Известие из истории кораблекрушений, издаваемой г. капитан-командором В. М. Головниным.

Крушение судна Святого Николая, принадлежавшего Российской Американской Компании под начальством Штурмана офицерского чина Булыгина, погибшего при северо-западных берегах Америки, в широте около 47 1/2°, у острова, названного Ванкувером Destruction island (Пагубный остров), Ноября 1-го числа 1808 года.

(В 6-й книжке Северного Архива мы поместили отрывок из книги: Описание при— примечательнейших кораблекрушений, в разные времена случившихся. Г. Капитан-Командор В. М. Головнин, пополнивший недостатки сего сочинения при переводе с Английского языка, вознамерился прибавить четвертую часть, в которой будут содержаться кораблекрушения, претерпенные в наши уже времена Российскими мореплавателями. Сии происшествия не были известны Г. Дункену, Автору первых трех частей; и так труд В. М. Головнина принадлежит ему одному и, без сомнения, заслужит особенное внимание просвещенной публики. Чтобы познакомить моих читателей с сим любопытным сочинением, которое уже находится в печати, предлагаю отрывок, сообщенный мне в рукописи почтенным В. М. Головниным. Прим. Изд.

Цена всем четырем частям в бумаге 15 рублей, а трем, переведенным и уже отпечатанным, 10 рублей. Перевод можно получать и без четвертой части, которая однакожь не будет продаваться особо, кроме подписавшимся на первые три части.)

В бытность мою (1810) в Америке, получил я от Компанейского Правителя, Коллежского Советника Баранова, журнал, в котором описано сие кораблекрушение [220] одним из прикащиков Компании, на погибшем судне находившимся. Прикащик сей, именем Тимофеи Тараканов, разумел изрядно мореплавание, и был, как говорится, мужик смышленый и прямой, но малограмотный, и потому-то, для уразумения его журнала, я должен был несколько раз призывать его и других промышленников, с ним бывших, для изъяснения мест темных и непонятных. Повествование их весьма любопытно, и хотя при самом кораблекрушении не было показано никакого искуства или твердости, которые могли бы служить примером и были достойны подражания; но в последствии Руские показали свой дух и характер с самой выгодной стороны. Замечания их о диких северо-западного берега Америки [221] также весьма занимательны, и тем более, что народ сей еще очень мало известен Географам. По сим причинам, в лестной надежде угодить просвещенным читателям, я решился приложить здесь, если можно так сказать, в переводе весь журнал Тараканова, которого слог я совсем переменил, но мысли и происшествия остались все те же без малейшей прибавки и без сокращения. В сем описании я поставил повествователем самого Тараканова, который о себе везде говорит в первом лице.

«Компанейский бриг Святой Николай, на коем я находился в звании Суперкарга, состоял под начальством флотского Штурмана офицерского чина Булыгина, и был назначен с особыми поручениями от Главного Правителя Колоний к берегам Нового Албиона. 29-го Сентября 1808-го года отправились мы в путь, а около 10-го Октября подошли к мысу Жуан-де-Фука, в широте 48° 22' лежащему (На Английских картах Ванкувера положен он в широте 48° 25', под именем Льстивого мыса: Cape Flattery.). Тут безветрие продержало нас четверо суток; потом повеял легкий западный ветерок, с которым шли мы по близости берегов к югу, и описывая оные, клали на карту и [222] делали об них наши замечания. На ночь обыкновенно мы от берега несколько удалялись, а днем подходили к нему весьма близко, и в сие время приезжало к нам много жителей на своих лодках, так, что иногда число лодок у борда простиралось до нескольких десятков и даже до ста. Впрочем они были не очень велики: редкие могли вместить человек десять, а в большей части из них находилось по 3 и по 4 человека Совсем тем однакож мы остерегались и никак не впускали на бриг более трех человек в одно время. Сия предосторожность тем нужнее нам казалась, что жители были вооружены. Многие из них имели даже ружья, а у других были стрелы, сделанные из оленьего рога железные копья без древков и костяные рогатины, на длиных шестах насаженные: сии последние походили на наши сенные вилы. Сверх того имели они особого рода оружие сделанное из китовой кости на подобие косаря или Турецкой сабли, длиною до полу-аршина, шириною в 2; дюйма, четверть дюйма в толщину, и с обоих краев тупое. Сначала мы никак не могли догадаться, к чему могло бы служить такое оружие; но после уже узнали, что оно употребляется при ночных нападениях, столь обыкновенных между [223] здешними народами: пробравшись в шалаши неприятельские, они бьют сими косарями по головам сонных врагов своих.

«Жители привозили к нам на продажу морских бобров, оленьи кожи и рыбу. За большого палтуса я им платил по нитке, в четверть аршина, голубых корольков и по 5-ти и по 6-ти вершков такого же бисера; но за бобров не только корольки или бисер не хотели они брать, но даже отвергали с презрением китайку и разные железные инструменты, а требовали сукна, какое они видели на камзолах наших промышленных; но как мы его не имели, то и торговля наша не состоялась.

