-

ОТРЫВКИ ИЗ ЖИЗНИ ВЕЛИКОГО СУВОРОВА.

По взятии Праги Александр Васильевич жил в палатке, разбитой на неприятельском укреплении. В тогдашнее глубокое осеннее время пылал пред нею костер дров. Ратники его караула и войска, вокруг стоявшие, имели свои огни и свои кружки, в которых какой нибудь Парни-гениальный старик ратник-богатырь эпически рассказывал о подвигах, давно минувших, Русского воинства, бывшего под начальством бессмертного Александра Васильевича. — В один вечер в страже его был разговор ратников о походах Кубанских с отцом Александром Васильевичем, о бое и драках с неодолимыми по местоположению Черкесами. Умный расскащик тешил рассказами своих товарищей-богатырей; все внимание их обращено было на то, как наши брали штурмом одно горное укрепление, как кучами сваливали штыками своими басурманов, и как шашки их надвое раскалывали наших богатырей. Вдруг нежданно Александр Васильевич выбегает из своей палатки прямо к огню, скидает с себя рубашку, крутит се над огнем, распускает и опять крутит. Это продолжалось минут шесть, и после того, надевши на себя, бежит в палатку. Ратники, увидавши эго, с умилением смотрели на его проделки, и говорили: «Вот и отец наш Александр Васильевич терпит нужду хуже нас! Ведь [127] ему не одно дело! И об нас пектись, и об войне думать! Наверняк Прошка не дает ему белой рубашки за своим недосугом. И он — сердечный наш отец, не обливался водою вчера и нынче». — «Ну! дал бы я этому Прошке за его недосуги, если бы попался он в мои руки! Забыл бы пьянствовать и грубить отцу Александру Васильевичу!» — сказал старик, заслуженный сержант Бугского егерского корпуса. Эта весть разнеслась в армии между всеми ратниками; — и Прошка, первый слуга Александра Васильевича, и Матька, его повар, покланявшиеся частёхонько Греческому Бахусу, (Русской ёлке), потеряли после этого уважение наших ратников.

II.

Глубокой осенью 1794 года пронеслась между офицерами весть, что Поляки в Польше затевают кой-где собрания, для нас неприятные, и что в самой Варшаве мелькают лица пасмурные, свирепые, Значительные дворяне не показывались; казалось, скрылись.

23-го Ноября крепко морозило, и ввечеру отдано было приказание быть наутро параду для высокоторжественного дня имянин нашей матушки Царицы. Все войска, стоявшие в Варшаве, числом до семи тысяче, пехота, артиллерия и конница, раннымъ-рано собрались на одной площади. Народу собралось видимо невидимо; но знати было слишком мало, а экипажей вовсе не было видно. Александр Васильевич часу в 10-м явился, и, тогда же начал ученье и движения быстрые. Наконец войска выстроили фронт, сделали по приказу залп выстрелов из ружей и пушек вверх холостыми зарядами; в то же мгновение барабанщики ударили тревогу, трубы и волторны заиграли натиск, и войска, сорвав с плеча ружья на перевес, с криком ура! бросились по улицам бегом, продолжая кричать ура! Народ обомлел, растерялся и в запуски пустился бежать. [128]

Надобно сказать, что войскам строжайше было приказано не делать ни малейшей обиды и неприятности жителям, и ими было в точности то исполнено.

Минуты чрез три Александр Васильевич приказал ударить сбор, и войска, бегом возвратившись, устроились по прежнему скоро и быстро, и прошли повзводно мимо Александра Васильевича.

Этим маневром такой был задан страх, что после того свирепые лица исчезли….

NВ. Слышал обо всем этом от Гг. Офицеров, которые рассказывали у Ф. В. Харламова, командовавшего полком по Князе А. И. Горчакове.

III.

