-

ИМПЕРАТРИЦА ЕКАТЕРИНА II.

Исторические материалы, хранящиеся в Библиотеке дворца города Павловска.

Печатаются с разрешения Его Императорского Высочества Государя Великого Князя Константина Николаевича.

1796. ¹

Граф Николай Иванович Салтыков — великому князю.

3-го сентября (1796 г.), пополудни в 4 часа.

(Копия). Всемилостивейший государь. Вчерась на бале король, разговаривая с государыней, ей говорил, что он был с великой княгиней Александрой Павловной всегда в большой публике; не имеет случая с ней прямо познакомиться, а потому и просит, чтоб ему дать случай за-просто с нею быть; а потому государыня изволила мне приказать — писать о сем к вашему величеству, рассуждая, что таковое свидание с пристойностью быть должно в присутствии родителей ее; и для того желает государыня, если ваше величество сами в пятницу здесь не изволите быть, то бы великая княгиня непременно к обеду здесь была, и как положено в пятницу королю и великим княжнам обедать у А. Павловича ², то и великая княгиня, обедав тут-же, после обеда возьмет к себе короля с регентом, тож Ливеншу с великими княжнами и великих князей с супругами, и останется с ними до балу у себя в своих покоях за-просто. [474]

Сим исполнив приказание, мне данное, подношу письмо от К. П., вчерась же еще писанное; он совершенно явился перед вами не таковым, как бы он быть был должен; от великой робости отчего он был вне себя. О бытии у вас короля завтра я государыне доносил. В. и. в. г. (граф) Н. С.

Касательно до вашего в пятницу сюда приезда осмеливаюсь сим присовокупить, что оное зависит от вашего, точно, собственного расположения, потому что государыня предупреждена, что вы до понедельника не были расположены сюда приезжать; и так, если езда сюда на тот день вас отягощает, то непременной надобности нет, но в таком случае, как из письма моего видеть изволили, что неминуемо надобно, чтоб великая княгиня, уже здесь была.

Великая княгиня — великому князю Павлу Петровичу.

(В пятницу, в день св. Елисаветы, после обедни).

5-го сентября 1796 г.

Добрый, дорогой друг мой, вот вам мой отчет о первой половине дня. Я приехала в 10 часов по нашим часам, в 10 1/2 — по здешним: судите, как я торопилась. По счастию, императрица не была у обедни; она будет на балу. Я ее застала в спальной. Она выслала детей и мы говорили о вчерашнем дне. После передачи ей вашего приветствия, ее расспросов о вашем здоровья, я сказала, что наши гости очень веселились, не стеснялись и много гуляли; что принц Ваза ³ курил на вашей половине, а король был очень весел. Потом я передала ей ваше замечание, что он [475] действительно влюблен в малютку, т. е., желает получить ее руку. При этом она спросила меня, говорил-ли он вам о том сам? но на это я не умела ей ответить. Затем говорила она о Константине, что он действительно болен и раскаивается; она надеется, что это послужит ему уроком на всю жизнь, но что надобно действовать всем за одно для его исправления от недостатков. Я ей передала, что вы нарочито поручили мне поблагодарить ее за все милости, которые она вам оказала в этом случае. Это было ею очень хорошо принято. Вообще в ее беседе не было никакой натяжки, но, мне кажется, она нездорова. После обеда мы соберемся: король, регент, Штединг, генеральша, обе малютки и я. Я придумала, чтоб никого не стеснять, заняться деланием из бумаги камей, потому что, уверяю вас, не буду знать, куда деваться со своей персоной сегодня после обеда. Жду — не дождусь, когда опять увижусь с вами, мой добрый друг; это чувство преобладает в моем сердце и для меня никогда не будет иного, совершенного удовольствия, кроме того, которое я буду делить с вами. Таково ненарушимое убеждение вашей Маши, которая нежно обнимает вас.

Дети у ваших ног. Великая княгиня Елисавета не совсем здорова. У Константина лихорадка. Императрица говорит, что это у него от страха.

В тож же день, в четыре часа пополудни.

Добрый и дорогой друг мой, пишу вам два слова покуда наши влюбленные сидят рядом и вполголоса разговаривают; и все мне слышится голос жениха. Генеральша ⁴, Елена и я готовим [476] пасту для слепков; Анна играет, сидя на стуле; регент и Штединг около нас рассматривают камеи. Мне вздумалось предложить регенту — идти курить в диванную. Штединг пошел с ним, а я в эту минуту пишу моему доброму и дорогому другу, что я постоянно о нем думаю, что он постоянно у меня перед глазами! Обед был хорош на вкус, но холоден, так как зало очень холодно. Я полагаю, что все эти мелочи позаймут моего муженька, потому и набрасываю их на-скоро. Прощайте, мой дорогой, очень дорогой друг мой.

(В тот же вечер, по возвращении моем в Павловск, чтоб он получил записку на другое утро при пробуждении, так как он уже спал).

Наконец, могу вам сообщить, мой добрый друг, что наши гости в среду будут у вас в Гатчине; мне это сказал Салтыков на балу. Регент и Штединг не могли еще мне этого сказать наверное после обеда; они затруднялись выбором между воскресеньем и средой; но в воскресенье они должны присутствовать на архиерейской обедне в Невской лавре. Свидание прошло прекрасно и окончилось самыми нежными объятиями. Завтра сообщу вам, мой добрый друг, многое, что вас позабавит, сегодня же вечером меня морит сон. Тысячу раз благодарю за вашу записку.

Императрица — великой княгине.

Любезная дочь, приходите ко мне обедать в греческом платье, если это не слишком вас затруднит; мне многое надо вам [477] передать. Очень жаль, что я вас так часто и много беспокою, но чего не сделаешь ради успеха? Кроме того, я должна вам сказать, что Константин приходил вчера с повинной и с выражениями покорности просить прощения. Я ему объяснила всю его вину по пунктам, особенно указала на дерзкое его поведение с отцом. Я сказала, что в ту минуту считала его лишенным ума и здравого смысла; что с подобным повесой всякая благоразумная семья должна обходиться с одинаковою строгостью и что одно только постоянно хорошее поведение может заставить забыть такого рода проступки. Он раскаивается, и я надеюсь, что это сумасбродство послужит ему хорошим уроком ⁵. Прощайте, обнимаю вас.

Великая княгиня — императрице.

Через час я буду у ног вашего императорского величества, чтоб принести вам благодарность за вашу милостивую записку и принять ваши приказания обо всем. Раскаяние Константина подает мне хорошую надежду на его исправление и на то, что к нему вернутся милости лучшей из бабушек, колена которой я обнимаю тысячу раз.

Императрица — великой княгине.

Мне сию минуту сказали, любезная дочь моя, что у вас обедает король, и потому беру назад мое приглашение, чтоб не расстроивать вашего дня. Завтра я вам скажу, что мне надобно. Прощайте, кланяюсь вам. [478]

Половина одинадцатого; первая моя записка была написана в девять часов.

Великая княгиня — императрице.

В моем вчерашнем ответе я поручила г-ну Салтыкову сделать распоряжения на сегодняшний день согласно приказаниям, полученным им от вашего величества. Таким образом, до сей минуты, я сама не была уверена в том, обедает-ли здесь король, или нет. Во всяком случае, любезнейшая матушка, я поспею явиться в Таврический дворец за вашими приказаниями, так как я уже почти готова и моя карета меня ожидает; и так, я жду ваших приказаний. Г-н Салтыков, который в эту минуту входит ко мне в комнату, сам не знает, что король обедает здесь.

Великая княгиня — великому князю Павлу Петровичу.

(Копия с моего письма великому князю).

Воскресенье, утром 7-го (18) сентября 1796 г.

В эту минуту, мой добрый и дорогой друг, мне доложили о приходе унтер-офицера от императрицы с прилагаемой запиской, на которую я отвечала, что, согласно ее приказанию, я явлюсь в Таврический дворец и что раскаяние Константина мне подает надежду на возможность с его стороны снова заслужить ее милости. Мой ответ состоял всего из четырех строк. [47]

Александрина получила вчера прилагаемую записку; вот и еще одна, полученная генеральшею. Перстень великолепен. Императрица, благославляя вчера малютку (как она мне сказала), заливалась горючими слезами. Сию минуту получена новая записка от императрицы, которая приводит меня в смущение. Не знаю, что делать. Салтыков говорит, что произошло недоразумение и он не пригласил короля к обеду. Он отправился в Таврический дворец, а я теперь ожидаю, что мне делать. Прилагаю при сем мой черновой ответ на вторую записку императрицы, а настоящее мое письмо запечатаю только тогда, когда узнаю, что мне делать. Прощайте, мой дорогой друг; дети у ног ваших, а я вас обнимаю от всего сердца. У меня очень болит щека и распухла.

