-

ИМПЕРАТРИЦА ЕКАТЕРИНА II I КН. ПОТЕМКИН.

Подлинная переписка.

(Из сборника профессора Николаевской Акад. Ген. Штаба П. С. Лебедева).

1789 г. ¹

Декабря 20-го ч.

Друг мой любезной, князь Григорий Александрович. Письма твои от 5-го декабря я сегодня получила и спешу на оные ответствовать с едущим к тебе курьером; ты дивишься моему совету, чтоб ты не заспесивился, — вот каково писать за тысячи верст; естьлиб я с тобою говорила в ту минуту на словах, то-б ты, поцаловав руку у меня, расстался бы со мною со слезами радости: как мне тебе сказать — не заспесивься, видя тебя покрытаго успехами, коими тебя Бог благословил? ² Исполненная радостию душа моя хочет только одного — выразить желание, чтобы вы избегнули единственной вещи, которая могла-бы повредить величию вашей души; узнайте в этом только одно материнское к вам дружество. Кто лучше вас заслужил сегодня посылаемый вам лавровый венец? Примите его и носите, если возможно, сто лет. Епископской митры вы, разумеется, никогда от меня не получите и монастырь никогда не будет жилищем человека, которого имя раздается к Азии и Европе — это слишком мало для него ². [404]

По твоим царяградским известиям видно, что там уныние великое. Булгакова они заподлинно выпустили, и он, как ты уже о том ведаешь, я чаю, из Вены приехал 3-го декабря в Триест; я писала, кой час сведала о сем, к нему, чтоб ехал к тебе, а в Вене чтоб укоротили ему карантин. Странно, что поныне неизвестно кто визирем? О Польше я писала к тебе чрез Попова и жду твои ответные письма о сем; о кубанских и кавказских войсках также чрез него к тебе писано. Дай Бог, чтоб на мир враги наши податливы были, но естьли мира не будет, то, конечно, стараться должно о будущей кампании. Что из Швеции польской министр пишет будто здесь революция вскоре будет, сия весть и к нам пришла из Финляндии, где король шведской оную основал на том: будто, для того и боясь оной, я сюда велела идти шести баталионам гвардии зимовать, из чего он заключил, что сие страха ради революции, и сказал, что шести полкам велено уже для того идти к Петербургу. Однако, слава Богу, мы здесь в добром здоровье.

Дамы венские умнее выдумывают пояса и перстни, нежели наши барыни; благодарствую за присланный перстень княгини Эстергази.

Декабря 21-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Прочтя в другой раз твое письмо от 5-го декабря, я тронута была до слез изъявлением души и сердца и чувствами твоими; да благословит сам Господь Бог все деяния твои; что я для тебя ни делала, ты всего того достоин. Прости, умница, будь здоров и благополучен.

1790 г.

Императрица — кн. Потемкину.

Января 10-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Сего утра получила я твое письмо от 26-го декабря; ты меня благодаришь с таким чувствием, что до слез тронута была; дай Боже тебе здоровья и всякого благополучия, и (при)соединить к победам имя миротворца, в сем теперь нам главнейшая нужда, ибо не осталося почти никакого сомнения, чтобы король прусской не имел в намерении, обще с поляками, весною напасть на наши владения, как то усмотришь из предлинного рескрипта, с сим курьером отправленного, в котором я нарочно велела прописать всю историю, чтоб осталась в архиве comme une piece, authentique. Уже здесь и [405] Иван Петрович Салтыков, приехал сегодня; сей говорит, будто с Кубани тысяч десять взять можно, не испортив дела; но сие ты получше его смыслишь, и так, полагаюсь на тебя с полной доверенностию. С сегодняшним из Вены приехавшим курьером император сам ко мне пишет, что он очень болен и печален, по причине потери Нидерландии; естьли в чем его оправдать нельзя, то в сем деле; сколько тут перемен было: то он от них все отнимал, то возвращал, то паки отнимал и паки отдавал. Dieu salt се qu’il faisait, mais l’evenement a montre qu’il ne faisait rien qui vaille ³.

Жалею весьма, друг мой, что рука у тебя так сильно болит; я чаю, есть в аптечке твоей камфарная мазь, или масло, или состав; прикажи лекарю отыскать, которая для ревматизма действительнее еще мыльного спирта; но прошу ее без лекаря не употребить, помнится, я об ней сказала Попову. Твой кавалергардской корнет, о котором просишь прикрасы и которой оной, право, достоин, шестой день как лежит в постели, думали — горячка, и теперь слаб и худ таков, что на себя не похож; сущая простуда и за ушами жилы опухли. Ну, мой друг, добра только и ждать от вас и с вашей стороны; с нетерпением желаю скорого приезда твоего обещанного курьера. Как тебе Бог даст заключить мир, то ты будешь благословлен в мужах.

Adieu mon cher et precieux ami ⁴.

Февраля 6-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Замерзшими чернилами, понимаю, что писать неловко было; не имев три недели от тебя писем, наконец получила твое письмо от 23-го января, и жалею весьма, что ты был болен от стужи и простуды; прошу поберечь здоровье, оно мне нужно; в холодное время впредь употреби фляшу и чарку, которые сей курьер к тебе привезет, je souhaite que се petit meuble vous fasse autant de plaisir, que j’en ai a vous l’envoyer de bon coeur ⁵. Быть может, что турки делают попытку ради выиграния времени, но кажется мне, что визирь, имея полную мочь, наперед хочет спасти свою голову и для того сам, с своими пашами, отписал в Царьград дурное свое и войск состояние, что не идут из провинций к нему, что нет ни денег, [406] ни провиянта, ни людей, — надеясь тем представлением от Дивана выманить повеления точные, либо слова какие, кои бы его принуждали приступить к мирной негоциации.

О сем ни мало не сомневаюсь, что мир скорее сделается, когда Бог даст, что наступишь, как пишешь, им на горло. Как тебе не выигрывать у турецкого народа доверие, вящшее их начальников: во-первых, ты умнее тех, во-вторых, поступаешь с ними великодушно и человеколюбиво, чего они ни глазами не видали, ни ушами не слыхали от своих.

