет видимыми успехами. В 1845 и половине 1846 года окрещено более 1000 человек, в том числе более ста Чукоч Азиатских (в Анадырске). Самое большее число обращено в Квихпакской миссии (298 душ), и осталось много оглашенных. 199 человек приобретено Нушагакским миссионером, который впрочем за болезнию переведен в Кадъяк, и место его остается праздным. Кенайский миссионер, от которого еще не получено оффициальных донесений (иеромонах Николай, взятый мною из Вифании), ревностно подвизается на своем поприще, и в первые свои поездки окрестил Кенайцов более 200 человек и миропомазал 75. Прибытие в Ситху священника, вместо иеромонаха Мисаила, дало возможность тамошнему священнику П. Литвинцеву (переведенному из Кадъяка) заняться беседами с Колошами, и вследствие сего окрестилось нынешнею весною 36 человек, и многие женщины, как пишет священник, неотступно просят о крещении. Церковь, для них устрояемая вне крепости, приходит к окончанию. При этом Колоши показывают свое усердие, — помогая в доставке леса и проч. Это меня очень радует: ибо на построение особой для них церкви они долго не соглашались, и потому я не надеялся, чтобы они стали помогать при устроении церкви. Итак, по милости Божией, я надеюсь и еще совершить освящение нового храма, вскоре по возвращении моем в Ситху, которое, полагаю, будет около 26 Августа. Из Аяна намерены мы отправиться 24 Июля».

Окончив это путешествие и возвратясь в Ситху, преосвященный Иннокентий пишет от 1 Мая 1848 года:

«Благословен Господь Бог, хранящий меня до ныне во всех путях моих, и благоволивший благополучно окончить второе путешествие мое по Азии!»

«24 Июля 1847 г. отправились мы из Аяна, и 23 Августа благополучно пришли в Ситху. Затем вскоре начали собираться суда, бывшие по колониям и в Камчатке, и привозить к нам известия. И слава Богу, везде и во всем мир».

«Из полученных мною в прошедшем (1847) Сентябре от Кенайского и Квихпакского миссионеров донесений видно, что Господь не перестает благословлять действия их видимыми успехами, а миссионеры действуют со всею ревностию, благоразумием (Из действий их видно, что они не имеют в виду стараться увеличивать число крещенных; напротив того, со всеми предосторожностями принимают и приходящих к ним креститься.) и совершенным бескорыстием». [285]

«Местопребывание Кенайского миссионера в заливе того же названия, в компанейском редуте, называемом Николаевским».

«Кенайцы вообще принимают христианство охотно и с видимою покорностию Слову Божию, поучения слушают с неутомимым вниманием, обязанности христианские исполняют усердно и со всею заботливостию; а что всего замечательнее, по одному только желанию миссионера, они оставляют свои национальные пляски и песни, заменяя последние духовными песнями (пока еще на их языке), которые им очень нравятся. Все бывшие у них шаманы окрестились, и большая часть из них сделались лучшими христианами. Некоторые из них, по одному только намеку миссионера, остригли свои волосы на голове, которыми они прежде чрезвычайно дорожили, — в доказательство того, что они не только слушают, но и стараются исполнять то, что слышат от миссионера. Это удивило многих, и вообще скорое и усердное оставление Кенайцами прежних их суеверий и привычек удивляет всех, кто знал их прежде и видит ныне».

«О характере Кенайцев миссионер замечает, что они упрямы, так что если не захотят чего сделать, то никто их к тому не принудит; но за то в данном слове верны и, также как и все Алеуты, ленивы».

«Местопребыванием Квихпакской миссии миссионер избрал не Михайловский редут, куда приходят компанейские суда, а одно из селений туземцев Икогмют, находящееся вверх по реке Квихпаку в расстоянии около 200 верст».

«Главным препятствием, или общею отговоркою всех нежелающих принять христианство есть бывшая в сем крае (1836 и 1837) оспа, очень много истребившая народу и которая, к несчастью, появилась в то самое время, когда, по распоряжению колониального начальства, начали там прививать предохранительную оспу. И по тому совершенно во всех местах с первого раза смотрели и смотрят на миссионера, как на оспопрививателя. Но доказательства и убеждения миссионера и самое время, по милости Божией, начинают убеждать и самых упорных».

«О приходящих к миссионеру детях он в журнале своем говорит: «Некоторые дети с первого раза полюбили это занятие и охотно приходили к слушанию поучений, а иные долго дичились. Но наконец, благодарение Господу, Он дал мне грешному вкусить сердечное удовольствие и отсюда. Многие дети начали приходить без всякого зова, и все начали внимать и помнить учение и произносить на своем языке спасительные истины (для них переведено: Отче Наш, и еще несколько молитв). Особливо мне приятно, что они начали хорошо молиться и, кроме того, не имея прежде обычая мыть руки и лицо, ныне приходят с чистыми лицами и руками. Родители их говорят: дети наши уже знают и читают молитвы, а мы еще ничего не знаем».

«Если иногда удивляются водворению миссионеров (западных) среди диких, в благословенных климатах и при всех средствах [286] и пособиях; то, конечно, стоит замечания водворение Квихпакской миссии в такой широте (62°) и без всяких пособий».

«Миссия сия основана совершенно среди туземцев необращенных и вдали от Русских (ближайшая одиночка в 120 верстах) и своими средствами, без всякого пособия от компании. Первую зиму миссионер с причетниками своими провел в самой тесной и холодной юрточке. К следующей зиме они только втроем и с некоторою помощию туземцев, и главнейше при помощи Божией, построили себе довольно просторное жилище, на удивление не только туземцам, но и Русским. Все заготовление к зиме рыбы и дров делается самими членами миссии без пособия туземцев: ибо туземцы, по непривычке к постоянной работе, ни за что не соглашаются быть работниками; большого труда и хлопот стоит найдти работников для путешествий. И вообще можно сказать, что миссия сия существует своими средствами. Но само собою разумеется, что хлеб и прочие Европейские припасы получаются ими из компанейской лавки, находящейся в Михайловском редуте».

«Миссия со стороны туземцев решительно не видала никаких обид, оскорблений или притеснений, тогда как многие вещи, принадлежащие миссии, лежали просто на улице почти целый год, а летом в миссии оставался один только дьячок».

«Квихпакский миссионер пишет, что ему одному становится уже очень трудно и даже неисполнимо: едва можно посещать ему те только места, где он был, а быть в иных местах решительно не может. И потому необходимо открыть еще новую миссию на реке Кускоквиме».

«Нынешнего лета я имею намерение посетить Михайловский редут, видеться с миссионером и узнать о тамошних обстоятельствах подробнее».

«Слово Божие, сеемое миссионерами на берегах моря, без всякого со стороны их посредства, чрез новообращенных переносится и к отдаленным горным жителям материка Америки, называемым Кольчанами, никогда не видавшим священника».

Весною 1849 года Камчатский епископ занимался обозрением основанных им миссий, о чем извещает митрополита Филарета в письме от 1 Июля.

