-

Из записки А. Н. Муравьева о преосвященном Иннокентии архиепископе Камчатском.

(Сообщил А. В. Муравьев).

Кто бы мог угадать в смиренном отце Иоанне Вениаминове, с которым я нечаянно познакомился в 1839 г. в Преображенском соборе, во время всенощной храмового праздника, будущего епископа Америки! Он только недавно приехал тогда и еще никому почти не был известен. Мы с ним опять встретились в октябре того-же года в церкви обер-священника Армии и Флотов, протоиерея Кутневича, при крещении еврейского раввина Левинсона, приехавшего из Веймара принять исповедание православия. Отцу Иоанну, крестившему стольких диких язычников, любопытно было видеть крещение еврея; при сем случае он познакомился с некоторыми из благочестивых и именитых особ столицы. Я предварил о нем митрополита Московского, который с пастырскою любовию принял близко к сердцу дело Американской миссии. С тех пор признательный миссионер всею душою привязался к нему; сообщил ему все, что давно лежало на душе, его для блага своих неофитов, и, встретив теплое участие, довершил при нем свое духовное учение, ибо, как сам мне говорил, многому научился от своего владыки (так называл он преосвященного) и в догматическом, и в монашеском, и в пастырском отношении.

Не имея в течение 15 лет ни одного руководителя в пустынях Американских, отец Иоанн, со смирением благоразумного ученика, внимал опытной мудрости святителя и имел довольно высоты духа, чтобы познать, как душеспасительно будет для него такое послушничество; посему и усовершенствовался чрезвычайно в короткое время своего знакомства с владыкою так, что когда [95] пал на него жребий святительства, уже он созрел в пастыре. Чрез посредство митрополита сделался он известен Св. Синоду. Обрати внимание на заслуги о. Иоанна, сперва поручил Синод преосвященному Филарету, митрополиту Московскому, произвести его в сан протоиерея, намереваясь назначить его начальником миссии для просвещения Америки.

Затем о. Иоанн посетил Москву, чтобы привести в исполнение желание — напечатать Евангелие от Матфея на алеутском языке, и имел утешение видеть оное исполненным. Он посетил лавру Сергиеву, лавру Печерскую и Воронеж, пользуясь временем своего пребывания в России, ибо не надеялся более возвратиться из Америки и хотел познакомиться с отечественною святынею. Протекаемые им пространства казались ему ничтожными в сравнении с американскими. Как ревностный паломник, путешествуя к св. местам, он старался ознакомиться и с пастырями церкви, через епархии коих странствовал, и что замечательно, почти все единогласно, и особенно преосвященный митрополит Киевский Филарет, называли его будущим епископом Америки и советовали вступить в монашество.

Провидение вело его к сему великому званию скорбями семейными. Прежде чем отправился он в свое путешествие по России, получил горькое для него известие, что ясеня его скончалась в Иркутске и дети остались сиротами. Со смирением и твердостию принял он сию весть; это более развязало его с миром, и ом старался только обеспечить судьбу своих детей.

Благочестивый посетитель св. мест своего отечества возвратился в столицу и собирался зимою ехать опять в любимую им Америку; уже приготовлялось ему наставление письменное, как продолжать дело своей миссии, когда внезапно все члены Св. Синода единодушно пожелали послать его епископом в просвещенный им край. Отнеслись о том в компанию Американскую, и она с радостию приняла на свой счет все издержки по устройству повой епархии, отзываясь с любовию о предназначенном епископе. Все совершилось внезапно и скоро, как бы по данному свыше знаку. Камчатская и Охотская область присоединены к его новой епархии в двух частях света, простирающейся по морям на 7.000 вер.. вдоль [96] длинной гряды островов Курильских и Алеутских, и хотя в ней считалось мало церквей настоящих, зато какое обширное поприще открывалось в будущем!

Помню, что в то самое утро, как решилось дело сие в Си. Синоде, о. Иоанн рано посетил меня, и я предложил ему четки Иерусалимские, на память нашего знакомства. Он принял их и с улыбкою сказал: «разве вы хотите меня сделать монахом? и то уже мне все это предсказывают». Прежде сего о. Иоанн по имел расположения вступить в монашество, по когда Промыслом Божиим наступила пора его, он смиренно покорился водительству всеуправляющего Промысла. Надобно было поспешить пострижением и поставлением его в архимандрита. Оба действия поручены были Высокопреосвященнейшему Филарету, митрополиту Московскому. Отец Иоанн пожелал принять или имя Иннокентия, первого епископа Иркутского, от мощей коего он сам пошел проповедовать Евангелие в дикую пустыню, или имя Иоасафа, первого ее просветителя, бедственно погибшего в море. Митрополит предпочел первое имя, и пострижение совершено было за всенощным бдением на день Св. Апостола Андрея Первозванного, в домовой Троицкой церкви.