О польских делах ты давно уже от меня разрешение имеешь, но, при отпуске твоего письма, еще отселе отправленный курьер до тебя не доехал. К Штакельбергу писано, чтоб он сидел смирно и не суетился. А конфедерация, ты сам вспомнишь, сделана была в таком виде, чтоб заключить с Польшею союз; сему прусской король препятствовал грубым образом, как сам знаешь. Теперь жду нетерпеливо твои ответы на мой рескрипт и репортиции войск. Пуще всего, чтоб упор нашли, где хотят нападать. А что войска устроишь полезным образом- не сомневаюсь; изволь трудиться, господин великой гетман, вы человек весьма умной, хороший и нам верной, а мы вас любим и милуем. Об союзнике моем я много жалею, и странно, как, имея ума и знания довольно, он не имел ни единого верного человека, которой бы ему говорил — пустяками не раздражать подданных; теперь он умирает ненавидим всеми, чтоже была (за) диковинка короноваться королем венгерским, благо что подданные привязаны к вороне; матерь его они спасли в 1740 году от потери всего, я бы на его месте их на руках носила. ⁶ Лавровый венец превосходно пойдет к вам, и я буду очарована, видя кавалера Св. Андрея, достойного украшения, мною ему данного за его заслуги в верность ⁶; твою благодарность, и что по сему случаю пишешь, без слез читать не могла. О намерении твоем действовать флотом, в разговорах говорено будет; по твоему совету, скажем, что распутица причиною, что ничто не довозится, и тому подобное, но ради Бога сам берегись, не вдавайся излишне где в опасности, je ne veux pas Vous perdre, mon cher Monsieur ⁷. Второй твой курьер до сего часа не приехал; ты говоришь, что посылаешь его чрез Польшу, уже не лучше ли их посылать чрез Россию, чтобы иногда не [407] перехватили их с чем нужным; не имея твоих писем о боярах, ничего сказать не могу, такожде о войсках малороссийских, а что получу, то ответом не помешкаю. За простыни благодарствую, в Царском Селе сделаю из них употребление. Прости, мой друг, Бог с тобою, будь здоров и благополучен. Мы говеем и твой корнет в Анненской ленте и поведения беспорочного.

Марта 1-го ч.

Друг мой, князь Григорий Александрович. Из рескрипта, мною подписанного, увидишь положение дел до сего часа, и колико нужно готовиться к отпору злых намерений врагов наших; всевозможные меры употребляются укротить их злобу, отвратить и удалить принятые ими единожды правила унизить Россию и влещи ее за собою в их намерения и виды, по своим мнимым интересам немефим. Надлежит теперь смотреть — смерть императора какие окажет обстоятельства, но судя по прошедшему о будущем, то дела останутся почти в том же положении, понеже и из сообщений берлинскому двору предварительные кондиции мира с прошением их добрых официй; они из оных сделали употребление коварное, злое и гордое, доказывающее умоположение того двора и бешенные намерения Герцберга, который королем властвует. Теперь требует у Польши Торун и Данциг; я говорю, пусть берет, но помню, что в 1763 году Бестужевым записано в протокол конференции, что сие — казус-федерис, понеже о Данциге трактаты и гарантии особенные, я и все то знаю, ведаю и помню, что после того для и против говорено и делано, и стараюсь обратить все к лучшему и к утушению, чтобы не все вверх дном пошло, как пишешь; но наше одно старательство тут недовольно — одним пером, а надлежит врагам показать, что нас сюрпренировать не можно и что зубы есть готовые на оборону отечества, а теперь они вздумали, что, потянув все к воюющим частям, они с поляками до Москвы дойдут, не находя кота дома. Пространство границ весьма обширно, это правда, но естьли препятствий не найдут, то они вскоре убавят оные. Мир нужен, но я с тобою весьма одного мнения, что турки, увидя сильную диверсию, оный не так скоро сделают, как бы сами желали, не имея таковой надежды; а набиваясь и домогаясь у турок мира, ничего не будет. Цесарцы торопливостию много дела свои испортили; увидим, что теперешний король венгро-богемский учинит. Пришли ко мне репортиции тех войск, кои к границам белорусским отряжаешь; не могу обещать, чтоб шесть месяцев, коих просишь, выиграны были, а несколько времени мы, кажется, что уже выиграли. С кавказскими [408] жителями чтоб обходиться мне милостиво, как пишешь, затруднения не будет; следовательно, и ничего сказать не могу. Что ты, мой любезной друг, болен был, о том сердечно сожалею и прошу тебя всякое попечение иметь о своем здоровье. Каково дела пойдут в Венгрии и Трансильвании при новом государе, увидим, а брабандцы теперь в таковой конфузии, как французы; однако их несогласия между собою остановила Англия и Голландия признать независимость их. Питт старается доныне отвратить войну, но, может быть, заведен будет берлинским двором и принцессы Оранской по неволе; теперь еще быть может и то, что выбором короля римского аттенция несколько оборотится на ту сторону. Однако готовностию нашею ничто не испортится. Господин великой гетман екатеринославских и черноморских казаков, живи здорово; поделай дела добрые, и будь уверен, что я Бога прошу да благословит твои предприятия к пользе дел моих и Империи. Прощай, мой друг любезной, я здорова, корнету твоему аттестат даю беспорочной.

Марта 18-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Вручителя сего письма, флигель-адъютанта моего Валериана Александровича Зубова, прошу жаловать и любить, как молодого человека, наполненного охотою к службе и доброй волею; он никуда не захотел сам, кроме к тебе в армию, он же едет к тебе с тем, чтобы действительно служить и быть употребленным куда изволишь; с таковой диспозициею, я надеюсь, что его не оставишь праздно; сии молодые люди в самом лучшем расположении и при том весьма добросердечны и честны, и нельзя их не любить и за них не интересоваться. Я надеюсь, что мне в слово не выдашь. Прощай, Бог с тобою.

Алкораны при сем посылаю, которые ты требовал.

Марта 19-го ч.

