ПЕРЕПИСКА ЕКАТЕРИНЫ II С КН. ПОТЕМКИНЫМ.

(Из сборника профессора Николаевской акад. ген. штаба П. С. Лебедева).

1787 г. ¹

(25 апреля 1787 г.).

Я на тебя сержусь, ты сегодня ужасно как неловок ². [240]

Сказывал мне Александр Матвеевич (Мамонов) желание гостя ³, чтоб я осталась здесь (в Каневе) еще на один или два дни, но ты сам знаешь, что по причине свидания с императором, (Иосифом II), сие сделать нельзя, и так пожалуй дай ему учтивым образом чувствовать, что перемену делать в моем путешествии возможности нет. Да сверх того, всякая перемена намерения, ты сам знаешь, что мне неприятна.

Село Коломенское. — Июня 25-го ч.

Друг мой, князь Григорий Александрович, я здорова, сюда доехала и обед имела в Дубровице, которое село таково, как вы сказывали, и естьли вы намерены продавать, то покупщик я верный, а имя в купчую внесем Александра Матвеевича, вашего маиора; праздники возьмем здесь, а там поедем далее; писем от вас не имею, будьте здоровы, а мы здесь чванимся ездою и Тавридою, и тамошними генерал-губернаторскими распоряжениями, кои добры без конца и во всех частях. Прощай, Бог с тобою.

Из Подездного дворца. — Июля 1-го ч.

Папа, по написании моего письма последнего, я получила твое письмо; слава Богу, что ты здоров, пожалуй поберегись. Я из Москвы уже выехала; мне, кажется, весьма ради были. Прощай, Бог с тобою.

Папа, я здорова; котенок твой доехал со мною здоров же.

Июля 6-го ч. — Тверь.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Когда из Москвы к тебе я сбиралась писать, тогда твои письмы от 22-го июня из Кременчуга так были засунуты, что я их, спеша, найти никак не могла, наконец здесь, в Твери, куда я приехала вчера, я уже их отрыла; извини меня, мой друг, в такой неисправности, теперь на оные имею ответствовать: во первых, расположение умов и духа в Кременчуге, по отъезде моем, мне весьма приятно, а твои собственные чувства и мысли тем наипаче милы мне, что я тебя и службу твою, исходящие из чистого усердия, весьма, весьма люблю, и сам ты бесценной; сие я говорю и думаю ежедневно.

Мы до Москвы и до здешнего места доехали здоровы, и дожди за нами следовали, так, что ни от пыли, ни от жаров мы не имели никакого беспокойствия; тебе казалось в Кременчуге без нас пусто, а мы без тебя вовсю дорогу, а наипаче на Москве, как без рук. В Петров день на Москве в Успенском соборе Платона [241] провозгласили мы митрополитом, и нашили ему на белой клобук крест бриллиантовой в пол аршина в длину и поперег...

При великих жарах, кои у вас на полудни, прошу тебя всепокорно, сотвори милость, побереги свое здоровье, ради Бога и ради нас, и будь столь доволен мною, как я тобою; прощай, друг мой, Бог с тобою, после обеда еду ночевать в Торжок.

За четыре эскадрона регулярных казаков благодарствую, ей Богу, ты молодец редкой, всем проповедую.

Июля 13-го ч. — Царское Село.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович, третьего дня окончили мы свое шеститысячиверстное путешествие, приехав на сию станцию в совершенном здоровье, и с того часа упражняемся в рассказах о прелестном положении мест вам вверенных губернии и областей, о трудах, успехах, радении и усердии, и попечении и порядке, вами устроенном повсюду, и так, друг мой, разговоры наши почти непрестанные замыкают в себе либо прямо, либо с боку, твое имя, либо твою работу.

Пожалуй, пожалуй, пожалуй будь здоров и приезжай к нам безвреден, а я, как всегда, в тебе и дружна и доброжелательна.

Император Иосиф приехал в Вену.

Фландрия и Брабандия бунтовать не перестают; он туда наряжает 30,000 войск.

Голландцы двое суток держали принцессу Оранскую, сестру короля прусского, под арестом; посмотрим, как братец сие примет; Людвиг XIV за сие заставил бы их кричать курицею.

Англичане наряжают 12 кораблей и уже факции Оранской помогают деньгами.

Вот тебе вести, каковы есть в здешнем месте.

Тепло и фрукты, мы наехали лишь на севере, а у вас ни жаров, ни фруктов нет; сим вас теперь дразнить станем.

Из Царского Села. — Июля 27-го ч.

Друг мой, князь Григорий Александрович.

Письмо твое от 17-го июля я получила на сих днях, и из оного увидела сколько тебя обрадовало мое письмо из Твери. Между тобою и мною, мой друг, дело в кратких словах: ты мне служишь, а я признательна, вот и все тут; врагам своим ты ударил по пальцам усердием ко мне и ревностию к делам империи. Радуюсь, что ты здоров, от фруктов прошу иметь воздержание. Слава Богу, что нет болезни и больных. Дела в Европе позапутываются. [242] Цесарь посылает войска в Нидерланды; король прусской противу голландцев вооружается; Франция, не имея денег, делает лагери; Англия высылает флот и дает принцу Оранскому деньги, прочие державы бдят, а я гуляю по саду, который весьма разросся и прекрасен. Прощай, Бог с тобою.

Август 1787.

К Булгакову написать теперь, чтобы он не отставал требовать о предписаниях паше Ахалцихскому; он может на себя взять исходатайствовать, что двор наш останется доволен таковым запрещением и без наказания лично паши, приказать ему интересовать посла французского, объявя ему отзыв Верженов по сему делу.

Весьма нужно протянуть два года, а то война прервет построение флота; когда бы угодно было Ее Величеству поманить французов чем ни есть в коммерческом трактате, чтобы в самом деле большого не значило, но их бы обязало нам служить, оставляя нанести им важной вред, которой они заслуживают, при удобном случае. Теперь же лутче иметь их орудием для пользы.

Государыня должна быть уверена, что я ее интересов не променяю на французские, но из усердия к отечеству, а паче еще к ее славе, представляю вышереченной способ крайне нужным, Россия не потеряет ничего из такового снисхождения; напротив, мы купим сей дешевою ценою великие пользы. А в свое время выместим втрое.

Я уверен в моих заключениях, что приближение к концу короля прусского наносит страх Франции, что мы с императором поведем в действо известной им план; боятся, чтоб мы не пособили ему и в промене баварском, и для того предупреждают нас занять турками. Но увидя нас благорасположенными к себе, а мы еще в тому ослепим их уверениями, что с Портой войны не желаем, то, по их пылкости, на первых порах они нам много пособят.

________________________________

Граф Безбородко получает всегда от Булгакова, что по секретнее бывает из ведомостей. Мне всегда он дает читать их, и как теперь нужно знать больше нежели когда, то я и прочел, которые и подношу.

Вы, матушка, изволите увидеть какая кабала там действует, я знаю точно, что французы манят Порту помочь им недопущением [243] флота нашего в Архипелаг и ссудою офицерами. Я почти догадываюсь, что и Кюстина они прочат, куда нибудь противу нас, и то несомнительно, что пруссаки делают уверение, но сие только словами. О Шах-Мансуре много фабал ⁴, а я думаю разве не другой-ли это или не тот-ли, что турки к нему подсылали?