Сию минуту Салтыков передал мне приказание императрицы — явиться к обеду в Таврический дворец и привезти с собою моих двух дочерей. Прощайте.

В тот же день после обеда.

Мой добрый и дорогой друг. Полчаса назад я вернулась с обеда и имею о многом сообщить вам; но, Бог видит, что на это потребовалась бы целая тетрадь, и потому ограничусь сущностью дела: вот она. Подняли вопрос об обручении, или об обмене колец в церкви или комнате, которое хотят устроить немедленно, каким бы то ни было образом. Архиереи соберутся, митрополит приедет [480] сегодня. В истории нашли пример, что обещания могут быть даны уполномоченным. Дочь деда Ивана Васильевича была обручена при посредстве уполномоченного с Александром, великим князем Литовским. Говорят, что форма обряда заключается в обещаниях. Императрица спрашивала у меня, приедете-ли вы завтра, и я вижу, что она сильно желает и что ей очень нужно с вами поговорить. Она хотела бы уже соединить молодых людей такими узами, чтоб это продолжительное отсутствие не имело никакого влияния на судьбу малютки. Вот все, что касается Александрины.

Константин был в Таврическом дворце, но не мог там обедать, потому что страдает расстройством желудка. Императрица при мне с ним милостиво разговаривала о посторонних предметах. Сейчас он был у меня. Он сильно опечален и раскаивается, с величайшим нетерпением ожидая минуты, когда ему можно будет броситься к вашим ногам.

Король должен приехать после обеда. Мы будем ужинать в небольшом обществе, с генеральшей (Ливен), Шуваловой и Салтыковыми. Вот, мой дорогой друг, сущность всего; подробности передам вам устно. Прощайте мой, друг. Богу известно, как я постоянно о вас думаю: платите мне немного тем же. [481]

Императрица говорит, будто молодой жених так пламенно желает видеть малютку, что она даже не знает более, что ей и делать.

Великая княгиня — императрице.

(После ужина, на котором у меня присутствовали король и регент).

Воскресенье вечером 7-го (18) сентября.

Дрожайшая матушка, повидимому все устраивается согласно нашим желаниям. Пользуясь уходом гостей, спешу сообщить вам подробнее то, что я могла, дрожайшая матушка, на скоро и вкратце передать вам через г. Салтыкова. Разговор мой с королем я начала с того, что сказала ему, как грустит малютка, видя его печальным, как беспокоится о нем и просила его говорить со мной откровенно, как с другом.

Он возразил: «Я уже просил ее успокоиться, сказав ей, что нет ничего опасного».

Затем, поблагодарив меня за дружбу, которую я ему оказываю, прибавил.

— «Когда она будет у меня в Стокгольме, настанет конец всем моим печалям».

Тогда, уловив его на слове, я отвечала: [482]

— «Но вы еще долго не будете видеться. Вы взаимно любите друг друга (этому предшествовало множество уверений в дружбе с обеих сторон и сожалений о предстоящей разлуке) и я предвижу, что вы станете тосковать по ней, а она по вас; будете взаимно тревожиться. Сочтем примерно, сколько месяцев проведете вы в разлуке?»

Насчитали восемь месяцев и при этом у молодого человека навернулись слезы на глазах.

— «Это очень долго», прибавила я.

Он мне сказал: «О, да, очень долго!»

Тогда у меня точно молния блеснула в уме и я сказала:

— «Вы говорите, что ваши печали окончатся, когда она будет с вами в Стокгольме! Почему же бы вам не ускорить этой минуты?»

На это он возразил: «Я очень бы этого желал, но для этого существуют только два времени года: осень и весна, — зимою же это невозможно.

— «Но», заметила я смеясь, «отчего бы вам не жениться теперь?»

Он отвечал: «Двор не в полном сборе и аппартаменты не готовы».

— «О», возразила я, «что касается до двора, его собрать не долго, а если кто кого любит, тот не обращает внимания на [483] аппартаменты, Вы женитесь, малютка поедет с вами — и дело с концом».

Тогда он отвечал: «Но море опасно».

Тут подала голос Александрина: «С вами», сказала она: «я всегда буду считать себя в безопасности».

Это весьма тронуло короля, у которого во все продолжение разговора были слезы на глазах.

Я ему сказала: «Доверьтесь мне, Густав. Вы говорите, что желали бы поскорее видеть окончание дела?»

— «Очень бы этого желал», отвечал он, «но это зависит от герцога».

Тогда я сказала: «Что же, хотите-ли, Густав, чтоб я переговорила с императрицей? Принимаю это на себя и, конечно, ее величество вас не окомпроментирует».

Он отвечал: «Да, сударыня, но только чтобы она сделала предложение регенту как бы от себя, но отнюдь не от меня».

Это он сказал с большим чувством и с радостью. Очень ласково благодарил меня и разговор прервался уверениями в дружбе и нежностями с малюткою. Он часто целовал ей руки, обнимал ее и говорил самые нежные вещи. Хорошее расположение духа до такой степени овладело его сердцем, что это отразилось и за ужином, за которым он был разговорчив и ласков с [484] малюткой даже при посторонних. Он меня уверял, что никому не скажет, о чем мы говорили.

Великая княгиня — великому князю.

(Копия с моего письма к великому князю).

Понедельник, 8-го сентября, в час по полуночи.

Добрый и дорогой друг мой, благословим Господа: обмен обещаний назначен в понедельник вечером в брильянтовой комнате. Он будет происходить в присутствии нашем, при детях, при посланнике, будут еще Эссен, Рейтергольм, Остерман, Зубов, Салтыков и генеральша Ливен. Свидетелем обещаний будет митрополит. Все это решилось, достаточное время спустя после ужина Обручальные кольца будут золотые с их вензелями. После обручения назначен бал в тронной зале. Ее величество поручила мне все это вам передать, любезный друг, и прибавила, что затем обрученные могут придти к нам ужинать. Она мне сказала: «Будет-ли вам достаточно времени, чтоб приехать?» Я отвечала, что, конечно, будет, так как нам надобно всего пять часов на переезд из Гатчины. И так, благодаря Бога, первая половина дела сделана. Король ни мало не затрудняется присутствием митрополита. Покончив с этим, императрица, немного спустя, подошла ко мне и приказала ночевать здесь, а завтра пригласит короля на завтрак, чтоб он мог увидеться с малюткой. Тотчас после завтрака я сяду в карету и отправлюсь прямо в Гатчину. Они явятся ко мне между 10 и 11 часами и останутся до [485] часу. Я приказала взять в карету холодной говядины, чтоб не останавливаться в дороге для обеда и поскорее свидеться с вами, мой дорогой друг. В час я, без сомнения, буду в карете, а в пять — надеюсь быть уже в Гатчине. Король и регент в среду приедут в вам в Гатчину. Штединг все ждал вас, чтоб иметь честь вам это сообщить. Они выедут в восемь часов утра и, вероятно, приедут около часа пополудни. Надеюсь, мой милый друг, все это доставит вам удовольствие; я очень рада, сообщая вам эти добрые вести. Конечно, мой дорогой друг, вы не будете против того, чтоб я здесь ночевала, так как это приказание есть следствие счастливого устройства дела, о котором я говорила выше, за что нельзя достаточно возблагодарить Бога. Признаюсь вам по совести, что я очень устала сегодня вечером и чуть не заснула на балу. Знаете-ли, любезный друг, что у меня здесь нет ничего. Александр уступил мне свою постель, генеральша (Ливень) дала ночной чепчик и где-то нашлась для меня ночная кофта. Я приказала моим камер-юнгферам, которые все в Павловске, не приезжать сюда, а отправиться в Гатчину. Довольствуюсь Прасковьей, а за Бренной пошлю завтра утром. Доброй ночи, любезный друг, спите хорошо; желала бы, чтоб уже настало завтрашнее утро для того, чтоб иметь известия о вас. Обнимаю вас от всего сердца и прошу вас хотя немного думать о вашей Маше.