Друг мой любезной, князь Григорий Александрович. На письма твои от 25-го февраля сим ответствую. Я того мнения, что ты простужаешь голову и что она оттого часто у тебя болит; я помню, когда у меня были боли ужасные в голове, тогда ни от чего облегчения не чувствовала, кроме того, когда лоб нагреется; дай Боже, чтоб сие письмо тебя нашло в добром здоровье, чего от сердца желаю, паче ныне, при скором открытии кампании, как сам пишешь. Мое теперь внимание не столько о том, что делается в Вене, занято, как в других нам враждующих дворах. Новой король венгро-богемской, по кончине императора, еще из Флоренции, тотчас по получении первого известия, ко мне писал самое [409] дружеское письмо, на которое я ответствовала; князя же Голицына теперь ни сменять, ни переменить не для чего, понеже он там привык и любим, а новой государь, хотя и миролюбив, но в сей кампании не инако поступит, как прилично к достижению мира, то есть avec nerf et vigueur ⁸, что ты сам усмотреть мог из писем князя Кауница; а к ладу с прусским и английским дворами теперь поводов у венского на время, то есть до Петрова дня, довольно будет, по случаю выбора короля римского, и, кажется, столько времени осталось к приготовлениям, кои сильнее всего удержат и опрокинут каверзы, естьли удержать не удалось. А как бы то ни было, здравой рассудок ожидать надлежит с одной турецкой стороны: как нанесем им какой ни есть еще чувствительный удар, то каверзы европейские у них разрушим и принудим взяться за мир, о сем получишь в рескрипте все те разрешения, кои ты потребовал; Бога молю, да благословит тебя добрым и полезным успехом в военном и мирном деле. Во втором письме пишешь, что ты не получил мое письмо, а получил лишь рескрипт о произвождении; мое письмо отправлено, сказывают, с другим курьером, и теперь, чаю, уже в твоих руках. Хотя визирь Кирджали желает мира, но известно тебе уже, что в Цареграде согласились заключить союз наступательный и оборонительный с прусским королем и что Юсуф-пашу привезли в Стамбул, иные думают, дабы предводительствовать на море, а другие — дабы сделать его визирем, но для сего незачем, кажется, его было везти в столицу; в конгрессе барыша не будет, а интриги и помешательства бесконечные и весьма разумно о сем судишь. Корреспонденцию твою с визирем и с Бароцием я читала; желательно, чтоб произвела в турках полезные нам действия; естьли треть того числа людей, чем грозит Гассан-паша, поставишь в обсервационной армии, то прусской король будет говорить учтивее и остановишь приготовленную им диверсию в пользу турок. Я не понимаю противу кого союз с турками нам заключать, и сие бы было дело к непрестанным с ними ссорам и хлопотам для и противу них; сию мысль лучше оставить, и с врагами христиан не связываться союзом; каков подобный союз грекам одним был бы горестен, сам рассуди. Король прусской близь миллиона истратил денег в Венгрии для возбуждения бунта, но доныне не предуспел. Чин бригадира, по твоей просьбе, дан Салиг-аге, но вспомни бригадира Селим-Гирея, который и с Владимирскою лентою ушел, и прикажи за [410] сим и его корреспонденциею, чрез жидов, с пруссаками и поляками, прилежное око иметь. Что ни Мавроений, ни визирь тебя [моего воспитанника] ⁹ не окупят, о сем не сомневаюсь, а корреспонденция с поляками и пруссаками чрез Яссы ближе нежели чрез Италию. В рескрипте найдешь разрешения, кои ты требуешь о мире и крепостях — князя же в Молдавию теперь наименование никак не удобно, сие точной повод будет прусскому двору к поспешению своего злого намерения, которое и без того уже другой год отдаляем с трудностию, и противу лихих затей которого теперь необходимо нужны войска, о коих, как для обороны границ назначенных, так и для армии обсервационной, какие полки именно, откуда, когда, и куда отправляются? и к которому времени поспеют? да и кого генералов советуешь определить? — пришли ко мне скорее сведения. Пришло на ум, невозможно-ли тебе употребить большую сумму денег моих на тех, кто из кредитных при Порте и миру способствовать могут; пожалуй, постарайся. Ты скорее в них успеешь нежели они в тебе. Прощай, мой друг, Бог с тобою, будь здоров и счастлив.

Я чрез Валериана Александровича посылаю к тебе алкораны, кои ты у меня просил, а он сего же дня едет.

Марта 30-го ч.

Друг мой любезной, князь Григорий Александрович! Письма твои от 10-roe марта из Ясс я получила и весьма жалею о твоей болезни и крайне она меня беспокоит; дай Боже скорее услышать о твоем выздоровлении. Великая теперича нужда о скорейшей присылке от тебя обещанной репортиции войск в обсервационной паче армии, понеже от нее зависит, так-то сказать, целость и безопасность Империи, а враги висят на носу. Штакельбергово письмо к тебе безумное, я приказала его отозвать, а Булгакова назначила посланником в Польшу; из рескрипта и к нему приложенных бумаг, увидишь, колико стараются постыдными делами вовлещи нас в унижение и посрамление и нашими же руками вынуть из огня каштаны, а на пятьдесят лет заключили трактат наступательной с турками, со врагами имени Христова. Дай Боже, чтоб полки, идущие в Украйну, могли скорее степь перейти. Прикажитко, барин, когда тебе удобно будет, по степи, на каждые двадцать верст, сделать сарай или корчму из тростника, камыша или мазанка, как я построила в здешней губернии деревянные и в Финляндии, на тридцати саженях, в коих проходящие войска весьма покойно [411] умещаются; в каждой живет отставной солдат; гвардия когда шла не захотела стать нигде, таковы мои сараи; как я ведаю, что ты любишь более всего пользу, то и сей мой совет тебе да не будет противен. Не опасайся, мой друг: без крайности крайной, не велю двигаться обсервационной армии, ибо не теперь время наступательно действовать на врага нового, но оборонительно тогда, когда нас задерут заподлинно.

Известие есть, что со стороны Силезии пруссаки в движении.

Бог с тобою и да даст тебе всякий успех.

Апреля 8-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Письма твои, от 18-го марта, получа, на оные сим ответствую; что ты болен был, о том весьма жалею и желаю скорее услышать о восстановлении сил и здоровья твоего.

Касательно совета твоего, чтоб скорее помириться с турками, ты уже получил, после отправления твоих писем от 18-го марта, во всем и всех статьях совершенное от меня разрешение, и естьли турки не вовсе ослеплены каверзами прусскими, то, кажется, нельзя не приступить к миру. О смене Штакельберга и определении Булгакова приказания посланы. Меры, тобою взятые для обороны границ и, на случай разрыва, для действия и исполнения плана, весьма хороши; желательно же было бы только, для вящшего здесь спокойствия, чтоб, сверх кордона по такой обширной границе, можно было иметь в околичности Риги резервной корпус тысяч от пятнадцати до двадцати, который в состоянии был бы всегда двинуться в здешнем крае, куда нужда укажет, для отпору, на случай, естьли бы король прусской обратил что-нибудь к ближним отсюда нашим границам. И для сего, и чтоб таковой корпус отделить, как в существе для нас бесполезной, настоять более на сделание в Швеции конституции, чтоб король невластен был начать войну, понеже он всякую нарушит; ему, королю, ныне сделано через гишпанского министра внушение о мире, по приезде его в Финляндию, на которое ответ короля шведского покажет прямые его намерения, но между тем нельзя не действовать усиленно на сухом пути и на море, понеже шведские флоты, как корабельной, так и галерной или армейские, выходят в море. В Вене сменить посла не нахожу нужды, ибо дела делать здесь можно с их послом; князь Голицын там приятен, а ежели при нем кого нужно послать, то разве графа Андрея Разумовского. О казаках из мещан в российские города не удобно, понеже сие требует соображения с ородовым положением, а противуречить своим же учреждениям [412] я не нахожу приличности. Ничего на свете так не желаю, как мира, а тогда я, чаю, не найду нигде охотников наказать Бранденбургского курфирста за все его обиды и неправду, и я так уверена, как здесь сижу, что он останется безвреден. Вот как я применяться к обстоятельствам приучилась. Мы выиграем время, колико можно; но выиграв, об заклад бьюсь, что (не) будет ничего, а великодушно скажем: «Бог с ними, что с ними связываться». Здесь теперь холодно и во льдах сидим еще по уши. Англия доныне не ответствовала на наше предложение о торговом трактате. Что в Финляндии много войск, лишь бы оным умели действовать, в том я твоего мнения; но буде наши тамошние начальники, быв вскормлены, так сказать, на войне, не умеют воевать, то мне их перепекать, аки тесто, также нельзя же. Теперь, мой друг, до Петрова дня недель десять; сколько из оных Бог велит выиграть — не ведаю, а то знаю, что старание прилагается колико можно. Прощай, помоги нам Бог, я здорова, тебе желаю от всего сердца всякого благополучия и счастия.