«15 Мая сего года, отправясь из Ситхи, 26 Июня прибыл я в Аян на компанейско Финляндском судне Ситха».

«Прошедшей осени я имел честь уведомлять о том, что я в то лето был на Уналашке, в Кадъяке и в Севере Америке; и к сведениям доставленным мною к вашему высокопреосвященству в прошедшем 1848 году, касательно миссии Квихпакской, ныне могу присовокупить следующее».

«Исцелевший (о коем мною было донесено от 28 Марта 1848 г.), со дня крещения своего и поныне совершенно здоров, и его исцеление подействовало и действует к обращению многих искрещенных и к утверждению в вере новопросвещенных. Так напр., в одном селении, где до того одни из жителей не хотели [287] слушать проповеди миссионера, а другие под разными предлогами не хотели принять учения, — после того, сами изъявили искреннее желание креститься, и на вопрос миссионера: что их побуждает к сему, они прямо указали на исцелевшего».

«Тоэны и старшины прежде окрещенные по-прежнему продолжают помогать миссионеру в деле обращения своим примером, рассказами и убеждениями, но отнюдь не властию: ибо власть их над их подчиненными весьма незначительна. Так напр., один старшина Аналухтахпагмютского селения на реке Квихпаке (в котором миссионер еще не бывал) Константин, крестившийся в 1847 году в миссии, по собственному его вызову, — своим примером и убеждениями до того расположил жителей своего селения, что лишь только приехал миссионер к ним, тотчас же все жители от мала до велика, числом 93, изъявили желание креститься, и в свое время окрещены. Пример их подействовал на другого тоэна Инкалитов, бывшего там случайно, так что он немедленно окрестился сам, и по совету и примеру его окрестились 46 человек из его команды. Такого примера в Квихпаке еще не существовало. Сей обратившийся старшина Инкалитов приглашал миссионера в свое селение и обнадеживал, что и все остальные жители его селения окрестятся; но миссионер не имел времени быть у него и едва ли успеет быть после, — имея надобность посещать других, прежде крещенных. Число всех тамошних туземцев, принявших св. крещение, простирается (по 20 Июля 1848) до 1064 человек, не считая 1) детей, рожденных от инородцев христиан, 2) туземцев, крещенных мирянами и 3) Русских и креолов, живущих в редутах и одиночках, а с ними число всех христиан на Севере Америки простирается до 1250 душ. Готовых к приятию крещения до 500. Относительно жизни и поведения новообращенных туземцев, миссионер говорит, что он не имеет возможности быть в один год во всех местах, где есть крещенные. Но там, где он имел более случаев заниматься с новокрещенными, как-то на Квихпаке и отчасти на Кускоквиме, и особливо там, где находится миссия, т. е. в Икогмюте, благодарение Богу, новокрещенные начинают возрастать в христианской жизни: уничтожаются шаманства и самые языческие, противные христианству, обычаи; а новопросвещенные, делаясь близкими к нему, с тем вместе делаются послушнее слову и учению, к молитве делаются прилежнее, и молятся с благоговением. От исполнения обязанности очищения совести, если только имеют время и случай, они ничуть не отказываются и исполняют сие охотно. Живущие подле миссии в великий пост без всякого понуждения говели целую неделю и, не смотря на мороз, прилежно совершали свое говение и молитвы; в числе говевших были две 60-летние старухи. Но особенно утешительно читать в журнале миссионера описание торжества Пасхи, бывшего в миссии в 1848 году. Ко дню сему, сверх чаяния, съехалось народу очень много с разных мест (без всякого понуждения), и именно с тем, чтобы помолиться в [288] церкви. Одно уже это радовало миссионера; но этого мало: во все время отправления утрени, начавшейся также с полночи, все стояли необыкновенно чинно, слушали и смотрели внимательно и молились с особенным благоговением и видимою радостию; по примеру священно и церковнослужителей и нескольких Креолов, они между собою также христосовались. Очень много способствовала к совершению сего торжества и самая погода, которая в это время была необыкновенно тепла и тиха, так что народ, по тесноте в походной церкви, стоял на улице с зажженными свечами. Миссионер, при описании этой умилительной картины, не находит слов к выражению чувств, его тогда наполнявших, при виде окружающих его дикарей, за три года пред тем блуждавших во мраке язычества, а ныне вместе с ним с благоговением и усердием во свете истинной веры поклоняющихся распятому и воскресшему Спасителю своему и — на том месте, где за два года пред тем совершались дикие шаманства. Миссионер между прочим говорит: «Могу сказать, что Господь этим вознаградил меня грешного за претерпенные мною скорби, болезни, затруднения и прочие препятствия».

«Учение и назидание детей, начавшееся в 1846 году, продолжается неизменно. Со стороны родителей нет к тому никаких препятствий, а при миссии живущие дети охотно изучают молитвы на своем языке и постоянно читают их в своих домах, чем возбуждают в самих родителях желание слышать что нибудь назидательное».

«Паства Нушагакской миссии, благодарение Богу, после двухлетнего отсутствия священника, говоря вообще, посещавшим оную Кенайским миссионером найдена в удовлетворительном состоянии; из всех до нынешнего его прибытия обращенных туземцев (925 душ) не осталось ни одного, который бы отказался от слушания поучений, или от совершаемых над ними таинств и треб (кроме жителей одного селения, о коих будет сказано ниже). Напротив того, весьма многие приходили сами к миссионеру затем из дальних селений, а другие посылали нарочных звать его к себе, и вообще все очень рады были прибытию его. А живущие вблизи миссии охотно отдают детей своих в школу (которая там открыта с начала водворения миссии); число всех туземцев по отбытии миссионера осталось 24 человека. Желание учиться грамоте открывается даже у женатых и замужних. Ближайших жителей к миссии, Аглегмютов, миссионер находит лучшими из всех. Они, не смотря на большое расстояние их селения от церкви, не пропускают ни одного воскресного дня, чтобы не быть в церкви, по крайней мере, нескольким из них. В обхождении они приветливее; жилища их, сверх общего обычая, очень опрятны. Почти такое же усердие в исполнении заповедей христианских оказали и жители одного из селений, лежащих вверх по реке Нушагаку — Киятенцы; они весьма радушно приняли миссионера, с радостию исполнили все, что от них требовалось и очень благодарили миссионера за посещение их». [289]

«Анадырский миссионер, с которым я виделся в Гижите в начале 1847 года, в течении того лета делал поездку к устью реки Анадыря, и во время сей поездки он окрестил 74 человека, в числе коих 22 человека (5 семейств) оленных (кочующих) Чукоч, которых до того миссионеру не случалось крестит».

«В числе крестившихся оленных Чукоч замечателен один старик Мыта, который в 1845 году не только не показывал никакого расположения к принятию христианства, но и с миссионером обошелся очень недружелюбно; но ныне при свидании с ним обошелся ласково, и потом крестился сам и жена его».

