СТАРКОВ Я. И.

РАССКАЗЫ CTAPОГО СОЛДАТА О ВЕЛИКОМ СУВОРОВЕ

О КНЯЗЕ ПОТЕМКИНЕ ТАВРИЧЕСКОМ.

(Оттуда же).

Многие дают Светлейшему Князю Григорию Александровичу Потемкину Таврическому название великого политика, Государственного человека. Есть люди (или были), которые считают его и хорошим полководцем. Но всё это и обо всём решит время, будущность. И неумолимая История — истина откроет миру то, что ныне от нас сокрыто, — в теми.

Многое слышал я о Таврическом от Полковника Д. Г. Сп., бывшего при нем дежурным Штаб-офицером. Д. Г., живши пред Австрийскою компаниею и после нее у Князя Петра Ивановича Багратиона, говаривал не раз о делах Графа Петра Александровича Румянцева-Задунайского, об Александре Васильевиче Суворове-Рымникском, о Михаиле Федотовиче Графе Каменском, о Племянникове, Штофельне, Вейсмане, Репнине и о многих знаменитых людях прежнего времени. О Румянцеве и о Суворове говорил всегда с сердечною радостию. Он любил их, и слова его текли быстрою рекою, — светлою, прозрачною. О Потемкине же говоривши, иногда призадумывался. Надобно было усильною просьбою стащить с языка его несколько слов. — Вот несколько строк из его рассказов и из разговоров других многих значительных людей. Не ручаюсь за их достоверность. Я буду рассказывать только то, что слышал, и только то, что могу припомнить. Моего здесь нет ни слова.

I.

Потемкин — дворянин. Отец его Протоиерей, и брат родной отца его Премьер-Маиор. Этому последнему Григорий Александрович, обязан всем, потому что по его совету и по его просьбе у своих знакомых значительных людей Григорий Александрович определен в корпус Кавалер-Гардов [260] рядовым 1. Иначе был бы в духовном звании, в которое по окончании наук имел желание поступить.

II.

Потемкин в Русском Царстве вознесся на высочайшую степень. Во всех высоких правительственных местах был Президентом, во всех государственных заведениях начальником; был Русской армии Фельдмаршалом, был и в Запорожском войске, им восстановленном, простым козаком серомою (т. е. бедняком), пода, названием — Грыцько Нечеса; и в дополнение всего этого Польской Ржечи Посполитой был Гетманом, по конституции которой мог иметь при себе своих три полка войск. — И так незначительный Смоленской недостаточный дворянин был в России величайшим Боярином 2, и был в связях с домами знатнейших Польских вельмож.

III.

Под его распоряжением Украинские степи умножены народоселением, и открыты тут две Губернии. И Крым окончательно им же усвоен России. Город Херсон был его творение.

ІV.

В его время Русская армия получила новую обмундировку. Косы, пукли, щиблеты, шляпы, и прочее [261] на Прусской манер бывшее, были изгнаны. Солдаты были одеты легко, красиво, — по-Русски. Об этом Потемкин сказал так:

Солдат и должен быть таков,
Как встал, — так и готов.

V.

Потемкин сформировала из самых лучших и рослых людей Екатеринославский гренадерский полк в восемь тысяч человек, Екатеринославской егерский корпус в четыре тысячи, и Елизаветоградской конно-егерский полк в двенадцать эскадронов. Войска эти были его любимые, и как будто составляли его гвардию.

VI.

Он сформировал корпус пеших стрелков в тысячу человек из юношей Малороссийского Дворянства. Тут всякой рядовой был армии сержантом, и всякой сержант — уже прапорщик. Сержанты носили на своем кинжало-штыке серебрянные темляки.

VII.

