-

ИМПЕРАТРИЦА ЕКАТЕРИНА II.

Исторические материалы, хранящиеся в Библиотеке дворца города Павловска.

Печатаются с разрешения Его Императорского Высочества Государя Великого Князя Константина Николаевича.

1796. ¹

Шведский король в Петербурге.

Последний год царствования императрицы Екатерины II был ознаменован в ее семействе событием печальным, которое имело, как полагают, гибельное влияние на здоровье государыни и, может быть, способствовало ее кончине. То было сватовство короля шведского Густава IV Адольфа за великую княжну Александру Павловну, старшую дочь великого князя Павла Петровича, любимую внуку Екатерины II. Хотя отличительною чертою русской политики, со времен Петра Великого, всегда была незлопамятливость в отношении иностранных держав, заключавших мир, с империею, тем не менее, в данном случае, родственный союз России со Швециею возбудил удивление во всей Европе. Он был задуман Екатериною II и Густавом III тотчас по окончании войны, столь бесславной для короля шведского, когда, одновременно с поражением шведских войск на суше и на море, Екатерина II, осыпая короля насмешками в своих письмах к приближенным ², предавала Густава осмеянию даже на театральных [278] подмостках ³. Причины этого резкого перехода от недавней ненависти в приязни заключались в неурядице, порожденной французскою революциею в политической системе Европы. «Злое существо милее злейшего», сказал Шекспир, и в сознании этой истины, для противодействия революции французской, Екатерина II дружелюбно протянула руку недавнему врагу России, но еще того злейшему противнику Франции ⁴. Не прошло и году со времени заключения мира Швеции с Россиею (в Вареле, 14-го августа 1790), как в Дротнингольме был между ними подписан новый трактат, обеспечивавший Густаву III со стороны с.-петербургского кабинета денежную помощь, с условием, чтобы она была употреблена для действий против французской революции. На сейме, созванном в Гефле (23-го января 1792 г.), король обсуждал способы к приведению в порядок внутренних государственных дел, с целию посвятить себя отважному, но непосильному предприятию, раздавить революционную гидру. Ослепленный этой мыслию, Густав III упустил из виду, что дух революции проник и в Швецию; что фанатики и приверженцы революции находились в кругу его приближенных. В ночь с 15-го на 16-е марта 1792 года, смертельно раненный в маскараде Анкарстремом, Густав III скончался через две недели, завещая престол малолетнему своему сыну Густаву-Адольфу, а регентство, во время его несовершеннолетия, брату своему герцогу Карлу Зюдерманладскому ⁵.

Вестником о кончине Густава III был в Петербурге шведский генерал Клингспорр: он первый сообщил императрице о намерении покойного короля породниться с российским царствующим домом посредством бракосочетания своего сына со внучкою Екатерины II. Это сообщение вовсе не имело характера оффициального; однако же, императрица отнеслась к нему с живейшим [279] сочувствием, предвидя от родственного союза со Швециею многие выгоды для России и в настоящем, и в будущем. Этот союз обеспечивал, во-первых, владычество русского флота на Балтийском море; во-вторых, уничтожал влияние Порты Оттоманской на отношения стокгольмского кабинета к петербургскому. Последняя война доказала, на сколько Швеция может вредить России неприязненными своими действиями при частых столкновениях империи с Турциею. Наконец, в третьих, брак короля шведского с великою княжною российского императорского дома прочней всего мог скрепить союз обоих государств при их борьбе с французскою революциею. Прозорливость Екатерины могла служить порукою за безошибочность этих воззрений, — хотя, в то время королю-жениху было только четырнадцать, а великой княжне-невесте — девять лет. Кроме того (что было еще важнее вопроса о возрасте), было известно, что наследник Густава III — сын графа Монка.

Король и королева шведские, чада своего века, платили дань духу времени, относясь к супружеской верности с той легкостью, к которой приучили Европу Версаль и Трианон. Густав III был ветрен, непостоянен; супруга его платила ему за неверность тою же монетою. Однако же, ее сына Густав III признал за своего родного, оказывал ему знаки отеческой нежности, восхищался сам и других заставлял восхищаться его, будто бы, богатейшими способностями.

Густав-Адольф родился 1-го ноября 1778 года, а через семь лет (в исходе 1785) получил звание почетного члена упсальского университета. С младенчества его уверили, что он — чудо своего, времени по уму и способностям, чем содействовали развитию в нем высокомерия, чванства и неукротимого своенравия. В детстве и в отрочестве ни в ком не встречая себе противоречия, Густав-Адольф считал себя непогрешимым. Красивая наружность не мало способствовала также развитию в нем непомерного самолюбия, располагая в пользу юного принца большинство людей, привыкших судить по наружности и подчиняться первому впечатлению. Время доказало, как ошибочно было мнение людей об уме мнимого сына Густава III.