«Колош в прошедшем 1848 году окрещено только 35 человек, по их собственному вызову».

«Наконец, с помощию Божиею, к общему удовольствию всех крещенных и частию даже некрещенных Колош, 26 Апреля сего 1849 года совершено мною освящение построенного для них храма, при стечении всех жителей здешнего их селения и некоторых приезжих. Очень многие из них приходили к службе, и в первые семь дней после освящения и последующие за тем праздники».

«Заметили, что многие ходят с охотою, но особенно двое — старик и молодой, которые кроме того усердно молятся во время службы и уходят из церкви после всех».

«С первого дня освящения церкви Евангелие и Апостол читаются на их языке, а также Символ Веры и Молитва Господня, и за каждою литургиею на их языке говорятся поучения».

«Можно надеяться, что теперь, когда есть у них храм, при содействии Божием, христианство между ними будет распространяться и утверждаться более и более».

Сведения о трудах и разъездах Камчатского архипастыря в 1850 году сообщены им митрополиту Московскому и письме от 21 Мая 1851 года.

«Паки и многажды слава и благодарение Господу, хранившему и хранящему меня даже до ныне во всех многообразных путях, и входах, и исходах моих! Он помог мне совершит и третие мое путешествие по Азиатской части вверенной мне епархии благополучно и здорово. Не смотря на разные перемены стихий, времена года и пр., никто из бывших со мною не потерпел в пути ничего слишком неприятного или вредного; и как я сам (Вскоре по отбытии из Петропавловска я качал чувствовать боль в левой руке, которая не прошла еще и теперь; но она мне пока еще не препятствует делать свое дело. Следовательно ее нечего считать и болезнию.), так и бывшие со мною (Взятый мною из Ситхи келейник (Креол), он же регент, писец и иподиакон, в Гижите отморозил руки; но он уже почти совсем понравился, и притом это с ним случилось на месте и не в пути; следов. нечего считать и его в числе больных.) во все время были совершенно здоровы».

«8 Августа 1850 я отправился на реку Камчатку для обозрения находящихся там церквей; сначала верст около 200 ехали на верховых лошадях, а потом плыли на лодках по реке Камчатке. 28 Августа возвратился я в Петропавловск, где и проживал [290] безотлучно до 14 Ноября. С этого дня началось мое зимнее путешествие; сначала на собаках до Коряков, потом на оленях, а там опять на собаках и, наконец, на оленях прибыли в Аян. С 18 по 30 Генваря проживал я в Гижите; с 25 Февраля по 8 Марта — в Охотске и, наконец, 3 Апреля прибыл я в Аян, и тем кончилось мое путешествие по твердой земле».

«Из Охотска в Аян я ныне ехал путем новым, т. е. по реке Мае сверху вниз до Нелькана, где кочуют и бродят Тунгусы, принадлежащие Охотской церкви, следов. по местам, принадлежащим Камчатской епархии».

«Говоря о входах и исходах моих, я не хочу умолчать об одном случае весьма для меня утешительном. Отправляясь в последний раз из Петропавловска, я, судя по времени года и другим обстоятельствам, никак не мог думать, что я к 15 Декабря (т. е. ко дню, в который я ровно за 10 лет удостоился рукоположения в настоящий сан) могу приехать в Драйнинское селение, где отстроивается новая церковь, заложенная в 1849 году во имя св. Иннокентия, на месте ветхой бывшей во имя того же святителя, и даже будучи в Тигиле (6 Декабря), я не надеялся поспеть к этому дню на Драину. Но Господь, удивляющий на мне грешном милости Своя, благоволил явить и сию милость: я, сверх всяких расчетов, приехал на Драину 13 числа утром, т. е. к самому времени, и 15 числа Господь сподобил меня совершить освящение нового храма во имя моего Ангела. К тому же, ко времени освящения приехали и все тоэны и старшины всех Олюторских селений, которые очень редко бывают в церкви, за отдаленностью, и которые потому никогда не видали архиерейского служения. Это я считаю величайшею, незаслуженною наградою за мое путешествие».

«Путешествие мое кончилось. Но что сказать об нем вообще?... Много расстояния пройдено (более 6000 верст, не считая морских путей совершенных и предстоящего, а с ними всего расстояния будет 19.700 верст); много употреблено для сего времени (почти 10 месяцев); много истрачено денег на прогоны (более 3000 р.), и много причинено трудов и хлопот обывателям, служившим мне на путях моих; но много ли сделано пользы?... Конечно, не наше дело знать об этом; ибо не наше дело возращать, а наше дело только делать, и я, что мог и сколько мог, делал. Так напр. во всех церквах мною посещенных я отправлял литургии, а в часовнях — молебны или бдения и после оных предлагал поучения; и также ни одного селения, чрез которые я проезжал, не оставил без того, чтобы не напомнить о главной цели существования нашего на земле. И кроме того не оставлял без молитвенного благословения и поучения и встречавшихся мне на пути Тунгусов, большею частию в местах пустых и которых я в нынешнюю мою поездку видел довольно много; я служил для них молебны под открытом небом».

«Из всех разноплеменных инородцев, обитающих на пространстве Гижитинского округа., доныне просвещены св. крещением одни [291] только Тунгусы (все до одного) и несколько Коряков, отдельно живущих вблизи Гижити (к Западу): а с 1844 г. начали креститься Чукчи, живущие вблизи реки Анадыри. Все же прочие инородцы, как то: бродячие Коряки и другие, живущие оседло на берегах Берингова моря, между Олюторцами и устьем реки Анадыри, даже Паренцы и Каменцы, которые более и чаще всех видят Русских, остаются еще во тме и сени смертной: ибо до сих пор, можно сказать, еще ни один из имеющих право и обязанность проповедывать Евангелие не путешествовал с сею целию не только по Коряцким стойбищам, но даже и по ближайшим селениям инородцев. Причиною тому были разные неблагоприятные обстоятельства и в особенности — опасения от Каменцов, живущих на устье реки Пенжины. В настоящее время, когда проезд чрез селения Каменцов сделался легче и безопаснее, при благоразумном и благонамеренном управлении нынешнего начальника Гижити (г. Бреверна, православного вероисповедания), и когда можно иметь все способы к путешествию, и притом находится человек, готовый на это дело, а местное начальство обещает оказать к тому все содействие, при таких обстоятельствах было бы более чем непростительно не сделать опыта проповеди Евангелия между вышеозначенными инородцами. И потому, призвав в помощь Спасителя мира, я поручил вновь определенному к Гижитинской церкви священнику Льву Попову проповедывать Евангелие Корякам и прочим инородцам, обитающим в Гижитинском округе, делая для сего разъезды, когда будет удобно. И если не встретится каких-либо непредвиденных обстоятельств, могущих воспрепятствовать этому делу, то дело проповеди начнется нынешнею же весною».

«С бывшим Анадырским миссионером я ныне лично виделся в Гижите, а быть мне в самой миссии решительно невозможно, по чрезвычайной отдаленности».

