Отрывок из истории кораблекрушений, издаваемой г. капитан-командором В. М. Головниным.

(Окончание.)

«Целую зиму занимались мы составлением плана будущим нашим действиям. Я предложил, а товарищи мои приняли и утвердили, чтобы, построив другую лодку, весною ехать вверх по реке, доколе будет можно; а потом, оставя лодки, итти в горы, и склоняясь к югу, выйти на реку Колумбию, по берегам коей обитают народы не столь варварские, как те, с коими здесь мы должны иметь дело. К сему, впрочем весьма трудному в исполнении, предначертанию побудила нас совершенная крайность; ибо мы знали, что дикие при устье реки сбирали большие силы, с намерением, делать нам все возможные препятствия в нашем пути вдоль морского берега и чинить беспрестанные над нами поиски. Мы приготовили лодки и ожидали только наступления теплых дней, как вдруг повстречалось с нами совсем неожиданное происшествие, совершенно уничтожившее все прежние наши намерения. [314]

«Г. Булыгин объявил, что желает опять принять начальство над нами и стал входить в распоряжения по команде. Я без малейшего прекословия возвратил ему его право и был очень доволен, что избавился заботы и беспокойств, сопряженных с должностию начальника, в столь критическом положении 8-го Февраля 1809-го года, оставив наше жилище и в оном немалое количество рыбы, пустились мы вниз по реке и остановились на том самом месте, где в прошлом году Колюжи предлагали нам на выкуп Госпожу Булыгину. Мы видели цель нашего начальника и к чему дело клонилось; но уважая его страдания и жалостное положение супруги его, решились лучше себя подвергнуть опасности, чем сопротивлением довести его до отчаяния.

«Здесь посетил нас один старик и подарил нам ишкат пареных квасных кореньев (Ишкат: из прутьев или кореньев сплетенная корзинка, столь плотная, что воды не пропускает; а квасными кореньями называется растение пупырья; ибо промышленные делают из них кислый напиток подобный квасу.). Он любопытствовал знать куда мы едем; а на ответ наш: к устью реки, хотелось ему выведать, куда [315] оттуда пойдем; но этого мы и сами не знали. Старик был очень услужлив, а с какою целию, это другое дело: увидев, что сильным дождем заливает наш огонь, он нас оставил и вскоре возвратился с двумя широкими досками, которыми могли мы прикрыть оный от ветра и дождя. За сие дали мы ему платок и шапку. Потом вызвался он ехать с нами до устья реки, чтоб служить нам путеводителем и предохранять наши лодки от наносного леса. Мы приняли его услуги и были им очень довольны: он ехал впереди и показывал нам безопаснейший путь; а где было много дерев, то он садился в наши лодки и препровождал нас с великою осторожностию. Таким образом, продолжая наше плавание, приехали мы к небольшому островку; тогда проводник в друг остановился и советовал нам пристать к берегу; а сам поехал на островок, на котором вскоре увидели мы несколько человек, в суетах и тревоге бегавших взад и вперед с луками и стрелами. Старик, между тем отвалив, скоро к нам возвратился и известил нас, что на острове собралось много людей, которые хотят бросать в нас стрелы и копья, коль скоро мы поедем мимо их; а потому он взялся проводишь нас [316] другим весьма узким проходом, и слово свое сдержал исправно.

«Достигнув устья реки, остановились мы против селения диких на противоположном берегу, где поставили шалаш и вытащили лодки свои на берег, а провожавшему нас старику подарили рубашку и шейный платок. Сверх того наградили мы его медалью, нарочно на сей случай из олова вылитою: на одной стороне изобразили мы кое-как орла, означающего Россию, а на другой, год, месяц и число, когда сей дикий, по имени Лютлюлюк, получил оную: мы велели ему носить ее на шее.

«На другой день поутру приехало к нам из за реки множество людей; в числе их находились две женщины, одна из коих была та самая плутовка, которая участвовала в обманывании нас на дороге, и перевозила Госпожу Булыгину и других троих через реку, когда дикие захватили их в плен. Мы, тотчас схватив сию женщину и одного молодого мущину, посадили их в колодки, объявив тогда же их единоземцам, что дотоле их не освободим, доколе не возвратят они наших пленных. Вскоре после сего происшествия явился к нам муж задержанной женщины он уверял нас, что [317] наших людей здесь нет; ибо они достались по жеребью другому поколению; но что он нарочно за ними пойдет и чрез 4 дни всех их возвратит нам, если только мы дадим ему обещание, что жену его не умертвим.