До восемнадцати лет Густав-Адольф, в руках герцога Зюдерманландского, был автоматом; в нем главную пружину заменяло самолюбие, затрогивая которое, регент умел подчинить державного питомца своей воле. В умственном отношении дядя и племянник были одинаково ограничены; но герцог, будучи старше, был хитрее короля: хитрость заменяла регенту и ум, и характер, так как ни [280] тот, ни другой не отличались в нем твердостью. Поставленный во главе правительства, Карл Зюдерманландский сознал необходимость существенных преобразований в государственном строе и эти преобразования, по его мнению, заключались в крутом перевороте и в постановке Швеции, в положение, диаметрально-противуположное тому, в котором она находилась при Густаве III. Покойный король был ненавистником революционных идей и мистических бредней; регент вызвал из изгнания барона Рейтергольма — мистика, сведенборгиста и чуть не якобинца, сделал его ближайшим своим советником. Рейтергольм, друг Франции, отвлекая регента от союза с Россиею, побуждал его возобновить дружеские сношения с Диваном и чуть-ли не с конвентом... И это криводушие в отношении к России герцог Зюдерманландский надеялся прикрыть личиною приязни и уважения к Екатерине II, выражая их в письмах, присланных с генералом Клингспорром и в намеках последнего на брак молодого короля с великою княжною Александрою Павловною.

Проникая тайные замыслы регента, императрица поручила графу Стакельбергу, русскому посланнику в Стокгольме, выразить шведскому кабинету ее воззрения на несообразность действий шведского правительства с уверениями герцога Зюдерманландского. Дальнейшие недоразумения между Россиею и Швециею могли повлечь за собою отказ в субсидиях, бывших для шведской государственной казны важным пособием, — и регент, надеясь рассеять основательные подозрения императрицы, с особенною энергиею принялся заботиться о браке короля с внучкою императрицы. Желая в сущности только выиграть время, чтобы успеть склонить Порту к разрыву с Россиею, герцог повел переговоры о сватовстве, как бы под рукою, в тайне, отправив для этого в Петербург Барона Виталя, родом еврея, даже не принадлежащего к дипломатическому корпусу. Этого «фактора» Екатерина II не приняла, поручив объясниться с ним князю Платону Александровичу Зубову. На секретное предложение регента императрица отвечала оффициальным выражением удовольствия. Этим действием Екатерина II одновременно обличила лукавство регента и ускорила решение вопроса, умышленно затягиваемое правителем Швеции и его клевретом — Рейтергольмом. Вместе с тем, государыня поручила графу Стакельбергу сделать шведскому кабинету представления о двусмысленных действиях в отношении к кабинету петербургскому. Регент, оскорбленный резким тоном русского посланника, просил императрицу об отозвании Стакельберга... Желание герцога Зюдерманландского было исполнено (в мае 1793 года); но, вместе с тем, Екатерина II приказала [281] остановить выдачу субсидии Швеции от петербургского кабинета. Ответом на протест Штедингка, шведского посланника в Петербурге, было указание на действия Швеции в Константинополе и на ее приязненные отношения к Франции... Только благоразумие Екатерины II и малодушие регента не допустили войны между Швециею и Россиею.

Взаимные отношения обеих держав были натянутые; пост русского посла в Стокгольме оставался не замещенным.

В октябре 1793 года, по случаю бракосочетания великого князя Александра Павловича, прибыл в Петербург с поздравлением от регента граф Штенбок. Он же оффициально возобновил переговоры о браке короля шведского. И на этот раз императрица препоручила ведение их князю Зубову. Нельзя сказать, чтобы они увенчались совершенным успехом. На требование императрицы, чтобы король вместе с дядею прибыл в Петербург, граф Штенбок отвечал, что это противно основным законам Швеции. Вопрос о свободном исповедании будущею королевою той религии, в которой она родилась и возрастала, не был решен положительно: ответ Штенбока был только успокоительный. Наконец, он же объявил, что не уполномочен на заключение брачного договора, для чего должен был прибыть в Петербург Рейтергольм. Не смотря на то, что дело не было решено окончательно, по всей столице разнеслась молва о помолвке великой княжны. Дружественные сношения со Швециею возобновились; их скрепило назначение графа Сергия Петровича Румянцева послом в Стокгольме… Это было затишье перед бурею: новый разрыв незамедлил.

Любимец покойного Густава III, барон Армфельд, составил в Стокгольме обширный заговор для устранения герцога Зюдерманландского от регентства. Армфельд вел переписку с Екатериною II, всегда отличался приверженностью к России и ненавистью к регенту и Рейтергольму. Когда заговор был открыт, Армфельд бежал сперва в Неаполь, потом — в Австрию; отсюда перебрался в Россию. Приняв его весьма благосклонно, Екатерина II назначила Армфельду значительную пенсию и, согласно собственному его желанию, дозволила поселиться в Калуге. Это покровительство, оказанное Россиею шведскому государственному преступнику, имущество которого было конфисковано, а имя прибито к позорному столбу, окончательно озлобило регента пробив императрицы. Неловкость положения петербургского кабинета увеличивали письма Екатерины II к Армфельду, отданные им на сохранение лорду Гарвею, [282] английскому министру во Флоренции, и проданные (в копиях, или в подлинниках) его секретарем за 4,000 червонцев агенту шведского правительства. В письме своем, по этому случаю написанном к Екатерине II, регент указывал на нарушение ею прав международных, прибавляя к тому, что не предает гласности ее писем к Армфельду, единственно не желая компрометировать государыню. Чтобы примирить регента с императрицею и в тоже время исторгнуть Армфельда из-под покровительства России, Рейтергольм дал совет герцогу в четвертый раз поднять вопрос о браке короля, на этот раз чрез посредство Штедингка.