По прочтении пожалуйте мне сии бумаги обратно, дабы списать описание фигуры Мансуровой и распросить тех, кои его видели.

Сколько мне кажется, то кашу сию Франция заваривает, чтобы нас озаботить. Боясь приближения смерти прусского короля, при которой они полагают конечно императору затеи на Баварию. Сие тем вероятнее, что во Франции приказано конницу всю укомплектовать лошадьми, чего у них без намерения о войне никогда не бывает. Пусть, хотя и уверили французы, что не пустят нас в Архипелаг, однакоже флот потребно иметь в состоянии. Прикажите себе подать ведомость о кораблях и фрегатах, с описанием годности каждого. Расположение духа в Швеции кажется в нашу пользу; но назначенный туда министр годится-ли, по нынешнему времени, где устремлять все, что можно, против французов следует? Мне сии последние Булгакова известия, по многим обстоятельствам, вероятны.

Однакоже я надежен, что французский посол, снесясь с Булгаковым, поворотит сии дела, чтоб получить у вас мерит ⁵. К г. Сегюру привезен большой пакет из Константинополя. Завтра он у мена будет обедать, я сам не зачну говорить, а ежели он зачнет, то из сего можно будет заключение сделать. Главное то, чтобы выиграть несколько времени.

Сентября 23-го ч.

Друг мой любезной, князь Григорий Александрович, услыша, что сегодня из канцелярии вашей отправляют к вам курьера, то поспешаю тебе сказать, что после трехнедельного несказанного о твоем здоровье беспокойства, в котором ни откудова я не получала ни строки, наконец сегодня привезли ко мне твои письма от 13, 15 и 16-го сентября и то пред самою оперою, так что и порядочно оных прочесть не успела, не то чтобы успеть еще сего вечера на них ответствовать; ради Бога, ради меня, береги свое драгоценное для меня здоровье; я все это время была ни жива, ни мертва, от [244] того, что не имела известий. Молю Бога, чтоб вам удалось спасти Кинбурн, пока его турки осаждают; не знаю почему мне кажется, что Александр Васильевич Суворов в обман возьмет у них Очаков. С первым и нарочным курьером предоставляю себе ответствовать на ваши письма. Прощайте, будьте здоровы, и когда вам самим нельзя, то прикажите кому писать вместо вас, дабы я имела от вам известия еженедельно.

С вашими имянинами вас от всего сердца поздравляю.

Сентября 24-го ч.

Любезной друг мой, князь Григорий Александрович, по семнадцати денном ожидании от вас писем, вчерашний день я получила вдруг отправления ваши от 13, 15 и 16-го сентября, по которым вы получите немедленно мои резолюции, перечень же оных и здесь припишу, кой час кончу мой ответ на собственноручное ваше письмо, который я теперь начну тем, что я с немалым удовольствием вижу, что ты моим письмам даешь настоящую их цену: они есть и будут искренно дружеские, а не иные. Беспокоит меня весьма твое здоровье; я знаю как ты заботлив, как ты ревностен, рвешься изо всей силы; для самого Бога, для меня, имей о себе более прежнего попечение; ничто меня не страшит опричь твоя болезнь. Dans се moment ci mon cher Ami Vous n’etes pas un petit particulier qui vit et qui fait ce que lui plait, Vous etes a l’etat; Vous etes а moi, Vous deves, et je Vous ordonne de prendre garde а Votre sante; je le dois, parceque le bien, la defense, et la gloire de l’Empire sont confies a Vos soins, et qu’il faut же porter bien de corps et d’ame pour faire la besogne que Vous aves sur les bras; apresз cette exortation maternelle que je Vous prie de recevoir avec docilitd et obaeissance je m’en vais continuer ⁶:

Что Кинбурн осажден неприятелем и уже тогда четыре сутки выдержал канонаду и бомбардираду, я усмотрела из твоего собственноручного письма; дай Боже его не потерять, ибо всякая потеря неприятна, но положим так, то для того не унывать, а стараться как ни на есть отмстить и брать реванш; империя останется империею и без Кинбурна, толи мы брали и потеряли; всего лутче, что [245] Бог вливает бодрость в наших солдат тамо, да и здесь не уныли; а публика лжет в свою пользу, и города берет, и морские бои, и баталии складывает, и Царь-Град бомбардирует Воиновичем; я слышу все сие с молчанием и у себя на уме думаю: был бы мой князь здоров, то все будет благополучно и поправлено, еслиб где и вырвалось что неприятное. Что ты велел дать вино и мясо осажденным, это очень хорошо, помоги Бог генерал-маиору Реку да и коменданту Тунцельману. Усердие Александра Васильевича Суворова, которое ты так живо описываешь, меня весьма обрадовало; ты знаешь, что ни чем так на меня неможно угодить, как отдавая справедливость трудам, рвению и способности ⁷. Хорошо бы для Крыма и Херсона еслиб спасти можно было Кинбурн; от флота теперь ждать известие.

Несколько датских офицеров морских, услыша о войне, хотят к нам в службу идти. Писал ко мне князь Репнин, представляя свою готовность служить под кем и где мне угодно; я отвечала, что с удовольствием вижу его расположение и что не премину тут его употребить, где случай предстанет. Отпиши ко мне, надобен-ли он тебе или нет, а он пишет ко мне из Сарепты, где он с Вяземским пили царицынские воды, но последнего я послала еще при первом известии, а между тем они от Горичев, кои поехали в Астрахань, сведали о войне, и Репнин ко мне писал, как выше сего. Я не знаю, что граф Иван Петрович Салтыков мешкает; я однако велю писать, чтоб ехал скорея. Один рекрутской набор уже делают, а теперь сделаю другой и почитаю, что не 60, но 80 тысяч взято будет в оба; надеюсь, что сие достаточно.

Император, как ты увидишь из бумаг пред сим к тебе присланных, готовит 120 тысяч, с коими действовать намерен, и множество генералов пожаловал, в числе которых и Линь.

Ласкать англичан и пруссаков — ты пишешь. Кой час Питт узнал о объявлении войны, он писал к С. Воронцову, чтоб он приехал к нему, и по приезде ему сказал, что война объявлена и что говорят в Цареграде и в Вене, что на то подущал турок их посол, и клялся, что посол их не имеет на то приказаний от Великобританского министерства; сему я верю, но иностранные дела Великобритании неуправляемы ныне английским министерством, но самим ехидным королем, по правилам Ганноверских министров: его величество уже добрым своим правлением потерял пятнадцать [246] провинций, так мудрено-ли ему дать послу своему в Цареграде приказания в противность интересов Англии; он управляется мелкими личными страстями, а не государственным и национальным интересом.

Касательно пруссаков, то им и поныне, кроме ласки (ничего более) не оказано, но они платят не ласкою, и то может быть не король, но Герцберг; их войска действительно вступили в Голландию. Что французы теперь скажут, посмотрим, они, кажется, вступятся, либо впадут в презрение, чего чаятельно не захотят. Король французский отдался в опеку, сделал принципал министра, от чего военной и морской министр пошли в отставку.

На тот год флот большой велю вооружить, как для Архипелага, так и для Балтики, а французы скажут, что хотят; я не привыкла учреждать свои дела и поступки инако, как сходственно интереса моей империи и дел моих, а потому, и державы друг и недруг, как угодно им будет.

