-

ВЕНИАМИНОВ И. Е.

МИФОЛОГИЧЕСКИЕ ПРЕДАНИЯ И СУЕВЕРИЯ КОЛОШЕЙ,

ОБИТАЮЩИХ НА СЕВЕРО-ЗАПАДНОМ БЕРЕГУ АМЕРИКИ.

(С особенною благодарностью помещаем отрывок из Записок почтенного соотечественника нашего, о трудах коего и долговременном пребывании в Америке мы уже говорили. Соединяя с ревностью христианского пастыря желание изучить нравы, обычаи, предания, язык дикарей, среди коих жил, О. Иоанн Вениаминов, без сомнения, подарит в своих Записках одно из любопытнейших сочинений об Америке. Предлагаемый отрывок, любопытностью, подробностью и простотою изложения, может служить доказательством наших слов. О том, с каким участием готовы принимать от нас подобные сведения иностранцы, служит немедленный перевод нашего известия об отце Иоанне в Прусской Государственной Газете. Мы уверены, что Записки его будут немедленно переданы в журналы и переводы иностранные. Ред. С. О.)

Колоши разделяют себя и всех жителей Американского материка, от Якутата даже до берегов Нового Албиона, на два главные рода. Один называется Вороний род, или род Еля; другой Волчий, или род Канука. Колоши Вороньего рода называются, по Колошенски, Киксати, а другие Циткуяти.

Первые, на вопрос: «Кого они признают своим родоначальником?» отвечают: Елахшукуа, или Елтушукуа, т. е. держу, или почитаю Еля, почитаем Еля. Колоши Волчьего рода ответят вам: Кучахшукуа, т. е. почитаю Куча. Первым именем ныне называется ворону, а вторым волка. Но под именем [41] Еля, или ворона, не разумеется ворон птица, но человек, носивший такое название. Колоши Волчьего рода признают своим родоначальником, не волка зверя, но какого-то Канука (Канук происходит от слова: Кану, садись, и может означать сидящего прежде всех.), также человека.

Колоши того и другого рода называют друг друга заочно Кунетканаги т. е., не наш, или чужой, но в глаза называют Ахсани, т. е. дядя с отцовской стороны, или Ахкани, т. е. зять, или шурин (от того, что женятся не иначе, как на чужеродной). А однородцы называют друг друга Аххуни, т. е. земляк, или Ахгакау, т. е. приятель.

Оба рода Колошей делятся на несколько поколений, называющихся именем какого нибудь зверя, птицы, рыбы и других животных. Колоши Волчьего рода, или правильнее сказать, рода Канука, имеют шесть главных названий, а именно: рода Волчьего, Медвежьего, Орлиного, Косаточьего, Шарки и Старичка (небольшой морской петушок). Колоши Вороньего рода, или Елева рода, имеют названия, рода Вороны, Лягушки, Сивуча, Филина, Кижуча (рыбы) и других (Колошенских названий поколений Вороньего рода я не мог узнать. А названия поколений Волчьего рода суть следующие: Кауаканиттан, Текуяти, Нангаги, Таклкуяти, Кашкиниттан, Нушкиттан, Иттлентан, Туциттан.).

Каждое поколение того и другого рода подразделяется еще на несколько семейств, или меньших родов, носящих название по бараборам, или селениям, напр. Нушкиттаны, Кукиттаны, Кауаканиттаны (или, как называем мы, Куквотаны, или Кухантаны), и проч. Таковых названий чрезвычайно много.

Знаменитейшее из всех Колошенских [42] поколений есть Волчье, а в нем семейство, или род, Кауаканиттанов, или Кухонтанов. Кухонтаны славились, не какими нибудь воинскими доблестями, но только многолюдством своим; число их было так велико, что они имели еще свои подразделения, как-то: Кучитан, Аникигайттан, Кукиттан, Каууиттан и Кхакаиттан; место жительства Кухонтанов ныне Чилкат, а прежде было еще другое, близ Ледяного пролива, называемое Какнау.

Все названия Колошей по бараборам, или семействам, состоят из многих слов, в коих последний звук тан означает жителя; ит значить барабора, или юрта (Значения начальных слов суть следующие: куч, волк; аникига состоит из слов: ан, селение, ик, лайда, кук ящик, кауг, бубен, кхака, или кака, на краю утеса; кауакан, сгорело огнем...). А потому название Кухонтанов, или, правильнее, Кауаканиттанов, нисколько не означает солдата, или воина (как мы привыкли называть их), но жителя бараборы, которая сгорела огнем, а воин называется атаутл, и может быть не из одного поколения Волчьего, или рода Кухонтанов, но вообще из всех Колошей.

Каждое поколение, того и другого рода, имеет знаки своего поколения, которые, при больших игрушках, или праздниках, называемых кхатати, выставляются снаружи бараборы, или внутри, в переднем углу; иногда начальствующий при игрушках надевает на себя особенный наряд своего поколения.

Знаки, или гербы сии, представляют того животного, по которому слывет поколение, и делаются, или из дерева, или из шкуры животного; знаки сии не изменяются и никогда не могут переходить из одного поколения в другое. Так, напр. в Волчьем роде, Кухонтаны имеют своим гербом волка и [43] орла; Текуяти и Нангаги медведя; Таклкуяти и Кашкикитаны косатку; Нушкиттаны (Нушкиттан состоит из слов: нум, крепость, или укрепленное место; шки от шаки, на горе, а ит-тан, как выше сказано, значит житель бараборы.) и Иттлентаны (Ит, барабора, тлен, большая, тан, житель. Куяти означает род, или порождение.) орла, или старичка, а Туциттаны шарку.

По сим знакам, часто Колоши называют и род свой, так, напр. Косаточьего рода, Медвежьего рода, Орлиного, и проч.

Такое разделение Колошей на роды, поколения и семейства дает повод к догадкам, что некогда жили они все вместе, но в разных бараборах, из коих каждая отличалась, или видом, или положением своим, на горе, под горою, у речки, и проч., как то видно из их названий, кончающихся на иттан, или итан. Но когда они, по причине умножающегося числа членов семейств, должны были разделяться, то каждый член одного и того же семейства, или бараборы, сохранял название той, в которой он родился, или жил первоначально.

Также можно думать, что разделение их на два главные рода происходит, или от двух семейств или, может быть, и от двух лиц, Канука и Еля, а разделение на поколения происходит, или от детей Канука и Еля, которые назывались именами птиц, зверей и других животных, или от семейств и первых их барабор.

Колоши говорят, что они пришли с Востока, и что первоначально произошли они на берегах против Шарлотских островов.

Прежде нежели буду говорить об обычаях Колошенских, расскажу их мифологические сказки о [44] Еле и Кануке. Сказку об Еле слышал я от трех Колошей, в разное время и в разных местах, в Стахине и в Ситхе: от главного тоэна в Стахине, от шамана, и от одного из умных в Ситхе Колошей, Кукхана. Стахинский тоэн, Шекш, рассказывал мне торжественно, при собрании многих Колошей, из коих с некоторыми, во время рассказа своего, он не один раз сверялся.

В рассказах об Еле главные обстоятельства одни и те же, но в подробностях есть разность.