По окончании дел в Варшаве, Александр Васильевич в исходе 1794 или в начале 1795 года, не упомню, отправился в С. Петербург отдать отчет Государыне Императрице. — В один день в кабинете своем Государыня изволила спросить: «Александр Васильевич! все ли по заслугам награждены? Не остался ли кто из достойных?» — «Виноват, матушка Государыня! Прости меня! Виноват! Просмотрел! Позабыл одного молодого храброго Маиора, а он и теперь лежит раненой, и не награжден! (Александр Васильевич назвал его). Виноват! Прости мне, Всемилостивейшая Государыня!... Да он, матушка, и сам-то не прав, — самохвал!» — Тут он рассказал о его самохвальстве, и добавил, что он очень храбрый офицер. — «Вина ваша, Александр Васильевич, не велика», с улыбкою изволила сказать Государыня. — «Он наказан за дело, надобно же и наградить его за дела. Садитесь же, и напишите ему достойную награду». — Александр Васильевич тут же сел, и написал повеление в следующих словах: «Г-н Секунд-Маиор! Всемилостивейшая Государыня «наша, матушка Царица, всемилостивейше пожаловала [129] вам — за Мачин ¹ — чин, за Брест — крест, за Прагу — золотую шпагу, а за долгое терпенье — сто душ в награжденье». — Государыня, прочитавши написанное, с особенно высоким благоволением сказала: «Вот это хорошо, Александр Васильевич! Запечатай-те-ж, и мы отправим эту бумагу к нему». — Александр Васильевич упал в ноги Государыни, благодарил и просил простить его. Матушка наша, поднявши его, пожаловала ему руку, поцеловала в голову, и с улыбкою милости говорила: «Вить мы с вами исправили дело. Теперь г-н самохвал не будет сердиться, не будет вперед и хвалиться; и я охотно с удовольствием снимаю с вас, Александр Васильевич, вину».

NB. Эта быль известна в тогдашнее время была всем, даже до последнего ратника; я же слышал, как Кн. А. И. Горчаков рассказывал ее Гг. Офицерам нашего полка.

IV.

Александр Васильевич по воле Государыни Императрицы, в 1792 году или в начале 1793-го (не упомню), прибыл в г. Херсон для командирования войсками, в том краю расположенными. Он занял квартиру на Греческом форштадте. Комендантом в Херсонской крепости был Полковник Девитт. Здесь расположен был Ряжской пехотный полк; командиром его быль Полковник Марков. Солдаты этого полка были в высочайшей степени запущены, и вовсе не занимались службою; имели свои хаты-мазанки, вели торговлю рыбою и всякою мелочью; словом — на ратников нисколько не походили. Увидавши эго, Александр Васильевич в тоже время приступил к их образованию посвоему. Он начал учить их сам лично каждого дня, исключая воскресенья и праздничных дней; дал им известный свой катихизис, и требовал, чтобы каждый солдат знал все написанное в нем, и вытвердивши, в точности помнил и исполнял; требовал усердия к службе, молодцоватости, бодрости, опрятности и истинного [130] почтения и побои к Православной нашей Вере; строил по правилам науки земляные укрепления, становил в них поочереди каждую роту, учил защищать укрепление, невзначай поздно вечером собирал остальные роты и шел ночью штурмовать это укрепление. Так в короткое время Александр Васильевич, никого не браня и не наказывая, привел полк в высочайшее совершенство. После ученья и развода караулов, он говорил речь ратникам, вливал в них дух повиновения, Христианства и богатырской самости; и воины полюбили его полным сердцем, истинною душою, — и из двух тысяч человек, для мирного жителя страшных своею безнравственностию, Александр Васильевич сделал Русских ратников храбрых и честных.

Известно, что Александр Васильевич соблюдал все праздники и посты по древле-Русскому обычаю, и любил все древле-Русское. — Так пред Светлым Христовым Воскресеньем близ своего дома он велел поставить на площади разного рода качели. В день Светлого Христова Воскресенья после обедни все военные офицеры, значительные чиновники и жители города разгавливались у него полною закускою — по Русски. Пред этим он в церкви христосовался по обычаю со всеми. По окончании закуски гости разъехались, а он лег спать. В десять часов утра в полном мундире явился под качели, где народ кишмя кипел. Тут же были полковые музыканты, певчие и песенники. Александр Васильевич подвел несколько значительных дам к горизонтальным качелям, посадил их туда, сам сел с женою коменданта, и приказал качать. Потом, обошедши другие качели и покачавшись в них с купцами и купчихами, пригласил значительных чиновников к себе на чай к вечеру.