Молю Бога, чтоб тебе дал силы и здоровье и унял ипохондрию. Как ты все сам делаешь, то и тебе покоя нет; для чего не берешь к себе генерала, которой бы имел мелкой детайль; скажи кто тебе надобен, я пришлю, на то даются фельдмаршалу генералы полные, чтоб один из них занялся мелочью, а главнокомандующий тем незамучен был. Что не проронишь, того я уверена, но во всяком случае не унывай и береги свои силы; Бог тебе поможет и не оставит, а царь тебе друг и подкрепитель; и ведомо, как ты пишешь и по твоим словам, проклятое оборонительное состояние, и я его не люблю, старайся его скорее оборотить в наступательное; тогда тебе, да и всем, легче будет, и больных тогда будет меньше, не все на одном месте будет. Написав ко мне семь страниц да и много иного, дивишься, что ослабел! Когда увидишь, что отъехать тебе можно будет, то приезжай, я очень рада буду тебя видеть всегда.

По издании манифеста о объявлении войны, великий князь и великая княгиня писали ко мне, просясь, он — в армию волонтером (по примеру 1783 г.), а она — чтоб с ним ехать; я им ответствовала отклонительно: в ней, ссылаясь на письмо к нему, а к нему — описывая затруднительное и оборонительное настоящее состояние, позднюю осень и заботы, в коих оба фельдмаршала находятся, и коих умножают еще болезни и дороговизна и неурожай пропитания, хваля впрочем его намерение; на сие письмо, я получила еще письмо от него с верительной просьбою, на которое я отвечала, что превосходные причины, описанные в первом моем письме, принуждают меня [247] ему отсоветовать нынешной год отъехать волонтерок в армию. После сего письма оба были весьма довольны остаться, расславляя только, что ехать хотели. С неделю назад получила я от принца Виртембергского также письмо с просьбою его определить в армию; сему я ответствовала пречистым, но учтивым отказом, чем и сестра и зять довольны же. Прощай, мой друг, набор рекрутской приказан; Мекноб прощен будет; ты пишешь, чтоб Грейга послать с флотом — я его пошлю, но не громчее-ли было (бы) имя Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского? однако сие между нами, и ни он не отзывается, ни я, а от изобилия мыслей написала, что на ум пришло. Деньги присланы будут. Так же артиллерия в обеих армиях прибавлена.

Выпуск унтер-офицеров и кадет предписан и по прочим твоим письмам и докладам, что от меня зависит, во всем полное решение последовало; молю Бога да возвратит тебе здоровье.

Саша умен и любезен, как нельзя больше.

Сентября 25-го ч.

Друг мой, князь Григорий Александрович. С час тому назад я получила твое письмо от 19-го сего месяца и реляцию твою от того же числа, из которых вижу, что турки продолжают канонировать Кинбурн и что дважды предприяли учинить десант, которые однако были отражаемы; дай Боже, чтоб предприятия ваши на турецкие бомбардирские суда были удачны и чтоб вам удалось спасти Кинбурн; судить естьли издали по обороне фрегата и по предерзкому поступку галеры Десны, то неприятель будет отпотчиван самым храбрым образом. Теснит грудь мою ваше собственное состояние и ваши спазмы; чувствительность и горячность, которые производит усердие, понимаю весьма, что возбуждает в вас нетерпеливость я сама весьма часто в таком же положении, паче же тогда, когда дела таковой важности, как ныне; но ничего хуже не можешь делать, как лишить меня и империю низложением твоих достоинств человека самонужного, способного, верного, да при том и лутчего друга; оставь унылую таковую мысль, ободри свой дух, roidisses votre esprit et Votre ame contre tous les evenements, et soyes assure que Vous les vaincres tous avec un peu de patience, mais c’est une vraye faiblesse ⁸, чтоб, как пишешь ко мне, низложить свои достоинства и скрыться, от чего? я не ведаю; не запрещаю тебе приехать сюда, [248] естьли ты увидишь, что твой приезд не растроит тобою начатое, либо производимое, либо судишь, что побывание твое здесь нужнее, нежели тут, где ты теперь; приказание к фельдмаршалу Румянцову для принятия команды, когда ты ему сдашь, посылаю в тебе; вручишь ему оное, как возможно позже, естьли последуешь моему мнению и совету; с моей же стороны, пребываю хотя с печальным духом, но со всегдашним моим дружеским доброжелательством.

Как отъедешь от своего нынешнего поста, кому поручишь Кавказской корпус? о сем фельдмаршал Румянцев и о тамошних делах сведений не имеет и едва может-ли оными управлять, и что из того выйдет — не ведаю; ты сам знаешь, как трудна мне показывается всякая мысль, к которой я никак не приуготовлена; на один такой для меня трудной шагг я решилась, понеже говоришь, что здоровье твое того требует; здоровье твое мне нужно, я тебе его желаю, равномерно и продолжения дел славных для тебя и империи.

Дай Боже, чтобы ты раздумал сдать команду фельдмаршалу Румянцову, не понимаю, как одному командовать ужасной таковой громадою, разве в такое время, когда за верно будет безопасно от неприятельских нападений или предприятий.

Сентября 30-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович. Поздравляю тебя со днем твоего рождения и имянин и посылаю тебе гостинец: дай Боже тебе здоровья и всякого благополучия, нетерпеливо ожидаю от тебя вестей, что чаще пришлешь, то более на меня угодишь.

Прощай, Бог с тобою.

Октября 2-го ч.

Друг мой, князь Григорий Александрович, сего утра приехал сперва курьер, отправленной 26-го числа от вас с известием, что флот, по вытерпении бури, собирается в Севастополе, а несколько часов спустя, я получила письма ваши от 24-го числа сентября; ни те, ни другие, конечно, нерадостные, но однако ничто не пропало; сколько буря была вредна нам, авось-либо столько же была вредна и неприятелю, неужели, что ветр дул лишь на нас? Как ни ты, ни я сему не причиною, то о сем уже более и говорить не стану, а надеюсь от добрых твоих распоряжений, что стараться будут исправить корабли и ободрить людей, буде они унылы, чего однако я не примечаю; я сожалею всекрайно, что ты в таком крайном состоянии, как ты пишешь, что хочешь сдать команду, сие мне всего более печально. [249]

В письме твоем от 24-го, ты упоминаешь о том, чтоб вывести войска йз полуострова; ?стьли сие исполнить, то родится вопрос, что же будет и куда девать флот Севастопольской? у Глубокой, чаю, что пристань и прежде признана за неудобную. Я надеюсь, что сие от тебя писано было в первом движении, когда ты мыслил, что весь флот пропал, и что мысль таковую не исполнишь без необходимой крайности. Я думаю, что всего бы лучше было естьлиб можно было сделать предприятие на Очаков, либо на Бендеры, чтоб оборону, тобою самим признанную за вредную, оборотить в наступление; начать же войну евакуацией (очищением от войск) такой провинции, которая доднесь не в опасности, кажется спешить не для чего; равномерно сдать команду, сложить достоинства, чины и не ведомо чего, надеюсь, что удержишься, ибо не вижу к тому ни резона, ни нужды, а приписываю сие чрезмерной твоей чувствительности и горячему усердию, которые имели не такой успех, как ожидали; но в таких случаях всегда прошу ободриться и подумать; что доброй дух и неудачу поправить может. Все сие пишу к тебе, как к лучшему другу, воспитаннику моему и ученику, который иногда и более еще имеет расположения, нежели я сама, но на сей случай я бодрее тебя, понеже ты болен, а я здорова.