Первоначально поставлены были три пункта: 1) о приданом великой княжны; 2) о переходе ее в лютеранизм; 3) о выдаче Армфельда. Первые два пункта были на время отстранены, на третий императрица отвечала решительным отказом. Дело усложнилось и, в довершению затруднений, в то самое время, как в Петербурге Штедингк вел переговоры о браке Густава-Адольфа с великой княжной, регент объявил в Стокгольме о помолвке короля с принцессою Мекленбург-Шверинскою. 1-го ноября 1795 года было отпраздновано обручение и во всех стокгольмских церквах совершены были молебствия о здравии будущей королевы... На этот раз в это дело вмешался сам король и объявил регенту, что не имеет желания жениться на принцессе Мекленбург-Шверинской. На отвращении короля к этой невесте Екатерина II основала надежду сочетать его браком со своею внучкою. В предупреждение разрыва со Швециею императрица, отозвав Румянцева, послала в Стокгольм поверенного в делах барона Будберга ⁸, а для переговоров о браке — его однофамильца Андрея Яковлевича Будберга ⁹. Не смотря на происки Рейтергольма, действия генерала были на столько успешны, что чрез полгода после его прибытия в Стокгольм (в феврале), именно 3-го (14-го) августа 1796 года, король шведский, под именем графа Гага, и регент, под именем графа Ваза, прибыли в Петербург для испрошения руки великой княжны Александры Павловны. В свите короля находились: барон Эссен, адмирал Штедингк, [283] граф Стенбок; бароны: Шверин, Флемминг, Раламс; графы: Ферзен, Розен, генерал Стромфельд ¹⁰.

Приглашая короля шведского в Петербург, Екатерина II надеялась, что личное его свидание с предназначенною ему невестою произведет на Густава сильное впечатление и в его сердце западет чувство любви к той, которая, по своим внешним и душевном качествам, действительно была вполне достойна самой пылкой любви.

Великая княжна Александра Павловна родилась 29-го июля 1783 г. В год прибытия в Петербург шведского короля ей было только тринадцать лет; но в этом полуотроческом возрасте она уже отличалась светлым умом, редкими душевными качествами, нежностью чувств и прелестною наружностью. Зная своего жениха по слухам (которые почти все были в его пользу), ознакомясь с его наружностью по портретам (тоже и польщенным, и прикрашенным), великая княжна чувствовала к королю глубокую симпатию, заочно его полюбила первою любовью. Политические соображения, которыми руководствовалась Екатерина II при сватовстве короля, казались великой княжне предопределением свыше; в воле державной своей бабки она видела волю Провидения и с детской доверчивостью покорилась ей.

Переговоры о браке длились четыре года. В этот период времени и король шведский из красивого мальчика сделался статным юношей; вполне развился физически и почти нисколько в отношении умственном. Обхождение его отличалось то холодностью, то резвостью; плохо воспитанный, он позволял себе иногда грубые солдатские выходки и ухватки, подражая Карлу XII, которого он взял себе за образец. Желая подражать, он только передразнивал. Так, покойный Густав III воображал, что он подражает Густаву-Адольфу, наряжаясь в его доспехи. Некоторые странности и причуды молодого короля обличали в нем, кроме сумасбродного характера, и черствое сердце. Но могли-ли эти недостатки быть замечены великой княжною, когда сама Екатерина II относилась к ним с величайшей снисходительностью.

Первое впечатление, произведенное шведским королем при [284] петербургском дворе, расположило всех в его пользу. Чествуя высокого гостя празднествами, парадами, балами, императорская фамилия, до времени, не приступала в вопросу о главной цели его путешествия в северную столицу, в которой Густав IV-Адольф пробыл более месяца...

Прежде, нежели мы приступим в письмам императрицы и августейших ее детей, считаем необходимым заметить, что все бумаги, относящиеся до этого дела, были приведены в порядок в библиотеке дворца города Павловска заботливостью императрицы Марии Феодоровны и затем свято сохранены для истории преемниками ее, Августейшими владельцами города Павловска.

Императрица хранила малейший лоскут бумаги и самую ничтожную безделицу, если только с ними сопрягались воспоминания, как отрадные, так и печальные; таким образом, в библиотеке дворца города Павловска, кроме рисунков, трудов августейших детей императрицы Марии Феодоровны, кроме учебных их тетрадей, сохраняются даже ее учебные книги и выписки. Что касается до писем и бумаг, относящихся до сватовства короля шведского, то они хранятся в особом пакете с надписью собственной руки императрицы Марии Феодоровны:

«Копии с моих записок и писем к императрице о шведском деле, писанных императрицею к императору, ее подлинные письма и записки, а также и одно письмо регента и мой ответ» ¹¹.