Я думаю, что Валериан Александрович довез до тебя уже теперь мое письмо; ему и брату его я продолжаю давать наилучший аттестат; они таковы, как только желать можно: добросердечны, усердны и честны, и привязаны ко мне лично.

Апреля 19-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Меня пуще всего беспокоит твоя болезнь; ради Бога берегись, ведь ты не из слабых людей, но с летами нужны некоторые осторожности, охраняющие здоровье, более, нежели в первой младости; дай Боже, чтоб ты скорее оправился совершенно. Кажется, вести из Вены удовольствительны: король венгро-богемский уверяет меня в своих письмах, что он намерен содержать все брата своего обязательства с нами. О мире, кажется, имеем совершенную развязку, но жаль, что Гассан-паша умер. Бароциев журнал довольно показывает положение дел; все зависит теперь от того, кого изберут визирем: бешеного Юсуфа, либо к миру склонного. Поберегись, Христа ради, от своего турка, дай Боже, чтоб я обманулась, но у меня в голове опасение, извини меня, чтоб он тебя не окормил; у них таковые штуки водятся, и сам пишешь, что Гассан-паша едва-ли не отравлен, а к сему пруссаки повод, и может быть, и умысел подали, и от сих врагов всего ожидать надлежит, понеже злоба их паче всего личная противу меня, следовательно, и противу тебя, которого более всего опасаются; я желаю, чтоб я обманулась, а нельзя не сказать, когда на ум пришло. Хорошо, конечно, с [413] другой стороны, приласкать сего человека, естьли он чистосердечен, и другим туркам подавать повод, чтоб потеряли отвращение к нам.

К фельдмаршалу Румянцову от меня сего же дня отправлена письмо, где к нему пишу, начисто, чтоб выехал из Молдавии, либо к водам, либо в Россию, ибо его пребывание вредно моим делам, — посмотрим, что будет.

За поздравление с праздником благодарствую и тебе желаю же Бога помощником во всех твоих деяниях к пользе Империи. Прощай мой друг, Христос с тобою.

Мая 13-го ч. ¹⁰

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Мучит меня теперь несказанно, что под Ригою полков не в довольном числе для защищения Лифляндии от прусских и польских набегов, коих теперь почти ежечасно ожидать надлежит по обстоятельствам дел. Я надеюсь, что на Ригу, без большой армии, предприятие всякое тщетно будет; корпус прусской, сюда назначенной, сказывают, тридцати-тысячной, дезерцию в оном старание приложена будет умножить. Но совсем тем корпус войск в Лифляндии крайне был-бы нужен. Король шведской мечется повсюду яко угорелая кошка и конечно истощает все свои возможности на нынешнее время; на долго-ли сие будет, не ведаю, только то знаю, что одна премудрость Божия и Его всесильные чудеса могут всему сему сотворить благой конец. Диспозиция шведского великого адмирала принца Карла нечаянно сама собою в оригинале приплыла к ревельскому берегу с созженного шведами, я чаю, корабля; как они втрое были сильнее, то хотели наши корабли, окружа корабль за кораблем, пленить и для того были определены фрегаты, коим плененные корабли отвести надлежало, но вместо того Богу угодно была нам отдать шведской корабль, а наши — все целы. Теперь Кронштадтской флот пошел на соединение с Ревельским, а я молю Всевышнего, да поможет нам чудесами своими: когда люди коротки, тогда Бог всесильной оказывает свое могущество. Любопытна я знать, кто визирем; здесь вести есть будто Юсуф-паша объявитель войны. Странно, что воюющие все хотят, а им нужен мир; шведы же и турки дерутся в угодность врага нашего скрытного, нового европейского диктатора, которой вздумал отнимать и даровать провинции, как ему угодно: Лифляндию посулил с Финляндией шведам, а [414] Галицию полякам; последнее заподлинно, а первое — моя догадка, ибо шведской король писал к испанскому министру, что когда прусской король вступит в войну, тогда уже без его согласия ему нельзя мириться, да и теперь ни на единый пункт, испанским министром предложенный, не соглашается, а требует многое себе по прежнему.

Пришли, пожалуй, скорее известие, где и как войска расположены, для выполнения твоего плана, такожде о Кречетникове; Христос ведает, где он, а в Украйне доныне его нет. Прощай, мой друг, будь здоров и уведомляй меня почаще.

Твоему кавалергардскому корнету непрерывно, ни единой минуты продолжаю давать самый лучший аттестат.

Мая 14-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. По написании вчерашнего письма, твой курьер приехал с отправлениями от 2-го мая. За поздравления твои с праздниками благодарю и весьма знаю, что они искренны и чистосердечны.

Экспедиция генерал-поручика Бибикова весьма странна и ни на что не похожа; я думаю, что он съума сошел, людей держал сорок дней в воде почти и без хлеба; удивительно, как единой остался жив, я почитаю, что немного с ним возвратилось; дай знать сколько пропало, о чем весьма тужу. Естьли войско взбунтовалось у него, то сему дивиться нельзя, а более сорока-дневному их терпению. Сие дело несколько похоже на Тотлебеново и Сухотина во время прошедшей войны. Что тебе забот и трудов будет стоить испорченное поправить, это правда, дай Боже тебе силы и здоровья. Только сим письмом, на которое теперь ответствую, ты весьма на меня угодил; как Бог даст, что мир заключишь, тогда увидим, что делать надлежит; я писала без гнева, одно мое опасение, что обиды, сделанные Российской Империи, иногда не принимались с тем чувством, которое рвение к достоинству ее в моей душе впечатлело, ^11-вся жизнь моя была посвящена поддержанию блеска России и потому не удивительно, что обиды и оскорбления ей наносимые, я не могу терпеть молча и скрывать их, как мы это делали доныне, ради минутной осторожности того требовавшей; но весьма часто подавляя в себе подобные чувства внутреннего злопамятства мы их тем более усиливаем ^-11. Я с тобою говорю, [415] яко с собою, а делать буду, что разум самый беспристрастный укажет кстати и ко времени.

Естьли визирь выбран с тем, чтоб не мешать миру, то, кажется, ты нам вскоре доставишь сие благополучие; с другой же стороны, дела дошли до крайности, как увидишь из бумаг; естьлиб в Лифляндии мы имели корпус тысяч до двадцати, то бы все безопасно было; да и в Польше перемена ускорилась. Я к тебе писала, что ловчее всего Андрея Разумовского туда послать, жена его Венка и он там связи имеет, неглуп и молодость уже улеглась, et il paroit etre devenu beaucoup plus prudent ¹², обжегся много, даже до того, что оплешивел. Принц Виртембергской приехал и в жалком состоянии, я его сего утра видела впервые и опасаюсь, чтоб не было в последний, ^13-ему хотят делать две операции, он совершенно покорился своей судьбе; сестра его думает, что, по прошествии шести недель, он может возвратиться в армию, но хирурги считают операцию весьма опасною. Прощайте, мой дорогой друг, я люблю вас всем сердцем ^-13 и молю Бога о твоем здоровье и благих успехах в мире и войне, а ты умница.