Жители все, без исключения звания, душевно полюбили Александра Васильевича, и за счастие считали быть близ него. Безнравственность военных и спутница их шалость совершенно исчезли. [131]

Близ самого Херсоня, при протоке — называемом Кошевая, была роща довольно большая и тенистая, куда в летнее время съезжалась вся знать и честной Русской народ для препровождения времени. Там стоял разваливавшийся дом в роде воксала. Александр Васильевич приказал исправить это строение, наделать в роще аллеи и дорожки, и усыпать их песком. Этим дал он совершенно другой вид гульбищному месту. Летом в каждое воскресенье и в праздничный день по приказанию его собирались туда полковые и морские музыканты, певчие и песенники, и становились по разным местам. Жители города толпою стекались сюда, и каждый с нетерпением ожидал приезда Александра Васильевича. Лишь он являлся, то крик — ура! оглашал воздух; песенники, певчие и музыканты начинали петь и играть. Обходя аллеи, он здоровался со всеми и приветствовал всех посвоему, и все от радости не слыхали в себе души. Вечером в том доме открывались танцы; все веселилось и все было благопристойно.

Александр Васильевич подметил между знатью что-то такое, что пробивалось на Французскую стать. Это ему, как истинно-Русскому, не понравилось, и он над такими подтрунивал, а этим самым выгнал нечистый дух, гнездившийся между знатью. По крайней мере никто не смел при нем говорить между собою по-французски; сам он разговаривал на этом языке лишь с иностранцами, которые не знали вовсе нашего языка, и советовал им учиться говорить по-русски.

Однажды Александр Васильевич вздумал сам своею особою открыть танцы. Отозвавши к себе комендантского сына, молодого юношу, воспитанного и образованного на Французский манер, словом — легковетра, взял его за руку, и сказал: «Молодой человек! помилуй Бог!... Мы с тобой будем танцовать!... Музыканты! — Козачка!» — Стали на место. Молодой человек начал творить удивительные штуки своими ногами, [132] выделывая небывалые антраша и чудные па. Всякой раз, когда он подплясывал близко к Александру Васильевичу, Александр Васильевич подтопывал правою ногою, и поворачивался кругом. Когда же пришла очередь и Александру Васильевичу плясать, он сказал: «Помилуй Бог! я стар! не могу. А вот тебе пара». — С этим словом он подвел молодца к молодой даме, высокой степени франтих и кокетке. Молодой человек понял свое смешное положение и наставление Александра Васильевича, с тех пор перестал болтать по-французски и вести себя на заграничную стать. — Так сильно подействовал на него урок, данный Александром Васильевичем! — На бале в этом собрании Александр Васильевич бывал не более часу.

NB. Все это слышал я от Капитан-Лейтенанта Панькова, который в это время находился на службе в Херсони, и сам был всему очевидцем.