Начальник наш, слышав сии уверения, был вне себя от радости, и мы тотчас решились провести здесь несколько дней; но как занятое нами место было очень низко, и при крепком ветре в ночь его затопило, то мы, удалясь на гору, в расстоянии от берега около версты, укрепились. Спустя 8 дней после переговора о размене пленных, прибыло на берег реки около 50-ти человек Колюжей, которые, расположась на противном берегу, хотели открыть с нами переговоры; я с некоторыми из своих товарищей тотчас спустился к берегу. Дикие сии были под предводительством одного пожилого человека, одетого в куртку и панталоны и в пуховой шляпе. Между ними, к великой нашей радости, увидели мы свою Анну Петровну. После первых взаимных приветствий, Госпожа Булыгина объявила, что задержанная нами женщина есть родная сестра старшины, по Европейски одетого, что как она, так и брат ее, люди весьма добрые, оказали ей большие [318] услуги и обходятся с нею очень хорошо; а потому требовала, чтоб мы женщину сию немедленно освободили. Когда же я ей сказал, что супруг ее желает не иначе освободить пленных, как в размен за нее; тогда Госпожа Булыгина дала нам ответ, поразивший всех нас как громом и которому мы несколько минут не верили, принимая оный за сновидение. Мы, с ужасом горестью и досадою, слушали, когда она решительно сказала, что будучи теперь довольна своим состоянием, не хочет быть вместе с нами, и советует нам добровольно отдаться в руки того народа, у которого она находится. Что старшина оного человек прямой и добродетельный, что он известен по всему здешнему берегу и верно освободит нас и отправит на два Европейские корабля, в проливе Жуан-де-Фука в сие время находящиеся. О троих, плененных вместе с нею, она объявила, что Котельников достался народу живущему на мысе Гревилле; Яков, у того поколения, на берегах коего судно наше разбило; а Марья у здешнего племени, на устье реки.

«Я не знал, как сказать Г. Булыгину, страстно любившему свою супругу, о таком ее ответе и намерении. Сколько ни уговаривал я ее опомниться и пожалеть [319] о несчастном своем муже, которому она была всем обязана; но тщетно. Долго я колебался; но делать нечего: таить правду было нельзя; надлежало все открыть злополучному нашему начальнику и сразить его! Выслушав меня, он, казалось, не верил моим словам, и полагал, что я шучу. Но подумав несколько, вдруг пришел в совершенное бешенство, схватил ружье и побежал к берегу, с намерением застрелить свою супругу. Однакож, пройдя несколько шагов, остановился, заплакал и приказал мне одному итти и уговаривать ее и даже погрозить, что он ее застрелит. Я исполнил приказание несчастного моего начальника, но успеха не было: жена его решилась оставаться с дикими. «Я смерти не боюсь» сказала она, «для меня лучше умереть, нежели скитаться с вами по лесам, где может быть попадемся мы к народу лютому и варварскому; а теперь я живу с людьми добрыми и человеколюбивыми; скажи моему мужу, что угрозы его презираю».

«Г. Булыгин, выслушав меня терпеливо, долго молчал и стоял, подобно человеку, лишившемуся памяти; наконец вдруг зарыдал и упал на землю, как мертвый. Когда мы привели его в чувство и положили на шинель, тогда он [320] стал горько плакать и ни слова с нами не говорил; а я между тем, прислонясь к дереву, имел время подумать о затруднительном нашем положении. Начальник наш, лишась супруги, которая за его любовь и привязанность ему изменила и презрела его, не помнил уже сам, что делал, и даже желал умереть; но за что же мы должны были погибать? Рассуждая таким образом, я представил Г. Булыгину и всем нашим товарищам, что если Анна Петровна, будучи сама Россиянка, хвалит сей народ, то не ужели она к сему научена дикими и согласилась предать нас в их руки? Мы должны ей верить, следовательно лучше положиться на них и отдаться им во власть добровольно, чем бродить по лесам, беспрестанно бороться с голодом и стихиями, и сражаясь с дикими, изнурить себя, и наконец попасться к какому нибудь зверскому поколению. Г. Булыгин молчал, а все прочие опровергали мое мнение и не хотели на оное согласиться. Тогда я им сказал, что уговаривать их более не смею, но сам решился поступить, как предлагал и отдамся на волю диких. В сие время и начальник наш объявил свое мнение: он был во всем согласен со мною; а товарищи наши просили позволения [321] подумать. Таким образом переговоры в тот день кончились: дикие удалились к устью реки, а мы остались ночевать на горе.