Все копии сняты императрицею Мариею Феодоровною собственноручно. Между подлинными записками многие набросаны карандашем на небольших отрывках бумаги. К этому пакету приложен другой, заключающий в себе письма императрицы к великой княжне Александре Павловне, с надписью ее руки:

«Письма бабушки из России» ¹².

Всех писем восемь; их писала Екатерина II своей любимой внучке большею частию во время своего путешествия по России в 1787 году (когда великой княжне Александре Павловне было четыре года). В каждом из них немногими словами императрица выражала малютке так много нежности и ласки, что мы считаем не лишним привести эти письма в подлиннике. Ред. [285]

Из Киева, 20-го февраля 1787 г.

Спасибо тебе, Александра Павловна, за то, что ты не позабываешь меня, я сама часто мысленно с вами. Екатерина.

Из Киева, 26-го февраля 1787 г.

Александра Павловна, я-б прислала тебе мой портрет, но не знаю, какой тебе хочется — большой или маленький? Спасибо тебе за то, что ты меня любишь, я сама вас люблю. Екатерина.

Из Киева, 12-го марта 1787 г.

Александра Павловна, приятно мне весьма, что ты умна, не плачешь, но весела; будешь умна, тобою будут довольны. Спасибо, что ты меня любишь, я сама тебя люблю. Екатерина.

Киев. 19-го марта 1787 г.

Александра Павловна, портрет мой маленький я в вам пришлю, буде здесь подобный отыщу. Я вас мысленно целую. Екатерина.

Из Тулы, июня 21-го 1787 г.

Александра Павловна, что вы меня любите и помните, о том не сомневаюся; я сама вас люблю и помню. Екатерина.

11-го августа 1787 г.

Александра Павловна, я здорова и вас люблю и помню. Екатерина.

Сентября 12-го числа 1789 г.

Любезная внучка! По выздоровлении сестрицы вашей, надеюсь вас увидеть в добром здоровье. Мне приятно слышать, что вы учитесь хорошо. Заочно обнимаю вас всех. Прощайте, Бог с вами. Екатерина.

Александра Павловна, спасибо за то, что ты меня любишь, я сама тебя люблю; радуюсь, что ты здорова, живучи близ папеньки, надеюсь, что ты умница. Прощай, Бог с тобою. Екатерина.

_____________________________________________

Обращаемся к переписке императрицы с ее сыном и невесткою за время с апреля по ноябрь 1796-го года; вся эта переписка, как сказано выше, относится до шведского дела. Ред.

Императрица — великому князю с супругою.

Сию минуту получила я, любезные дети, и ваши письма, и ваших глухарей. Благодарю вас за тех и за других, и радуюсь вместе с вами, что вы позабавились на охоте. Письмо моей милой дочери [286] выражает полное счастие; будьте уверены, что мое содействие в этом случае доставляет мне тем большее удовольствие. Что же касается до моего намерения — совершить путешествие в Царское Село, то я подожду, пока исправятся дороги. Вижу, что милый мой сын сильно старается подстрекнуть меня на это. На сегодня, баста! обнимаю вас обоих от всего сердца. Ваши дети здоровы; кланяюсь принцу.

Императрица — великой княгине.

30-го апреля 1796 г.

Сию минуту получила я ваше сегодняшнее письмо, любезная дочь Прошу вас, передайте моему любезному сыну, что я получила от архитекторов подписанный ими отчет о повреждениях в здании гатчинского дворца. Я приказала, чтоб они составили подробную ведомость о том, что требует безотлагательной починки. Прощайте; кланяюсь вам обоим.

Императрица — великой княгине.

23-го мая 1796 г.

Возвращая вам письма, которые вы мне сообщили, любезная дочь, я вас за них благодарю. Как то, так и другое не заключает в себе ничего успокоительного на счет положения вещей. Кланяюсь вам, равно как и моему любезному сыну.

Императрица — великому князю с супругою.

Я только что возвратилась к себе. Хотела посмотреть, как [287] пускают осетра в пруд, но его еще не привезли. Ваши письма, любезные дети, меня весьма приятно удивили; я получила их по моем возвращении. Сохраните ко мне чувства, которые вы мне выражаете, и будьте точно также уверены и в удовольствии, которое они мне доставляют, и в искренности моей любви к вам. Добрый вечер. Я подумаю о деле, которое вам так близко: надеюсь уладить его по вашему желанию. Другой раз поговорю с вами побольше, теперь же спешу, чтоб не помешать вашему сну, желая его вам спокойного и приятного. Обнимаю вас обоих от всего сердца.

Императрица — великой княгине.

Вы совершенно правы, любезная дочь, говоря, что я в настоящее время и особенно в настоящие часы не имею ни минуты свободной. Но я, в течение дня, постараюсь улучить минуту для свидания с вами. Обнимаю вас, любезная дочь.

Великая княгиня — императрице.