Долго стояла армия на суше и флот на море пред Очаковым. Войск в распоряжении Потемкина было до 80 тысяч человек. Сверх того наблюдательная или резервная армия под началом Графа Петра Александровича Румянцева-Задунайского была в готовности. Отдельные от войск осадных корпуса под началом отличных Генералов, (а наиболее всего единственный Суворов), и флот ваш повсюду разбивали в прах Турецкую силу, и делили славу свою с славою Светлейшего. А он жил, и думал, — ну, конечно, не об Очакове, потому что как бы не взять его в самое короткое время, например, дней в двадцать, в тридцать! Очаков был гораздо слабее Измаила, а Суворов взял же Измаил, пробывши при нем не более шести-осьми дней, и взял, не имея ни такого числа войск и никаких особенных способов. Но Потемкин медлил. — Настала мокрая, холодная [262] осень, потом лютая жестокая зима, какой не помнили старики, — а он все-таки и не думал о взятии Очакова. Войска повырыли себе землянки, и в них укрывались кое-как от жестокости погоды. Лесу — нигде ни деревца, ни прутика; воды очень мало, степь голая! Люди и лошади терпели во всем ужасной недостаток. Больных было множество, смертность в людях и лошадях чрезвычайная. — Солдаты убедительно просили лично Князя Потемкина взять Очаков, но просьба не была уважена. Наконец в армии все чины стали тайно роптать; и Потемкин после девятимесячного облежания крепости решился на штурм; и Очаков взят 6-го Декабря 1788 года. — Потеря при этом из войск наших была не слишком значительна.

Что причиною такой медленности Потемкина, рассказывавшие не объясняли, даже Д. Г. Сп. не объяснял, а говорил только, и то в полголоса, как будто нехотя: «будут уверять, что Потемкин медлил от того, что должно было при штурме пасть много людей, а он жалел их, и ждал добровольной сдачи крепости. Да ништо мало померло во все время от лютой зимы и от недостатков? Едва ли не третья часть осадного войска пала! Но судить и рядить о том — не наше дело». Так говорил раз он, этот благороднейший, истинно Русской человек-дворянин. Его звали живым ходячим архивом дел и происшествий со времен блаженной памяти Императрицы Елизаветы Петровны до времени насильственной смерти Генерала Лазарева, случившейся в Грузии 3.

VIII.

После взятия Очакова Потемкин отправился в С.-Петербург. Здесь он награжден Матушкою нашею Государынею Орденом Св. Георгия первого класса. [263] Прием ему в С.-Петербург и при Высочайшем двор был достоин его желания. Но после данного им в Таврическом дворце известного миру единственного в свете бала, сделался не-весел, и казался нездоровым. Ничто ему уж не нравилось, ничто не прельщало; всем, что только высокое воображение умного, честолюбивого человека может пожелать, он в жизни своей, буквально говоря, пресытился. Глубокая дума овладела им; часто по нескольку часов сидевши с поникнутою головою, он не говорил ни слова. — В таком расположении духа отправился он из столицы к армии. Местопребыванием избрал в Молдавии город Яссы, и здесь, окруженный сонмом значительнейших вельмож Русских и иностранцев, жил как сибарит, как Римский Лукулл.

Уже с 1789 года во Франции распространился мятеж против законной власти. Горячие головы напитанные идеями Вольтера и Даламберта, повсюду возмущали народ, — буйствовали. Сын ада, Ингольштатской профессор Адам Вейсгаубт, принявший имя Спартака (известного Римлянина), раздувал в Германии огонь вольности и неповиновения законам. В Польше недовольные вельможи-честолюбцы составляли партии, желая возобновишь древнюю славу своих предков, не повиновались законам, не слушали Короля своего и истинно любивших отечество свое разумных людей; и обманутые Кабинетами некоторых Дворов, — за желание сохранить Польшу в целости, за ее охрану и за милости ненавидели и злились на нашу Матушку-Царицу, и по слепоте своей отвергали все, что Государыня наша им для их же пользы предлагала, и делали России всевозможные пакости.

Все это умножало горечь Князя Таврического. Лучшие планы его о восстановлении Греции не исполнились. Теперь рыцарски-храбрая, но легкомысленная Польша, влеклась усильно своими буйными слепцами-аристократами к совершенному падению. Дума глубокая, непроницаемая, расстроивала здоровье Потемкина. Он любил Польшу! [364]

Русские войска отдельных корпусов поражали повсюду неприятеля. Порта доведенная советами лукавых до крайности, изнемогала. Дело шло к миру; но Министры Англии и Пруссии удерживали ее от того, чтобы нанести последний и сильный удар Оттоманам, — Князь Потемкин в самое преддверие зимы дал повеление Графу Ал. Вас. Суворову — «во чтобы не стало, взять (грозную и неприступную) крепость Измаил». Отец наш Суворов знал опасность, и почти невозможность выполнить повеленное, но повиновался. С двадцатью осьмью тысячами человек войска, в котором было — половина козаков и флот под началом Адмирала де Рибаса, Суворов явился пред Измаилом; в самое кратчайшее время приготовил штурмовые способы, послал письмо Потемкина к Сераскеру, начальнику крепости, с требованием ее сдачи. Сераскер отвечал на письмо: «что скорее река Дунай обратится к началу своих источников, и небо соединится с землею, нежели падет Измаил». Суворов послал свое письмо к нему, уверяя словом, что, если не покорится Измаил, он возьмет его штурмом, и тогда пощады никому не будет. — Ответа не было. Пришлось штурмовать.