Было время — говорят Колоши — когда не было света, так, что все люди ходили и все делали в потьмах. В то время жил какой-то человек; он имел жену и сестру; жену свою он так любил, что ничего не позволял ей делать, и она целый день только сидела в бараборе, или на открытом воздухе, на пригорке. У жены его было, восемь (Шекш говорил, что их было только четыре, по две на стороне, две на груди подле рук и две под животом, в сгибах ног.) живых птичек, красненьких (водящихся ныне в Калифорнии; Колоши называют их кун), по четыре на стороне, которые всегда были при ней, и отлетали от нее тогда только, когда она, в отсутствие своего мужа, окажет кому нибудь благосклонность свою. Муж ее был столь ревнив, что во время отсутствия своего запирал ее в ящик. Сестра его, называвшаяся Китхугинси (т. е. дочь водяной косатки), от кого-то имела несколько сыновей, но ревнивый дядя всех их истребил, одного за другим, или по подозрению только, или по доказательствам птичек кун. В способе, каким истреблял дядя своих племянников, Колоши между собою несогласны: здешние Колоши говорят, что дядя, коль скоро узнавал злые замыслы [45] племянника своего, то брал его с собою на промысел, и отплывших на большее расстояние от берега, опрокидывал бат, в котором сидел его племянник. Но Стахинцы говорят, что он заколачивал их в выдолбленную колоду (Чтобы сделать бат, или лодку, обыкновенно, прежде выдалбливают лесину, наподобие колоды, или узкого корыта, и потом наливши в нее воды кладут горячие каменья. Когда дерево начинает разопревать, разводят его, и дают обыкновенную форму.), потому, что дядя всегда работал баты, и для того каждый день отлучался из дома. Тем или другим образом, но верно то, что ревнивый и бесчеловечный дядя уже истребил нескольких своих племянников, и мать их плакала и рыдала о потере детей своих, но не могла пособить своему горю. В одно время, она сидела на берегу моря, одна с своим горем, и видит, что близь самых берегов проходит большое стадо косаток, из коих одна остановилась и вступила в разговор с безутешною матерью. Узнав все причины ее горести, она научила ее забресть в воду, достать со дна камешек, проглотить его и запить морскою водою. Китхугинси в точности сделала все, что говорила ей косатка, и лишь только она удалилась от берега, Китхугинси, тотчас забрела в воду, достала со дна маленький камешек (Кукхан говорил, что сама косатка дала ей его (Шаман Акутацын сказывал, что сама нашла этот чудный камешек.), и хлебнула несколько воды, еще волнующейся после ухода косаток. Следствием сего необыкновенного приема было то, что Китхугинси сделалась беременна, и через восемь месяцев родила сына, которого считала за обыкновенного человека, но то был Ель, или Эль (а не Элкх). Мать его, [46] прежде, нежели родила, скрылась от брата своего в тайное место.

И когда Ель начал подрастать, то мать сделала ему лук и стрелки, и научила употреблению их. Ель полюбил такое упражнение, и скоро стал искусным стрелком, до того, что ни одна птичка не пролетала мимо него, и одних только колибри напромышлял он столько, что мать его могла сделать из них парку, а чтобы вполне удовлетворить своей охоте, Ель сделал особенную маленькую бараборку, где было удобнее складывать птиц. В одно утро, сидя в своей бараборке, на ранней заре, видит он, что подле самых дверей его бараборки села большая птица, называемая Куцгатули, похожая на сороку, с длинным хвостом, и с предлинным, тонким, блестящим и крепким, как железо, клювом. Ель тотчас убил ее, весьма тщательно снял с нее шкуру, как обыкновенно снимают для чучелы, и тотчас надел на себя. И лишь только он это сделал, тотчас почувствовал в себе охоту и способность летать. Потому быстро полетел он вверх и летел до того, что носом воткнулся в облако, повис и едва мог вытащить свой нос. После того, он спустился опять в свою бараборку, снял с себя шкуру и спрятал ее. В другое время, он подстрелил большую утку, и снявши с нее шкуру, надел ее на мать спою; мать его также, лишь только надела на себя шкуру утки, тотчас получила способность плавать по морю.

После того, когда уже вырос Ель, мать его рассказала ему обо всех поступках его дяди. Ель лишь только услышал все, тотчас пошел к своему дяде, и в то время, когда тот обыкновенно уходил на работу, он пошел в барабору, [47] раскрыл ящик, где заперта была жена его дяди, и — птички тотчас отлетели от нее. Дядя, возвратясь домой и увидевши такой беспорядок, чрезвычайно рассердился. Но Ель спокойно сидел и даже не тронулся с своего места. Дядя тотчас вызывает его из бараборы, садится с ним в бат, и едет в такое место, где множество всяких морских чудовищ. Приехавши туда, бросил он его в море, и думал, что сбыл с рук нового своего соперника. Но Ель по дну моря вышел на берег и опять явился у дяди (Стахинцы говорят, что дядя заколотил его в колоду, приготовленную для бата, но Ель собственною силою разломал ее и вышел.). Дядя, видя, что не может погубить своего племянника обыкновенным образом, в гневе своем сказал: «Будь потоп!» и вода начала выступать из берегов, подыматься выше и выше, а Ель, надевши на себя шкуру сороки, полетел к облакам, и так же, как и прежде, воткнулся в них носом и провисел там, до тех пор, пока не прекратился потоп и не высохла вода, которая покрывала все горы и возвышалась даже до облаков, так, что хвост и крылья у самого Еля были в воде. По совершенном прекращении потопа, Ель начал опускаться на землю с легкостью пера, и опускаясь, думал: «Ах! как бы мне упасть на хорошее место!» — И упал он там, где заходит солнце, не прямо на землю, но в море, на морскую капусту (киш), с которой перевез его морской бобр. Стахинцы говорят однакож, что он упал на Шарлоттские острова, и отсюда, набравши в нос щепок дерева чаги (Чага, исполинская сосна, весьма ценная для Колошей тем, что из нее преимущественно делаются их баты, или лодки.), полетел по прочим островам; где [48] он бросал щепки чаги, там и родилось это дерево, а где не бросал, там и нет его.

Стахинская поэзия здесь на время умолкает. Но Ситхинцы говорят, что Ель, упавши с облаков, там, где заходит солнце, пошел оттуда к Востоку, и в одном месте нашел несколько мальчиков мертвых; пройдя их, видит он какую-то чайку, плавающую по морю, и говорит ей: «Что ты, друг и приятель мой? что у тебя есть?» Она отвечает ему, что у нее есть сак рыба (Род корюшки, из которой Колоши обыкновенно вытапливают жир, для употребления в пищу; он считается у них самым лучшим из всех.). «Если это правда, то покажи мне», говорит ей Ель. Чайка тотчас отлетела от берега, далее в море, нырнула в воду, достала, объявленную ею рыбу, и показав ее Елю, съела. Ель, оставя чайку, идет далее, и увидев цаплю, говорит ей: «Знаешь ли ты, что чайка тебя всячески ругает?» Цапля, рассердившись, тотчас полетела и напала на невинную чайку, и когда она вонзила лапу свою в брюхо чайки, то та выблевала из себя съеденную рыбку, которую Ель тотчас подхватил и взял себе. Оставя цаплю и чайку сражаться, пошел он далее, и пройдя несколько видит барабору, построенную на берегу моря; войдя в нее, находит предревнего старика, которому и говорит: «Знаешь ли ты? Я нашел сак рыбу». Тот отвечает ему: «Как это можно! Только я один могу давать и посылать эту рыбу». Но Ель, чтобы уверить старика, показал ему свою рыбку и рассказал все, как он достал ее. Старик, убедившись в истине, наклал Елю целый бат сак рыбы, и Ель отсюда уже поплыл в бате. И плывя далее, видит он на берегу женщину, и [49] говорит ей: «Не хочешь ли рыбы? Если хочешь, то бреди ко мне!» Та с охотою побрела к нему, и когда она зашла в воду, до того, что принуждена была поднять свою одежду на плечи, тогда Ель тотчас вырвал у ней несколько волосков из под мышки, и потом возвратился назад, к тому месту, где лежали мертвые мальчики. Приехавши к ним, начал он волосками щекотать в ноздрях мальчиков мертвецов, и кого пощекотит, тот чихнет и тотчас оживет, и таким образом оживил он всех. Дальнейшие похождения Еля, общие всем Колошам, т. е. Стахинским, Ситхинским и другим, известны почти всякому из них.

Ель имел способность оборачиваться всем, чем хотел, т. е. и птицею, и рыбою, и травою, но вид ворона принимал он чаще всего. Он был и есть всемогущ, и мог делать все, и он сделал все: создал человека, землю и все растения, достал солнце, луну и звезды. Ель не стареется, не умирает и живет еще и ныне. Ель любит людей, но прихотлив, и в припадке гнева своего насылает на людей поветрия и несчастия; он хотел бы даже потопить и истребить всех людей, но одна благодетельная старуха, Агишанаку по имени, противится ему.

В то время, когда происходили вышесказанные чудеса, свету все еще не было на земле, но он был у одного богатого и сильного тоёна, в трех ящиках; он хранил их очень тщательно, никому не позволяя даже дотрогиваться до ящиков. Но Ель непременно захотел достать свет и достал.