Они ¹³ на минуту ушли в кабинет великого князя. Пользуюсь этим временем, чтобы сказать, дорогая и добрая матушка, вам, что все идет, как нельзя лучше. Он невыразимо доволен, никогда ничего подобного не испытывал; в восторге от чувств малютки. Говоря о ней, он плакал. Когда регент и Штедингк удалились, он все останавливался, как бы желая что-то сказать, и [288] все это окончилось нежным объяснением, которое началось с дочери и покончилось маменькою.

Разговор великой княгини Марии Феодоровны с королем шведским. ¹⁴

(Перевод). Король говорил о трудностях, какие встретились бы при совершении бракосочетания зимой. Трудности эти относятся как к морскому переезду, так и к приготовлению аппартаментов для новобрачных, для чего пришлось бы тревожить королеву-мать.

Мой ответ: касательно морского переезда, адмиралы считают его весьма возможным до ноября. Затем, надобно полагать, что материнская нежность не станет делать затруднений и уступит несколько комнат. Потом говорили о характере королевы-матери, о ее боязливом нраве и ханжестве, о выборгской кампании и об опасном положении флота, спасшегося, благодаря Чичагову...

Регент выразил сожаление, что они еще не пришли к соглашению с нами. «Чья вина?» спросила я со смехом. Он повторил свою фразу. Тогда я продолжала, все смеясь:

— «Ваша, любезный кузен».

— «Как моя?» возразил он.

— «Что у вас была за мысль», продолжала я, «начинать дело о браке с Мекленбургом?»

— «Ho», сказал он, «вы нам отказали и г. Марков даже сказал Штедингку, чтобы более об этом не говорить».

— «Но», возразила я, «вы вероятно сопровождали ваше предложение невозможными условиями».

Он отвечал: «Были затруднения на счет вероисповедания, как теперь на счет других предметов, но они могли, быть устранены. Вместо того, я получил отказ, а в завещании ясно сказано, что король должен быть обручен непременно до своего [289] совершеннолетия. Я обратился к Мекленбургу и думаю, что вы сделали бы тоже самое на моем месте».

Я отвечала, не переставая смеяться:

— «Нет, любезный кузен, я бы так не поступила».

— «Я на вашем месте думал бы тоже самое», сказал он; «но вы на моем сделали бы тоже, что и я».

Я отвечала, все смеясь:

— «Видите-ли, любезный кузен, я на столько самоуверена, что, полагаю, вы на моем месте думали бы, как я, но я на вашем не поступила бы так, как вы....».

Все это сопровождалось смехом; он был в отличном расположении духа.

Он еще прибавил, что никто сильнее его не желает наступления минуты брака короля, — что эта минута увенчала бы его дело. Кроме того, он сказал, что предложит королеве-матери свои комнаты.

Король мне тоже говорил о трудностях, какие он предвидел для совершения брака в ноябре. Я ему возражала тоже, что и регенту, прибавив: «что так как он — король и так как императрица изъявила свое согласие, то все должно устроиться».

— «Но», заметил он, «необходимо сделать некоторые приготовления, и если мы потеряем октябрь месяц, то в ноябре уже свадьба невозможна».

— «В таком случае», возразила я, «не теряйте октября месяца» .

— «Это не от меня зависит», сказал он.

— «Как», воскликнула я, «вы накануне того дня, когда вся власть перейдет в ваши руки, и вы не можете теперь ускорить необходимых приготовлений!»...

Он окончил уверением, что будет очень счастлив, если это удастся...

Великая княжна Александра Павловна — великой княгине Марии Феодоровне.

(В ответ на письмо, которое я писала ей в день пребывания у нас в Гатчине короля и под его диктовку). ¹⁵

Любезнейшая маменька, сию минуту получила я ваше дорогое письмо, наполненное интересными известиями и целую ручку моей дорогой маменьки и из глубины сердца благодарю ее за все, что [290] она делает для своей дочери. Еслиб граф Гага был еще в Гатчине, я просила бы маменьку сказать ему от меня все, что она сама сочтет нужным, потому что маменьке известны сердце и чувствования ее дочери. Бабушка меня сегодня благословила. Жду с нетерпением счастия — видеть моих дорогих родителей; я смею надеяться, что они мне не откажут в той же милости. Покуда целую им руки и прошу их допустить к их стопам ту, которая с нежной почтительностью остается дорогих родителей моих покорнейшею и послушнейшею дочерью... Александра.

Императрица — великому князю и его супруге.

(На другой день после праздника у Самойлова).

17-го августа.

Мне передали во время обеда ваши сегодняшние письма, любезные дети. Вчерашний день прошел не без затруднений: я это сама заметила также, как и вы. Король вошел в круглую комнату, в которой я сидела. Так как я обещала ему дать ответ через три дня, а вчера настал срок, то и сказала ему, лишь только он освободится от своих обязательств с герцогом Мекленбургским, я готова выслушать его предложение. Мне уже было известно о затруднениях, возникших по поводу вероисповедания. Он пробормотал несколько фраз благодарности и уверений в дружбе. Затем мы долго говорили о вещах посторонних; потом я встала, [291] чтобы вернуться в бальную залу. Тогда он, стоя, заговорил о том, как, по долгу честного человека, он обязан объявить мне, что основные законы Швеции требуют, чтоб королева исповедала одну религию с королем: таков был до сих пор порядок вещей.