Императрица — великому князю.

Получено в четверг, в полдень.

Посланник говорил вчера тоже самое. Надеюсь, что, с Божьей [486] помощью, все устроится к взаимному удовольствию. Кланяюсь вам обоим. Самое трудное сделано.

Великая княгиня — великому князю.

(Копия с моего письма к мужу в то время, как он находился у императрицы, а я — у дочери в минуту отмены обручения, но когда бал все-таки должен был состояться в этот злополучный день).

11-го сентября 1796 г.

Малютка рыдает и именем Бога просит, чтобы ей не быть на бале. Говорит, что чувствует себя нездоровой. Я все-таки уговариваю ее одеваться, но она просит меня ее оставить. Она очень расстроена.

Императрица — великой княгине.

(На лоскутке бумаги). Так как я никакого разрыва не делаю, а хочу только разъяснить дело, то у меня голова кругом пошла и я заболела, — вот и все. Я отложила собрание до другого дня. Доброго вечера. Завтрашний день пойдет своим порядком.

Великая княгиня — императрице.

Ваши нежные заботы, ваши милости рассеят эти тучи и возвратят рассудок тем, которые в настоящую минуту его потеряли. Вся моя надежда на вас, любезнейшая матушка. Наша бедная малютка в отчаянии. [487]

Великая княгиня — императрице.

Признаюсь вам, любезнейшая матушка, что у меня глаза распухли и красны; все увидят, что я плакала, и уставятся на меня. К тому же я кашляю. Еслиб мне было позволено остаться дома, вы бы мне тем оказали истинную милость ⁶.

Императрица — великой княгине.

(На лоскутке бумаги). О чем вы плачете? Что отложено, то не потеряно. Вымойте ваши глаза и уши льдом, примите бестужевских капель. Никакого разрыва нет. Я была больна третьего дня Вам досадно на замедление, вот и все. Ваша дочь из-за этого нездорова; впрочем, ваш супруг передаст вам, что я ему писала.

Великая княгиня — императрице.

12-го сентября 1796 г.

Король был молчалив и ни слова не сказал на счет спорного дела, но Штединг говорил о нем со слезами на глазах и просил меня еще переговорить с королем. Я отвечала, что уже сказала ему все по доброй совести.

Он мне возразил: «Это дело должно уладиться».

Я отвечала, что считаю это нужным для их счастья, «но», прибавила, «имеете-ли вы какую-нибудь надежду?» [488]

Он отвечал: «Я еще сохраняю небольшой луч ее».

Вот, любезнейшая матушка, все, что говорилось на бале после вашего удаления. Повергаю себя к вашим стопам.

Императрица — великому князю.

Пятница, 12-го сентября 1796 г.

На балу в Таврическом дворце я приказала графу Маркову отправиться на следующее утро к шведским уполномоченным для передачи им проэкта договора и всех отдельных статей, а в числе их и статью о вероисповедании, в которой они просили вычеркнуть слова: «Православная, апостольская, греческая» и поставить взамен того: «Исповедание, в котором она родилась и воспитана». Знак, что они договор читали и даже признали, так как не сделали более никаких других замечаний. Это происходило во вторник утром, но они только вчера сказали, что король взял его с целью переговорить о нем со мной.

Князь П. А. Зубов — великому князю.

Получено в субботу утром, 13-го сентября 1796 г.

(Копия). Повинуясь воле вашего императорского высочества, спешу донести, что ни король, ни регент на врученные им вчера бумаги лично от ее императорского величества и на принятие коих регент короля всемерно приклонить желал, в чем усердно [489] стараться обещал, до сих пор никакой вновь отповеди не сделали. Но полномочные все единогласно говорили, что они и сами не настаивают, как король их согласен, dans le principe et ne voulant point en avouer les consequences ⁷, сам опровергает все то, что сам же обещал; и что, быв убежден в крайней нужде и в справедливости кончить все в взаимному удовольствию, употребят они все возможности согласить короля самого с собою и довести его до исполнения общего желания; в чем предуспеть не вовсе еще отчаиваются. Об отъезде же никто и ничего не говорят.

Императрица — великой княгине.

Любезная дочь моя. Я получила обе ваши записки, но не имела ни минуты времени, чтоб вам отвечать. Кузен Густав, я надеюсь, отправится во свояси. Обнимаю вас и прошу сказать моему любезному сыну, что я получила его письмо, которого мне не доставало; я ему отвечу, когда будет досужно.

Граф Н. И. Салтыков — великому князю.

Сентября 16-го дня 1796 г., пополудни в 4 часа.

(Копия). Всемилостивейший государь. Сего утра, согласно приказанию вашему, я ваше вчерашнее письмо ее величеству показывал. Государыня изволила приказать вам сказать, что, по теперешнему [490] положению с королем, весьма согласна и ее величество, чтоб вам для прощания сюда не приезжать, а по точном назначении его отсюда отъезда через письмо с ним распрощаться. Если же бы обстоятельства, между тем, и положение дел переменились, то ее величество обещает вас уведомить. О положении дел с королем государыня приказала вам сказать, что теперь оные все в той же нерешимости, как вы их оставили. Все вообще согласны на все требуемое, кроме короля; а он не умеет решиться и все упрямствует, а затем все они у ее ног и, как поляки, говорят, — государыня приказала мне точно теми словами и вам сказать, — что уже леже. Сегодня, думаю, будет опять с министрами конференция, но сие, считаю, государыня дозволит единственно из снисхождения к их просьбе, а ничего решительного быть не может и поедут ни с чем. Г. Н. С.

В среду, пополудни в 9-м часу.

Всемилостивейший государь. Сейчас получил я приказание ее величества писать к вам, что хотя вчерась государыня через меня-ж и приказала, что нет надобности, чтоб ваше высочество, для распрощания с королем, сюда приезжали; но как нерешимость дел, положение коих вам известно через описание, от ее величества вам сделанное, требует при расставании распроститься с пристойной вежливостью, то и рассуждает ее величество нужным, чтоб ваше высочество завтра сюда приехали и завтра-ж здесь с королем простились, потому что завтра назначено королю и с государынею прощаться, дабы он мог в пятницу уже, а по крайней мере, поутру рано в субботу, выехать, а инако он должен будет еще здесь промедлить. А затем государыня приказала мне присовокупить и то, что если вы не находите себя расположенными прощаться с королем с ласковою вежливостью, в таком случае оставляет ее величество на волю вашу и чрез письмо с ним [491] распроститься, сказав ему, что здоровье ваше не дозволило вам самим приехать. И так, исполнив приказание, мне данное, если не изволите сами быть, буду ожидать вашего приказания. Г. Н. С.

Императрица — великому князю.

17-го сентября 1796 г.

(Копия). Я желала, любезный сын, узнать о расположении духа Александрины и в то же время разъяснить факт, на который шведы ссылались, как на неотразимый и убедительный. По этому поводу я и позвала ее к себе и приказала генеральше Ливен выдти в другую комнату. Дело в том, что король уверял, будто Александрина ему обещала переменить вероисповедание и перейдти в лютеранское, в удостоверение чего подала ему свою руку. Зная, что Александрина видалась с королем не иначе, как в присутствии великой княгини, своей матери, своей гувернантки, сестры, регента, посланника и однажды своего брата и невестки, то я и спросила у нее, что он ей говорил о религии? Она мне отвечала с свойственною ей искренностью и простодушием, что он ей говорил, будто в день коронации она должна приобщаться вместе с ним. На что она ему отвечала: «Охотно, если это можно и если бабушка на это согласится». После того он еще раз говорил ей об этом вопросе и она постоянно предлагала ему обратиться ко мне.

Я у нее спросила, давала-ли она королю свою руку в знак удостоверения по этому поводу?

Она отрицала это с совершенно естественным испугом, говоря: «Никогда, никогда в жизни!»

Тогда я сказала: «Значит, они солгали на ваш счет. Видите-ли, как надо быть осторожной с людьми.»