У Тоена была единственная дочь, девушка, которую отец любил чрезвычайно, лелеял и берег, [50] как глаз свой, до того, что не позволял ей ни пить, ни есть, без того, чтобы не осмотреть прежде тщательно пищи и питья, и потому Елю, который хотел родиться от нее, весьма было трудно исполнить свое намерение. Но однажды, он, обернувшись самою малейшею травочкою, прильнул к краю посуды, и когда тоенская дочь начала пить из посуды, разумеется, по тщательном осмотре, то Ель тотчас проскочил ей в горло. Как он ни был мал в травиночке, девушка тотчас почувствовала, что она что-то проглотила, и как ни старалась она извергнуть вон выпитое, но никак не могла. Следствием было то, что она сделалась беременною, и когда пришло время родить ей, то отец приказал подослать под нее бобров и разных товаров; но девушка не могла разрешиться, не смотря ни на какие старания отца и всех прислуживающих. Наконец, какая-то предревняя старуха повела ее в лес, и приготовила под лесиною постелю из обыкновенного моха, положила на нее, и лишь только девушка легла на мох, тотчас и разрешилась от бремени сыном. От того-то и Колоши ныне точно так поступают с своими родильницами.

Новорожденное дитя был Ель, но того никто не знал. Дедушка чрезвычайно обрадовался рождению внука, и полюбил его, не меньше дочери. Когда Ель начал подрастать, то он однажды чрезвычайно расплакался, так, что никто и ничем не мог утешить его: что ни дадут ему, он все бросает и кричит сильнее прежнего, а рукою своею показывает на то место, где висели три ящика с небесными светилами. Но дать их было невозможно, без особенного позволения дедушки. Наконец дедушка вынужден был позволить дать ему один [51] из ящиков. И лишь только Ель получил ящичек, тотчас утешился, сделался весел, и начал играть ящичком, не выпуская его из рук. Таким образом вытащил он его на двор, и там играл им всячески, а наконец, видя, что за ним не так строго смотрят, вдруг открыл крышку ящичка, и — о чудо! тотчас явились звезды на небе, а ящик опустел. Дедушка, узнавши это, пожалел о потере своего сокровища, но внука не бранил. Такою же хитростью достал Ель и другой ящик, в коем хранилась луна, и также ее выпустил. Наконец, ему хотелось достать и последний — самый драгоценный ящик, с солнцем, и Ель употребил прежнюю хитрость. Но дедушка долго не соглашался исполнить желания своего внука, так, что Ель от крику сделался нездоров и перестал есть и пить. Наконец, дедушка сжалился, велел дать ему последний ящичек, и приказал строго смотреть, чтобы он отнюдь не открывал его. Но Ель, лишь только вышел на двор, тотчас обернулся вороном (Кукхан говорил, что он вдруг сделался большим, или взрослым мужчиною.), исчез вместе с ящиком (Замечательно, что эта сказка о получении света вороном через рождение от девушки, известна была и Либевским Алеутам, почти в том же самом виде, выключая имени Еля, вместо которого играет роль ворон птица, и Тоен, хранитель светил, по их мнению, жил где-то на высоте. Кто от кого перенял предание? Колоши от Алеутов, или Алеуты от Колошей? или те и другие от кого нибудь еще?) и явился на своей земле. В одном месте, Ель, проходя, слышит человеческие голоса, но никого не видит, потому, что солнца еще не было. Ель спрашивает: «Кто вы такие, и хотите ли, чтобы у вас было светло?» Ему отвечают, [52] что он обманывает, и что он не Ель, который один только может сделать такое чудо. Ель, чтобы уверить неверующих, открывает крышку ящика, и тотчас является солнце, во всем своем блеске, но найденные им люди разбежались в разные стороны, кто в горы, кто в лес, кто в воду, и от того сделались зверями, птицами и рыбами, смотря потому, кто куда убежал.

Огня также не было на земле, но он был среди моря, на каком-то острове, и Ель полетел туда в шкуре своей сороки. Отыскать остров, взять головешку, для Еля ничего не значило; но перенести огонь на свою землю стоило Елю полноса. Взявши головешку в свой птичий клюв, полетел он со всею скоростью; но путь был далек, и головешка догорала, а бросить ее Елю не хотелось, и потому принужден он был пожертвовать половиною носа, только не своего, а той птицы, шкуру коей он имел на себе. И лишь только Ель достиг берега, тотчас бросил головешку на землю, и посыпавшиеся искры попали в камни и в дерево, и от того-то ныне и находится в них огонь.

Воды пресной также на островах не было до Еля, но она была на одном небольшом острове Текинуме, лежащем недалеко от мыса Омуни, или, по Колошенски, Шиглюту, в небольшом колодце, на котором лежал бессменный, вечный страж, Канук — герой и родоначальник Колошей Волчьего рода. Ель, употребя смешную хитрость, достал воды, набрав ее себе в рот, сколько возможно более, и по выдержании страшной пытки, полетел на острова и материк Америки; летая над землею, ронял он по капле, и там, где упали мелкие капли, текут ныне ручьи и ключи, а [53] где упали большие капли, там явились озера и реки.

Наконец Ель, совершив все великое и малое, ушел туда, откуда восходит солнце и дует восточный ветер (санахет). Место его пребывания, называемое Насшаклел (Нас, имя реки, впадающей в залив Наз; ашак — источник, или начало реки; Ел, имя Еля.), т. е. вершина, или источник реки Наса, впадающей в залив Наз, находится далеко внутри материка Америки, и недоступна даже самым духам; это доказывается тем, что в недавние времена, один дерзкий дух (екь) вздумал проникнуть туда, и был наказан тем, что вся левая сторона его окаменела, от того, что он, простираясь все вперед, не озаботился смотреть в сторону и потому не заметил чертогов Еля. Но лишь только поравнялся он с ними, тотчас постигла его кара ужасная, неслыханная — половина его окаменела. То же самое знамение явилось и на маске, его изображающей, которая находится у одного Шамана в Чилкате.

Ель имеет у себя сына, но неизвестно: от кого и когда родился он? Сын любит людей более, чем сам Ель, и потому часто упрашивает отца своего щадить преступников его заповедей и затевающих войны, и он же дает пищу и рыбу людям. О существовании Еля Колоши каждогодно получают вести с ветром (Похождения Еля здесь далеко не все высказаны. Он еще много делал разных штук, но чтобы собрать все рассказы об нем надобно б было обойдти все селения Колошенские.).

Предание о Кануки не столь определительно, или отчетисто, как предание об Еле; по крайней мере, оно не имеет стольких подробностей. Предание о [54] Кануке представляет его каким-то таинственным лицом, без начала и конца, и старше и могущественнее самого Еля.

Канун был человек, который некогда жил на одном безлесном островке, называемом Колошами Текинум, т. е. морская крепость, лежащем недалеко от мыса Омуни (Ommaney), по Колошенски Шиглюту, т. е. мыс Ситхи. На этом островке, по словам Колошей, находится небольшой четыреугольный, каменный колодец с водою, закрывающийся каменною крышкою; внутри колодца, в верхней части, видна узкая горизонтальная полоса особого цвета, которой в первые времена не было, но она сделалась тогда, когда Ель выпил, или украл воды из колодца, и на черте оставшейся воды явилась полоса. Говорят, что даже и ныне находящаяся в том колодце вода имеет чудное свойство: она тотчас скрывается, и появляется на лайде, если кто нибудь нечистый вымоет ею руки, т. е. или имевший дело с женщиною во время ее очищения, или имеющий руки, обагренные кровию нерпы и другого зверя. Вода эта, и самое место, где она находится, ныне называется Канукини, т. е. Канукова вода. Такое название носит она потому, что во время странствования Еля по свету, и когда еще не было пресной воды на земле, т. е. на островах и материке, Канук хранил ее в сказанном колодце, и столь тщательно и крепко, что построил барабору над колодцем и даже спал на самой крышке его.

Однажды, Канук, плывя в бате по морю, встретился с Елем, также плывущим в бате, и спросил его: «Давно ли ты живешь на свете?» Ель отвечал ему, что он родился на свет тогда, когда [55] еще земля не была переставлена (Колоши думают., что было время, когда их земля была не на нынешнем месте, а где-то на другом, а на месте ее была другая какая-то земля, но потом они, каким-то образом, переменились местами, или, буквально, переставились.). Канук отвечал ему: «А!» Потом Ель спросил его: «Ну, а ты давно ли живешь на свете?» — «С тех пор», отвечал ему Канун, «как снизу (аги, по Колошенски) вышла печенка (Что это за печенка, вышедшая снизу? я ничего не мог узнать.) (агитлюку)». — «Да», говорит Ель, «ты старше меня!» Разговаривая таким образом, они вместе плыли далее от берегов. Но Канук, желая показать свою силу, или преимущество перед Елем, снял с себя шляпу и положил позади себя, и в следствие того явился густейший туман на поверхности моря, так, что сидя на корме бата, нельзя было видеть носа его. Канук в то время отъехал от своего спутника. Ель, не видя ничего, долго блуждал по морю, и наконец начал кликать Канука: Ахкани! Ахкани! Но Канун молчал. Ель, ворочаясь туда и сюда, не знал куда плыть, и кликавши долгое время своего спутника, наконец со слезами начал умолять его и звать к себе. Тогда Канук, приблизят к нему, сказал: «Ну, что ты и о чем плачешь?» И с этим словом надел на себя шляпу и туман тотчас исчез. Тогда Ель сказал Кануну: «Ну, ахкани (мой зять и шурин)! ты сильнее меня!»