Я отвечала: «мне известно, что законы были чужды веротерпимости в начале протестантства; но покойный король, его отец, издал, чрез самих епископов, новый закон, который дозволял всем, не исключая и короля, вступать в брак с супругой, исповедующей ту религию, которую он сочтет подходящею».

Он ответил мне опасениями, чтоб умы подданных не взволновались против него.

Я возразила, что ему лучше знать, как следует поступить, и приняла весьма серьезный вид. Тогда он начал-было повторять уже прежде сказанное, но я, молча, медленно приближалась в двери. У него были слезы на глазах.

Это — вопрос партий. Каждая желает, чтоб брак был признан ее делом и, повидимому, каждая считает делом чести помешать успеху другой; но в сущности, полагаю, что они не посмеют вернуться домой, не заключив брака, так как......... ¹⁶ очень обозначено. Что герцог сказал моему любезному сыну, будто он не имел ответа отсюда, это правда, потому что он никогда об этом иначе не говорил, как чуть не требуя головы Армфельда, или прибегая к каким-либо другим дерзостям, на которые, как [292] он знал и как ему это объявили, нечего было и отвечать. К тому же заметьте — я в первый раз слышу, что мекленбургский брак был по договору. Но каким же образом это могло быть, когда за невесту, со всеми ее именами и прозвищами, молились во всех церквах, как за будущую королеву, а обручение праздновалось перед лицом всей Швеции? Эти господа ежеминутно запутываются в своих собственных сетях, потому что плутни свои принимают за ловкость. У молодого Кемда ¹⁷, как мне кажется, доброе и чувствительное сердце, но ему еще всего только семнадцать лет. Прощайте, кланяюсь вам.

Императрица — великому князю.

25-го августа 1796 г.

Мне было весьма досадно, любезный сын мой, что нездоровье помешало вам вчера у меня обедать. Посылаю моего камердинера осведомиться о состоянии вашего здоровья, и вот что я имею вам сообщить. Вчера после обеда я вышла в сад и села на скамью, под деревьями, против лестницы. Молодой король пришел туда же и сел возле меня. Остальное общество пило кофе на лужайке цветника. Увидя себя наедине со мной, он сказал, что пользуется этой минутой, чтобы открыть мне свое сердце. После нескольких приветствий и небольшого замешательства, он очень ясно высказал мне свою склонность к вашей старшей дочери и свое желание получить ее в супруги, если она не окажет к тому сопротивления.

Я отвечала, что моя дружба к нему побуждает меня [293] снисходительно его слушать; но я должна представить ему, что несчастные обязательства, которые он заключил, не дозволяют ему затевать новых до тех пор, пока первые не будут окончательно расторгнуты.

Он возразил, что таково же точно и его намерение; просил верить его слову и дать ему мое согласие, но, однако, выразил желание хранить все дело в тайне, пока оно не будет окончательно решено.

Я потребовала несколько дней на размышление. Знаю, что ни вы, ни моя любезная дочь не будете этому противиться, но что вы, однако, за одно со мной, желаете, чтоб все совершилось прилично. Вы видите, в каком положении находятся дела. Я сочла за лучшее вас о том уведомить, для того, чтоб вы, когда поправитесь, приехали в город, так как гораздо легче говорить, чем писать, а дело приближается в развязке. В случае же (чего, Боже, сохрани) вы не в состоянии будете приехать в город до послезавтра, то пришлите мне открытое письмо от вас обоих с вашим согласием и благословением вашей старшей дочери. Я ей передам его сама, когда сочту нужным, а покуда не настанет время, она ничего о том не будет знать. Прощайте, обнимаю вас.

Великая княгиня — императрице.

(Копия моего письма).

Павловск. Среда, 27-го августа (после бала у Самойлова).

Дрожайшая матушка, хотя у меня и нет ничего интересного [294] для сообщения вашему императорскому величеству, однако, долгом считаю, дрожайшая матушка, рассказать вам о том, как мы провели вечер. Наша малютка села возле меня и сказала, что она сейчас говорила с папашей, который дал ей свое благословение, и просила меня сделать тоже. В течение нашей беседы, я с ней говорила в том смысле, как мне было сказано вашим императорским величеством. Регент поместился близ меня, где и оставался очень долго, но был чрезвычайно молчалив. Разговор наш шел о Стокгольме и об обществе этого города. Он, в течение всего вечера, был очень смущен, точно также, как и король, который за ужином говорил односложными словами; сидел между Александриной и мною. Лишь только ваше величество удалились, регент ушел к королю в кабинет, где у них было продолжительное совещание. Немного погодя, регент опять удалился в кабинет с Рейтергольмом. Король очень мало танцовал с Александриной. В его обхождении заметно было смущение: он реже обыкновенного подходил к нам и был менее обыкновенного разговорчив. [295]

Вот верный рассказ о тон, как был проведен вечер. Ваша материнская доброта, ваши старания, ваши бесконечные заботы победят все трудности, любезнейшая матушка, — таково предчувствие моего сердца. Повергаю себя к стопам вашим и с глубочайшим почтением остаюсь, любезнейшая матушка, ваша покорнейшая и послушнейшая слуга и дочь Мария.