Спасибо тебе еще за то, что ты ласков к Платону Александровичу, он того стоит — чистосердечною привязанностию ко мне, добрым нравом и качествами души и сердца его.

К фельдмаршалу Румянцову я писала, чтоб непременно выехал из Молдавии.

Из Финляндии на сей час нового ничего нет.

Июня 8-го ч.

Друг мой любезной, князь Григорий Александрович. Письма твои от Троицына дня и от 29-го мая мною получены; ежели ты обрадовался много чудесам Божиим у Ревеля, то последствия оных не менее тебе приятны будут; когда шведы узнали, что Круз с флотом вышел из Кронштадта, они вздумали помешать соединению обеих эскадр и, пришед в Гогланд, близь Сескара, атаковали Кронштадтскую эскадру, 23-го мая, без всякого успеха; сия стрельба продолжалась и 24-го и 25-го, где уже адмирал Круз за ними шел, они все старались подойти к ним ближе; в последний день шведы из целого корабельного лага, примечено, что не более трех ядр пускали. Все сии три дня, как в городе, так и здесь, стрельба [416] весьма ясно слышна была, и то нами примечено было, что стрельба отдалялась. — 26-го мая шведы узнали, что от Ревеля адмирал Чичагов идет с одиннадцатью кораблями на соединение с Кронштадтскою эскадрою; тогда они соединились с своею гребною флотилиею, которая их втянула за мели, за каменья и между островов в Выборгский залив; тут они доднесь еще здравствуют, быв с моря заперты нашим всем флотом корабельным, с боков же старание прилагается день ото дня гребному флоту их, зашедшему в Березовой Зунд, отрезать возможность к выходу; позади шведского флота у Странгзунда стоит с тридцатью галерами вице-адмирал Козляинов, а Нассау должен идти от правой стороны Кронштадта с гребными судами к Биорке, Слизов же из Фридрихсгама прийдет с добрыми числом канонерских лодок к нашим же кораблям и фрегатам; от Ревеля же идут бомбарды и прамы, и, естьли Бог поможет, то, кажется, что из сей мышеловки целы не выйдут.

Между тем в бухте Выборгской они мечутся, аки угорелые кошки, то туда, то сюда, и делают десанты, и стараются где-нибудь находить или поделать пролазу: в ночь с 6-го на 7-е июня, они атаковали Буксгевдена на острове у Ронсара, но он их с большим уроном принял на штыки и прогнал на воду паки, в конфузии, до лодок, откуда вышли; в плен взял 40 человек, двух офицеров, четыре знамени. Сказывают, у них половинную порцию производят людям, и когда по воду посылают, тогда люди бегут, и таковых уже человек сто. Ферзен и Рек стоят близь правого берега, от Выборга по сю сторону, и содержат комуникацию с Систербеком, где на батарее Милосин. Я ездила 29-го мая в Петергоф и Кронштадт, тут стрельба так слышна была в три первые дни, что окна тряслись; вот, мой друг, каковы мои загородные упражнения, есть чем заниматься, и, кажется, по сю пору Бог помог; молимся, да продлит милость свою. В те дни, когда шведской флот атаковал Круза, Армфельд атаковал Хрущева, но сей его прогнал; тут роты Семеновские отменно хорошо поступали и двое капитанов получили и заслужили Егорьевские кресты, и так, прошу не называть их инако, как храбрыми людьми. Васильчиков же очень хорошо ретираду закрыл Денисова, и так, прошу к нему быть ласковым, он того заслуживает, а Маркова я сделаю секунд-маиором; в нынешних обстоятельствах он будет никак неизлишен, ибо почти вся гвардия в деле и с большим усердием и рвением, они же ко мне лично привязаны и я [417] их очень люблю и все лучшие люди почти из них вышли, и ваша светлость сами и теперь Преображенского полка подполковником.

Я писала к принцу владетельному Ангальт-Бернбургскому, дабы узнать о состоянии жены и матери покойного генерал-поручика того дома. Что пишешь о том, что ты оделся в кафтан, сделанный из солдатского сукна, сие я весьма хвалю и желаю, чтоб все генералы и офицеры переняли.

До половины июля надеюсь, что дела протянем с пруссаками. А твой присланной по сей материи план в полной мере я апробую, и то хорошо, что кн. (Юрию Владимировичу) Долгорукову поручить намерен, я думаю, что он уже у вас. Естьли мир сделаешь, то все облегчится, но трудно думать, чтоб турки, без крайности, к оному ныне приступили. Счастливый тебе путь в Херсон желаю, здоровья и сил, душевных и телесных. Прощай, Бог с тобою.

Чистосердечная, усердная привязанность кавалергардского корнета (Пл. А. Зубова) и его добронравие сим засвидетельствую, а брата его, резвушу, тебе снова поручаю и прошу тебя иметь о нем попечение, а брат несколько о нем беспокоится, но я надеюсь, что причин не имеет; он к нему не пишет.

Кн. Потемкин — Императрице.

(Помета: получено по почте, июня 23-го).

Матушка всемилостивейшая государыня! Давно уже написав мое отправление, ожидал всякий день возвращения из посланных моих к визирю; получа первое теперь, подношу копию с письма визирского.

Матушка родная, при обстоятельствах вас отягощающих, не оставляйте меня без уведомления; неужели вы не знаете меру моей привязанности, которая особая от всех; каково мне слышать со всех сторон нелепые новости и не знать верно-ли, или нет. Забота в такой неизвестности погрузила меня в несказанную слабость: лишась сна и пищи, я хуже младенца. Все видят мое изнурение. ехать в Херсон, сколько ни нужно, не смогу двинуться.

Ежели моя жизнь чего нибудь стоит, то в подобных обстоятельствах скажите только, что вы здоровы ¹⁴. [418]

Положение шведского флота столь нам по милости Божией полезно, что остается довершить, что должно учинять, как можно скорей; ежели пойдет вдаль, могут случиться разные обстоятельства, а паче от погоды. Есть в арсенале пушки длинные, которые носят на дальную дистанцию; поставя на суда, какого ни на есть роду, гальоты и другие годятся, ими, не подвергаяся выстрелам, бить можно.

Мортиры морские пятипудовые, с медными платформами, посылают бомбы на четыре версты, а всего лучше, положа надежду на Христа Спасителя, идти прямо.

Как слабость пройдет, отправлю курьера с подробным описанием неприятельского положения. Пока жив, вернейший и благодарнейший подданный князь Потемкин Таврический.

Корнета моего ¹⁵ я паче и паче люблю за его вам угодность; о брате его я все приложу попечение сделать его годным в военном звании, в котором проведу чрез все наши мытарства; не упущу ничего к его добру, а баловать не буду.

Екатерина II — князю Потемкину.