Потемкин, не надеявшийся на покорение Измаила, прислал повеление А. В. Суворову: «если предвидится невозможность взять Измаил, то оставить». Суворов отвечал ему: «намерение мое твердо, решено; два раза Русские были у ворот Измаила, стыдно будет, в третий раз отступить». И Измаил взят штурмом 11-го Декабря 1790 года 4. Штурм и [265] оборона его могут быть поставлены гораздо выше, нежели штурм и защита Саррагоссы в Испании, прославленный в нынешнее время. [266]

Суворов рапортовал Потемкину кратко так: «Измаил пал к стопам Ее. Императорского Величества!» — А Государыне-Матушке-Царице всеподданнейше донес сими только словами: «Знамена Вашего Императорского Величества развеваются на стенах Измаила». [267]

По взятии Измаила Князь Потемкин ожидал к себе Ал. Вас. Суворова. Он прибыл и явился. Великолепный Князь Тавриды встретил его, и с высоким благоволением милости говорил: «Граф Александр Васильевич! Чем могу я вас наградить за все победы над врагами, и за взятие Измаила? Скажите друг мой!» — Слова эти и тон, каким они приговорены были Князем, оскорбили Александра Васильевича. Он кланялся, и отвечал: «Помилуй Бог! Ваша [268] Светлость! — Столько милости!.... Меня никто не может наградить окроме Бога и всемилостивейшей нашей Матушки-Государыни-Царицы!!.... — Этим ответом Александр Васильевич нанес гордости Светлейшего сильный удар. До внутренности души оскорбился Таврический, но отмстить уж был не в силах. — Суворов по вызову Двора тогдаж отправился в С.-Петербург, и в Генваре 1791 года был уж там. Государыня Императрица, Мать наша, соизволила пожаловать его званием Подполковника Лейб-Гвардии Преображенского полка. — Отличие тогда высокое!

После взятия Измаила Порша увидала невозможность продолжать войну, без причин начатую; ясно уразумела, что советы Министров Англии и Пруссии имели пользу только собственную их Царств и вели Оттоманскую Империю к совершенному падению, искала мира, и Государыня наша дала им его. Мир заключен был в Август 1791 года.

Война кончена. Князь Потемкин по слабости своего здоровья просил у Государыни Императрицы увольнения от всех дел на покой в любимый свой город Херсон. Желание его было исполнено. В Октябре месяце он выехал из Ясс.

IX.

И в самом деле Потемкин казался крепко нездоровым. По пути в Херсон с ним были две значительные особы из дам и супруга Павла Сергеевича Потемкина, Прасковья Андреевна, урожденная Загряжская. Сверх многочисленной свиты, при нем были — любимец его Адъютант К. Ф. Боур, дежурный штаб-офицер Полковник Д. Г. Сп. и чиновник дипломатической части, с давнего времени безотлучно при нем бывший И. Л. Львов. Во все время поезда Князь Григорий Александрович был неизобразимо как задумчив. Переправляясь чрез реку Серет, разлившуюся от дождей необыкновенно водою, Светлейший на средине ее получил подарок при письме от высокозначительной особы. Вслед за тем в пути [269] Князь очень ослаб. Упросив дам отправиться вперед, вышел из своей кареты, лег возле нее, укрылся бывшим на нем плащем, — и скончался! Окружающие не подозревали его смерти, и долго долго ожидали его пробуждения; думали, что он заснул. — Это было 15-го Октября 1791 года.

Так кончил жизнь свою сын счастия, великолепный Князь Тавриды!!...

Вот стихи на память велеможному Бойярину Светлейшему, сочиненные Н. Л. Львовым:

Среди побед, во славе беспредельной
Герой здесь кончил жизнь. О! человек скудельный!
Коль жив ты, — умствуешь, объемлешь в мыслях свет;
Смерть придет, — блеск исчез, и с жизнью все минет.