«Тихие ветры и благоприятная погода продолжались несколько дней; наконец, не припомню которого числа, около полуночи стал дуть ровный ветр от SO, который к рассвету усилился до степени жестокой бури. Начальник брига приказал закрепить все паруса, кроме совсем зарифленого грота, под которым мы лежали в дрейфе. Буря с одинакою силою свирепствовала трое суток, из коих в последние дула от S. Потом, перед рассветом, вдруг утихла и наступила тишина; но зыбь была чрезвычайная и туман покрыл нас совершенно! Вскоре по [224] восхождении солнца шумам исчез, и тогда показался нам берег не далее трех миль от нас; мы бросили лот: глубина 15 сажень. Тишина не позволяла удалиться от опасности под парусами, а зыбь мешала употребить буксир или весла; она же прижимала нас ближе и ближе к берегу, к которому, наконец, так близко нас подвинуло, что мы простыли глазами весьма явственно могли видеть птиц, сидевших на каменьях. Мы в сие время находились, по нашему счислению, против бухты, жителями именуемой Клоукоты, южный мыс коей лежит в широте 49° 11 нескольких минут (Около сей широты есть много заливов, и потому неизвестно, который из них жители называют Клоукоты.). Американские корабли в тихие ветры часто в сию бухту заходят, но в бурю или при большом волнении такое покушение было бы сопряжено с крайнею опасностию. Гибель брига казалась нам неизбежною, и мы ежеминутно ожидали смерти, доколе Божиим милосердием не повеял северо-западный ветр, пособивший дам удалиться от берегов. Но ветр сей, поблагоприятствовав нам 6 часов, превратился в ужасную бурю и заставил лечь в дрейф, убрав все паруса. После [225] того, как буря укротилась, ветры дули с разных сторон и с разною силою; а мы, пользуясь оными, подавались к югу.

«29-го Октября, при умеренном западном ветре, приближились мы к берегу и зашли за остров Дистракшин, лежащий в широте 47° 33' (На карте Ванкувера сей остров (Destruction island) положен в широте 47° 38'.), обойдя по южную его сторону. Но, к несчастию нашему, за островом не было удобного якорного места, и мы нашлись принужденными опять выйти в море. Едва успели мы удалиться от берега мили на три, как вдруг сделалось тихо, и во всю ночь не было никакого ветра, от чего зыбью валило нас к берегу; а 31-го числа в два часа пополудни протащило мимо вышеупомянутого острова по северную его сторону и приближало к каменной гряде, не далее одной мили от твердой земли находившейся.

«Командир брига, Г. Штурман Булыгин, не зная, что предпринять, прибегнул к общему совету, в следствие коего стали мы держать мимо каменьев к самому берегу, с намерением зайти за оные, и, пройдя их, очутились в средине надводных и скрытых под водою Рифов тогда командир приказал положить якорь, [226] а вскоре потом и другой; но они не могли задержать судна, которое, беспрестанно дрейфуя, приближалось к берегу. Но коль скоро брошены были остальные два якоря, то оно остановилось; однакож не надолго; ибо вечером, когда стемнело, то подорвало у нас два перетертые о каменья каната, а около полуночи с третьим то же случилось, и вскоре потом сделался свежий ветр от SO, которым подорвало последний канат. Теперь нам не оставалось другого средства спасти бриг и себя, как отважиться на выход в море между каменьями. Тем путем, которым мы вошли, ветр не позволял итти; и так мы пустились, как говорится, куда глаза глядят, и под руководством Всемощного Провидения, к общему нашему удивлению, не взирая на чрезвычайную темноту, прошли столь узким проходом, что наверное ни один мореплаватель даже и днем не осмелился бы итти оным. Но лишь успели миновать опасность, как переломился у нас фока-рей; положение наше не позволяло убрать паруса для починки рея, и мы принуждены были нести оный доколе было можно.

«На рассвете ветр, дувший до сего от SO, перешел к S, а вскоре потом к SW, прямо на берег. Фока-рея [227] исправить мы не могли и запасного не имели, а без фока не было никакой возможности отлавировать от берега, к которому нас весьма скоро приближало, и наконец в десятом часу утра, 1-го Ноября, бросило валом в буруны, а потом на берег в широте 47° 56'. И так участь брига решилась: надлежало помышлять о нашей собственной. Мало того, что мы сами могли спастись, нам должно было также спасти оружие, без которого не имели мы никаких средств сохранить свободу; а сделавшись пленными, должны были влачить в рабстве у диких жизнь, стократно ужаснейшую самой смерти. Судно наше валяло бурунами с бока на бок страшным образом, и оно в полтрюма наполнилось уже водою; мы с оружием в руках, выжидали время: коль скоро находил большой вал, ударял в судно и, рассыпавшись, опять сливался с берегов, тогда мы бросались с борда и выбегали на берег за пределы воды; там принимали от своих товарищей, оставшихся на бриге, ружья и аммуницию. К великому нашему счастию случилось, что мы стали на мель при отливе и на мягком грунте; ибо хотя все члены судна расшатало и оно наполнилось водою, но уцелело и, по сбытии воды, осталось на суше. [228]