«В 1847 году разнесся слух по всему Северу Камчатской области, что из глубины Севера, идет или едет на оленях прежний Камчатский бог Кутха, который всем дает все новое, т. е. оленей лучшей породы, сети, посуду и проч. новые и лучшие, и где он проходит, там исчезает снег и являются зелень и цветы, и проч. Не говоря уже о язычествующих инородцах, которые этому верили вполне, но и из крещенных многие стали верить, и даже Камчадалы, ближайшие к Северу, поколебались, и вследствие этого одни стали бросать свои вещи, а другие оставлять в явном небрежении сетки, боты и проч.; а имеющие оленей, в надежде получить от Кутхи лучшей породы и в большем количестве, стали убивать и иногда почти без всякой надобности лучших оленей, и оттого многие из них лишились большей половины стад своих. К счастию их и самого края, прибытие Кутхи назначалось прямо и именно в Марте 1848 г., и когда Март прошел, то первые образумились Камчадалы и крещенные Олюгорцы, а потом и все прочие. Теперь стыдятся об этом рассказывать не только крещенные, но и самые упорные язычники. Первые слухи [292] об этом между крещенными, а особенно между Камчадалами хранились в глубоком секрете, и оттого священники могли узнать не скоро, и разумеется, что они, узнавши об этом, старались разуверять, и не без успеха. Так напр. один Олюторец, имеющий до 3000 оленей, обращенный в христианство сим же священником Л. Поповым, послушался его и без нужды оленей своих не убивал, и он теперь очень доволен тем, что послушался священника».

«И в тоже время, когда доходили слухи, что Кутха уже проехал такие-то и такие места и приближается к пределам Камчатской области, сила Слова Божия оказала свое действие в сердце той, в которой менее всего можно было ожидать этого, именно в древней закоснелой Шаманке. Тот же священник Л. Попов доносит мне, что в Сентябре 1847 г., во время путешествия его по приходу для исправления треб, он в одном месте встретился с Шаманкою, 65-летнею старухою из Коряков, которую он, приглася в к себе, просил между прочим рассказать ему про их веру. Старуха согласилась и между прочим сказала, что и они тоже молятся богу, поднимая глаза вверх и проч. и для бога своего убивают собаку или оленя, как придет на мысль. И на вопрос: куда девают мясо то и другое, она отвечала, что мясо собак отдают богу, а оленье едят сами. После сего священник попросил ее выслушать и его и начал свою речь тем, что Бог наш, дая нам все, от нас требует только молитвы, послушания и повиновения Его закону, потом рассказал кратко историю сотворения мира и об Иисусе Христе. Старуха слушала все со вниманием и без отягощения; но на вопрос священника, не хочет ли она креститься, она отвечала, что она уже старуха и что у нее нет желания. Тем дело это и кончилось, и они расстались. Но чрез три дня, когда священник был уже в другом месте, в 60 верстах ниже по реке, та старуха явилась к нему, приведя с собою и 20-летнего сына и настоятельно требовала от священника, чтобы он окрестил их. На вопрос, что ее заставляет креститься, она отвечала, что она, расставшись с ним, целую ночь не могла спать: ее беспокоит ее худая жизнь, и что она убеждена, что вера христианская лучше и пр. Когда же священник сказал, что он крестить ее не будет, пока не уверится и т. д., старуха начала упрекать и обвинять его: «зачем же ты говорил со мною о вере своей?» и проч. И священник, видя ее веру и искреннее усердие, окрестил ее и сына ее».

«После сего нельзя не сказать, что ежели и в то время, когда все верили и с часу на час ожидали Кутху, проповедь Слова Божия имела свое действие, то нет сомнения, что теперь, когда ожидавшие его стыдятся даже рассказывать о том, проповедь о истинном Боге Спасителе мира не останется совсем бесплодною, при содействии Его».

В 1854 г. преосв. Иннокентий доставил нижеследующие сведения о своих путешествиях и о действиях устроенных им миссий. [293]

«С 9 Января по 26 Февраля я путешествовал по Якутской области для обозрения церквей. Усердием Якутов ко мне и, можно сказать, пламенным желанием видеть меня для того, чтобы принять благословение чрез меня, я чрезвычайно утешался. Доказательством первому служит то, что они более чем на 300 верст расчистили дорогу для проезда моего, а последнему то, что они задолго и из неблизких мест собирались на те станции, где я должен был останавливаться для перемены лошадей, и именно для того, чтобы принять мое благословение и, приняв оное, крестились и благодарили Бога за то».

«По последним сведениям, полученным мною ныне из Америки и Севера Азии, между прочим видно, что Слово Божие, проповедуемое между язычествующими туземцами, благодарение Господу, распространяется с довольно значительным успехом, и в особенности на Севере Америки».

В 1859 г. преосв. Иннокентий сообщил митрополиту Филарету следующее донесение, полученное им от одного миссионера с Курильских островов.

«В 1858 году, по возложенному на меня послушанию, я вторично был послан к Курильцам. Прожив с этими островитянами немалое время, я мог довольно ознакомиться с их бытом житейским и обычаями и видел у них многое достойное христианской похвалы, но другое — крайнего человеческого сожаления. Летний домашний быт Курильцев, в переходных палатках и шатрах, под открытым небом, среди свежей зелени, вблизи моря, доставляющего им пропитание, довольно обеспечен; во многих прибрежных местах жить им привольно и хорошо под заботою и убранством доброй природы и при обильных пособиях родного моря. Но зимний быт их совсем иной и достоин иногда всякого сожаления. Грязный беспорядок, затруднительная теснота, дурной запах и беспечная неопрятность: вот главные и почти неразлучные принадлежности их зимнего быта, хотя они и могли бы наблюдать некоторую чистоту и порядок во всех юртах, как это живущие при мне и делали в большие праздники, когда я, по обычаю христианскому, посещал юрты их с крестом Господним. Немногие ведут жизнь свою несколько опрятно и в своих юртах наблюдают сколько-нибудь порядок и чистоту. Такие люди и к службе церковной усерднее и постояннее, и промыслами житейскими занимаются старательнее и успешнее. Верно и то, что в чистой и опрятной юрте и келейно скорее и удобнее можно помолиться Богу, и делом домашним (плетением травяных церер и искатов) заняться удобнее и охотнее, не предаваясь, как при небрежном беспорядке, всегда вредной и унылой праздности».

«Еще достойна сожаления в кротком характере Курильцев черта всеобщая — скрытность пред инородцами. Братской откровенности от них, от старого до малого, трудно, и едва ли возможно, иноземцу дождаться; все же иностороннее, как волна морская, скоро разливается по всем юртам Курильским, хотя бы то было [294] сказано в тайной и доверенной беседе. Зависит ли эта скрытность их от природной робости и полудикой боязни, или происходит от хитрости и лукавства, — Бог знает; но, мне кажется, более происходит от первой причины, потому что в жизни своей все Курильские островитяне самые кроткие и послушные, и вообще очень добрые люди. Но этой наследственной скрытности, они боятся или не хотят быть сердечно откровенными и пред своим духовным отцом, на христианской исповеди».