Затем я повторила ей все, что просила вас ей передать, с целью укрепить и возвысить ее ум и душу. Я нашла в ней все чувства, какие только можно было бы ей пожелать. Прекрасная, как [492] день, спокойная, простодушная — она очаровательна. А впрочем, дела, в том же виде, в каком вы их оставили. Шведский посланник забавно бормочет и сам не понимает что; регент в отчаяния написал мне самое покорное письмо, прося прощения за племянника по случаю сцены, происшедшей в пятницу утром. Выдался такой день, в который весь шведский двор, все, начиная с короля и регента до последнего «слуги», с утра до вечера перессорились во всех этажах дома, после чего каждый слег в постель, сказавшись больным. Два дня кряду посылала я осведомляться о их здоровья.

Третьего дня, вечером, ко мне приходил регент с просьбой — возобновить переговоры, потому что он, регент, выдал и подписал полномочия. Я отвечала, что подумаю. Действительно, вчера состоялась конференция, на которой было решено, что ратификация короля последует через два месяца, то-есть, после его совершеннолетия. Тогда объяснится: фанатизм-ли это был с его стороны, или наветы регента. Все шведы в отчаянии. Рейхсгерры хотели подать в отставку. Теперь упрямый мальчик вздумал послать в Швецию Эссена для того, чтоб получить мнение своей консистории и своего духовника о том, может-ли он включить в договор отдельную статью о религии? Я заметила регенту, не компроментируют-ли они тем самым свою власть? Он мне отвечал, что с этим упрямым и заносчивым ребенком нельзя поступать иначе. Прощайте, обнимаю вас обоих.

Говорят, что они уезжают в пятницу. [493]

Императрица — великому князю.

Получено в пятницу утром.

Так как каждый человек учтив сам для себя-же, то и вы обойдетесь с ними учтиво. Если они заговорят о делах, отвечайте им сообразно с обстоятельствами. Разрыва нет. На счет вероисповедания отвечайте, что это не преложно Si no qua no ⁸. Их убедить надобно и над этим-то и следует поработать. Там нет веротерпимости, где не терпят обрядов иных исповеданий. Следует быть твердым без колкости.

После обеда.

Когда вы отобедаете, уведомьте меня о том, что у вас происходило. Я от «молодого Кемда» ⁹ ничего не могла выпытать. Дядя сказал мне в его присутствии, что ни он — дядя и никто в Швеции не может ничего сказать против свободного отправления королевою обрядов своего исповедания в особой часовне. Но король показался мне сух и упорен, как пень. Он говорил, что то, что он написал, то написал, и что он никогда не изменяет того, что раз напишет. Тогда я ему отвечала, что причиной тому его молодость, а я, в течение моего тридцати-четырехлетнего царствования, каждый день вычеркиваю и перемарываю утром то, что пишу вечером. Дядя и племянник, казалось, несколько раз ссорились в моем присутствии. [494]

Другая записка, тоже после обеда.

1) Не смешивайте особой статьи договора

2) с запиской, диктованной мною и с сущностью отдельной статьи.

3) Мне прислали записку, составленную в неопределенных выражениях.

Императрица — великому князю.

18-го сентября 1796 г.

Вчера мы с регентом подписали предварительный договор. Обмен ратификаций произойдет через два месяца, или, если возможно, ранее, после совершеннолетия короля. Увидим, что из этого будет. Они откланяются сегодня вечером. Они вам пишут на прощанье письма, любезный сын; а вы им ответите в учтивых и ласковых выражениях. Они простятся с вашими сыновьями и, их супругами, но ваши четыре дочери должны быть все нездоровы простудой. Кланяюсь вам, равно как и моей любезной дочери. Прощайте.

Великая княгиня — императрице.

Выписка интересного места из письма моего к императрице.

20-го сентября 1796 г.

Милости ваши, дрожайшая матушка, к нашей Александрине проницают меня той живой благодарностью, которая проистекает из живейшего чувства природы. Что касается до поведения короля, то [495] я смотрю на него, как на поведение суеверного ребенка, набитого ханжеством, внушенным ему, может быть, воспитанием и, невидимому, поддерживаемым в нем в настоящее время его окружающими. Должно надеяться, что года и рассудок явятся к нему на помощь и покажут ему, как он сам разрушил счастие, которое ваше императорское величество готовили ему: я этого желаю от всего моего сердца.

Мой муж поручает мне сообщить вам, любезнейшая матушка, что до сей минуты мы не получили ни от короля, ни от регента ни письма, ни послания: да будет сие известно вашему величеству.

Императрица — великой княгине.

20-го сентября 1796 г.

Сию минуту получила я ваше сегодняшнее письмо, любезная дочь. Если шведский король — суеверный ребенок и ханжа, то к этому надо еще прибавить, что он до крайности упрям, в чем думает походить на Карла XII, а это также мало говорит в пользу зрелости его рассудка. Вы, вероятно, знаете чрез графа Салтыкова, что регент говорил нескольким лицам о своем намерении — проститься письменно. Имею повод думать, что король плохо владеет пером; если они вам не напишут, вам придется писать одним ответом меньше, и это послужит доказательством того, чего следует от [496] них ожидать. Вы, может быть, накануне дня, в который регент и Рейтергольм вернутся сюда искать приюта. Прощайте; кланяюсь вам, равно как и моему любезному сыну. У меня вспухли гланды, как у ребенка.

Великая княгиня — императрице.

Гатчина, 21-го сентября 1796 г.

Дрожайшая матушка! Благоволите принять мои смиренные поздравления на завтрашний день, равно как и приношение моих желаний и чувствований. Надеюсь, что опухоль желез, на которую ваше императорское величество жаловались в вашем вчерашнем письме, сегодня прошла; по крайней мере, я этого желаю от глубины души: мне известно по опыту, какое это неприятное ощущение. Вчера под вечер к нам было послание от короля и регента, которые поручили г. Женингсу ¹⁰ словесно передать нам свои прощальные приветствия, на которые мы отвечали также, словесно. Судя по расположению моего духа, как мне кажется, основанного на законах рассудка, полагаю, что самое непреклонное упорство должно будет, наконец, склониться пред великодушными действиями вашего величества, к стопам которой я повергаю себя, именуясь с глубочайшим уважением, дрожайшая матушка, вашею покорнейшею и послушнейшею слугою и дочерью Мария. [497]

Регент — великой княгине.

23-го сентября (5-го октября) 1796 г.

Милостивая государыня, сестра и кузина. Дружелюбие, с которым ваше императорское высочество изволили принять меня и милости ваши, оказанные мне во время моего пребывания в России, дозволяют мне надеяться, что вы не примете в дурную сторону, если я, в минуту удаления моего из мест, где вы обитаете, осмеливаюсь выразить вам мои живейшие сожаления в том, что не мог лично засвидетельствовать вам мою признательность. Но если непредвиденные обстоятельства лишили меня этого счастия, то примите, милостивая государыня, в эту минуту дань моей искренней привязанности и живейшего желания доказать ее вам. Как ни печальна для меня эта минута, я, однако, не теряю надежды видеть вскоре осуществление моих желаний в счастливом союзе, который упрочит счастие двух наций; это будет предметом моих забот и целью всех моих желаний. Благоволите сохранить меня в вашей памяти. Эта драгоценная надежда будет единственной отрадой, которая одна может смягчить печаль, какую я испытываю в минуту удаления от вашей августейшей особы.

С чувством неизменной привязанности и глубочайшего [498] уважения прошу вас, милостивая государыня, принять уверения в том, что я есмь и всегда буду, милостивая государыня, сестра и кузина, вашего императорского высочества преданнейший и привязаннейший брат, кузен и слуга Карл.

Выписка из письма регента — великому князю.

Каковы бы ни были обстоятельства, я всегда пребуду вам предан, и еще не отчаиваюсь иметь счастие обнять вас, как родственника, вдвойне дорогого и уважаемого.

Великая княгиня — регенту.

(Копия). Милостивый государь, брат мой и кузен. Лестные выражения, в которых ваше королевское высочество свидетельствуете ваши чувства и сожаления по случаю разлуки с нами, заранее обеспечивают вам мою благодарность. Касательно моих чувствований осмеливаюсь льстить себя надеждою, что они известны вашему королевскому высочеству, и вы можете быть уверены, что я никогда не утрачу ни воспоминания о минутах, в которые я имела честь вас видеть, ни живейшего желания, чтоб они опять возобновились. Я выражаю вашему королевскому высочеству желания, истолкование которым вы найдете в ваших собственных. К сему присоединяю уверения в привязанности и глубоком уважении, с [499] которыми пребываю и навсегда остаюсь, милостивый государь, брат и кузен, преданная сестра и кузина Мария.