«Мы тотчас сняли с него пушки, порох и разные другие вещи, нам нужные; потом перечистили огнестрельное оружие и приготовили заряды, чтоб быть в состоянии отразить нападение диких, которых мы имели причину теперь страшиться более всего на свете. Наконец поставили из парусов две палатки, в расстоянии сажень семи одну от другой: меньшую из них Николай Исакович (Имя Штурмана Булыгина.) и я назначили для себя. Сделав все сие, развели большой огонь, обогрелись и обсушились.

«Едва успели мы кончить сии первый наши занятия, как появилось множество здешних жителей, которые, усмотрев нас, тотчас к нам приближились. Между тем Г. Штурман, взяв с собою 4 промышленников, отправился на бриг, с намерением спустить стеньги и реи и снять с него верхнюю оснастку, чтоб при большой воде менее его валяло. В предосторожность, они взяли с собою горящий фитиль; ибо на судне оставалось еще несколько пушек. Сам командир, стоя подле брига, распоряжал работами, а мне приказал наблюдать за движениями и поступками диких. Около нашей ставки (или [229] табар, как говорит Тараканов) в приличных местах поставили мы караул и часовых.

«В нашей палатке сидела супруга Г. Булыгина, Анна Петровна, один Кадьякский Алеут, женщина того же народа, я и двое из здешних жителей, вошедших к нам без приглашения. Один из них, молодой человек, называвший себя Тоёном (старшиною), приглашал меня посмотреть его жилище, недалеко от нас отстоявшее; я согласился было с ним итти, но товарищи мои, подозревая со стороны диких вероломство, меня удержали. Я старался всеми способами внушить сему старшине миролюбие, и уговаривал его, нас не обижать и не выводить из терпения. Он обещался поступать с нами по дружески и вселить те же расположения к нам в своих единоземцев. Между тем два раза уже приходили мне сказывать, что Колюжи (Сим именем называется одно поколение жителей северо-западного берега Америки; имя сие наши промышленники распространили и на все народы здешнего края.) растаскивают наши вещи. Я уговаривал своих людей сколько возможно стараться не начинать ссоры: "сносите, братцы, говорил я им, поелику можно, а [230] стирайтесь как нибудь отжить их от табара без ссоры" (Косые буквы означают собственные слова Тараканова; я их иногда помещал для показания, что он хотя не умел писать, но умел дело делать.). В то же время представлял я Тоёну о неблагонамеренных поступках его подчиненных и просил его приказать им оставить нас в покое; но как мы не очень хорошо друг друга понижали, то разговоры наши были весьма продолжительны, и пока я с ним рассуждал и вел переговоры, а там уже дело и до расправы дошло.

«Наши стали диких гнать прочь от табара, а они начали в них бросать каменьями. Анна Петровна, первая увидела сие и сказала мне: "в наших бросают каменьями". В то же время промышленные открыли огонь по Колюжам. Я бросился из палатки, но меня встретили копьем и дали рану в грудь. Воротясь, схватил я ружье, и выбежав, увидел ранившего меня дикого: он стоял за палаткою и держал в левой руке копье, а в правой камень, который столь сильно бросил мне в голову, что я не мог на ногах устоять и присел на колоду; но выстрелив, поверг врага моего мертвого на землю. Вскоре после того дикие ударились [231] в бегство; при сем случае успели они и командира нашего ранишь копьем в спину, а камнем в ухо. Впрочем, кроме четверых, бывших на судне, от каменьев все до одного человека, более или менее потерпели. Из неприятелей же убитых было трое, из коих одного они утащили; а сколько раненых, не знаю; в добычу нам досталось много оставленных на месте сражения копей, плащей, шляп и проч.

«На ночь одна смена заняла кругом табара караул, а прочие, собравшись в палатку, оплакивали горькую свою участь. Поутру ходили мы осматривать окружности и выбирали место, где можно было бы нам расположиться зимовать и обезопасить себя укреплениями. Но нашли, что берег здесь имел самое неблагоприятное намерению нашему положение и свойство: он был покрыт дремучим лесом и столь низок, что большими водами его заливало. Начальник, собрав всех нас, открыл нам свое намерение следующею речью: "Господа! По предписаниям, данным мне от Главного Правителя Колоний, я знаю, что в непродолжительном времени доложен прийти к здешним берегам Компанейский корабль Кадьяк, и именно в гавань. отстоящею не далее 65-ти миль от места, где мы теперь находимся. Между [232] сими двумя местами на карте не означено ни бухт ни заливов и ни одной реки, а потому мы весьма скоро можем достигнуть до помянутой гавани. Вы сами видите, что здесь, не подвергая себя очевидной и почти верной гибели, нам оставаться нет никакой возможности: дикие весьма легко могут всех нас истребить. Если же мы немедленно тронемся с места, то они останутся здесь грабишь судно и делить поживу, и верно за нами не погонятся, потому что не будут иметь в том никакой нужды». На сие мы все единогласно отвечали: "в воле вашей, мы из повиновении не выходим".