Великая княгиня — великому князю Павлу Петровичу.

(Писано ночью, но приезде в Павловск, затем, чтоб записка была вручена великому князю на следующее утро при пробуждении, так как я боялась проспать, возвратясь очень поздно).

28-го августа 1796 г.

Вот, любезный друг, записка, которую Салтыков передал мне для вас. Дела Александрины, повидимому, идут, как нельзя лучше. Король много с ней танцовал и говорил, вследствие чего бал продлился до двух часов утра. Он и регент были чрезвычайно веселы. Завтра я вам расскажу все подробности, теперь же, [296] признаюсь, мне очень хочется спать. Марков сказал мне, что этот день должен решить все. Доброй ночи, любезный друг.

Великая княгиня — императрице.

(После праздника у Безбородко).

29-го августа 1796 г. Павловск.

Любезнейшая матушка, долгом себе поставлю отдать вашему императорскому величеству отчет о вчерашнем вечере, в котором я вижу добрые предзнаменования, ибо внимательность короля к Александрине была очень заметна.

Он танцовал почти только с ней одной и даже после минуэтов, видя, что дети просили у меня позволения протанцовать еще один контр-данс, подошел к регенту и сказал ему что-то на ухо, после чего тот принялся от всей души смеяться. Я осведомилась о причине его смеха. Он мне отвечал: «король спросил у меня: получили-ли молодые княжны позволение еще танцовать? Я отвечал ему: «да», на что он сказал: «в таком случае, я тоже должен танцовать».

И действительно, он опять ангажировал Александрину. Они часто и по долгу сидели вместе, во все время разговаривая и свободно, и весело. Король в течение вечера рассказывал мне о своем образе жизни, о ежедневных своих занятиях, повторяя часто, что очень скучает в Стокгольме, и что, уделив работе определенные часы, он остается один, сложа руки, что чрезвычайно скучно. [297]

Сказал, что хотя уже испытал не мало горя в жизни, но видел его особенно много в течение двух последних лет, так что оно даже отвлекало его от занятий. Повторил мне это несколько раз, с особенным ударением на этой фразе и на продолжении времени двух лет, как бы вызывая на расспросы о причине его горя.

Я, однако, сочла обязанностью сделать вид, будто этого не замечаю. Регент был необыкновенно весел и уверял, что в Стокгольме никогда не видел короля таким веселым, как здесь. Он мне до бесконечности расхваливал детей, и действительно, постоянно ухаживал за малютками, даже танцовал с ними контр-дансы. Еще сделала я одну заметку, которую считаю долгом сообщить вашему величеству. Регент каждый раз кланяется Александрине с заметным уважением, делая поклоны перед ней ниже, чем перед другими.

Г. Рейтергольм, говоря мне об их пребывании здесь и об их удовольствии, сказал, что взоры всей Европы устремлены на это свидание и что от короля зависит упрочить свое счастие.

Отдав вам отчет, любезнейшая матушка, обо всем, что касается нашей малютки, считаю нужным передать вам еще анекдот, рассказанный мне регентом о покойном короле. Мы говорили о Берлине, где, по его словам, образ жизни совершенно изменился, и о моей кузине. Он заметил: «Вам, может быть, не известно, что в бытность принцессы Луизы с ее родителями в Спа, там ее видел покойный король и так ею пленился, и она [298] произвела на него такое сильное впечатление, что он постоянно хранил ее портрет, не покидал его до самой Смерти, и даже помышлял о разводе».

Вот, милая матушка, верное в коротких словах описание вечера, который, мне кажется, доставил большое удовольствие нашим заинтересованным этим делом молодым людям. Они действительно веселились, показывая много оживления и непринужденности. Мой муж повергает себя к стопам вашего величества. Я, следуя его примеру, приношу уверение в глубоком уважении, с которым остаюсь, любезнейшая матушка, ваша покорнейшая и послушнейшая слуга и дочь Мария.

Императрица — великой княгине.

29-го августа 1796 г.

Благодарю вас, любезная дочь моя, за ваш рассказ. Надеюсь, что, с Божьей помощью, все пойдет хорошо. Сегодня решительно нет ничего нового. Кланяюсь вам, равно как и моему любезному сыну.

Великая княгиня — великому князю Павлу Петровичу.

(В день св. Александра Невского).

30-го августа 1796 г., в половине второго часа пополудни.