_____________________________________________

При всех своем негодовании на поступок короля шведского, императрица Екатерина не столько обвиняла самого Густава, сколько его окружавших и еще того более воспитателей ¹¹. Отклоняя короля от союза с Россиею (когда он был еще отроком), регент и Рейтергольм особенно обращали его внимание на различие вероисповедания его будущей супруги, как на источник народной ненависти; они сами развили в сердце Густава фанатическую нетерпимость....

Вопрос о совершенной свободе исповедания греко-российской веры будущею королевою шведскою был отдан на обсуждение упсальского архиепископа Троила; архиепископ, в свою очередь, счел необходимым совещаться с консисториею. Ответ был вполне согласен с видами русского правительства. Если бы религиозный вопрос был действительно единственным препятствием к браку, шведского короля с русскою великою княжною, в таком случае Густав должен бы с радостью принять решение консистории и не преминуть уведомить о том петербургский кабинет... Ничего подобного не было! Покуда консистория обсуждала вопрос о религии, возникло новое препятствие: король поссорился с своим дядею и, на зло ему, отложил заключение брачного союза с Россиею на неопределенное время.

Напутствуемые презреньем русского двора, регент и король выехали из Петербурга 20-го сентября 1796 г. Королева-родительница и герцогиня Зюдермаландская, при соучастии всех придворных особ женского пола, устроили в Дроттингольме великолепный праздник для встречи короля. Густав был скучен и с дядею своим обходился с видимой холодностью.

Переговоры о бракосочетании не прекращались. Рейтергольм, настаивавший на союзе с Россиею, был уволен в отставку; неблаговоление короля к регенту усиливалось с каждым днем. На вопрос герцога королю — не намерен-ли Густав утвердить союзный договор с Россиею до своего совершеннолетия, Густав резко отвечал, что заключит брачный союз тогда, когда сам его [500] признает нужным. Действовать наперекор намерениям и видам бывшего своего опекуна король шведский полагал самым лучшим доказательством своей самостоятельности.

1-го ноября (нов ст.) 1796 года Густав праздновал торжественный день своего совершеннолетия. Генерал Будберг не замедлил сообщить императрице Екатерине как о подробностях торжества, так и о положении дела о браке. Переговоры тянулись по прежнему; подъискивая и изобретая новые препятствия, король не давал прямого ответа. До сведения генерала Будберга дошел слух, будто король намеревается отправить в Петербург генерала Клингспорра с письмом к императрице, в котором, уведомляя государыню о достижении совершеннолетия, выразит ей искреннее желание поправить свои ошибки. Как бы в подтверждение этого слуха обхождение короля с русским послом сделалось весьма ласково и приветливо. Генерал Будберг сомневался в искренности короля; не верила ей и Екатерина II... К этому времени относится следующее письмо, последнее из хранящихся в библиотеке дворца города Павловска и имеющих отношение к делу о браке короля шведского:

_____________________________________________

Императрица — великой княгине.

1-го ноября 1796 г.

Я только что получила ваше сегодняшнее письмо, любезная дочь моя. Кланяюсь вам, равно как и моему милому сыну, и прошу вас передать последнему, что шведский король был объявлен совершеннолетним 1-го ноября нового стиля. Он подписал акт, обязующий его соблюдать конституцию 1772 г., и вручил герцогу Зюдерманландскому бумагу, которою освободил его от всякой ответственности. Рейтергольм подал в отставку и получил ее. Повидимому, всякая опасность для них миновала. Прощайте; обнимаю вас обоих. [501]

Генерал Клингспорр выехал из Стокгольма в Петербург 5-го (16) ноября... На дороге он встретил известие о кончине Екатерины II, последовавшей 6-го (17) ноября 1796 г. Письмо, адресованное покойной государыне, Клингспорр, вручил уже императору Павлу I. Ласковость, с которою генерал был принят при петербургском дворе, показалась ему залогом успешного окончания дела о браке короля: Клингспорр вообразил, что сын Екатерины II будет уступчивее своей родительницы и допустит, чтобы великая княжна, выйдя за короля шведского, перешла в лютеранизм. Для уведомления стокгольмского двора о восшествия своем на престол император Павел I назначил графа Юрия Александровича Головкина, любезного, прекрасно образованного, но совершенно неопытного в дипломатических делах. Ему же вскоре поручено было и оффициально вести дело о браке великой княжны. Когда Головкин откланивался в Петербурге императрице Марии Феодоровне, она поручила ему передать королю Густаву IV поклон от великой княжны Александры Павловны. Усердствуя императору, молодой Головкин воображал, что поручение, на него возложенное, удобоисполнимо и увенчается несомненным успехом. Король принял его с отменной любезностью, и когда речь коснулась брака, Густав IV выразил полнейшую готовность заключить родственный союз с российским императорским домом. Если бы граф Головкин продлил разговор, он, конечно, довел бы его до рокового но, т. е., религиозного вопроса, бывшего в этом деле камнем преткновения... Однако, торопясь угодить императору, граф уведомил Павла I и его супругу, что дела идут как нельзя лучше, и потому он ожидает только полномочия вести переговоры. Полномочье было к нему отправлено, но замедлило в дороге. Не дождавшись курьера, граф Головкин прибыл в Петербург. Придавая фразам шведского короля смысл обширнейший и почти превратный, Головкин склонил императора Павла I в пользу шведского короля и побудил его на уступки, ни мало не согласные, с видами покойной Екатерины. С своей стороны, императрица Мария Феодоровна, заботясь о счастии своей дочери, охотно верила искренности шведского короля и чрез Женнингса, отправлявшегося в Стокгольм, послала в Густаву IV весьма любезное письмо, свидетельствовавшее о забвении минувших неприятностей и об отрадных надеждах на будущее... Но все надежды рушились о непреодолимую преграду: вопрос о свободе вероисповедания великой княжны.

Признательный к усердию графа Головкина, император Павел I пожаловал его в тайные советники и сенаторы. Императрица [502] Мария Феодоровна, будучи в полной уверенности, что граф Головкин доведет начатое им дело до успешного конца, убедила своего супруга вторично отправить Головкина в Стокгольм, под предлогом возвращения королю знаков ордена Серафимов, которые носила покойная императрица Екатерина II. Хотя это поручение и не согласовалось с высоким саном и званием графа Головкина, тем не менее, Павел I исполнил желание своей супруги — и молодой дипломат отправился в Стокгольм.

Между тем, несмотря на все старания Женнингса в устранению препятствий к заключению брачного союза короля, они были непреодолимы. Государственный канцлер Спарре, до сих пор противившийся браку короля, теперь всячески склонял его к браку с русскою княжною, указывая на многие выгоды, как лично для короля, так и для Швеции. К голосу Спарре присоединили свои голоса многие вельможи; но все их доводы только усиливали упрямство слабоумного Густава IV. Подобная подготовка не предвещала успеха Головкину. Как ни изощрял он свое красноречие, чтобы убедить короля; как ни доказывал Густаву, что всякие уступки со стороны России невозможны, — все было тщетно. Позабыв, что терпение должно быть первою добродетелью дипломата, Головкин, в разговорах с королем, сделался настойчивее, а король, со своей стороны, запальчивее. Дошло, наконец, до того, что Густав IV прямо высказал графу Головкину, что «не согласен жениться на княжне православного исповедания», прибавив к этому, что почин разрыва со шведским двором предоставляет русскому императору, дабы отклонить от себя упреки за нерадение о пользах Швеции. Этот беззастенчивый ответ побудил графа Головкина написать к королю письмо, в котором русский посол требовал от него прямого, категорического ответа.... Густав упорствовал. Головкин отправил в Петербург курьера с уведомлением Павла I о положении дел, а король, в свою очередь, отправил к императору Женингса с предложениями, будто-бы примирительными, в сущности же иезуитски-уклончивыми. Король предлагал императору отложить окончание переговоров о браке до весны, до личного их свидания. Выведенный из терпения неприличными выходками короля, Павел I, не дожидаясь Женнингса, послал графу Головкину приказ: откланяться королю и возвратиться в Россию. Одновременно и шведскому посланнику генералу Клингспорру, проживавшему в Петербурге, было предложено русским правительством удалиться из столицы.