По известиям из Царяграда, в последних числах августа еще кораблей в море Черном не было.

По твоему желанию и теша тебя, я послала к тебе желаемой рескрипт о сдаче команды; но признаюсь, что сие распоряжение мне отнюдь не мило и не славно. Никто на свете тебе не желает более добра, как я, и для того тебе так говорю, как думаю. Естьли же уже сдал команду, то прошу приехать сюда скорее, чтоб я могла тебя иметь возле себя, и чтоб ты мог сам узнать, как я думаю и о сем сужу; здесь найдешь, что, как всегда, к тебе с дружеским и искренним доброжелательством. Прощай, Бог с тобою.

А вот как я о сем сужу: Que vous etes impatient comme un enfant de cinq ane, tandis que les affaires dont vous etes charge en ce moment demandent une patience imperturbable. Adieu mon ami ⁹.

Ни время, ни отдаленность и никто на свете не переменят мой образ мыслей к тебе и о тебе.

Р. S. Пришло мне на ум еще, по случаю того, что пишешь о выводе войск из полуострова, что через то туркам и татарам [250] открылась паки дорога, так-то сказать, в сердце империи, ибо на степи едва ли удобно концентрировать оборону, а теперь Крым в наших руках; как флот вычинится, то надеюсь, что сия идея совсем исчезнет, и что она представлялась лишь только тогда, когда ты думал, что флота нет, но если хочешь, я тебе дюженку фрегатов велю построить на Дону; ведь и Севастопольский флот ими же пользуется и ныне.

Октября 6-го ч.

Друг мой, князь Григорий Александрович, нетерпеливо ожидаю я узнать о вашем здоровье и порученных вам делах, впрочем я здорова и непременно к вам доброжелательна.

Октября 9-го ч.

Друг мой, князь Григорий Александрович, письма твои от 2-го октября я получила; твои бесчисленные заботы я понимаю, и весьма жалею, что ты ночи не спишь и в крайной слабости; потеря флота Севастопольского не тебе одному нанесла удар, я сие несчастие с тобою делю. Что ты ничего не упускал о сем ни я, и никто не сомневается и все твои распоряжения совершенно соответствуют возложенной от меня на тебя полной доверенности; слава Богу, что успел наполнить магазины.

О твоих спазмах... — я знаю как они мучительны, наипаче чувствительным и нетерпеливым людям, как мы с тобою. Радуюсь, что ты теперь покойнее, и надеюсь, что ты стараться будешь о своем здоровье, как о делах моих, всякой раз, когда вспомнишь, что ты мне нужен и надобен. К князю Репнину я писала, чтоб ехал к тебе.

Пиши ко мне, что с Кинбурном происходит; уже с двумя курьерами о Кинбурне ни слова не упоминаешь. Дай Боже, чтоб вы предуспели в защищении, но естьлиб Очаков был в наших руках, тобы и Кинбурн был приведен в безопасность. Я невозможного не требую, но лишь пишу что думаю.

Прошу прочесть терпеливо; от моего письма ничто не портится, не ломается, лишь перо тупится и то не беда. Будь здоров и не болен, вот что я желаю; будешь здоров и сюда приедешь, тогда переговорим о чем нужно будет. Я свое беспокойство мало считаю и в счет не ставлю, авось-либо Бог силу даст снести; один способ есть уменьшить мое беспокойство: чаще пиши и уведомь меня о состоянии дел; с нетерпением ожидаю обещанные детали; не забудь и о Кинбурне ко мне писать. С графом Алексеем Григорьевичем (Орловым) и о его поездке осведомлюсь, а Грейгу, конечно, ехать [251] с ним или и без него. Конечно, лучше было, естьли бы equinoxe (равноденствие) пропустили, но что делать; что сделано, то сделано, разве бура лишь была для нас, разве туркам она вреда не нанесла, Очаковской эскадре разве от бури ничего не сделалось? Adieu mon ami, полно писать, тебе недосуг читать, я чаю; Бог с тобою.

Елизаветград. 8-го октября 1787 г.

Всемилостивейшая государыня! Турки, в пяти тысячах трех стах человек отборного войска, в первый день сего месяца, произвели в действо отчаянное свое предприятие на Кинбурн, но дерзость их послужила к приобретению новых, лавров победоносному вашего императорского величества оружию.

30-го сентября, неприятель, сблизив суда свои к Кинбурну, производил сильную по оному, пальбу до глубокой ночи. 1-го числа октября на рассвете возобновил он сие с большею жестокостью; жило, внутри крепости, земляной вал и палатки в лагере претерпели некоторой вред и ранено несколько солдат. В 9 часов утра показались в 12-ти верстах от Кинбурна по Лиману пять судов, наполненных вооруженными запорожцами, которые старались выйти на берег, но отбиты с уроном.

Тогдаж по утру усмотрено не малое число турков на мысу Кинбурнской косы, беспрестанно умножающееся перевозимыми с кораблей. Они, с великою поспешностию, работали в земле, приближаясь в крепости. В одной версте расстояния от оной, генерал-аншеф Суворов решился турков атаковать, составя первую линию из пехотных полков Орловского и Шлиссельбургского, а вторую из Козловского с двумя легкоконными эскадронами. Трем донским полкам приказал он быть на флангах. Генерал-маиор Рек повел первую линию и мужественно атаковал неприятеля, который с неменьшею храбростию и упорством защищался в своих укреплениях. Скоро приспела вторая линия и вступила в дело. Генерал-маиор Рек выбил турков из десяти ложементов, но как в самое то время получил он опасную рану в ногу, начальствовавшие же под ним секунд-маиоры: Булгаков убит, Мунцель и Мамкин ранены, а флот неприятельской, придвинувшись в берегу, делал великой вред своими бомбами, ядрами и картечами, то войска вашего императорского величества принуждены были уступить умножающемуся непрестанно числу неприятелей и потеряли несколько пушек.

Пример господина генерал-аншефа Суворова, в передних рядах присутствовавшего, остановил отступающих. Они, исправя [252] фронт, возобновили сражение и паки прогнали неприятеля из нескольких ложементов.

В то время галера Десна, на левом крыле флота неприятельского, сбила с места некоторые суда; крепостная артиллерия Кинбурнская потопила два канонирские судна, из полевой же артиллерии истреблены две большие шебеки, приблизившиеся к самому берегу. Одна потоплена, другая же созжена при самом начале огня их.

Еще раз неприятель, подкрепленный свежими силами, принудил к отступлению войска вашего императорского величества, жестоко поражаемые чрезвычайною пальбою с флота. Генерал-аншеф Суворов ранен в левой бок картечью легко.

Пехотные полки ретировалась в крепость, а между тем прибыли к месту сражения вновь отряженные: баталион Муромского полка, две роты Шлиссельбургского и одна Орловского, с бригадою легкой конницы.

Генерал-аншеф Суворов в третий раз начал битву. Пехотные войска, подкрепляемые легкоконными и казачьими полками, наступали на неприятеля с отличным мужеством; турки не могли более держаться в пятнадцати окопах. Выбитые из всех сих укреплений, претерпели они величайший урон и остатки сброшены в воду за сделанный ими эстакад, где они бедствовали до самого утра. Таким образом, одержана совершенная над неприятелем победа, и как коса, так и окружающие оную воды, остались покрыты их трупами. Генерал-аншеф Суворов, пред концом сражения, еще ранен в левую руку пулею навылет.