Июня 28-го ч.

Ну, друг мой сердечной, князь Григорий Александрович, есть что писать. Король шведской с корабельным и галерным своим флотом был заперт от 24-го мая до 21-го июня, как я к тебе писала; во все то время веял вестовой (восточный) ветер и совершенно противный нашему гребному флоту; между тем успели паки настроить в Петербурге кононерских шлюпок на место потерянных Слезовым; наконец 20-го повеял и ветер, способной гребным судам, и принц Нассау, с оным вышед в Березовой зунд, имел с королем шведским самим и его гребными судами пятичасовое дело, по котором король шведской отступил и пошел далее по Выборгской бухте, и, соединясь с карабельным своим флотом, предпринял с оным пробиться сквозь наш флот; что-же сделалось по власти и мудрости Божеской? Зажегши три брандера, шведы пустили оные, при сильном нордовом ветре, на пять [419] кораблей отряда контр-адмирала Повалишина; но брандеры сцепились с двумя шведскими кораблями и все пять шведские взлетели на воздух, наш ни один; потом шведы шли четыре часа мимо Повалишина. Что он взял, что он потопил, а за ним Ханыков, увидишь из реестра, а моей памяти не достает; Чичагов, Круз и Пушкин, снявшись, между тем, с якорей, пошли в догонку; что они взяли и разбили — прошу прочесть также; за галерным шведским флотом пустился равномерно Нассау, один 60-ти (пушечный) корабль ему сдался; у Питкопаса стоял Кровн, сей и ныне еще шлет пленные галеры одну за другою в Кронштадт; в Ревель приведено один 44-х, а другой 64-х пушечной корабль, и теперь еще ловля идет; одним словом, доныне еще все обстоятельства сей совершенной победы не собрано, пленных тысячи до пяти, пушек до восьмисот, а мелких судов счету нет еще. Король, сказывают разно: одни — будто ушел на баркасе, между провиантских двух судов; другие, что был на своей яхте «Амфион», коя потоплена, и будто сошед сел на галеру, сия галера взята, с ней соскочил в шлюпку; сия шлюпка также взята, с шлюбки сошел в бот, бот сей ушел; завтрак его взят: он состоял из шести сухарей, копченого гуся и двух штофов водки. Брат королевской уехал на своем, весьма разбитом, корабле в Свеаборг, пред которым теперь Чичагов крейсирует. Поздравляю тебя с сегодняшним праздником и с сею победою; разрешил нас Бог от бремени и обрадовал тебя Чичагов еще раз, как видишь; вчерась, в день полтавской баталии, был у меня здесь молебен, а в воскресенье поеду в город, и будет молебен в морской церкви у Николая Чудотворца. Прощай, Бог с тобою; сказывают, будто пруссаки, с первого июля, выступят в поход, о чем такожде тебя извещаю; чрез Курляндию хотят идти к Риге, а король уже давно в Бреславле и переговоры доныне еще идут в Рейхенбахе.

Корнет твой обрадовался твоей присылке и продолжает непрерывно по прежнему свое похвальное поведение.

Июля 1-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Вчерась я ездила в город для приношения Богу благодарения за победу, одержанную при выходе шведского флота из Выборгской бухты; доднесь никто у нас не ведает куда девался король шведской; странно, что и из-за границы выходящие дезертиры о сем ничего не ведают, а пленные шведы, в сем сражении взятые, его [420] клянут и проклинают, и дух их даже до того обращен в нашу сторону, что своих не слушали, а наши что велят — исполняют непрекословно.

Сего утра получила твои письма из Кокотани от 13-го и 23-го июня. Вижу я из оных, что полномочные из Царяграда после байрама отправятся; но берегись, чтоб не проехали мимо тебя в Рейхенбах в Силезию, на мнимый конгресс короля прусского, где он старается трактовать и нам законы предписать, либо поставит посреди пяти огней. Союзник, какой ни есть, но без него еще тяжелее быть может, ибо законы принять от прусского короля мне не сродно, а России — еще менее. Что Кобург плох, сие довольно известно. Не будет нам покоя, пока прусской король не будет бит, и надобно необходимо промышлять — чем. Теперь, мой друг, сам пишешь, как тебе беспокойно было не имев известий от нас; рассуди сам, каково мне, когда не имела недели по три и по четыре писем от тебя. Я не знаю, как по сю пору силы доставало, однако доныне я здорова и жалею очень, что ты жалуешься на слабость; молю Бога, да укрепит тя. Что пишешь о своем корнете и его брате, его совершенно успокоит и он будет весьма благодарен, в беспорочности сердца своего, которое без каверз совершенно. Прости, мой друг любезной, Бог с тобою.

Июля 17-го ч.

Благодарствую, друг мой любезной, князь Григорий Александрович, за твое поздравление с прошедшим праздником восшествия моего и за чувства, при том изъясненные; я ведаю, что они чистосердечны; жалею, что здоровье твое не по моему желанию. Дай Боже, чтоб турки нашим флотом от предприятия на Тавриду отражены были, подобно как шведы при выходе из Выборгской бухты, о чем думаю, что ты, вскоре по отправлении твоих писем от 5-го июля, получил отселе уведомление. Но после сей, прямо славной победы, шесть дней (спустя), последовало несчастное дело с гребной флотилиею, которое мне столь прискорбно, что после разнесения Черноморского флота бурею, при начатии нынешней войны, ничто столько сердце мое не сокрушило, как сие. Описание увидишь из посланных бумаг; пуще всего — великая потеря в людях. Не унывая в сем несчастий и замыкая печаль горькую в сердце моем, я стараюсь, чтоб общему делу возвратить поверхность колико можно. Вижу из твоих писем, что полки в движении, но что, при лучшем присмотре, больных много. Вы жалуетесь, что у вас были жары сильные, а здесь от самой весны ни единого дня теплого еще [421] не было, а все холодно, так что окошек нельзя открыть. Я думаю, что король венгерской старается протягивать негоциации. Булгаков поехал в Польшу, и более двух недель на Москве и в Белоруссии не проживет. Благодарствую за присланные ко мне материи; платье из них заказала шить во ожидании теплого времени; по числам каникулы, но по погоде самой сентябрь, дожди и ветры с моря почти непрерывные.

О переформировании здешних полков и морских баталионов я тебе скажу, что теперешнее время неудобно: здесь войска мало, и к зиме великой некомплект окажется; подобные распоряжения лучше делать в мирное время. О егерском корпусе Финляндском пишешь, чтоб его отдать, по заочности графа Ангальта, барону Палену, но сей корпус разделен в армии по всей Финляндии на сухом пути, и барон Пален также отсутствен, командует на гребной флотилии, где необходим же. 20-го июля барон Игельстром будет иметь свидание с обер-камер-юнкером Армфельдом; что они сложат, не ведаю, но буде слухи справедливы о народном волнении в Швеции, то вероятно, что мир не замешкается. Вот тебе наши хорошие и дурные вести. Христос с тобою.