Повинуясь воле своего государя, граф Головкин откланялся [503] королю 16-го (27) марта; но в отплату за неудачу своего посольства, увлекаясь весьма понятным негодованием на действия короля, граф отказался принять от Густава IV подарок, который русскому послу следовало получить при прощальной аудиенции, по правилам шведского этикета. Генерал Будберг, которому граф Головкин заранее сообщил о своем намерении, был принужден взять его сторону, тем более, что и не мог сделать иначе. Поступок русского посла наделал шуму при королевском дворе; Густав IV счел себя лично оскорбленным... Государственный канцлер Спарре, по этому поводу, затеял с генералом Будбергом переписку; но дело уладилось без дальнейших неприятностей. По высочайшему повелению, русский канцлер, граф (впоследствии князь) Безбородко, послал графу Головкину по эстафете строгое внушение, предписывая, именем императора, принять подарок. Вместе с тем и генералу Будбергу выражено было неудовольствие государя. Вследствие этих неприятностей генерал подал в отставку. Павел I уволил его от звания посла в Стокгольме, но, наградив чином тайного советника, назначил ему пенсию и дозволил отпуск для поправления здоровья.

Переговоры с русским двором о браке короля прекратились — и навсегда ¹².

Не суждено было осуществиться намерениям Екатерины II, Павла I и Марии Феодоровны: ее внука — их дочь не соединила судьбы своей с судьбою шведского короля, оказавшегося, вопреки их ожиданиям, человеком, недостойным столь прелестного создания, каким была в. к. Александра Павловна.

Если Густав III являл в своем характере черты Дон-Кихота, то сын его поступками своими с Екатериною II и августейшим ее семейством и дальнейшими своими действиями напомнил того.... коня, на котором гарцовал оруженосец героя Ламанхского. Подражая Карлу XII, Густав IV был только ослом в львиной коже; он-же, мистифируя Екатерину II, уподобился тому ослу в басне Езопа, который лягнул умирающую львицу. Вся дальнейшая его [504] жизнь — ряд сумасбродств, унижающих не только сан королевский, но и достоинство человеческое.

При вступлении в совершеннолетие, Густав IV известил Екатерину II о благом намерении исправить свои прежние ошибки. Этому двусмысленному обещанию петербургский кабинет придал истолкование, благоприятное собственным своим видам; на самом же деле исправление прежних ошибок Густава IV заключалось только в прощении Армфельда и в возвращении ему прежних прав, отнятых по приговору верховного уголовного суда. Король желал даже, чтобы Армфельд был оправдан торжественно, чтобы государственные чины признали его невиновность... Благодаря настояниям великого канцлера, желание короля не было исполнено.

После несостоявшегося сватовства за герцогиню мекленбургскую и за великую княжну Александру Павловну, трудно было, повидимому, допустить, чтобы которая-нибудь из принцесс в Европе согласилась принять предложение короля шведского; однако же, невеста нашлась: 31-го октября 1797 года Густав IV сочетался браком с принцессою Дурлах-Баденскою (младшею сестрою российской великой княгини Елисаветы Алексеевны) и, таким образом, породнился с императорским домом. По мнению Густава IV, это родство давало ему право посетить столицу севера, и в 1800 г. Густав имел бестактность приехать в Петербург. Предлогом к его поездке был договор, заключенный Россиею с Даниею и Швециею против Англии, стеснявшей торговлю северных держав. Помимо наглости короля шведского, эта поездка обличала в нем и двоедушие: он лично ненавидел первого консула французской республики, с которым петербургский кабинет находился тогда в самых приязненных отношениях, и, при всем том, Густав IV принял участие в союзе против Англии, противницы Бонапарта. Через два года тот-же шведский король был союзником Англии, получал от нее субсидии и пропуском английского флота в Зунд способствовал бомбардировке почти беззащитного Копенгагена. Хотя в первые годы XIX столетия ни один европейский двор не мог похвалиться прямодушием своей политики, однако же, стокгольмский кабинет при Густаве IV едва-ли не всех их оставил далеко за собою.

Предав забвению недавно минувшие семейные неприятности, виновником которых был шведский король, император Павел I принял Густава IV весьма приветливо, со всеми почестями, подобающими его королевскому рану. Напоминаем читателям, что, на этот раз, король шведский являлся к русскому двору в качестве просителя о помощи: личные его выгоды требовали от него преизбытка [505] скромности и вежливости, по крайней мере в отношении могучего союзника. К удивлению, в четыре хода, истекшие со времени первого пребывания шведского короля при дворе Екатерины II, он ни мало не созрел умом и по прежнему был совершенным невеждою в правилах не только придворного этикета, но и общежития. Казарменная нецеремонность шведского короля была тем непростительнее, что она, помимо природного тупоумия, проистекала и из непомерного его тщеславия. Император сделал ему первый визит; король отвечал ему, посетив императора, когда он был в театре эрмитажа. Дня через три на том же театре давали балет, в котором на танцовщицах были надеты красные шапки. «Это шапки якобинцев!» заметил Густав IV. — «Может быть, они существуют в других государствах, но у меня их нет!» резко отвечал Павел I и повернулся в королю спиною. Чем далее, тем хуже: тупоумие и дерзость короля превосходили все пределы и переполняли меру терпения императора Павла. Так, Густав IV позволил себе грубые, неуместные замечания о форме гвардейцев. На параде, данном в честь высокого гостя, великий князь Александр Павлович, а за ним сам государь, проходили мимо Густава церемониальным маршем, салютуя короля.... он отвечал им легким наклонением головы. В письме своем, которое вручил Густаву граф Ростопчин, император пропустил принадлежащий королю титул «наследника норвежского» и король не хотел принять письма, настоятельно требуя соблюдения этой формальности. Последний день пребывания шведского короля в Петербурге увенчал бестактные его выходки дней предыдущих. Чрез графа Ростопчина Павел I просил у Густава IV орден Серафимов для своего любимца, графа Кутайсова. Нецеремонный гость отвечал, что не может исполнить желания императора, так как у Кутайсова еще нет ордена св. Андрея. На этот раз император, окончательно выведенный из терпения, приказал остаться всем русским генералам, назначенным сопровождать короля до границы; Отменил подставы, заготовленные на пути; даже приказал возвратиться придворной кухне. До границы король и его свита нашли продовольствие, благодаря содействию какого-то финского пастора. В тоже время, желая вознаградить Кутайсова за отказ в иностранном ордене, государь пожаловал графа кавалером св. Андрея Первозванного.

С воцарением императора Александра I приязненные отношения России к Швеции возобновились. 15-го января 1805 года Густав IV заключил с петербургским кабинетом договор, в силу которого должен был принять начальство над союзною [506] англо-русско-шведскою армиею против французов; когда же наши войска подошли к берегам Эльбы, король отказался от исполнения своего обещания. После тильзитского мира Густав сделался горячим сторонником Англии, пользуясь щедрыми ее субсидиями. Кичась пред Наполеоном, шведский король отважился вступить в борьбу с Францией. Корпус маршала Брюнна занял Померанию; король бежал в Штральзунд, оттуда в Швецию, которая лишалась Померания и острова Рюгена. Отказ короля присоединиться к континентальной системе, которая была принята Россиею, повел к разрыву, следствием которого была разорительная для Швеции война 1808 года... Эти сумасбродства восстановили против шведского короля все сословия Швеции. Общее негодование разразилось военным заговором, душою которого были офицеры: Адлерспарр и Адлеркрейц. Густав намеревался бежать, овладев государственною казною, но арестованный генералом Адлеркрейцом, 1-го (13) марта 1809 г., был заключен в замов Грипсгольм. Дядя короля, бывший регент, герцог Зюдерманландский был провозглашен королем под именем Карла XIII ¹³.

Через четыре недели Густав IV препроводил государственным штатам Швеции следующее отречение:

«Во имя пресвятые Троицы, мы, Густав-Адольф, король шведский, готский, вандальский, герцог Шлезвига-Гольштинский и проч. сим объявляем: семнадцать лет тому, будучи провозглашены королем и наследуя, с сердцем еще обливавшимся кровью, окровавленный престол обожаемого и почтенного родителя, мы намеревались, однако, споспешествовать благу и славе сего древнего королевства, неразрывно сопряженным со счастием народа свободного и независимого. Не в состоянии будучи, согласно намерению нашему, долее отправлять наши королевские обязанности и сохранять порядок и спокойствие в королевстве, мы, вследствие сих причин, поставляем себе священным долгом отречься от нашего сана и нашей королевской короны, о чем сим и заявляем добровольно без всякого к тому понуждения, дабы посвятить остаток дней наших славе Божией; призывая на всех подданных наших милосердие и благословение Господне, желаем им и их потомкам счастливейшей будущности: «Бога бойтеся, царя чтите!»