(Каков ответ? Если промышленники, люди из разных знаний, бойкие, по большей части с пороками и служащие Компании по, уговору за плату, и отнюдь не обязанные присягою; если, говорю, такие люди столь неограниченно повинуются поставленному над ними начальнику и в таком состоянии, когда несчастие некоторым образом поровняло их, то чего же не сделают по воле командира настоящие служивые: Руские матросы или солдаты? В одной России только нижние чины повинуются своим начальникам для Веры, Царя и отечества, и дай Бог, чтоб сие продолжилось до окончания века! Но во многих других государствах управляют ими деньги и виселица. )

«Итак, взяв с собою на каждого человека по два ружья и по одному пистолету, [233] все патроны в сумах, 3 бочонка пороху и небольшое количество съестных припасов, выступили мы в поход. Что принадлежит до оставшегося оружия, то пушки мы заклепали, у ружей и пистолетов переломав замки, побросали их в воду; порох, копья, топоры и все железные вещи также бросили в море. Поход наш начался переездом через реку на своем ялике; потом прошли мы лесом три мили, и вечером, за темнотою, расположились ночевать; ночь провели очень покойно под охранением четырех часовых.

«Поутру вышли мы из лесу на морской берег, где, отдохнув, перечистили оружие и пошли далее. Часу во втором по полудни догнали нас двое диких; один из них был тот самый старшина, который видел нас в палатке при начале ссоры. На вопрос: что им надобно, отвечали они, что пришли нарочно показать нам дорогу; ибо идучи берегом, мы встретим много излучин и непроходимые утесы, но лесом есть хорошая, прямая дорога, которую они нам показали и советовали итти по ней, а сами хотели удалиться. Тогда я просил их подождать и посмотреть действие нашего оружия; потом, сделав на доске кружок, я выстрелил в нее из винтовки, в расстоянии саженей [234] тридцати, попал в цель и пробил доску. Сим способом я желал им показать опасность, какой они подвергнутся, если вздумают нападать на нас. Дикие, посмотрев пробоину и смерив расстояние, оставили нас, а мы пошли далее своим путем, и расположились ночевать в лесу под утесом, где случайно попалась нам на глаза пещера.

«Ночью свирепствовала жестокая буря с дождем и снегом; поутру ветр утих но дурная погода продолжалась и заставила нас передневать в пещере. В течение дня падали с утеса подле нас каменья; сначала мы никак не могли постигнуть сему причины; но после узнали, что неприятели наши, дикие, на нас их скатывали. Мы видели, как из них три человека пробежали мимо нас вперед по тому пути, по которому нам итти надлежало.

«Следующего утра, при ясной, весьма хорошей погоде, отправились мы в дорогу, и около полудни достигли небольшой, довольно глубокой речки, вдоль коей вверх была пробита тропинка, по которой пошли мы, в надежде сыскать брод, и вечером подошли к одному большому шалашу. В оном не было ни одного человека, но [235] висело много вяленой рыбы кижуч (Кижуч, сим именем, в Камчатке и Америке, называется особый род лососей.), подле разведен был огонь, а в реке против шалаша находился для рыбной ловли закол. Мы взяли тут 25 сушеных рыб, и повесили на дверях сажени три бисеру и несколько корольков, зная, что вещи сии у здешних диких в большом уважении. Учинив таким образам заочную за рыбу плату, отошли мы от шалаша в лес сажень на сто и расположились ночевать.

«Когда поутру мы готовы были выступить, тогда увидели, что нас окружили дикие, вооруженные копьями, рогатинами и стрелами. Я пошел вперед, и не желая никого из них ни убить, ни ранить, выстрелил из ружья вверх. Гром выстрела и свист пули произвели желанное действие: Колюжи, рассеявшись, спрятались между деревьями, а мы пошли в путь. Боже мой! кто поверит, чтоб на лице земли мог существовать столь лютый, варварский народ, как тот, между которым мы теперь находились? Не взирая на то, что кроме небольшого числа оружий, мы оставили сим диким наше судно со всем грузом, они ограбили его и сожгли, и не быв еще сим довольны, [236] преследовали нас, чтоб лишить нас жизни, которая для них не могла быть ни вредна, ни опасна: казалось, что они самому существованию нашему завидовали (Тараканов судит по своим понятиям, думая, что все должно покоряться и раболепствовать перед Европейцами, которых дикие считают грабителями, похищающими их собственность, и потому признают должным и справедливым умерщвлять их повсюду, где только есть случай.).