«Отрадно сказать в похвалу некоторых из этих островитян, что они к службе церковной всегда были усердны, сколько можно было судить по наружности, а сердечное видит и ведает Один Всеведущий. Весьма редко случалось, чтобы кто-либо пропустил без особенной причины и одно церковное богослужение. В продолжение службы они стояли смиренно и без малейшего разговора, молились Богу очень низко, слагая на себе крест, кань должно по-христиански, а не торопясь и не махая рукою кое-как; Слово Божие и христианские поучения слушали с видимым вниманием, хотя, быть могло, некоторые и мало понимали по их плохому разумению языка Русского. ИГо я всегда старался читать для них редко и вразумительно, и выбирал поучения из христианских книг самые простые и понятные, и было иногда заметно по лицу некоторых, что иные слова понимали они очень ясно. В великие посты, во время говений, для удобного положения земных поклонов, мужчины становились рядом впереди, а женщины особо назади; малые и великие поклоны делали все косно и ровно, и все из них с видимою готовностию исполняли непременный христианский долг. По наружному их усердию и постоянному хождению к службе Господней видно было, что они не скучали и не тяготились и продолжительным церковным богослужением, особенно во время Страстной недели, в которую читаны были мною по уставу церкви все четыре евангелия. В первую и последнюю седмицу великих постов употребляли пищу из земных растений, без жира морских зверей, хотя они столько же к нему приникли, как малые дети к грудному молоку, и без него во всякое другое время никакая пища у них не бывает. Еще можно к чести мужчин сказать, что они, когда отлучались из своего стана на дальний промысел, старались всегда принять на путь благословение. Кроме того, все они имели доброе обыкновение в летнее время каждый день по утру и вечером в общем собрании приходить на благословение. Многие из них знают наизусть главные христианские молитвы, но, к сердечному сожалению, очень многие произносят их весьма неправильно, и едва ли что в оных разумеют худо понимая язык Русский. Особенно это должно сказать о лицах женского пола. Есть еще у них общий похвальный обычай: при свидании между собою после долгой разлуки и при расставании пред отъездом на другие острова, все подходят к старшим со сложенными руками и целуют с почтением положенную в их руки руку, так поступают не одни дети малолетние, но и взрослые, [295] которые уже сами отцы и матери детей. Отрадно смотреть, когда мужчина, сам уже убеленный почтенными сединами, и женщина, преклонная летами, отправляясь в опасный морской путь, со сложенными руками подходят ко всем их еще старшим, смиренно целуют поданные им маститые руки и потом уже братски целуют в уста. Вот, мне кажется, добрый пример христианской любви, братского единения и почтения, а вместе живой и полезный урок для всех младших!»

«Последнюю зиму я провел на острове Парамушире. Со мною, на одном прибрежье, зимовал с несколькими Курильскими семействами Курильский тоэн, старец весьма почтенный и кроткий, знающий Русскую грамоту и очень усердный к службе церковной. Во все время моего здесь пребывания он не пропустил ни одной службы церковной. Во дни великих праздников, когда не было холодно и не было бурных мятелей, у нас совершались литургии в полотняной церковной палатке, которая для защиты от ветра, в свое время, устанавливаема была между нанесенными снеговыми стенами, а снежный пол в церкви всегда устилался чистыми травяными церерами, или зелеными кедровыми ветвями. Другие же церковные службы, по непрестанным затруднениям от зимнего времени, постоянно происходили в моей поместительной юрте. Но были и такие дни, в которые, от яростных мятелей, другим не было возможности придти к церковному богослужению и в мою юрту, отстоящую только на несколько шагов от юрт Курильских».

«В первый день весны, бывший в Неделю Православия, и моим духовным детям, православным, после христианского говения и исповеди, хотелось принять в душевные свои домы Христа Спасителя нашего. Но Святейший из Святых не благоволил в этот день внити в домы наших душ, прокаженных и грешных. Хотя и настала уже весна, но здешние яростные ветры, не переставая каждодневно свирепствовать по-зимнему, лишили всякой возможности отслужить в свое время божественную литургию в церковной полотняной палатке. Даже не было никакой возможности укрепить оную от порывов ветра на несколько минут; и мы, грешные и недостойные, после простой церковной службы в моей юрте, в уповании на милость Божию, только утешили себя надеждою на будущие недели святого поста, когда весна, с своим благоприятным временем, приблизится и к нашему острову. Для меня было великою радостию и то, что я, в настоящее время, при исповеди нашел духовных детей своих гораздо более откровенными».

«Светлый праздник Христова Воскресения и мы грешные встретили с христианскою радостию, и всех нас Господь Бог удостоил в сей торжественный день причаститься животворящего тела и крови Христовой. Во всю Светлую Неделю Курильцы не были лишены и домашних своих радостей; каждый день, после службы церковной, они пиршествовали, по очереди друг у друга, в полном своем собрании; беседы их, при радушном гостеприимстве хозяина, были всегда тихи и бесшумны. Первое место в [296] Курильском угощении, во все часы дня, занимает чай, до которого все они страстные охотники. В нужных случаях, когда у них выйдет годовой запас чайный, они пьют настоянную, как чай Китайский, некоторую Курильскую траву, а зимою — голые ветви шиповника; вместо же сахара кладут в свои чашки немного поджаренной муки. Полное угощение, в обильное для них время, состоит из вареного мяса морских зверей и птиц и из земных кореньев, изжаренных с жиром, или сваренных с ягодами. В настоящее время многого у них не было, по и для них, на их пустынном далеком острове, каждый светлый день внятно слышалась всеобщая и единственная радость христианская: Христос Воскресе, — и мы, слава воскресшему Господу, все были довольны и радостны».

«В половине Мая, во исполнение указа мне данного, я переехал в Курильской байдаре на Шумшу. На этом острове ведут оседлую жизнь несколько Курильских семейств, часа на два хода от гавани компанейской, при которой живет постоянно от Российско-Американской компании управляющий, и при нем немного Ситхинских Креолок и Кадъякских Алеутов. Курильцы здешние понимают и говорят по-русски гораздо лучше всех своих единоземцев, но по образу жизни и характеру ни мало не отличаются от прочих туземцев, и многие годы их сношений с разными народами не могли изменить их скрытного характера. Также и в религиозном отношении, и по нравственности христианской они нисколько не превосходят многих полудиких своих собратий. Живут они в постоянных юртах, при обильной рыбою речке, и каждое почти лето имеют сообщение с своими соседями — Камчадалами; от них завелись они и домашним рогатым скотом, и содержат для зимней езды много приученных ездовых собак».

В начале 1860 г. преосв. Иннокентий доставил между прочим извлечения из журнала, веденного одним из его сослуживцев.