Потеря неприятельская состоит во всем высаженном на берег войске, кроме малого числа спасшихся в воде за эстакадом, коих, едва до пятисот человек считать можно.

С нашей стороны побиты: секунд-маиор Булгаков, подпорутчик Юревицкой, нижних чинов, с умершими от тяжелых ран, сто тридцать шесть, ранены: кроме господина генерал-аншефа Суворова и генерал-маиора Река, премиер-маиор Вилимсон, секунд-маиоры Мамкин и Мунцель, обер-офицеров четырнадцать, нижних чинов двести восемьдесят три.

Генерал-аншеф Суворов, отдавая справедливость мужеству и храбрости войск вашего императорского величества, приписует отличную похвалу генерал-маиору Реку, неустрашимо предводившему первою линиею, и до получения раны непобедимому. По нем заслужили также одобрение своими подвигами: подполковник Федор Марков, секунд-маиоры Мунцель и Мамкин, оба раненые, ротмистр Шуханов, который с легкоконными эскадронами в третьем сражении, [253] ведя атаки против неприятеля, по кучам их трупов, отбил у них все орудия артиллерии; капитан Колонтаев, израненный при храбром наступлении с баталионом Муромского полку, ротмистр Нелюбов и капитан Пахомов, также раненые; порутчики Цыдульской, Арсеньев и Якобинской, прапорщики: Клюшников и Федоров, отбивший знамя у неприятеля, корнеты: Радиванов, Андрей и Григорий Спесивцовы. Господин генерал-аншеф Суворов заметил самолично отменную храбрость некоторых нижних чинов, коим именной список приемлю смелость поднести вашему императорскому величеству, вместе с отнявшими у неприятеля знамена.

Войско донское сильное произвело поражение в неприятеле, при чем отличились войсковые старшины: полковник Орлов, подполковник Исаев и премиер-маиор Сычов; есаулы Кутейников, Красной, Исаев и Крюков; сотники Затвепилин и Черкесов; хорунжие Ожогин, Ерыжешков, Рубцов и Пристанков.

Комендант Кинбурнской полковник Тунцельман делал великой вред неприятелю пальбою из крепости, при чем артиллерии капитан Крупеников потопил два судна канонирские.

Наконец, генерал-аншеф Суворов отлично похваляет за храбрость и исправление разных поручений своего генеральс-адъютанта Хастатова и посыланного во время бою с приказами обер-аудитора Минеева, который и ранен пулею в шею.

Сам он, несмотря на полученные раны, не отлучался от места, сражения и ободрял всех своих примером. Как его, так и войско, им предводимое, а вместе с оными и себя, приемлю я смелость повергнуть чрез сие к освященным вашего императорского величества стопам.

Список отнявшим у неприятеля знамена, в сражении 1-го октября на косе Кинбурнской.

Мариупольского полку порутчик Пуганов, Козловского пехотного прапорщик Лев Федоров, того-ж полку сержант Боготихов.

Рядовые: Шлиссельбургского Родион Данилов; Муромского Петр Щедрин, Степан Новиков.

Полков войска донского, хорунжие: Яков Ожогин, Архип Рубцов, Клим Пристанской.

Казаки: Ефим Турченков, Нестор Рекунов.

Оба сии казака оказали превосходную храбрость, заколов четырех турок, которые везли нашу пушку. Анкудин Харламов.

Нижние чины, отличившиеся в том же сражении своею храбростию.

Сержанты: 2-го фузелерного полку Рихтер; Орловского — Лисицын; Шлиссельбургского — Ямигин, Голубцов.

Артиллерии капрал Борщов, который, при прогнании с косы турков, [254] великое их множество истребил картечамп; Муромского полку капралы-ж: Иванов, Родионов.

Шлиссельбургского полку гренадер Степан Новиков, при первом отступлении наших войск, турками преследуемых, одного из сих заколол, другого застрелил, третьего погнал и способствовал обращению в бег неприятеля.

Октября 16-го ч. 1787 г.

Друг мой, князь Григорий Александрович, вчерашний день к вечеру привез ко мне подполковник Баур твои письма от 8-го октября из Елисаветграда, из коих я усмотрела жаркое и отличное дело, от турков предпринятое на Кинбурн. Слава Богу, что оно обратилось так для нас благополучно, усердием и храбростию Александра Васильевича Суворова и ему подчиненных войск. Сожалею весьма, что он и храбрый генерал-маиор Рек ранены, — я сему еще бы более радовалась, но признаюсь, что меня несказанно обеспокоивает твоя продолжительная болезнь и частые и сильные пароксизмы. Завтра, однако, назначила быть благодарственному молебствию за одержание первой победы. Важность-сего дела в нынешнее время довольно понимательна, но думаю, что ту сторону (а сие думаю про себя) не можно почитать за обеспеченную, дондеже Очаков не будет в наших руках; гарнизон сей крепости теперь, кажется, противу прежнего уменьшился; хорошо бы было, естьлиб остаточной разбежался, как Хотинской и иные турецкие в прошедшую войну, чего я от сердца желаю. Я удивляюсь тебе, как ты в болезнь переехал и еще намерен предпринимать путь в Херсон и Кинбурн. Для Бога, береги свое здоровье, ты сам знаешь, сколько оно мне нужно. Дай Боже, чтоб вооружение на Лимане имело бы полной успех, и чтоб все корабельные и эскадренные командиры столько отличились, как командир галеры «Десна». Что ты мало хлеба сыскал в Польше, о том сожалительно; сказывают, будто в Молдавии много хлеба, не придется-ли войско туда вести ради пропитания?

Буде французы, кои вели атаку под Кинбурном с турками, были на берегу, то вероятно, что убиты; буде из французов попадет кто в полон, то прошу прямо отправить к Кашкину в Сибирь северную, дабы у них отбить охоту ездить учить и наставлять турков. Я рассудила написать к генералу Суворову письмо, которое здесь прилагаю, и естьли находишь, что сие письмо его и войска тамошние обрадует и неизлишно, то прошу оное переслать по надписи. Также приказала я послать к тебе для генерала Река крест егорьевской третьей степени; еще посылаю в тебе шесть [255] егорьевских крестов, дабы розданы были достойнейшим; всему войску, в деле бывшему, жалую по рублю на нижних чинов и по два на унтер-офицеров. Еще получишь несколько медалей, на егорьевской ленте, для рядовых, хваленых Суворовым. Ему же самому думаю дать либо деньги тысяч десяток, либо вещь, буде ты чего лучше не придумаешь или с первым курьером ко мне свое мнение не напишешь. Чего прошу, однако, чтоб ты учинил всякой раз, когда увидишь, что польза дел того требует. Сказывают, князь Нассау к тебе поскакал, а Линь все еще здесь и от своего двора — ни о своем произвождении и ни о чем неизвестен.

Прощай, мой друг; которой день я от тебя имею курьера, тот день я поспокойнее, а в прочие дни в уме и помышлении все одно нетерпение знать, что у вас делается и каков ты.

Прощай, Бог с тобою.