«Составлено, писано, собственноручною нашею подписью скреплено и утверждено нашею большею государственною печатью в замке [507] Грипсгольм 29-го марта года 1809 по рождестве Господа и Спаса нашего Иисуса Христа».

10-го мая того же года государственные чины предоставили бывшему королю полную свободу выехать из Швеции, с назначением ему пенсии в 66,666 риксдалеров. 6-го декабря 1809 г. Густав VI, под именем графа Готторпа, покинул бывшее свое королевство и начал жалкую скитальческую жизнь, путешествуя по Германии, Англии и Швейцарии; посетил и Россию. Европейские державы, занятые тогда борьбою с Наполеоном I, позабыли даже о существовании бывшего шведского короля. Желая обратить на себя общее внимание, граф Готторп возвестил в газетах о своем намерении предпринять крестовый поход в Святую Землю: этот проект, напоминавший бред безумного, ни в ком не возбудил ни смеха, ни жалости. В 1814 году на венский конгресс предъявлен был графом Готторпом протест в пользу прав своего сына на шведский престол; ему отвечали, как и следовало ожидать, молчанием. В 1818 году город Базель принял графа Готторпа в число своих граждан и отставной король, в угоду республике, наименовался полковником Густавсоном. После этого он жил попеременно — в Лейпциге, в Франкфурте; напечатал (в 1823 году) свои мемуары; поселился в Сен-Галле и здесь скончался в марте 1837 года на пятьдесят девятом году от рождения. Нельзя не заметить, что в тридцатых годах текущего столетия республика Швейцария служила пристанищем сверженному с престола королю шведскому, противнику Наполеона I, и племяннику развенчанного французского императора, претенденту на престол, которого он и достиг со временем. Сын Густава IV пользовался титулом принца Ваза; дочери его были в замужестве за владетельными особами в Германии.

Такова была участь Густава, им заслуженная. Не менее печальна была судьба великой княжны Александры Павловны, непорочной жертвы рассчетов политических.

19-го октября 1799 г., по воле августейших родителей, в свою очередь покорствовавших требованиям политики, великая княжна сочеталась браком с Иосифом, палатином венгерским, эрцгерцогом австрийским. Не смотря на нетерпимость австрийского кабинета, при заключении родственного союза с Россиею, им было обещано, что палатине Александре Павловне будет предоставлена совершенная свобода ее вероисповедания. Весть о бракосочетании эрцгерцога палатина с княжною православного исповедания была радостною вестью для ее единоверцев австрийских подданных, которые заранее видели в ней будущую свою покровительницу и [508] защитницу православной церкви от нападок австрийского правительства. Венский двор и почти вся Австрия делилась тогда на три партии. Во главе первой — сильнейшей стояла: императрица Терезия (дочь королева неаполитанской Каролина) и пресловутой Тугут, в делах политики, если не Макиавелли, то бесспорно Цесарь- Борджия, оправдывавший всевозможные и даже недозволительные средства к достижению цели. Партия, которой Тугут был душою, отличалась ненавистью в России, не взирая на то, что самая эта ненавистная Россия была в то время спасительницей Австрии, поручив ее защиту Суворову. Другая партия, противница первой, бола малочисленна, но ее составляли приверженца храброго эрцгерцога Карла, — люди честные, истинно благонамеренные. Третью, — совершенно отдельную партию, враждебную обеим первым, — составляли венгерские магнаты, мечтавшие об образовании из этой области отдельного, независимого от Австрии, королевства. В 1795 г., стараниями Тугута, в Венгрии был открыт обширный заговор, имевший целью освобождение Венгрии и возведение на ее престол австрийского эрцгерцога Александра-Леопольда. Главные заговорщики были казнены; эрцгерцог погиб «нечаянно», спуская фейерверк в Люксембурге. С той поры Венгрия в глазах австрийского правительства сделалась как бы опальною страною. Ненависть к ней Австрии усиливали в особенности племена православного исповедания, по мнению партии Тугута и императрицы Терезии, отчаянные бунтовщики. Таким образом, брак палатина с русскою великою княжною казался противоречием воззрениям венского кабинета на венгерских православных, как бы уступкою их заветным желаниям. Но того требовали «покуда» прямые выгоды Австрии: этот браке упрочивал ее союз с Россиею,

Покидая свое семейство и родину, новобрачная великая княжна сильно тосковала, будто томимая роковым предчувствием. Духовником ее и спутником в Венгрию был назначен священник Андрей Афанасьевич Самборский, автор любопытных записок о пребывании великой княгини на чужой стороне, очевидец ее душевных и телесных страданий и загадочной кончины ¹⁴.

Первое появление великой княгини при венском дворе уже не предвещало ей ничего доброго. Император Франц I, пораженный сходством палатины со своей покойной первой супругою (Елисаветою, принцессою виртембергскою, родной сестрою императрицы Мария [509] Феодоровны), не мог скрыть своего волнения от ревнивых взоров императрицы Терезии: она возненавидела великую княгиню; возненавидела ее по чувству ревности, как олицетворение уже усопшей соперницы и по тому инстинктивному чувству ненависти, которое душа низкая и испорченная всегда питает к душе кроткой и непорочной. Супруг великой княгини, человек не злой, но слабый, бесхарактерный, не мог и не умел оградить ее от оскорблений со стороны ее новой родни. Обещания Австрии касательно полной свободы вероисповедания палатины не замедлили оказаться ложными. Венгерский примас, кардинал Батиани и с ним целый сонм иезуитов, старались всячески совратить великую княгиню в католицизм, замедляя устройство православной церкви в Офене, резиденции палатина. Притесняя отца Самборского, прелаты оклеветали духовника палатины, обвиняя его в неуважении в церкви католической и в мятежных замыслах против правительства. Не смотря на все эти происки, православная церковь была освящена и, в праздничные дни посещаемая великою княгинею, наполнялась православными подданными вороны венгерской. Это отдельное «царство в царстве» до такой степени раздражило австрийское правительство, что оно прибегло к мерам, достойным средневековой инквизиции. В первые дни пасхи 1800 г. (бывшей 8-го апреля по календарю православному), под предлогом многочисленного стечения, народа, полиция разогнала палками почти всех православных молельщиков из их храма. Оскорбленная до глубины души, великая княгиня намеривалась довести об этом насилии до сведения своего родителя императора Павла, но уступила мольбам о. Самборского и намерения своего не исполнила. С своей стороны и посланник наш не сообщил русскому двору об этом позорном событии. Заметим, что в эти самые дни Суворов, разбив французские войска на берегах Адды, помог австрийцам овладеть Кремоною и с торжеством вступил в Милан.

Военные действия и приготовления венгерского войска к походу в следующем 1801 году побудили палатина Иосифа отправиться в Вену. Супруга его, не смотря на свою беременность, ему сопутствовала. Положение, в котором и последняя простолюдинка имеет право на внимательность и сострадание, не обезоружило злобы императрицы Терезии. Явно оказывая пренебрежение в палатине, она доверила ее попечениям доктора невежды и грубияна. Под предлогом диэты, палатине не дозволяли употреблять в пищу яства, любимые ею, или те, на которые позвала ее, свойственная беременным, прихоть вкуса (идиосинкразия): дочь о. Самборского стряпала кушанья великой княгине; провизию покупал сам ее духовник. Вместо спокойствия, [510] необходимого беременной, ей дозволяли сопутствовать супругу в его разъездах из Вены в Офен, из Офена в Эденбург. Советы к сбережению здоровья великой княгини давались совершенно на перекор гигиеническим условиям. Ей отсоветывали ехать в Офен водою и она отправилась по тряской дороге, сухим путем. Приспешница, императрицы Терезии, какая-то дама ¹⁵ убедила великую княгиню сопутствовать своему супругу и в Эденбург. Утомленная этими переездами, больная располагала отдохнуть здесь и, если возможно, пробыть в Эденбурге во все время родов; император Франц «приказом» повелел палатину, вместе с супругою, ехать в Вену. В столицу Австрии великая княгиня отправилась в твердом убеждении, что там ожидает ее смерть и погрузилась в тяжелое, грустное раздумье, предшествовавшее страдальческой кончине.