«Поутру опять дикие явились на прежнем месте и снова стали просить об освобождении их пленных. Тогда я объявил старшине, что из нашего общества пять человек (Штурман, Тараканов, Овчинников и два Алеута.), считая их людьми честными и добродетельными, решились им покориться, в надежде, что они нам никакого зла не сделают и на первом корабле позволят отправиться в свое отечество. Старшина уверял нас, что мы в предприятии своем не раскаемся, и уговаривал остальных из нас последовать нашему примеру; но они упорно стояли в своем, и выпустив из под караула диких, простились с нами со слезами и по братски: мы отдались диким, и пошли с ними в путь, а товарищи наши остались на прежнем месте.

«На другой день достигли мы Кунищатского (Имя одного поколения, недалеко от мыса Жуан-де-Фука (Flattery) живущего.) селения, где хозяин мой, коему я достался, вышеупоминаемый старшина, по имени Ютрамакий, в сию зиму [322] имел свое пребывание. Г. Булыгин, хотя достался тому же хозяину, но, по собственному своему желанию, перешел к другому, которому принадлежала супруга его; Овчинников и Алеуты также попались в разные руки. Что же принадлежит до прочих наших товарищей, то они того же числа, как с нами расстались, вздумали переехать на остров Дестракшин; но в сем переезде нашли на камень, разбили свою лодку, подмочили весь порох и сами едва спаслись. Лишась единственной своей обороны, пороха, хотели они догнать нас и отдаться Кунищатскому поколению; но, не зная дороги, встретили, при переправе через одну реку, другой народ. Дикие сии на них напали и всех взяли в плен, а потом некоторых продали Кунищатскому, а других оставили у себя.

«Хозяин мой, пробыв около месяца у Кунищат, вздумал переехать в свое собственное жилище, на самом мысе Жуан-де-Фука находящееся; но прежде своего отправления выкупил он Г. Булыгина, дав ему обещание, вскоре выкупить и супругу его, которая уже теперь получила от своего мужа прощение и жила вместе с ним. Переехав на новоселье, мы жили с Г. Булыгиным у своего хозяина очень покойно: он обходился с нами ласково и [323] содержал нас хорошо, доколе не случилась между им и прежним хозяином Г. Булыгина ссора. Сей последний прислал назад данный за Николая Исаковича выкуп, состоявший в одной девке и двух саженях сукна, и требовал возвращения своего пленника; но Ютрамакий на сие не соглашался. Наконец Г. Булыгин объявил ему, — что, по любви к жене своей, непременно желает быть вместе с нею и просил продать его прежнему хозяину. Желание его было исполнено, но после того дикие беспрестанно нас из рук в руки то продавали, то меняли, или, по родству и дружбе, друг другу уступали и дарили. Николай Исакович с своею Анною Петровною имели самую горькую участь: иногда их соединяли, а иногда опять разделяли, и они находились в беспрестанном страхе увидеть себя навечно разлученными. Наконец смерть прекратила бедствия злополучной четы: Госпожа Булыгина скончалась в Августе 1809 года, живши порознь с своим супругом; а он, узнавши о смерти ее, стал более сокрушаться, сохнуть и в самой жестокой чахотке испустил дух 14-го Февраля 1810 года. Г-жа Булыгина, при смерти своей, находилась в руках столь гнусного варвара, что он не позволил даже [324] похоронить тело ее, а велел бросить оное в лес.

«Между тем самое большое время моего плена я находился у доброго моего хозяина Ютрамакия, который обходился со мною как с другом, а не так как с пленником; я старался всеми способами заслуживать его благорасположение. Люди сии совершенные ребята: им нравится и утешает их всякая безделица. Пользуясь их невежеством, я умел заставить их себя любить и даже уважать. На пример, я сделал из бумаги змия и, приготовив из звериных жил нитки, стал спускать оный. Поднявшийся до чрезвычайной высоты змей изумил диких; приписывая изобретение сие моему гению, они утверждали, что Руские могут достать солнце. Но ничем я так не услужил моему хозяину, как пожарною трещеткою (сполошная пожарка, по Тараканову именованию). К счастию, мне удалось ему растолковать, что разнотонные звуки трещетки могут означать разные движения в войне, и что она весьма полезна при нападении на неприятеля и при отступлении от него. Инструмент сей довершил мою славу: все удивлялись моему уму и думали, что подобных мне гениев мало уже осталось в России. [325]

«В Сентябре месяце мы оставили мыс Жуан-де-Фуку, и переехали на зиму далее вверх по проливу сего же имени. Тут построил я себе особую от всех, небольшую землянку и жил один. Осенью занимался я стрелянием птиц, а зимою делал для своего хозяина и на продажу разного рода деревянную посуду; для сей работы сковал я скобель и зауторник из гвоздей, посредством каменьев. Труды мои дикие видели и удивлялись. Старшины в общем собрании положили, что человек, столь искусный, как я, должен непременно быть сам старшиною или тоёном. После сего меня везде звали в гости вместе с моим хозяином и угощали во всем наравне с своими старшинами. Они крайне удивлялись, каким образом Булыгин, не умевший ни птицы застрелить на лету, ни топором хорошо владеть, мог быть нашим начальником.