Прах его похоронен в г. Херсоне, друзьями его и людьми, память его чтущими; по подписке на собранные деньги там воздвигнут ныне ему памятник.

X.

Князь Григорий Александрович Потемкин Таврический был богат, ибо мог все иметь, и в то же время был беден.... скуп и расточителен; добр, помнил добро, ему сделанное, забывал обиды, ему нанесенные, и мстил многим до горечи. Честолюбию и гордости его не было меры. Непроницаемым, но зорким умом в своих думах, он делал много добра по-своему; делал и зло. Горд с вельможами и другими несколько пониже себя значительными людьми; прочим мало доступен. Ласков с нижними чинами. Среди роскошного обеда, где с отличным искусством были приготовленные кушанья, он едал иногда всласть черный солдатский хлеб, соленую сухую рыбу, и вместо прекраснейшего вина пил солдатский артельный квас. Словом: это был в жизни своей и намерениях точно Алкивиад, и часто по неопрятности своей и сарказмам походил на Диогена.


Комментарии

1. Рядовый Кавалергард равен был тогда в чине армии Поручика.

2. Бойярин? Почему просто не боярин или болярин? Объяснюсь после, в другое время; а теперь скажу только: Бойярин — слово древле-Славянское, наше коренное, из двух речений составленное; не Датское, не Шведское, и отнюд не Французское и не Дейчерское, куда по привычке за умом-разумом, за указательствами безотрицательно, об нас — о Славянах, — об Русских, лазят светло-просветленные, и всему иностранному безусловно верят, и куда Г. Проф. Булыгин ходил на ходулях ученого. Сколько трудов и забот ему было отыскивать корень этого слова!!.... И по пустякам.

3. О Д. Г. Сп. скажу когда нибудь после. Он достоин жить в памяти людей, любящих Матушку нашу Царицу; жить в памяти по происшествиям, в которых был действующим лицем.

4. Крепость Измаил, известно, была при истоке Дуная. После первой войны то года была почти вновь устроена французскими инженерами. По оборонительным способам она была едва ли не третья в Европе. Вал ее был высоты три и четыре сажени, а ров в шесть и семь сажень; и шесть бастионов обстреливали стену крепости.

Гарнизон состоял в крепости свыше сорока тысяч человек под главным начальством Сераскера (имя его запомнил) и семи частных Султанов. На стенах ее было более 200 орудий и более воловины гарнизона лучших Янычар, поклявшихся умереть на валу, но не допустить Русских в крепость.

Турки хорошо знали Суворова, и пред штурмом две ночи не спали, ожидая с фанатизмом встретить его силы.

Александр Васильевич, во время бытности своей пред Измаилом, с каждого полка собрал лучших старых солдат, говорил им, что крепость непременно должна быть взята; это повелевает наша Матушка-Царица; а воля ее — святой закон! — Объяснял способ, как и в каком случае при штурме поступать. Потом во всех полках лично сам учил воинов, и рассказывал, что нужно и как при штурме делать. Он умел возбудить в воинах дух самоотвержения, и ратники, любившие его полною душею, поняли его наставления, и с нетерпением ожидали штурма.

11 -го Декабря ночью часа за три до рассвета по первой ракете шесть штурмовых колонн устроились, и стала на назначенных пунктах. По второй ракете войска двинулись вперед. Третья ракета взвилась, и все шесть колонн шибко понеслись к крепости. Тишина была гробовая: ни одного выстрела. Наши шли, и шагов за триста от крепости встречены были ужаснейшим огнем со всех баттарей и со всего вала пулями, картечью и ядрами. От выстрелов крепость была вся в свету. Без выстрела наши в глубокой тишине подошли ко рву крепости, бросили в него фашинник, опустились туда, поставили лестницы к стенам, и полезли по ним на вал под прикрытием выстрелов наших стрелков, рассыпавшихся на краю рва. — Турков, защищавших вал, было множество. С неизобразимым бешенством они отражали наших. Кровь лилась, но наши лезли, и первый шаг на вал был сделан. Закипел рукопашный бой. Всякой шаг земли Турки обороняли упорно. Смерть пировала! Турки усиливались ежеминутно, две наших колонны опрокинули ко рву, и в то же время сделали вылазку из ворот крепости. Многочисленная толпа конных и пеших Турок с криком — Алла! кинулась на резервы, а часть понеслась по краю рва крепости. Ал. Васильевич этого ожидал, и подпустивши их близко к себе, приказал изо всех пушек, собранных в резерве, открыть огонь. Осыпанные ядрами и картечью, Турки рассеялись. В это же мгновение резерв пехоты и конница кинулись на них, и опрокинув, поражала на смерть. Турки почти все пали; остальные спасались в ворота крепости, а за ними ворвались и наши. Это дало делу штурмующих поверхность над неприятелем; но он все еще упорно защищал вал, и падал от штыков наших. Михаил Иларионович Кутузов, (архистратиг 1812-го года), более двух часов боровшийся с малочисленною своею колонною противу превосходного числом неприятеля, который получал подкрепление, послал своего Адъютанта к Ал. Васильевичу с донесением, что он вскоре не будет в силах удержаться на валу. Просил помощи, и Ал. Вас., пославшй около двух сот человек, велел сказать ему, что он поздравляет его Коммендантом крепости Измаила. — Слова чудные, многозначительные! И лишь один Ал. Васильевич мог их сказать, — и сказать Кутузову.