«Таким образом, до 7-го Ноября, мы, можно сказать, отступали от диких, которые, преследуя нас, выжидали благоприятного случая сделать на нас решительное нападение; между тем временно чинили над нами поиски. Но поутру сего числа встретили мы трех мущин и одну женщину, которые, снабдив нас вяленою рыбою, начали поносить то поколение, от которого мы столько потерпели, и хвалить свое собственное. Люди сии последовали за нами, и мы все вместе, уже поздно вечером, пришли к устью небольшой реки, на другой стороне коей находилось их жилище, состоявшее из 6-ти больших хижин. Мы просили у них лодок для переправы за реку; а они советовали нам подождать прилива, говоря, что в малую воду переезжать через реку неудобно, и что с прибылою водою они [237] перевезут нас ночью; но мы в темноте ехать с ними не согласились, а потому, отойдя назад около версты, переночевали.

«Рано поутру, возвратясь к устью реки, требовали мы перевоза. Диких тогда сидело подле своих хижин около двух сот человек, которые ни слова нам не отвечали; а потому, подождав несколько минут, пошли мы вверх по реке, чтобы сыскать удобное место для переправы. Колюжи, увидев наше намерение, тотчас отправили к нам лодку с двумя гребцами, которые были нагие; лодка сия могла поднять человек десять, и потому просили мы их прислать другую, чтоб нам всем можно было вдруг переехать. Дикие исполнили наше желание: прислали другую лодку, но такую, в которую более 4 человек никак поместиться не могло: в ней приехала та самая женщина, которая вместе с тремя мущинами встретила нас на дороге. В ее лодку сели госпожа Булыгина, одна Кадьякская островитянка, малолетный ученик Котельников и один Алеут; а в большую поместились девять человек самых отважных и проворных промышленников; все же прочие остались на берегу.

«Коль скоро большая лодка достигла средины реки, то бывшие в ней дикие, [238] выдернув пробки, на дне ее в нарочно сделанные диры воткнутые, бросились в воду и поплыли к берегу; а лодку понесло мимо хижин, откуда Колюжи, закричав страшным образом, начали бросать в наших копья и стрелы. К счастию скоро подхватило ее отраженное течение и принесло к берегу на нашу сторону, прежде нежели успела она наполнишься водою и потонуть. Таким образом, по благости Божией, спаслись они чудесным образом, однакож все были переранены, и двое (Собачников и Петухов.) весьма опасно. Что же принадлежит до находившихся в малой лодке, то они взяты были в плен.

«Дикие, заключив, что бывшие в лодке ружья должны быть подмочены и к действию не годятся, немедленно переехали на нашу сторону, будучи вооружены копьями, стрелами, а двое ружьями. Мы же, видя злодейский их умысел, укрепились (отабарясь, говорит Тараканов) наскоро, как могли. Дикие, став в строй от занятого нами места в расстоянии около 40 сажень, начали бросать в нас стрелы, и один раз сделали ружейный выстрел. Мы имели еще несколько сухих ружей, которыми отражали неприятеля в [239] продолжение около часа, и не прежде обратили его в бегство, как переранив многих из его ратников и положив двоих на месте. С нашей стороны, один Собачников был смертельно ранен стрелою, которой обломок остался у него в животе. Он никак не в силах был итти с нами, а мы ни под каким видом не хотели его оставить на жертву варварам, и потому понесли на реках с собою.

«Когда мы прошли с версту от места сражения, то раненый наш товарищ, чувствуя нестерпимую боль и скорое приближение смерти, просил нас оставить его умереть в тишине лесов, и советовал, чтоб мы старались скорее удалиться от диких, которые конечно сберут новые силы и нас будут преследовать. Простившись с несчастным нашим другом и оплакав горькую его участь, мы оставили его уже при последних минутах жизни, и пошли в путь, а для ночлега избрали удобное место в покрытых лесом горах.

«Опасность, в коей мы в продолжение дня находились, страх и беспрестанная забота о сохранении своей жизни, не оставляли нам времени на размышления; но теперь, ночью, на досуге, первая мысль [240] наша обратилась на чрезмерное многолюдство диких: мы не могли понять как помещалось более двух сот человек в шести хижинах! После мы уже узнали, что они из разных мест собрались нарочно для нападения на нас: более 50-ти человек в числе их находилось из того народа, который нападал на нас при кораблекрушении, и многие даже были с мыса Гревиля (В широте 47° 21'.). Гибельное наше положение наводило на нас совершенный ужас и отчаяние; но более всех страдал несчастный командир наш: лишившись супруги, которую он любил более самого себя и не зная ничего о ее у части в руках варваров, Г. Булыгин мучился жестоким образом: без крайнего сожаления и слез никак нельзя было смотреть на него!