«В сию зиму здешние жители терпели большой недостаток в продовольствии, так что принуждены были друг другу платить по бобру за 10 вяленых лососей, и мой хозяин употребил много бобров на покупку рыбы. Но у некоторых из старшин был совершенный голод: промышленники, Петухов, Шубин и Зуев, от недостатка пищи бежали ко мне; хозяин [326] мой их кормил, и когда их хозяева требовали, чтоб их выдать, то он оказал им, что они живут у меня, следовательно и возвращение их от меня зависит. Дикие ко мне отнеслись, и я не прежде бежавших отпустил, как на условии, чтоб они их не обижали и кормили.

«В Марте месяце переехали мы на летнее жилище, где я построил другую землянку, обширнее первой, и укрепил ее с морской стороны бойницами. Слава сего здания далеко прошла, и старшины чрез большое расстояние приезжали смотреть и удивляться оному. Наконец милосердый Бог внял мольбам нашим и послал нам избавление: Мая 6-го рано утром показалось двухмачтовое судно и вскоре приближилось к берегу. Хозяин мой, взяв меня с собою, тотчас поехал на оное. Бриг этот принадлежал Соединенным Штатам, назывался Лидия и был под начальством Капитана Броуна. На нем к немалому моему удивлению, нашел я товарища своего Валгусова, и узнал, что он был перепродан на берега реки Колумбии, где выкуплен Капитаном Броуном. Капитан потолковав со мною о наших бедствиях, как умел, изъяснил моему хозяину, чтоб он велел своим единоземцам привести к нему всех пленных Руских, которых [327] он намерен выкупить. Хозяин уехал, а я остался на бригге.

На другой день дикие привезли бывшего с нами Англичанина, Джона Виллиамса, за которого сначала запросили чрезвычайный выкуп; но потом согласились взять 5 байковых одеял, 5 сажен сукна, слесарную пилу, два стальные ножа, одно зеркало, 5 картузов пороху и такой же величины 5 мешков дроби. После и за всех нас получили по такому же количеству, кроме Болотова и Курмачева, которых дважды привозили к судну, и в оба раза просили такой чрезвычайный выкуп, что плата за каждого превосходила ценою то, что дано за всех нас вместе; но как диким требуемого не дали, то они увезли назад несчастных людей сих, а притом объявили, что и Шубина мы не увидим, ибо он продан хозяину, который уехал для китовых промыслов на остров Дестракшине.

«Упрямство диких заставило Капитана Броуна принять другие меры: он захватил одного старшину, родного брата тому Тоёну, у которого в неволе Болотов и Курмачев находились, объявил ему, что он дотоле не получить свободы, доколе Руские не будут освобождены. Поступок сей имел желанный успех: в [328] тот же день привезли Болотова и Курмачева; тогда мы стали Шубина требовать, назначив сутки сроку. Но его привезли уже на другой день, когда мы находились в море, милях в пятнадцати от берега. Тогда Капитан Броун освободил старшину, заплатив ему за каждого из вырученных людей такой же выкуп, какой и за других дан. Таким образом Капитан Бррун выкупил нас тринадцать человек (Тимофей Тараканов, Дмитрий Шубин, Иван Болотов, Иван Курмачев, Афанасий Волгулов, Касьян Зырянов Сава Зуев, Абрам Петухов, Джон Виллиамс, Алеутов два и Алеуток две.); во время бедствий наших и в плену померло семеро (Штурман Булыгин с женою, Яков Петухов. Козьма Овчиников, Харитон Собачников и двое Алеутов.); один (Малолетный ученик Филип Котельников.) продан отдаленным пародам и остался у них; а один (Алеут) был еще в 1809 году выкуплен Американского корабля Меркурия Капитаном Иарсом с берегов реки Колумбии.

«Мая 10-го отправились мы в путь и шли беспрестанно вдоль берега, часто заходили в разные гавани для торговли с дикими; а 9 числа Июня прибыли благополучно в порт Ново-Архангельск.

Тимофей Тараканов

Текст воспроизведен по изданию: Известие из истории кораблекрушений, издаваемой г. капитан-командором В. М. Головниным // Северный архив, Часть 4. № 22. 1822

© текст - Тараканов Т. 1822
© сетевая версия - Thietmar. 2018
© OCR - Иванов А. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Северный архив. 1822