Потом Канук пригласил Еля к себе в гости, и когда они прибыли на вышесказанный остров Текинум, то Канук, между прочими угощениями, подчивал своего гостя пресною водою. Елю вода чрезвычайно понравилась, и он пил ее с ненасытимою жаждою, думал было и попросить, но постыдился. [56]

После обеда, Ель начал рассказывать о своем происхождении и рассказал всю историю мира. Канун слушал, слушал и наконец начал дремать. Ель, с намерением усыпить хозяина своими рассказами, все продолжает, и по временам приговаривает: «Послушай, ахкани — еще не все!» Но Канун, сколь ни занимателен быль рассказ Еля, не мог одолеть своей дремоты, и наконец заснул крепким сном, но не иначе, как на своем месте, т. е. на крыше колодца. В то время, Ель взял собачьего помета, и тихонько подложил к Кануну, а сделавши эту хитрость, отошел он от Кануна и начал кликать его: «Ахкани! вставай! Смотри-ка, что ты сделал!» — Канун, как ни крепко спал, пробудился при таком известии, и вдруг поворотившись, замарался, схватился рукою, и тотчас побежал к морю мыться. В то время Ель поспешил поднять крышу колодца, и пил воды столько, сколько мог, а напившись и набравши ее в рот, тотчас обернулся вороном и полетел в трубу бараборы. Но Канун закричал: «Держите его!» и Ель задержан был в самом отверстии — кем? этого не знают. Тогда Канун разложил огонь и коптил своего гостя, сколько ему было угодно. От того Ель сделался черен, а прежде того он был весьма бел. Наконец Канун умилосердился, или устал, и отпустил Еля, а тот полетел в свою землю, и начал ронять капли воды, которая у него была в рогу, и проч., о чем сказано выше.

Кроме сей сказки, никто ничего не знает о Кануне, а также и о том, куда он девался.

В Колошенской Демонологии собственно злых духов нет вовсе, но есть духи, называемые Еки, призываемые Шаманами. Сих духов бесчисленное [57] множество, так, что у всякого Шамана свои собственные, и по нескольку у каждого. Все вообще духи, или Еки, любят чистоту, и потому Шаманы перед призыванием их строго соблюдают целомудрие, иногда от 3-х до 12 месяцев сряду, и в той бараборе, где предполагается быть призыванию Еков, или шаманству, все вычищается, как можно лучше, и около огня посыпают свежим песком.

Еки разделяются на три класса: первые Киеки, т. е. верхние (от слова кина, верх); вторые Такиеки, т. е., живущие там где-то на материке, в северной стороне; третьи Текиеки, т. е., водяные, или морские. Верхние еки, или киеки, суть души храбрых людей, убитых на войне. Место жилища их полагается там на верху, или на небе (которое по временам открывается для принятия новых душ, что случалось видать многим, впрочем всегда на беду, потому, что видящий открытие неба скоро умирает), и потому называется Киуакау (от слов: кина верх, уа походит, кау человек). Киеки являются Шаманам всегда в образе воинов, в полном вооружении. Такиеки, или земляные духи, составляются из душ людей, умирающих обыкновенною смертию, т. е. не убитых на войне: говорю, набираются, потому, что не всякая душа может быть Такиеком, или, иначе сказать, не всякая душа человека, умершего не на войне, может являться Шаманам. Но какие же являются и почему другие не являются? Об этом Колошенская Демонология умалчивает. Место жилища Такиеков называется Таканку, и полагается на севере (Таку, т. е., там где-то, далеко). Таканку есть сборное место всех вообще душ, выключай храбрецов, убитых на войне; дорога в это место не для [58] всех равна, и для тех, по коим родственники плачут менее, она гладкая и ровная, а для тех, у коих родственники плачут сильно, она болотиста, или, буквально, водяниста. Такиеки являются Шаманам в образе земных животных, а Текиени, или водяные духи, в образе морских животных, как-то: китов, косаток, и проч., по виду коих они имеют и свои названия (наприм., дух волка, или волчий Ек; дух касатки, или косаточий Ек, и проч.). Но откуда явились, или набираются Такиеки? Этого до совершенства Колоши объяснить не умеют, а думают некоторые из них, что то души тех самых животных.

Все вообще еки любят бубны, и потому являются не иначе, как при бубнах и над бубнами.

Колоши верят, что всякий человек имеет своего Тукинаека (ту его, кина верх, ек дух), который всегда пребывает над ним, но от лукавого и нечистого человека ек отходит, или убивает его. А потому говорят они: «Если я сделаю худо, то пусть мой кинаек, или ахкинаек, убьет меня!»

Души всех людей никогда не умирают и не умрут; но по выходе из человека они разделяются на двое: одни живут там на верху, и называются Киуакау, а другие называются Цкекау, т. е., с людьми не живущие (от слова Цикиги). О местопребывании тех и других сказано выше. Но здесь надобно прибавить, что Цкекау, или души людей, умирающих обыкновенною смертью, живут там, в Таканку, не все в одинаковом состоянии. Душам тех, коих тела сожжены, тепло, легко и светло, потому, что они всегда могут подходить к огню. А тем душам, коих тела не сожжены, темно, холодно и тяжело, [59] потому, что они всегда стоят назади других и к огню приближаться не могут. Душа тех, для коих, или на имя коих, не убиты калги, там живут одни, без всякой прислуги, и потому сами для себя работают. А души тех, для коих убиты калги, напротив, имеют прислугу.

Души умерших людей переселяются, или, лучше сказать, возвращаются на сей свет, но не в животных, а в людей, и не иначе, как к родным, и вселяются в женщин и родственниц, которые от того именно и делаются беременными. Потому, если женщина во время беременности своей часто видит во сне кого нибудь из своих умерших родственников, то думает, что он поселился в ней, или когда на теле родившегося младенца увидят какой нибудь признак сходства с кем либо из умерших родственников (родимое пятно, или недостаток, общий с умершим), то уверены, что покойник возвратился на землю, и от того новорожденному дают его имя.

Бедняки, видя лучшее состояние богатых Тоенов, и разность между детьми их и детьми своими, говорят: «Когда я умру, то непременно приду в семейство к такому-то Тоену», которого он предпочитает. Другие говорят: «Ах! скорее быть бы мне убитым, и я снова и скорее пришел бы сюда!» Из сего последнего можно заключить, что быть убитым для Колоша гораздо лучше, чем умереть обыкновенною смертью, и что убитым лучше на том свете житье, и они скорее других могут воротиться назад (Но приведенная поговорка, или мнение Колошей, доказывает и то, что и они не чужды желания человека возвратить прошедшую молодость и начать жизнь новую, лучшую — разумеется, по мнению их.). [60]

Души убитых на войне, или души Киуакау, часто являются в виде северного сияния, или, говоря иначе, северное сияние (кицук) Колоши почитают явлением, или маневром Киуакау. Особенно, северное сияние, которое бывает столпами, или снопами, иногда то подвигающимся в ту или другую сторону, то перебегающими, то сменяющими одни других, кажется дикарям очень похоже на военные их маневры. Сильное северное сияние почитается предзнаменованием большого кровопролития, потому, что киуакау хотят себе товарищей.

Колоши молятся, или призывают на помощь в своих несчастиях и болезнях, но не Еля, а главного ека какого нибудь славного, или известного Шамана.