«9-го, 10-го и 11-го чисел шел проливный дождь; мы, не зная сами куда шли, бродили по лесу и по горам, стараясь только укрыться от диких, которых мы страшились встретить в такую ненастную погоду, когда ружья наши были бы бесполезны. Голод изнурил нас совершенно; мы не находили ни грибов, ни других диких произведений, и принуждены были питаться древесными губками (наростами), [241] подошвами от тарбасов (Тарбасами, в Камчатке и Америке, называются большие сапоги, кои наши рыбаки именуют иногда бахилами.), кишечными и горловыми камлеями (Камлея, платье покроем рубахи: кишечные шьются из медвежьих кишок, а горловые, из горлов сивучей или морских львов (phoca leonina).) и лахшачными (Лахтак, выделанная сивучья кожа.) чехлами с ружей. Наконец и сего запаса не стало; тогда мы решились опять подойти к прежней реке, на берегу коей увидели две хижины; но как погода тогда была чрезвычайно мокрая, то мы, опасаясь, чтоб не встретить тут большого числа диких, отошли от берега в лес верст пять, поставили шалаш и ночевали. 12-го числа мы не имели уже ни куска пищи, а потому начальник наш послал отряд в лес сбирать по деревьям губки. Но можно ли было сим способом насытить 16 человек? Мы решились заколоть постоянного нашего друга, неизменного стража, верную собаку, и мясо разделили на всех по ровну. В сие злополучное время Г. Булыгин, собрав нас, со слезами на глазах сказал: «Братцы! мне в таких бедствиях прежде быть не случалось, и теперь почти ума своего лишаюсь и [242] управлять вами более не в силах; я теперь препоручаю Тараканову, дабы он управлял всеми вами, и сам из послушания его выходить не буду; а сверх того, если вам не угодно, выбирайте из своих товарищей кого хотите!» Однакож все единодушно изъявили свое согласие на предложение Николая Исаковича; тогда он, написав карандашом о возведении меня на степень начальника бумагу, сам первый ее скрепил своею рукою, а ему и все другие, кто умел писать, последовали.

«Ноября 13-го шел сильный дождь, заставивший нас целый день пробыть на месте; мы съели остаток собачьего мяса, и не имея более пищи, согласились на другой день напасть на две виденные нами хижины. 14-го числа погода нам благоприятствовала? день был ясный. Подкравшись к хижинам и окружив оные, мы закричали, чтоб все находившиеся в них вышли вон, но нашли только одного пленного мальчишку лет тринадцати который знаками показал нам, что люди все, испугавшись наших следов, переправились за реку. Взяв здесь на каждого из нас по 25-ти рыб в связках, пошли мы на прежний свой стан; но едва успели отойти с версту от хижин как увидели бегущего за нами дикого, который кричал [243] что-то для нас непонятное. Боясь, чтоб он не открыл Места нашего убежища, мы прицелились в него ружьями и тем заставили от нас удалиться. На пути нашем в овраге находилась речка, у которой товарищи мои, с моего согласия, расположились отдыхать и завтракать; а я с промышленником Овчинниковым и одним Алеутом, в сие время, вздумал подняться на близь лежавшую гору, чтоб осмотреть окружные места. Овчинников первый поднялся, и лишь ступил на самую вершину горы, как я увидел, что он был поражен стрелою в спину; я тотчас закричал следовавшему за ним Алеуту выдернуть у него из спины стрелу; но в самую сию минуту и его ранили; тогда я, оборотись, увидел на горе, против нас за речкою, множество Колюжей, а сверх того человек двадцать бежавших, чтоб нас троих отрезать от наших товарищей; между тем стрелы, как град, на нас сыпались. Я тотчас выстрелил по них из винтовки и ранил одного в ногу; тогда дикие, подхватив его на плеча, ударились бежать; а мы, соединясь с своими товарищами, достигли благополучию ночлега, где, осмотрев раненых, нашли, что раны их были неопасны. На сем месте для [244] восстановления сил своих пищею и для отдохновения раненых, пробыли мы двои суток.

Здесь мы изобрели и утвердили новый план нашим действиям. Время года не позволяло нам уже достигнут гавани, чтоб встретить там ожидаемое судно; ибо не известно, когда мы будем в состоянии переправиться через реку, и для того мы решились итти вверх по ней, доколе не встретим озера, из коего она вытекает, или на ней самой удобного для рыбной ловли места, где, укрепись, зимовать; а весною уже действовать, смотря по обстоятельствам. После сего, достигнув реки, шли мы беспрестанно вверх по ней, а удалялись в горы тогда только, когда встречали непроходимую чащу или утесы, но вскоре опять к берегам ее выходили. Ненастные погоды, почти беспрерывно продолжавшиеся, много препятствовали успеху нашего путешествия: мы подавались вперед весьма медленно. К счастию, нередко попадались нам жители на лодках по реке ездившие; некоторые из них, по приглашению нашему, приставали к берегу и продавали нам рыбу за бисер, пуговицы и другие мелочи. В несколько дней прошли мы довольно большое расстояние по излучинам реки, но взяв оное по прямой черте, не более как верст [245] двадцать, и наконец вдруг очутились подле самых дверей двух хижин. Мы спросили продажной рыбы и получили весьма малое количество: жители отзывались, что более не имеют, и сей недостаток приписывали большой воде, покрывшей заколы, чрез кои рыба уходит. Крайность заставила нас прибегнуть к насильственным мерам, который впрочем совесть наша совершенно оправдывала: жители довели нас до последней степени человеческого злополучия; следовательно мы имели полное право не только силою взять необходимое для нашего существования от их единоземцев, но даже и мстить им; а потому с нашей стороны и то может почесться уже великодушием что мы не хотели сделать им никакого вреда. И так грозным, повелительным голосом приказали мы обитателям хижин немедленно вынесть к нам всю рыбу, у них бывшую. Требование наше тотчас было исполнено, и мы взяли на каждого из нас рыбы по связке в подъем человека, да два мешка, из тюленьих кож сделанных с икрою; за все сие заплатили диким бисером и корольками, и, как казалось, к совершенному их удовольствию. Потом выпросив у них двух человек чтоб пособить нам донести запас сей до первого ночлега, мы [246] пошли в путь, и отойдя версты две, расположились ночевать. Диким за труды дали по бумажному платку и отпустили их.