«Местом миссионерской деятельности игумена Николая служил полуостров Кенайекий, с прилежащими к нему островами, а его резиденцией — редут святого Николая, лежащий в Кенайской бухте».

«Народы, населяющие Кенайский полуостров, принадлежат частию к Амурскому, частию к Американскому племени, и живут большею частию около морских берегов, так как главная их пища — рыба, и главный их промысл на море. Только на время некоторые из них отправляются в горы, находящиеся на полуострове, для ловли так называемых яманов (диких коз), мясо которых служит для них на зиму подспорьем к главной их пище — рыбе».

«Посему миссионер, для посещения своей паствы с проповедию Слова Божия ежегодно плавает на байдарках около морских берегов полуострова, а также по проливам, отделяющим острова, прилежащие к сему последнему, останавливается в главнейших селениях, рассеянных по берегам полуострова и островам, и призывает туда, на время, жителей из ближайших селений, для исполнения церковных треб и назидания». [297]

«Сколько трудностей, сколько опасностей должен претерпеть миссионер на сем пути, это легко может представить и не испытавший лично на себе подобного рода путешествий, а только несколько знакомый, хотя по описаниям, с плаванием по морю на байдарках. В самом деле, кто в первый раз видит байдарку, тому невольно западет в голову сомнение, как можно плавать на ней по морю, особливо не в близком расстоянии от берегов. Кажется, стоит только подняться ветру и небольшим валам, чтобы затопить этот легкий челнок, или унести на погибель в открытое море. То и другое случается, правда, не часто, потому что искусство Алеутов и вообще туземцев в управлении байдаркою изумительно. Скорее лошадь может вышибить из седла всадника, чем волна опрокинуть байдарку Алеута. К тому же, туземцы до такой степени привыкли к морю, что и без барометра могут предугадывать изменение погоды. В случае опасности, туземцы, а с ними и миссионер, обыкновенно пристают к первому более или менее удобному для высадки берегу. Здесь, часто на совершенно пустынном месте, они ожидают изменения погоды, чтобы отправиться в дальнейший путь. Но это не всегда случается скоро: погода дурная может продолжаться иногда несколько суток. Между тем припасы их выходят, или, во время приливов, поглощаются морем, и они принуждены бывают голодать. Вот один из подобных случаев, рассказанный довольно подробно миссионером в журнале. Чтобы не нарушить трогательной простоты рассказа миссионера, сделаем простую выписку из его журнала. Пусть дело говорит само за себя. Всякое прибавление наше совершенно излишне».

«В 1856 году миссионеру надлежало посетить своих прихожан, живущих в Нучеке, и он отправился туда; дорогою останавливался в Александровской одиночке, для исправления треб, Он предполагал Св. Пасху встретить в Нучеке, где есть часовня и где жителей до 400 человек; и потому он, в сем намерении, не всегда ехал в благоприятную погоду. "12 Апреля, — говорит он, — ехали в Нучек до вечера, но противиться воле Божией нельзя: ветер более и более усиливался, и наконец нас выбросило на самом неудобном месте. Едва спасли свою жизнь"».

«"В Великую Субботу (14 Апреля) погода еще более усилилась. Мы изнемогаем от холода и страха. Ночью сделалось необыкновенное возвышение воды (конечно, погодою нагнало). Байдарки унесло все, а с ними и все имущество наше и церковное, а также и припасы. Поутру стали находить обломки байдарок; мое белье разбросало кое-где по лайде, а прочее все погибло. Не столько жалею о своем имуществе, сколько о церковном, — ящике с церковной утварью, чемодане с ризницею и о походной церкви. Если я останусь жив, то в чем буду служить? А сколько времени дожидались Божией службы Нученцы! Теперь нет ни провизии, ни орудия для добычи пищи: все унесло море. Передрогли от мокроты и холода, не можем переменить одежды: все верхнее платье мое [298] и бывшее со мною унесло, даже обогреться нечем. Нашли только мой крест (Крест этот был в воде, и его увидали потому только, что цепочка его была раскинута на камне. Будь она в другом положении, креста нельзя было бы видеть. И потому, можно сказать: крест этот пожалован миссионеру и Царем земным, и Царем небесным.) наперсный между каменьями, бывший в железном камилавошнике и в футляре, и байдарку бывшего со мною тоэна, всю изломанную. И за то слава Богу! Может быть, не помрем с голоду, дадим о себе известие в Нучек. А если бы не нашли байдарку, наверное, все померли бы голодною смертию, — потому что сидим на пустом месте: никто об нас не знает. Все обратили внимание на байдарку и принялись поправлять. Я один только хожу по лайде; мочит меня дождем, окатывает буруном. От мокроты и голода совсем изнемог. Весь день провел без пищи. С горькими слезами ложусь спать, но сон нейдет, уснуть не могу. Прошу Господа и Пречистую Его Матерь и угодника Божия Николая спасти хотя церковные вещи. На рассвете я засыпаю и слышу, кто-то говорит мне с высокого каменного утеса: «Не унывай! Много Бог утешит, когда нужно». А кто говорил, я не видал, и вскоре проснулся"».

Выписки из журнала, представленные тем же игуменом Николаем (с Сентября 1858 по 1862 год), сообщены митр. Филарету преосв. Иннокентием в 1863 году. Вот извлечение из них.

«Осень, зиму и весну, по невозможности путешествовать в это время в дальние места, миссионер проводит у себя дома в обычных занятиях: богослужении в праздники, исправлении духовных треб у местных жителей, в разных домашних делах и проч. О Кенайцах между прочим он пишет, что в праздники многие из ближних селений часто ходят к богослужению; кроме воскресных дней, знают, когда бывают и другие праздники, особенно великие, делают для этого заметки на дощечках или палочках, и многие даже из дальних селений приходят в церковь. Особенно много Кенайцев собирается в миссии в день св. Николая (когда миссионер бывает имянинник), в праздники Рождества Христова и св. Пасхи — как по усердию к богослужению, так отчасти, может быть, и потому, что миссионер в эти праздники предлагает от себя угощение вообще всем богомольцам. Духовные требы Кенайцы исполняют: детей крестят, при бракосочетании венчаются, многие имянинники служат молебны своему св. покровителю, приглашают миссионера в соседнее с миссиею селение для напутствия умирающих исповедью и св. причащением, и для погребения покойников по церковному обряду. Прежде, в язычестве, Кенайцы, подобно прочим дикарям, сожигали умерших, кости их поставляли в ящиках на кладбище, ближайшие родственники по временам приходили сюда и производили громогласный плач, сострадательные приходили для утешения и делали разные подарки. По случаю поминок в годовщину родственники делали пиршество, [299] которое состояло в угощении всех званых и незваных гостей закомою, ягодами с жиром и всем, что найдется у хозяина; гости производили пляски, и потом хозяин должен был каждому гостю сделать какой нибудь подарок, — почетным между ними давал более, бедным меньше, и раздавал почти все свое скудное именье. Ныне мало помалу прекращается такой обычай: ближние Кенайцы приходят в церковь, просят отслужить панихиду в день смерти своего родственника. Миссионер при удобном случае внушает, что. всякое дело надо начинать с благословения Божия и по окончании его благодарить Бога за помощь. Поэтому ближние Кенайцы, пред отправлением на промысл рыбы, речных бобров или диких баранов в горных хребтах, часто приходят в церковь, просят миссионера отслужить молебен, и по возвращении с промысла часто делают тоже. В каждый великий пост многие Кенайцы из ближних, некоторые и из дальних селений, сами приходят в миссию помолиться, исповедаться и причаститься св. Таин. Кенайцев, говорит миссионер, исповедывать утомительно, потому что исповедь совершается слишком медленно, а торопить совестно; нужно приготовить себя к терпению. На вопрос священника они отвечают не вдруг, несколько подумавши. По окончании вопросов и ответов священник спросит: еще чего нет ли на совести? Исповедующийся переберет подробно все свои дела, слова и помышления, и сознается еще, что он хотел, например, где нибудь выдернуть гвоздь для своей надобности, или думал: о! если бы я был Богом, почетен, как такой-то, и тому подобное. На первой неделе великого поста 1859 года причастников из Кенайцев было больше ста человек. Случается иногда налагать и епетимию на некоторых за более важные грехи, напр. полагать земные поклоны в церкви и дома. Двух закоренелых шаманов миссионер на первой неделе ставил на колена за каждой службой, и они обещали не шаманить больше».