Колоши верят, что в самом деле (как говорят им наши простолюдины), гром есть следствие того, что Русский Бог ездит и палит из пушек (по сходству громового гула с пушечным). Собственное их предание о громе следующее: когда-то жили брат и сестра, по имени Хетл (т. е. гул, эхо) и Агишанаку (т. е. внизу старуха, или нижняя старуха). По какому-то случаю, им должно было расстаться (я не мог ни от кого узнать, до потопа ли это было, или после потопа? Но, вероятно, по причине наступающего потопа), и брат, при расставании своем, сказал сестре своей: «Ты меня никогда не увидишь, но пока я буду жив, ты всегда услышишь меня», и потом, надев на себя шкуру какой-то огромнейшей птицы (подобно Елю), полетел он на юго-запад, за облака или туда, что Колонии называют Куцги. Сестра, простившись с братом своим, взошла на гору Энном, и вдруг спустилась под землю. [61] Доказательством сего последнего служит то, что и ныне на верху Эчкома видна яма (кратер). Нежный брат, чтобы известить сестру свою, находящуюся под землею, каждогодно почти прилетает в Ситху, и гром есть гул, или размах его крыльев, а молния блеск очей его. По когда Хетл рассердится, то огромными лапами своими вырывает и сокрушает целые деревья, или зажигает леса. Ветряная мельница в Ситхе, которая, по нашим преданиям, сгорела будто бы от молнии в 1827 году, в самом деле была сожжена Хетлем, и служит для Колошей важным доказательством существования и могущества его. Существование и силу Хетля доказывают особенно находимые на некоторых, к северу лежащих, высоких горах китовые кости, а иногда целые остовы сих животных, которых туда заносит Хетль, особенно любя есть китовину, и не менее, как по целому киту употребляя за каждый прием. Схватить кита и даже двух вдруг, для Хетля тоже значит, что для нас схватить две сельди, или, никак не более, как два кижуча.

Сестра Хетля, Агишанаку, несравненно полезнее для всего рода человеческого, нежели этот истребитель китового рода. Агишанаку с самого того времени, как низошла под землю, поддерживает ее, или держится за столб, на котором утверждена земля. Колоши уверяют, что земля стоит на одном огромном столбе, а не на трех китах, как думают наши простолюдины. И этот-то столб хранит и поддерживает Агишанаку, а иначе земля давно бы опрокинулась и потонула в море; и к счастию Агишанаку бессмертна, сильна, бдительна, никогда не спит, и очень любит людей за то, что они раскладывают огонь на земле [62] и тем ее согревают; следовательно, введение каминов и печей между Колошами может быть весьма гибельно для бедной земли.

Эта нижняя старуха столь сильна, что в состоянии противостоять самому Елю, который нередко, за несохранение его заповедей, и особенно за сильные кровопролития, покушается истребить всех людей, живущих на земле, и в порыве гнева своего приходит к старухе Агишанаку, оттаскивает ее от столба, поддерживаемого ею, но не может оторвать ее, а между тем возня Еля с Агишанаку бывает причиною землетрясений.

О солнце говорят Колоши, что оно движется вокруг земли, а не земля вокруг него. Солнце и месяц, по их мифу некогда были людьми, братом и сестрою. Но кто из них был братом, кто сестрою, верно сказать не могут, полагая, что месяц был брат, а солнце сестра. Сестра, живя на земле, имела любовника, но тайно от всех. Брат ее, каким-то образом узнал о том, и хотел пристыдить сестру свою необыкновенным образом. В одну темную ночь, когда был он уверен, что любовник сестры к ней не придет, пришел он к ней сам; сестра приняла его за любовника, и ласкала его по обыкновению, но не видала от него ласканий. Это ее несколько удивило, и она, как будто в наказание, вздумала тайком навязать на косу его, на голове, какой-то знак, с тем, чтобы посмеяться по утру над своим любовником. Но, вместо любовника, она видит свою примету у своего родного брата; тотчас от стыда убежала она из дома, и потом сделалась солнцем, а брат сделался месяцем. Стыд сестры его остался всегда с нею, и от того она старается убегать от [63] своего брата, встречаясь с ним, как можно реже.

Солнце считается бедняком, и не столько чистым, как месяц, от того, что на солнце сушится всякое платье, а месяц, напротив того, богат, и изредка только бывает у него недостаток (по нашему, затмение). Но добрые и щедрые Колоши тотчас стараются вознаградить его. Лишь только увидят припадок оскудения богатства месяца, тотчас все богатые Колоши выносят на улицу свои пожитки, бобры и товары разные, без остатка, и держат до тех пор, пока луна не сделается опять богатою, и тогда обирают они свои пожитки назад, не оставляя ничего в дар луне.

Полное затмение луны почитается тем, что луна сбилась с своей дороги, и тогда все выходят и поют особенные песни, направляя тем луну на путь ее; вообще, полное затмение считается предвестником великих несчастий. Албатрос Колоши не бьют, для того, чтобы не испортить погоды. Медведя почитают оборотнем, или, иначе сказать, думают, что он был некогда человек, и что он и ныне человек, но только в виде медведя. Говорят, что будто какая-то Тоенская дочь, за то, что смеялась над медведем, попалась к нему в лапы. Предание о том таково: в один осенний день, Колошенки собрались идти за ягодами, а с ними и означенная Тоенская дочь; в одном месте, переходя медвежью тропу, увидели они его помет, и Тоенская дочь начала смеяться над тем, и над самим медведем, называя его неповоротливым, глупым, слепым, и проч., словом сказать — обругала его всячески. Подружки, сколько ни унимали ее, но все было напрасно. Потом, когда набрали ягод и пошли домой, корзина у Тоенской [64] дочери оборвалась и ягоды рассыпались; подружки пособили ей собрать ягоды и опять пошли домой; но корзина у Тоенской дочери опять оборвалась и рассыпалась; подружки опять помогли ей собрать и исправиться, но тоже случалось в третий, четвертый раз и более, так, что наконец подружки, в досаде на нее, оставили ее одну и пошли домой без нее. Несчастная девушка, собравши ягоды, шла за ними, но при наступившей темной ночи, заблудилась в лесу, и наконец, утомившись исканием дороги, принуждена была сесть под лесиною, где скоро и заснула. Вдруг приходит к ней человек и будит ее, называя по имени; пробудившись, видит она перед собою своего любовника (она была девушка взрослая и не без сердца). Чрезвычайно обрадовалась красавица такому случаю, и тотчас пошла за своим любовником, который приглашал ее идти с ним. Уже несколько времени шли они рука в руку, но все еще не выходили на дорогу, так, что девушка стала беспокоиться и спрашивать своего милого, но он весьма сухо отвечал ей, что скоро придут домой. Наконец он приводит ее к медвежьей берлоге, и говорит ей: «Ступай туда! Вот наш дом!» Девушка испугалась, но мнимый любовник настаивал, чтобы она лезла в яму, которую ей показывают, и девушка принуждена была лезть. Лишь только вошла она туда, то увидела перед собою двух медведей, тотчас бросилась вон и хотела бежать, но любовник удержал ее, и наконец успокоил, что это ей так показалось; девушка опять полезла в яму, и в самом деле, вместо двух медведей, видит старика и старуху, которые очень ласково приглашают ее к себе. За нею вошел и мнимый любовник ее, и вдруг, приняв [65] вид медведя, начал ей выговаривать за то, что она смеялась и ругала его, а потом рассказал ей и доказал, что медведи такие же люди в своей кануре, по только вне ее они медведи. Девушка, сколько ни плакала и ни горевала, наконец полюбила своего медведя и сделалась его женою. Весною Колоши напали на берлогу, убили старика, старуху и молодого медведя, хотели убить и Тоенскую дочь, которая также приняла образ медведя, но она, узнавши в промышленниках своих братьев и родственников, закричала им человеческим голосом и тем остановила их, а потом, рассказавши все свое приключение, уверила их, что она не медведица, но дочь Тоена. Дело кончилось тем, что она пришла домой и опять сделалась человеком.

И потому ныне, Колошенки, увидев след медведя в лесу, или какие либо его признаки, заочно хвалят его, уговаривают и умоляют, чтобы он не рассердился и не увел к себе. А мужчины от убитого медведя, по содрании шкуры, отнимают голову, и украсив ее перьями, подобно шаманской голове, ставят к огню и поют особенные песни, для того, чтобы и впредь им было такое же счастие в промыслах, и отнюдь не дерзают смеяться, или говорить какие либо худые слова (что называется вообще тликас) на счет медведя (Странно, что и в Сибири между промышленниками есть поверье, что если смеяться над убитым медведем, или, как говорится, галится, то он может ожить и разделаться с своими насмешниками. А потому, прежде нежели начинают сдирать с него шкуру, обрубают у него лапы, выкалывают ему глаза, или подрезывают жилы, дабы он, в случае неосторожности оживши, не мог бегать и видеть.).