Нельзя было выбрать приличнее дня для сего обряда просветителю Америки; невозможно было без слез присутствовать при оном. В одном хитоне, согбенный у амвона под мантиею своих восприемников, с каким страхом произносил он тихие отпеты на столь же тихие вопросы митрополита, вполне, постигшего жизнь иноческую, и прямо отзывались в душу часто повторяемые постриженником слова на каждый обет иночества: «Ей! Господу содействующу»! Трогательно было и облачение нового брата в одежду нового звания, с объяснением духовным каждой части одежды. Глубоко был проникнут Иннокентий священным обрядом, и после его окончания, еще как бы вне себя, разгоревшийся духовным жаром, стоял он в мантии, в келиях преосвященного, ожидая его прихода. Я подошел его поздравить с новым званием. Иннокентий пламенно обнял меня; «не понимаю, что со мною делается. — говорил он: теперь я совсем иной человек: вот Иерусалимские четки, они мне пригодились сегодня»! [97]

И точно большая перемена даже и для мирского неопытного ока произошла в преосвященном Иннокентии после его пострижения и торжественного посвящения в сан святительский. Казалось, он рожден был для епископства: такая необычайная сановитость внезапно его украсила и с такою самостоятельностию совершал он богослужение, как будто уже многие годы святительствовал; невольное уважение вселял он во всех его окружающих, хотя обращение ого было растворено чрезвычайною любовию и сохранилась в нем вся прежняя простота убогого священника американского. Ревность его к делу миссии еще более воспламенилась, но смирение умножилось. «Мне надобно много молиться», говорил он однажды, когда мы встретились с ним у обедни на Троицком подворье: «я теперь монах, и если прежде иногда опускал богослужение, то ныне должен стараться каждый день при оном присутствовать, чтобы вознаградить прошедшее».

Особенно замечательны были слова его, когда он возвратился от аудиенции из Зимнего дворца Императорского, где милостиво был принят Государем Императором. Прямо оттуда приехал он к митрополиту, и я его там встретил.

«Теперь, — сказал преосвященный Иннокентий, — вижу я над собою всю неисповедимость судеб Божиих и какими тайными путями ведет нас Привидение к указанной заранее цели. Помните-ли, за год пред сим, когда я вам рассказывал, что старец алеутский мне предсказывал, что я увижу царя. И полагал тогда, что уже предсказание исполнилось, потому что имел утешение встречать на улицах Государя, но теперь вижу, что предсказание относилось к сей торжественной для меня минуте, и здесь видна не человеческая мудрость в словах старца. Что если бы за 15 лет перед сим он предсказал мне, убогому, женатому священнику островов Алеутских, что и буду епископом, голова моя могла бы вскружиться от такой мысли и сердце мое убито было бы горестию при мысли о скорой кончине жены моей, без чего бы я не мог быть епископом. Но старец указал мне только на окончательное действие того, что меня здесь ожидало, на новом моем поприще — на нынешнее представление Государю Императору: таким образом, я был пощажен и вместе с тем видел над собою [98] исполнение пророчества, чтобы веровать теплее в Промысл Божий, нас руководящий. Таковы всегда бывают пророчества, под мнимою оболочкою мрака являющие одну светлую точку, от которой внезапно разливается свет на все случившееся по воле Божией».

Митрополит Московский по болезни не мог лично рукополагать в Казанском соборе пр. Иннокентия, что его весьма огорчило, но они вместе служили литургию в день Рождества Христова, в малой церкви Троицкого подворья, столь для него памятной, ибо там произведен был и в протоиереи, и пострижен в иноки, и поставлен в архимандриты; посему и почитает себя Иннокентий под особенным покровительством преподобного Сергия. Трогательно было сие общее служение двух сроднившихся по духу святителей, и особенно во время торжественного молебна за избавление России от Галлов и с ними двадесяти языков. Оба на амвоне посреди церкви и со всею церковию преклонили колено. Митрополит Филарет читал красноречивую благодарственную молитву о спасении первопрестольного града, уже 20 лет вверенного его духовному бдению, которую некогда, еще будучи архимандритом, он и сам составил и в коей излилось все его сердце, исполненное любви к обеим отчизнам — земной и небесной. Он молил Господа, чтобы незабвенны были милости Его из рода в род позднейшими потомками и чтобы слава о том пронеслась до краев земли; и рядом с владыкою стоял на коленях другой епископ — Камчатский, Алеутский и Курильский, олицетворяя собою сии пределы земли, до коих должна была долететь пламенная молитва с вестию о спасении России.

Еще одно трогательное служение видел я на том же подворье Сергиевом; это было последнее, какое совершал преосвященный Иннокентий за три дня до своего отъезда, хотя это случилось в будни, но церковь была наполнена народом, и все плакали, когда во время молебствия в путь шествующих, епископ Камчатский коленопреклоненно умолял Господа благословить его вход и исход и все благое намерение его исполнить.

Намерением же его было окрестить всю северную Америку, для чего исход его простирался к востоку на 17.000 вер., и весьма прилично было на сей случай чтение Апостола о крещении [99] апостолом Филиппом Мурина, вельможи царицы Еоиопской, чрез которого воссиял свет всей дальней стране.

Такие минуты редки и умилительны.

Наступил день отъезда; я присутствовал при последней трапезе его у митрополита Московского и со слезами простился с ним в его келлиях, оставив их наедине, чтобы они могли еще однажды и в последний раз побеседовать духовно, а епископ Иннокентий — запастись советами на все время своего святительства.

Текст воспроизведен по изданию: Из записки А. Н. Муравьева о преосвященном Иннокентии архиепископе Камчатском // Старина и новизна, Книга 19. 1915