Стало светать. С величайшим усилием теперь лишь наши грудью сдвинули неприятеля во внутрь города. Крепостные ворота были заняты нашими: резервы введены, и войска наши стали твердою ногою на стенах Измаила.

Неприятель, согнатый с вала, теснился в улицах и двигался густыми тучами вперед против наших. Смертный бой не преставал кипеть ни на одно мгновение. В это самое мгновение взнеслась в крепость наша артиллерия, и начала картечью, продольными ядрами и гранатами сметать с ног неприятеля. Он поколебался, и наши кинулись вперед. Неизобразимо ужасный бой усилился по всей крепости: — в улицах, в домах, в мечетях дрались, резались на смерть. — Так продолжалось гораздо за полдень. — Турки помилования не просили, но с высочайшею храбростию, с бешенством дрались, и все пали. Оставался один долг или что-то в роде каменного укрепленного сарая; и его взяли, и вывели оттоле главнокомандующего Сераскера с его детьми, многими начальниками и с янычарами, которых было тысяч до двух.

Тут же пред дверями этого укрепления Сераскеру подослали ковер, и он, севши на него, попросил лишь трубку с табаком, опустил голову, курил се, и не говорил ни слова. Чрез несколько минут он прошен был к Александру Васильевичу, и отец наш принял Сераскера с свойственным ему добродушием и ласкою.

Так пал Измаил, единственная крепость в Турции; все в ней досталось победителям. Солдаты пригоршнями и касками делили между собою золото; прочему богатству числа не было.

Турок пало убитыми и тяжело ранеными выше тридцати тысяч человек; в плен взято до десяти тысяч всякого звания. Между убитыми находили женщин с кинжалами и ятаганами в руках.

С нашей стороны потери было до двух тысяч убитыми и двух тысяч пятисот человек ранеными всех чинов.

Старики, рассказывавшие про этот штурм, словами своими прожигали радостию сердца слушавших и наводили даже ужас. Крестясь, говорили они: да! Милосердый Господь Бог благословил! Ему хвала и вечное благодарение! Взяли, — но было жарко. О! жарко было! Никто из нас не думал о смерти, но никто же не думал и остаться живым.

Велик был Суворов! — Богатыри, витязи были Русские ратники! — Не было прежде, и не будет после подобных им в целом мире. Да! это — истина чистая, святая!!....

Наш Боян Гавриил Романовича Державин на взятие Измаила написал оду. Давно я читал ее. Теперь помню только несколько стихов. Если память мне не изменяет, то вот они:

Представь последний день природы,
Что пролилася звезд река:
На огнь пошли стеною воды,
Бугры взвились за облака.
Что вихри тучи к тучам гнали,
Что мрак лишь молньи освещали,
Что гром потряс всемирну ось,
Что солнце мглою покровенно,
Ядро казалось раскаленно:
Се вид, как вшел в Измаил Росс!
Всяк был Курций, Деций, Буэрос.

Текст воспроизведен по изданию: О князе Потемкине-Таврическом // Москвитянин, № 1. 1843

© текст - Погодин М. П. 1843
© сетевая версия - Thietmar. 2018
© OCR - Андреев-Попович И. 2018
© дизайн - Войтехович А. 2001
© Москвитянин. 1843