Добрый и дорогой друг мой, первый акт окончен и я спешу отдать в нем отчет тому, о ком мое сердце непрестанно думает. Угадайте, о ком идет речь. [299]

Я приехала в 10 часов и 3/4. Мне еще убирали голову, как пришел Барятинский и сказал мне от имени императрицы, чтоб я открыла бал полонезом с королем. Было еще так рано, что я должна была торопиться, как безумная. Не было еще и 11 1/2, как императрица уже одевалась. Еще у Александра были гости и пришли к нам; но я уходила, мне надобно было явиться к императрице. Короля и регента я застала в кавалерской зале и, поздоровавшись с ними, прошла в брильянтовую комнату. Вышла императрица посмотреться в зеркало. Весьма милостиво расспрашивала меня о вас; потом осведомилась, получила-ли я ее вчерашнее письмо и сказала:

— «Пойдите, прошу вас, в комнату, где находится король, и займите его, пока я не выйду».

Я повиновалась этому приказанию. Дети вовсе не входили к ней в комнату и сначала оставались с королем, потом она на минуту позвала к себе младших.

Король и регент много расспрашивали меня о вас, любезный друг, до моего ухода к императрице, и когда я от нее возвратилась, после четверти часа ожидания, появилась императрица; произошла минутная остановка, потому что король и регент не знали, что им делать. Кажется, им подали знак и король немедленно вышел на средину, на встречу императрице.

За обедней (куда мы явились до прихода священников), императрица поместилась на детском ковре и пригласила короля стать рядом с нею. Был с нами и регент; императрица по временам подзывала его. Не было ни проповеди, ни целования руки архиерею, [300] ни представления александровских кавалеров; императрица прошла прямо в брильянтовую комнату, куда велела потом попросить короля и регента; мы, по обыкновению, пошли на свою половину. Двор был не особенно многочислен.

Вот, мой добрый друг, верное описание всего, что и как происходило. Прибавьте к этому, что я усердно молилась Богу о вас и что мысленно я гораздо чаще с вами, нежели в действительности. Дети у ваших ног; Николай здоров и находится здесь, в своих покоях. Когда я его видела, он был у груди. Александр получил от императрицы великолепный подарок. Прощайте, мой добрый и дорогой друг, обнимаю вас от всего сердца.

(Продолжение следует).

Комментарии

1. См. в «Русской Старине», изд. 1873 г. т. VIII, стр. 649-690, 853-884; изд. 1874 г. т. IX, стр. 37–56.

2. См. «Русская Старина», том IX, стр. 873, 879. Письма Екатерины II к римскому императору и в великой княгине Марии Феодоровне. Ред.

3. Сцена эрмитажного театра неоднократно служила Екатерине II, как бы альбомом для каррикатурных изображений личностей или событий, ей неприятных. Здесь представлена была, между прочим, комедия: «Обманщик», сочиненная императрицею для осмеяния графа Калиостро (выведенного под именем Калифалькжерстона) и здесь же, во время войны со Швециею, играна была оперетка «Горе-богатырь Косометович», написанная императрицею в насмешку над Густавом III. Ред.

4. См. «Русская Старина» 1871 г., т. III, стр. 484 и 605-628, собственноручные письма Екатерины II к гр. Стакельбергу.

5. По свержении Густава IV с престола, герцог, под именем Карла XIII, был провозглашен королем и царствовал с 1-го марта 1809 по 14-е января 1818 года. Ему наследовал им усыновленный Карл XIV (Бернадот), родоначальник ныне царствующей в Швеции королевской фамилии. Ред.

8. Барон Будберг скончался в преклонных летах, в 1833 году, в должности эстляндского генерал-губернатора. Ред.

9. Генерал Андрей Яковлевич Будберг (родился в 1750, скончался в 1812 году), незадолго до назначения своего в Швецию, сопровождал в Кобург возвращавшуюся из России принцессу Саксен-Кобургскую, родительницу избранной для цесаревича Константина Павловича невесты — принцессы Юлианы-Генриэтты-Ульрики, в святом миропомазании Анны Феодоровны (родилась 23-го сентября 1781). Цесаревич, как известно, развелся с супругою 20-го марта 1820 года. Ред.

10. Любопытные подробности о пребывании генерала Будберга в Стокгольме находятся в его письмах в Екатерине II, напечатанных вместе с ее ответами в «Сборнике Русского Исторического Общества» 1872 г., том IX: Переписка относительно несостоявшегося брава Густава IV-Адольфа с великою княжною Александрою Павловною (из семейного архива барона Андрея Федоровича Будберга), стр. 195-398. Ред.

11. «Copies de mes billets et lettres ae l’Impaeratrice sur l'affaire de Suede; de ceux que l’Imperatrice a ecrit a l’Empereur et des lettres et billets en original, de meme qu’une lettre du Regent et ma reponse».

12. «Lettres de grand Maman de Russie».

13. Король шведский и его дядя. Ред.

14. Черновой набросок, по-французски, написан чрезвычайно неразборчиво, поэтому оставлен нами в рукописи. Ред.

15. Эта и последующие над письмами пометы принадлежат императрице Марии Феодоровне. Ред.

16. Слово написано не разборчиво. Ред.

17. To-есть, шведского короля. Ред.

Текст воспроизведен по изданию: Исторические материалы в библиотеке дворца города Павловска // Русская старина, № 2. 1874