В 1791-м году Александр Васильевич устроивал крепости и укреплял места по Финляндской границе. Строилось Давыдовское укрепление. Александр Васильевич приехал сюда обозреть и ускорить работу. Здесь он заметил при рабочих одного офицера лучше многих делами и распоряжениями. Он прежде всех приводил людей на работу; в уреченное время работа в его команде кипела; все было в порядке, и ни одной ошибки при данном уроке не было. Офицер этот ввечеру по окончании работы отпускал в порядке своих служивых в казармы, поручая старшему по себе, а сам оставался на месте, просматривал сработанное и получал от инженерного офицера на следующий день уроки. — Так в одну прекрасную ночь, при свете полного месяца, он долго рассматривал новостроющееся укрепление, и вынув карандаш, стал снимать на бумагу окружность местоположения. Закинув назад голову, и смотря на окружающие возвышения, он, казалось, размышлял. В это самое время Александр [133] Васильевич невзначай шибко подходить к нему, и говорить: «Г. Офицер! а далеко ли до месяца?» — Офицер, не смотря на такую нечаянность, не смешался и хладнокровно отвечал: «Я не считал; но думаю, что не больше трех солдатских переходов; но с условием, Ваше Сиятельство, — только под вашею командою!» — Александр Васильевич шибко поворотился от него, припрыгнул, и сказал: «Г-н Поручик! правда ли это?» — Ваше Сиятельство! вопервых я не Поручик, а только Подпоручик; вовторых вот что: вить 11-го Декабря 1796 года луна была в ваших руках, и вы передали ее нашей матушке Царице», отвечал офицер. Этим он намекал о взятии Измаила. — «Г. Капитан! — кланяясь в пояс ему, говорил Александр Васильевич. Милости прошу ко мне сегодня поужинать, а завтра и обедать».

В последствии времени Александр Васильевич доведал, и нашел этого офицера образованным науками; (он был воспитанник 1-го кадетского корпуса); испросил у Государыни ему чин поручика, потом капитана, и доставил место в инженерном корпусе. — Так Александр Васильевич узнавал людей, как говорится, не в своей тарелке сидящих, и доставлял им случай быть полезными отечеству.

NB. Эту быль я слышал от капитана Ст. Ник. Сутырина, который в первом офицерском чине был в то время писцом при, Александре Васильевиче.

————

От сочинителя.

Я окончил мои рассказы 1794, 1795 и 1796 годов о Великом Суворове, величайшем и единственном полководце в мире. ² Суворов прославил век Екатерины Великой, нашей матушки Царицы, и осветлил Русское оружие громкими победами в 1799 году в Италии и на горах Альпийских. — Александр Васильевич был истинный Христианин, горячо любил человечество, и был вернейшим и преданнейшим слугою престолу [134] Царей, и сыном отечества; был по службе строг, но справедлив. В рассказах моих я писал истину — по-совести; писал то, что видел сам, слышал тогда от людей умных, образованных, и в последствии времени слышал от людей высокого звания, бывших под началом бессмертного Суворова. Я был в те года в первоначальных юношеских летах, и был сержантом; а в этом звании видеть много и знать истину — нельзя. Выписывать из моих старинных походных записок мои замечания о делах Великого и пускать в свет, я никогда и не думал; но встретились обстоятельства нежданные, и я против воли решился, решился и потому что — вот более сорока лет, как Великий победоносец Суворов, отец Русской армии, скончался; а сведений о нем у нас так мало, а клеветы несытою злобою, ненавистию и невежеством изблеванной иностранцами на дела Великого — так много! — Чтож? подумал я. Пусть и моя лепта неученого старого солдата пойдет в мир, как душевная преданность, как сердечная признательность к памяти отца Александра Васильевича!... И я имел счастие служить в рядах ратников под начальством Великого в Польше, в Италии и Швейцарии; и я видел непобежденного никем и ничем; видел его дела и слышал о многом.

Может быть, люди образованные, старики ныне еще здравствующие, бывшие в офицерских чинах под началом бессмертного, случайно читая мои рассказы, припомнят былое, отзовутся, напишут дельное, дополнят, исправят мои рассказы, скажут — что не так, и тем дадут неоценимый знак любви к отечеству, а будущим историкам доставят истинно верные указательства. Пора — истинно пора! ³

Комментарии

1. Места, где были наших войск сражения с неприятелем.

2. См. Москвитянин, 1841, 1842, 1843. — Ред.

3. Просим достопочтенного ветерана от имени всех Русских, дорожащих Славою отечества, о продолжении военных рассказов. — Ред.

Текст воспроизведен по изданию: Отрывки из жизни великого Суворова // Москвитянин, № 9. 1843