«На другой день поутру прибыли в нашу ставку двое Колюжен, и очень смело вошли в шалаш: один из них был хозяин хижины, где мы взяли рыбу, а другой незнакомый. Они принесли на продажу пузырь китового жиру. Потолковав с нами кое о чем, незнакомый спросил у нас, не хотим ли мы выкупить у его соотечественников нашу женщину Анну, разумея под сим именем Госпожу Булыгину. Предложение сие всех нас удивило и обрадовало, а Г. Булыгин, услышав слова сии вне себя был от радости: мы тотчас открыли переговоры о выкупе. Г. Булыгин предложил ему последнюю шинель за свою супругу; к шинеле я прибавил свой новый китайчатый халат; все прочие наши, товарищи, не исключая даже и Алеутов, также каждый что нибудь прибавлял: кто камзол, а кто шаровары, и наконец из сих вещей составилась порядочная груда; но дикий уверял, что землякам его этого мало, и требовал в прибавок четыре ружья. Мы прямо ему не отказали, но объявили, что прежде заключения условия хотим видеть Анну Петровну. Дикий обещал доставить нам сие [247] удовольствие и тотчас отправился. Вскоре соотечественники его привели ее на другой берег реки, прямо против нас; мы просили привести на нашу сторону, тогда или, посадив ее в лодку с двумя человеками, и подвезя к нашему берегу на расстояние сажень пятнадцати или двадцати, остановились и начали с нами переговаривать. Я не в силах изобразить того положения, в каком находилась несчастная чета при сем свидании. Анна Петровна и супруг ее заливались слезами, рыдали и едва говорить могли; глядя на них и мы все горько плакали; одни лишь дикие были нечувствительны к горестному сему явлению. Она старалась успокоить своего супруга и уверяла нас, что ее содержат хорошо, обходятся с него человеколюбиво, что взятые вместе с нею люди живы и находятся теперь при устье реки. Поговорив с нею, мы стали рассуждать с дикими о выкупе и предлагали им за нее все прежние вещи и в прибавок одно испорченное ружье; но они стояли в своем и хотели непременно получить четыре ружья; когда же увидели, что мы решительно на их требование ничего не отвечаем, то увезли ее немедленно за реку.

«В сие время Г. Булыгин, приняв на себя вид начальника, приказывал, чтоб [248] я велел отдать требуемый дикими выкуп, но я ему представил, что у нас осталось только по одному годному ружью на каждого человека, что мы не имеем никаких инструментов для починки оных и что в ружьях состоит единственное наше спасение, следовательно лишиться такого значительного числа ружей крайне неблагоразумно; а если взять еще в рассуждение, что сии самые ружья будут тотчас употреблены против нас, то исполнение его приказания совершенно нас погубит, и потому я просил его извинить меня, что в сем случае осмеливаюсь его ослушаться. Но он, по причинам ему без сомнения простительным, не хотел уважить моих доводов, а старался других убедить ласками и обещаниями согласиться на его желание Тогда я сказал твердо и решительно моим товарищам, что если они согласятся отдать Колюжам хотя одно годное ружье, то я им не товарищ и тотчас последую за дикими. На сие все до одного человека в голос отвечали, что покуда живы, с ружьями ни за что не расстанутся. Мы чувствовали, что отказ сей должен был как громом поразить злосчастного нашего начальника! Но чтож нам было делать? Жизнь и свобода человеку милее всего на свете, и мы хотели [249] сохранить их: в том суди нас Бог и Государь.