«Отдаленные селения, для исправления духовных треб и для Евангельской проповеди, миссионер посещает только летом. Так как по огромному пространству, на котором рассеяны селения дикарей, в одно лето невозможно посетить все места: то он в одно лето посещает западную и южную половину своего прихода, а в другое лето восточную и северную около Кенайского залива. О своем путешествии, совершенном летом 1859 года, миссионер пишет следующее».

«"12 Мая, отслужив напутственный молебен, я с причетником поплыл в байдарках на западную и южную сторону своего прихода, заходил в селение Ненильчик, где живут вольные поселенцы из Русских и Креолов. 15 числа приплыли мы в горную экспедицию компании, где добывают каменный уголь. Здесь исправил я только необходимые требы, потому что считал нужным поспешить на Юг к Нучеку, пока стоит хорошая, тихая погода; а для исповеди и причащения служащих компании обещался заехать на обратном пути. 22 числа приплыли мы в Чугачское селение [300] Ахмылик, и в тот же день я приказал повестить жителей соседних мест, чтобы собрались для молитвы, исповеди и причастия. Назначив им пост, 23 и 24 числа я совершал богослужение и говорил поучение, а по исповеди 25 числа приобщил св. Таин 48 человек. После того крестил младенцев, повенчал брак, отпевал покойников, разбирал между Пугачами распри, мирил, и в ночь отправился дальше. До 29 Мая плыли хотя медленно, но благополучно. Когда проплыли Аяликскую бухту и нужно было объехать длинный мыс Воскресенской бухты, к вечеру поднялся ветер; дальше плыть было невозможно, воротиться назад чрез Аяликскую бухту тоже нельзя, пристать негде, вокруг утесы. Заехали в маленькую бухту, но и тут пристать нельзя: везде утесы. Что делать? Страх мучительной смерти объял всех нас. Но надобно же было на что-нибудь решиться. Усмотрели одно место несколько поотложе, подплыли к нему; но и тут беда: у самого утеса глубоко, берег очень высок и крут, из байдарки выступить на него неудобно. Но опасность возбуждает к решительности на все. Один из удальцов Кенайцев решился, что ни будет, выскочить из байдарки, кое-как вскарабкался на верх, привязал ремень к камню, конец его бросил нам. Взявшись за ремень, я поднялся на верх, за мною и прочие; потом поднимали груз с большими затруднениями. Байдарки втащили также веревками, немного повредив их о камни. Слава Богу! Все подняли и сами, хотя все измочились и продрогли от холода, но когда развели огонь, обогрелись и, оставшись на скале, ждали тихой погоды. Но трудная задача еще впереди: как спускаться с крутого утеса? 30 числа ветер стал стихать, и мы пошли искать спуска поглаже, чтобы не испортить байдарок об острые камни. На противоположной стороне мыса нашли место получше, весь свой груз перенесли сюда. Но спускаться с крутого утеса мудрено. Придумали посадить двух гребцов в байдарку, затянули комлейками люки, стали спускать, — байдарка носом погрузилась в воду, но по причине пустоты внутри всплыла на поверхность воды. Гребцы, лежавшие внутри, развязали люки, потом стали принимать прочие байдарки и груз, все уложили, как надобно, все люди спустились по ремню, только последнему уже нельзя было отвязать ремня от камня. Спустившись благополучно, поплыли дальше"».

«"1-го Июня приплыли к месту Чугачского селения Чаниги, но жителей никого не было: вероятно переселились в другое место, которого нам не найдти по причине множества больших и малых бухт и островов, в которых и природный житель заблудится. 4 числа утром приплыли к Нученскому редуту. Здесь после ветра очень дурно бывает приставать к берегу. Одна наша байдарка с толмачом опрокинулась от бурана; но бывшие на берегу люди спасли; только все, что было в байдарке, перемочилось. От Кеная до Нучека мы плыли 23 дня. В Нучеке все благополучно, мирно, неблагоприятных слухов о враждебных Колошах нет никаких. На другой день управляющий компанейскими делами послал [301] человека в окрестные Чугачские селения повестить, чтобы собрались в редут для говения. 6 числа я окрестил и миропомазал 23 человека, назначил пост и стал служить для жителей редута и находящегося при нем селения Чугач. 7 и 8, после общего богослужения, служил молебны, панихиды; 9 числа исповедывал, а 10 приобщал св. Таин. Причастников было 104. После вечерни служил благодарный молебен от лица причастников. К вечеру того дня приплыли Чугачи из окрестных селений. Я назначил им пост, окрестил 7 младенцев. 11 и 12 числ после службы исповедывал; приезжие просили скорее отпустить их, потому что у них началась ловля рыбы для заготовления на зиму. 13 числа приобщил св. Таин 103 человека; за вечернею службою служил для них благодарный молебен и отпустил; 14 числа совершал богослужение для прибывших вновь, окрестил 16 младенцев. 15-го числа повенчал брак Чугачский, 16-го исповедывал говеющих, 17-го приобщил св. тайн 93 человека, повенчал 12 браков, за вечернею поучал как вести себя после причащения, как блюсти себя от худых дел. Да и при каждом богослужении, по обычаю, я предлагаю приличное поучение"».