Пришло мне было на ум, не послать-ли Суворову ленту андреевскую, но тут паки консидерация та, что старше его: князь Юрья Долгоруков, Каменский, Миллер и другие не имеют; Егорья большого, еще более консидерации меня удерживают послать, и так никак не могу ни на что решиться, а пишу в тебе и прошу твоего дружеского совета, понеже ты оси во истину советодатель мой доброхотной.

Октября 18-го ч.

Друг мой сердечной, князь Григорий Александрович, вчерашний день мы молебствовали за победу вашу под Кинбурном, вы из другого моего письма и из рескрипта усмотрите касательно до того; Бог видит, я день и ночь и во всякой час мысленно с вами, и мне ваше здоровье пуще всего беспокоит. Сего утра Линь получил от цесаря повеление ехать к вам; он думал иметь команду, взять Белград, а вместо того его шпионом определяют; естьли он вам будет в тягость, то, чаю, его отправить можно в Вену, с условием о будущей или нынешней кампании, чтоб истолковал возможность, либо невозможность того, что вы рассудите, что нам делать или не делать; кажется, по письму императора к нему, что нас от Валахии и Молдавии отдалить хотят; да и из Галиции пропитания не обещают, а оставляют все себе; тут есть что убавить, как обыкновенно во всех сношениях со всеми дворами, mais il faut les ramener а la raison et les faire agir en conformite de ce qu’il nous convient autant que de ce qui leurs convient ¹⁰. [256]

Он отправляется завтра к вам, и сам весьма недоволен. Известия гласят, что 60-ти пушечной корабль севастопольской, а именно «Мария Магдалина», попала на турецкое адмиралтейство и что английской капитан Дистел хотел подорвать корабль, но экипаж не допустил. Что делать, быть так, прошу тебя только сие отнюдь не брать с излишней чувствительностию; я к тебе уже писала, естьли надобно, то скажи слово, велю построить на Дону какие назначишь и какой величины надобны фрегаты, в запас, вперед пригодятся.

Adieu mon Ami. С нетерпением жду обещанных курьеров, дай Боже, чтоб привезли о твоем здоровье лучшие известия.

Что император пишет о стороне Кавказа, откуда понимает, что тем самым турецкая сила принуждена делиться, и естьлиб у нас там не было войска, то бы татары и горские народы (к) нам бы пожаловали по прежнему.

Октября 26-го ч.

Друг мой, князь Григорий Александрович. Письмо твое от 13-го сего октября я получила, из которого вижу, что ты предпринял путь в Херсон, Кинбурн и на флот; дай Бог, чтоб от сего похода ты бы не претерпел в своем здоровье; что раненые выздоравливают, сие мне приятно весьма слышать, желаю тоже услышать о Александре Васильевиче Суворове и о Реке; весьма ты сделал хорошо, поехал потише: тише едешь, дале будешь, и пословица говорит. Здесь по городу носится слух о какой-то знатной победе на Кавказе; жду о сем от вас подтверждения, и вестей всегда с нетерпением. Дай Бог тебе совершенного здоровья и милостей Божеских. тьму; я здорова; прощай, Бог с тобою.

Обрати лист.

Отпиши ко мне: пловучую батарею отыскали-ли вы или она попалась туркам? Неужели что ветр и ее придул к Царьграду, к «Марии Магдалине»? желательно, конечно, чтоб наши корабли военные узнали сей путь, но не таким образом. С тех пор, что тебе полегче и мне стало получше на сердце.

При сем посылаю тебе ленту для солдатских медалей.

Ноября 2-го ч.

Друг мой, князь Григорий Александрович, твой курьер, отправленный по твоем возвращении в Елисавет, в 23-й день октября, вчерашний день привез ко мне твои письма. Что ты, объехав семьсот верст, ослабел, о сем весьма жалею; желаю скорее слышать о совершенном твоем выздоровлении. О важности победы под Кинбурном и [257] заочно понимательно мне было, и для того отправлено молебствие; знаменитую же заслугу Александра Васильевича в сем случае я предоставила себе наградить тогда, как от тебя получу ответ на мое письмо, о сем к тебе писанное. Из числа раненых и убитых заключить можно каков бой упорен был. Я думаю, что огромной турецкой флот ушел к своим портам на зимование. Понеже Кинбурнская сторона важна, а в оной покой быть не может дондеже Очаков существует в руках неприятельских, то по неволе подумать нужно о осаде сего, буде инако захватить не можно, по вашему суждению. Хорошо бы было, естьли бы то могло сделаться с меньшей потерею всего, паче же людей и времени. Обещанные о сем от вас планы Миллера и Корсакова ожидать буду.

Жаль, что для помещения войск, особливо конных, в подкрепление Кинбурна, жилья нет на той стороне: я того и смотрю, что ты из тростника построишь дома и конюшни, видя, что из того делают в Херсоне и сие для меня уже не было бы диво. Весьма мне нравится твое намерение: прежде нежели вступить в зимние квартиры, наведя мосты на Буге и переправя часть войска генерала Каменского до Бендер, от себя послать до Очакова, дабы очистить от турецких деташементов, и в это время бомбардировать Очаков. Дай Боже тебе успеха и чтоб гарнизон выбежал, как Хотинской и иные подунайские. Приятно мне слышать, что больные в Херсоне выздоравливают; одинакие ли болезни в Херсоне и в Тавриде или разные? Одному из наших консулов с островов Венициянских случилось говорить с турецким каким то начальником, которой его принял за Венициянца, и ему сказывал, что в бытность мою в Тавриде мечетям и школам и всем их веры людям столько показано добра, щедрости и снисхождения, что и самые мусульмане того бы не сделали; вот как вести кругом ходят.

Надобно, чтоб буря, которая щелкала Севастопольской флот, велика была, что сделала оный совсем неупотребительным. О некомплекте в мушкетерских полках, и по той причине о доставлении к ним рекрут, по мере как соберут, уже от меня приказано. Нассау еще не приехал, я посмотрю, как его с лучшей пользою для вас употребить.

Прощай, Бог с тобою.

Действия на Кубани и за Кубанью я насилу на карте отыскала, и найдя вижу, что они, для безопасности Кавказской линии и самой Тавриды, немаловажны, и надеяться надлежит, что после экспедиции Текеллия уже чрез Тамань наездов не будет. [258]

Ноября 6-го ч. 1787 г.

Дай Боже тебе терпения сие трилистное письмо прочесть.

Друг мой, князь Григорий Александрович, письма твои от 26-го октября, сего 4-го ноября, до моих рук дошли, и с сим же курьером получишь требуемые ответы; спасибо тебе за то, что ко мне пишешь откровенно срои мысли; я не сделаю употребление иное, нежели то, которое сходно будет с моею к тебе дружбою и с общею пользою, а французской министр о сем останется не известен. Князь Нассау еще не приехал, а как приедет, то приму его сходственно усердию, которое он повсюду выставляет; а Александр Матвеевич (Мамонов) постарается из него вывесть le fond du sac. Но потому, что французское министерство употребляет подобные способы, вверяя половину доверенности Нассау, а другую половину Сегюру, оно не токмо само вредит своим делам, но еще показывает при том не малую слабость, а более охоту к интригам и каверзам, нежели (то) пристойно, прилично и прибыльно знаменитой державе; l’on voit que les moyens de Mieur l’Archeveque de Toulouse a la tete des affaires sont tous aussi bas et petits que ceux qui l’ont porte au poste de Principal Ministre, ils ont beau proner leur situation presente, ils n’ont ni argent, ni troupes dans ce moment ¹¹, и щелчок, полученной ими в Голландии ныне, во мнении всей Европы их поставил нарочито низко.