Корнет твой мне вручил твои посылки и непрерывно тот же.

Июля 27-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Дарованная нам от Бога над турецким флотом победа, о которой ты краткую записку приложил при отправлении твоих писем от 13-го июля, меня много обрадовала; теперь живу во ожидании присылки от тебя обстоятельного известия о сем деле; между тем, получишь с сим курьером о здешних происхождениях уведомление; чрез несколько дней узнаем коварно-ли или с прямым намерением заключить мир король шведской завел беспосредственные переговоры о сем деле; естьли заподлинно правда, как слух носится, что в Швеции завелись замешательства, то чаю, что непродолжительно мир совершится; по пленным судя, кои при Выборгском деле взяты, то его величество у них ныне не в лучшем кредите. Я чаю, когда турки услышат, что он мирится, а пруссак замешкает, поляки же от наступления отнекиваются, то неужели что они глаза не откроют; чего им ждать лучшего как получить мир, потеряв лишь по Днестр, а король шведской да и прусской с них бездну денег возьмут, а на пятак барыша не принесут. Прощай, Бог с тобою, пиши почаще.

Англичане или, лучше сказать, король английской слепо предался [422] в веления прусского; ежели же венской двор особенно помирится, мы останемся, как были в прошедшей войне, но уже не будет, как доныне было; а ежели пруссаки нас задерут, то венской двор должен будет вступиться; но до сего вероятно, что не дойдет, ибо наступательно ежели ему поступать, то его союзники поодумаются.

У нас три дни лето было, а вчерась опять стало дождливо, однако, хлеба и сено повсюду весьма необильны. Будь здоров; я при всех хлопотах довольно здорова.

Хороший и приятный нрав твоего корнета многие скуки прогоняет.

Августа 5-го ч.

Друг мой любезной, князь Григорий Александрович. Велел Бог одну лапу высвободить из вязкого места. Сего утра я получила от барона Игельстрома курьера, который привез подписанной им и бароном Армфельдом мир без посредничества, 3-го августа; отстали они, естьли сметь сказать, моею твердостию личною одной, от требования, чтоб принять их ходатайство у турок и способствование к миру, но тпрру! не получили, а королю прусскому, чаю, сей мир не весьма приятен будет; теперь молю Бога, чтоб тебе помог сделать тоже и с турками. Победу Черноморского флота над турецким мы праздновали вчерась молебствием в городе, у Казанской, и я была так весела, как давно не помню. Контр-адмиралу Ушакову великое спасибо прошу от меня сказать и всем его подчиненным. Ты видишь, что сим наскоро ответствую на твои письма от 20-го июля, и так спешу, как нельзя более, чтоб тебя скорее уведомить о наших не маловажных вестях.

Пришли, Христа ради, скорее росписку Очаковского паши о получении денег, от турок пересланных к нему, чтоб французы перестали мучить вице-канцлера о получении им тех денег; они вздумали, что у нас деньги подобные крадут и удерживают, как у них. Прощай, мой друг, Бог с тобою.

Твой корнет, по своей привязанности чистосердечной, несказанно рад миру, что сам тебе изъявит.

Августа 9-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Сегодня разменяют в Вереле ратификации мирные со шведом, и сей курьер отправляется к тебе, чтоб тебе сообщить сюда присланные, по моему, постыдные декларации, размененные в Рейхенбахе. Касательно до нас предписываю тебе непременно отнюдь не посылать [423] никого на их глупый конгресс в Букарест, а постарайся заключить свой особенной для нас мир с турками, в силу тебе данной и мною подписанной инструкции.

Пруссак паки заговаривает полякам, чтоб ему уступили Данциг и Торн, сей раз на наш счет, лаская их, что им отдаст Белоруссию и Киев. Он всесветной распорядитель чужого. Гольцу сделан будет учтивой ответ, ничего не значущий, на его сообщение о рейхенбахской негоциации. Прощай, мой друг, Бог с тобою.

(В августе).

Одну лапу мы из грязи вытащили; как вытащим другую, то пропоем Аллилуия. А propos de cela Платон Александрович мне отдал Сартиевы хоры, два очень хороши, а «Тебе Бога хвалим» — жаль, что в церкви петь нельзя, по причине инструментов, он всего искуснее.

Благодарствую за сию присылку, теперь «Олега» заготовят к праздникам северного замирения, в котором мы приобрели пресечение военных действий и, следовательно, сберегли людей и деньги; шведы же почувствуют надолго, и весьма его величество у них становится нелюбим. Сказывают, что король прусской 120 офицерам своим в Силезии вдруг дал абшид. Прямой причины еще никто не знает, если сведаешь — скажи мне. ^16-Герцберг говорит каждому, кто хочет слушать, что он удручен скорбиею: не могут угадать тому причины, но он грустит не о делах своего государя, которые идут чудесно: он истратил на вооружение 25 миллионов, да на интриги еще несколько миллионов; но что значат тридцать миллионов для людей, которые хотят предписывать законы целому свету и имеют сокровища в звонкой монете ^-16.

Августа 22-го ч.

Князь Григорий Александрович. По заключении мира с королем шведским, французской службы волонтер, служивший на гребной нашей флотилии, полковник граф Ланжерон, просил меня дозволить ему ехать в армию нашу, под вашим главным предводительством находящуюся; в чем, видя его желание, отказать [424] причины не находила; а как он везде оказал, паче же при Биоркском прогнании шведского гребного флота, приличные его благородству поступки и храбрость, лично же отнюдь не заражен народа своего нынешней, обществу зловредной, пагубой, но оную оплакивает при всяком случае, того для рассудила за благо ему сие для него рекомендательное письмо начертать; окажи ему приязненной прием, он своевременно, в своей земле, будет один из тех, кои стараться станут о восстановлении королевской власти непременно. Пребываю, как всегда, к тебе доброжелательная Екатерина.

Августа 29-го ч.

Друг мой любезной, князь Григорий Александрович. Чрез сии строки ответствую на письма твои от 3-го, 10-го и 18-го августа касательно несчастной потери части флотилии, о коей упоминаешь; вот каково мое было поведение в сем деле: кой час Турчанинов ко мне приехал с сим известием, я более старалась умалять несчастье и поправить, как ни на есть, дабы неприятелю не дать время учинить нам наивящший вред, и для того приложила всевозможное попечение к поднятию духа у тех, кои унывать бы могли; здесь-же выбрать было не из много излишних людей, но вообще действовано с наличными, и для того я писала к Нассау, — который просил, чтоб я его велела судить военным судом, — что он уже в моем уме судим, понеже я помню в скольких битвах победил врагов Империи, что нет генерала, с кем не могло случиться несчастье на войне, но что вреднее уныния ничего нет, что в несчастий одном дух твердости видно; тут ему сказано было, чтоб он собрал, что собрать можно, чтоб истинную потерю описал и прислал, и все, что надлежало делать и взыскать, и наконец сими распоряжениями дело в месяц ¹⁷до того паки доведено было, что шведской гребной флот паки заперт был, и в таком положении, что весь пропасть мог, что немало и помогло миру. Что ты сей мир принял с великой радостию, о сем нимало не сомневаюсь, зная усердие твое и любовь ко мне и к общему делу. Ласкательно для меня из твоих уст слышать, что ты оный приписуешь моей неустрашимой твердости. Как инако быть Императрице Всероссийской, имея шестнадцать тысяч верст за спиною и видя добрую волю и рвение народное к сей войне. Теперь, что нас Бог благословил сим миром, уверяю тебя, что ничего не пропущу, чтоб с сей стороны нас вперед обеспечить, и [425] доброе начало к сему уже проложено: от короля шведского сюда едет генерал Стединг, а я посылаю фон-дер-Палена на первой случай.