Вера, или верование словам Шаманов между [66] Колошами в великой силе. Все, что ни скажут, или что ни говорят Шаманы, дикари принимают за истину. Так, например, Шаманы запрещают Колошам есть китовину и Колоши не касаются ее. Но почему такое табу последовало на китовину, которая у других Американцев считается за лакомство и есть главная пища? — Неразгаданная тайна. Вера в слова Шаманов была и долго будет сильнейшим препятствием к просвещению Колошей. Правда, ныне, время от времени, менее и менее является знаменитых Шаманов, или отъявленных кудесников, и в настоящее время известно только два таких Шамана: один в Чилкате, а другой в Якутате, из коих последний столь силен, что не допустил оспы до своих земляков и родичей, а о другом рассказывают чудес не менее. Но, не смотря на то, что ныне Шаманы делаются хуже, Колоши говорят и думают, что не то, будто их мощь сама собою прекращается от обращения с Рускими, но что нынешние Шаманы невоздержны и слабы, и от того дескать, не могут они быть так могущественны, как прежние.

Быть Шаманом, значит иметь в своем заведывании несколько духов (еков), призывать их, уметь ломаться во время призывания, узнавать неведомое и предотвращать беды и несчастия, посредством еков. Такова цель шаманства, но лечить болезни не всегда считается делом Шамана.

Шаманство почти всегда бывает наследственное; оно достается вместе со всеми принадлежностями Шамана, или, как говорят толмачи, с инструментами шаманства, т. е. личинами, бубнами, ремнями, и проч. Потому не всякому желающему быть Шаманом бывает это всегда возможно. Даже из [67] самых наследников Шамана не всякий желающий может быть Шаманом, но только тот, кто получит в удел еков, или в состоянии видеть их. Иной как бы ни старался залучить к себе еков, как бы ни мучил себя, не может ни одного видеть. Другой, напротив того, хотя совсем не желал бы быть Шаманом, но еки навязываются к нему сами. Так сказывают о двух шаманских детях, в Якутате, из коих один хотел быть Шаманом, но не мог, а другой не хотел, но еки не давали ему покоя: что он ни делал и куда ни уходил — еки всегда являлись к нему. Чтобы избавиться от них, он даже оставался с нечистыми женщинами (что считается самою величайшею нечистотою, отгоняющею еков), но еки и оттуда его вытаскивали, а потому, наконец он принужден был сделаться Шаманом, и сделался знаменитым и сильным. Это тот самый, о котором сказано выше, что он не допустил оспы до своих.

Желающий вступить в Шаманы, уходит в лес, или в горы, туда, где не ходят люди, и живет там около двух недель, а некоторые и более месяца, во все время питаясь только корою незамайника. Время пребывания Шамана в пустыне зависит от того, как он наполнится еками, (которые иногда очень долго не являются), и пока главный из них не даст ему выдры, как необходимой принадлежности всякого Шамана. Когда Шаман получит в себя Еков, главный или сильнейший из них, в заключение его посвящения, посылает ему выдру, в языке коей заключается вся сила шаманства. Выдра сама выходит на встречу Шаману, и лишь только он увидит ее, то останавливается, и не допуская ее до себя на [68] большое расстояние, убивает ее одними словами, или одним звуком — О! произнесенным разными тонами четыре раза. Выдра, лишь только услышит, такое страшное заклинание, тотчас опрокидывается на спину и умирает, высунув, язык. Шаман подходит к ней и начинает отрезывать язык, с приговорами, чтобы ему в новом звании своем не подгадить, чтобы шаманить искуснее и коверкаться ловчее, и проч. Отрезавши язык, он кладет его в особенную коробочку, наполненную разными лоскутьями, и все это прячет в непроходимом месте, потому, что если кому из профанов случится найдти сей талисман, называемый кушталюте (т. е. язык выдры), тот сходит с ума. Шкура выдры снимается тщательно тулуном, или чучелою, и в таком виде всегда остается при Шамане, составляя неотъемлемый знак колдовского ремесла. Мясо выдры зарывают в землю.

До прибытия Руских, никто из Колошей не смел даже коснуться вообще до всякой выдры, но ныне они бьют их для торговли, не опасаясь и не видя от того никакого зла.

Те несчастные, коим не удается накликать Еков и получить от них выдры во время поста своего, ходят на могилу Шаманов, и спят с ними, или вынимают у кого нибудь из них зуб; также отрезывают конец мизинца, и держать то и другое во рту, для того, чтобы вернее получить Еков и выдру.

Когда новопоставленный Шаман наполнится Еками, и получит от них силу, заключающуюся в языке выдры, или, сказать вернее, когда ему удастся наконец поймать выдру, он оставляет пустыню и является к своим родичам, изнуренный постом до того, что лицо его делается, как будто [69] восковое, и тотчас объявляется шаманство, для показания силы и искуства новоявленного кудесника.

Иногда, такой искатель шаманства столь долго пропадает в пустыне, что родственники совсем отчаяваются увидеть его, но, будто спасенный некиим чудом, является он потом в силе необыкновенной, к их и своей славе.

Слава Шамана зависит от числа Еков его. Хорошие Шаманы, имеющие множество Еков, и умеющие держать их в руках, бывают очень богаты, от того, что Еки им служат и доставляют счастие во всех случаях, но худой Шаман бывает беден, и если он не всегда сохраняет чистоту, то собственные Еки убивают его.

Шаманы не могут остригать своих волос в каком случае, и в самом большом трауре, стригут они только переднюю часть головы, но затылок и коса остаются навсегда неприкосновенными.

У всякого Шамана есть свои Еки. Еки предки не всегда и даже очень редко достаются наследнику. Для всякого Ека есть свое имя и своя песня. Еки предков являются со временем, и по большей части, во время уже шаманства. В таком случае, Шаман, от радости, что получил Ека своего отца, или дяди, обдаривает всех гостей (кунстканаги).

Колоши говорят, что Шаманы, во время шаманства, имеют власть и силу бросать Еков в тех, кто не веруют им, и с тем несчастным, кто подвергнется их гневу, т. е. с тем, в которого Шаман бросит Ека, делаются оцепенение и обморок на долгое время, но не смерть, потому, что пораженный мало по малу приходит в чувство, и потом оживает совершению. Но рассказывавший мне Колоша, несколько раз бывший при [70] шаманствах, и сам бывавший помощником Шамана и запевалою, никогда не видал столь страшной кары за неверие, вероятно, от того, что при нем не было неверующих.

Здесь кстати сказать о двух Шаманах знаменитейших своею силою и чудесами. Один из них еще здравствует, и имеет, как я сказал, пребывание в Чилкате, а другой был Ситхинский, и очень недавно умер.

О последнем рассказывают, что однажды велел он своим сродникам и помощникам отвезти его на бате в бухту в Чистых островках (за Эчкомом), и там бросить в море; и будто бы, когда привезли его в означенную бухту, то велел он остановиться в самом центре ее, связать его, завернуть в рогожу и опустить на дно моря. Сердобольные родственники, не зная, что дело кончится необыкновенным чудом, долго не соглашались исполнить приказания своего Шамана. Он настоял, и как ни жалели его, но должны были ему повиноваться. В следствие того, к завернутому в рогожу Шаману привязали ремень, сделанный из очарованной выдры, взяли Шамана на руки и ухнув четыре раза, опустили его в море. Шаман скорее камня и подстреленного кита пошел ко дну, так, что едва успевали травить ремень, но мало по малу, он остановился, и помощники его привязали к концу ремня надутый пузырь той же выдры. Постояв на месте и не видя ничего необыкновенного, поехали они на берег оплакивать своего знаменитого сродника. По утру, на другой день, поплыли посмотреть то место, где брошен Шаман, и не нашли ничего особенного, кроме плавающего по воде пузыря; тоже самое видели и на третий день, а на четвертый день [71] после погружения Шамана в море, опять поплыли, но не нашли ничего, и наконец, погоревав и потолковав кое о чем, хотели ехать домой оплакивать бедного старика. Вдруг, и стороне слышится им гул, похожий на гул бубнов, в которые бьют при шаманствах. Удивленные родственники Шамана поплыли туда, откуда происходил гула., и приблизят к одному утесу, совершенно отвесному, видят на нем премножество певчих птица., какие только бывают в Ситхе, а среди утеса — своего Шамана, распростертого, лежащего вниз головою и ничем невредимого; по лицу его ручьем текла кровь из его гортани, но Шаман был жив и пел песни. Сродники его, употребя все возможные усилия подняться до Шамана, наконец сняли его, и когда положили его в бат, то он явился как будто ни в чем не бывал, стал здоров, бодр, весел, и велел плыть домой.