Что князь Репнин приехал к тебе и показывает желание и охотно служит, сему я рада.

От твоей поездки на Буг и в Херсон и Тавриду ожидаю не малое добро, дай Боже только, чтоб здоровье твое снова не почувствовало какой (ни) на есть вред от сей поездки.

После Кинбурнской победы, когда Сегюр услышал, что тут предводительствовали французы (что ему Линь сказал по моему внушению), тогда уже на другой или третий день он послал курьера во Францию с представлением, чтоб отозвали французов, кои у турок, естьли хотят, чтоб здешние мысли о них были, что они нам не злодеи. Вообще Сегюр весьма уныл, и сам отзывается, что его двор ему менее верит прежнего и что епископ Тулузской и Монморен враги отцу его.

Французские каверзы, по двадцатипятилетним опытам, мне довольно известны. Но ныне спознали мы и английские, ибо не мы одни, но и вся Европа уверена, что посол английский и посланник [259] прусский Порту склонили на объявление войны. Теперь оба сии двора от сего поступка отпираются. Пиль и Кормартен клялись, что не давали о сем приказаний, и сами почти признали, что подозревают не самого короля и ганноверское министерство.

В «Алтонской» газете нашла я странный артикул, который я, в иное время, поставила бы за ложь, но ныне оной привлек мое внимание: тут написано из Ливурна, что к английским консулам в Средиземное море писал посол Эйнсли, чтобы все английские вооруженные и военные суда, кои покажутся в портах, где английские консулы, присылали к нему. Я сей артикул послала к графу Воронцову, дабы его доставил до сведения английского министерства, дабы узнать от них, как судить о таком поступке их посла, и есть ли осталась в них хотя крошка доброго намерения, то не возмут ли намерения отозвать такого человека, на которого вся Европа говорит, что он огонь раскладывал, и они сами говорят, что он то делал без их ведома [следовательно, им ослушник]. Левантская же компания английская, сказывают, что весьма жалуется на Эйнслия и его мздоимство и корыстолюбие; естьли английские министры желание имеют с нами в дружбе и доверенности (быть), то, по крайней мере, не могут себя ласкать, что мы дали доверенность тем (или тому), кои нам так явно враждуют, они же никогда и ни в какое время ни (на) какой союз с нами согласиться не хотели в течении 25-ти лет. Франция конечно и бесспорно находится в слабом состоянии и ищет нашего союза, но колико можно долее себя менажировать; с Франциею и с Англиею без союза нам будет полезнее иногда, нежели самый союз, тот или другой, понеже союз повлечет единого злодея более; но в случае, естьли бы пришло решиться на союз с той или другой державою, то таковой союз должен быть распоряжен с постановлениями сходными с нашими интересами, а не по дудке и прихотям той или иной нации, — еще менее по их предписаниям.

Я сама того мнения, что войну сию укротить должно колико возможно; я почитаю, что укрощение ее много зависит от ваших, дай Боже, успехов; вы столь благоразумно вели двухмесячную оборону, что враг имяни христианского и нарушитель мира, приготовясь коварно и лукаво долгое время в войне и объяви ее внезапно, хотя начал тотчас действовать наступательно, не выиграл однако нигде ни пяди. Буде вам Бог поможет, как я надеюсь, в нынешних ваших предприятиях, то тем самым откроется дорога к мирному трактованию и миру, но к сему не одна наша, но и неприятельская склонность нужна; теперь они еще горды и надуты [260] своею спесью и чужими наущениями; а визирь, спасая свою голову, будет сутенировать, колико ему можно, им начатое; но по смене его, скорее достигнем, я же от мира никогда не прочь, но вы сами знаете, что возвращение Тавриды и уничтожение всех трактатов и заключение новых — турецкой был предмет, которого не токмо на конференциях предлагали, но и в своем объявлении войны не постыдились внести; французскому двору сказано, что мы от мира не прочь и всегда готовы, когда только сходственно достоинства Империи, слушать цирные предложения. Шуазель пишет к Сегюру, что он старается привлечь паки доверенность турок.

За величайшее несчастие почитать бы можно, естьлиб хлеба не было у нас; сие несчастие велико во время мира, а еще более, конечно, в военное время, и тогда облегчило бы таковое внутреннее состояние и то, чтоб армию ввести в неприятельскую землю [и тамо достать оной]; дабы же дороговизну для солдат облегчить и им доставить мясо, советую вам, на мой собственный счет, закупить в Украйне, или где за удобнее найдете, тысяч на сто рублей или более, баранов и быков и оными производить порции солдатам, по стольку раз в неделю, как за благо рассудите.

Буде никакой надежды к миру чрез зиму не будет, то, как рано возможно, весной, отправим отселе флот; нужно, чтоб оному от Англии не было препятствия, конечно; но когда мои двадцать кораблей пройдут Гибралтарской пролив, тогда, признаюсь, чтобы и лестно и полезно быть могло, чтоб в авангарде их была эскадра французская, и ариергард оной же нации, а наши бы корабли составляли кор-дарме, и так бы действовали и шли кончить войну, проходя проливы. За сию услугу и заслужа грехи, французам бы дать можно участие в Египте; а англичане нам в сем не помогут, а захотят нас вмешать в свои глупые и бестолковые германские дела, где не вижу ни чести, ни барыша, а пришло бы бороться за чужие интересы; ныне же боремся, по крайней мере, за свои собственные, и тут кто мне поможет, тот и товарищ [касательно же нашего торга с Англиею тут себе руки связывать не должно].

Прощай, мой друг, вот тебе мои мысли.

Король шведской поехал в Копенгаген и в Берлин; знатно он у французов ушел, а поехал достать, на место французских, субсидий прусских или английских; странно будет естьли Англия ему даст деньги против Датчан. И faut avour que l’Europe est un salmigondi bien singulier dans ce momenti ¹². [261]

Они как хотят, лишь бы Бог дал нам с честию выпутаться из хлопот.

Ноября 9-го ч.

Друг мой, князь Григорий Александрович. Я получила сегодня твои письма от 1-го ноября, в самое то время, когда я сбиралася говорить с Нассау, и теперь, переговоря с ним, так много имею к тебе писать, что во истину не знаю с чего начать. Сегюр здесь предлагал также готовность его двора войти с нами в союз, как ты уже мог усмотреть из посланных к тебе сообщений, и ответ, ему сделанной; Нассау, говоря со мною, сказал мне теперешнее расположение французского двора и перемену в их образе мыслей. Я приняла все сие с приятным видом и сказала, что с удовольствием вижу, что инако думают, нежели думали и благодарила его за оказанное его усердие и добрые старательства и показывала опасение, чтоб тот двор паки не переменил свое расположение; на что он сам отозвался, что естьли, по получении первого курьера, он приметит малейшее колебание в мыслях французского министерства, то он паки поскачет во Францию, чтоб употребить все свои силы к подкреплению того двора в добрых к нам расположениях. Когда он говорил о сближении союзом, я сказала, что я от него не скрою, что мы в весьма деликатных обстоятельствах в рассуждении нашего торга с Англиею и относительно великого морского нашего отселе вооружения, и что для сего мы привыкли находить прибежище в английских портах; на сие он предлагал французские, а я сказала, что локальное положение первых удобнее, что все сие однако говорится для того более, чтоб изыскать с ним удобности и неудобности в том или другом положении, и что я признаю, и уже видела разные выгоды от дружбы Лудовика XVI. И мы расстались весьма ладно и все говорено, что можно было. Они вооружаются и войну иметь будут, ибо сами чувствуют, что от голландского деда, естьли его оставить так, потеряют всю свою консидерацию.