Я уверена, что ты, с своей стороны, не пропустишь случай полезной к заключению мира, неужели что султан и турки не видят, что шведы их покинули, что пруссаки, обещав им трактатом нас и венский двор атаковать в прошедшую весну, им чисто солгали, с них же требовать будут денег за издержки, что вооружились; чего дураки ждать могут: лучше мира от нас не достанут, как мы им даем; а послушают короля прусского — век мира не достанут, понеже его жадности конца не будет; я думаю, ежели ты все сие к ним своим стилем напишешь, ты им глаза откроешь.

У вас жары, и засуха, и реки без воды, а у нас, с мая месяца, как дожди пошли, так и доныне нет дня без дождя и во все лето самое несносное время было и мы рук не согрели. С неслыханною скоростию ты перескакал из Очакова в Бендеры, мудрено ли ослабеть после такой скачки? Рекомендованных от тебя, а именно, твоего достойного корнета и графа Безбородку, о которых просишь, будь уверен, не оставлю без оказания милости и отличия. За присланную ко мне прекрасную табакерку и за хороший весьма ковер благодарствую, то и другое весьма мне нравится, и следовательно, сдержи слово: ты обещался быть весел, ежели понравятся, а я люблю, чтобы ты был весел. Празднование шведского мира здесь я назначила в осьмой день сентября, и стараться буду, сколько смысла есть, изворотиться; но часто, мой друг, чувствую, что во многих случаях хотелось бы с тобою говорить четверть часа. Игельстрома пошлю с полками, финскую войну отслужившими, в Лифляндию. Что болезни у вас в людях умножаются, о сем очень жалею; несказанно сколько больных было и здесь с весны. Касательно до фельдмаршала Румянцева и его пребывания, под разными выдумками, в Молдавии, я думаю, что всего лучше послать ему сказать, что легко случиться может, что турки его вывезут к себе скоро, ежели он не уедет, а если сие не поможет, то послать к нему конвой, который бы его, сберегая, выпроводил; но воистинну, ради службы прежней, сберегаю колико можно из одной благодарности и памятую заслуги его персоны, а предки мои инако бы поступали.

Булгаков уже должен теперь быть в Варшаве; мир со шведами там, так как везде, порасстроил злостные умы; увидим, какие меры возьмут, а ежели тебе Бог поможет турок уговорить, [426] то наивящшие враги уймутся. Прощай, мой друг, Христос с тобою. Завтра, в день Святого Александра Невского, кавалеры перенесут мощи его в соборную того монастыря церковь и ее освятят в моем присутствии, и стол кавалерской будет в монастыре, а за другим с великой княгинею будет духовенство и прочие пять классов, как бывало при покойной императрице Елисавете Петровне. Пребываю с непременным доброжелательством.

Завтра, даст Бог здоровья, при столе в Невском монастыре, будут петь со всеми инструментами «Тебе Бога хвалим», что ты ко мне прислал. Новгородскому и Петербургскому митрополиту я, в знак моего признания при строении церкви, сегодня вручила панагию с изумрудами гораздо хорошую.

Что ты пишешь, что спокойно спишь с тех пор, что сведал о мире со шведами, на сие тебе скажу, что со мною случилось: мои платья все убавляли от самого 1787 года, а в сии три недели начали узки становиться, так что скоро паки прибавить должно будет меру; я же гораздо веселее становлюсь, к сему служит много приятный нрав и обхождение твоего корнета рекомендованного.

Августа 29-го ч.

Позабыла я тебе, друг, сказать в сегодняшнем письме, что ко мне прислана из Голландии, от купца в подарок, выкраденная из Архива французских дел военных книга: Описание, французскими инженерами сделанное, турецких набережных мест; планов однакоже и карт по сю пору нет. Ее довольно любопытно знать и для того ее к тебе посылаю в подарок, авось либо в чем ни на есть тебе пригодится. Прощай, Бог с тобою.

Сентября 8-го ч.

Князь Григорий Александрович. Празднуя днесь мир с королем шведским, не могу запамятовать добрые советы ваши, как по той войне, такожде и касательно мирного сего дела, и в знак моего признания посылаю к вам перстень бриллиантовой; пускай лучи, из оного исходящие, ударяют во зрение врагов наших, да отверзут очи, закрытые лестью, доводящей их даже до неверия о сем мирном постановлении. Бога прошу да поможет тебе совершить и с ними мир благополучный; пребываю доброжелательна Екатерина.

(Продолжение следует).

Комментарии

1. См. «Русскую Старину» изд. 1876 г., том XVI, стр. 33–58; 239–262; 441–478; 571–590; том XVII, стр. 21–38; 206–216.

2. В подлиннике эти 3-и предложения писаны по-французски. Распоз-ль.

3. Бог знает, что он делал, но последствия показали, что он не сделал ничего путного.

4. Прощайте, мой дорогой и драгоценный друг.

5. Желаю, чтобы эта вещица доставила вам столько-же удовольствия, как мне ее посылка от чистого сердца.

6. Это предложение писано по-французски. Распоз-ль.

7. Я не хочу вас потерять, мой дорогой.

8. С живостью и силою.

9. Приписка под строкою.

10. Одного письма, с известием о разбитии шведского флота, не достает. Дело было у Ревеля. Л.

11-11. По-французски.

12. И, кажется, он сделался гораздо благоразумнее.

13-13. По-французски.

14. Этот отрывок был напечатан у Бантыша-Каменского, см. Биографии российских генералиссимусов и т. д. С.-Петербург. 1840 г. Часть вторая, стр. 75, и Словарь достопамятных людей, IV. 214. П. Л.

15. Слово моего прибавлено князем Потемкиным, конечно, после, потому что оно написано немного повыше строки, почерком более толстым и другими чернилами.

Здесь говорится о Платоне Александровиче Зубове. Кн. Потемкин был шефом Кавалергардского полка, а П. А. Зубов в 1790 году пожалован корнетом Кавалергардского корпуса. П. Л.

16-16. По-французски.

17. Было написано и зачеркнуто: «в две или три недели».

Текст воспроизведен по изданию: Императрица Екатерины II и кн. Потемкин. Подлинная переписка. (Из сборника профессора Николаевской акад. ген. штаба П. С. Лебедева) // Русская старина, № 11. 1876