«"Слава Богу! В Нучеке я покончил все свои дела: немногие из Чугач остались без исповеди и причащения. Теперь нужно плыть дальше на Юг к Угаленцам. Угаленцы принадлежат к роду свирепых Колош; язык, нравы, обычаи, одежда, образ жизни — все тоже, как и у Колош. Но со мною живут хорошо. Во время плавания погода была хотя тихая, но весьма дождливая. 22 Июня мы приплыли в селение Угаленцев. Нас встретили с ружейными выстрелами в знав радушия. Мои гребцы Кенайцы боялись Угаленцев, но мы — бывалые, знакомые, успокоили их. В тот же день я окрестил здесь 40 человек с младенцами. Но очень затруднительно было записывать окрещенных на открытом воздухе — комаров тьма; да и говорить нужно было через двух толмачей, Чугачского и Угаленского. Этот разговор продолжался до полуночи, терпение совсем истощалось от усталости и особенно от комаров, а торопить Угаленцев нельзя. 23 числа после богослужения еще окрестил 23 человека, 24 и 25 числ после службы и поучения исповедывал, 26 числа приобщил св. Таин 117 человек, кроме детей. Некоторые просили повенчать их, но я не решился на это, зная, что они часто переменяют своих жен. После обеда отпевал покойников их и объяснял, что значит это служение. Они своих покойников также сожигают, чтобы тела их черви не точили, от чего будто бы родственникам умерших будет стыдно. Я говорил им, чтобы оставили такой обычай, но много не настаивал на том, чтобы не расстроить их при нетвердости в вере. 27 числа я утверждал их в вере христианской, говорил, как крещенным надобно вести свою жизнь и т. п. Благословив и предоставив их покровительству Божию, отправился обратно в Нучек. Вечером пристали мы к Чугачскому селению; здесь окрестил младенца. 29 числа приплыли в [302] Нучек; на другой день я отпевал покойницу; отпустил своих Кенайских гребцов в Кенай, — они давно стали проситься домой. Если не отпустить их, то впред ни за что не согласятся плавать со мною. Сам же остался здесь с дьячком в ожидании байдары, которая должна была приплыть в Нучек с Медной реки, чтобы с Медновцами подняться вверх по этой реке для проповеди. Во время пребывания в Нучеке я совершал богослужение, служил молебны, панихиды, окрестил младенца, повенчал 4 брака, с управляющим поверял запись Чугачей и Угаленцев, разбирал распрю мужа с женой. Жаловались они друг на друга, говорили, что лучше им порознь жить, нежели постоянно ссориться. Что мне было делать в таком случае? Если сказать: пожалуй, живите врознь, — то этим можно подать повод и другим к разводу. Я решил спор не властию, а увещанием примириться и устранить поводы к ссоре. Они послушались, помирились, в доказательство чего поцеловались и с миром возвратились домой"».

«"Чрез несколько дней приплыл к нам Угаленский тоэн с своими людьми и сказал, что они на устье Медной реки нашли два байдарных гребка Медновской работы. Это заставляет предполагать, что с Медновцами что нибудь случилось, — не опрокинулись ли, когда спускались? Спускаться по реке, особенно в порогах, очень опасно. Назад тому несколько лет, Медновцы, когда спускались по реке, опрокинулись, и несколько человек потонуло. Не мудрено быть тому и теперь. Не без важной причины произошло замедление спуска байдары: или потонули, или померли зимой от голода, который часто там бывает, или другое какое нибудь несчастие случилось. Да и время уже прошло, в которое удобнее бывает подниматься вверх; теперь невозможно обратиться назад, потому что воды спустились с хребтов, быстрота течения чрезвычайная. Если в малую воду надобно подниматься до селения 20 дней, то в настоящую пору этот срок удвоится, а с половины Сентября идет по реке шуга; следовательно обратно плыть невозможно, зимовать же там нельзя. Значит, Богу не угодно удостоить меня окрестить жителей Медной реки. Хотя мне и прискорбно, но утешаюсь тем, что так случилось не без Промысла Божия; а судьбы Боями для нас непостижимы; может быть, еще рано крестить их: пусть большим огнем возгорится в них ревность к христианской вере и спасению. Потому я решился возвратиться в свой Кенай. 25 Июля, помолившись Богу, простился с Ну чеком, отправился в Кенай чрез перенос, так называемый, Култучный, а вокруг морем плыть гребцы Чугачи не согласились, говорили, что это будет слишком долго: погода дурная, а им надобно скорее возвратиться домой, — у них производится теперь заготовление рыбы. Что делать? Надобно уступить им. Хотя мне и хотелось попасть в горную экспедицию, где я обещался быть на обратном пути для исповеди и причащения, но обстоятельства не позволили"». [303]

Этими известиями оканчивается дошедшая до меня переписка нашего знаменитого миссионера архипастыря с маститым первосвятителем Филаретом, Прошло еще около четырех лет, и Филарета не стало, а Иннокентий занял его место. Вступая на кафедру приснопамятного Филарета, он в глубоком смирении воскликнул: «Мне ли, наименьшему из деятелей, быть деятелем винограда Христова великого, славного и древнего? После кого становлюсь я здесь? Кто мой предшественник и кто я? Тут не может быть никакого сравнения!» Но и пребывая в Москве, он не переставал заботиться о миссионерском деле, по званию председателя центрального миссионерского общества. Один из наших ученейших и красноречивых проповедников (Ректор Московской Духовной Академии, доктор богословия, протоиерей С. К. Смирнов.) сказал пред гробом его в Сергиевой Лавре: «Воспитавшись в школе апостольства, святопочивший архипастырь и в первопрестольном граде не покидал своей любимой и задушевной мысли о ходе, дела проповедания Слова Божия неведущим Христа и о помощи проповедникам сего Слова. С какою радостию, с какою теплотою веры относился бывший миссионер к этому славному учреждению, видно из сочувственных слов, произнесенных им при открытии общества и произносимых после в его собраниях. Как для него отрадно и дорого было сочувствие всех сословий этому новому святому делу! Как вожделенны были для него добрые вести об успехах апостольской проповеди с вершин Алтая, с берегов Байкала и Амура, с равнин Средней Азии, из степей Киргизских, из Кореи и Японии, с отдаленных окраин Русской Америки, где он сам столько лет проповедывал! Как для него сладостно было слышать о дивных действиях благодати Божией на грубые сердца неверующих, привлекаемых в лоно Церкви Христовой! Эти радостные вести исторгали у него слезы благодарения Господу и приводили его в благоговейный восторг. При его неустанной заботе о деле проповедания, при его неоскудевающей энергии, средства помощи проповедникам и новообращаемым стали стекаться отовсюду и скоро возрасли в значительной степени. До самой смерти святитель лелеял в сердце своем мысль о миссионерстве, и скорбел он, что упадающие силы его не дозволят ему довести до вожделенного конца столь благоуспешно начатое великое дело просвещения, светом веры Христовой, насельников отдаленной Японии».

Граф М. Толстой.

Текст воспроизведен по изданию: Миссионерская деятельность покойного митрополита Иннокентия // Русский архив, № 7. 1879

© текст - Толстой М. 1879
© сетевая версия - Тhietmar. 2020
© OCR - Иванов А. 2020
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русский архив. 1879