Император австрийский, двор со всеми своими партиями тревожились о беременности палатины, разумеется, не по чувству человечества, а единственно вследствие соображений политических. Рождение младенца мужского пола (по мнению венского кабинета) должно было неминуемо повлечь за собою отложение Венгрии от австрийского владычества и воцарение в ней новой династии от корня русского императорского дома.

Приблизилось время родов злополучной палатины, доверенной попечениям опытного акушера. Для облегчения ее страданий он был принужден прибегнуть к хирургической помощи и ускорил рождение младенца женского пола, жившего несколько часов. На девятый день палатина встала с постели, ибо, по признанию докторов, была вне опасности. К вечеру у нее открылся бред, а к половине шестого часа утра 4-го (16-го) марта 1801 года она скончалась... Один из врачей, производивших вскрытие, сообщил приятелю о. Самборского, под строжайшим секретом, будто в левом легком палатины оказалось повреждение. «Это обстоятельство в медицинской письменной визитации», — говорит о. Самборский в своих Записках, — «было утаено. Разные люди — разные причины полагали смерти ее высочества; но я не дерзаю утверждать дела, мне неизвестного» ¹⁶.

По свидетельству о. Самборского, даже трупу страдалицы не было оказано должного уважения. До предания его земле, [511] обер-гофмейстер распорядился о помещении гроба в подвал капуцинской церкви, в котором рыночные торговки складывали лук, чеснок и всякую зелень. О. Самборский настаивал на помещении гроба с телом великой княгини в православной дворцовой церкви, но в этом ему отказали. Гроб был сначала перенесен в дом, находившийся в собственном саду палатины, потом в церковь. Перенесение это происходило при огромном стечении православного населения Офена. Католические патеры, желавшие принять участие в печальной церемонии (чтобы доказать народу вымышленное соединение обрядов западной церкви с обрядами церкви восточной), были отстранены усилиями о. Самборского. Непритворные слезы народа, горячее его сочувствие к российскому императорскому дому показались австрийскому правительству злонамеренной демонстрацией, — и обер-гофмейстер дворца палатина оффициальною нотою предложил о. Самборскому поспешить погребением и исполнить этот обряд «ночью и инкогнито». Однако же, по настоянию о. Самборского, австрийское правительство разрешило предать погребению тело усопшей великой княгини днем, с подобающими почестями и по обряду греко-российской церкви, на капуцинском кладбище. Заискивая расположения только что воцарившегося императора Александра I, недавние гонители православия отделили в окрестностях Офена участок земли для построения церкви и при ней кладбища. В эту церковь, освященную 30-го августа 1801 г., был перенесен гроб с останками великой княгини палатины Александры Павловны... В первые века христианства храмы созидались над местами погребения мучеников: православная церковь в Офене построена над гробом праведницы и служит ей поныне достойным памятником.

Но и на дальнем родимом севере намять о великой княгине сохранена заботливостью нежной ее родительницы. В городе Павловске, на том месте, где был садик великой княжны Александры Павловны, в 1814 году был воздвигнут монумент трудов талантливого Мартоса (ум. 1835 г.): «юная женщина, существо как бы сверх земное, над которою взошла звезда новой жизни, готова покинуть мир сей. Жизнь, в виде гения, тщетно силится удержать удаляющуюся, она улетает, вперяя свои взоры в небеса». ¹⁷ [512]

Год кончины великой княгини Александры Павловны 1801 был тяжким, скорбным годом для императрицы Марии Феодоровны. В марте месяце она лишилась супруга (в ночь с 11-го на 12-е число); в последних числах пришло в Россию известие о кончине палатины венгерской; 12-го сентября того же года скончалась вторая дочь императрицы — Елена Павловна, наследная принцесса Мекленбург-Шверинская. Монумент в ее память, также в Павловске, и также трудом ректора Академии Художеств И. П. Мартосом, сооружен в 1810 г., на небольшом полуостровке, близь дворца. На невысоком столбе, составляющем памятник, находится барельеф из белого мрамора, изображающий гения, он опирается на обращенный к низу факел. На другой стороне столба надпись, означающая время кончины великой княгини, а именно: «Сентября 12-го дня 1801 года». Местоположение вокруг обоих памятников весьма живописно.

Прилагаемая виньетка изображает памятник Елене Павловне.

Комментарии

1. См. в «Русской Старине», изд. 1873 г. т. VIII, стр. 649-690; 853-884; изд. 1874 г. т. IX, стр. 37-56; 277-300.

2. Великий князь Александр Павлович.

3. Регент — герцог Зюдерманландский. Ред.

4. Генеральша Ливен, наставница великих княжен. Ред.

5. Об упрямстве и шалостях великого князя Константина Павловича (в отроческом возрасте) см, в отчетах 1789-1790 гг. его воспитателя Лагарпа («Русская Старина» изд. 1870 г., изд. второе, т. II, стр. 193-205). Ред.

6. Бал, на который великая княгиня отказывалась ехать, был дан по случаю дня рождения великой княжны Анны Павловны (12-го сентября); см. о том в «Сборнике Русского Исторического Общества» (том IX, 1872 г., стр. 305–306): письмо императрицы Екатерины II к генералу Будбергу от 17-го сентября 1796 г. Ред.

7. «В принципе и не желая призвать последствий оного».

8. Sine qua non.

9. To-есть, шведского короля. Ред.

10. Секретарю шведского посольства. Ред.

11. См. «Сборник Русского Исторического Общества», том IX, 1872 г., стр. 316. (Собственноручное письмо Екатерины II к генералу Будбергу 19-го сентября 1796 г.). Ред.

12. Много любопытных подробностей о сватовстве шведского короля находится в записках Массона (Memoires secrets sur la Russie. Londres, 1802, in 8°. Tome I, pp. 1–54). Они достойны внимания, как отголосок злоречия европейских кабинетов того времени, для которых прискорбное событие в семействе Екатерины II было богатым источником для самых превратных толков, даже для клеветы. Массон относится к России со злонамеренным пристрастием, свойственным многим иностранцам в их повествованиях о России, а потому его Записки, во многих местах, не заслуживают безусловного доверия. Ред.

13. О свержении Густава IV, см., между прочим, депешу Алопеуса в соч. Богдановича: «История царствования Александра I», том II, прилож. к стр. 396. Ред.

14. Записки Самборского были напечатаны в газете: «День» (1862 г., № 37: «эпизод из истории отношений Австрии к России» из «Воспоминаний А. А. Самборского» и в «Памятниках новой русской истории», издание 1872 г., т. II, Спб., отдел второй, стр. 47–67. Ред.

15. Отец Самборский не называет ее по имени. Ред.

16. Донесения врачей о вскрытии и погребении тела усопшей были доставлены императрице Марии Феодоровне. Все эти бумаги хранятся в библиотеке дворца города Павловска в особом конверте, со своеручною надписью императрицы: «Papiers qui ont rapport a la maladie, а la mort, a l’enterrement et а l’heritage de feue ma fille la Grand-Duchesse Alexandrine. — Lettres de l’archiduc a feu l’Empereur Paul». (Бумага, относящиеся до болезни, кончины, погребения и наследства покойной моей дочери великой княгини Александры. Письма эрцгерцога к покойному императору Павлу). Ред.

17. См. «Путеводитель по саду и городу Павловску», составленный П. Шторхом, с 12-ю видами, рисованными с натуры В. А. Жуковским, и планом. С.-Петербург, 1843 г., 70 стр., в 32-ю д. Доныне это единственное описание любимой резиденции императрицы Марии Феодоровны. Но помимо того, что «Путеводитель» г. Н. Шторха составляет ныне редкость библиографическую, он написан тридцать лет тому назад, в течение которых Павловск значительно изменился, а потому желательно было бы увидеть в печати новое подробное описание города Павловска, с которым соединено так много исторических воспоминаний из жизни императрицы Марии Феодоровны и ее семейства. Ред.

Текст воспроизведен по изданию: Исторические материалы в библиотеке дворца города Павловска // Русская старина, № 3. 1874