Все такие кудесы были причиною и следствием того, что Шаман получил нового, сильного Ека.

Другой Шаман (Чилкатский) славится тем, что у него, как говорят самовидцы (в числе коих был и мой толмач) есть маска, изображающая Такиена, у которой вся левая сторона окаменелая, а другая сторона, как была прежде, так и ныне, мягкая. Маски Шаманские обыкновенно делаются из красной ольхи. Чудное окаменение маски случилось очень недавно, и не с одною было маскою, но и с тою палкою, которая употребляется при шаманстве, и даже часть горностая, которая обыкновению бывает на палке, сделалась каменною. Все видевшие такую чудную маску, уверяют, что, действительно, одна половина у ней деревянная и мягкая, а другая совершенно каменная, или по крайней мере, ее не берет нож, и она ломается, как [72] камень причем и вид окаменевшей половины не одинаков с другою, но отличен.

Причина такого окаменения одного из приборов шаманских сказана выше, т. е. оно было наказанием за дерзость того Ека, которого изображала маска, и за покушение проникнуть до чертогов грозного Еля, или, говоря иначе, пробраться до вершины реки Нас. (Не годится ли это средство напугать Англичан, и заставить их не простираться в верх по Американским рекам?)

Шаманских приборов у каждого Шамана бывает по нескольку; но у Шамана, о котором говорю, было их несколько сундуков; все они хранились в лесу и привозились тогда только, когда должно было приниматься за шаманство. Количество приборов есть мерило силы и могущества Шамана.

В случае болезни Шамана, все сродники его постятся по нескольку дней, для того, чтобы он выздоровел.

Похороны Шамана совершенно отличны от похорон обыкновенного Колоши, тем, что Шаманов никогда не жгут. Если Шаман умрет, то оставляют его в том углу, где умер (Шаманы, кажется, всегда имеют в бараборе место впереди, в правом углу от дверей), на целую ночь, а на следующий день переносят его в другой угол, потом в третий, и наконец, на четвертый день, ставят в последний угол. Во время перенесения трупа из угла в угол, все живущие в бараборе постятся. На пятый день происходят самые похороны; одевши в полный шаманский наряд, на руки мертвецу надевают рукавицы, или перчатки, на ноги торбосы, и потом кладут его на доску, у коей с боков наверчено несколько дырок; тут [73] привязывают его ремнями. В носовой хрящ продувают ему одну из костяных палочек, употребляемых при шаманстве. Волосы на голове его собирают в пучок, и в них ввязывается другая шаманская костяная палочка. Потом голову накрывают большою корзиною, сделанною из прутьев, и устроив все таким образом, относят, или отвозят Шамана в лес, где кладут его на возвышенном месте, нарочно для того устроенном, на стойках, делая над ним памятник, или шалаш.

Колоши думают, что один из главных Еков Шамана всегда живет при нем (и наверное в корзине), а от того трупы Шаманов не гниют, но делаются сухи, как юкола; но однакож мне случилось видеть гроб Шамана, и я видел, что труп его совершенно сгнил. Но этот Шаман, верно, был плохой, или, за невоздержание свое, убит Еком.

Замечательно еще поверье, что никогда не упадет лесина на гроб Шамана, но всегда подле, и также, что стойки, на которых утверждается гроб Шамана, подгнивают все вдруг, и от того гроб падает на землю ровно, но не ногами и не головою прежде. — При больших поминках, или семейных игрушках, родственники Шамана могут поднять и его, как других.

Мимо гроба Шамана никто не проезжает без того, чтобы не бросить в воду сколько выбудь табаку, как жертву, и, кажется, это единственный случай, где Колоши жертвуют, или приносят жертвы для получения житейских благ. Бросая в воду табак, Колоши творят молитвы Шаману о своем благосостоянии и счастии.

Шаманствы у Колошей бывают большие и малые. [74] Первые всегда только в зимние месяцы, и не иначе, как в 7-й, или 8-й день луны, т. е. на первой ее четверти, и в полнолуние. Такие шаманствы бывают, как выражаются Колоши, для поправления жила, или селения, т. е. в то время Шаманы, торжественно призывая своих Еков, велят им на будущий год дать счастие во всем их сродникам и селению, а паче себе, и отгонять поветрия от селения на другое селение, и проч.

Шаманство совершается Шаманом и его сродниками, которые помогают ему во всем, а особенно в пении песен.

В тот день, когда назначается шаманство, никто из сродников колдуна не ест и не пьет, с самого утра до следующего утра, и сверх того, перед самым шаманством, все принимают рвотное, для очищения себя, т. е. выпивши несколько воды, кладут в горло перо, нарочно для того устроенное, движением его производя рвоту.

Начало шаманства бывает при закате солнца, а оканчивается с появлением утренней зари.

Когда солнце начнет приближаться к закату, собираются все Колоши в барабору, назначенную для шаманства, которую, как сказано выше, очищают сколько можно лучше, и около огня усыпают свежим песком. Лишь только настанет время, начинаются песни; их поют мужчины и женщины, все вместе, а один из певцов колотит в бубен, который всегда висит впереди, на правой стороне от входа. Шаман одевается в свой наряд, бегает вокруг огня (всегда по солнцу), начинает кривляться, делать разные насильственные телодвижения, в такт бубну и песням, до такого исступления, что глаза его наконец совершенно закатываются под лоб; лицо Шамана [75] всегда бывает обращено вверх, к отверстию трубы. Кобенясь таким образом несколько времени, вдруг Шаман останавливается, и смотрит на верх бубна, и иногда кричит что-то такое. В то время умолкают бубен и песни, и глаза всех обращены бывают на Шамана, как на провозвестника.

Колоши верят, что во время шаманств, Шаман действует и говорит не сам собою, но в нем действует и говорит какой нибудь Ек, вошедший в него.

Говорят, что при удачном согласии бубна с песнями, шаманство идет лучше, нежели при плохом.

Шаманы уверяют, что во время шаманства видят они множество различных еков, или духов, в различных видах и различных классов. Но Еки не все вдруг являются к Шаману, а по одиначке, и нет постоянного росписания какому именно Еку, или какому классу Еков следует являться прежде. Иногда являются прежде Киеки, а иногда Текиеки, или Такиеки, по чаще всего кто нибудь из Киеков является прежде всех. Шаман во время шаманства часто меняет личины, или маски, и всегда надевает маску того духа, которого он прежде увидит, а потом переменяет их, в таком порядке, в каком являются ему Еки, изображаемые Шаманскими масками.

По окончании шаманства начинается угощение, прежде табаком, а потом всем, что есть съестного.

Кроме таких великих и торжественных шаманств, бывают еще малые и частные. Назначенного времени для них нет, но бывают они всегда, когда нужно. Таковые шаманства делаются по разным причинам и разным случаям, для [76] узнания колдунов, или тех, кто портит людей, при появлении нового Шамана, и по вдохновению и повелению Еков, или, так сказать, когда Еки надоедят шаману своими частыми явлениями, и он, чтобы отвязаться от них, начинает шаманство. При таких шаманствах угощения, или вовсе не бывает, или самое посредственное.

Кроме Шаманов, у Колошей есть еще колдуны, или люди, которые умеют портит; они называются Накуцати, (от слова наку, лекарство, и от него происходит кунакуцати, лекарь). Колдуны происходят от Еля, т. е. явились со времени пребывания и кудесничества Елева на земле, который, между другими тайнами, передал и колдовство. Оно также, всегда почти, наследственное, но не принадлежит прямо к шаманству, а составляет особенное ремесло, которое иногда, но очень редко, соединяется с шаманством,

Колдовство именно состоит в том, чтобы портить людей и лечить их от порчи.