Нассау мне сказал, что французы считают иметь короля шведского в своем кармане, а я ему говорила, чтоб они лишне на сего человека не надеялись, что доказывает езда его в Копенгаген, и даже, говорят, в Берлин, и что король шведский будет в кармане того, кто ему дает денег, чем иногда и неприятели Франции могут воспользоваться; вот тебе, друг мой любезной, чистая исповедь происходящего между мною и Нассау.

Возвращаюсь к твоим письмам. Во первых, спасибо тебе за оные, и что ты так откровенно и прямо-дружески ко мне пишешь, [262] и, при всех хлопотах по месту и должности, однако не оставляешь меня подробно уведомлять; я сие принимаю с отличным и сердечным чувством и тобою чрезвычайно довольна, и ты развернул свету, в нынешнее время, такое обширное и искусное знание и поведение, которое моему выбору и тебе делает честь, и я тебя люблю вдвое более еще. Вижу, что Очаков тебе делает заботу, я тут уже, отдавая тебе полную волю, лишь Бога прошу, чтоб благословил твои добрые предприятия.

Я, видя из твоих писем подробно службу Александра Васильевича Суворова, решилась к нему послать за веру и верность св. Андрея, которой сей курьер к тебе и повезет.

Помоги тебе Бог очистить степь за Очаковом и к Бендерам, и побить и отогнать нового хана от наших жилищ.

Сегюр имеет от Шуазеля письма, будто визирь уже в колебленном состоянии, и будто на него ропщут за объявление войны, и что доныне остается в недействии.

Что хлопоты тебя не допустят побывать здесь, хотя на короткое время, о сем весьма жалею; я к тебе бы поскакала, естьли сие можно было сделать без прибавления хлопот.

Что твое здоровье поправляется, сие служит мне к великому утешению, понеже люблю тебя весьма и тобою очень, очень довольна.

Фрегаты построить велю с большой артиллериею и по твоему чертежу.

О потере корабля «Мария Магдалина» более говорить не буду, что сделано, то сделано, также и о других потерянных судах; о «Ломбарде» же приказала — стараться его как нибудь достать.

Касательно принца Гессен Филипстальского, которой в конной гвардии служит, и желает быть волонтером, я тебе скажу, что я уже многим и вообще всем отказала, кто ни просился волонтером, и для того и ему дозволить не могу; разве естьли хочет, то выпущу его в армию, и тогда подарю на экипаж; а волонтерам я отказала, имея на то разные причины, и в последние кампании последней войны положено было: волонтеров не принимать ни откуда.

Прощай, мой друг, Бог с тобою, и никогда чтоб тебе на ум не приходило, чтоб ты мною мог быть позабыт.

Александр Матвеевич (Мамонов) тебя как душу любит.

Отпиши пожалуй каковы раненые и больные, и посылал ли ты мое первое письмо к Суворову?

(Продолжение следует).

Комментарии

1. В первой серии писем Екатерины II к Потемкину («Русская Старина». изд. 1876 г. том XVI, стр. 36, 38, 42, 45 и 55) вкралась погрешность, которую просим исправить: вместо Мамонов, в скобках изд., надо написать Ланской. Генер.-адъют. Александр Дмитриевич Ланской ум. 25 июня 1784 г. Как сильно огорчила императрицу смерть Ланского видно из письма Безбородко к Потемкину (См. «Русскую Старину», изд. 1873 г. том VIII, стр. 733).

2. Гнев императрицы объясняется невозможностью сделать какое либо малейшее изменение в ее путешествии, которое было предпринято ею в Новороссийский край; чтобы судить о трудности путешествия и громадности средств для его исполнения, приводом список Днепровской флотилии, на которой Екатерина совершила переезд по Днепру. — Этот документ написан рукою Безбородко:

Галеры: Днепр — для Ее Императорского Величества.

Буг — для князя Григория Александровича, куда поместятся графини Браницкая и Скавронская.

Снов — для графа Ангальта, графа Безбородко, генерал-маиора Левашова и шталмейстера Ребиндера, или кому приказано будет; тут же поместятся самые нужнейшие люди, для генерал-адъютанта и для канцелярии графа Безбородко. Сейм — Послу, Министрам и принцу де Линь, а в небытностл поместятся и несколько иностранных или других, кому приказано будет.

Ипут — Обер-шталмейстеру, обер-камергеру графу Шувалову и сыну его; тайным советникам Черткову и Нелединскому.

Сож — Гофмаршалу тайному советнику Стрекалову; лейб-медику Рожерсону; действительному статскому советнику Храповицкому; советнику придворной конторы и чинам должности гофмаршальской и кабинету.

Десна — столовая.

Трешкот Орел — графу Чернышеву с дочерью.

Водовики: Остер — камергерам Валуеву, Салтыкову; камер-юнкерам: Бибикову, Кочубею и двум или трем гвардии капитанам.

Трубеж — Коху, Кольхену, Вейкарту, Мессингу, Гревсу и двум коллегии иностранных дел чинам. Лыбедь — камер-пажам и прочим кого поместить можно. П. Л.

3. Король польский Станислав Август.

4. Басень.

5. Заслугу.

6. В эти минуты, мой дорогой друг, вы отнюдь не маленькое частное лицо, которое живет и делает, что хочет; вы принадлежите государству, вы принадлежите мне; вы должны, и я вам приказываю, беречь ваше здоровье. Я должна это сделать, потому что благо, защита и слава империи вверены вашим попечениям, и что необходимо быть здоровым телом и душою, чтобы исполнить то, что вы имеете на руках. После этого материнского увещания (которое прошу принять с покорностию и послушанием) я продолжаю....

7. См. в «Русской Старине» изд. 1875 г. том XIIІ, стр. 34–40, в биографии кн. Потемкина.

8. Укрепите ваш ум и вашу душу против всех случайностей и будьте уверены, что, с небольшим терпением, вы их всех победите; но ведь это настоящая слабость.

9. Что вы нетерпеливы, как пятилетнее дитя, тогда как дела, вам порученные в эту минуту, требуют невозмутимого терпения. Прощайте, мой друг.

10. Но надобно научить их уму-разуму и заставить действовать согласно тому, как им и нам приличествует.

11. Видно, что средства архиепископа Тулузского, находящегося во главе дел, также низки и ничтожны, как и тех, которые выдвинули его на степень первого министра; они могут, как хотят, гордиться своим настоящим положением — у них нет, в настоящую минуту, ни денег, ни войск.

12. Надобно признаться, что Европа оригинальная мешанина в эту минуту.

Текст воспроизведен по изданию: Переписка Екатерины II с кн. Потемкиным. (Из сборника профессора Николаевской акад. ген. штаба П. С. Лебедева) // Русская старина, № 6. 1876

© текст - Семевский М. И. 1876
© сетевая версия - Тhietmar. 2018
© OCR - Андреев-Попович И. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Русская старина. 1876