«После горестного этого происшествия, шли мы несколько дней вверх по реке и видели часто лодки, по оной ходившие; из сего заключили, что вверху реки долженствовало быть не в дальнем расстоянии селение, которого нам достичь хотелось. Но выпавший 10 Декабря еще первый глубокий снег уничтожил наше намерение. Снег не сходил, а от того мы никак не могли продолжать пути. Теперь надлежало пещись, как бы провести зиму лучше и прокормиться. На сей конец я велел при реке расчистить место и рубить лес, для построения избы; а между тем мы жили в шалашах. Забота о доставлении себе пищи более всего нас беспокоила. Пока мы устроивали свое жилье, однажды под вечер приехала к нам лодка с тремя человеками из коих один, молодой проворной малой, показался нам сыном какого нибудь Тоёна; в чем мы и не ошиблись. На вопрос наш о их жилище, он нам сказал, что оно находится от нас весьма близко. Мы спросили, не возмут ли они с собою одного из наших людей, который купит у них рыбы, а они бы его к нам опять доставили. На сие предложение они тотчас с радостию [250] согласились и начали чрезвычайно торопиться к отъезду: онн, без сомнения, радовались, что имеют прекрасный случай так легко еще одного из нас захватить в плен. Из наших промышленников Курмачев был готов с ними ехать; но когда они приглашали, чтоб он скорее садился в лодку, тогда мы потребовали, чтоб они вместо его оставили у нас аманата. Это им крайне не понравилось, но делать было нечего: желание наше исполнишь надлежало. Дикого мы строго караулили во всю ночь, а на другой день освободили, когда Курмачева привезли. Он приехал однакож с голыми руками: Колюжи ничего ему не дали и не продали. Жилище их состояло в одной хижине, в которой Курмачев видел 6 мущин, кроме троих, к нам приезжавших, и двух женщин.

«Дикари сии нас обманули; за то мы положили иначе с ними переведаться: посадив под караул гостей своих, мы отправили на их лодке к хижине шесть человек с ружьями, которые, взяв у них всю рыбу, вечером привезли домой; тогда мы задержанных отпустили одарив их, чем могли. Вскоре за сим один старик привез к нам в лодке 90 кижучей (лососей) и продал за медные пуговицы. [251]

«Чрез несколько дней поспела наша изба, или казарма, и мы перебрались на новоселье. Она была квадратная, с бутками по углам, для часовых. Вскоре потом посетил нас тот же молодой Тоёнский сын, с которым мы имели дело. Мы опять спрашивали у него продажной рыбы, но получили грубый отказ; за что, посадив его под караул, объявили, что дотоле не дадим ему свободы доколе он не доставит нам на зиму нужного количества рыбы. Мы требовали от него 400 лососей и 10 пузырей икры, заметив ему количество сие черточками на палке. Узнав, в чем состоит наше требование, он немедленно отправил своих товарищей, а куда, нам было неизвестно. После того, в продолжении недели, приезжали они к нему два раза и говорили между собою потихоньку. Когда они были во второй раз, тогда аманат наш стал просить, чтоб пропустили вниз по реке лодки его с людьми; мы на сие охотно согласились и чрез полчаса потом спустились мимо нас 13 лодок, на которых было обоего пола до 70 человек. Люди сии вскоре возвратились и доставили нам требуемое количество рыбы и икры; а сверх того выпросили мы у них одну лодку, способную поднять до шести человек. Тогда мы [252] задержанного молодого человека отпустили, подарив ему испортившееся ружье, суконный плащ, ситцевое одеяло и китайчатую рубаху.

«Имея теперь свою лодку, мы часто отправляли оную с вооруженными людьми вверх по реке за рыбою, которую они находили в разных хижинах и брали по праву сильного. Однажды, когда лодка наша была в отсутствии, мы задерживали до ее возвращения партию диких, ехавших вверх рекой, объявив им, что у нас там есть люди и мы боимся, чтоб они не сделали им какого вреда. По возвращении лодки, мы их отпускали; но дикие уже не хотели ехать вверх, сказав, что теперь им там нечего делать, ибо они видят, что вся их рыба находится в нашей лодке. При сем случае я им изъяснил, что так как они же сами загнали нас сюда и принудили здесь зимовать, то мы считаем за справедливое присвоить себе все то, что есть вверху реки, а им предоставляем право пользоваться низом ее, и даем честное слово, что внизу по реке ничем вредить им не будем и даже лодку посылать не станем; равным образом и они не должны мешать нашему плаванию и действиям вверху по оной; иначе поступим с ними [253] неприятельски. Колюжи нас оставили: а мы, решив сию важную дипломатическую статью, на долгое время оставались единственными владетелями присвоенного себе участка земли и вод, и в продолжение уже всей зимы жили покойно и имели изобилие в пище (Люди, привыкшие к хлебу и разнородным яствам, пропитание одною рыбою назвали бы голодом; но промышленники наши и в добрую пору в своих собственных селениях, почти всегда питались рыбою, в которой им все приправа: и трава, и дикие коренья, и раковины.).

(Окончание впредь.)

Текст воспроизведен по изданию: Известие из истории кораблекрушений, издаваемой г. капитан-командором В. М. Головниным // Северный архив, Часть 4. № 21. 1822