Большую часть болезней человеческих почитают Колоши следствием порчи колдунов, а именно: все наружные, а особенно гниющие раны на теле, чахотку, ломоту в ногах и руках, паралич, или когда отнимутся руки и ноги, а также и некоторые другие болезни. Колдуны портят тех, кто их обидит, обманет, и проч. Порча начинается тем, что колдун старается тайком достать какое либо извержение врага своего, или его волосы, кусок его пищи, грязь с его тела (которую, вместо омовения, Колоши сваливают иногда скалками). Когда колдуну удается получить что нибудь из сказанных веществ, все полученное им относит он на кладбище, и кладет в чей нибудь несожженный труп, или в [77] средину остатков сожженного трупа, даже просто в труп собаки, но только кладет не просто, а с наговорами. По прошествии некоторого времени после такого колдовства, и, говорят именно в то время, когда сгниет труп, в который заколдованное положено, человек, от которого оно взято, делается болен, именно в той части тела, от которой взяты вещества. Если колдун успел взять волосы, у человека начинают делаться раны на голове и волосы вываливаться, и проч. Уверившись, что болезнь его неизлечима обыкновенными средствами, или по указанию Ека (который часто показывает даже и того, кто его испортил) узнав, что испорчен, или, просто, по подозрению, больной прибегает к Шаману, но не для излечения, а для того только, чтобы он показал ему человека, который испортил его. Посланный за Шаманом приходит к дверям его бараборы, и кричит: О! Игукхуат! (т. с. За тобою!) Шаман, услышав такой зов, становится лицом вперед, и не впуская к себе посланного, говорит ему: «Ну, повтори еще!» Посланный еще сильнее прежнего кричит ему тоже: «О Игукхуат!» Шаман опять заставляет его кричать, в третий и четвертый раз, а сам делает вид, будто вслушивается к какой-то знакомый, но не ясный, или отдаленный голос. И когда посланный прокричит четыре раза, Шаман отсылает его, с обещанием придти вечером. Уверяют, что Шаман в переливах голоса кричащего посланника узнает голос того, кто испортил сольного.

В назначенный вечер, Шаман, собравши своих сродников и весельников, и взяв с собою шаманские приборы, идет к больному, где уже вычищена бывает барабора и в нее собираются [78] родные большого и зрители. Вошедши в барабору, Шамань облекается в свой наряд, и по изготовлении всего, приказывает всем бить палочками, почему ни попало (т. е. барабанить), и петь песни, а сам подходит к больному, и, по обыкновению, кривляется, до тех пор, пока не кончится пение песен. Потом подходит он к одному из родственников больного, и объявляет ему имя колдуна, испортившего больного, а тем оканчивается все дело Шамана. Если колдун, испортивший больного, не имеет ни богатых родственников, ни сильного Тоена своим покровителем, то его подкарауливают где нибудь, или прямо приходят к нему в барабору, и схватывают его; связав ему руки назад, ладонями врознь, притягивают их к косе и к пучку волосов, который обыкновенно у них бывает на верхушке головы, и в таком положении заключают его в пустую барабору, приставляя к ней крепкую стражу. Несчастный узник, в таком положении, без всякой пищи и питья, остается до тех пор, пока не сознается в порче, или от жестоких страданий не умрет. По временам его допрашивают: он ли испортил больного, и чем, и как именно? Случается, что при таких допросах, чтобы увеличить страдания несчастного колдуна, поят его морскою водою, которая, вместо утоления жажды, лишь только увеличивает ее. Иногда бывает что видя невинность страдальца, а более по ходатайству кого нибудь из сильных земли, освобождают его. Но если мнимый колдун, по чему бы то ни было, сознается, что точно он испортил больного, и как именно, сказав и место, куда спрятал взятые им у больного вещества, то отвязывают его волосы от рук, и рано на заре ведут, или везут [79] его на покалываемое им место, разумеется, за крепким караулом. Приведя к самому месту, развязывают ему руки. Колдун, подойдя к остаткам трупа, или влезши в самый надгробный памятник, начинает там рыться, до тех пор, пока не найдет показанных им при допросе веществ. Вещества сии, как давно ни были бы положены в труп, остаются и находятся всегда совершенно целыми, не смотря на то, что хотя бы труп сгнил совершенно. Верное доказательство силы колдовства, по мнению диких! Колдун, нашедши их, кладет, или на кору древесную, или на лист травы, или просто на отворот своего плаща, и показывает своим приставникам. Не смея коснуться руками, пристально и долго рассматривают они показываемые им вещества; наконец уверяются, что в самом деле принадлежали они тому, от кого взяты. По окончании свидетельства, колдун, с чрезвычайною осторожностью несет их к морю, в сопровождении своих стражей, и по прибытии к берегу входит в море по колена; остановившись, медленно оборачивается он по солнцу четыре раза, держа обеими руками заколдованные вещества в прежнем положении, и изредка прикасаясь руками к воде. После четвертого раза, означенные вещества окунает он в воду; потом идет еще далее, и забредя в море по самое горло, совсем окунается четыре раза (стоит замечания, что при всех таинственных действиях, у Колошей встречается число четыре, как видно из предшествовавших рассказов, приговаривая, чтобы больной сделался так же здоров и чист, как здоров и чист теперь он сам; потом выходит из воды, и оставя вещества на дне моря, идет на [80] берег, а тем и оканчивается отколдование, или лечение колдовства.

Колоши верят и уверяют, что по совершении всех проделок отколдования, больной тотчас получает видимое облегчение и вскоре делается совсем здоров. Случается иногда, что родственники колдуна, если он действительно окажется виновным, сами убивают его, от стыда, чтобы не иметь в своем кругу такого вредного, срамящего всех их родственника. Но если колдун хорошего рода, или имеет сильных родственников, то по показании Шаманом его имени, к нему приходят тайно, ночью, и с покорностью просят его об исцелении больного, но схватить его и судить не смеют. О колдунах рассказывают такие чудеса, какие у нас о Киевских ведьмах: и Колошенские колдуны также летают по воздуху, но, видно, они гораздо досужее, ибо летают не оборачиваясь сорокою, или какою нибудь другою птицею, но так, как они есть. Это доказывается тем, что иногда, при самой крепкой и верной страже, подсудимый колдун вдруг пропадает из бараборы, в которой он был заключен, оставляя свои узы на месте заключения, когда, притом из бараборы нет никаких особенных выходов, кроме дверей, охраняемых стражею, и дымной трубы. Впрочем, и такое сильное доказательство уменья колдунов летать не так еще сильно, как то, что многие дикари своими глазами видали, как колдуны поднимаются на воздух, размахивая своим плащом, что случается в таком случае, когда колдуна застанут на кладбище.

Колдуны имеют обыкновение посещать кладбища тайно, ночью, и особенно утром на заре. Они уверяют, что там всегда беседуют с [81] покойниками, которые кажутся им совершению как живые, тогда, как другим Колошам кажутся они совершенно уже истлевшими. Потому Колоши стараются ловить колдунов и разделываться с ними жестоко. Иногда, вечером, в потьмах вдруг увидят, или услышат, что в каком нибудь из Колошенских памятников на кладбище что-то шевелится. Тотчас, бойкие и молодые дикари собираются, тихо подкрадываются к подозреваемому памятнику, оцепляют его со всех сторон, и подошедши на близкое расстояние, кричат, а в тоже самое время из селения приносят им горящие головешки. И когда уже храбрецы сомкнутся так близко, что и муха не пролетит между ними, грозно и громко вызывают они того, кто осмелился забраться в памятник. Если никто не является, самые неустрашимые из всех взлезают на памятник и входят внутрь. Видя неминуемую беду свою, или желая посмеяться над стражею, колдун поднимается на воздух и летит, а окружавшие место его злодейства видят только, как по воздуху развевается одеяло, либо плащ колдуна.

Все обычаи, и самый род жизни, ремесла, и словом — все Колоши приняли от Еля, и что и как делал, и как жил Ель, так точно живут Колоши, по их словам.

Когда Ель жил с людьми, то однажды созвал он к себе в гости тени, или души умерших; они собрались, и он поставил им разных кушаньев, но никто из них пальцем не тронул ничего, не смотря на то, что хозяин, подчивал очень усердно. Наконец, кто-то из гостей сказал ему: «Хозяин! гости твои не могут есть в таком положении. Если ты хочешь, чтобы они ели, поставь все это на огонь и тогда увидишь что будет». [82] Хозяин тотчас исполнил сказанное, и когда загорелось кушанье, то он ясно видел, как гости начали кушать и остались очень довольны. Но когда разошлись гости, то все оказалось в целости, и посуда и пища; потому-то и ныне Колоши делают поминки для своих родственников, стараясь угощать их. Но только та разница, что на огонь бросают немного, и из брошенного туда не остается ничего, а остатки отдают не умершим, а живым, которые и едят вместо покойников.

Текст воспроизведен по изданию: Мифологические предания и суеверия колошей, обитающих на северо-западном берегу Америки // Сын отечества, Том 11. 1839